CC BY
29
собствуют получению удовольствия от общения (в радиосообщении это могут быть как вербальные компоненты общения, так и паравербальные и невербальные).
Игровой момент в радиопередаче может проявляться непосредственно в самой речи журналиста, он может быть заложен в концепции передачи (в ней могут разыгрываться какие-то книги, билеты, игры), в звуковом оформлении речи и т. д. Разновысокие интонации, вкрапление в материал узнаваемых мелодий, шумов, возгласов, синглов и прочего - всё это делает радиоэфир привлекательным для радиослушателей детского / подросткового возраста.
Создание детской радиопередачи - кропотливый труд. Подготавливая подобного рода программы, нужно не только быть в курсе того, что интересует современных подростков, но и помнить о специфических психологических особенностях аудитории и на основе этого строить будущую радиопрограмму. Эти специфические особенности, а именно фактор адресата, стали постоянным коэффициентом уравнения, преобразованного в формулу. Отталкиваясь от психологии слушателя, автор детской радиопередачи принимает те или иные коммуникативные решения в зависимости от ситуации общения. В результате получается передача, коммуникативный фон которой содержит все перечисленные коммуникативные качества речи. В связи с этим необходимо отметить закономерность: в результате решения коммуникативных уравнений реализуются одна или несколько основных функций журналистики. Правильная речь - это результат реализации воспитательной и образовательной функций, адаптированная речь - коммуникативной, в меру информативная речь - когнитивной, а речь, оформленная как игра, - результат реализации рекреативной функции.
В современном радиоэфире редко можно встретить реализацию всех функций в рамках одной передачи. Однако при соблюдении перечисленных коммуникативных качеств речи детская радиопередача, безусловно, будет воспринята её целевой аудиторией.
Библиографический список
1. Выготский, Л. С. Вопросы детской психологии / Л. С. Выготский. - СПб.: СОЮЗ, 1999. - 224 с.
2. Седов, К. Ф. Нейропсихолингвистика / К. Ф. Седов. - 2-е изд. доп. и перераб. - М.: Лабиринт, 2009. - 224 с.
3. Эльконин, Д. Б. Детская психология:учеб.пособие для студ. высш. учеб. заведений / Д. Б. Эльконин. - М.: Изд. центр «Академия», 2007. - 384 с.
4. Корнилова, Н. А. Фатическая речь в массмедиа: композиционно-стилистические формы: дис.... канд.филол. наук / Н. А. Корнилова. -СПб., 2013. - 229 с.
5. Винокур, Т. Г. Говорящий и слушающий: Варианты речевого поведения / Т. Г. Винокур. - М.: Наука, 1993. - 172 с. © Подвязкина А. В., 2017
УДК 82Ахпашева.06:82-14
РАЗВИТИЕ ТВОРЧЕСКОЙ ИНДИВИДУАЛЬНОСТИ Н. М. АХПАШЕВОЙ КАК ПОЭТА-ЛИРИКА
В. П. Прищепа, А. Г. Грибков
Хакасский государственный университет им. Н. Ф. Катанова
В статье представлен проблемно-тематический и эстетический анализ всех авторских сборников стихотворений Н. М. Ахпашевой в аспекте её творческой эволюции; обозначены наиболее репрезентативные особенности её поэтического стиля; выявлены этнические и культурно-исторические корни её поэзии. Предпринимается попытка определить ментальные и художественные особенности лирики Н. М. Ахпашевой, обеспечившие ей доминирующее положение в современной литературе региона.
Ключевые слова: поэтический мир, ментальность, творческая индивидуальность, лирика, лирическая героиня, региональная литература, национальная литература.
Последние два десятилетия Наталья Ахпашева - самый популярный поэт, живущий в Республике Хакасия. Она является автором шести поэтических книг, куда вошло более 500 стихотворений, активно публикуется в периодических изданиях. Известные её произведения включены в образовательные программы средней и высшей школы Хакасии. На российском уровне её творчество представлено благодаря многим десяткам журнальных публикаций и участию в коллективных сборниках и антологиях, выпущенных за пределами нашего региона. Однако её лидирующее положение на литературном олимпе республики обусловлено, конечно же, не количественными показателями. Попытаемся понять причину её долговременного успеха у читателей (безусловно, понимая его относительность).
Наше пристальное знакомство с творчеством поэтессы началось в далёком 1990 году, когда в Красноярском книжном издательстве вышел первый сборник её лирики «Я думаю о тебе» [1], составленный, по преимуществу, ещё в советское, доперестроечное время. Вглядимся, вслушаемся, вчитаемся в стихотворные строки молодого автора, созданные в совершенно иных, нежели сегодня, социально-исторических условиях. Первое, что обращает на себя внимание, это открытость, откровенность, можно даже сказать, предельная обнажённость чувств лирической героини. Конечно, слух режут некоторые ученически пустые строки, чувствуется шаткость стиха, несостыкованность элементов структуры стихотворений. Но есть в них самое главное - присутствие «живого» человека.
Лирическая героиня стихов Н. Ахпашевой любит жизнь, с полной отдачей, открыто и гордо, во всю силу, данную ей матерью и природой:
Я тебя не так любила, Я тебя не так ласкала. Надо было с полусилой. Надо было в полнакала. Только я так не умею -Полусердца не имею.
Нет, так не скажешь, не напишешь, что называется, «для красного словца» - это трудно придумать и сочинить. Это надо прочувствовать, пережить, осмыслить и суметь передать в такой лаконичной, скажем даже, жёсткой форме, без длинных монологов о том, как происходило рождение и угасание чувства. Это говорит об определённых навыках литературного письма, но прежде всего о достаточно богатом и одновременно «открытом настежь бешенству ветров» чувственном мире поэта. Читая строки интимной лирики, начинаешь понимать, что в них выкристаллизовывается существо женщины - любящей, не теряющей своей первородной силы даже в обманах, не выгадывающей, а смело бросающейся на помощь тому, кто нуждается в участии и любви:
Мы любили как дети. Лучше не было доли. Но пришёл этот третий, Весь из горя и боли. От прекрасного принца из волшебного замка за чужим проходимцем удрала как цыганка.
Сквозь некоторую лубочность интонации и внешней событийной канвы стиха, заштампованности («весь из горя и боли») проступает горькая ирония: женщина познаёт глубину чувств, их полную алогичность, но не отрекается от своего безрассудного поступка. Более того, героиня стихотворения Натальи Ахпашевой вновь и вновь упрямо утверждает своё право на веру в любовь, на самопожертвование ради другого:
Ушёл.
Заплакать или закричать? В саду - следы последнего ненастья... Обманутое сердце будет ждать и нового обманщика, и счастья.
Элементы литературной игры «на публику» искушённому читателю здесь, конечно, заметны. Но темперамент, присущий лирической героине в выражении чувств, подкупает, заставляет нас задумываться и понять их значение для современного молодого человека, зачастую поверяющего гармонию своего сердца алгеброй жизни, поэтому, наверное, и не отпускают от себя строки лирики Н. Ахпашевой, и ты идёшь за чувствованиями и размышлениями их автора.
Понятно, что не всё может быть принято безоговорочно. Чрезвычайно частыми оказываются цветаевские мотивы (не лучше ли в таком случае почитать саму М. И. Цветаеву).
Но в книге можно встретить и крепкие строки, наполненные до краёв холодной страстью - одиночеством человеческого существа:
Промёрзли до дна глаза, пока до калитки шла. Хотя бы одна слеза О том, что любовь прошла.
Написано сильно, размашисто, резко, по-мужски. Если отбросить давно уже надоевшую в стихах молодых есенинскую «калитку», то во всех строках о любви нет поддельных ощущений, в этом Н. Ахпашеву нельзя даже заподозрить, не то чтобы обвинить.
Откуда возникает эта притягательность женского характера лирической героини Н. Ахпашевой уже в первом её сборнике? Где основа его? В чём? Думается, что в силе и неподдельности первородных человеческих чувств, в нравственной полноценности души:
Календарь упрямо вороша, Я считаю, сколько ждать осталось. Стосковалась по тебе душа, даже тело так не стосковалось.
Человек с крепкой и зрелой душой мог сказать так. Молодую поэтессу можно было пожурить за то, что тематика её стихотворений узка, что её взгляд направлен только в себя, в центр только её сердца, в глубины её души. Камерность содержания несомненна: для лирической героини Натальи Ахпашевой ярчайшим днём её жизни является день встречи с любимым. Ну и что же: это право поэта на собственную позицию, на свои, единственные акценты в темах стихотворений. А если вспомнить строку из Николая Рубцова («Про что писать - на то не наша воля»), то всё встанет на свои места: молодая поэтесса пишет о том, о чём не писать она не может. Да, есть в книге и такие строки:
Живу не так. Мои стихи лишь тлеют в раздумьях о природе и любви. А где-то люди заживо горят.
Отбросим излишнюю уничижительность («стихи тлеют») - и останется искренняя встревоженность судьбой тех людей, которые погибают от рук всякого рода и мастей насильников. Очевидно, именно так, в прямом смысле, и надо понимать слова «люди заживо горят», а не в переносном.
Тематика сборника «Я думаю о тебе» всё же выходит за рамки сугубо интимной лирики: в нём звучат мотивы таинственности природы вещей, необъяснимости поступков ребёнка, проступают гриновские настроения, появляется мотив сопричастной обеспокоенности героини происходящими в мире трагическими событиями (например, гибель людей в локальных войнах). И перед нами дорисовывается образ неординарной, мечтательной и сверхчувствительной девушки, постигающей мир и себя:
Волной задело ситцевый подол. На берегу скучают босоножки... А катер развернулся и ушёл. Прищурившись, гляжу из-под ладошки.
После знакомства с книгой «Я думаю о тебе» возникает ощущение способности Н. М. Ахпашевой к порыву выйти в новое состояние, раздвинуть свои поэтические горизонты.
Выход сборника «Солярный круг» [2] в 1993 году по-своему знаменателен, потому что его главная содержательная направленность иная, отличная от основной темы первой стихотворной книжки. По существу именно в нём обозначен процесс её мировоззренческого самопостижения и самоопределения.
Н. Ахпашева углубляет своё внимание, направляя его на осмысление древнехакасской истории: «Темно во мне начало Инь...», «Салбык», «Чингизиды», «Отичи», «Гунны», «Опусти свой лук», «Внизу лежала степь ночная», «Тавро», «Трудные повести».
Взгляд Н. Ахпашевой в историю своеобычен - это взгляд поэтессы, женщины, отмечающий то, чему мужчина вовсе бы и не придал никакого значения. Вот, например, в стихотворении «Гунны» рассказ ведётся от лица воинов («Мы взяли город так, как брали неблагосклонную любовь»). Но «простосердечные дикари», переплавляющие «на слитки пыль ниспроверженных богов», не могли увидеть то, что из XX века глазами женщин-азиаток увидела поэтесса: «Смотрели пленницы надменно / на наших девушек босых».
В данном случае самостоятельность и точность этого наблюдения Н. Ахпашевой вне сомнения.
Вечная тема любви совмещена в сборнике с историей Азии, что и рождает объёмное, широкомасштабное мировидение в таких стихотворениях, как «Мнут ковыль половецкие кони», «Ты покинул мои времена».
Н. Ахпашевой принадлежит заслуга в выражении очень сложного и противоречивого мировоззренческого состояния современного человека, несущего в себе конгломерат разных вероучений, а во время советской истории поражённого атеизмом. «Прибой языческой стихии» и православные святыни предстают в её стихах и в противоборстве, и в сложной целостности:
Взирают на меня с икон, Я вспоминаю эти лица. Их брови строго сведены, и прошлое в глазах таится. Так больно с левой стороны, но не умею я молиться.
Героиня в лирике Н. Ахпашевой, по существу, ищет путь к себе, к своей душе и к своей вере. Именно поэтому мы встречаем её то в буддийском храме («Ветхих сутр вертикальная вязь»), то у «православных стен» («На золотые купола»), а то она предстаёт в образе шаманки («Я стучу колотушкою в бубен»).
Героиня (читай: Наталья Ахпашева) гордится своим кровным родством с языческими богинями, чьи глаза «к вискам заужены прекрасно», называя себя их «последней сестрой». Утопая «во вспаханной земле по щиколотки», она стремится соединиться с ними, почувствовать, как писал Н. М. Рубцов, «самую жгучую, самую смертную связь» с затерявшимися «в нижнем мире ячменным зерном» племенами.
Отчётливо звучит мотив этнической солидарности Н. Ахпашевой с предками. Существование генетической связи с языческим прошлым (и настоящим) постоянно констатируется поэтессой: «Темно во мне начало Инь, / неутомимо и всевластно».
Кстати, отчётливо слышны смысловая и некоторые лексические переклички этого стихотворения с известным «Грузинских женщин имена» Б. А. Ахмадулиной.
Депрессивное состояние современного человека, втянутого в орбиту противоестественных отношений с окружающим миром, в поэзии Н. Ахпашевой рождает вызов, агрессивную ответную реакцию:
Нам наплевать, когда на нас плюют. Не устоять попам и комиссарам. Берите, девочки, пока ещё дают. Кто там в кустах всем отдаётся даром?
Вслед за Е. А. Евтушенко, одним из первых отечественных поэтов, увидевшим растущую опасность в ТВ и осудившим его («на вселенский суд / под колокола / телевизор понесут / за его дела»), поэтесса также сделала подобное заявление:
Я убью телевизор собственной рукой,
Вырву с мясом жёсткие усы антенн.
Мне доктор рекомендует покой.
У меня депрессия от актуальных тем.
Однако главная тема её первых двух книг традиционна - это, конечно же, любовь. Но любовной её лирику можно назвать лишь условно, любовь в ней мимолётно-призрачная гостья, постоянно лишь её ожидание. Наталья Ахпашева формируется как поэт по преимуществу драматического мироощущения. Её лирическая героиня, чаще всего, обманута и несчастна, но не лишена надежды и живёт ожиданием чуда.
Поэтесса охотно и умело использует приём маски, перевоплощаясь в нищенку, дочь хана, дикарку или народную сказительницу. Но не это мотивирует характер её лирических переживаний, которые всегда по-земному просты и понятны большинству из нас. Лирическая героиня Н.Ахпашевой прежде всего женщина, часто одинокая, с её неутолённой жаждой любить и быть любимой. Это её главное свойство, и этим она привлекательна. Фронда, эпатаж, феминизм или манерное кокетство абсолютно чужды характеру лирической героини Натальи Ахпашевой. Душевная простота, скромность, внешняя непритязательность, искренность и ранимость, а иногда порывистость и наивность - вот где кроется львиная доля её обаяния. При этом она далека от безукоризненно добродетельной, навевающей скуку «святоши», у неё отсутствует комплекс жертвы, она и сама способна причинять боль и испытывать чувство вины. Лирическая героиня Н. Ахпашевой - разная, диапазон её переживаний не ограничивается страданиями от неразделённой любви. Вместе с ней поэтесса пытается и не может решить проблему женского счастья в самом широком антропологическом смысле.
Душа облачена в плоть, и к сути вещей и явлений Н. Ахпашева пытается проникнуть через их материальную оболочку. Зрение и слух важнее интуиции в её поэзии. Что бы ни творилось в душе лирической героини, окружающий мир не перестаёт существовать для неё, она не замыкается в самой себе. Принцип связи душевных состояний с явлениями внешнего мира, окончательно утверждённый в нашей поэзии ещё Иннокентием Аннен-ским, реализуется почти в каждом стихотворении Н. Ахпашевой. Её привлекает, прежде всего, вещность мира, его зримость, слышимость, осязаемость, возможность ощутить вкус и запах. Отсюда в стихах - точность и незамысловатость рисунка, тяготение к конкретному зрительному образу, к фиксации чисто физических ощущений, верность мелкой детали, приверженность всему тому, что называется жизненностью. Чувства и переживания лирической героини передаются через её зрение, слух, жесты, через её физическую боль.
В то же время характерной чертой лирики Н. Ахпашевой 80-х - начала 90-х годов является сдержанность, желание скрыть силу эмоций глубоко в подтекст. В её лучших стихотворениях за прямым значением всегда открывается второй план, истинный смысл лишь угадывается, его нельзя передать словами. При этом Н. Ахпашева довольно скупо использует метафору. Нет в её стихах ни причудливых образов, ни сложных образных ассоциаций, ни оригинальных звуковых конструкций. Речь её не стремится быть сугубо оригинальной во что бы то ни стало. В лучших своих образцах ранняя поэзия Натальи Ахпашевой отличается непритязательной красотой, лаконичностью формы и афористичностью содержания. Но убедительной простоты и силы поэтесса добивается далеко не всегда. К сожалению, нередко Н. Ахпашева впадает в другую крайность - упрощённость, граничащую с шаблоном. Незамысловатость поэтического взгляда иногда приводит к простой созерцательности.
Тем не менее сборник «Солярный круг» ознаменовал ощутимое расширение тематических, содержательных объёмов творчества Н. Ахпашевой, разнообразил её художественный мир и языковые средства. В нём отчётливо проявляется эволюционный ход поэтессы, обретение ею прочных основ поэтического ремесла, демократизируется традиционный строй лирических стихотворений. Продолжается формирование творческой ментально-сти, мировоззрения поэтессы, составными частями которого выступают языческие (шаманистические) взгляды и поведенческие символы. Возникает мотив этнической солидарности с предками - хакасами; с темой любви переплетается поэтическая рефлексия древнехакасской истории. Но в её стихах нет и намёка на этноцентризм, на противопоставление малой родины и большой страны.
20 лет назад один из авторов данной работы писал о ранней лирике поэтессы: «Необходимо признать, что в своём творчестве Наталья Ахпашева целиком и полностью находится под влиянием русской поэзии первой половины XX века, нигде не нарушая твёрдо установившихся традиционных рамок. Особенно ощутимо влияние ранней А. А. Ахматовой, Вл. Набокова и, отчасти, А. Блока, поэтов весьма непохожих, принадлежащих к разным поэтическим школам. Ахпашева в стихах далека от слепого подражания. Она не просто талантливый версификатор, а создатель собственного поэтического мира, даже несмотря на то, что этот мир частенько создаётся с помощью приёмов, взятых напрокат у других поэтов» [3, с. 119]. К счастью, в дальнейшем поэтический голос Н. М. Ахпашевой обретал всё более ощутимую самобытность - и внешнюю, и внутреннюю.
Сборник «Тысячелетье на исходе» [4] (1996) явился своеобразным «избранным» Н. Ахпашевой. На эту роль указывает и его продуманная структура, выдающая попытку составить не просто сборник, а поэтическую книгу. В то же время возникает ощущение некоторой искусственности творческих устремлений поэта. К сожалению, мы вынуждены констатировать: чистота, свежесть восприятия мира фактически ушла из стихотворений Н. Ахпашевой середины 90-х годов. Правда, иногда при знакомстве с некоторыми стихотворениями возникает
ощущение присутствия душевного света. Вместе с тем этот свет вовсе не заполняет все поры её стиха, он приобретает мерцающее значение.
Думается, что ничего особо страшного в этой трансформации авторского сознания нет, ведь не может вполне зрелый человек смотреть на мир глазами пятнадцатилетней девочки. Вполне естественно изменение цветового видения мира: на смену светлой радости открытия жизненных сокровищ неминуемо приходят иные, более напряжённые (тёмные) психологические тона, отсюда и контрастность образов: «Чёрный жук, залетевший в окно, / Долго ползал по белой постели...», или «Белый человек на чёрной «Волге»...».
Погружённая в мир жизненных коллизий героиня ахпашевской лирики утрачивает светлое восприятие мира, тем самым повторяя мировоззренческую эволюцию великих поэтов-учителей - А. А. Ахматовой и М. И. Цветаевой, да и, несомненно, Б. А. Ахмадулиной. Эти русские поэты-женщины, а вслед за ними их «ученица» из Хакасии осуществили путь вполне традиционного духовного роста. В результате этой эволюции их поэзия в известном смысле постепенно становилась умной.
Безусловно, каждому - своё. Но суть в том, что в этом «повороте», к сожалению, исчезает самобытность, выражение лица героини Н. Ахпашевой нивелируется.
Стихотворения сборника «Тысячелетье на исходе» технически более грамотные, чем ранние опыты Н. М. Ахпашевой, своего рода образцы версификации для многих других поэтов Хакасии, грешат приметами поспешности, скорописи.
В сборнике «Тысячелетье на исходе» автор укрепляет форму, разнообразит и интенсивно её разрабатывает. Так, стихотворение «В отдалённых потомках моих», состоящее из 18 строф (72 строки), представляет собой лишь одно предложение. Читатель, привыкший к лаконичности, «собранности» ахпашевского стиха, невольно останавливается, возвращается вновь и вновь к первым строфам, чтобы понять последующие.
Автор между тем наполняет образ лирической героини сибирским национальным колоритом: ей видится преемница, её «настоящая дочь» «смуглянкой» - в сравнении со «старшими северными братьями», «староверкой». Всё в этом стихотворении кажется уместно, правильно, но вот что плохо: нет в нём драгоценной свежести, неповторимости, которая отличала ранние опыты Н. Ахпашевой. Стремясь показать своё поэтическое мастерство, которое действительно вполне ощутимо в книжке, автор снижает свою самобытность, её лирическая героиня странным образом начинает походить на героиню цветаевско-ахмадулинского замеса.
Нельзя сказать, что поэтесса остановилась в развитии, эксплуатируя свои былые преимущества. Дело в другом: слишком уж сильно Н. Ахпашева попала под влияние трёх великих поэтов-женщин. Период ученичества затягивался и, видимо, уже наступило время освобождения от ощутимого гнёта их талантов.
Зачастую нет-нет да и встретишься в литературно-критических материалах с определениями: В. Майнашев -это «хакасский Есенин», а по аналогии - Н. Ахпашева - «хакасская Ахматова». Простодушный читатель удовлетворён: вот каких высот достигли поэты Хакасии, куда уж лучше! Но эти определения подчёркивают вовсе не достоинства поэтов, они являются ярлыками, отражающими процесс опасной нивелировки сущностного смысла творчества хакасских литературных талантов. По большому счёту надо, чтобы было по-другому: Есенин -это Есенин, а Майнашев - это Майнашев... И дело вовсе не в степени таланта, а в его самобытности.
Несомненно, после выхода сборника «Тысячелетье на исходе» Наталья Ахпашева заняла своё достойное место в литературе Хакасии, отчасти - и Сибири. Этой вершины одной из немногих поэтов-женщин она, безусловно, достигла. Осталось «немногое» - подняться на иной уровень, уровень общероссийский, занять своё, пусть скромное, но - твёрдое место на литературной карте страны.
Появившийся на свет в 2000 году сборник «Кварта» [5] (2000) запечатлел момент естественного, выстраданного перехода из прежнего идейно-художественного состояния в другое, новое, в определённой степени отличающееся от предыдущего.
«Кварта» состоит из девяти разделов: «Искания и заблуждения», «Миги», «Морская болезнь», «Юрьев день», «Из книги судеб», «Без меня или со мной», «Когда разрушается заклятье», «В тридесятом государстве», «Летописец».
Тексты нового сборника разнохарактерны по своей жанровой ориентированности: лирические зарисовки («Акварель»), сюжетные стихотворения (их большинство), миниатюры, составляющие раздел «Миги», стихотворные циклы («Трудные повести», «Ольга»). Вполне логично то, что в целом тексты расположены в сборнике по принципу возрастания: от малых и «простых» к более сложным и объёмным в текстовом отношении.
На наш взгляд, фактически все миниатюры раздела «Миги» удались: в сжатой форме дана либо яркая и свежая картина деревенского мира:
Восхода спелые лучи нагрели гладкий подоконник. И сладко молоко стучит о металлический подойник.
Либо обозначается мировоззренческий план:
Лицо обветренное камня ладонью робкой приласкать... Молчат степные изваянья. Молчат...
Им есть о чём молчать.
Либо выводится квинтэссенция интимных отношений:
Был неправедным суд... Исподлобья - бесслезно, безгласно. Нелюбимым не лгут. Им всю правду, до самого мяса.
В сборнике (в разделе «Из книги судеб») возникают образы А. С. Пушкина («Чудесное дитя»), А. А. Блока («Чёрный вечер»), «седого подростка» - О. Э. Мандельштама («Вторая речка»), Б. Л. Пастернака («Последняя зима»), ну и - естественно - А. А. Ахматовой, «самым преданным пленником» которой себя ощущает поэтесса («Навсегда»). Круг этих великих имён не случаен - это примеры (в хорошем и плохом смысле) для подражания.
Слово «Мастер», давшее название одному из стихотворений поэтессы, занимает особое место в её поэтическом мире, потому что это не просто одна из единиц лексического строя стихотворений, но слово, выражающее важное понятие. Мастер - это состояние, которое означает высочайший художественный и мировоззренческий уровень, к нему и устремляет себя поэтесса. Трудно сказать, достигнет ли она этих вершин, которые уже обозначены великими именами: Блок, Ахматова, Пастернак... Но один урок великих усвоен Н. Ахпашевой крепко: «суть творчества - самоотдача». Радует то, что она смело, падая, но вновь поднимаясь, идёт к своему Эвересту. Но одновременно рождаются сомнения: её кумиры - поэты с трагической биографией, которой у Н. Ахпашевой нет, потому нет отчётливой индивидуализированности её боли, степень выраженности её боли сравнительно низка. То, что для Ахпашевой-человека хорошо, плохо для Ахпашевой-поэта.
Оговоримся: мы констатируем сам факт, саму закономерность трагического способа существования поэта. Тяготящая её лирическую героиню суета обыденной жизни и, как следствие, порыв к идеалу - слишком слабый импульс для создания глубоких болевых стихотворений, которые всегда характеризовали русского поэта (Мастера) во все времена.
Многие стихотворения Н. Ахпашевой сентиментальны и романтичны по своей сути, что выражает родство с ранними стихотворениями Б. А. Ахмадулиной. В отдельных случаях Н. Ахпашева открыто выходит к опыту великой современницы:
Мокрый ангел в дверь мою стучался. Открывала дверь ему - входил. Чистым полотенцем утирался, Возле печки крылышки сушил. Но к полудню прояснилось небо, Проводила гостя за порог. Вот и всё. Как будто бы и не был, Не заглядывал на огонёк. Без причины одиноко стало от простой домашней суеты. И в прихожей вытирать не стала маленькие мокрые следы.
В этих строках отозвалась известная ахмадулинская «Сказка о дожде». Домашняя суета, «дно домашнего уюта» - естественные условия человеческого существования, для поэта означают гибель, ведут к уничтожению его стиля жизни.
Дождь, преследующий героиню «Сказки» Б. А. Ахмадулиной, трансформируется в образ мокрого ангела в стихотворении Н. Ахпашевой. Роль дождя - мокрого ангела - неизмеримо высока: спасти лирическую героиню от обыденного, а потому и постылого мира, в котором живут по примитивным, житейским законам. Страна сказочная, страна идеала, откуда на подмогу, чувствуя соприродностъ, а потому жалея и влюбляясь в лирических героинь, приходят дождь и мокрый ангел - единственное их место встречи, изменить которое нельзя, ибо это приведёт к непоправимым последствиям.
К счастью, «невидимые паруса мечты» живы в лучших строчках нового сборника Н. Ахпашевой. Именно поэтому среди мусора «консервных банок», валяющихся по берегу жизни, возникает иной, преображённый мир:
В тяжёлых тучах небеса. Для девушки на побережье у горизонта паруса рисую алой краской бережно.
Морская болезнь - это состояние души, вырывающейся из привычности, обыденности и суеты. Отсюда -художник и «беспечные матросы», вымышленные «шоколадные красотки, шторма и пираты», «злая хозяйка за стойкой» и др.
Отсюда же - лелеющая мечту, не потерявшая надежду на возвращение погибших женщина. Это своеобразный образ вечной, теперь уже поседевшей Ассоль:
Рваные сети на досках причала. Рваные цепи скрежещут устало. Злого прибоя набат. Взглядом слезящимся в дали пустые женщина смотрит. И космы седые скорбно по ветру летят.
Заключает сборник раздел «Летописец», состоящий из «Трудных повестей» и «Ольги». Остановимся на нём подробнее. По утверждению Маргариты Логиновой, «Трудные повести» - это «поэтический пересказ хрестоматийного «Слова о полку Игореве». И почти не уступает знаменитому варианту Николая Заболоцкого. Абсолютная выверенность исторических акцентов, сопричастность человека, живущего в конце ХХ-го столетия, к событиям далёкого прошлого - всё это ярко присутствует в «Трудных повестях»[6, с. 8].
Подобную мультикультурность, историко-временную полифоничность отмечала также А. Л. Кошелева, которая в своей монографии охарактеризовала поэзию Н. Ахпашевой как «доверительный, а порой и нелицеприятный разговор с читателем. Разговор о Родине - большой и малой, о прекрасном и безобразном, о седой старине и дне сегодняшнем. В её стихах соприсутствуют времена, эпохи, культуры и стили» [7, с. 250].
Академик Д. С. Лихачёв утверждал: «Слово о полку Игореве» представляет собой художественное целое. Ни одна часть в нём не может быть переставлена, исключена или объявлена чужеродной» [8, с. 28]. На наш взгляд, «Трудные повести» если и являются переложением, то очень свободным, а скорее - отвлечённым, в котором вовсе не ставилась задача нового осмысления древнерусского памятника культуры - с сохранением содержательной и композиционной целостности.
Нельзя сказать, что «Трудные повести» вообще не несут никаких сходных черт со «Словом»: к каждой из 19 главок предпослана короткая строка из древнерусского памятника (на языке оригинала), призванная, видимо, в совокупности с другими выполнить роль своеобразной системы эпиграфов. Кроме того, в целом общее сюжетное сходство «Трудных повестей» и «Слова» нетрудно уловить: поход князя Игоря, разгром войска, плен, возвращение на родину. Более того, Н. М. Ахпашева прибегает и к использованию целого ряда географических, исторических, мировоззренческих понятий и образов «Слова» (Тьмутаракань, Карне, Дивы, Путивль, Боян, Гзак, Каяла и др.). Перед читателем предстаёт своеобразная стихотворная вариация на тему «Слова о полку Игореве». Смысл и сила «Трудных повестей» Н. М. Ахпашевой вовсе не в точном следовании за гениальным автором «Слова», а в том, что схожи ситуации, когда, как пишет иеромонах Роман, по России «разгулялась погань», нередко претендующая на роль вершителей народных судеб. Личные амбиции нынешних удельных князей и князцов не только ведут к предсказуемым последствиям, но и грозят катастрофой государственного масштаба. Это обстоятельство как раз и не может устроить Н. М. Ахпашеву. Нестабильность сегодняшнего и неизвестность завтрашнего дня страны в свою очередь приводит к самому страшному - к неверию, отсюда и отказ многих наших сограждан участвовать в выборах как местных, так и центральных властей.
Академик Д. С. Лихачёв, вероятнее всего самый глубокий знаток «Слова», главную его идею определял так: «Призыв «Слова» к единению - это не только военная мобилизация князей против Степи, но в нём заключён ещё и второй план - призыва известности против неизвестности... культуры против антикультуры. Именно поэтому автор «Слова» мобилизует историческую память и политическую географию Руси... Вот почему форма напоминаний, воскрешения прошлого - это форма, наиболее близкая к задачам произведения: выводить из неизвестности, говорить об известном, обращаясь к памяти, выводить из забывчивости, напоминать князьям об их долге, поражениях и победах, силе и слабости» [8, с. 279]. Именно эта идея, по-видимому, и владела Н. М. Ах-пашевой - автором «Трудных повестей» и стихотворного рассказа о великой русской княгине-христианке -Ольге.
В состав «Трудных повестей» автор включает и ранние свои стихотворения, нанизывая их на общую сюжетную нить, например, «Мнут ковыль половецкие кони» - одно наиболее удачных в её творчестве.
Не все составные части двух заключающих книжку поэтических композиций равнозначны, равнодостойны в художественном отношении. Вместе с тем встречаются выношенные отрывки, заставляющие говорить о зрелости поэтического пера Н. М. Ахпашевой:
Свеча сырую полночь лижет. Скрипит перо. Дрожит рука. И вымысел на правду нижет витиеватая строка. И сквозь пространство кельи тесной тьма изначальная плывёт. Когда читатель неизвестный пергамент ветхий развернёт? Олег, Владимир, Игорь, Ольга... Не меркнет золото имён. Раскатам славы давней долго Тревожить сон иных времён. Печали мудрый возраст множит и отдыха смиренно ждёт. В потомках кто мой труд продолжит и дань грядущему вернёт?
Следует отметить и ещё одну особенность новых стихотворений Н. М. Ахпашевой - их цикличность, стремление автора к полноте выражаемых мыслей. На наш взгляд, эта проглядывающая закономерность могла привести от написания «Трудных повестей» к написанию более крупного текста поэмной модификации.
В русской поэзии неисчислимое количество стихов о природе. Тем не менее Ахпашевой удаётся и здесь сказать своё неповторимое слово. Чисто и свежо дыхание таких поистине замечательных строк:
Тайга светла. Качаются без ветра верхушки сосен в недрах синевы. Внизу жарки, рассыпанные щедро на шелестящей зелени травы.
И снова я беспечен, как мальчишка. И главная из всех моих забот -узнать, куда упрямый муравьишка былинку узловатую несёт.
Держу губами стебель золотистый -кислит немного муравьиный яд, -и чувствую, как от земли струится опавшей хвои горький аромат.
Вне сомнения, автор сборника, включая в его состав вышеуказанный текст, а также такие стихотворения, как «Тоже хорошо», «Проступает из памяти древней», «Ни темноты, ни света нет», понимала их художественное преимущество:
Твоя внезапная печаль забыть знакомый мир готова и устремиться ввысь и вдаль, где мысль живёт и дышит слово.
Именно эти стихотворения и составляют корневую систему новой книжки, потому что порождены не стремлением к самолюбивым демонстрациям своих печатных возможностей, (разве Иисуса печатали?), а бескорыстной верой в искусство, в то, что «в начале было Слово».
Валерий Майнашев и Анатолий Кыштымов были первыми хакасскими поэтами, которые начали интенсивно разрабатывать русскую поэтическую традицию, создавая свои произведения на русском языке. Наталья Ахпа-шева выступила продолжателем этой линии, наполнив русскую речь по-своему оригинальным национальным содержанием. Если В. Майнашев был сориентирован на усвоение уроков С. А. Есенина и Н. М. Рубцова, а Анатолий Кыштымов стал учеником Б. Л. Пастернака, то Н. Ахпашева выбрала своими учителями А. А. Ахматову, М. И. Цветаеву, Б. А. Ахмадулину, Ю. П. Кузнецова. Уже в самом характере её выбора заключена одна из черт её «оригинальности» в разработке русской поэтической традиции.
Устремляясь «ввысь и вдаль, где мысль живёт и дышит слово», лучшие стихотворения сборника «Кварта» убеждают в истинности поэтического дарования Н. М. Ахпашевой, закрепляя её лидирующее положение в литературе региона и вызывая чувство нашей признательности.
В 2015 году Дом литераторов Хакасии выпустил в свет новую книгу стихов Н. М. Ахпашевой «Зеркала в зеркалах» [9], которую преданным любителям её дарования, в их числе и нам, пришлось ждать почти полтора десятка лет. К счастью, наше беспокойство по поводу столь продолжительной паузы оказалось напрасным. Новый поэтический сборник, венчающий юбилейный для автора год, явился убедительным свидетельством её подлинного роста как художника слова. Это несомненно зрелый, выношенный результат многолетней работы.
Сборник открывается разделом «Взаимосвязь», который объединил стихи, посвящённые рефлексии творчества: теме поэта и поэзии, как выразились бы на уроке литературы в школе. Речь у Н. Ахпашевой идёт, прежде всего, о взаимосвязи видимого и невидимого миров, жизни и творчества, судьбы и слова, о глубинной связи творческих индивидуальностей. С первых же строк возникают мотивы провидения и трагического предчувствия катастроф, девальвации слова, нестабильности всего миропорядка, но - без надрыва и сгущения красок. Афористично сублимировано тотальное лицемерие нашего времени:
Мы говорим не то, что думаем, творя отважно ложь искусную. Но, говоря не то, что думаем, мы думаем не то, что чувствуем.
Творчество у Н. М. Ахпашевой ассоциируется здесь с приворотным зельем, с колдовством, муза с колдуньей, жилище музы с избушкой на курьих ножках, жилищем ведьмы, но за колдовское ремесло полагается нелёгкая расплата. Всё это оригинально выражено в стихотворении «Духом густых приворотных отрав.». В таком злом сказочном обличье муза нам ещё не представала - интереснейшая поэтическая находка.
Настоящий поэт всегда вне времени, трагически с ним не совпадает - эту мысль многих наших гениальных авторов, начиная с Державина, Наталья Ахпашева талантливо развивает в стихотворении «Ты подкидыш во времени этом.».
С каким глубоким индивидуальным пониманием, с какой любовью, но без слащавости и шаблона, написаны стихи, посвящённые собратьям по перу, своим современникам: «Ты подкидыш во времени этом», «Седые мои одногодки-погодки.», «Марине Кудимовой», «Старый поэт областного значения.». Особенно хотелось бы отметить стихотворение с персональным посвящением Алексею Козловскому, верному и бескорыстному труженику пера. Мы находим в нём впечатляюще трогательное соединение поэзии, творчества и прозы жизни, окрашенное мягкой дружеской иронией. Без сомнения, очень многие не очень известные, но честные авторы, раз-
бросанные по глухим уголкам нашей огромной страны, с благодарностью могли бы узнать себя в «старом поэте областного значения».
Второй раздел «Ведать цену счастья» отдан любовной лирике. Здесь мы более легко узнаём прежнюю Ах-пашеву периода её первых книг. Любовь её лирической героини всё так же безысходна и безнадёжна, часто несёт погибель. Она по-прежнему ассоциируется, прежде всего, с разлукой или с предчувствием её, одиночеством. Но это не лишает стихи Н. Ахпашевой подлинной свежести в выражении чувств:
Торопишься уйти от вежливости Здравствуй до лживости Прости. Упорствуй и упрямствуй, но только ничего не изменить. И рядом -сплошное Никого заслуженной наградой.
Художественное пространство и время любовных стихов - это чаще всего ночной дом (он же терем, изба) одинокой женщины. При этом, тем не менее, ощутимо расширился поэтический кругозор. Для выражения самых интимных переживаний поэт теперь активно использует сказочно-мифологические, культурно-исторические и литературные аллюзии и реминисценции («Юрьев день», «Гомеровский вопрос», «Летучий голландец» и др.). В общем контексте любовной лирики хочется выделить стихотворение «Юрьев день», в котором с потрясающей поэтической силой выражена ситуация разрыва. Историзмы («Юрьев день», «терем», «крепостной»), сказочная лексика («из тридевятых краёв»), разговорная интонация, изменённые поговорки («скатертью - путь», «на дух - безвестно»), риторические вопросы и восклицания, аллегорические метафоры («вон из моей неволи»), каскад стиховых переносов - всё это служит предельно экспрессивному выражению женского презрения и одновременно любви к тому, кто предал и бежит. Мы знаем совсем немного стихов с таким внутренним напряжением и с такой степенью насыщенности выразительными средствами, которые совсем не мешают друг другу.
В целом можно сказать, что любовная лирика Н. М. Ахпашевой приобрела чуть более обобщённый и условный характер. Из неё ушла мелкая бытовая деталь, видимо, как индивидуально исчерпавшее себя изобразительно-выразительное средство. Она нередко помещает свою героиню в некое полусказочное пространство или разговаривает с ней на «ты», используя форму 2-го лица. Появляются также стихотворения о зрелости чувств, дарующей покой:
Гаснут сожаленья и желанья. Жжёт виски прохладой седина. За какие в прошлом испытанья -кто бы знал! - в награду нам дана двух существований соразмерность, чтоб сияла на исходе дня мне - твоя безропотная верность и тебе - доверчивость моя.
В своих новых стихах поэтесса нередко демонстрирует настоящий талант с помощью метафор по-своему, неповторимо одушевлять отвлечённые понятия и делать их осязаемыми, зримыми, как в процитированном выше примере.
В самом большом разделе «Искусство выживать» собраны стихи, которые можно рассматривать как сублимацию некоего житейского опыта. Здесь и простая житейская мудрость (стихотворение с ироничным названием «Спецкурс»), и усталость («Депресняк»), и поэтически свежий, с тонкой иронией оптимизм («Дорожная»), и невыразимое горе матери осуждённого («Приговор»), и конфликт поколений («Важные мальчики), и осмысление советского и уже постсоветского прошлого («Ностальгия», «Прошли нулевые. Десятые на перевале.»). Н. М. Ахпашевой удалось облечь в достойную иронично-поэтическую форму даже канцелярско-бюрократические переживания («Девочки из отдела называют на Вы.»). Читая эти стихи, понимаешь: поэту есть что сказать о жизни, и он знает, как это сделать, чтобы не быть банальным.
В разделах «Оправдание судьбы» и «Исходный код» Наталья Ахпашева стремится подняться до широких исторических и философских обобщений, воплотить в слове пронзающий взгляд сквозь время. Речь идёт в каком-то смысле об оправданности исторической судьбы, которую она не отделяет и от своей личной судьбы. Намеренно избегая использования какой-либо социально-политической лексики, связанной с реалиями сегодняшнего дня, поэтесса создаёт стихи одновременно остро злободневные и развёрнутые в исторической перспективе. Таково, например, стихотворение «Заложник времени», очевидно, посвящённое Владимиру Путину. На наш взгляд, автору полностью удалось избежать подобострастия и фальши, выразить драматизм положения и сделать это так, что данный текст прозвучит вполне актуально и в другой ситуации. Он намертво не привязан к предполагаемому адресату и конкретно-историческому событию.
Оригинально осмыслена тема демонизации России в стихотворении «Рецидивом поветрия.». По своему пафосу оно созвучно пушкинскому «Клеветникам России», но выполнено в совершенно ином художественном ключе. В нём органично соединились античные (и не только) мифологические образы чудовищ («эринии», горгоны-химеры», «гоблины») и лексические аллюзивные архаизмы («ошую», «обло», «одесную»), высокий по-
этический стиль и разговорный. В результате приметы сегодняшнего времени художественно обобщились в выражение идеи необходимости «самостоянья» как отдельной личности, так и всей страны. Несомненно, импонирует то, что поэт не стесняется быть патриотом и при этом не впадает в показушный ура-патриотизм.
Можно говорить о наличии в сборнике пласта подлинно философской лирики. Возникает желание вновь и вновь перечитать такие стихи, как «Книга печали», «Мельница времён», чтобы постичь их скрытый глубинный смысл, наличие которого интуитивно ощущаешь, но он ускользает даже при повторном прочтении.
Отдельно хочется отметить стихотворение «Моя купель», в котором особенно ярко выразился удивительно органичный сплав двух культур, взрастивших поэта: русской и хакасской.
Не опасаясь быть слишком пафосными, отметим, что Наталья Ахпашева возросла до поэта национального масштаба.
К сожалению, не владея хакасским языком, мы оставляем без внимания переводы, помещённые в конце книги. Скажем лишь, что их высокое поэтическое мастерство для русскоязычного читателя несомненно.
Несколько слов о технике стиха. Поэтесса по-прежнему не стремится во что бы то ни стало поразить читателя новизной стихотворной формы, предпочитая опираться на уже сложившиеся в русской поэзии традиции. Отдавая явное предпочтение классическим формам стиха, Н. Ахпашева не стремится к ритмической «гладко-писи», к строгому соблюдению метрических схем. Она часто и умело в качестве выразительного средства использует ритмические курсивы в виде ударных инверсий или точечного «стяжения» межударных интервалов в трёхсложниках. Дисгармония, вносимая в мир лирической героини, часто подчёркивается именно с помощью перебоя ритма.
Стиху Н. Ахпашевой, как и раньше, присущи лаконизм, ясность поэтической мысли, частое использование ритмического курсива, умелые переносы и графические сдвиги, нарушающие привычную инерцию ритма. Всё это, по нашему мнению, свидетельствует о её виртуозном владении техникой стиха, что выгодно отличает поэтессу от многих современников и немало способствует читательской любви к её творчеству.
В сборнике, где более 85 стихотворений, всё не может быть равноценным. Откровенно пустых и слабых стихов в нём нет. Поэт такого уровня, как Наталья Марковна Ахпашева, вряд ли себе может это позволить. Но на наш субъективный взгляд, книга ничего не потеряет, если в ней не окажется экспромта об аудите и стихотворений «Сначала, двери открыв.», «По имени вслух не назван.», «По дороге кружной.», «Униформа». Ничего мы не поняли и не почувствовали и в «Философских страданиях». Однако в целом данная книга - это несомненное творческое достижение зрелого писателя. Она убедительно свидетельствует о неиссякаемости поэтического дара Натальи Ахпашевой, и мы вправе ждать от неё дальнейших творческих свершений.
Сегодня, когда Н. М. Ахпашева вступила в пору творческой зрелости, можно попытаться выделить несколько несомненных идейно-художественных свойств её поэзии, во многом определяющих её успех у читателей.
Н. М. Ахпашева в лучших своих произведениях 80-х - начала 90-х годов создала образ женщины с юной душой, образ, сила которого заключается в романтическом порыве к идеалу, к мечте, уходу от повседневности и суетности. Лирическая героиня её стихотворений живет по законам любви, а потому и подвергает себя ошибкам и заблуждениям. Схлёст идеального и земного является основой лирического конфликта её интимных стихотворений. Жертвенность как непременное условие жизни, находящейся во власти чувств, является, пожалуй, основным душевным качеством лирической героини.
В зрелый период творчества Н. М. Ахпашева является первой поэтессой Хакасии, сумевшей на русском языке выразить средствами лирики сложное отношение к настоящему, прошлому и будущему своего народа в составе России. Ей удалось в лучших своих произведениях воплотить хакасскую ментальность, обращённую к прошлому, как надёжному основанию современности. Основной ключ её отношения к временным пластам -живое ощущение их взаимопересекаемости, взаимосцепленности. Образы языческие и христианские не просто соседствуют на страницах её книг, а вступают в мировоззренческий диалог, порождая по-своему интересный конгломерат мироощущений. Поэтесса всегда интерпретирует культурно-историческую тематику как глубоко личную, генетически врожденную, утверждая масштаб своей лирической героини и в этническом, и в общечеловеческом, и в гражданском отношении. В своих лучших, наиболее зрелых стихотворениях Н. М. Ахпашевой удалось тонко передать мироощущение человека, живущего в психологически трудное время - на переломе эпох, интуитивно пытающегося сохранить свою идентичность.
Культурно-исторические реалии поэтического мира Н. Ахпашевой не ограничиваются пределами Хакасии. В нём присутствуют не только языческая древность, связанная с археологическими памятниками нашего региона, но и половецкие, и мусульманские, и буддийские мотивы, стихотворения с китайской тематикой; не оставлены без внимания гуннское нашествие на Европу и завоеватель Чингис-хан. Тем не менее, если рассматривать творчество Н. Ахпашевой в условном отношении отдельных стихотворений к историческому времени и пространству, то очевидно, что Хакасия является и пространственным центром, и временным началом художественного космоса Н. Ахпашевой.
Что касается поэтики её стихотворений, Н. М. Ахпашева является благодарной наследницей уроков, прежде всего, русской классики, самобытным продолжателем русской поэтической традиции XX века. Она успешно разрабатывает выразительные возможности разных форм стиха. Отсюда - разнообразный ритмический рисунок её стихотворений, строфическое их построение, узнаваемые авторская интонация и синтаксис.
Поэтическое творчество Н. М. Ахпашевой является новой значительной вехой в литературе Хакасии и самобытным, заметным явлением в литературном многоголосье современной России. Н. М. Ахпашева может быть признана первой хакасской поэтессой, пишущей на русском языке, значение творчества которой преодо-
лело национальные географические пределы. Именно ей выпала честь наиболее достойно представить хакасскую «женскую» поэзию многонациональному русскоязычному читателю не только России, но и других стран.
Библиографический список
1. Ахпашева, Н. М. Я думаю о тебе: стихи / Н. М. Ахпашева. - Красноярск: Красноярское кн. изд-во, 1990. - 139 с.
2. Ахпашева, Н. М. Солярный круг: сборник стихов / Н. М. Ахпашева. - Абакан:Хакасское кн. изд-во,1993. - 120 с.
3. Грибков, А. Г. Интимная лирика Натальи Ахпашевой / А. Г. Грибков // Актуальные проблемы подготовки специалистов в вузе: материалы III республиканских Катановских чтений. - Абакан: Изд.-во ХГУ им. Н. Ф. Катанова, 1996. - С. 118-119.
4. Ахпашева, Н. М. Тысячелетье на исходе: стихи / Н. М. Ахпашева. - Абакан, 1996. - 112 с.
5. Ахпашева, Н. М. Кварта: сборник стихов / Н. М. Ахпашева. - Новосибирск: Поэтическое приложение к журналу «Сибирские огни», 2000. - 144 с.
6. Логинова, М. Соединяя судьбы поколений / М. Логинова // Ахпашева Н. М. Кварта: сборник стихов.- Новосибирск: Поэтическая библиотека журнала «Сибирские огни», 2000. - С. 3-9.
7. Кошелева, А. Л. Хакасская поэзия 1920-1990-х годов: типология и закономерности развития / А. Л. Кошелева. - Абакан: Изд-во ХГУ им. Н.Ф. Катанова, 2001. - С. 244-283.
8. Лихачёв, Д. С. «Слово о полку Игореве» как художественное целое / Д. С. Лихачёв // «Слову о полку Игореве»: альманах библиофила -800 лет. - М: Книга, 1986.
9. Ахпашева, Н. М. Зеркала в зеркалах. Стихи / Н. М. Ахпашева.- Абакан: Дом литераторов Хакасии, 2015.- 120 с. © Прищепа В. П., Грибков А. Г., 2017
УДК 372.881.161.1:154.4
ТОПОСЫ В КОНТЕКСТЕ ПРЕПОДАВАНИЯ И ПРАКТИЧЕСКОГО ПРИМЕНЕНИЯ
Г. Г. Хазагеров
Южный федеральный университет
В статье актуализируется один из сложных вопросов риторической традиции, связанный с созданием одновременно и логически прозрачной, и практически значимой системы топосов. Важность постановки данной задачи обусловлена имеющимися в риторической науке и практике многочисленными системами топосов, созданными их авторами в разное время. Автор данной статьи предлагает релевантную, на его взгляд, систематизацию топов и внятную методику использования предложенной системы топов в разных родах красноречия.
Ключевые слова: топосы как риторический инструмент, теория топосов, системы топосов, проблемы классификации топосов, роды красноречия, методика использования топосов.
Постановка задачи
Теория топосов осложнена запутанным историческим наследием и несоответствием современного научного аппарата той логике, в которой складывалось это наследие. Между тем практическая потребность в топосах как риторических инструментах велика. И хотя существующие на рынке тренинги, проходящие под вывеской риторики, топосам не уделяют совершенно никакого внимания; другие коммуникативные тренинги, как, например, mind map, brainstorming и так называемые «шесть шляп» [1], явно имеют отношение к топосам, хотя само слово «топос» и не называется и, по-видимому, авторам тренингов неизвестно. Не проявляет активного интереса к топосам и вузовская риторика. В ряде учебников этот раздел вообще отсутствует или носит «отпи-сочный» характер. Можно предположить, что это объясняется тем обстоятельством, что теоретическая база топосов выглядит, с точки зрения современной лингвистики, малопривлекательной, тривиальной: собственно лингвисту здесь негде применить свои знания, и он вынужден браться за незнакомое ему дело, «работать Аристотелем». Последнее тоже чувствуется в некоторых учебных пособиях. Кроме того, большинство вузовских преподавателей мало сталкивалось с реальной риторической практикой и не вполне представляет себе удельный вес инвенции, скажем, в спичрайтинге или при подготовке к переговорам. Отсюда - сближение вузовской риторики со стилистикой и культурой речи, которые проблемами инвенции никогда не занимались.
Автор настоящей статьи видит свою задачу в том, чтобы дать внятную методику использования топосов, опирающуюся на релевантную систематизацию. Предлагаемая систематизация, возможно, будет любопытна и с чисто теоретической точки зрения.
От какого наследства мы отказываемся?
Было бы наивным искать в античных классификациях, будь то фигуры, тропы или, скажем, архитектурные ордера, чего-то большего, чем каталоги, ориентированные на практику и задающие культурные образцы. Социальную роль таких каталогов трудно переоценить, и наши «строгие» классификации в этом отношении не сопоставимы с ними, но искать в них безупречной логики, даже когда они исходят от «отца логики» - Аристотеля, бесполезно. Однако в отношении тропов логически безупречные классификации по крайней мере возможны, и мы действительно имеем такую классификацию, построенную с опорой на современную семиотику. В отношении фигур существующие классификации спорны, но всё же возможны [2]. И здесь мы тоже опираемся на теорию знака. В отношении же топосов вопрос остаётся открытым.
Относительно древних классификаций топосов можно согласиться с мнением Michael Leff, авторитетного американского учёного, специально занимавшегося этим предметом в течение ряда лет: "But for the most part, the classical authors displayed little interest in theoretical issues; sometimes they modified or rearranged categories in the system, and occasionally they quarreled about small issues of classification, but manly they treated the topics like so many tools on a shelf - as long the rhetor knew how to get hold of a topic and use it, there was not much need to fuss about abstract consideration" [3, p. 205]. Ср. также замечание об Аристотеле в одной электронной энциклопедии:
