CC BY
89
УДК 343.232
РАЗВИТИЕ ЗАКОНОДАТЕЛЬСТВА И УГОЛОВНО-ПРАВОВОЙ ТЕОРИИ ОБ ОТВЕТСТВЕННОСТИ ЗА НАРУШЕНИЕ ПРОФЕССИОНАЛЬНЫХ ФУНКЦИЙ В XIX СТОЛЕТИИ
© Надежда Викторовна МИРОШНИЧЕНКО
Ставропольский государственный аграрный университет, г. Ставрополь, Российская Федерация, кандидат юридических наук, зав. кафедрой права,
e-mail: [email protected]
Статья посвящена исследованию вопроса о содержании и направлениях уголовно-правовой оценки причинения вреда при нарушении профессиональных обязанностей по русскому праву XIX в. Раскрывается специфика понимания признака противоправности преступления и ее значение для конструирования и применения уголовно-правовых норм, разграничения преступлений и проступков, связанных с нарушением профессиональных функций.
Ключевые слова: история уголовного права; преступления, связанные с нарушением профессиональных функций; противоправность деяния; преступления и проступки; исполнение профессиональных обязанностей как правомерное деяние.
XIX столетие вошло в историю российского уголовного права как совершенно особенный, переломный период. С точки зрения достигнутых в эту эпоху вершин развития отрасли, вся ее предшествующая многовековая эволюция, по большому счету, может рассматриваться лишь как протоистория, подготовительный этап, в течение которого закладывались основы и предпосылки подлинной истории уголовного права. Именно в XIX в. был сделан реальный качественный скачок в развитии национальной уголовноправовой теории и практики, наиболее яркими и зримыми проявлениями которого стали систематизация и качественное обновление уголовного законодательства, развитие системы юридического образования, научная (прежде всего, историческая и догматическая, а затем уже и социологическая) обработка нормативного и правоприменительного материала.
По причинам, не требующим специального объяснения, тщательный анализ состояния, тенденций и результатов развития отечественного уголовного права позапрошлого столетия будет оставлен нами в стороне. Однако исследование уголовного законодательства об ответственности за причинение вреда при исполнении лицом профессиональных обязанностей с необходимостью требует предварительного обращения к некоторым общим достижениям отрасли и, прежде всего, к уяснению содержания такой ключевой ее категории, как преступление.
Как известно, начиная с эпохи Петра I, в России постепенно утверждается взгляд на преступление как на нарушение тех или иных правовых установлений, исходящих от государственной власти. Он имел в своей основе вполне логичные рассуждения: поскольку в каждой сфере общественной жизни, для того чтобы ее оптимизировать и обезопасить, государство устанавливает определенные правила и запреты, то нарушение этих запретов влечет за собой реакцию со стороны государства, в т. ч. (в зависимости от особенностей деяния) и применение уголовно-правовых санкций. П.П. Пусторослев в связи с этим отмечал: «Верховная власть устанавливает путем закона порядок, который должен соблюдаться людьми в их внешних отношениях друг к другу. Этот предписанный порядок и есть законное право в объективном смысле, а основанные на нем отношения представляют собою законные правовые отношения. Все эти отношения разделяются на две группы. К первой принадлежат отношения обязательные - они составляют группу законных обязанностей; ко второй относятся свободные - они составляют группу законных субъективных прав. ...В случае же неповиновения государство повелевает или, по крайней мере, позволяет подвергать ослушника узаконенным государственным или частным мерам внешнего принуждения» [1].
В полном соответствии с такой трактовкой признака противоправности преступного деяния само уголовное законодательство
мыслилось юристами по большей части как санкция тех самых правовых норм, которые регулируют поведение людей и нарушаются в результате совершения преступления. На доктринальном уровне такое понимание уголовного закона поддерживалось многими видными российскими учеными (С. Будзин-ским, Н.Д. Сергеевским, Н.С. Таганцевым и др.). Н.Д. Сергеевский, в частности, писал: «Уголовный закон или правоположение, на основании которого преступник наказывается, существенно разнится от того правопо-ложения, которое он, совершая преступное деяние, нарушает. Мы не можем сказать, что преступник нарушает уголовный закон. Преступник нарушает известные запреты, на которые в уголовном законе заключается как бы ссылка и которые являются для него необходимым предположением. Мы должны различать, с одной стороны, уголовный закон, определяющий за то или другое преступное деяния известное наказание, а с другой - те правовые нормы, или обязательные для всех приказы и запреты, что делать и чего не делать, за нарушение которых виновные подвергаются действию уголовного закона» [2, с. 43].
Интерпретация преступления как противоправного деяния и уголовного права как отрасли, призванной к охране существующего правопорядка, были самым тесным образом связаны между собой. Эта взаимосвязь порождала один из наиболее острых и важных вопросов уголовно-правовой теории XIX столетия, который не утратил своей актуальности и в наши дни, и который, как это не покажется странным, в известной степени подрывал свое собственное основание. Вопрос этот может быть сформулирован в виде логической задачи: если каждое преступление есть нарушение правовых постановлений, то каждое ли нарушение правовых установлений должно считаться преступлением?
Ответ на него виделся большинству юристов, естественно, отрицательным. Одного лишь факта нарушения правовых предписаний полагалось недостаточным для того, чтобы объявить деяние преступлением. Тем самым исключительно формальное определение понятия преступления уже не признавалось в полной мере удовлетворительным, поскольку создавало возможности для проникновения в уголовное право проявлений
различного рода правового произвола. Наука стремилась к разработке некоторых дополнительных критериев, позволяющих выделить из общей массы правонарушений («неправды») те, которые заслуживают именно уголовно-правовой реакции.
Так, например, Н.С. Таганцев усматривал их по большей части в степени вредоносности нарушений. Он писал: «Всякая неправда, как посягательство на правовую норму, заключает в себе уголовный момент, т. е. виновное посягательство на охраняемый правом интерес. Неисполнение велений права может вызвать применение карательного права государства; но. не всякая неправда наказуема: для этого необходимо известное нарастание вреда и опасности, известное значение неправды для общественного порядка и спокойствия» [3, с. 54]. Несколько иначе рассуждал С.В. Познышев, который, определяя специфику преступления, акцентировал внимание на сущности нарушаемого винновым правового установления. Автор указывал: «Если то правило поведения, которое нарушается данным деянием, на самом деле не принадлежит к числу таких, которые обеспечивают наличное благосостояние или дальнейший прогресс государства, то это правило не заслуживает уголовно-правовой охраны и последняя в данном случае нравственно недопустима» [4, с. 111].
Включение в круг суждений о преступлении т. н. «материального момента» - опасности, вредоносности деяния, ценности нарушаемого правила - повлекло за собой крайне важные юридические следствия, связанные с возможностью дифференцированной оценки предусмотренных в уголовном законе правонарушений. В практическом преломлении это было связано с законодательной категоризацией уголовных правонарушений на преступления и проступки.
Такое разграничение впервые было проведено в Уложении о наказаниях уголовных и исправительных 1845 г. [5]. Ст. 1 Уложения гласила: «всякое нарушение закона, чрез которое посягается на неприкосновенность прав Власти Верховной и установленных Ею властей или же на права или безопасность общества или частных лиц, есть преступление». В свою очередь, ст. 2 определяла: «Нарушение правил, предписанных для охранения определенных законам прав и общест-
венной или же личной безопасности или пользы, именуется проступком».
Доктринальная обработка этих нормативных суждений приводила специалистов к различным умозаключениям относительно оснований и значения категоризации уголовных правонарушений.
Первую группу специалистов составляли авторы, усматривавшие в преступлении и проступке, хотя и близкие, но все же сущно-стно различные правонарушения. Так, С. Бар-шев видел в преступлении действие безнравственное, а в проступке - действие безразличное в нравственном отношении, но запрещенное под угрозой наказания только от того, что оно не совместимо с общественной безопасностью, тишиной и спокойствием [6, с. 6, 7]. Л.С. Белогриц-Котляревский также считал весьма значительной разницу между преступлением и полицейской неправдой. Он писал: «В преступлении с объективной стороны на первый план обыкновенно выдвигается материальный момент деяния - причиненный вред; в полицейском правонарушении формальный - нарушение запрета или предписания; определяющим моментом уголовной ответственности. является главным образом характер преступной воли; определяющим же моментом полицейской ответственности служит по преимуществу факт нарушения закона» [7, с. 102]. Н.А. Неклюдов тоже указывал на значимые внутренние различия между преступлением и проступком. Если первое, по его мнению, посягает на сам «объект людских отношений», то второе -«не соблюдает тех правил, которые предписаны законом в видах охранения безопасности объектов». Именно этим объяснял Н.А. Неклюдов то обстоятельство, что лишение жизни, бывшее следствием преступления, наказывается более строго, нежели лишение жизни, ставшее последствием несоблюдения полицейских правил [8].
Если с этих позиций попытаться оценить случаи причинения вреда при нарушении лицом своих профессиональных функций по законодательству XIX столетия, то следовало бы ожидать, что все они (или по крайне мере, большинство) должны попадать в категорию уголовных проступков, поскольку: 1) профессиональные функции лица тщательно регламентировались в многочисленных объемных уставах; 2) нарушение профессио-
нальных функций не могло считаться безнравственным и противоречащим высшему (естественному, божескому) закону; 3) сущность нарушения состояла не в причинении вреда, а в неисполнении предписанного уставом.
Между тем анализ Уложения о наказаниях уголовных и исправительных, а затем и Устава о наказаниях, налагаемых мировыми судьями (1864 г.) не дает оснований для такого вывода. Факт нарушения лицом своих профессиональных функций и причинение вследствие этого вреда позиционировался законодателем в одних случаях - как преступление, в других - как уголовный проступок. Четкой и однозначной градации не существовало не только применительно к исследуемым нами, но и ко всем остальным деликтам.
На высоком теоретическом уровне это объяснялось специалистами, которые не признавали наличия принципиальных, сущностных отличий между преступлением и проступком. Н.С. Таганцев, к примеру, вообще не видел особого смысла в этой градации. Он указывал: «Уголовно наказуемые деяния могут посягать на юридические интересы, признаваемые существенными условиями данного общежития, или же они могут являться противодействием мерам правительства,
предпринимаемым для охраны этих интересов; в первом случае можно говорить об уголовных правонарушениях, а во втором - о полицейских; но и в установленных размерах это деление скорее имеет теоретическое, а не практическое значение» [3, с. 56]. Сходное мнение озвучивал С. Будзинский. Критически оценивая любые попытки найти сущностные отличия между преступлением и проступком, он отмечал, что «понятие преступления и проступка не философское, а историческое и положительное» [9]. В трактовке этих специалистов разграничение преступлений и проступков значимо не характеристикой оснований запрета (они идентичны), а правовыми и процессуальными последствиями.
Таким образом, признавая факт нарушения положительного законодательства (уставов, законов, инструкций и пр.) одним из значимых признаков уголовного правонарушения, наука и законодательство XIX столетия предпринимали попытки разграничить эти правонарушения в зависимости от со-
держания и формы нарушаемого права на преступления и проступки. Однако последовательно реализовать эту идею и качественно воплотить ее в законе не удалось, очевидно, по причине того, что сущность преступления, его опасность определяется не столько видом нарушенного права, сколько последствием этого нарушения.
Вместе с тем нарушение нормативных предписаний, определявших профессиональный статус лица, справедливо рассматривалось в качестве важной составной части признака противоправности преступления и уже в силу этого считалось значимым элементом объективной стороны преступления. Это влекло за собой весьма существенные уголовно-правовые последствия.
Во-первых, поскольку основание уголовной наказуемости деяния виделось в нарушении т. н. «положительного» законодательства, постольку уголовное законодательство России стремилось охватить собой и специально описать практически все виды возможных нарушений всех возможных уставов и иных нормативных актов, определяющих профессиональные права и обязанности граждан. Это приводило, прежде всего, к чрезмерной казуистичности уголовного законодательства.
В отношении интересующих нас преступлений казуистичность характеризовала как служебные преступления, так и те, которые не были связаны с исполнением обязанностей публичной службы.
В частности, раздел 5 «О преступлениях и проступках по службе государственной и общественной» Уложения о наказаниях уголовных и исправительных 1845 г. содержал не только общие нормы об ответственности чиновников за превышение, бездействие власти или злоупотребление, но и включал в себя главу 11 «О преступлениях и проступках чиновников по некоторым особенным родам службы», в которой устанавливалась ответственность за преступления служащих, имеющих отношение к следствию и суду, к делам межевым, чиновников полиции, чиновников крепостных дел и нотариусов, казначеев и чиновников, которым вверено хранение денежных средств, чиновников, ответственных за государственные закупки (при заключении подрядов и поставок, прием поставляемых в казну вещей и производстве
публичной продажи). Описанию преступлений каждой группы должностных лиц было посвящено самостоятельное отделение.
В дополнение к этому ответственность служащих предусматривалась также в иных отделениях и главах Уложения. Объемный раздел 7 «О преступлениях и проступках против имущества и доходов казны» включал в себя описание правонарушений служащих, ответственных за соблюдение уставов монетного, горного, таможенного, о соли, о гербовой бумаге, о питейном сборе и акцизах, о продаже табаку, о казенных лесах.
Что касается описания «профессиональных» преступлений лиц, чья деятельность не связана с исполнением обязанностей публичной службы, то здесь Уложение также использовало и общие, и массу специальных норм.
Характерным примером общего предписания может служить ст. 650, помещенная в главу «О нарушении уставов горных» Уложения 1845 г. Она устанавливала имущественные и дисциплинарные взыскания для мастеровых, рабочих и «вообще нижних чинов», состоящих на казенных горных заводах за «неповиновение, небрежение, неисправность, худое поведение, леность, упущения по должности и прочим обязанностям».
Специальные предписания были сосредоточены по преимуществу в разделе 8 «О преступлениях и проступках против общественного благоустройства и благочиния». Здесь:
- в главе о преступлениях и проступках против постановлений, ограждающих народное здравие, устанавливалась, к примеру, ответственность за предоставление посетителям гостиниц и постоялых дворов кровати, постели или белья, «бывших в употреблении у одержимого заразительною или прилипчивою болезнию» (ст. 1034), за продажу сырого или недопеченного хлеба (ст. 1058), за продажу испортившегося мяса (ст. 1059);
- в главе о нарушении устава строительного предусматривалась статья об ответственности лиц, производящих постройку, за отступление от утвержденных планов или фасадов (ст. 1339), а также целый ряд специальных постановлений об ответственности за нарушение правил постройки церквей, казенных зданий, общественных зданий, част-
ных строений, о нарушении правил для устройства улиц, площадей и мостов;
- в главе о нарушении правил осторожности от пожаров, среди прочего, устанавливалась ответственность печников за устройство печей, каминов, дымовых труб, очагов «в противность правилам о предохранении от пожаров» (ст. 1374);
- целый ряд специальных постановлений содержался в главах о нарушении уставов почтовых, о нарушении правил производства торговли, о нарушении правил о содержании дорог и правил, установленных для езды по шоссе и почтовым дорогам, о нарушении уставов фабричной, заводской и ремесленной промышленности.
Простое перечисление всех возможных составов преступлений и проступков, связанных с нарушением правил осуществления той или иной профессии, заняло бы недопустимо большой объем текста настоящей работы. Но даже изложенного достаточно для того, чтобы понять: буквальное понимание признака противоправности преступления (как нарушения той или иной нормы положительного законодательства) стимулировало детальное описание составов преступлений, различающихся между собой, прежде всего, видом и содержанием нарушенного правила, что делало Уложение крайне казуистичным, неудобным и в некоторой степени, даже архаичным.
Второй момент, на который следует обратить внимание в связи со спецификой трактовки признака противоправности преступного деяния в законодательстве и доктрине XIX столетия, состоит в том, что казуистичные нормы Уложения 1845 г. совершенно особым образом были сгруппированы в разделы, главы и отделения. Группировка нормативных предписаний (и описанных ими составов преступлений) была осуществлена в соответствии с господствовавшим пониманием содержания объекта посягательства как нормы права. В связи с чем структурные единицы текста Уложения объединяли составы деяний, нарушающих тот или иной определенный устав (закон, постановления и др.). И поскольку эти уставы зачастую регламентировали права и обязанности представителей определенных профессий, порядок и содержание осуществляемых ими профессиональных деяний, то в главах и отделениях
Уложения содержались, с одной стороны, практически все возможные в той или иной профессиональной сфере нарушения, а с другой стороны - нарушения весьма различные (например, глава о нарушении уставов почтовых содержала посягательства на жизнь и здоровье клиентов, на отношения службы внутри ведомства, на отношения в области дорожного движения, на отношения собственности и пр.).
Анализ позволяет выявить и общую схему построения глав о нарушении тех или иных постановлений регулятивного законодательства. В главе, в частности, последовательно располагались предписания: а) о неправомерном осуществлении той или иной профессиональной деятельности; б) о нарушении правил осуществления профессиональной деятельности тем, кому она разрешена, причем часто в законе создавались и общие нормы, и специальные в зависимости от содержания или направлений профессиональной деятельности; в) о недоносительстве и попустительстве профессиональным нарушениям со стороны контролирующих субъектов или иных лиц; г) о правонарушениях служащих в отрасли и о нарушениях порядка взаимоотношений между начальниками и подчиненными (проверяемыми и проверяющими, купцами и приказчиками, владельцами предприятий и наемными работниками).
Третий момент, требующий акцентированного внимания в связи с анализом признака противоправности, заключается в наличии выраженного влияния нарушаемым лицом правил на квалификацию его действий и дифференциацию ответственности.
Такое влияние заметно, к примеру, при анализе некоторых должностных преступлений. Так, ст. 358-362 главы 1 «О неисполнении указов, предписаний и законных по службе требований» раздела 5 «О преступлениях и проступках по службе государственной и общественной» Уложения 1845 г. значительно варьировали размер ответственности и наказания в зависимости от того, какого уровня предписание не исполняется чиновником: Высочайшие указы, указы Правительствующего Сената, указы других присутственных мест и начальств. В зависимости от этого, а также формы вины, определялись и наказания: в одном случае это были исключительно наказания служебные (ис-
ключение от должности, отрешение от должности, выговор), в другом - общие, а потому и более суровые (ссылка и лишение прав).
Вид нарушаемых правил определял также подходы к квалификации преступлений, совершаемых при нарушении профессиональных функций. В частности, содержание этих правил влияло на специфику квалификации правонарушений с материальным и формальным составом.
Учитывая, что юридическая квалификация всегда требовала точного установления признаков объекта посягательства, а объект определялся содержанием нарушаемой виновным правовой нормы, сходные по конструкции и общественно опасным последствиям деяния подлежали различной правовой оценке в зависимости от того, нарушения какого именно регулятивного законодательства привели к последствиям. Так, ст. 1494 Уложения о наказаниях уголовных и исправительных и ст. 128 Устава о наказаниях, налагаемых мировыми судьями, предусматривали ответственность за неосторожное повреждение здоровья человека. Но при этом, как комментировал эти нормы Н.А. Неклюдов, подлежащий применению закон и размер наказания определялся важностью нарушенного виновным регулятивного постановления: по Уложению наказывалось такое повреждение, которое стало следствием действий, нарушающих постановления, ограждающие общественный порядок; по уставу подлежали наказанию повреждения, ставшие следствием нарушения устава строительного, устава путей сообщения, а также проступков против народного здравия и личной безопасности [8, с. 223-226].
В правонарушениях с формальным составом значение нарушаемых правил было несколько иным и не ограничивалось квалификацией содеянного в рамках одного состава. Проступки с формальной конструкцией объективной стороны в реальности могли повлечь за собой негативные последствия, что требовало соответствующей правовой реакции. Она, в свою очередь, определялась содержанием нарушенного лицом постановления или законоположения. Так, к примеру, Уложение в ст. 1977 устанавливало, что в случае причинения смерти в результате нарушения правил продажи, хранения и употребления ядовитых веществ, виновные, сверх
взысканий, положенных собственно за нарушение правил, подвергаются «церковному покаянию по распоряжению своего духовного начальства». В то же время ст. 1273 предусматривала, что в случае наступления вреда здоровью или смерти в результате нарушения правил перевозки людей «речными перевозчиками», они подлежат ответственности по правилам тех статей Уложения, которые устанавливают наказание за умышленное или неосторожное повреждение здоровья или убийство.
Как видим, в весьма сходных ситуациях причинения вреда и нарушения специальных правил объем и даже вид ответственности во многом определялся содержанием и видом самих этих правил.
Далее. Четвертое по порядку, но не по значению, обстоятельство, на которое стоит обратить внимание в связи с анализом законодательства XIX столетия, состоит в особенностях понимания уголовно-правового статуса лица, выполняющего профессиональные функции. Дело в том, что значительная часть профессиональных обязанностей и прав и тогда, и сейчас зависела от занимаемой лицом должности. В связи с этим вопрос об отграничении собственно должностных преступлений от профессиональных был достаточно актуальным уже для уголовного права XIX в. Характерно, что многие специалисты того времени были склонны к весьма широкому пониманию признаков должностного преступления и должностного лица, не ограничивая их, как сегодня, исключительно сферой государственной и муниципальной службы. Так, А.Ф. Бернер писал, что «преступлениями по должности называются преступные нарушения обязанностей службы», однако «понятие преступления по службе хотя и относится преимущественно к государственным чиновникам, но не исключительно только к ним»; «многие из преступлений общинных и церковных чиновников, а равно и некоторые преступления личностей, состоящих на службе общества, рассматриваются точно так же, как преступления по службе» [10, с. 291-292]. Аналогичны суждения В.В. Есипова, который в своей работе (одной из первых в России, специально посвященных проблеме ответственности за должностные преступления) приводит решения Кассационного департамента Сената по
делам Вериго (1869) и Кирилова (1873), где прямо формулировалась мысль о том, что для признания лица ответственным за преступления по службе безразлично, состоял ли обвиняемый на службе от правительства или по найму: «лица, лишенные особых прав и преимуществ, но занимающие какую-либо должность по найму, за нарушение своих обязанностей отвечают как за преступления по службе» [11, с. 45-46]. С.В. Познышев также указывал, что «должностным лицом следует считать всякого, кто с утверждения, по приказу или по назначению компетентного органа государственной власти исполняет какую-либо обязанность или, обыкновенно, обязанности, определяемые законом или, согласно закону, каким-либо уставом». В трактовке автора «должностными лицами не являются, но могут быть им приравнены, в известных случаях, директора и члены правления частных кредитных установлений, железнодорожные агенты и вообще лица, от исполнения обязанностей которых зависит безопасность мореплавания, судоходства или железнодорожного движения и тому подобные лица» [12, с. 473-474].
Такое достаточно широкое понимание должностного лица в некоторой степени (хотя и далеко не полностью) стирало грань между собственно должностным преступлением (преступлением по службе) и преступлением, совершенном при нарушении профессиональных обязанностей. Это находило свое практическое выражение как в конструировании диспозиций соответствующих уголовно-правовых норм (в частности, в фиксации жесткой связи между признаками нарушения правил в объективной стороне и должностным признаком виннового при описании субъекта), так и в моделировании санкций. Практически все статьи об ответственности за нарушение профессиональных и служебных функций предусматривали в качестве наказания понижение в должности, отстранение от занимаемой должности на время, отрешение от должности навсегда, понижение в должности, понижение в размере оклада и т. д., т. е. все те виды взысканий, который сегодня мы можем именовать дисциплинарными. Иногда эти наказания предусматривались в качестве единственно возможных, иногда (в зависимости от специфики
нарушения, наличия и вида последствий, - в качестве дополнительных).
Вместе с тем интересно заметить, что наука критически относилась к возможности ограничения уголовной ответственности должностных лиц только взысканиями по службе. Ф. фон Лист писал: «Причина, почему недостаточно дисциплинарных взысканий, заключается в том, что одновременно с нарушением служебной обязанности нарушается или подвергается опасности юридическое благо лица или всего общества» [13, с. 302]. Ему вторил В.В. Есипов, строго критикуя мнение о необходимости исключительно дисциплинарных наказаний для лиц, совершивших должностные преступления: «такая сравнительная снисходительность к проступкам лиц, на службе состоящих, конечно, крайне гуманна по отношению к самим чиновникам, но зато крайне вредна для общества, так как ведет к полнейшей безнаказанности или к призрачной только наказуемости многочисленных злоупотреблений публичных чиновников, посягающих подчас на неприкосновенные интересы частных лиц» [11, с. 65].
Заметим, что последующее развитие уголовного права подтвердило значимость и перспективность дискуссии относительно объема понятий «должностное лицо» и «должностное преступление», а также о целесообразных формах и видах уголовного наказания за нарушение служебных обязанностей. Хотя и к сегодняшнему дню следует констатировать отсутствие общепринятых подходов к решению многих вопросов в этой области уголовно-правового регулирования.
Наконец, последний, пятый пункт нашего анализа проблем ответственности за причинение вреда в процессе исполнения профессиональных функций по законодательству XIX столетия, непосредственно связанный с особым пониманием признака противоправности преступления, требует обращения к системе обстоятельств, исключающих преступность деяния. Как писал Н.А. Неклюдов, «из определения преступления видно, что оно есть посягательство на общественные отношения; отсюда понятно, что коль скоро нет безправового посягательства, то нет и преступления» [14, с. 39]. Иными словами, если преступление всегда есть нарушение какого-либо правового предписания (право-
вого акта), то действие в соответствии с правом не может рассматриваться в качестве преступления. С этих позиций многие специалисты XIX столетия смотрели на выполнение лицом своих служебных и профессиональных функций как на особую разновидность правомерных действий, даже в том случае, когда эти действия связаны с причинением вреда третьим лицам.
Интересно, что при общем согласии относительно того, что исполнение профессиональных обязанностей есть правомерное деяние, юристы не были столь единодушны в части понимания основания признания соответствующих действий правомерными. Так, Л.С. Белогриц-Котляревский оценивал исполнение профессиональных функций как «осуществление обязанностей звания» и рассматривал данное обстоятельство в одном ряду с исполнением закона и обязательного приказа [7, с. 233]; С.В. Познышев, напротив, полагал исполнение приказа обстоятельством, сущностно отличным от исполнения профессиональных обязанностей, природа которого была в его трактовке более близка осуществлению лицом своего права [4, с. 131];
Н.С. Таганцев видел в осуществлении профессиональных обязанностей разновидность реализации лицом дисциплинарной власти [3, с. 191].
Вместе с тем отмеченные разночтения не меняли главного в логике рассуждений специалистов. Ее вполне отчетливо выразил С.В. Познышев, когда писал: «Раз государство разрешает известную профессию, оно тем самым разрешает и совершение всех действий, требуемых правилами этой профессии. Для признания каких-либо из этих действий преступными необходим прямой запрет их законом. Эти общие положения применимы ко всем профессиям». И далее: «Представляется желательным, чтобы для тех случаев, когда профессиональным деятелям более или менее тяжко вторгаться в сферу благ других лиц, были выработаны точные правила для их деятельности, возможно гарантирующие частных лиц от ошибок и злоупотреблений этих лиц. Выработка этих правил, которые должны изменяться параллельно прогрессу соответствующих знаний, должна быть возложена законом на те органы, которым принадлежит высшее управление данной про-
фессией и надзор за отправляющими ее лицами» [4, с. 132, 133].
Таким образом, исследовав содержание уголовного законодательства середины XIX в. и основные положения доктрины, можно резюмировать, что в рассматриваемый период выполнение лицом профессиональных функций получило статус весьма важного обстоятельства, требующего комплексной оценки в контексте целого ряда институтов уголовного права. Утверждение противоправности главным признаком преступления повлекло за собой цепь взаимосвязанных решений: признание осуществления разрешенной профессиональной деятельности обстоятельством, исключающим преступность деяния; разработку детализированной системы оснований уголовной ответственности в зависимости от содержания и вида нарушаемого в процессе профессиональной деятельности правила; дифференциацию ответственности, исходя из вида нарушенного правила; конструирование специализированных видов уголовного наказания для лиц, совершавших преступления в процессе выполнения профессиональных функций и т. д.
Описанные выше нормативные решения, естественно, не оставались неизменными. Они неоднократно корректировались на протяжении всего периода действия Уложения о наказаниях уголовных и исправительных 1845 г. Однако коррекция эта мало затрагивала сущностные аспекты сложившейся уголовно-правовой характеристики причинения вреда при исполнении профессиональных функций.
Представляется, что единственная значимая трансформация, наглядно проявившаяся в Уголовном Уложении 1903 г. [15], заключалась в устранении излишней казуи-стичности уголовного закона. Оно осуществлялось по преимуществу в направлении избавления кодекса от норм, в основании конструирования которых лежали особенности нарушаемых виновным регулятивных правовых норм. В теоретическом отношении связано это было с возрастанием роли и значения иных, помимо противоправности, признаков и критериев преступного деяния и, в первую очередь, признака его общественной опасности или вредоносности. Акцент на виде, объеме, размере причиненного вреда в процессе криминализации деяний позволял в
некоторой степени игнорировать тот факт, что этот вред причинен в процессе нарушения самых различных правил. Своего наивысшего расцвета такой подход достигнет в советском уголовном законодательстве.
1. Пусторослев П.П. Анализ понятия о преступлении. М., 1892.
2. Сергиевский Н.Д. Русское уголовное право. Часть Общая. Спб., 1896.
3. Таганцев Н.С. Русское уголовное право. Лекции. Часть общая: в 2 т. М., 1994. Т. 1.
4. Познышев С.В. Основные начала науки уголовного права. Вып. первый. М., 1907.
5. Уложение о наказаниях уголовных и исправительных. Спб., 1845.
6. Баршев С. Общие начала теории и законодательств о преступлениях и наказаниях. М., 1841.
7. Белогриц-Котляревский Л.С. Учебник русского уголовного права. Общая и Особенная части. Киев, 1903.
8. Неклюдов Н.А. Руководство к Особенной части русского уголовного права. Т. 1. Преступления и проступки против личности. Спб., 1876.
9. Будзинский С. Начала уголовного права. Варшава, 1870.
10. Бернер А.Ф. Учебник уголовного права. Части Общая и Особенная. Т. 2. Часть Особенная. Спб., 1867.
11. Есипов В.В. Превышение и бездействие власти по русскому праву. Спб., 1892.
12. Познышев С.В. Особенная часть русского уголовного права. Сравнительный очерк важнейших отделов Особенной части старого и нового Уложений. М., 1909.
13. Лист Ф. фон. Учебник уголовного права. Особенная часть. М., 1905.
14. Неклюдов Н.А. Общая часть уголовного права (конспект). Спб., 1875.
15. Уголовное Уложение. Высочайше утвержденное 22 марта 1903 года. Спб., 1903.
Поступила в редакцию 17.02.2012 г.
UDC 343.232
DEVELOPMENT OF LEGISLATION AND CRIMINAL-LAW THEORY ABOUT RESPONSIBILITY FOR PROFESSIONAL FUNCTIONS VIOLATION IN 19th CENTURY
Nadezhda Viktorovna MIROSHNICHENKO, Stavropol State Agricultural University, Stavropol, Russian Federation, Candidate of Law, Head of Law Department, e-mail: [email protected]
The article is devoted to the question research about content and directions of criminal-law assessment of harm causing at professional functions violation on Russian law of 19th century. The article reveals the understanding specifics of characteristic of illegality of crime and its meaning and offences linked with professional functions violation.
Key words: history of criminal law; crimes linked with professional functions violation; action’s illegality; crimes and offenses; execution of professional functions as rightful action.
