CC BY
107
Покинуть китайский берег русские эмигранты могут лишь на ладье Харона, которая предстает то похожей на гроб лодкой (с. 105), то черным пароходом (с. 349).
Образ Харона и ситуация последней переправы наиболее ярко были воплощены в стихотворении «Прикосновения», опубликованном в сборнике «Без России» (Харбин, 1931). Несмелов описывает ночную переправу через реку, дополняя бытовую ситуацию множеством деталей, создающих атмосферу ирреального, потустороннего мира.
Была похожа на тяжелый гроб Большая лодка, и китаец греб, И весла мерно погружались в воду... И ночь висела, и была она, Беззвездная, безвыходно черна И обещала дождь и непогоду. (С. 105)
Река, по которой лирический герой плывет в похожей на гроб лодке, кажется нам бурной и неспокойной, стихотворение насыщено глаголами движения: «крутились волны и неслась река», «китаец греб и весла мерно погружались в воду», однако ничто не нарушает ночной тишины. Над рекой так тихо, что герой слышит как мчатся облака и поскрипывает днище лодки. Ночная темнота тоже оказывается абсолютной: против нее бессилен «дрожащий свет слепого фонаря», расположенного на корме лодки. Река, названная «шаткой водяной межой», оказывается границей между мирами и ассоциируется со Стиксом, а китаец-паромщик играет роль Харона.
Таким образом, Китай, являющийся в лирике Несмелова пограничным пространством, не принадлежащим ни реальному, ни ирреальному миру, тесно связывается с образом реки, играющей роль границы между мирами. В стихотворении «Эпитафия» Несмелов описывает жизнь русских эмигрантов, обитающих в дачных домиках на берегу Сунгари.
Но хищно желтоводная река Кусает берег, дни жестоко числит, И горестно мы наблюдаем, как Строения подмытые повисли. И через сколько-то летящих лет Ни россиян, ни дач, ни храма - нет. (С. 184)
Желтая река в этом стихотворении одновременно выступает и как пейзажная реалия (вода в реке Сунгари, на которой стоит Харбин, имеет желтоватый цвет от перенасыщения лессовой взвесью), и как метафора многолюдного Китая, постепенно растворяющего в себе немногочисленных русских эмигрантов. Река может рассматриваться и как временной образ: течение воды связывается с неумолимым ходом времени, бег
которого незаметен для жителей многовекового Китая, но губителен для пришлых.
В заключение мы можем сказать, что образ Китая в лирике Несмелова подвергался многочисленным трансформациям. В раннем творчестве Несмелова Китай предстает страной-сказкой, миром незыблемой гармонии и древней культуры. Однако образ романтического Китая вскоре отходит на второй план, уступая место реальному Китаю: в лирику Несмелова входят образы китайских крестьян. Идиллическая китайская деревня противопоставляется городу - гнезду пороков и преступлений, от которого автор стремится абстрагироваться. Особое место в стихах Несмелова занимал образ мистического Китая, пространства между миром живых и миром мертвых.
Примечания
1. Крейд В. П. Все звёзды повидав чужие: предисл. // Русская поэзия Китая: антология / сост. В. П. Крейд, О. М. Бакич. М.: Время, 2001. С. 24.
2. Несмелов А. Собр. соч.: в 2 т. Т. 1. Владивосток, 2006. С. 207. Далее все ссылки на это издание даются в тексте в круглых скобках с указанием страниц.
3. Ли Инань. Образ Китая в русской поэзии Харбина // Русская литература XX века: итоги и перспективы изучения: сб. науч. тр., посвященный 60-летию проф. Агеносова. М., 2002.
4. Там же.
5. Там же.
УДК 821.161.1-14
К. С. Аицарева
РАЗВИТИЕ ТЕМЫ «ARS POETICA» В ЛИРИКЕ Ю. Д. АЕВИТАНСКОГО
И слово мое - тело мое на кресте.
Ю. Д. Аевитанский
В статье рассматривается одна из наиболее важных тем в творчестве Ю. Д. Левитанского - «ars poetica», дается представление о поэтической судьбе одного из самых выдающихся художников слова отечественной литературы второй половины XX в.; затрагиваются некоторые особенности художественного мира и поэтической манеры Левитанского.
The article deals with one of the most importal themes in Y. D. Levitanskiy's art - «ars poetica». It represents the poetic life of this outstanding Russian poet in the second half of the XX century and touches some aspects of Levitanskiy's poetic manner.
Ключевые слова: классическое наследие, ars poetica, белый стих, прозаизация поэтической речи, лексический строй, исповедальный.
Keywords: classical heritage, ars poetica, blank verse, prosaisation of poetic speech, lexical system, confessional.
© Лицарева К. С., 2012
Имя Юрия Давидовича Левитанского (1922— 1996) хорошо известно истинным ценителям отечественной словесности, многие литературоведы (М. Гаспаров, Вл. Новиков, С. Чупринин и другие) неоднократно отмечали индивидуальную поэтическую манеру Левитанского, его весомый вклад в развитие русской поэзии. Однако до сих пор, по ряду причин, Ю. Д. Левитанский не принадлежит к числу известных поэтов, чье творчество хорошо знакомо широкой читательской аудитории и глубоко изучено историками и теоретиками литературы. К сожалению, подробное знакомство с основными критическими и литературоведческими работами о Ю. Д. Левитан-ском дает основание полагать, что среди кажущегося обилия литературно-критических статей лишь в единичных делалась попытка всестороннего научного анализа творчества поэта и осуществлялся собственно литературоведческий подход к изучению его творческого наследия. Вышедшая к 90-летию со дня рождения поэта книга «Иронический человек Юрий Левитанский: штрихи к портрету» только подтверждает вышесказанное. Творчество Левитанского требует серьезного осмысления.
Поэзия Левитанского отличается большим духовным накалом, говоря словами Б. Пастернака, «той бездонной одухотворенностью, без которой не бывает оригинальности, той бесконечностью, открывающейся с любой точки жизни в любом направлении, без которой поэзия - одно недоразумение, временно нерасчлененное» [1].
Человек и время, идеал и действительность, поэтическое искусство и смысл бытия - доминирующие мотивы лирики поэта.
Сочетание этическо-философских, эстетических и романтических начал придают стихам Ле-витанского исповедально-элегическую неповторимость. Левитанский - поэт-традиционалист, бережно относящийся к наследию русской классической поэзии и ориентирующийся на ее лучшие образцы. Он подчеркнуто избегает элитарной эффектности, неканонических жанровых и метрических форм, усложненных метафор и экспериментальных стихотворных приемов. Кажется, его поэзия традиционна и по форме, и по содержанию. В одном из своих интервью Леви-танский прямо указывал на свою тягу к предельной ясности и простоте стиха, на настойчивое стремление обрести ту естественность и «неслыханную простоту», которые, по мнению Пастернака, подсказаны «опытом больших поэтов». Тем больше недоумения вызывает мысль, высказанная В. Шохиной в статье «Черно-белое кино»: «Однако при явной необычности стихотворной интонации Левитанского его словарь подчеркнуто традиционен. В этом стремлении пользоваться "обычным" поэтическим языком мне видится
еще одно проявление философско-историческо-го импульса - быть как все, такое может себе позволить только очень сильная индивидуальность. Левитанский может» [2]. Это противоречит не только истинному смыслу, вкладываемому Пастернаком в понимание «естественности» и «неслыханной простоты», не только однобоко и неглубоко расшифровывает настоящую причину «больших поэтов» в стремлении к поэтической ясности, но и подчеркивает несостоятельность самого высказывания В. Шохиной, которое строится на семантически взаимоисключающих понятиях: «быть как все» и «очень сильная индивидуальность». Задача поэта - всегда авангардна. Он - всегда новатор, всегда самобытен и неповторим. Левитанский использует общедоступность и предельную «демократичность» «обычного» поэтического языка не для того, чтобы, следуя «философско-историческому импульсу быть как все», а для того, чтобы строго следовать формуле Пастернака - полной жизненного опыта, здравого смысла и понимания высших критериев художественности:
Поэзия, когда под краном
Пустой, как цинк ведра, трюизм,
То и тогда струя сохранна,
Тетрадь подставлена, - струись! [3]
Однако эта «неслыханная простота» далась Левитанскому нелегко.
Ю. Д. Левитанский родился 22 января 1922 г. в городе Козельце Черниговской области в Украине. С 1939 г. учился в знаменитом ИФЛИ -Московском институте философии, литературы и истории, который в те годы оставался одним из немногих высших учебных заведений, сумевших сохранить демократический, доверительный дух общения и преподавания. Левитанский, как и многие и ифлийцы (М. Кульчицкий, П. Коган, С. Наровчатов, Б. Слуцкий, М. Луконин, С. Гуд-зенко и другие), писал стихи. С третьего курса ушел на фронт. «Начав войну добровольцем в июне 41-го, я закончил ее в Чехословакии, а потом попал в Китай, где участвовал в той короткой войне с японцами», [4] - писал о своей жизни поэт. Воевал в составе Северо-Западного и 2-го Украинского фронта, прошел с боями Румынию, Венгрию: «За четыре года войны прошел я от Москвы до Праги. Крайние точки этого пути я мог бы назвать так: "Снег сорок первого года" -"Сирень сорок пятого года"» [5]. После войны он служил в Восточно-Сибирском военном округе, объездил почти всю Восточную Сибирь. Только в 1955 г. Левитанский приехал в Москву, с тем чтобы вернуться к прерванному войной и полностью посвятить себя литературной деятельности. В 1957 г. окончил Высшие литературные
курсы при Союзе писателей СССР. Награжден Орденом Красной Звезды и Отечественной войны, медалями «За боевые заслуги», «За оборону Москвы», «За взятие Будапешта», «За победу над Германией», «За победу над Японией», двумя медалями Монголии.
Поэт начал печатать стихи со школьных лет. Первое его стихотворение «Вечер» («За окном вечерний говор человечий...») было опубликовано в 1937 г. в газете «Комсомолец Донбасса». С 1943 года Левитанский сотрудничает во фронтовых газетах «За Родину» и «Фронтовая правда». В 1948 г. опубликовал сборник стихов «Солдатская дорога», а затем сборники «Встреча с Москвой» (1949), «Самое дорогое» (1951), «Наши дни» (1952), «Утро нового года» (1952), «Секретная фамилия» (1954), «Листья летят» (1956). Но по-настоящему привлечь к своим произведениям внимание поэту долгие годы не удавалось. Творчество Левитанского можно условно разделить на два периода: первый период начался еще в военные годы и завершился в конце 50-х гг.; второй период охватывает 60-90-е гг. Это разграничение поэтического творчества не случайно. Не случайно и то, что, начиная с 1956 г., Левитан-ский не опубликует ни одного стихотворения, за исключением нескольких, написанных до середины 50-х гг., словно перечеркнет все предыдущее творчество, откажется от достигнутого успешного и уютного существования в печатной литературе и признается в собственной «запоздалости», замедленном становлении поэтических открытий и нравственных прозрений:
Вот и живу теперь - поздний,
Лист раскрывается - поздний,
Свет разгорается - поздний,
Снег осыпается - поздний. [6]
Трудно и поздно обрел Левитанский признание своих поэтических исканий.
Первые поэтические сборники Левитанского отличались искренностью чувств, наличием личного достоверного жизненного опыта, страстной публицистичностью и разнообразием эффектных поэтических фигур, но в поэзии Левитанского тех лет явственно ощутимы некоторые стереотипы, сложившиеся в литературе сталинской эпохи. Не выделяется из общего ряда поэтической продукции середины XX в., ощутившей воздействие «теории бесконфликтности», и большинство произведений художника 50-х гг. Но Леви-танский, бесспорно наделенный редким даром истинного художника чувствовать, насколько «позорно, ничего не знача, быть притчей на устах у всех», смог освободиться от всего того, что мешало раскрыться его поэтической индивидуальности, обрести оригинальную неподдельную ле-
витанскую строку и создать в 1970 г. одну из самых гармоничных и цельных в русской поэзии книгу стихов «Кинематограф».
Стихи Левитанского начинают обретать задушевность, музыкальность. В них появляется светло-грустная, элегическая интонация мудрого, много пережившего человека, хорошо знающего цену добру и злу, радости и скорби, жизни и смерти, не идеализирующего действительность, но умеющего различать в ней прекрасное и утверждать стремление к гармонии как норме и смыслу бытия. Левитанский не отказывается от прежних мотивов своего творчества (хотя в его стихи входит и немало новых), но переосмысливает их на более высоком витке поэтической спирали, раздвигая пространственно-временные рамки произведений, стремится в частном выявить общее, в конкретно-сиюминутном - вечное, непреходящее.
Один за другим выходят новые сборники: «Воспоминанья о красном снеге» (1975), состоящий из стихотворений сборников «Стороны света» и «Земное небо» и из книги стихов «Кинематограф», «День такой-то» (1976); «Сюжет с вариантами» (1978); «Два времени» (1980), куда вошли поэтические книги «Кинематограф» и «День такой-то»; «Письма Катерине, или Прогулка с Фаустом» (1981), «Избранное» (1982); «Попытка оправданья» (1985), «Годы» (1987), «Белые стихи» (1991).
Духовные и нравственные сокровища - необходимейшая, по представлениям Левитанского, предпосылка для высокого интеллектуального и нравственного уровня развития личности. Классическое наследие для автора - не собрание музейных экспонатов, а вечно живая, вечно современная духовная ценность, составляющая неотъемлемую часть внутреннего мира лирического героя его произведений. Левитанский ощущает свою связь с поэтами-предшественниками. Традиция в его понимании - не трафарет для копирования, а стимул и импульс творчества, и необходимый для создания своего поэтического мира.
Наиболее близок Левитанскому Чехов: близок своей непримиримостью к бессмысленно растраченной жизни, высокой человечностью, истинной интеллигентностью, совестливостью, деликатностью. Именно эти качества ценит прежде всего в человеке Левитанский. Несомненную аналогию можно проследить между художественной манерой Чехова и грустно-ироническим, многозначно-философским почерком Левитанского. Поэт считает остроактуальной ту борьбу, которую вел Чехов с потребительством, стяжательством, бездуховностью. В стихотворении «В Москве меня не прописывали» как своеобразную прививку против конформистско-потребитель-
ских тенденций наших дней предлагает рассказ Чехова «Крыжовник»:
Книжку выну. Не книжку чековую,
а хорошую книжку Чехова.
Чехов - мой любимый писатель.
Он веселый очень писатель.
Я «Крыжовник» перечитаю.
Его многим предпочитаю. [7]
Поэт иронизирует над теми, кто за комическими характерами и ситуациями чеховских произведений не различает глубоких душевных переживаний писателя за людей, даже не осознающих, что растрачивают жизнь напрасно, что они в мыслях и действиях своих жалки и отвратительны.
На стихотворениях «Ялтинский домик», «Элегия», «Иронический человек», «Мои доктора» лежит отсвет чеховской прозы и драматургии.
Тема связи с классическим наследием тесно переплетается у Левитанского с темой творчества, с темой «ars poetica». Поэт видит в художественном творчестве явление колоссальной общественной значимости. Настоящий художник всегда пророк, мудрец, обладающий высоким уровнем познания мира и человеческой природы, воин, каждый день ведущий борьбу за высшую меру всех измерений - человека.
Творцу дано многое, но непомерно велика его ответственность перед людьми.
Да, дело мое - это слово мое на листе, И слово мое - это тело мое на кресте. Свяжи мои руки, замкни мне навечно уста -Но я ведь и сам не хочу, чтобы сняли с креста. [8]
Пишет ли поэт о любви или о быстротечности времени, вспоминает ли прошедшие годы или делится житейским опытом - всегда ощутимы взаимосвязь и взаимозависимость поэзии и жизни (стихотворения «Кровать и стол», «Были смерти, рожденья, разлады...», «О свободном стихе», «Когда в душе разлад», «Попытка оправдания» и многие другие).
«Бессонно горящая душа» художника призвана искать свою заветную строку, свое «свечение» и подавать благие вести в самые трудные периоды исторического развития человечества (стихотворение «Я был приглашен в один дом»). Медленно и сосредоточенно готовится поэт к самому процессу написания стиха. Он напоминает себе волшебника, в помощь которому до конца его дней выделены «сообщество и содружество карандаша и бумаги». В этот миг ничто не может отвлечь его:
Он исполнен сейчас решимости и отваги,
Ни о чем таком разговаривать он не будет.
Вот его карандаш коснулся уже бумаги,
Что-то будет сегодня ночью. О, что-то будет! [9]
Это волнение и сосредоточенность поэта вызваны осознанием всей меры ответственности за каждую написанную строчку. Ведь «содружество карандаша и бумаги» может стать причиной и «дьявольских наваждений», и «человеческих озарений», и заблуждений. Поэт ставит перед собой задачу сделать человека лучше, совершеннее, а мир - гармоничнее и прекраснее. Очень важно, чтобы не эффектно-экстравагантные словеса привлекали автора, а «слова, исполненные доброго доверья».
Левитанский изображает поэта тружеником, земледельцем, вспахивающим огромное поле вдохновения и собирающим урожай своих трудов. «Старый стол» перерастает в метафору, а затем становится символом упорного поэтического поиска:
Мой старый стол, мое распаханное поле, Моя страда, моя поденная работа, Моя неспешно колосящаяся нива. [10]
Творчество, по определению Левитанского, -это и «горький рай», и «сладчайшая Голгофа», это удачи, поражения, муки и радости обретения. Творчество - самое значительное, что может быть даровано человеку. Ведь оно способно создавать непреходящие духовные ценности и, пройдя через «сладчайшую Голгофу», создатель-художник, вторя словам булгаковского Мастера «О, как я угадал!», может воскликнуть:
Ну конечно - так оно и было, Только так и было, только так! [11]
Тревожное чувство повторяемости, похожести, вторичности неоднократно возникает в поэзии Ле-витанского. Конечно, он сторонник теории цикличности, он не отрицает наличие общечеловеческих черт, присущих каждому человеку, но одинаковость и похожесть в самых бытовых ситуациях и в самых возвышенных деяниях - претит Левитанскому как поэту и как личности. Он утверждает индивидуальность и неповторимость в явлении каждого человека, каждой судьбы и жизненного опыта, отстаивает возможность свободно проявлять свои способности и душевные качества в поэзии:
Пусть останутся при мне Эта мука и томленье, Это странное стремленье Быть всегда самим собой. [12]
Стихи поэта называли «модерновыми», «чересчур современными». Но это касается скорее
стихотворной интонации, а в остальном Леви-танский, как и многие поэты военного поколения, развивает основные принципы русского стихосложения, актуализированные М. Лермонтовым в XIX в., т. е. концентрация внимания «на усилении выразительной энергии стиха, на придаче поэзии эмоционально-личностного характера, на развитии поэтического красноречия», на том, чтобы «поэзия приняла форму лирического монолога, стих явился заново мотивированным -как выражение душевной и умственной взволнованности, как естественное выразительное средство» [13].
Изначально Левитанский-поэт находится между двумя противоборствующими полярными пристрастиями: с одной стороны, силлабо-тонической, классической, высокой поэзией с использованием богатой точной рифмы; с другой -белыми стихами, с их тенденцией к прозаиза-ции, разговорной интонации, «стиранию» рифм. Оказывается, поэту иногда очень трудно достичь «гармонии в стихе» при помощи ямба и хорея, «когда в душе разлад», только белый стих может помочь, ведь «музыке разлада в нем дышится легко» (стихотворение «Когда в душе разлад»).
Художник умеет подняться над условностями и не боится показаться банальным. И когда рифмует «любовь и кровь», «розы и морозы» - показывает, что эти неоднократно употреблявшиеся рифмы оказываются единственно верными применительно к стихотворному контексту, в котором использованы свежо, не избито (стихотворение «Освобождаюсь от рифмы»). Поэт пытается найти компромиссное решение в выборе поэтической нормы, обыгрывая и углубляя семантику понятия «свободный стих», утверждая, что в конечном счете главное не форма (хотя она имеет немаловажное значение), а «степень свободы», которой достиг поэт в стихе (стихотворение «О свободном стихе»).
Прозаизация поэтической речи Левитанского создает ощущение доверительной, деликатной беседы-монолога, беседы-исповеди. И не случайно, что эта тенденция в творчестве поэта появилась в начале 70-х гг. XX в., как бы в противовес официальной, пышной, помпезной, но зачастую пустой фразе.
Тесный контакт высокого лексического пласта с малоассоциативными разговорно-просторечными средствами передает специфические экспрессивно-стилистические возможности стихам поэта. Но практически никогда не встретить в
поэзии Левитанского резко заниженной, жаргонной, грубовато-просторечной лексики. Разговорность, исповедальность стихам поэта придает не лексический строй поэтической речи, а скорее характер использованных строевых единиц (синтаксический параллелизм, диалогизация речи, сегментированные построения, парцеллированные конструкции, лексический и семантический повтор, номинативные конструкции).
Продолжая следовать лучшим традициям русской поэзии, Левитанский внес в литературу второй половины XX в. свою лирическую интонацию, свое особое поэтическое видение мира, углубил и расширил представление о возможности использования белого стиха, разработал новые строфические и интонационные формы. Левитан-скому принадлежит открытие в современном русском стихосложении: слияние 5-сложия в доль-никовый ритм.
Как заметила в своих воспоминаниях «Поэзия - это извлечение драгоценного из ничтожного» прозаик и поэтесса Олеся Николаева, стихи Левитанского «совершенно не устарели. Он как был новатором, так и остался - его стихи и сейчас звучат новаторски. И его интонации... Это он впустил свободную интонацию в стихотворение... До сих пор у него можно учиться, до сих пор можно любоваться вольной и очень напряженной интонацией, которая создает рисунок стиха, но растет изнутри» [14].
Примечания
1. Пастернак Б. Л. Стихотворения и поэмы. Л., 1965. С. 53.
2. Шахина В. Черно-белое кино // Октябрь. 1988. № 8. С. 204-206.
3. Пастернак Б. Стихотворения и поэмы. Л., 1965. С. 99.
4. «Вот и живу теперь - поздний»: Беседа Т. Бек с Ю. Левитанским // ВЛ. 1982. № 6. С. 172.
5. «Я не участвую в войне» // ЛГ. 1995. 12 апр.
6. Левитанский Ю. Воспоминания о красном снеге. М.: Худож. лит., 1975. С. 51.
7. Там же. С. 76.
8. Левитанский Ю. Годы. М.: Сов. писатель, 1986. С. 122.
9. Левитанский Ю. Воспоминания о красном снеге. С. 69.
10. Левитанский Ю. Избранное. М., 1982. С. 325.
11. Левитанский Ю. Теченье лет. Иркутск: Вос-точно-Сибир. кн. изд-во, 1969. С. 168.
12. Левитанский Ю. Годы. С. 221.
13. Эйхенбаум Б. О литературе. М.: Сов. писатель, 1987. С. 147-148.
14. Иронический человек. Юрий Левитанский: штрихи к портрету / сост. Л. Гомберг, при участии И. Машковской. М.: Время, 2012.
