Разродимая сторонушка под небом России Текст научной статьи по специальности «Искусствоведение»

УДК 882(09)

ББК 83.3(2Рос=Рус)6

РАЗРОДИМАЯ СТОРОНУШКА ПОД НЕБОМ РОССИИ

Губанов Георгий Васильевич,

член Союза писателей России, академик Петровской академии наук и искусств (Санкт-Петербург), Заслуженный работник культуры Российской Федерации, лауреат Шолоховской премии (Ростовская область)

Аннотация. Живым, сочным языком автор повествует о ряде его встреч с великим советским писателем, лауреатом Нобелевской премии М.А. Шолоховым, убедительно показывает, что в наше очень непростое время вновь и вновь следует читать произведения Михаила Александровича, постигать их высоту, силу, гениальность. Писатель, связав себя с судьбой народа, исполнил все, что возложила на него история.

Ключевые слова: М.А. Шолохов, гениальный советский писатель, великий сын русского народа.

RAZRODIMAYA STORONUSHKA UNDER THE SKY OF RUSSIA

Gubanov G.V.,

Member of the writers ' Union of Russia

academician of Petrovskaya Academy of Sciences and Arts (St. Petersburg), Honoured worker of culture of the Russian Federation winner of the Sholohovskoj award

Abstract. Lively, juicy language, the author tells the story of several of his meetings with the great Soviet writer, Nobel Peace Prize laureate M.A. Sholokhov, clearly demonstrates that in our very difficult time again and again to read the works of Mikhail Aleksandrovich, comprehend their height, strength, genius. The writer, a tied with the fate of the people, all that is entrusted to him the story.

Key words: M.A. Sholokhov, a brilliant writer, a great son of the Russian people.

Донской вольный край. Разродимая сторонушка. Отчая земля-кормилица под голубым небом России! Сколько веков орлиной тенью проплыло над твоими равнинами, сколько радостей и печалей оставило на твоем мудром лике неспокойное время - время печалей и радостных побед.

Сердце начинает учащенно биться, когда стоишь на высоком крутоярье Дона и вдыхаешь мягкую прохладу его шаловливой серебристой волны, аромат трав, буйно растущих в пойменных лугах.

Облака, словно спутавшие свой стройный клин лебеди, плывут и плывут над белоствольными осокорями и зеленокосыми вербами, что прижались к песчаному берегу и задумчиво глядятся в зеркальную гладь реки. На лесной поляне пасется табунок лошадей: кобылицы степен-

но стригут сочную траву, жеребята во всю прыть носятся по лужайке, взбрыкивая и перекликаясь звонким ржанием, резвятся стригунки...

Над песчаным плесом кружит молодой коршун, высматривая зазевавшуюся рыбу, а чуть в стороне от круто-ярья дыбится прижатый столетиями к земле огромный курган с седоковыльным чубом на ископыченном, изрытом сусликами и байбаками склоне.

Из красноглинистого яра доносится еле уловимое журчание: там, в самой низине, бьет родничок, струится, ширится, звенит ручей, торопится вырваться на простор, добежать до берега и слиться с Доном.

Вот она родная, милая сердцу малая родина - частица Великой России. Стоишь вот так под необъятным небом, любуешься рекой, степью, лугами, лесом, и кажется тебе,

98

что время отодвинулось назад, и ты каждой клеточкой своей вдруг начинаешь чувствовать все, что было до тебя, понимать, откуда есть пошла родная земля... Заново сознаешь величие природы, ее извечность и с грустью думаешь, как мало одной человеческой жизни, чтобы во всей глубине познать удивительный мир, сделать его лучше для своих детей, внуков, правнуков... Такие настроения понятны: ведь будущие поколения станут судить о нас по тому, какое наследство мы им оставим.

Отчий край. Любимая родина. Моя, твоя, наша с вами земля. На память приходят слова великого русского писателя-земляка Михаила Шолохова: «Степь донская - широкая, простору и неизъезженных дорог в ней много; летом все пути открыты, и всюду можно найти приют...

Степь без конца и края, древние курганы в голубой дымке. Черный орел в небе. Мягкий шелест стелющейся под ветром травы...»

На сухом официальном языке эта родная степь зовется Ростовской областью - мощным индустриальным и сельскохозяйственным регионом России, краем самобытных казачьих традиций, высокой культуры и искусства. А какой она была до нас, до официального статуса, это земля-кормилица? Что за люди жили вон на том крутом берегу Дона или в той вон низине, у соснового бора?

. ..Узкая песчаная коса казачьим клинком врезается в тихую синь мелководной шири, словно очерчивая своим острием первозданную красоту тугой излучины Дона. Волны ленивого ветерка, напитанного пыльцой чабреца и сизого полынка, ударяются в родниковую прохладу, плывут по низине к реке, где угрюмым стражем степного простора дремлет разлапистый одинокий дуб-великан. Пленительные картины тревожат воображение, не дают покоя ни мыслям, ни душе... Когда впервые пришел человек в эту не тронутую сохой и конским копытом раздольную степь? Когда зазвучали над суровыми просторами первые песни? Когда упала на эту землю первая горючая слеза по воину, павшему за свободу и честь Руси?.. Где изначальный звук далекого эха?..

...Наползают прозрачные сумерки на притихшую степь. Вечереет. Отходит в небытие еще один прожитый день. Теряются в сумеречной пелене мелкие кустарники, сглаживаются морщины на многострадальном и вечно молодом лике земли. Растворяясь в сиреневой дымке, сливаются горизонт холодеющего неба и тусклые акварели остывающей долины. Причудливые очертания принимают вершины деревьев, дремлющих в засыпающем За-донье, дрожит мерцающим отблеском песчаная коса, на которой притихшая волна сонно зализывает выщербы от конских копыт ушедшего с водопоя табуна. Редкой проседью сползает в глухоярье туман, лениво ниспадает к Дону, бесформенными своими боками трется о тлеющую гладь реки. В тускнеющем, остывающем мареве зари блекнет, сглаживается, погружается в темноту реальный мир. Где-то в дуплистых ивах глухо ухает одинокий филин да сонно посвистывает в рыжих камышах коростель.

Мгновения, еще чуть-чуть - и вот она - есенинская картина:

Догорел закат над Доном, Скрылся за леса, Темно-синюю попону Бросил в небеса. Ночь пришла, на ней развесив Сотни ярких звезд, И на землю сыплет месяц Золотой овес...

От старинного куреня к реке спускаются казак и казачка. И вот уже одинокая лодка мягко скользит по водной глади дремлющего Дона. Молодые поют казачью песню давней дивной поры, а тебе чудится, что это совсем не песня, а ожившая звуками дорожка от плоскодонки: это запели растревоженные веслами чистые серебряные струны, натянутые лупоглазой луной поперек сонной реки:

Из-за леса, леса темного Не бела заря занималась, Не красно солнышко выкатилося, Выезжал туто добрый молодец...

Текут, текут донские воды. Шелестит неугомонный ветер в степной траве-мураве, шепчется с тяжелыми колосьями пшеницы, стелет к земле вызревший чубатый ковыль, поднимает на крыло молодых степных орлов. До самого горизонта распростерлась хлебородная отчая земля.

Проходят, сменяя друг друга, мгновения, годы, века. Обновляется мир. Продолжается жизнь на новом витке истории.

Вот разноцветную подкову радуги пересекла белая полоса шлейфа: это сверхзвуковой лайнер оставил свой автограф в донском небе. Сторожевыми вышками застыли в раздольной степи ажурные столбы линий электропередач. Отстукивают по чугунным рельсам новое время составы. Уходят в дальние рейсы от причалов корабли. Снуют на трассах автомобили и автобусы. Гремят свадьбы и похоронные марши... Жизнь продолжается!

Не повернуть время вспять! Но есть в течение веков связующие нити: слова, предметы, элементы обрядности... Есть главное, всеобъемлющее: сама природа - дом всего живого во все времена и все эпохи. И нерушимая твердь земли, раскрывающая нам кладовые истории. Чего стоят одни только сокровища древних донских курганов, те нетленные богатства, которые удалось открыть взорам наших и будущих поколений. Вот изделия из золота. Восхищает удивительное мастерство древнего человека, который все это сотворил так давно и так современно, так непостижимо трогательно! В одном ряду с уникальными украшениями, изделиями, относящимися к культуре, быту - и оружие наших предков воспринимается тоже как высокохудожественное произведение!

Огромное богатство памятников - с древнейших времен и до наших дней - сосредоточено на территории Ростовской области. Эпическая красота донских мест неотрывна от их особой достопамятности.

В уникальном музее-памятнике под открытым небом - когда-то потерянном, но, благодаря усилиям уче-

99

ных, вновь найденном древнем городке Танаисе - нетленные памятники истории и культуры нижнего Дона. Каждый экспонат, бережно извлеченный из руин, несет неповторимые черты своего времени, на своем языке говорит о возвышающем эту землю наследии.

Много звезд погасло миллионы лет назад. Но свет от них пробивается к нам сквозь толщу веков и до сих пор будоражит душу. И делает чище мысли и деяния, побуждает жить разумней, в мире и согласии с верой и своими собратьями по планете, родному краю.

Время неумолимо стирает с лика земли все отживающее, рождает новое, неповторимое. Восходили и гасли дивные звезды и на донской земле: Великим лугом, диким полем... Степи в низовьях Дона были заселены еще в четвертом тысячелетии до нашей эры. Благодатная земля манила к себе пришельцев не только своей нетронутой природой, богатством рек и лесов, но и плодородными черноземами, которые, кстати, и поныне занимают почти 60 процентов всей территории области, но манила самым главным для человека - своей вольной жизнью!

И все же обживалась донская степь медленно: до самой середины XVII века неоглядные дали степей: от рек Воронежа, Хопра и Медведицы до Азовского моря, от Донецкого кряжа с солнечным камнем в его подземельях до Нижнего Поволжья, встречали каждую весну буйством стоялорослых трав, дикими стадами животных, несметными гнездовищами гусей, уток, дроф... Орлиный клекот, посвист крыльев стрепетов, олений рев будили на заре седую ковыльную степь, тронутую копытами вольных скакунов, мчащихся на водопой наперегонки с быстроногими сайгаками. Почти безлюдной лежала степная ширь, пронизанная лучами горячего солнца.

И только временами дикое поле глохло от топота конницы: бесконечные набеги совершали в этот заманчивый богатый край разноязычные завоеватели земли русской - полукочевые народы, недобрые соседи. Всякое повидала донская земля. Но во все времена лик ее был прекрасен!

Изысканный знаток донской истории, известный русский писатель из станицы Кочетовской Виталий Закруткин однажды во время мучительных тревожных раздумий о земле и месте человека на ней воскликнул: «И кого только не было в нашем диком, еще не покоренном краю! Неведомое племя пастухов-киммерийцев, воинственные скифы, сарматы, пришельцы с далекой полуночи - готы, полчища гуннов, хазары, половцы, печенеги... Почти ничего не осталось от хищных кочевников, грабивших некогда Русь. Лишь погребальные и сторожевые курганы в степи, каменные бабы, утварь и покрытое ржой оружие в музеях да поросшие травой валы городищ. Это сюда, на край Дикого поля, обороняя Русь, вел свои храбрые полки Игорь Святославович, обратившийся к доблестным своим воинам с заветным словом: «С вами, русици, хошу главу свою приложити, а любо испити шеломом Дону...»

Вряд ли кто в наше время может без волнения читать былинно-сказочные строки нетленного памятника древней русской культуры - «Слова о полку Игореве»:

-—ш' '

- юо -рР-

...Скоро быть великому здесь грому И дождю идти стрелами с Дона. Тут ломаться копьям о кольчуги, Тут и саблям острым притупиться О шеломы полчищ половецких На реке Каяле возле Дона...

Донская земля и по сей день хранит в своей памяти смелый поход Святослава, предпринятый им в 965 году на Волгу, Оку и Кавказ: князь одержал крупную победу над хазарами, взяв одну из наиболее грозных крепостей - Сар-кел. В жарких битвах не была сломлена русская душа, не была предана забвению ковыльная равнина - будущая колыбель донского казачества.

Славяне стали быстро продвигаться тогда на восток и юго-восток, разводить скот, лошадей, пахать землю, растить хлеб. Но снова хлынули на Дон волны кочевников. Потом появились несметные полчища татаро-монгольских завоевателей: Великий луг превратился в дикое безлюдное поле. Но след захватчиков простыл в донской степи, их могилы сравняли с землей кони русичей. Трудно себе представить, но факт остается фактом истории: за годы татаро-монгольских нашествий многострадальная Русь, отстаивая свою независимость, участвовала в трехстах войнах и битвах с татарами, шведами, немцами.

Чернокрылой бурей бед и страданий пронеслись по донской земле орды татаро-монгольских завоевателей. Но именно в этом уголке Русь вновь доказала свою силу, любовь русских к свободе: в 1380 году на Куликовом поле князь Дмитрий разгромил татарские полчища и в честь победы был прозван Донским.

После Куликовской битвы почти на два века опустели донские степи: до той самой поры, когда в здешних краях в XV веке появились новые поселения. Со всех уголков Руси бежали, скрываясь в безбрежных просторах, люди с неуютных земель Рязанщины, Псковщины, Киевщины... На тихой приветливой реке селились те, кто пуще жизни ценил свободу.

Донские казаки - народ отважный, отчаянно смелый и непокорный: дикое поле обживали надежно. Если во второй половине XVII в. здесь проживало около 15 тысяч казаков, то в конце XVIII в. - уже 300, а в середине XIX века -почти 600 тысяч. Самой важной обязанностью казаков во все времена оставалась охрана российской границы. В 1916 году из 4 миллионов 400 тысяч казачьих войск России, полтора миллиона было донских казаков.

Суровые условия жизни, огромные, открытые всем ветрам и врагам степные просторы оказывали влияние и на формирование характера народа, на его образ мышления: степняки просто обязаны быть готовыми каждую минуту вскочить на коня и ринуться на защиту своей земли, жилища, свободы и чести!

Служить подневольно с Дону охотников не было. Впервые донские казаки стали действовать совместно с русской армией еще во времена царствования Ивана IV

В походных песнях вся жизнь казака, как на ладони:

У меня, молодца, было три товарища: Первый товарищ - мой конь вороной, А другой товарищ - я сам молодой, А третий товарищ - сабля вострая в руках.

Казачьей конницей восхищались великие полководцы Суворов и Кутузов. Незабываемые подвиги во славу русского оружия вершили донцы в годы Отечественной войны 1812 года. За героизм донские казаки были награждены Георгиевскими штандартами, свыше трех тысяч казаков - знаками отличия, сотни офицеров - орденами и именным оружием.

А вот взгляд на донскую землю со стороны. В середине XIX столетия профессор Ходецкий в книге «Очерк земли Войска Донского» восхищенно писал: «Представьте себе край, где за несколько копеек вы купите животрепещущую стерлядь и дорого заплатите за всякую фабричную вещь, где в иных местах и женщины пашут и косят, а в других, как бы подражая своим восточным прабабушкам, считают за труд заниматься даже самыми легкими работами; где на полудиком коне мчится с арканом в руке полудикий калмык, и тут же встречается модный экипаж на лежачих рессорах; где простой земледелец расскажет вам о Париже, Берлине, Варшаве, о гранитных утесах Финляндии, неприступных вершинах Кавказа и Альп... О чем только не расскажут вам старые донцы, изъездившие на своих лошадях Европу вдоль и поперек... Но любопытство наше к донской земле возрастает еще более, если мы вспомним, что здесь, вследствие особенностей исторической жизни, развивались особенные, почти самостоятельные нравы и обычаи, которых в главной массе народа не успело еще поколебать всесокрушающее время; что здесь звание мирного земледельца соединено со званием воина; что здесь люди часто от плуга переходят к занятию значительных воинских должностей, а оставив службу, как герой отдаленной древности, снова принимаются за плуг; что в донской земле до восьмидесяти тысяч воинов, в каждую минуту готовых сесть на собственных лошадей и выехать в поле с собственным оружием и в собственной амуниции, а в случае чрезвычайной надобности и вся мужская половина народонаселения способна сесть на коня и действовать оружием...»

Русский писатель А. Герцен оставил потомкам такие строки: «Казачество отворило дверь всем нетерпеливым и не любящим покоя, всем искавшим приключений и жаждавшим сильных ощущений, всем рвавшимся к опасным подвигам и первобытной независимости... Неутомимая стража крайних рубежей страны - казачество - основало на этих опасных передовых постах военные, республиканские и демократические общины... История их блистательна... Казаки скорее всего становились разбойниками, непокорными, неукротимыми, нежели подданными какой-либо власти... Казак не хотел знать никакого правительства, кроме своего выборного».

Славен Дон своими героями. Из донских казаков вышли неистовый и бесстрашный Ермак Тимофеевич, расширивший владения Русского государства сибирскими походами, непокорный бунтарь Кондратий Булавин, грозный

Емельян Пугачев, разудалый Стенька Разин... Здесь росли и мужали первые борцы за правду и народную свободу. Благодарные потомки в станице Старочеркасской, бывшей когда-то столицей казаков, создали музей-заповедник. В нем и в музее города Новочеркасска, тоже бывшей, но более поздней столице казачества, собраны богатейшие реликвии и экспонаты. Сам воздух в Старочеркасской пропитан древностью, вольным духом тихого Дона-батюшки. Здесь действует уникальный по архитектуре и внутреннему убранству Воскресенский собор, где сохранился шестиярусный резной золоченый иконостас из 125 икон XVIII века. Среди них обнаружено - совсем недавно! -около 40 икон кисти знаменитого мастера Егория Грека. В станице несколько раз бывал Петр I.

После взятия Азова в 1696 году по приказу Петра I в казачьей столице был произведен первый в России военный салют.

В 1820 году в Старочеркасской побывал великий русский поэт А.С. Пушкин с семейством генерала Н.Н. Раевского.

Свои памятные страницы в историю земли донской вписали Азов, Таганрог, Новочеркасск, Ростов-на-Дону... Былое и настоящее Дона - в его станицах, больших и малых хуторах, в биографиях людей, живущих на этой земле.

Есть в летописи Донского края уникальная страничка, вписанная гением великого русского писателя Михаила Шолохова в литературной столице - в станице Вешенс-кой. В романе «Тихий Дон» есть точный портрет этой станицы на верхнем Дону: «На пологом песчаном левобережье, над Доном, лежит станица Вешенская, старейшая из верховых донских станиц, перенесенная с места разоренной при Петре I Чиганацкой станицы и переименованной в Вешенскую. Вехой была она когда-то по большому водному пути Воронеж - Азов.

Против станицы выгибается Дон кобаржиной татарского сагайдака, будто заворачивает вправо, и возле хутора Базки вновь величаво прямится, несет зеленоватые, просвечивающие голубизной воды мимо меловых отрогов правобережных гор, мимо сплошных с правой стороны хуторов, мимо редких с левой стороны станиц до моря, до синего Азовского...

Вешенская - вся в засыпи желтопесков. Невеселая, плешивая, без садов станица. На площади - старый, посеревший от времени собор, шесть улиц расположены вдоль по течению Дона. Там, где Дон, выгибаясь, уходит от станицы к Базкам, рукавом в заросли тополей отходит озеро, шириной с Дон в мелководье. В конце озера кончается и станица».

Верхний Дон - родина всемирно известного писателя М.А. Шолохова. В станице Вешенской писатель прожил не одни десяток лет. Здесь, в доме на песчаной круче, получили жизнь гениальные его творения. Обновилась, похорошела старинная казачья станица. На крутоярье, вблизи дома писателя, под белоствольными березами лежит надгробный серый камень с единственным словом «Шолохов»... Тихо перебирает песчинки донская волна, словно боясь нарушить покой под зеленокосыми березами, безмолвно несет свои воды мимо порога осиротевше-

101

го дома к синему Азовскому морю. Но эта тишина обманчива: именно отсюда вечным мощным родником жизни всегда будет бить бессмертный талант великого сына России, нашего дорогого земляка - Михаила Шолохова. Станица Вешенская, все, что связано с именем и творчеством писателя, стало заповедным местом и находится под охраной государства. Так что на Дону свято следуют призыву А.С. Пушкина: «Гордиться славою своих предков не только можно, но и должно; не уважать оной есть постыдное равнодушие».

...Донская земля. Край раздольных степей и сторожевых курганов, колыбель казачьей вольницы, родина бунтарей-атаманов и славных воинов - оборонителей рубежей земли русской, край крупных и малых городов, станиц и хуторов, край великих тружеников! Какие ветры пронеслись над тобой, чем ты жива сегодня, земля Донская, что у тебя впереди?!

В самом начале XIX века пролетариат во время Ростовской стачки «впервые противопоставляет себя, как класс, всем остальным классам и царскому правительству». Октябрь 1917 года. Выходец с Дона сделал исторический выстрел из бакового орудия крейсера «Аврора» по Зимнему дворцу... 9 декабря 1917 года: Советское правительство обещает в ближайшее время разрешить земельный вопрос в казачьих областях в интересах трудового казачества. Совнарком отменяет обязательную воинскую повинность для казаков, заменив ее краткосрочным обучением при станицах, а их обмундирование и снаряжение принимает на счет государства, устанавливается полная свобода передвижения казаков... Но бумаги, обещания, пожелания - это еще не жизнь: заполыхало и над Доном братоубийственное пламя гражданской войны, заблистали казачьи клинки, снова пролилась народная кровь на многострадальной донской земле. Только в январе 1920 года в Ростов-на-Дону вступают части Первой Конной армии, и на Дону устанавливается Советская власть. В тяжких муках и страданиях пережил Дон смутное, горькое время поголовного расказачивания: многие казаки были расстреляны на родной земле отцов и дедов, многие погибли в лагерях и ссылках в разных темных углах России.

...Трудно пробивается к солнцу и свету новая жизнь. Но жить надо было. Надо было восстанавливать города, станицы, хутора, пахать землю и растить хлеб, строить жилье, заводы, фабрики, железные дороги, давать народу промышленную продукцию и продукты питания, возрождать искусство и культуру... Многое было сделано на Дону в двадцатые и тридцатые годы: росли города, заводы, фабрики, колхозы, совхозы... Новые репрессии, раскулачивание... Новые жертвы. Только вроде бы стали на ноги, только что наелись хлеба, только что высохли слезы на глазах у людей, легче стало дышать... Но именно в такую пору грянула Великая Отечественная война: фашистские полчища двинулись на Советский Союз.

На проводах казаков в действующую армию, на митинге в станице Вешенской Михаил Александрович Шолохов, вскоре сам ушедший на фронт, говорил: «В этой Отечественной войне мы будем победителями. Донское каза-

чество всегда было в передовых рядах защитников священных рубежей родной страны. Мы уверены, что вы продолжите славные боевые традиции и будете бить врага так, как наши предки били Наполеона, так, как ваши деды били германские кайзеровские войска». Так оно и было. Уже в июле 1941 года из добровольческих дружин и отрядов формируется Донская казачья дивизия. Потом она была реорганизована в Пятый Донской кавалерийский корпус, которым командовали генерал-лейтенант А.Г. Селиванов, а после его смерти - генерал-лейтенант С.И. Горшков. Корпус прошел героический путь от предгорий Кавказа до Австрии. За ратные подвиги и беспримерное мужество соединение получило высокое звание гвардейского и награждено было орденом Красного Знамени. Около 32 тысяч воинов корпуса награждены орденами и медалями, а 11 из них присвоено звание Героя Советского Союза.

И так сражались с фашистами не только кавалеристы: за мужество и героизм, проявленные в годы Великой Отечественной войны, около 300 тысяч уроженцев Ростовской области награждены орденами и медалями, более 270 человек получили звание Героя Советского Союза, а генералы Д.Д. Лелюшенко, И.И. Фесин, летчики А.Н. Ефимов, А.Е. Мазуренко и Н.Д. Гуляев стали дважды героями.

Мужественно вынесли все тяготы лихой военной годины и труженики тыла, поставляя фронту не только оружие, но и хлеб, одежду, помогая своими личными сбережениями. Во время войны трудящиеся Ростовской области добровольно передали государству 110 миллионов рублей, только за неполный 1943 год на освобожденной донской земле восстановили свыше 300 промышленных предприятий: уже через год объем валовой продукции на Дону возрос в три раза. В цехах сборки техники, у мартенов, в мастерских и на хлебных полях все трудились в едином порыве: «Все - для фронта! Все - для победы!»

...Отгремели победные салюты, вернулись на родной Тихий Дон его сыны и дочери. Настала мирная жизнь:

Пришла пора цветов и трав, Шумит лесов зеленых пена. Коней у Дона расседлав, Кавалеристы косят сено... С косой и лемехом в разлуке, Истосковались по труду Крестьянские большие руки...

Донская земля - степная хлебная житница России. Огромным златокованым пшеничным снопом, перехваченным невидимым кушаком чуть севернее Каменского района, ниспадает на карте страны к самому Азовскому морю донская земля в границах нынешней Ростовской области. В распоряжении сельских тружеников только пашни более пяти с половиной миллионов гектаров. Почти шестьдесят процентов всей территории области, а она равна 100,8 тысячи квадратных километров! - занимают черноземы.

Ко времени образования - 11 сентября 1937 года -Ростовская область уже из аграрной превратилась в аг-

102

рарно-индустриальную. Новое и на Дону приживалось непросто: были ошибки, промахи, раскулачивание, стремление одним махом решить все проблемы села... Тяжкой раной на донскую землю легла Великая Отечественная война. Но уже в 1958 году за выдающиеся успехи, достигнутые трудящимися области в увеличении производства зерна и других видов продуктов сельского хозяйства, за продажу хлеба родине Ростовская область была награждена орденом Ленина. Ныне агропромышленный комплекс области занимает второе место в Российской Федерации. Все есть на благодатной донской земле: от ценных пшениц до цимлянских знаменитых вин. Были бы только хозяева да работящие руки! Восстановить хлебное поле, возродить плодородие почвы - это значит не только вернуть силу земле, но и помочь оздоровлению всей природы отчего края. Вспомним, с какой тревогой в свое время о судьбе родного края говорил М. А. Шолохов: «Пропадает Тихий Дон... Азовский бассейн стоит перед реальной угрозой полного истощения рыбных запасов уже в ближайшее время... Об этом стоит думать тем, кому думать в этой области надлежит. И думать надо поживее...» Эти тревожные слова были сказаны три десятка лет назад, но в наши дни они уже звучат, как колокольный набат: не очень думают об этой беде те, «кому думать в этой области надлежит!», если не сказать, что в Азово-Донском бассейне творится все с точностью наоборот. Если и дальше с такой хищнической напористостью браконьеры всех мастей будут тащить осетров и прочую водную живность на рынки и базары, воровать у природы и государства без зазрения совести, то уже следующему поколению донских жителей придется знакомиться с рыбами края только что разве в музеях!

Тревожит не только сверхпотребительское отношение к природе. Вспомним, как на Дону поступили с лошадьми... Их почти выжили из степных просторов. Правда, интерес к лошадям растет. Больше стали продавать донских коней на международных аукционах: дончаки отправляются в Италию и Японию, Францию и Германию, Финляндию и Швецию...

.. .Родная донская земля, древняя и вечно юная! Ты не только творец чарующей красоты и кормилица: на твоей надежной тверди - наши станицы и малые города, хутора и поселки, города-гиганты, дороги и водные пути, наши дома; всеми корнями держится на тебе весь род человеческий. В ритмах времени - сам человек. Сколько выстрадал он, сколько сделал, сколько вынес на своих плечах: в истории Дона - история России!

Мощный толчок к развитию получила Ростовская область с началом индустриализации. В наши дни о том периоде можно всякое услышать: как говорится, с новой колокольни по-новому и видится. Но именно в 1926 году на Дону началось строительство крупнейших в стране заводов и среди них - «Ростсельмаш». В 1929 году дала промышленный ток Шахтинская ГРЭС. Полностью были восстановлены Таганрогский и Сулинский металлургические заводы. Были построены первые механизированные шахты «Западная-капитальная», «Нежданная»... В 1932 году в Новочеркасске заложили глав-

ный корпус паровозостроительного завода... Строились предприятия легкой и пищевой промышленности. Вступила в строй Ростовская обувная фабрика... Ушла в прошлое безработица, увеличивались фонды зарплаты и социального обеспечения, предприятия переходили на семичасовой рабочий день, а шахтеры - на шестичасовой. Ширилось жилищное строительство в городах и на селе дворцов и клубов, детских садов, школ, больниц, стадионов... В 1925 году в Ростове-на-Дону приземлился первый самолет...

Все познается в сравнении: чтобы понять и оценить уровень и темпы развития промышленности на Дону, достаточно напомнить, что ущерб, причиненный фашистскими захватчиками только Ростову, составил 3 миллиарда 100 миллионов рублей. Из 274 предприятий города чудом уцелело лишь... шесть! В таком же плачевном состоянии были и другие города, станицы и хутора Дона. И все это надо было восстановить, отстроить заново, вернуть к жизни. И подняли: уже в 1949 году Ростовская область по уровню промышленного производства достигла довоенного. Становилось на ноги и село. После войны было построено 450 километров новых железных дорог, общая протяженность асфальтированных трасс увеличилась в 20 раз и превысила восемь тысяч километров.

На Дону сосредоточен крупный научный потенциал: свыше 100 научно-исследовательских и проектно-кон-структорских институтов и их филиалов, около 20 вузов. Северо-Кавказский научный центр высшей школы координирует более трехсот институтов, лабораторий и станций. В области действуют все отделения творческих союзов России. Произведения писателей Дона известны не только в нашей стране, но и за рубежом. В городах и станицах Дона 9 государственных музеев и более десятка их филиалов, семь театров, филармония, киностудия, цирк, 1750 дворцов и домов культуры, клубов...

На Дону есть где и отдохнуть, и попеть, и в спорте силушкой помериться, удаль свою показать. Санатории, дома отдыха, спортивные залы, бассейны, стадионы, гребной канал, ипподром, велотреки, теннисные корты, пляжи и парки, дачи и огороды - все это в распоряжении жителей Дона и их гостей.

...Донская древняя и вечно молодая земля. Все она может: накормить людей своим хлебом, напоить из своих родников чистой водой, удивить на всю жизнь своей красотой. Одного она не может - защитить сама себя! Сама суровость издавна заставляла степного человека по-хозяйски разумно относиться к богатствам земли, больших и малых рек, к пашне и сенокосам, быть сдержанным и разумным на охоте и рыбной ловле, чтобы ненароком не навредить природе, а значит - и самому себе, будущим поколениям. Забота эта о земле передавалась из поколения в поколение. Дошла и до нас. Но всегда ли внимаем мы должным образом опыту наших предков? Увы, не всегда! Зачастую прогресс оборачивается своей противоположной горькой стороной. Сама земля не может защитить себя от его натиска: поспешного, порой жестокого и бездумного. Посмотрите, сколько погублено земли в последние годы!

103

Защитить землю, позаботиться о здоровье полей, лесов, рек, озер, морей должен тот, кто ест хлеб, пьет воду, получает в дар красоту мира. «Мы отлично знаем и то, -писал Михаил Шолохов, - что земля, как мир, неделима, и, любовно и бережно относясь к пахотной земле, земле-кормилице, всем нам необходимо также любовно и также бережно относиться и ко всей остальной земле, на которой живем и трудимся, радуемся и страдаем, и ко всему, что существует на пользу человеку: а это - и леса, и воды, и все населяющее их; надо еще и еще раз переосмыслить наше отношение к этим вопросам и принимать неотложные, а где следует, крутые решения по сохранению благ, дарованных нам природой...»

Но мало радоваться наследству: надо и самому приумножать его. Всем, от мала до велика, жить в мире с людьми, в дружбе и согласии с природой. Ведь забота о здоровье земли, всего живого на ней - это прямая забота о здоровье поколений, нравственном, физическом, духовном здоровье всей нации. Право, стоит жить и трудиться в отчем милом крае, чтобы лилась, не обрываясь, звенела вечной радостью песня над тихим Доном-батюшкой под голубым небом великой России.

.. .Пройдут годы, десятилетия, века, а в станицу на крутом песчаном берегу, где жил и творил Михаил Шолохов, будут идти, ехать, лететь люди разных стран и поколений, чтобы лично прикоснуться к этой священной земле, испить глоток чистой неувядающей мудрости, очистить грешную душу и успокоить уставшее от бед и невзгод раненое сердце... И снова, и снова, как и в наши дни, нет-нет, да и выплеснется из толпы: «Тихий Дон» - роман века! - в 23 года?! Невероятно!» А мне уже сейчас хочется сказать и современникам и потомкам: «Отчего же, господа?! Обратимся к фактам...»

Особенно яростно использовали «фактор молодости» против Шолохова горе-критики, когда М.А. Шолохову присудили Нобелевскую премию... Но, господа хорошие (и плохие!), на то он и Гений, чтобы не быть серой личностью. Талант - редчайший, но реальный! И с этим пора бы уже согласиться. Как, впрочем, мир давно признал молодых гениев-романистов за пределами России. Просто хочется напомнить факты. Габриэль Гарсия Маркес «Сто лет одиночества» начал писать в... шестнадцать лет. Джейн Остин в 21 год публикует «Гордость и предубеждение». Фридриху Шиллеру всего 22 года, а он дарит читателю роман «Разбойники». В 24 года от роду Чарльз Диккенс порадовал читателей своими «Записками Пиквинского клуба», а Джон дос Пас-сос создал «Посвящение одного человека» (1917). А в 26 лет - целая плеяда романистов с мировыми именами. Среди них Томас Манн («Будденброки»), Гете («Страдания молодого Вертера»), Шеридан («Школа злословия»), Альфред де Мюссе («Исповедь сына века»), Проспер Мериме («Хроника царствования Карла IX»)... Михаил Шолохов на момент публикации первого тома романа «Тихий Дон» стоит рядом с именем Джейн Остина. История создания литературных шедевров в этом жанре свидетельствует, что «критический» возраст взлета романиста где-то на отметке в 25 лет. Но

— ш

- 104 -|РР-

разве можно забывать, что от выхода в свет первой книги Шолохова до окончания романа проходит тринадцать мучительных и сладких лет!

А чему, собственно говоря, удивляться: на то она и Россия, на то она и русская душа, на то он и русский талант, чтобы удивлять мир... Так что приезжайте на родину Великого Писателя и Человека и удивляйтесь от чистого сердца в свое удовольствие. А мне только остается повторить слова не менее удивительного Гения России Александра Пушкина: «К нему не зарастет народная тропа!»

Судьба подарила чудное время...

В нашей семейной библиотеке четверть века свято хранится уникальное однотомное издание романа «Тихий Дон» с дорогой для меня надписью великого русского писателя-земляка: «Донскому казаку хутора Севость-яновского станицы Вешенской - Губанову Г.В. С приветом, М. Шолохов». Давно уже нет ни в жизни, ни на карте родного края когда-то богатого и шумного хутора на берегах крохотной чистой степной речушки Песковатки. Нет мельницы, где вечным мирошником был мой дед Агеевич. Нет маслобойни, кузни... Чудом уцелевший: без окон и дверей! - доживает свой тяжкий век наш старый казачий курень. Ушла речка от хутора. Сыпучие пески прижали осиротевшие пепелища к речке, где еще теплится жизнь прохладных родников да буйно цветут по весне древние сады... Об этой печальной истории мы когда-то сняли не менее печальный фильм «Окно в вишневый сад», который промелькнул на экранах телевизоров, а потом исчез: и теперь его стыдятся показывать. Все никак не могут власть предержащие признать, что и в наши дни умирают не только люди, но и целые хутора, станицы...

Но живут и будут жить в веках хутора и станицы Дона в бессмертных творениях Михаила Шолохова: такова их судьба и судьба тех, кто жил в них - земляков великого писателя, героев его произведений.

Ушел в небытие родной хутор, тот самый хутор, что был приписан к станице Вешенской. «А на север за станицей шафранный разлив песков, чахлая посадка сосняка, ендовы, налитые розовой от красноглинной почвы водой. И в песчаном половодье, в далекой россыпи зернистых песков - родные острова хуторов, левад, рыжеющая щетина садов». Именно такой видел Вешенскую герой «Тихого Дона» Григорий Мелехов...

Взгляните теперь на Вешенскую! Сколько сил и нервов потратил Михаил Александрович, чтобы его родная станица стала обустроенной и зеленой, чтобы казакам -его землякам - жилось тут вольготно. Чего только стоит один мост через Дон, строительство которого писатель пробивал в столице не один год!

В майские весенние дни, когда обновляется степная ширь верхнего Дона, родился Михаил Шолохов. Весна в эти края приходит по-грачиному шумливая, по-хлеборобски работящая. Весенние дни чаще всего умываются теплыми дождями и паруют под лучами гривастого солнца. Лога и буераки, забитые набухшим снегом, не в силах больше сдерживать талые воды - и они с буйным говором несутся к Дону.

У станицы Вешенской, что раскинулась на песчаном левом берегу Дона, водная межа резко делит черноземы и супесчаные земли левобережья. Южные ветры приносят в станицу запах оттаявшего чернозема, а северные - дурманят прошлогодним чабрецом, сосновой смолой, корой берез и ольхи. Когда едешь из Миллерово в Вешенскую (по той самой дороге, на которой не раз схлестывались судьбы шолоховских героев!), с базковской горы станица видна, как роспись на казачьем старинном подносе: тугой подковой изгибается река, рукотворный сосновый бор в тысячи гектаров обрамляет крайние улицы, преграждая путь некогда сыпучим пескам. От лобастого рыжего обрыва берега четкими рядами идут станичные кварталы: от тех шести улиц, разложенных «вдоль по течению Дона», станица далеко ушла к сосновому бору.

В глубине сада, что начинается прямо у речного кру-тоярья, стоит аккуратный в два этажа дом под зеленой крышей. Вешенцы, казаки близлежащих хуторов и станиц, хорошо знают этот гостеприимный дом, многие земляки были лично знакомы с его хозяином. Прекрасно знают этот дом и далеко за рубежом России. Сюда приезжают гости из Москвы и с Урала, Киева и Минска, из Англии и Финляндии, Японии и Болгарии, словом, из ближнего и дальнего зарубежья, как теперь принято говорить. Здесь, на круто-ярье Дона, жил и работал гениальный писатель России Михаил Шолохов.

Судьба подарила мне чудное время - время, когда довелось жить и работать рядом с писателем. И сегодня мне хочется сказать несколько сердечных слов не о Шолохове-писателе, а о Шолохове-человеке. О всех встречах не расскажешь. И все же...

...Воспоминания о встречах с писателем особенно обостряют память в майские дни, когда в станице отмечается день рождения Шолохова: не всегда скромно, но обязательно с белыми букетами ландышей, которые так любил писатель. Встречи, свидетелем которых мне довелось быть, накрепко вписаны в биографию хозяина дома на песчаной круче.

Отсюда любил глядеть на Дон Михаил Александрович. Вот хорошо видно, как внизу большущей глыбой чернозема и песка выступает полуостров, преграждая путь Дону. Река круто сворачивает вправо и дальше течет к Баз-кам спокойно и величаво, устремляя свой долгий путь из-под Подмосковья через всю Россию в Азовское море, в мировой океан...

Когда говорят о творениях Шолохова и о месте самого писателя в литературе, мне вспоминается весьма поучительная история, которая приключилась у нас в станице Вешенской с одним студентом Ростовского университета. На летних каникулах парень собирал «особенности местного говора казаков» и напросился к одному почтенному хозяину куреня на беседу. Хитроватый казак с прокуренными усами, вызнав, по какой надобности пожаловал гость из Ростова, неожиданно стал сам пытать студента:

- Вот ты, мил человек, все по казачьей части интересуешься относительно того, как мы тут гутарим. Лестно мне, старому, что и ко мне заглянул. А скажи мне, откель Тихий Дон течет, начало свое где берет?

Парень стал на полном серьезе объяснять, что «река Дон берет свое начало на Средне-Русской равнине...» Казак самодовольно крякнул: неуд тебе, внучок! И запомни: родной наш Дон-батюшка берет свое начало в... Вешках... Вон из-под той песчаной кручи, на коей курень нашего земляка и станичника стоит... Отсюда, от Шолохова, берет начало Дон... А там дальше по течению: Виталий Закрут-кин, Анатолий Калинин, Петро Лебеденко...

Казак озорно подмигнул хозяйке, которая принесла к столу, что прилепился под виноградным кустом у самого плетня, глиняную чашку с крупной вишней:

- А куда, мил человек, впадает Дон?

Парень замешкался, чувствуя и тут какой-то подвох, а хозяин куреня, довольный таким раскладом беседы, пододвинул вишню к студенту:

- Ты откушай и не морочь себе голову географией. Я тебе скажу так: Дон начинается в Вешках, течет... Правильно: в Азовское море! А дальше - в мировой океан... В океан мировой литературы!

Вот такая вышла история с географией: ни прибавить, ни убавить. Мне остается только сообщить, что усилиями филологов и такими студентами, как был тот парень в Вешках, был издан уникальный трехтомный сборник тех самых «донских казачьих говоров», которые до сих пор живут теперь не только в хуторах и станицах Дона, но и в книгах...

...Судьба подарила чудные мгновения общения с Михаилом Александровичем Шолоховым. О некоторых из них мне и хочется рассказать...

Не более трех минут и более тридцати лет

Осень на Верхнем Дону в 1951 году стала продолжением жаркого лета: солнце припекало, как в августе, легкий багрянец нежной акварелью тронул пойменный лес правобережья. Пожухлая степь и по вечерам все еще дышала на станицу пьянящим теплом и остывала только к утренней заре, когда сиреневый туман мягко терся о кру-тоярье реки и медленно сползал с белых меловых гор в пойменные луга...

В один из таких сентябрьских дней, а к тому времени я закончил с отличием семилетку в хуторе Терновском и был без экзаменов принят в Вешенское педучилище, - мы с пацанами бежали по главной станичной улице в центр: так хотелось скорее узнать поближе Вешки, поглазеть на казачий майдан, на большую-пребольшую церковь, на дом Шолохова...

Длинный зеленый забор вокруг шолоховской усадьбы был ладно сколочен из сплошных досок и тянулся на весь станичный квартал. Со стороны церкви возвышались большие въездные ворота из двух полуовальных половин и калитка. Напротив, с другой стороны забора, виднелись другие ворота. Еще одна калитка (ее на долгое время аккуратно заделали, но теперь восстановили!) выходила на улицу Советскую (ныне - Шолоховская). Когда мы поравнялись с этой калиткой, она оказалась открытой. Со двора доносились мужские голоса, приглушенный лай собак. Мы, не сговариваясь, один за другим юркнули в калитку и оказались на просторном подворье. В конце дорожки, у самого дома, стоял видавший виды трофейный вездеход в

105

серой пыли. Это был «виллис» без крыши... На заднем сиденье стволами на бортик лежали карабин и двуствольное ружье... На примятой траве мы увидели огромного (по нашим понятиям!) дикого кабана с длинным рылом и жесткой рыжей щетиной на загривке. Двое казаков в защитных гимнастерках и рыжих от пыли брюках-галифе возились около туши вепря, пытаясь перевалить тяжелую добычу на старую плащ-палатку. Клыкастый зверь тогда не произвел на меня никакого впечатления: только много лет спустя доведется понять на личном опыте, что значит самому добыть дикого кабана на охоте, когда придется один на один добирать подранка-секача в вешенских угодьях...

Чуть в сторонке от дикого кабана стоял среднего роста коренастый мужчина. Легкий ветерок шевелил русую прядь чуба на высоком открытом лбу... На обветренном лице - плотный степной загар... Усы аккуратно подстрижены. .. Перехваченная кожаным широким ремнем гимнастерка на плечах изрядно порыжела от солнца и частой стирки, но ладно сидела на коренастой фигуре... Охотник... Хозяин дома... Шолохов! До этого мне не раз приходилось видеть его портреты... А тут живой... Не может быть! Не знаю, сколько мгновений длилось это оцепенение, как вдруг слышу:

- Ну, что нравится? - Шолохов кивнул в сторону вездехода. - На таком «козле» хоть в огонь, хоть в воду...

А я не мог оторвать глаз от... дома: из-за забора с улицы всегда было видно только зеленую крышу да окна второго этажа, а тут весь «дворец», как на ладони!

Шолохов о вездеходе, а я о доме:

- Очень большой... У нас таких нету... У нас в хуторе все хаты под соломенными крышами, с подслеповатыми окнами. Низкие: воробьиные гнезда прямо с земли достать можно. А этот дом...

- И где же это у «вас»? Сам-то ты откуда такой говорун?

- Да с Севостьяновского хутора я... Теперь в Тернов-ском живем... Учиться вот пришел на учителя... А про дом ваш мне моя сестра двоюродная Шура говорила: она тут на стройке помогала, деньги еще под кофточкой за пазухой привозила... Радости было: на все выходные!

- Дом, говоришь, наш помогала строить твоя родственница? - Шолохов задумчиво поглядел на особняк, а меня уже ветром сдуло со двора: только и услышал за спиной три шолоховских слова: «Поклон сестре передавай!». Та, которой был адресован поклон писателя, была одной из трех дочерей родного брата моего отца, удивительного плотника Михея, погибшего на фронте в годы Великой Отечественной... Шура была подсобной рабочей на строительстве дома писателя, потом почти двадцать лет трудилась трактористкой, теперь уже давно на пенсии, живет в том же хуторе Терновском, в станице Вешенской давным-давно не была. До той мгновенной встречи во дворе мне уже посчастливилось прочитать почти все рассказы Шолохова, а главное - «Тихий Дон»! Дело в том, что, когда мой отец весь израненный вернулся в мае 1944 года домой, он где-то раздобыл одно из первых изданий «Ти-

хого Дона». (Кстати, первое издание романа «Тихий

Дон» в одном томе, как дорогая реликвия, хранится в моей личной библиотеке). Обычно они с мачехой (моя родная мать умерла еще в 1939 году) читали (вернее -отец читал вслух, а она слушала) поздними вечерами при керосиновой лампе. домашние думали, что я давно сплю на печке, а мне так хотелось слушать, слушать и слушать: ничего другого не оставалось, как каждый раз притворяться мертвецки спящим и для полной иллюзии даже прихрапывать с присвистом. Помню, дослушал я так где-то до военных сражений казаков и уже не смог удержаться, чтобы не почитать самому (хотя читака из меня был еще никудышний, так как роман напечатали на серой газетной бумаге, изрядно уже пожелтевшей к тому времени, да еще мелким-премел-ким шрифтом...). Стал потаясь из-за божницы, куда отец прятал книгу, брать увесистый том, прятаться за комелем на печке и читать, читать и читать... Сильно замусоленные края страниц до того были обтрепаны, что с трудом удавалось со второго, третьего захода перевернуть очередную страничку. То, что входило в мое детское сердце со страниц романа, поражало мое воображение: в героях Шолохова мне виделись мой дед Агеевич, которому в гражданскую войну в одной из стычек в сабельном бою отрубили ступню правой ноги, моя бабушка Агриппина - мастерица варить арбузный мед и печь огромные пирожки с тыквой, мой отец, получивший на фронте тринадцать ранений и чудом оставшийся в живых, наш казачий курень на берегу крохотной речушки Песковатки, что терялась где-то в песчаных бурунах, не имея сил добежать до тихого Дона, а в Аксинье я почему-то видел свою мачеху (кстати, она тоже была Аксинья, Ксюша, Ксеня...), Наталью я вообще воспринимал как родную мать, так рано ушедшую из жизни... Как-то, помню, нашел на старом гумне ржавую казачью пику, вычистил ее до блеска, сделал древко из старого держака от косы, там, где пика соединялась с деревом, привязал красный флажок (отрезал один из концов пионерского галстука: от мачехи получил подзатыльник, а отец повертел в руках мое творение и одобрительно дернул за ухо: «А вышло здорово! Прямо, как заправское оружие...»). И снова в моей юной душе «Тихий Дон» забурлил мощным безбрежным потоком, увлекая всего меня в водоворот событий и поступков героев шолоховского творения. Описание природы в романе у меня вызывало прямо-таки физическое ощущение прикосновения жесткого серого ковыля, нежной луговой травы, мне казалось, что я слышу запах степи, слушаю всплески волн большой реки... Мне часто снился Дон, хотя впервые довелось увидеть прославленную реку только в пятнадцать лет.

Много раз в жизни читал и перечитывал «Тихий Дон», и каждая новая встреча с героями романа - это откровение! Но первое впечатление осталось самым сильным и непоколебимым: оно наполнило мою душу таким светом, что я и по сей день благодарю Господа, что он, сниспослав это очарование, оградил мое сердце, всю мою жизнь от сатанинской фальши, которой, к великому горю

106

истинных россиян, так много бродило и бродит по сей день на наших дорогах жизни. Иной раз услышишь какую-нибудь самую казалось бы «безобидную» фальшь, услышишь, как ржавый осколок лжи ранит твое сердце, и на душе становится муторно, и хочется кричать на всю вселенную, повторяя слова Юлиуса Фучика: «Люди! Будьте бдительны!». Сколько раз, к примеру, приходилось слышать высказывания «видных людей» о «дворце Шолохова» в станице Вешенской, сколько сплетен разносили, да еще и разносят до сих пор! - обыватели и недоброжелатели Гения России, сообщая «новость по секрету», что «дом Шолохову приказал строить сам Сталин! Это Шолохову такая награда вышла за верноподданническую службу тирану... »

А ведь дело, господа хорошие - знатоки «секретов», обстояло и здесь совсем не так. После Отечественной войны (а Шолохов, кстати, ушел на фронт в первые дни и демобилизовался только в декабре 1945 года!) правительство СССР приняло решение построить дачи и дома ряду видных писателей. В их числе оказался и М.А. Шолохов. Но! Заметим весьма важную деталь: дом в Вешках строился за счет средств... самого Шолохова, денег все время не хватало. Михаил Александрович попросил ЦК «удерживать потребные суммы на возведение дома из гонорара» за издание его книг. Что с аккуратностью до рубля и копейки было сделано финансово-хозяйственным отделом - управлением делами ЦК. Когда вся сумма затрат на дом была таким образом удержана, М.А. Шолохову об этом сообщили официально. Дом стал собственностью писателя и его семьи. Так что все разговоры о «подарке партии и лично тов. Сталина» - одна из многих выдумок о «страстной любви вождей партии» к вешенцу! И не более. Мне только остается добавить, что собственный дом, построенный на гонорары отца и мужа, семья Шолоховых еще при жизни Марии Петровны и всех детей передала безвозмездно Государственному Музею-заповеднику М.А. Шолохова. Приезжайте в Вешенскую - и вы во всем убедитесь сами...

...Тихо плещется Дон под кручей, где обрывается подворье, на котором в горестном молчании стоит осиротевший дом. Не более трех минут длилась моя первая встреча на этом подворье с Михаилом Александровичем Шолоховым, но судьбе было угодно так распорядиться, что эти встречи (не такие уж и частые!) продолжались более тридцати лет: до самого последнего стука комочка земли из моей руки о крышку гроба Гения России на могиле в тихом уголке того же самого шолоховского подворья...

С детьми из Серафимовича

В дни летних каникул 1957 года в станицу Вешенскую приехала большая группа ребят из школ города Серафимовича, что расположен на крутых берегах Дона вниз по течению от Вешек. Мальчишки и девчонки, как говорится, лихо облазили все улицы и переулки станицы, побывали в окрестных хуторах, до посинения купались в чистой воде на золотистом песчаном пляже, что огромной дугой желтел напротив дома Шолохова... Заветной мечтой любознательных экскурсантов, а скорее всего учителей-организаторов этой «чудной поездки», было: побывать во дворе

дома писателя, а там, может, и встретиться с самим Михаилом Александровичем!

...Переговоры с «домом Шолохова» гости из Серафимовича упросили провести тогдашнего секретаря райкома комсомола Виктора Щирова - будущего начальника отдела внутренних дел Вешенского района. В райкоме комсомола было шумно и суетливо: через час должно было состояться заседание бюро райкома. Я в ту пору работал учителем-воспитателем в школе-интернате, был членом бюро и... не расставался с фотоаппаратом, который мне подарил мой двоюродный брат Степан, только что вернувшийся из Германии, где он служил в группе Советских войск.

Виктор Щиров еле угомонил шумную ватагу ребятишек, заполнивших почти весь его кабинет, упросил непоседливых гостей «помолчать минутку» и набрал номер телефона дома Шолоховых.

Михаил Александрович, как сказала его супруга Мария Петровна, поднявшая трубку, был где-то во дворе, но, узнав, что дети приехали в Вешки из Серафимовича, попросила подождать «на проводе». Минут через пять трубка на том конце отозвалась. Щиров только и успел сказать: «Михаил Александрович, тут вот дети из Серафимовича... Хотят вас повидать... Станицу? Да, показывали... Были и в Отроге и на озере Островном... Где устроились? Да мы их в Доме пионеров разместили. Они у нас уже третьи сутки гостюют... Хорошо, договорились. Конечно, конечно: мы проводим ребят к вам...»

И тут случилось невероятное: чирикающая и толкающаяся ватага онемела, притихла, а старшая пионервожатая только удивленно дернула загоревшими плечиками:

- Как?! Прямо сию минуту к Шолохову? В пляжном сарафанчике...

Мы оглядели ребят: все и все в норме: умытые, загоревшие, веселые... Одежонка, правда, такая, о которой казаки говорят: «Скромность, граничащая с бедностью».

...Во двор дома Шолохова мы вошли со стороны станичного майдана, от церкви (кстати, той самой церкви, что Шолохов оградил от разрушения в годы «борьбы с религией» !). К радости ребят и всех нас! - Михаил Александрович уже ждал гостей из Серафимовича на просторной светлой веранде, с которой хорошо виден тугой изгиб Тихого Дона, уходящего от порога шолоховского дома в сторону Базков. Юные посетители быстро взбежали по ступенькам веранды и буквально со всех сторон облепили хозяина дома. Те, что были побойчей, протягивали руки и «здоровались» с Шолоховым, несмелые жались к учительнице и пионервожатой. Не успел Михаил Александрович поинтересоваться, как им понравился Дон, как все наперебой стали рассказывать, где были, что видели, с кем встречались...

Один парень постарше других улучил момент, когда «галчата» малость приутихли, заговорил о Серафимовиче:

- Мне отец рассказывал о вашей дружбе с Серафимовичем. Потом я сам прочитал, как старый писатель приезжал к вам в Вешки, как ему тут понравилось... Читал, как он о рассказах ваших первых отозвался... Потом о «Тихом

107

Доне» добрые слова писал... Вы же с ним дружили? Мы вот в эти дни тоже побывали там, где ходил когда-то Александр Серафимович...

В эти мгновения мне удалось сделать, по-моему, самые удачные жанровые снимки: ведь никто в те секунды даже не видел, что у меня в руках небольшой, но очень надежный фотоаппарат «ФЭД» (Феликс Эдмундович Дзержинский - его полное имя!). Один из кадров позже был опубликован в газете, а снимки переданы Михаилу Александровичу и высланы на память ребятам из Серафимовича.

Шолохов внимательно слушал о Серафимовиче, но мысли его - ох, как были далеко от происходящего на веранде ! Юноша так увлекся, что стал цитировать, а точнее -пересказывать то, что и как писал Серафимович о Шолохове. Считаю правильным в данном случае цитировать не гостя, а самого Серафимовича. Так будет надежней.

В предисловии к сборнику М. Шолохова «Донские рассказы» А. Серафимович писал: «Как степной цветок, живым пятном встают рассказы т. Шолохова. Просто, ярко рассказываемое чувствуешь - перед глазами стоит. Образный язык, тот цветной язык, которым говорит казачество. Сжато, и эта сжатость полна жизни, напряжения и правды. Чувство меры в острых моментах, и оттого они пронизывают. Огромное знание того, о чем рассказывается. Тонкий схватывающий глаз. Умение выбрать из многих признаков наихарактернейшие...» «...Из яйца маленьких, недурных... рассказов вылупился и писатель особенный, ни на кого не похожий, - со своим собственным лицом...»

- А как вы познакомились с Серафимовичем? - спросил парень.

- Давно это было, - задумчиво проговорил Шолохов. - Ох, как давно... Заочно сначала пообщались. Послал я ему на свой страх и риск рассказики свои... Волновался. А оно вон как вышло: прочитал... Да еще и слово напутственное к сборнику написал... Бывал Серафимович у нас дома, ездили с ним на рыбалку... Позже он меня здорово поддержал, когда «Тихий Дон» отказывались печатать в «Октябре»... Потом свел меня с Горьким: тогда ни в какую не хотели печатать окончание «Тихого Дона». Обвиняли меня за восхваление казачества... Горький устроил встречу со Сталиным. А тот долго прощупывал меня относительно Григория Мелехова, восстания на Верхнем Дону... Потом Сталин коротко бросил: «Четвертую книгу «Тихого Дона» печатать будем!» Так вот и напечатали. А не будь Александра Серафимовича...

Тому давнему разговору о Серафимовиче на веранде дома есть и документальное подтверждение. Вот как писал Михаил Александрович о Серафимовиче почти за двадцать лет до этой встречи:

«Лично я по-настоящему обязан Серафимовичу, ибо он первый поддержал меня в самом начале моей писательской деятельности, он первый сказал мне слово ободрения, слово признания...

Никогда не забуду 1925 год, когда Серафимович, ознакомившись с первым сборником моих рассказов, не только написал к нему теплое предисловие, но и захотел повидаться со мной. Наша первая встреча состоялась в

— ш

-108 4РР-

Первом доме Советов. Серафимович заверил меня, что я должен продолжать писать, учиться. Советовал работать серьезно над каждой вещью, не торопясь. Этот наказ я старался всегда выполнять».

...В этом небольшом экскурсе в минувшее в те минуты на веранде М.А. Шолохов спрессовал события громадной душевной силы: за каждой фразой - хождение по лезвию ножа, поиск ответа на извечный вопрос «быть или не быть?!», страстное желание увидеть изданным «Тихий Дон»... Вспомним только одну фразу Шолохова: «Пусть только напечатают, а там, хоть четвертуют!»

Мне показалось, что Шолохов на какое-то мгновение даже забыл, что перед ним детвора: машинально достал папиросу, ловко чиркнул зажигалкой, отрешенно поглядел на желтый трепещущий язычок пламени и... потушил бледный огонек...

Ребята наперебой рассказывали писателю, как они учатся, как похорошел их маленький и уютный городок на берегу Дона, как им здорово было в Вешках, как им понравилось на подворье...

Дети так осмелели, что со стороны можно было подумать - это ребятишки из соседних дворов или родные внучата, племянники... Михаил Александрович на полном серьезе выспрашивал у ребят кто их родители, где они работают, часто ли в доме бывают конфеты, пряники, пекут ли их мамы и бабушки калачи, блины, пироги, умеют ли ребята рыбу удить, кем хотят стать в жизни... Заметив на ногах конопатого мальчугана стоптанные сандалии, Шолохов тихонько спросил:

- Ты что ж, казак, и в школу в этой обувке собираешься?

- Как бы не так! Мне маманька настоящие кожаные ботинки купила! На целый номер больше... Это, она говорит, чтобы года на два хватили... Она говорит, что расту я, как опара на дрожжах...

Шолохов рассмеялся: «Говоришь, словно опара на дрожжах! Ну, молодец. Так держать...»

На прощанье ребята попросили Михаила Александровича сфотографироваться с ними «на долгую память». Шолохов любезно согласился. Я сбежал вниз по ступенькам веранды, чтобы все «попали в кадр», и стал снимать. Дети, толкая друг друга, буквально облепили писателя... Такими их запечатлела пленка: М.А. Шолохов в легком сером костюме, рубашка светлая, две верхние пуговицы расстегнуты, брюки ладно выглажены... Папироса в правой руке (кстати, Шолохов так и не закурил при ребятах). Так и вышло на снимке: в центре Михаил Александрович, рядом - ребятишки, а на самом заднем плане - организатор встречи Виктор Щиров. Через сорок лет в станице Вешенс-кой я встретил его уже седовласым, в «чине пенсионера». Прошли к дому Шолохова, положили полевые цветы бессмертники на могилу писателя возле серого камня с надписью «Шолохов»... И вдруг слышу: «Сколько воды сбежало в Дон с этого крутоярья... Сколько раз потом приходилось встречаться по разным делам с Михаилом Александровичем... Сколько он нам помогал... А вот гляну на эту веранду и, как сейчас, слышу звонкие голоса ребятишек из Серафимовича, вижу отеческую улыбку на устах Шолохова...»

На берегу озера

Километрах в семи от станицы Вешенской вниз по течению Дона есть удивительное озеро Островное. Казаки его прозвали так, видимо, потому, что по нему раскинулись острова, поросшие лозой, лесом, кугой, чаканом, камышом... В тихих закосках, впритык к плесам - мощные заросли желтых кувшинок, белых лилий, водяного ореха чилима... Среди огромных листьев в «зеркалах» в иные дни отменно клюет красноперка, берут живца окуни и щуки... Водятся здесь сомы, лини, караси, чебаки, язи, жерехи... Из Отрога, где с большой глубины бьют холодные родники, питают станицу питьевой водой и несут свои живительные ключевые струи в озеро Островное... Потому-то тут и вода прозрачная, чистая. Гнездятся тут кряквы, лысухи, водяные курочки... Пролетом бывают лебеди, проплывают караваны серых гусей и казарок... Озеро красиво обрамляют заросли белотала, высокие ольхи, а с северо-восточной стороны к самому песчаному берегу спускаются сосны... На золотистых буграх в весеннюю и летнюю пору благоухает чабрец, желтеют кулиги бессмертника, кочками торчит седой ковыль... Между Островным и Доном - чудные разнотравные луга, протоки, музги, озерца... За Доном на горизонте белеют меловые горы... Тишина и покой... Сюда мы с моим другом детства Виктором Лосевым любили ходить на рыбалку. Добирались до заветного места пешком со всей рыбацкой амуницией. Брали у Спиридона - «персонального рыбака и друга Шолохова» - старую лодку и -на озеро. Наш способ добычи хищных щук, неповоротливых линей и боязливых язей позже отнесут к браконьерским, а тогда им еще можно было побаловаться. Снасти -проще пареной репы, кто в этом деле понимает. Карбидная лампа - это что-то наподобие паяльной. В металлическую емкость засыпали карбид, наливали туда воды, через краник подключали резиновый шланг к отражателю от автомобильной фары. В наконечнике были просверлены дырочки для выхода горючей смеси. Открываешь краник, подносишь спичку к наконечнику - и «прожектор» готов. Направляешь отражатель в воду. И вот она, родимая, стоит среди разлапистых листьев кувшинки щучка килограмма на два... дальше дело техники: надо точно в шейный позвонок нанести удар простым, но хитрым приспособлением - острогой «что-то вроде большой вилки с засечками на зубцах...» Какая это красота - видеть ночью подводный мир. Добывали мы не так уж и много, но, как говорят казаки, на жареху хватало! Наведывались мы частенько на озеро и в зимнюю пору: поблеснить окуней, поставить «жер-лики на щук...».

. ..Солнце сквозь разрывы низких облаков упиралось тугими лучами в белесые меловые горы, золотило верхушки ольх и лисохвостые метелки порыжевшего камыша... Спиридон сидел на огромной вербовой карше, кидал в полузатухший костер сухие ольховые веточки и подхваливал нас с Лосевым, что мы «додумались» принести ему из станицы беломорчику... Вечерняя заря медленно опускалась во владения Островного. Мы возились на песчаном берегу, перебирали в старенькой лодке наши нехитрые снасти. Неожиданно из-за лысого рыжего бугра, где стоял приземистый домик Спиридона, почти по самые окна за-

сыпанный песком, да ютились несколько разноцветных уликов, вынырнул юркий вездеход без тента. За рулем был один «водитель». Как-то мгновенно затих двигатель, и «водитель» легко спрыгнул на песок, мягко прикрыв дверку. Спиридон швырнул в костер папиросу и предупредительно кивнул в нашу сторону:

- Александрыч пожаловал!

Рыбак проворно засеменил по песчаному косогору встречать гостя. Только теперь мы сообразили, что на озеро приехал Шолохов. Побросали на дно лодки снасти, притихли, глазеем, ждем, что будет дальше...

...Михаил Александрович медленно идет навстречу Спиридону. Его кряжистая фигура никак не вписывается в рыжий бугор. Открытое лицо тронуто легким загаром... Ветерок шевелит локоны непослушного чуба... Улыбка приветливая прячется в пшеничных усах... Гимнастерка слегка расстегнута... Сизый дымок от сигареты плывет по ветру и тает в косых лучах солнца... Глаза прищурены, но разбежавшиеся морщинки выдают озорство острого взгляда: такое впечатление, что Шолохов видит все сразу и каждую былинку в отдельности... Такое впечатление, что Шолохов старается запечатлеть в этот миг каждую деталь происходящего на всю жизнь. Шагах в трех от гостя Спиридон спотыкается о кочку чабреца, падает на руки и колено, неловко поднимается и отпускает по своей персоне крепкое словцо с громким прихлопом по колену, как это умеют делать заядлые рыбаки и охотники. Шолохов заразительно смеется и, швырнув окурок в песок мимо седой кулиги ковыля, протягивает широко расставленные жилистые руки Спиридону. Они: рыбак и писатель - обнимаются крепко, по-мужски, тискают друг друга, покрякивая от удовольствия, как самые близкие друзья, как родные братья...

Спиридон не на шутку вырывается:

- Не дуркуй, Александрыч! Хребтина у меня трещит, как молодой лед на озере... Тебе-то всего-ничего: каких-то полсотни годков... А мне - ого-го! Старуха уже относится ко мне, как к собаке: кормит, поит и на ночь гулять отпускает!

Михаил Александрович хохочет до слез:

- Так я тебе разнесчастному и поверил! Бугай комол, а все глядит под подол! Докладывай обстановку...

- А что про рыбку гутарить: ее надо, милый гостечек, ловить...

Михаил Александрович ловко уселся на каршу, прикурил от головешки. Поинтересовался у Спиридона, что «за пацаны у тебя тут промышляют», и стал с дотошностью бывалого рыбака выуживать у нас обстановку в Островном. Ловится ли в зарослях кубышки красноперка, идет ли желтоглазый линь в вентеря, не «дуракует» ли сазан на зорьке, держатся ли в протоке язи, не брезгует ли блесной жерех, идет ли мелюзга для насадки на жерлицу...

- Кто про рыбу на берегу гутарит, тот уху редко варит! - поднялся с карши Спиридон. - Тут у меня в сапетке парочка линьков прижилась. Сазанчики на уху есть...

- Ты, как я погляжу, и впрямь стареть стал, - смахнул Михаил Александрович серый пепел с зеленых брюк. -Другого ничего не придумал, как рыбака рыбой угостить. Обижаешь... Мы еще и сами с усами... Благодарствую на

109

добром слове. Рыбка дома есть... Как-нибудь забегу на всю ночку...

Надо сказать, что с рыбаками у Шолохова отношения были особенные: теплые, доверительные. Как-то одному из друзей по стерляжьим и сазаньим делам М.А. Шолохов послал такую записку: «Дорогой тов. Гулага, я завтра не поеду рыбачить. Езжай и садись на мое место. Два раза привадил и за два дня поймал. 3 и 2 сорвалось, приметы следующие: против стоит веник бакенщика, скрыты две скобы. Ставь лодку на верхнюю по течению, ниже цепа. Желаю удачи. М. Шолохов». Во второй раз писатель не одобрил поступок друга Гулаги и пишет: «Дорогой Виктор Лукич! Большей обиды ты придумать не мог! Разве можно рыбаку, который не может пока ловить, присылать сазанов!.. Брошу к черту все дела и завтра буду рыбачить. А сазанов возвращаю. Посылаю пачку папирос. Завтра будешь сидеть - закуришь, когда клева не будет, и вспомнишь о товарище. Привет. М. Шолохов». Присланных сазанов писатель отправляет обратно, но в другой раз сам посылает больному другу-рыбаку вот такое письмо: «Дорогой Андриан Тихонович! Посылаю Вам стерляди на уху. Вся беда в том, что самая крупная стерлядь показала из воды нос и спрашивает: «А где этот бравый старичок с усами, что тенорком поет?» Спиридон (тот самый Спиридон, что сидел теперь на карше рядом с Шолоховым!) ответил, что, мол, хворает... Стерлядь хвостом махнула и говорит: «Подожду ловиться, пока он не выздоровеет. С молокососами я не знаюсь!» Теперь понимаете, какая штука? Крупная стерлядь ждет Вас! Скорее поправляйтесь. 25.5.48. Ваш М. Шолохов». У писателя - день рождения, а он на рыбалке; в доме семейные торжества, а он не о себе, а о больном друге-рыбаке... Ну, а если уж о себе, то, непременно, с юмором о своих рыбацких промашках. «Выбрался я каюком на середину Дона, - поведал Шолохов как-то Шолохо-ву-Сенявскому, - поставил котелок с кашей-наживкой и вижу: сохнет, окаянная. Думаю, спечет солнышко приманку - нечем будет наживлять. Ну, снял с головы тюбетейку и кашу ею накрыл. А голова-то моя бритая, как яйцо, голая. Ловлю, ничего не чувствую. Так и просидел всю рыбалку, а когда домой вернулся, кожа на голове так волдырями и поднялась. А все-таки наживку я спас. Улов был прекрасный... »

... Давно скрылся за рыжим поворотом зеленый вездеход, а мы еще долго стояли молча у костра, словно стараясь осмыслить и запомнить на всю жизнь каждое мгновение этой нечаянной встречи на берегу озера. Любил Шолохов таких, как Спиридон (мы его звали - дед Свиря!). Такие и дело свое знают, как кулик родное болото, да и за словом в карман не полезут при надобности. После нашей встречи в конце августа 1959 года довелось Спиридону общаться с большим гостем Шолохова - с Никитой Хрущевым. При любом случае старый рыбак и балагур любил особо подчеркнуть: «С нашим Александрычем мы давно запросто ручкаемся, а тут, понимаешь, сам Генеральный пожаловал! Чуешь, чем запахло: это тебе не раку клешню оторвать! Ну, я его повеселил малость!».

Спиридон и впрямь «повеселил» Никиту Сергеевича... Накануне сотрудники комитета госбезопасности «про-

щупали» рыбака, подучили, как подобает вести себя с Генеральным. .. Пытались даже приодеть рыбака «попристойней», на что Спиридон категорически завозражал: «Я вам что - девка что ли какая? Я к своей одеже привычный... Да и негоже казаку в чужих штанах шиковать...»

Хрущев спрашивает у Спиридона:

- Как дела, казак?

- Плохо, Никита Сергеевич. Ой, как плохо!

Окружение Никиты Сергеевича в шоке, ужас в глазах

у офицеров безопасности... Чего это старый хрыч мелет! В чем же это у него - друга закадычного Шолохова - плохо?!

- Плохо, Никита Сергеевич, дорогой ты наш! - повторил Спиридон в ответ на широкую улыбку, застывшую на лице у Никиты. - Раньше с утречка пару кружечек бражки пропущу и на озеро. Мороз - кругом все звенит! Шубейку на лед кину - и ну пешней лунки бить! Лед с треском во все стороны летит. Пар клубом валит. Захочется по малой надобности... Как дам струю: на четверть лед насквозь прошибает! Снег ажник дымится! А теперь... Такая струя, что и иней не тает, не то, что лед... Плохо, Никита Сергеевич...

Последние слова рыбака утонули в общем хохоте, а Никита Сергеевич, вытирая слезы кулаком, полез обнимать Спиридона, но охранники предупредительно его оттеснили в сторону.

...Дух захватывает, когда смотришь на Островное и окрестности Вешенской с высоты птичьего полета. Однажды мы с моим коллегой фотожурналистом ТАСС Евгением Недерей и организатором необычного полета над шолоховским краем Владимиром Губским буквально зависли на вертолете над озером... Пилоту трижды пришлось заходить «на заданный курс», пока мы смогли сделать необходимые снимки (а снимали мы сразу тремя камерами!). Первый облет на высоте где-то 70 - 80 метров прошел впустую: мы так были потрясены увиденным, что практически не успели запечатлеть эту первородную красоту на пленку... Пожалуй, только с третьего захода нам удалось заполучить уникальные кадры любимого уголка Шолохова. Впервые эти цветные снимки Островного были опубликованы в моей книге «Баллада о коне донском», а чуть позже - в прекрасно изданном нами фотоальбоме «Земля донская»... (Как жаль, что тираж этой книги был мизерным, его распределили по большим кабинетам в качестве сувенира, а рядовые читатели это издание почти не видели!). Мы тогда трижды совершили воздушные плавания на вертолетах над донской землей: от Ростова-на-Дону до станицы Казанской, что на самом верхнем Дону. В книгу-альбом вошло более 220 цветных слайдов о донском крае, его людях, природе и истории. Трудность съемок шолоховской земли состояла в том, что я отобрал из всех произведений М.А. Шолохова и особенно из романов «Тихий Дон» и «Поднятая целина» фрагменты описания природы и поставил такую цель: найти это в «живой природе» и запечатлеть на цветные слайды. Как позже отмечала критика, нам тогда впервые удалось это сделать в таком масштабе. Вот только один пример. Строки из «Тихого Дона»: «Над Доном гулял ветер, сверкали крыльями чайки. На пологий берег лениво наползала волна. Тускло сияли под солнцем

меловые горы, покрытые прозрачной сиреневой марью, а омытый дождями прибрежный лес за Доном зеленел молодо и свежо, как в начале весны». В книге рядом с этим текстом - один к одному цветная иллюстрация шолоховских слов! Поражает, конечно же, не снимок, а точное описание автором эпопеи состояния природы, схваченное прямо с натуры!

...Одно время Спиридон и жил в Островном: там был небольшой домик на песчаном косогоре. Рядом, на склоне, поросшем сиреневыми кустами чабреца, рыбак держал пасеку, на берегу озера был чудный огород... Комарья бывало столько, что ночевать даже в домике приходилось под марлевыми сетками, натянутыми на рейки. До последних дней старый рыбак и балагур был желанным гостем в доме писателя, но никогда этим не кичился, игриво подшучивая над нами: «Это Александрыч для вас большой писатель, а для меня он - большой-пребольшой рыбак!».

...Недавно мне довелось побывать в Островном. Нет и в помине маленького домика Спиридона... Не видать на берегу озера старого каюка... Оголившийся песчаный лоб бугра хмуро набычился на берег и готов не сегодня-завтра двинуться на озеро... Подросли посаженные казаками сосны, да по-прежнему шумят темной зеленью огромные ольхи... Возле одного из островов одиноко маячил рыбак на резиновой лодчонке... Крохотные кулички бегали по узкой полоске берега, с посвистом склевывая мелких букашек с зарослей остролиста... Нахохлившийся коричневый коршун неподвижно сидел на сухой ольхе, почти упавшей в воду, и зорко высматривал в протоке добычу... Вдруг коршун неуклюже хлюпнул крыльями об воду и тяжело полетел над озером: в когтях у него трепетала небольшая серебряная рыбка... Звенящая тишина и успокаивала и пугала. Мне говорили, что теперь Островное передали «в ведение казаков», они теперь тут хозяева... «Ведение», может, и есть, а вот «хозяев» на озере я что-то не приметил. Будем надеяться, что они, эти самые хозяева (настоящие, а не бумажные!), объявятся в этом уникальном уголке, где так любил бывать Шолохов.

Всего самого светлого

Об этой встрече молодежи с Шолоховым будут писать многие, кто на ней... не был: одни - со ссылкой на мои публикации, другие, выдавая себя за участников беседы с писателем. Оставим такие «воспоминания» на совести их авторов. А тогда среди тех, кому посчастливилось попасть на встречу с М.А. Шолоховым и побывать у него дома, были Костя Громов из станицы Базковской, Анатолий Мрыхин с хутора Дубровского, Женя Шевченко - медсестра Вешенской районной больницы, Маша Мельникова с хутора Черновского... Были еще корреспондент радио и работник Ростовского обкома комсомола (жаль, фамилии не сохранились в памяти!).

...Михаил Александрович встретил нас в бодром настроении на залитой солнцем веранде, увитой диким виноградом, а потом пригласил всех в просторную светлую комнату на первом этаже. Мы шумно расселись на стульях вокруг большого продолговатого стола. Присел и Шолохов. Перед тем, как идти на встречу, каждый, разумеется, продумал не один раз, о чем спросить писателя, какой

задать вопрос. И все же не обошлось без заминки: первые секунды мы все молча переглянулись. Корреспондент радио только и нашелся, как в колокол, бухнул:

- Скажите, а как вы стали писателем?

Михаил Александрович, как мне показалось, невольно улыбнулся неуклюжему вопросу, но ответил на полном серьезе (цитирую по магнитофонной записи):

- Каждый в жизни становится кем-либо. Один - агрономом, другой - землекопом, третий - писателем. «Тихий Дон» написал потому, что здесь жил, видел и знал этих людей...

Теперь уже осмелели девушки: им так хотелось узнать, кто из героинь - Наталья или Аксинья - больше по душе автору романа.

- Коварный вопрос, - улыбнулся писатель. - Мне они обе нравятся - Наталья и Аксинья, а вы выбирайте сами...

- А какое произведение принесло вам наибольшее творческое удовлетворение?

- Ни одно. Даже «Тихий Дон» переделал бы, если бы было время...

- А как вы относитесь к стилягам?

Михаил Александрович обвел хитроватым взглядом девчат и подмигнул:

- Я не против, чтобы молодые красиво одевались... Но во всем нужна мера: вычурность в одежде - это не от большого ума. Во всем нужна мера. Куда важнее ум, трудолюбие... Крикливость в нарядах - это накипь... Со временем все это пройдет...

Говорили о литературе, о труде писателя, попросили высказать напутствие молодым.

- Что пожелать молодым... Желаю молодости! -М.А. Шолохов задумался и, крепко сжав кулак, неслышно опустил его на стол:

- Творческих поисков и неустанного труда. Талант - это одно, а без труда он пуст. Пуст, как теория без практики... Что можно пожелать тем, кого любишь? Самого светлого. Вот и желаю вам всем всего самого светлого!

...В 1969 году в Москве в издательстве «Советская Россия» вышла книга донского писателя Михаила Андри-асова «Сын тихого Дона» - о жизни и творчестве М.А. Шолохова. Михаил Андреевич подарил эту книгу мне с такой надписью: «Уважаемому Георгию Губанову, о котором хочется сказать так: он внес свою скромную лепту в создание удивительного образа М.А. Шолохова...» Именно так, как «скромную лепту» считаю и теперь эти беглые заметки о встречах с Великим гением России...

Верой и правдой

.. .Ранним апрельским утром 1960 года вслед за позывными Москвы в станицу Вешенскую прилетела радостная весть: Михаилу Александровичу Шолохову за первую и вторую книги романа «Поднятая целина» присуждена Ленинская премия. Весна, помню, тогда выдалась на верхнем Дону, как и по всей Ростовской области, с холодными пронизывающими ветрами и черными пыльными бурями: они разнузданно казаковали целыми неделями по донской степи, переносили по полям тысячи и тысячи тонн

плодородного чернозема, выдували до корней посевы озимой пшеницы, засыпали по самый пояс лесные полосы, уносили в буераки и овраги плодородную почву. Хлеборобам Дона в ту весну пришлось пересевать и подсевать хлеба на тысячах и тысячах гектарах. Правда, земли Вешен-ского района пострадали меньше, чем в южной и восточной зонах: все же многие поля на шолоховской земле спасали огромные - более двадцати тысяч гектаров - рукотворные сосновые боры и лесные полосы...

Во второй половине апреля буранные ветры утихомирились. Солнце так пригрело степные просторы и пойменные луга и леса, что в пойме рано зацвел ландыш, тополя и вербы брызнули первой зеленью. Накануне 22 апреля в ночной тишине прошелестел долгий мелкий дождик: его живительные струи омыли станицу, прибили песок на улицах, оживили и без того свежие краски весны.

.. .Часов в одиннадцать утра первыми в дом на песчаной круче пришли учащиеся средней станичной школы. Я прихватил с собой фотоаппарат, чтобы запечатлеть эти мгновения. Волновались все: даже пожилой учитель Тимофей Тимофеевич Мрыхин, который в юные годы будущего писателя был приглашен в дом Шолоховых в хуторе Каргине и обучал большелобого Мишатку грамоте. Именно Тимофей Тимофеевич так подготовил мальчика в домашних условиях, что его сразу приняли во второй класс местной школы. А теперь старый учитель разволновался до слез:

- Дорогой Михаил Александрович, - обнял учитель своего ученика, - ваши талантливые книги любят и ценят во всем мире. Ваши произведения, исполненные народной мудрости, учат людей жить, бороться, преодолевать невзгоды, строить новый мир... Дай я тебя расцелую...

В небольшой прихожей стало светлее от букетов бе-лых-пребелых ландышей. .Ландыш - чудный лесной цветок. Это ему писатель посвятил такие строки в романе: «Он рос тут же, под непроницаемо-тенистым кустом. Широкие, некогда зеленые листья все еще ревниво берегли от солнца низкорослый горбатенький стебелек, увенчанный снежно-белыми, пониклыми чашечками цветов. Но умирали покрытые росой и желтой ржавчиной листья, да и самого цветка уже коснулся смертный тлен: две нижние чашечки сморщились и почернели, лишь верхушка вся в искрящихся слезинках росы - вдруг вспыхнула под солнцем слепящей пленительной белизной. Какой удивительный образ уже увядающей жизни, но еще пленящей душу своей неповторимой красотой».

Ребята наперебой торопились поскорее вручить хозяину дома белые папахи букетов с тонким ароматом леса, чернозема, тумана и донской волны... Михаил Александрович никак не ожидал такого напора молодежи: он вообще, по-моему, не думал, что придется принимать поздравления так рано. На нем был скромный серый тонкий свитер, одетый поверх темных брюк, на ногах - легкие домашние шлепанцы, бодрое лицо чисто выбрито...

Михаил Александрович, широко расставив руки, делал вид, что одним махом готов принять все ландыши, а сам поверх ребячьих голов и букетов кричал в гостиную жене:

- Мария Петровна! Ну, где же ты? Выручай, дорогая!

Мария Петровна вышла к гостям и оказалась в центре внимания, принимая букеты белых ландышей. Позже, когда проявил пленку и стал печатать снимки, еще раз убедился, как ловко умел Шолохов «уйти в тень любого события». Тогда никто и не заметил, как Михаил Александрович отошел к стене и стал со стороны наблюдать за тем, что шумело и вертелось в доме... Это отлично было видно на фотографии: Мария Петровна с огромной охапкой ландышей, кругом - детвора, рядом - старый учитель в выпуклых очках, тогдашний директор станичной школы Иван Копылов, а на «самом краешке» кадра - с хитроватой улыбкой Шолохов, победно засунувший «руки в брюки», всем своим видом показывающий, мол, а я-то тут и ни при чем! Вот в таких «мелочах» и проявлялась природная скромность и «невнимание к своей собственной персоне» у этого мудрого человека.

...Под вечер в районном Доме культуры собрались станичники, казаки и казачки окрестных станиц и хуторов. Михаил Александрович, в сопровождении первого секретаря райкома партии Сердюка и председателя исполкома районного Совета народных депутатов Коваленко, вышел со своего подворья и направился к «очагу культуры». Светлый серый плащ из недорогого материала, простая шляпа, бежевого цвета с коричневыми полосками шарф... Походка легкая, пружинистая, охотничья... Когда все трое поднимались по ступенькам с тыльной, а не парадной стороны Дома культуры, мне удалось сделать несколько кадров. Начальники поднялись на сцену в парадных костюмах при галстуках... Михаил Александрович положил на край стола президиума шляпу и, не снимая плаща и кашне, присел на стул и внимательно поглядел в зал, словно искал там знакомые и дорогие лица земляков. Я успел сделать несколько снимков... В зале из-за шума рукоплесканий ничего не было слышно: только отдельные фразы разобрал позже. То говорил токарь местного лесхоза Титов:

- Ваши книги - наша радость и наша гордость. Подвиги Семена Давыдова и Макара Нагульнова учат любить людей труда, учат жить и бороться. (...Невольно подумалось: неужели для токаря ничего более казенного не могли написать партийные чиновники? Подвиги... Учат жить и бороться. Наша радость и гордость... Не токарь, а прямо-таки генсек!). Шолохов наклонился к секретарю райкома партии, что-то ему сказал, встал и пошел к трибуне... Удалось запечатлеть М. Шолохова, когда он говорил в зал:

- Товарищи! Прежде всего я хочу поблагодарить вас первых за теплые ваши поздравления. Потом будут телеграммы и письма. Но, как говорится, дорого яичко к красному дню. Вдвойне приятно и то, что меня поздравили первыми мои земляки... Спасибо вам еще раз за внимание... В числе удостоенных Ленинской премии, как вы слышали, есть не только писатели и поэты... Есть и свекловоды. В Ростовской области Ленинскую премию получил я один. А почему бы и вам, труженикам Вешенского района, с азартом не включиться в соревнование да тоже попытаться получить Ленинскую премию. Тогда и мне не так будет скучно одному... Дерзать надо, товарищи! Дерзайте! Терпение и труд - все перетрут!

М.А. Шолохов покинул трибуну и уже из президиума добавил:

- Благодарю и за этот митинг. Он хорош прежде всего тем, что был самым коротким из всех митингов, на которых я бывал раньше.

В Москву М.А. Шолохов тогда не поехал, а в Комитет по Ленинским премиям ушла благодарственная телеграмма, в которой была такая строчка: «Ввиду болезни прибыть на вручение премии не могу...» Позже премия была вручена и Шолохову. На приеме в Кремле он говорил: «За присужденную мне Ленинскую премию с этой высокой трибуны я хочу поблагодарить прежде всего советский народ, вооруживший меня писательским пером, дававший и ныне дающий мне неисчерпаемый материал для создания художественных произведений... Я знаю, что когда получают награду, то принято обещать и на будущее трудиться. Но особенности моего возраста и специфика моей профессии заставляют меня быть в этом отношении осторожным. Не могу же я на самом деле, как школьник, сказать, что и в будущем буду писать только на пять. Но могу по-мужски сказать твердо и с абсолютной уверенностью в своих возможностях и силах, что и впредь я буду своим пером верой и правдой служить своей партии и советскому народу!..»

Премию - землякам

В жизни бывают такие события, которые на всю жизнь остаются в сердце, теребят душу при каждом воспоминании. Журналистские дела привели меня (а я тогда работал литературным сотрудником Вешенской районной газеты «Донская правда») в степную станицу Каргинскую (до гражданской войны - хутор Каргин), в ту самую, как доказывают старожилы, что и есть хутор Татарский в романе «Тихий Дон». Управившись с редакционными заданиями, заглянул в школу, где когда-то учился Миша Шолохов. Директор показал класс, место у окна, где стояла парта будущего писателя, поделился своими заботами:

- Все вроде бы хорошо у нас... Да вот только тесновато стало в этих стенах, детишек много. Новую школу давно пора строить. Говорят, денег нет... Пока будут, так и нас не будет...

И тут почтальон принес свежую почту: большую кипу газет, три или четыре журнала, несколько писем... Директор ткнулся на первую полосу одной из газет, замер на месте и растерянно улыбнулся. Потом, нарушая все школьные правила поведения, побежал промеж ребят, высыпавших из классов на переменку по коридору в учительскую. Распахнув дверь и потрясая пачкой газет, выпалил:

- Друзья мои, Михаил Александрович Шолохов отдал свою Ленинскую премию на строительство школы в нашей станице!

Учительская превратилась в растревоженный улей: звонок уборщицы настойчиво звал учителей и учеников в классы, но радость как бы остановила время: со стороны казалось, что каждый свидетель этого события получил от Шолохова личный подарок...

Сообщение из Москвы в станицу Вешенскую о присуждении премии М.А. Шолохову пришло солнечным ап-

рельским утром, а 7 июня Шолохов отправляет телеграмму в Комитет по присуждению Ленинских премий, а в ней: «...Пользуясь случаем, прошу передать Комитету по присуждению Ленинских премий в области искусства и литературы мою душевную просьбу - передать присужденную мне премию в распоряжение Каргинского сельсовета, Базковского района, Ростовской области, на строительство новой школы, так как школа, в которой я учился грамоте, стала уже тесна по нынешнему великолепному времени. Ваш Михаил Шолохов. 1960». Высказав просьбу-распоряжение Комитету по Ленинским премиям, Михаил Александрович добивается в Москве, чтобы строительство школы «включили в план на самом высоком уровне». Такова уж натура у писателя: доводить начатое дело до победы! В адрес каргинцев летит телеграмма:

«Прибыв на родную землю, рад сообщить дорогим станичникам, что строительство новой школы в станице Каргинской по решению Совета Министров РСФСР начнется в этом году. Полученная мною Ленинская премия целиком передана на строительство новой школы взамен той, в которой когда-то давно я учился грамоте.

Крепко обнимаю всех каргинцев.

Ваш Михаил Шолохов.

1960».

Надо заметить, что М.А. Шолохов и первую свою Сталинскую премию не расходовал на личные нужды, хотя они были в семье писателя. Тогда премию в сто тысяч рублей Шолохов сразу же внес в Фонд обороны страны. Уместно напомнить важную деталь: на счет Фонда обороны тогда поступила не только вся премия, но и плюс к тому еще пятьдесят тысяч рублей личных сбережений писателя. На второй день Отечественной войны из Вешенской ушла телеграмма на имя маршала Советского Союза т. Тимошенко: «Дорогой товарищ Тимошенко! Прошу зачислить в фонд обороны СССР присужденную мне Сталинскую премию первой степени. По Вашему зову в любой момент готов стать в ряды Рабоче-Крестьянской Красной Армии и до последней капли крови защищать социалистическую Родину... Полковой комиссар запаса РККА писатель Михаил Шолохов. 1941».

Михаил Александрович побывал тогда в гостях у станичников: школьники пригласили писателя! Директором совхоза «Каргинский» в ту пору был Константин Дмитриевич Бабанский.

- Как-то весной депутаты сельсовета и члены родительского комитета нашей школы, где когда-то в юности учился Миша Шолохов, - рассказывал Константин Дмитриевич, - попросили меня передать Михаилу Александровичу, - знали, что мы с ним в дружеских добрых отношениях! - письмо с просьбой о помощи в строительстве новой десятилетки... Как ни говори, а все же земляк, депутат Верховного Совета СССР. Перед майскими праздниками я был в доме у Шолохова. Вручил письмо каргинцев. Михаил Александрович тут же внимательно прочитал скромное послание и озабоченно проговорил: «Знаю, Костя, такую нужду земляков... И школьники недавно о том же писали мне. Моя родная школа... Много лет прошло с той дивной поры, когда я обучался в ней грамоте...»

Шолохов призадумался, достал из пачки папироску, долго машинально мял до потрескивания ее между пальцами... Вдруг глаза его озорно сверкнули: «А знаешь, дорогой Константин Дмитриевич, что я тебе скажу? Будем считать, что фундамент школы уже заложен!». Честно признаться, я тогда не догадался, что задумал Шолохов... Вот теперь все прояснилось... Ленинскую премию - детишкам! Так ведь мало того, что свои кровные денежки передал, еще и решение о строительстве школы в Москве выхлопотал...

Михаил Александрович приехал в Каргинскую школу в середине дня. Радушно встретили писателя друзья его юности, ученики, учителя, станичники...

Но больше всего Шолохов, по-моему, был рад встрече с ребятами. Ученик десятого класса Петя Лиховидов, соблюдая старинный русский обычай, преподнес на казачьем рушнике донской каравай и соль... Михаил Александрович ловко отломил золотистую корочку, посолил хлеб. Девочки Нина Соболева и Надя Баркина с нескрываемым волнением подбежали к высокому гостю с букетами полевых цветов... Шолохов, как родных, расцеловал ребят...

...А во дворе уже собрались станичники... Председатель сельсовета Федор Турилин заторопился придать встрече что-то вроде официального митинга. Но помпезного торжества не получилось. Шолохов как-то незаметно перевел разговор в «семейную колею с домашней теплотой». Правда, и при этом земляки высказали много добрых слов, а один казак даже попытался озвучить свою заранее написанную речь, но тут все уже были во власти простых и сердечных слов Шолохова:

- Дорогие станичники, друзья! Я как-то не привык говорить по написанному. Разрешите сказать так, просто, как мне подсказывает сейчас сердце. Благодарю вас за теплые слова и пожелания. Много я исходил по дорогам войны, много ездил по разным странам, но никогда не забывал о вас, земляках, всегда помнил о наших родных краях...

Школьный двор одобрительно загудел, шумные аплодисменты буквально заглушили слова Шолохова. Михаил Александрович, несколько смущенный таким «громким» поворотом в сторону его личности, жестом руки в мгновенье остановил земляков:

- То, что полученную мною Ленинскую премию я целиком отдаю на строительство новой школы в станице Каргинской, - не такое уж большое событие. Первую премию я отдал на оборону страны в годы Великой Отечественной войны. А теперь, когда вы обратились с просьбой помочь в строительстве средней школы, мне радостно идти на такое житейское дело. Это мне подсказала моя партийная совесть. Сердечно благодарю вас за приглашение в Каргинскую, которая так близка моему сердцу. Еще раз хочу сказать вам, дорогие станичники, что я не забываю вас, часто вспоминаю, как поется в старинной песне:

О юных днях в краю родном, Где я любил, где отчий дом...

...Десятилетку в станице Каргинской строили, как говорится, всем миром. Ленинской премии, конечно же, не хватало на завершение стройки. М.А. Шолохов и тут помог:

деньги дополнительно были выделены из бюджета. Добротная школа получилась: светлая, просторная...

Доброе слово силы множит

Воспитанники Новочеркасского детского дома задумали в своем саду вырастить Аллею любимых писателей. Идея всем понравилась. Написали письма в Москву, Ростов, Киев, Ленинград, в Вешенскую... Первым на просьбу ребят прислать саженцы для аллеи откликнулся Михаил Александрович. В детский дом, как желанная птичка, прилетела весточка от «самого Шолохова»! Затаив дыхание, ребята читали письмо: «Дорогие ребята. Вы затеяли большое и нужное дело. Весною жду от вас гонцов за молодыми деревцами, а летом непременно побываю у вас. Вот только не знаю, как быть с саженцами фруктовых деревьев. Сады в нашей местности - явление редкое (станица стоит на песке). Но крепких нагорных дубков мы выроем. В конце концов важно, чтобы ваши гонцы приехали, а там найдем выход из положения. Всех, всех обнимаю и желаю вам здоровья и успехов в учебе.

Ваш М. Шолохов».

...Ранней весной гонцы из Новочеркасска Ваня Ко-ловертнов и Шура Беломыльцева: им детдомовцы доверили такую почетную миссию! - вместе с директором детдома прибыли в станицу Вешенскую. На ту встречу приехал шолоховед Константин Прийма (он тогда работал собственным корреспондентом «Учительской газеты»). Во двор Шолохова мы пришли ранним утром. Заведующий местным отделом народного образования Петр Крамсков не успел еще и представить гостей, как Михаил Александрович с неподдельным интересом стал расспрашивать ребят о детском доме, как они там живут, чем увлекаются. Шолохов пригласил гостей в дом, сел с ребятами на диван... После задушевной беседы мы все вышли во двор.

Для меня та далекая встреча имела необыкновенное продолжение. Конечным результатом ее стал мой скромный труд, который увидел свет через сорок долгих лет: в 1997 году вышел мой первый сборник пословиц и поговорок, где на титульном листе стоят очень дорогие для меня строки: «Светлой памяти Михаила Шолохова - Великого русского Писателя и Человека - посвящаю. Автор». А все началось именно со встречи писателя с ребятами из Новочеркасского детского дома, что приехали к Шолохову за саженцами.

Во дворе дома Михаил Александрович подарил детдомовцам два дубка, две яблони, две сосны, три тополя. Мне удалось сделать несколько удачных снимков: М.А. Шолохов передает детям саженцы, писатель передает роман «Поднятая целина» с дарственной надписью: «Новочеркасскому детскому дому № 3 с добрыми пожеланиями воспитанникам и учительскому коллективу».

Михаил Александрович искренне хвалил ребят за доброе начинание, советовал написать письма другим писателям...

- Вы к Леониду Леонову не обращались? Напишите обязательно! У него изумительный сад! А вздумаете виноград разводить, посылайте за чубуками своих гонцов в станицу Кочетовскую к моему давнему другу Виталию

Закруткину. Непременно поможет... Он ведь не только умные книги пишет, но и сад с умом ведет...

Михаил Александрович приумолк на мгновение, а потом, как будто рассуждая сам с собой, тихо проговорил:

- Молодые деревья - это те же дети... Пока вырастишь...

- Как там казаки говорят, - подхватил мысль Константин Прийма. - Детей рожать, да деревья сажать - божья благодать!

- Кто сады сажает, того и народ уважает! - улыбнулся Шолохов. - А кто детей растит, тому Господь все грехи простит...

Я торопливо записывал в блокнот фамилии участников встречи. Михаил Александрович глянул в мою сторону:

- Записывай, записывай, станичник. Меткое слово бьет толково! Не раз в жизни сгодится...

Михаил Александрович на какое-то мгновение погрузился в свои мысли, потом его глаза озорно блеснули, лицо оживилось и он «совсем не по теме» неожиданно спросил почему-то именно меня:

- А как ты, молодой человек, к казачьим прибауткам относишься, к пословицам, поговоркам?

Я замешкался с ответом, а Шолохов уже продолжал:

- Эх! Собрать бы все это богатство... Какой пласт мудрости. Какое сокровище для литературы! Сколько мудрости в казачьих, русских, да разве только русских, - поговорках и пословицах! Порой одна фраза по уму глубже иного пухлого романа... Рискни. Попытка - не пытка: любая дорога начинается от порога!

Моя попытка началась от порога дома Шолохова. С того памятного разговора с великим писателем много воды утекло в Дону. Константин Прийма частенько спрашивал: «Ну, как ты исполняешь завет Шолохова?! Пишешь, собираешь?». Похвастаться было нечем и я уклончиво оправдывался: «Да так, потихоньку...» - «Гляди, друже, - Прийма хлопал меня по плечу, - тише едешь - дальше будешь... От места, куда едешь!». Всякое в жизни случалось. Пришлось не столько собирать «сокровища для литературы», сколько с трудом получать высшее образование, добывать нелегкий хлеб на журналистской ниве: от районной газеты до правительственных «Известий»... Чаще всего, честно признаться, записывал «мудрые слова» для себя и совсем не помышлял об издании сборника. Потом бросил пробный камешек: опубликовал «Слово народное о коне, его друге благородном и присказки с умыслом добрым». Получил теплые отзывы от читателей и поддержку журнала «Книга и искусство в СССР» в рецензии на мою книгу «Баллада о коне донском», вышедшую в Ростове еще в 1984 году.

...Звенело время молодости, журавлиным клином уносились зрелые годы... Семья, сын, дочка, внуки... Полнились и полнились новыми записями блокноты. Сотни, тысячи, десятки тысяч пословиц и поговорок написано самим, собрано в народе на Дону, по России, за морями и долами... А родник, что ожил в моем сердце на Шолоховском подворье, не иссякает и по сей день: пишу, слушаю,

ищу, нахожу, радуюсь, горжусь... И тем живу! Доброе слово Шолохова силы множит...

До самого последнего времени, как я уже говорил, писал «Золотые россыпи» просто для себя. Теперь, когда бурное время уже давно посеребрило виски и тронуло инеем вихрастый казачий чуб и летит к финишу, как степная вольная кобылица, не видавшая никогда седла, появилось, на мой взгляд, дерзкое желание поделиться всем, что за долгие годы прижилось в блокнотах, с друзьями, близкими и далекими читателями, со всеми, кому дорог «великий русский могучий язык». И вот результат: на пороге XXI века вышел в свет мой трехтомный труд, в котором более сорока пяти тысяч пословиц и поговорок. Выходит в свет двухтомник, где уже более 60 тысяч пословиц и поговорок! (Один дотошный рецензент подсчитал, что это - «в два раза больше, чем у самого Владимира Ивановича Даля!» Не из-за ложной скромности, а ради справедливости: будем считать, что мой скромный труд - это продолжение литературного подвига великого русского собирателя мудрых мыслей народа. И не более.).

Но, коль уж речь зашла о В.И. Дале, то уместно будет напомнить, как тепло отзывался М.А. Шолохов о его труде и вообще о языке, о пословицах и поговорках.

«Меткий и образный русский язык, - писал М.А. Шолохов в предисловии к сборнику В.И. Даля «Русские пословицы и поговорки», - особенно богат пословицами. Их тысячи, десятки тысяч! Как на крыльях, они перелетают из века в век, от одного поколения к другому, и не видна та безграничная даль, куда устремляет свой полет эта крылатая мудрость... Различны эпохи, породившие пословицы. Необозримо многообразие человеческих отношений, которые запечатлелись в чеканных народных изречениях и афоризмах. Из бездны времен дошли до нас в этих сгустках разума и знаний жизни радость и страдания людские, смех и слезы, любовь и гнев, вера и безверие, правда и кривда, честность и обман, трудолюбие и лень, красота истин и уродство предрассудков... Беспрерывно промываются временем и шлифуются рассыпанные в пословицах золотые крупицы народной жизни, борьбы и традиций бесчисленных поколений».

А с какой гордостью М.А. Шолохов говорит о языке: «Величайшее богатство народа - его язык! Тысячелетиями накапливаются и вечно живут в слове несметные сокровища человеческой мысли и опыта. И, может быть, ни в одной из форм языкового творчества народа с такой силой и так многогранно не проявляется его ум, так кристаллически не отлагается его национальная история, общественный строй, быт, мировоззрение, как в пословицах». В этих словах великий писатель поднимается до обобщения мирового значения: ведь тут речь идет не только о русском языке, а о языках людей Земли как планеты. И ничего удивительного в этом нет: таков уж гений Шолохова - Писателя и Человека! От частного факта писатель поднимается до мысли мирового звучания, мысли, которая чистым родником просветляет душу и сердце человека, какой бы он ни был национальности и где бы он не проживал. Таков

уж он - Гений России Шолохов: и в многотомных романах и в нескольких строках...

...Приятно сознавать, что удалось исполнить совет писателя-земляка. Об одном только думаю с горечью: как жаль, что не успел это сделать при жизни Шолохова. Остается только смириться с тем, что выше судьбы не прыгнешь...

Не люблю увековечиваться...

По моим наблюдениям, Михаил Александрович никогда не любил сниматься, позировать перед кинокамерами и телерепортерами, хотя открыто и не противился, когда фотожурналисты «делали свою работу». Да он и сам говорил: «Не люблю увековечиваться: книги - это дело другое, книги - вот это да!». Мне довелось работать в станице Вешенской в педучилище, в школе-интернате, в райкоме комсомола, в Доме пионеров, в редакции местной газеты «дослужился» до заведующего отделом писем и массовой работы. Доводилось не раз снимать М.А. Шолохова в разных ситуациях, но чаще всего дома... Скажу сразу: я никогда ни в одно издание не посылал снимки и не публиковал «свои работы». Только два раза «порадовал» меня Константин Прийма: он опубликовал один мой снимок М.А. Шолохова с воспитанниками Новочеркасского детского дома, когда они приезжали в Вешенскую за саженцами, в «Учительской газете», и второй - в журнале «Лесное хозяйство». Журналист из Киева Михаил Кокта, когда мы с ним были у Шолохова, попросил меня сделать «на память парочку снимков с писателем». Помню, я тогда подарил Кокте фотопортрет Михаила Александровича «в домашней обстановке». Гость оказался скромным человеком: не стал публиковать «себя с писателем», а дал в республиканской газете только портрет Шолохова (уместно заметить, портрет Кокта обнародовал без моего согласия!). В Вешенскую М. Кокта прислал мне газету со своей статьей о встрече с Шолоховым, где и был портрет писателя. Сам с разрешения Шолохова как-то опубликовал один снимок Михаила Александровича с детьми из города Серафимовича. Вот, пожалуй, и все! Может, поэтому М.А. Шолохов так благосклонно относился к моему присутствию в его доме, во дворе с фотоаппаратом... Позже, когда Шолохов помог мне перебраться учиться в Ленинград, он такое же исключение сделал моему коллеге по редакции фотожурналисту Василию Чумакову: долгие годы вести скромную фотолетопись жизни великого земляка. Вот как вспоминал об этом сам Василий Ильич: «День 26 января 1964 года запомнился мне на всю жизнь: впервые разговаривал я с Михаилом Александровичем Шолоховым, впервые был в его доме. (Кстати, последнюю фотографию М.А. Шолохова В. Чумаков сделает седьмого октября 1982 года!).

Накануне мне дали от редакции задание: снять встречу Шолохова с учениками волгоградской школы № 9, приехавшими в станицу Вешенскую специально, чтобы встретиться с великим писателем. Зима была снежная и морозная, Шолохов назначил встречу у себя дома. Школьники, сначала оробевшие и притихшие, быстро освоились, потому что Михаил Александрович вел себя чрезвычайно

просто, задавал понятные и близкие им вопросы, много шутил.

У меня тоже как-то незаметно спало первое напряжение, я приготовился фотографировать. Но тут увидел, что ребята обступили писателя тесным кружком и совсем загородили его от меня. Прервать их разговор я не решился, но зато поставил в удобное для съемки место стул, встал на него и начал фотографировать. Шолохов, как будто не замечавший меня до этой минуты, вдруг повернулся и спросил: «Ну что, получается у тебя?» - «Должно бы получиться, Михаил Александрович», - ответил я и подумал, что разговор окончен. Но он, видно, что-то вспомнил и продолжил: «А ты знаешь, как раньше казаков фотографировали? Когда казаки служили, каждому хотелось отослать домой фотографию. Приходят к фотографу получать карточку, а личность свою узнать не могут - фотограф лепит всех по одному трафарету. Казак и говорит: «Слухай, не я на карточке». - «Нет, - отвечает фотограф, - именно ты: рассуди, фуражка твоя, усы твои, погоны твои - точно ты, забирай-ка...» Мы все засмеялись, а Михаил Александрович спросил: «У тебя-то не так будет?»

Со школьниками волгоградскими разговаривал он долго, потом пригласил за стол. Мария Петровна сама угощала чаем, яблоками из собственного сада. В конце встречи волгоградцы повязали Михаилу Александровичу пионерский галстук - приняли его в почетные пионеры. После этого он сел подписывать им книги. Я опять фотографировал.

А когда снимки были готовы, показал их Шолохову, спросил разрешения отослать в Волгоград, школьникам. Он посмотрел и согласился.

Обратите внимание на фразу: «А когда снимки были готовы, показал их Шолохову, спросил разрешения отослать в Волгоград, школьникам. Он посмотрел и согласился». Фотожурналист показал, попросил разрешения и только потом отослал! В этом, наверное, и есть культура работы! А что вытворяют нынешние «люди с фотоаппаратами и телекамерами». Снимают без спроса, показывают, что снимут, лезут не то что в постель - лезут в душу с сапогами... Не все, конечно, но...

Вернемся к тому берегу, от которого отчалили в самом начале нашего разговора. Мне срочно надо было сделать несколько снимков в доме М.А. Шолохова: приехали важные «гости из самой столицы!». Уже на повороте к заветной калитке подвернулся мой друг станичник Леша Зубков с фотоаппаратом за пазухой. Не успел я обмолвиться, куда и по какой надобности бегу, как он ко мне: «А можно я с тобой пойду поснимаю?!» Мне бы подумать, а я: «Пошли. Времени в обрез! Гости вон уже в калитку проходят...»

Проскочили по двору. Мне-то не до Зубкова: спешу бочком протиснуться вместе с гостями, чтобы сразу «поймать первые моменты встречи» (благо, что фотоаппарат был со вспышкой: можно и при слабом освещении снимать!). Гляжу, а Михаил Александрович стоит уже в прихожей... Папироской подымливает. Настроение домашнее... Серый тонкий свитер... Серые брюки... Гости

(их двое) в уголке легкие плащи снимают. Рядом с Шолоховым - первый секретарь райкома партии чуб причесывает. В распахнутую дверь видно, как в столовой хлопочет Мария Петровна... Это сейчас долго длится описание, а тогда я все «срисовал» в одно мгновенье! Низко поклонился Михаилу Александровичу и ничего не пойму: Шолохов легонько делает знаки правой рукой, словно струйки дыма от папиросы отгоняет... Оглянулся - и все понял: мой дружок Леша уже нацелился снимать, забравшись на табурет! А знак хозяина дома еще более категоричен: погуляйте, мол, во дворе... Что и пришлось тихо сделать. Друг - на улицу и за ворота, а мне-то задание редакции надо выполнять... Через час с небольшим Михаил Александрович вышел во двор, за ним - гости... Я сделал несколько снимков, подошел поближе «для крупного плана». Шолохов вроде бы невзначай деликатно спрашивает потихоньку у меня:

- А кто это такой шустрый? Откуда ты его выписал?

Пришлось объясняться:

- Да дружок мой... С Пигаревки (Пигаревка - это хутор, что начинается сразу за станицей Вешенской) Алексей Зубков...

Шолохов добродушно улыбнулся:

- Ишь ты, а по настырности прямо-таки столичный репортер! На Зубковых это похоже... Я их хорошо знаю!

Этот случай никак не говорит о том, что Михаил Александрович был недоступен для журналистов (в том числе и фоторепортеров!). Шолохов был доступен как писатель и как человек. Но во всем любил порядок, культуру и порядочность.

Рядом с Хрущевым

Будучи в отпуске на отдыхе, Никита Сергеевич «напросился» в гости к Михаилу Александровичу. Станица Вешенская изнывала от августовской жары. Через Дон в честь приезда «высокого гостя» военные в срочном порядке были обязаны навести понтонный мост. Ну и «наводили бы» себе в удовольствие рядом с пляжем, где тогда стояли «грибки» от солнца и даже продавали мороженое... Так нет же: вздумали учинить «военные учения» в ночное время! Выдумка закончилась плачевно: один солдат, который отродясь воды в глаза не видел! - ненароком сорвался с понтонной секции и... утонул в Дону... Военные объясняли, что «на учениях всякое бывает». Как ни прятали беду, а в станице о ней, по-моему, узнали раньше самого командования округа. Мост навели. Никита Сергеевич по нему приехал вместе со своей многочисленной свитой... Правда, при спуске с базковской горы, где на взлетной полосе тогда приземлился самолет генсека, случилась еще одна беда: машина с телевизионщиками так старалась «объехать охрану», что оказалась в глубоком яру: слава богу, что водитель и операторы отделались синяками да шишками...

Перед приездом Хрущева в Вешенской, по нашим представлениям, были приняты беспрецедентные меры предосторожности. Помню, как во дворе дома моего друга детства Славки Ушакова: он жил «в двух шагах от шолоховского подворья», мальчики «без формы» заискивающе выспрашивали: «А что, молодой человек, оружие у

казаков есть?». Про таких, как ушаков, на верхнем Дону говорят: «Парень - оторви и брось!». Ушаков славно подыграл «солдатам незримого фронта»:

- Танк один есть. Паромщики сколько раз уже за ствол тросом цеплялись: на самом дне в Дону заилился... Шашки имеются, да казаки обленились их чистить: в ножнах поприржавели... А вон у соседа совсем драма домашняя вышла. Старуха посадила огурцы, а казак соляркой грядку аккуратно поливает. Бабка к нему с кулаками, а он: «Изы-ди вон, сатанистка... Тут пулемет у меня зарыт с самой гражданской... »

Хотели парни посмеяться, да звания, видать, не позволили: молча ушли со двора. Ну, а если серьезно, то охрана всюду была: ни пешему, ни конному не пройти. Но мы-то проходили.

С фотоаппаратом в кармане я оказался у самой трибуны, куда уже поднимались Хрущев, Шолохов и все-все по утвержденному списку. Почти из-под трибуны сделал несколько снимков крупным планом... Жара, пот по лицу градом, рубашка на спине к лопаткам прилипает. Никита Сергеевич подходит к микрофону, плечом к плечу становится с Шолоховым. В правой руке у гостя толстая пачка бумажек, а в левой - соломенная шляпа. Никита Сергеевич глянул на Шолохова, потом на гудящую толпу на площади и стал пытаться «установить контакт с народом»:

- Я вот тут... Гляжу такая у вас жара... А у меня, сами понимаете, на голове того...

Только Хрущев попытался провести рукой по лысине, как в микрофоне послышался тихий, но явственный голос Шолохова:

- Ничего, Никита Сергеевич, у плохого хозяина всегда хата раскрыта...

По площади - гул народный, а на трибуне-то ничего не слышно. Никита Сергеевич, видать, принял гул площади за приветствие и продолжал:

- Голова у меня того... Так что, дорогие станичники, позвольте я буду говорить в шляпе...

Возражений не последовало: Хрущев водрузил на голову шляпу, проворно положил перед микрофоном толстую пачку бумажек и стал озвучивать «свою» речь, которая нет-нет да прерывалась словами «уважаемые станичники», «дорогие товарищи...». В остальном речь генсека походила на сотни других, которые он любил произносить по поводу и без повода!

В те дни случился еще один курьез с Никитой Сергеевичем. Михаил Александрович пригласил его «пострелять уток» на вечерней зорьке. К тому времени уток на пруду, что находился за хутором Щебуняевс-ким, усиленно подкармливали с совхозного тока зерном, готовили дичь к «встрече с начальством», как говорил кладовщик. Выехали на базковскую гору, свернули вправо, в сторону озера... Вдруг Хрущев дает знаки Шолохову: мол, давай остановимся... Охрана в небольшом замешательстве: остановка в степи, рядом -кукурузное поле, к нему примыкает лесная полоса... Мало ли чего! Но... Машина плавно тормозит. Хрущев оправдывается:

- Извиняй, Михаил Александрович. Собак и тех перед охотой не кормят, а мы столько выдули... Выйдем по-маленькому...

Шолохов остался в машине, а Хрущев пошел в кукурузу. Охрана повыскакивала, по сторонам озирается: положение обязывает, служба... А Никита Сергеевич вздумал еще и «королеву полей» пообнимать, пошел початки щупать...

Вот как описывала этот эпизод одна из центральных газет (та самая, которая однажды в репортаже о посещении Хрущевым свинофермы выдала такой перл. Никита Сергеевич спрашивает: «Как живется вам?» - «Хорошо!» - шутят колхозники).

«При поездке по шолоховскому краю Н.С. Хрущев осмотрел кукурузные поля и лесные полосы - рукотворные барьеры на пути суховеев. Здесь же его случайно встретил один из лесников. Хрущев тепло с ним побеседовал. Интересно, что лесничий не растерялся и по всем правилам доложил: «Нахожусь при исполнении государственной службы: охраняю народное богатство - лес!»

На самом деле все было иначе. «Герой» этой встречи не знал, что ему делать и куда деваться. Вот что он рассказывал, когда его казаки пытали о встрече с Хрущевым: «Ну, я, значится, такое дело, возвращаюсь от кума с именин... Настроение песенное... Лошадка резвая... Гляжу, кукурузка отменная... Притормозил, наломал в бидарку качанов, прикрыл полостью старой... Только выговорил: «Но!», а тут на гредере кавалькада машин... Полагаю, что они-то меня не видят. Затаился с лошадкой у лесополосы... А тут он сам ко мне... Сам Никита Сергеевич движется... Что делать? Соскакиваю с бидарки, да сам поперед к нему... Ну, и брякнул, что так и так, мол, нахожусь при исполнении... Знал бы он это самое исполнение! Но ничего: все обошлось...

Н.С. Хрущев с супругой и всей свитой отправился в Москву, а у нас металлический понтонный мост в один миг тайком сняли и... увезли. Станичники - к Шолохову. Через какое-то время мост снова навели, но секции уже были из фанеры. Давно все забыли про ту историю: теперь берега Дона соединяет мост-красавец, который с таким трудом «пробил в высших инстанциях» М.А. Шолохов.

В театре Горького

Более чем за тридцать лет мне трижды довелось присутствовать на встречах Михаила Александровича с артистами театра и кино: на съемках фильма «Судьба человека», на премьере киноэпопеи «Тихий Дон» в станице Ве-шенской и в театре имени Горького в Ростове-на-Дону...

...На майские праздники я из Ленинграда, где тогда учился, приехал в Ростов-на-Дону. Надо было заранее договориться в какой-нибудь из газет, где можно было бы подработать во время летних каникул: стипендия была скромной, если не сказать - скудной, а у меня уже - жена, сын, словом, семья. Заглянул на Буденновский, к редактору областной газеты А.М. Суичмезову. Александр Михайлович знал меня еще по работе в Вешенской районной газете и по публикациям в «Молоте». Пообещав «не оставить молодого коллегу и земляка без хлеба насущного»,

редактор стал торопливо собирать какие-то бумаги со стола в коричневую кожаную папку с замком-змейкой:

- У нас такое событие! Позарез надо лично присутствовать. Да никаких секретов... В театре Горького «Поднятую целину» решили ставить... Михаил Александрович Шолохов приехал на встречу.

Не сразу, но упросил Суичмезова взять меня с собой на том условии, что я не стану рта открывать и буду «ниже травы и тише воды».

Это было 8 мая 1963 года. Не скажу, что на встрече был «узкий круг», но и массовым то собрание назвать нельзя. Словом, на встрече были те, кого партийные идеологи сочли возможным пригласить, да кто, как я сам, сумели проникнуть в зал.

В печати тогда пространных публикаций об этой встрече не было. Я пристроился к землякам и уехал с ними на родину, в Вешенскую. Шолохов, по-моему, тогда остался в Ростове. Об этой встрече мне никогда до этого не приходилось писать.

Как пришлось позже сожалеть, что не было с собой магнитофона! Записи в блокноте остались непростительно скудными: не думал в те мгновения, что когда-то «все это» понадобится. Теперь, - через десятилетия! - о том далеком, но памятном для меня событии можно рассказать с точностью почти до единого слова. Дело в том, что, спустя 27 лет, 9 января 1990 года мой земляк Григорий Сивово-лов - автор книг о Шолохове и героях его произведений («Тихий Дон»: рассказы о прототипах» и «Михаил Шолохов. Страницы биографии». Эти книги с автографами Г. Сивоволова хранятся в нашей семейной библиотеке) -подарил мне «Стенограмму встречи М.А. Шолохова с коллективом Ростовского театра имени Горького, а также с писателями, научными работниками, работниками идеологического отдела обкома КПСС, культпросветучрежде-ний». Стенограмма стала неоценимым подспорьем к моим записям той давней встречи, что хранились в блокноте. Разговор на встрече повел тогдашний идеолог области Михаил Фоменко - один из наиболее интеллигентных и уважаемых в творческой среде партийных работников. Помню, Шолохов с первых минут как-то полушутя сразу снял налет официоза...

Михаил Кузьмич поправил очки в тонкой изящной оправе, бегло окинул цепким взглядом присутствующих:

- Мы с вами собрались, товарищи, для того, чтобы поговорить о том, как идет подготовка к постановке спектакля по роману Михаила Александровича Шолохова «Поднятая целина».

Фоменко сделал небольшую паузу, посмотрел на Шолохова, потом на главного режиссера театра Энвера Бейбутова:

- Мы собрались, чтобы выслушать, как театр намерен реализовать свои замыслы, выслушать и учесть замечания и пожелания Михаила Александровича...

Михаил Александрович глянул на Фоменко, потом неожиданно обратился к участникам встречи:

- Мы с моим другом Юрием Андреевичем Ждановым тут вот обменялись мнением... Вот ведь «беда», когда вопросы идеологической работы попадают в же-

лезные руки Михаила Кузьмича: берется он, конечно, цепко, с этакой, знаете, хваткой... И вот эту нашу беседу сразу хочет поставить на официальную ногу. Даже президиум есть!

- Можно и без президиума, - подхватывает Фоменко. - Ничего не помешает разговору неофициальному.

- Вот-вот! - еще больше разряжает напряженность Шолохов. - Мне кажется, нам надо попроще поговорить. Мы иногда принимаем сугубую принципиальность... Я вообще официоз в творчестве не принимаю всерьез... Давайте попроще, уважительно и требовательно...

Михаил Александрович с первых мгновений сумел придать беседе действительно дружеский разговор и так просто себя повел, что создавалось такое впечатление, что он пришел в театр не говорить и обсуждать, а слушать других.

Главный режиссер Энвер Бейбутов за эти полторы-две минуты совсем «пришел в себя» и спокойно начал:

- Собственно, я долго говорить не буду. Работу над пьесой мы начали. Весь коллектив одобрил инсценировку. Но нас очень волнует и тревожит то, как посмотрит на пьесу Михаил Александрович... Над пьесой мы пока работаем за столом, имея под руками два тома романа. Коллектив настроен творчески... Нам хочется услышать ваше мнение, Михаил Александрович, о композиции сценического варианта «Поднятой целины», ваши соображения о главных действующих лицах...

Писатель Александр Бахарев поинтересовался, распределены ли роли, известно ли кто и кого из героев играет...

Ведущий предоставил слово А. Суичмезову как драматургу, тесно связанному с театром Горького, на сцене которого уже шли его пьесы.

- Я очень внимательно прочитал инсценировку Петра Демина, - Суичмезов достал из коричневой папки несколько страничек, положил на стол, потом отодвинул их чуть в сторону. - Конечно, невозможно воплотить на сцене роман в том виде, как он создан автором, но похвально настойчивое стремление коллектива театра поставить «Поднятую целину» на этой сцене. У театра свои законы. Особенности такого жанра, как пьеса, требуют своеобразного построения сцен и событий. Общее впечатление от пьесы хорошее. Драматург сумел бережно сохранить суть романа. Большая ответственность ложится на актеров, режиссера и художника: ведь вторая книга романа впервые в стране появляется на сцене.

- Химики могут анализировать то или иное явление с использованием едких химических реактивов, - начал издалека профессор, ректор РГУ Юрий Жданов - сын А.А. Жданова, которого Шолохов хорошо знал, и зять Сталина, которого Шолохов знал еще лучше! - думаю, что это смелая и ответственная задача - инсценировать «Поднятую целину»... В целом это удалось. Тем не менее чувство некоторого сомнения у меня существует. Какого оно рода? Мне представляется, что инсценировка напрасно ограничена лишь второй частью романа. Создается впечатление некоторого разрыва судеб героев... От чего хотелось бы

предостеречь театр? Условия инсценировки ограничены рамками. Это привело к тому, что произведение получает характер бытовой драмы, а это - трагедия! Главные действующие лица гибнут. Мы знаем, за что гибнут. При оптимистическом характере произведения эти трагические моменты нужно положить в основу...

Шолохов внимательно слушал ораторов, раза два перекинулся с Фоменко краткими фразами, которые зал не мог слышать... При всем уважении к Суичмезову и Жданову присутствующие потихоньку переговаривались, отпускали реплики... хотя все было в рамках приличия.

Только Михаил Александрович произнес первую фразу: «Мне не хотелось бы, чтобы наш разговор носил сугубо официальный характер», участники встречи мгновенно притихли и стали с неподдельным интересом прислушиваться к каждому слову Шолохова.

- Давайте говорить об искусстве, - писатель уже завладел залом. - Я инсценировку всю не читал и замечаний по ней делать не собираюсь... Прочитал восемнадцать страниц, подумал, что нет надобности читать. Здесь не чувство авторской ревности, а закономерность чувства автора...

Михаил Александрович на несколько мгновений смолк, словно перебирая в памяти тяжкие годы рождения, гибели и возрождения «Поднятой целины», любимых до боли в сердце героев романа, слегка побарабанил пальцами правой руки по столу, чуть прищурил большие серо-голубые глаза... Далее он так повел беседу, словно рассуждал сам с собой, сверяя каждое слово с внутренним движением души. Шолохов не критиковал, не спешил дать советы, указания: он именно рассуждал:

- Тот или иной эпизод я мог бы создать по-своему... Я мог бы сделать его не так... Я необъективен здесь...

Мне почему-то показалось в этот миг, что Шолохов внутренне не очень-то рад, что герои его романа станут ходить по сцене, говорить в зал то, что уже сказано в книгах... Хотя ведь десятки писателей не только в России, но и на Западе часто становятся «звездами» именно благодаря экранам кино и сценам театров... При этом критики взахлеб глаголят о второй жизни произведений: рассказов, повестей, новелл, романов... Внешнее состояние всего поведения писателя: спокойного, без высоких эмоций и улыбчивой радости, стало (по крайней мере для меня!) логическим продолжением его откровенных размышлений:

- Я всегда уклонялся от перевода моих произведений на экраны и остаюсь при мнении, что прозаические произведения, как бы они не были известны, не поддаются инсценировке или экранизации. Вспомните судьбу повести Фурманова. Фильм «Чапаев» задавил повесть. Происходит два процесса: либо фильм давит прозаическое произведение, либо вообще фильм выходит сам по себе... Я считаю, что книга «Тихий Дон» значительно лучше фильма. То же самое и с «Поднятой целиной». Другое дело -«Судьба человека»! Это - сценарий, это живая ткань для создания фильма, для экранизации... Нужны только хорошие артисты.

Тут Михаил Александрович сделал продолжительную паузу, словно почувствовал какую-то внутреннюю неловкость, что говорит о своих произведениях... Мне казалось, что Шолохов все же продолжит разговор о «Поднятой целине», но размышления писателя поднялись выше конкретной инсценировки в конкретном театре. Шолохов говорил о настоящем искусстве:

- Театр - это большое искусство! Но только тогда, когда театр идет от жизни, от правды: не мелкой натуральной, а настоящей правды от народного большого искусства... Хорошим спектакль в театре может быть тогда, когда он стремится показывать жизнь, понимать ее корни. За последние десять лет я замечаю, как у нас в театрах почему-то стало традицией уходить от жизни... Вот иногда смотришь спектакль в театре или по телевидению, слушаешь по радио, как говорят артисты или артистки, и видишь, как это все неправдоподобно! На сцене все должно быть так, как в жизни. Театр отошел от жизни. Нельзя, чтобы был разрыв между сценой и реальностью бытия нашего. Если не веришь кинофильму, спектаклю - значит, это произведение не достигло цели: нет контакта со зрителем. Зритель понимает, что в жизни все это не так! Это происходит от того, что мы не приобщаемся к жизни.

М.А. Шолохов размышлял о театре, об искусстве и о жизни. Не говорил об инсценировке «Поднятой целины»... Но у меня в блокноте той поры сохранилась такая фраза между записями его выступления: «Говорит о театре вообще, но ведь это - прямые советы, как поставить «Поднятую целину» на ростовской сцене!» В зале - тишина; ненавязчивые слова Шолохова, как добрые семена, падают в благодатную почву, волнуют души и сердца:

- Мы говорим о школе Станиславского и Немировича-Данченко. По словам же Панаевой, при крепостном праве не было школ, а пьесы ставились. Я не верю, что так бывает в жизни, когда вижу игру, слушаю... Как-то неестественно разговаривают на сцене театра или по радио. Это какой-то изысканный трафарет. Нельзя ли приблизиться к жизни, чтобы не было разрыва между рампой и зрителем. Я уже не говорю о том, что много серых, плохих пьес появилось. Драматическое произведение требует напряженной работы огромного коллектива и каждого актера в отдельности.

Я вспоминаю, когда Владимир Иванович Немирович-Данченко пришел ко мне: я жил в те дни в Москве. Как сейчас помню: подтянут, аккуратно подстриженная бородка... Прошелся по комнатке и говорит: «Напишите пьесу для художественного театра». Я сказал, что это не просто, что я не драматург. Он стал уговаривать: «Ну что вам стоит?»... Нет, не представляю драматурга, который мог бы за месяц написать пьесу!

Как Шолохов в любой ситуации умел чувствовать настрой собеседников! За долгие годы не раз приходилось наблюдать, как он ловко в нужный момент переводил беседу с одной темы на другую, вызывал новую волну интереса у тех, с кем общался. Он мог говорить с Гагариным о космосе и тут же одной фразой - «на зорьке едем на рыбалку» - спуститься с небес на землю. Как говорится, чего ждали в зале, то и услышали: "1*

120

- Вернемся к нашему разговору. Надо не отрываться от жизни, улавливать и видеть ее изменения. Раньше, скажем, казак, взявшись за чапиги, шел за плугом, а плуг этот не спеша тянули быки. Не спеша по вспаханному полю прыгали и грачи, охотясь за червями. Потом пахать стали с помощью трактора. Трактор движется быстрее, чем волы, и грачи стали быстрее поспевать за плугом... Надо поспевать за жизнью, быть наблюдательным.

- Как поставить «Поднятую целину»!? - задает сам себе вопрос Шолохов и продолжает: - Надо понять главное, ради чего мы это делаем. Здесь Юрий Андреевич прав: ставить так, чтобы не получилось мелодрамы: Луш-ка, Макар... Я понимаю ростовский театр: нужно выйти с какой-то своей пьесой. Для этого многое нужно. Прежде всего, чтобы не было неправдоподобия. А как это будет на сцене! Воплотит ли артист черты Макара, видит ли он Макара, знает ли таких людей, как Макар? Я бы считал, если вы всерьез беретесь, то артистам нужно побывать в казачьих хуторах, не сидеть в Ростове: надо видеть жизнь низов.

Шолохов не отделывается общей фразой «видеть жизнь низов», а ярко и образно переходит к деталям познания этой самой жизни:

- Вот такая, к примеру, бытовая подробность: походка казака. Раньше... работали на волах и лошадях, так и ходили медленно...

Михаил Александрович для пущей убедительности под улыбки участников встречи показывает, как казаки ходили за плугом, рядом с лошадью.

- Появился трактор: стали ходить быстрей. Сейчас походка совершенно изменилась. Я не хочу все уподобить внешней форме, но как-то надо поспевать за жизнью. А у вас ничего не меняется: человек на сцене все с теми же модуляциями...

Шолохов резко поворачивается к режиссеру театра Бейбутову, словно лично ему советует:

- Вам надо посмотреть на казачек!

В зале сдержанный хохот: Бейбутов, по-моему, доволен таким неожиданным вниманием к его персоне, пытается поклониться в сторону Шолохова, а он уже снова о женщинах:

- Каждая женщина хороша по-своему! Есть врожденная грация. Посмотрите, как казачка поправляет прическу, как мечет взгляд... И тут же - Нагульнов всегда со своей осанкой. Нужно, чтобы зритель видел эту прелесть на сцене. Надо суметь это все показать! А весь аромат этот трудно передать в условиях Ростова. Нужно, чтобы на сцене были живые люди... А то - школа, школа... Школа - сама жизнь: если вы оторвались от жизни, то вам никто не поверит.

В ранней юности мне довелось прочитать рассказы Шолохова и роман «Тихий Дон». Поражался, что все написано нашенским языком, но с какой точностью подобраны слова, как выстроены фразы, предложения, какой поразительной силы разговорная речь! И на той встрече Шолохов не забыл о главном изобразительном инструменте и писателя и актера:

- Обратите внимание на язык, произношение, манеру говорить на Дону. В самом начале я злоупотреблял немножко говором... Но тут надо бережно сохранить мягкое южно-российское произношение тысячелетий. Все это имеет существенное значение для общения со зрителем. Что еще хотелось бы посоветовать? Сделайте добротно. Не стоит спешить (золотое правило, которому сам Шолохов следовал всю жизнь!), чтобы выйти к людям с недоноском. Материал для пьесы, для спектакля есть, а остальное - дело ваше. Донесете ли вы до зрителя аромат донской степи -это уже ваше дело, дело вашего таланта. Пьеса - это плод всего коллектива. Мне бы хотелось, чтобы у вас вышел хороший спектакль, с которым бы вы вышли на большую сцену. Действуйте без спешки, футбольной горячки. Искусство требует большого внимания...

Шолохов пристально смотрит на Фоменко, потом на артистов:

- Если будете делать все под таким руководством, надо, чтобы наш идеологический вождь пошел на какие-то затраты. Поезжайте в станицы и хутора, посмотрите на казаков и казачек. Можно поехать в Каменск, в Вешки и другие места. Нужно, чтобы вы присмотрелись к казачьим традициям в глубинке. Надо сохранить колорит речи, передать аромат быта казачьего... Это - мои добрые пожелания как автора «Поднятой целины».

Под аплодисменты, адресованные автору романа, М. Фоменко «полностью соглашался» с Шолоховым, что работать над инсценировкой надо без торопливости, нужно поразмыслить, повстречаться с писателями Виталием Закруткиным, Анатолием Калининым, создать спектакль, который был бы поставлен не только в Ростове, но и на всесоюзной сцене в Москве...

Заключительную речь идеолога партии прервал кто-то из артистов громкой репликой из зала:

- Михаил Александрович, а мы сумеем встретиться с вами в процессе работы над спектаклем?

Шолохов живо откликнулся:

- Мне думается, что это наш предварительный творческий разговор для того, чтобы затем каждый из нас осмыслил его содержание по-своему. Очень много полезного в том, что говорил Александр Михайлович Суичме-зов. Прав Юрий Андреевич Жданов в своих опасениях, чтобы инсценировка не переросла в бытовую драму. Нужно как-то коллективно обсудить. Нам надо еще увидеться, чтобы не получилось так, что вы сделаете спектакль, а он окажется негодным, мертворожденным. Здесь совершенно разные соображения. Мы все поразному подходим к неиспеченному пирогу. Дорогой Юрий Андреевич смотрит со своей точки зрения: химическая реакция, она тоже имеет значение, но если реакция будет не в нашу пользу, то и Юрий Андреевич не уйдет от разговора, от участия в налаживании нужной реакции. Нам трудно судить. Здесь Александр Суичмезов ближе к судье: он как драматург более в этом деле сведущ, в этом виде искусства он ближе к театру... Может, мы соберемся: пишущие наши люди, журналисты, преподаватели, занятые в основном гуманитарными науками, все посмотрим и все обсудим. Больше встреч. Мне хотелось, чтобы

хороший спектакль был. Я очень рад, что с вами встретился.

...Надо заметить, что спектакль «Поднятая целина» удался на ростовской сцене и с восторгом был принят в Москве. И не только на Дону и в столице, но и в других театрах страны. Столько лет минуло с той памятной встречи, а как свежи советы писателя актерам, как точно его определение предназначения театра и актеров. Публикую так пространно высказывания М.А. Шолохова с доброй надеждой, что мысли Шолохова через десятилетия дойдут и до тех, кто в наши дни и позже будет соприкасаться с бессмертными творениями М.А. Шолохова, чтобы вывести героев его произведений на сцену или на экран. Да разве только о шолоховских произведениях речь: гений России говорил и мыслил шире своего личного, хотя и огромного! - мира созидания! Право, стоит помнить о шолоховском взгляде на инсценировку и экранизацию любого произведения: будь то «Слово о полку Игореве» или новелла неизвестного молодого автора.

На родной земле

Трудно даже представить, сколько верст мы с Константином Приймой проехали и прошли по шолоховским местам на верхнем Дону, когда он собирал материалы для своих книг, а я писал для газет путевые заметки, сценарии для телевизионных фильмов... Как-то Константин Иванович позвонил мне и сказал в трубку одно слово: «Готова!» Мне не надо было думать, что у него «готово»: я знал, что со дня на день он заканчивает рукопись книги «Тихий Дон» сражается». Многие главы он давал мне читать, часть из них уже опубликовал в местных газетах, пробился и в центральные... Надо было получить «добро» от Михаила Александровича на публикацию рукописи отдельной книгой. Договорились, что я свои дела приурочу к его, и мы вместе поедем в Вешки. Вдруг поздней ночью раздается звонок от Приймы: «Надо срочно ехать в Миллерово. Только что говорил с первым секретарем горкома партии Владленом Логачевым. Михаил Александрович завтра с «Тихим Доном» из Москвы возвращается. Выходит в Миллерово...»

На станцию мы приехали «своим» транспортом часа за полтора до прихода поезда. Где-то через час на вокзал подошел Владлен Тихонович и предупредил:

- Для длинных бесед время вряд ли найдется: Михаил Александрович так торопится домой... Говорит, устал хлебать московские щи...

И в самом деле: не успел Шолохов выйти из вагона, как стал тут же искать глазами «своего» водителя из Вешек и подгонять всех встречающих:

- По коням, ребята, по коням... Что у кого - по дороге все... Поехали, поехали...

Километров через тридцать «головная» машина вильнула в сторону леса и остановилась возле огромного куста терновника. Шолохов и Логачев вышли «поразмяться»... Мы стали возле машины. И вдруг Шолохов машет нам рукой:

- Вы что же это, землячки дорогие, решили меня всю дорогу побасенками потчевать, как Логачев?

121

- Так я тут вроде бы и не хозяин, - шутил Логачев. -Это в городе я - атаман.

Но по его знаку рукой водитель уже тащил к терновнику огромный зеленый полог... И в два мига, коль не в миг стол в зеленом ресторане был накрыт. По-мужски грубовато, но пища была вся домашняя. Сало с чесноком, отварные яйца, картошка горячая, укутанная в махровое полотенце вместе с чугунком, зелень всякая, два отменных толстопузых леща с икрой, отварная говядина, огурцы и помидоры в банках...

Усталость улетучивалась с каждым мгновением. Шолохов был в приподнятом настроении. Шутил, смеялся... Потянулся в сторону, сорвал пучочек чабреца:

- Вот это эликсир! Какая красотища у нас, братцы! дыхнешь - и сердце холонеет, душа замирает... Не люблю я Москву... Вообще - города недолюбливаю... Угнетают они сельского вольника...

Константин Иванович то и дело суетился с толстой коричневой папкой: то открывал ее, то совал за спину... Пустел своей суровостью мужской стол на степном просторе... Пара коньячных бутылок уже светилась своей пустотой в косых лучах солнца...

После очередной манипуляции с коричневой папкой Шолохов не выдержал:

- Чего ты, таманец, все ерзаешь, как на иголках? Выкладывай. Тут все свои: секреты таить не от кого...

- Да тут, Михаил Александрович, дело-то вроде личного характера. - Прийма машинально достал из папки толстую пачку: то была рукопись книги...

- Какие, Костя, могут быть личные дела в мужской компании?!

Михаил Александрович взял у Приймы рукопись. На первой страничке было напечатано «Тихий Дон» сражается». Шолохов на несколько минут углубился в чтение: одна страничка, вторая, третья... Погасла папироска... Голова Шолохова то наклонялась вправо, то слегка вскидывалась вверх, взгляд то пробегал по строчкам, то останавливался на каком-то абзаце...

Неожиданно Шолохов прервал чтение и, как мне показалось, на полном серьезе спросил Прийму:

- Надеюсь в твоих изысканиях нет контры? Не хмурься! Я тебе верю... Дай ручку...

От волнения Прийма выронил ручку в траву: у него были ампутированы два пальца на правой руке. Шолохов нащупал в траве шариковую ручку, положил к себе на колено рукопись книги и на первой страничке вверху в левом углу четко вывел: «Согласен. М. Шолохов». Так, Михаил Александрович в степи, на родной земле благословил «Тихий Дон» сражается», который отдельными книгами вышел в Ростове-на-Дону, а затем и в Москве в издательстве «Советская Россия». Именно за этот уникальный труд К.И. Прийма получил звание доктора филологических наук, а более 400 различных документов, собранных им при подготовке рукописи, сегодня бережно хранятся в Ростовском областном краеведческом музее. Так был подведен итог пятнадцатилетнего труда. В автографах на подаренных книгах мне особенно дороги такие его строки: «...всегда помню, как ты сфотографировал М.А. Шолохо-

ва и меня на пороге его дома» и «...в память наших встреч у М.А. Шолохова...»

Здесь, на мой взгляд, уместно сделать небольшое отступление и вспомнить одну работу на эту же тему профессора В. Гуры. Не будем судить о ценности самого исследования столичного доктора наук: оставим это для научных критиков.

Лично меня тревожит другое: многие «исследователи» и «воспоминатели» слишком часто (особенно в последнее время!) грешат неточностями, пытаются выдать желаемое за действительное, рассказать о том, чего не было. Кое-кто до сих пор не знает, в какую сторону открывается калитка на шолоховское подворье, а пишет о встречах и беседах с Шолоховым... Время и бог им судья. И все же... Издательство «Советский писатель» в аннотации к монографии В. Гуры «Как создавался «Тихий Дон», да и сам автор в предисловии и в нескольких местах в тексте утверждает, что у него, профессора Гуры! - «состоялись встречи и беседы с Шолоховым в Вешенской» (в книге стр. 9, 113, 118 и др.). А вот факт, подтвержденный самим Шолоховым. Станица Вешенс-кая. Дом М.А. Шолохова. 16 июля 1980 года. Мы с литературоведом К. Приймой у Михаила Александровича... Сделал несколько снимков... Константин Иванович к тому времени практически закончил уникальную исследовательскую работу «К творческой истории «Тихого Дона» (через год после встречи с Шолоховым эта работа будет включена в сборник К. Приймы «С веком наравне» и выйдет в Ростове-на-Дону). Помню, Прийма на полном серьезе собирался «озвучить» весь текст, но Михаил Александрович его остановил на первой же странице:

- Читать я и сам умею... Ты давай о том, где и в чем сомнения имеются...

Один за другим посыпались вопросы. Шолохов попыхивал папироской, внимательно слушал, отвечал то пространно, то одной фразой... Дошла очередь и до профессора Гуры. Слышу Прийма спрашивает:

- Скажите, а где и когда вы встречались с Гурой? Он что у вас дома бывал или в Москве?

- Да не встречался я с ним в жизни никогда... Ну, а раз не имел чести видеться, значит, и не беседовал!

- Как же так, - взрывается Прийма. - Ведь профессор пишет раз, пишет два... Пишет три! И как пишет: чуть ли он не жил прямо у вас в доме и каждый день беседовал за чашкой чая...

Вижу, что Прийма не просто потрясен таким сообщением Шолохова: он открыто негодует и не скрывает своего возмущения! Но тут же находит выход из создавшегося положения:

- Да кто же это поверит нам, что вы не имели чести беседовать со столичным светилой?

У Приймы была «мертвая хватка» и хорошая привычка: все записать: что сказано, где, когда, да еще и заполучить письменное подтверждение у того, кто это все сказал. Так он поступил и в тот момент в доме писателя: он стал просить Михаила Александровича «лично написать несколько слов по этому поводу». А вот как о тех

122

минутах рассказывает сам Прийма в книге «С веком наравне».

- Расскажите, пожалуйста, Михаил Александрович, когда же он (Гура) беседовал с вами и о чем? - спросил я писателя.

- В том-то и дело, что это - одно бахвальство! - ответил Михаил Александрович и, взяв документ, относящийся к этому вопросу, Шолохов написал:

«Творческих бесед у меня с т. Гурой не было.

М. Шолохов».

6.07.80 г.

И что же дальше? А дальше вот что. В том же 1980 году доктор филологических наук, профессор В.В. Гура опять в «Советском писателе» издает монографию «Как создавался «Тихий Дон». (Однажды по поводу этой работы Михаил Александрович скажет своей супруге Марии Петровне: «Ты глянь, Маруся, оказывается, Гура знает, как создавался «Тихий Дон»! А мы и не ведали... Это надо ж!). Под портретом (нет, не Шолохова, а Гуры!) читаем: «Автор... широко использует личные впечатления от встреч с М.А. Шолоховым...» И дальше по тексту: «Не окончив Каргинско-го училища, - рассказывал мне Шолохов...» «Когда, беседуя с Шолоховым в Вешенской, я спросил, с чего начать знакомство с «натурой» его романа, писатель назвал самые живописные места, раскинувшиеся вниз по течению Дона, от Вешенской до Еланской. От старинного Вешенского собора я шел той дорогой, которой после принятия присяги возвращался с товарищами на хутор Григорий Мелехов...» Ну, и так далее и тому подобное. Что тут можно сказать? Привирает профессор. Вроде бы грубовато для доктора филологических наук! Скажем помягче: профессор просто фантазирует и сам верит в свои измышления! Ничего не попишешь: в жизни и не такое случается. Помните слова из песни: «Что-то с памятью моей стало: все, что было не со мной, помню!». Понятно, что со временем многое стирается из памяти, ускользают детали разговора, забываются точные даты встреч... Такое возможно. Но зачем же выдумывать и сочинять то, чего в жизни не было, вспоминать о встречах, которых не было, приписывать Шолохову то, чего он не делал (был пулеметчиком, чоновцем, командовал отрядом красногвардейцев в 250 человек, служил в Красной Армии, был активным комсомольцем, а по утверждению того же Гуры «выходец из трудовой семьи, юный Шолохов с оружием в руках участвовал в становлении Советской власти на Дону»... А сам М.А. Шолохов: ни у белых, ни у красных не служил, не был, не состоял в комсомоле, не участвовал... Роман написал не о борьбе красных, а о борьбе белых с красными... Так что не надо ничего у Шолохова отнимать, но не надо ничего Шолохову и приписывать из того, чего не было и быть не могло! Так что, чтобы знать Шолохова, надо читать самого Шолохова. Как он сам сказал: «Не люблю увековечиваться. Книги - вот это да!». Печально, что с каждым годом все меньше и меньше остается на земле людей, которые знают Шолохова не по книжкам. Люди, хорошо

знавшие писателя, уходят, а... книжки о Шолохове остаются жить. И беда тут в том, что рядом с правдивыми изданиями мостятся на полках (да и в головах людей!) и те, в которых, скажем мягко! - полуправда выдается за истину... Сошлюсь еще на один пример. В книге «Путь Шолохова. Творческая биография» И. Лежнев сообщает, что хутор Татарский из романа «Тихий Дон» - это реально существовавший на верхнем Дону хутор Калиновский, где М. Шолохов жил в период работы над начальными главами романа... «Это подтвердил мне автор (Шолохов)». Во-первых, хутор Калиновский никуда не девался: он жив и поныне! А во-вторых, как писатель мог подтвердить то, чего никогда не было: М.А. Шолохов ни дня не жил в хуторе Кали-новском и, конечно же! - не писал в том хуторе ни последних, ни начальных глав романа «Тихий Дон»! Чушь какая-то, да и только! Помните, по роману Григорий Мелехов попадает в Новороссийск. И. Лежнев пишет, что сам Шолохов говорил ему: «После разгрома Деникина в Новороссийске находилось от 80 до 100 тысяч белых войск. Вся эта масса, за исключением уехавших в эмиграцию, влилась в Первую Конную армию...» Прервем это сомнительное для Шолохова высказывание. Автор умалчивает, когда и где комментировал это событие Шолохов, а потому у меня как у читателя - на душе сомнение... Но я хорошо помню, как в мае 1957 года на встрече с молодежью станицы Шолохов сказал, что Григорий Мелехов «оказался в Новороссийске в числе таких же, как он... А их было ох, как много. Тысяч двадцать... » Чувствуете разницу: 80 - 100 и 20! Позже мне удалось найти официальную цифру («История гражданской войны в СССР», т. 4. М. 1959, с. 299) - она оказалась близкой к той, что назвал тогда Шолохов в Вешенской: в «Новороссийске частями Красной Армии было взято в плен 22 тысячи белогвардейских солдат и офицеров...» Вроде бы мелочь: стоит ли придираться... Ну, оговорился исследователь, не проверил, не расслышал, наконец... Но тогда и не надо цитировать то, что Шолохов не говорил: такие «цитаты» никак не придают убедительности и правдивости никакому исследованию и тем более - не делают чести авторам. Так что и исследования о жизни и творчестве М.А. Шолохова надо иногда исследовать, чтобы не уйти по кривой дорожке в сторону от истины. Именно такого правила придерживался К. Прийма, когда старался уточнить лично у Шолохова даже малую деталь: будь она из жизни самого писателя или героев его произведений. Потому и книга его увидела свет только после того, как М.А. Шолохов вывел на углу странички рукописи «Согласен» и поставил свою подпись.

...Не успел тогда хозяин рукописи поблагодарить Шолохова за «такое высокое доверие», как Михаил Александрович приподнял голову, насторожился:

- Тихо, братцы! Замрите! Перепел бьет...

К самому терновнику косым клином выходило люцерновое поле: именно там звонко забил перепел... Через минуту-другую ему отозвался другой, третий... Шолохов безмолвно упреждал всех нас приподнятой правой рукой,

123

чтобы мы и «пару изо рта не смели выпустить...». Не такие ли мгновения подвигли Виталия Закруткина написать о Шолохове такие строки: «Михаил Александрович - страстный охотник. Поздней осенью он бродит с ружьем и собакой, отыскивая в бурьянах табунки куропаток. После первой доброй пороши любит пройтись по заячьим следам на снегу, подышать морозным воздухом степи. А иногда уложит в автомобиль солдатскую палатку, ружье, патроны и чуть ли не на месяц уезжает куда-нибудь за тридевять земель от Вешенской на Урал или в Казахстан, - чтобы утренними и вечерними зорями посидеть на берегу пустынного, упрятанного в глухомани озера. Никогда он не гонится за количеством охотничьих трофеев, хотя по-человечески гордится тем, что добыто. Он очень любит часы, проведенные наедине с природой, когда никто и ничто не мешает всматриваться и вслушиваться в то, как живет земля». Да, знал Виталий Закруткин - сам заядлый охотник, всю жизнь по-юношески влюбленный в отчий родной край, что писал... Еще раньше Александр Серафимович тонко и точно подметил, что Шолохов «страстно любит свою степь, с ее суховеями, то знойным, то ласковым солнцем, с ее оврагами, перелесками, с ее зверями и птицами. Он страстно любит свой Тихий Дон, который, ласково изогнувшись, так мягко, нежно обняв станицу зелеными берегами, создал удивительно уютный, задушевный, тихий, чуть задумчивый уголок... »

.. .В люцерне взахлеб били перепела. На другом конце терновника, словно поперхнувшись колоском, трижды сипло прокричал молодой самец куропатки: «Чуфырь... Чуфырь... Чуфырь... » В кряжистых дубах, что столпились в красноглинистом буераке в полсотни метров от нашего стана, затурчали горлицы... В старой борозде испуганно свистнул суслик и замолк... А над лесом медленными кругами взбирался ввысь на охоту степной орел, зорко высматривая добычу... А мне подумалось: это и есть те мгновения для Шолохова, «когда никто и ничто не мешает всматриваться и вслушиваться в то, как живет земля».

Секретный пакет

В годы работы в аппарате Ростовского обкома партии (а мне довелось пройти эту «школу» от инструктора до помощника первого секретаря) нередко приходилось исполнять роль обыкновенного курьера: отвозить в Центральный Комитет секретные бумаги и вручать их кому-то из начальства лично. В тот памятный день садился в поезд «Тихий Дон» с увесистым пакетом в двадцать четыре ученических тетради. Ценность и «секретность» этих тоненьких тетрадей, сдавленных десятилетиями тайного хранения, была в том, что то были рукописи писателя Федора Крюкова... (Того самого Крюкова, которому противники Шолохова приписывали, - да и приписывают до сих пор! - авторство «Тихого Дона», рукопись которого он вез во время отступления белых в «заветном сундучке», потерянном где-то на Кубани... Мифический «сундучок» якобы потом попал к Шолохову... Один «искатель правды» опубликует этот домысел на Дону, а другой «разоблачитель и обустроитель России» перепечатает эту ложь в Париже... Прервем эту тему: вернемся к ней чуть попозже...).

... В Москву поезд «Тихий Дон» прибыл точно в означенное время: тогда почти всерьез говорили, что по расписанию движения поездов можно сверять часы. Позвонил в приемную «начальника», которому предназначался груз, мне назвали номер машины, которая придет за мной на Казанский вокзал (не за мной, конечно, а за пакетом, к которому я был приставлен).

Мне перед отправкой в Москву не очень-то объясняли, откуда в обкоме партии оказались тетради Крюкова. Но, как выяснилось позже, к их «поиску и получению» приложили руку «специалисты из органов». В ту пору главным бухгалтером в клинике Северо-Кавказского военного округа, что на улице Пушкинской, работал скромный и тихий уроженец Кубани - племянник тетки Федора Крюкова. У него-то и хранились те самые тоненькие тетрадки с выцветшими от времени голубоватыми обложками, что теперь были у меня в пакете. Меня никто не предупреждал, что нельзя полистать тетради, а упакованы они были до небрежности просто: завернуты в серую бумагу и перетянуты крест-накрест обыкновенным шпагатом, без печатей и сургуча... Дело прошлое, но, пусть простит меня бывшее руководство, тетради я прочитал «от корки до корки». И не сожалею! Что в них было? Скажу сразу: ничего даже «похожего на прозу Шолохова!» Рукописи носили отрывочный характер. Скорее всего - это были писательские «заготовки» к очеркам или путевым заметкам. И не более! В чем не откажешь автору записок, так это в описании казачьего быта... Помню, как ярко и образно описан Казачий круг и парад на площади перед собором в городе Новочеркасске! Автор так подробно описывает казачье снаряжение, сбруи лошадиные, амуницию, сам «порядок встречи господ», но трудно понять, ради чего и для чего такое живописание... В одном из отрывков Крюков пытается дать «расстановку сил на Дону», но пишет об этом так, что, как мне показалось, сам в конце концов запутывается в «донской коловерти» и снова переходит «к лицезрению парада на соборной площади»...

Всего через двадцать минут пришла машина с названным мне номером, а еще минут через пятнадцать я уже был в девятом подъезде, откуда было велено снова позвонить в приемную. Хорошо помню, что после звонка «сверху» меня без оформления пропуска (редчайший случай!) пригласили пройти в вестибюль, где меня уже ждал... Все можно было представить, но тут от неожиданности я чуть пакет на пол не выронил: меня встречал бывший мой «шеф» по сектору печати, радио и телевидения Ростовского обкома партии, а теперь, как выяснилось тут же, - заведующий секретариатом отдела культуры ЦК КПСС Николай Дмитриевич Шкиль. Протягиваю ему «секретный» пакет, а он: «Нет, нет... Вручишь лично заведующему товарищу Шауро. Подобные депеши так принято передавать: из рук - в руки...»

Хозяин кабинета, после доклада по телефону секретарши, приоткрыл дверь и пропустил меня на ковровую дорожку. Из рук в руки передать тетради не удалось: заведующий кивком головы показал на приставной столик, куда я и положил пакет. Только присел на стул, как слышу одно слово:

124

- Читал?! - и тут же: - Не мог не прочитать! Ну, и как?!

Не скажу, что я растерялся, но, честно признаться,

чувствовал себя не совсем уютно даже на мягком стуле, но, когда хозяин кабинета сел к столику напротив меня, несколько осмелел:

- Ночью в поездке все прочитал... Нынче днем кое-что перелистал... Шолоховской прозой и не пахнет! Но о казаках пишет со знанием быта...

На этом вся беседа о рукописях и закончилась. Заведующий отделом встал и, покосившись на «посылку с Дона», с горечью в голосе проговорил:

- Шолоховым не пахнет, а вони на весь мир...

Хозяин кабинета, как мне показалось, совсем забыл

про мое присутствие: он куда-то звонил «по вертушке» с золотым гербом на аппарате, отпивал мелкими глотками розовый чай из тонкого стакана, перелистывал какие-то бумаги на столе... Слышу, как пригласил к себе Шкиля... Как из небытия возник в кабинете «весь внимание» Шкиль... Его шеф, не отрываясь от бумаг на столе, кивнул в сторону тетрадей:

- Оформите, как положено...

У самой двери нас остановил голос шефа:

- Обождите минуточку! - И в трубку: - Женя, ты на месте? Комсомол, говоришь, всегда на месте? Это -хорошо! Тут главное: место комсомолу указать... Ладно, побудь у себя... Не надо подходить ко мне! К тебе тут гонец с Дона от меня заглянет сейчас... Передай с ним Шолохову «Стремя «Тихого Дона»... С переводом, конечно... В Вешках французский не преподают, а Михаил Александрович ихнему языку не обучался, как и мы, между прочим, с тобой... Да, на днях полечу в Вешенс-кую... Не могу я сам везти в дом Шолохова паршивые вести... Тот начальник не на месте, кто развозит плохие вести...

Трубка онемела, но Шауро продолжал держать ее в руке, уже намереваясь куда-то еще звонить:

- Проводи, товарищ Шкиль, гостя в ЦК комсомола, к Тяжельникову...

Только вышли в приемную, как «товарищ Шкиль» сразу за дело:

- Так, давай сначала оформим документы.

Достаю из потайного кармана небольшой голубой

конверт «без опознавательных знаков». Вскрываем пакетик: там «опись тетрадей» в двух экземплярах. Все, как и положено, в канцелярской бухгалтерии: номер тетради, количество страниц, краткое содержание (о чем писано), кем писано, кому передано (кто сдал, кто принял)... Я поставил свою подпись против слова «сдал», Шкиль на моем экземпляре расписался, что принял. И вот только теперь он забрал у меня «посылку с Дона».

В кабинете первого секретаря ЦК комсомола Евгения Тяжельникова мне пришлось быть по времени раза в три больше, чем у «высокого начальства»: дело в том, что «главный комсомолец» Советского Союза с неподдельной радостью стал рассказывать о своих встречах с Михаилом Александровичем, живо интересовался, как «он там, в Вешенской, ходит ли на рыбалку, что говорит о своих литературных планах...» У меня чуть не вырвалось: «Так поез-

жайте сами к Шолохову и попытайте его о планах!», как комсомолец стал жаловаться на перегрузки:

- Столько дел, столько дел, что и головы поднять некогда... (Так и хотелось бросить: «А чего вы ее опускаете?», но промолчал...). Вот собирался в Вешки, а тут - поездка в Америку... (Мне подумалось: конечно, Вешки - это не Америка: подождут...).

Вдруг Тяжельников оборвал свои жалобы на нехватку времени и достал из сейфа серый пакет «с печатями на сургуче»:

- Вот то, что надо доставить из столицы прямо в станицу. Вручить лично Михаилу Александровичу!

- Так у меня служба, как у Ваньки Жукова, что скажут, то и надобно делать, но тут невозможно «прямо из столицы и прямо в станицу»... Мне положено: из Москвы в Ростов: а там уж решат, кому в Вешки пакет везти...

- Ух ты, казачура: без атамана - не слышу и пана! -стал подтрунивать надо мной «первый комсомолец страны». - В Ростов, так в Ростов! Попроси, чтобы в обкоме не мешкали с пакетом... Дело-то весьма срочное... Впрочем, я сам позвоню вашему первому...

...Положил на стол Первому пакет из столицы. Он повертел в руках конверт, глянул на коричневые печати с торчащими из них серыми обрывками шпагата и отодвинул «гостинец» из Москвы на край стола:

- А тетрадочки-то сгодились? Поди, заинтересовались?!

Тут затрезвонил аппарат «правительственной связи» (Я, как и полагалось в таких случаях, поспешил за дверь, но Первый властным жестом показал мне на стул).

Не знаю, с кем говорил Первый: я слышал только его ответы:

- Да, да... Все в порядке... Пакет у меня на столе. До вашего приезда на Дон обязательно переправим пакет в Вешенскую... Конечно, вручим лично Михаилу Александровичу... Вас я встречу в аэропорту...

Не знаю, на каком уровне и кто решал «порядок» движения пакета в Вешенскую, но, думаю, что никто из ростовского начальства тоже не «хотел везти Шолохову паршивую весть». Это потом мне так подумалось, а тогда я был рад до искреннего восторга: пакет поручили везти мне, строго приказали передать «из рук в руки», а это значило, что «лишний раз» увижу Михаила Александровича...

...Калитку с улочки от церкви на мой стук открыл Ваня-милиционер - мой станичник и давний знакомый, заядлый песенник и весельчак:

- Ловко ты подгадал: Михаил Александрович давно уже на ногах... Кто у него в доме? Да свои: секретарь Соколов да сосед-рыбачок Коля Каргин... Очередные байки травит...

Вхожу в боковую дверь дома: мое «разрешите войти» тонет в хохоте мужских голосов... Поднимаюсь по ступенькам в прихожую... Дверь слева открыта... Ко мне спинами стоят ранние «гости», а Михаил Александрович возле стола опирается на палочку и толкает Каргина в бок левой рукой:

- Ну и сморозил ты в такую жаркую пору... Где ты только откапываешь эти дурацкие истории? Не иначе, как

125

сам в этих похождениях участвуешь, а опосля все чешешь под одну гребенку: а вот еще был такой случай...

Только чуть приутихли «гости», как слышу: «Проходи, чего на пороге-то застрял? Послушай, чего тут кобели станичные на похмелье брешут...»

...Передал, как и было велено, поклоны низкие из Москвы, из Ростова...

- Ладно, чего уж там, - Михаил Александрович присел к столу. - Поклоны бить - не вино по утрам пить... давай депешу что ли... Ого, какие печати наляпали: шашкой не расковыряешь! Сами-то, поди, сто раз все перечитали с увеличительным стеклом, а от меня вон как секреты засмолили... Дай ножичек, Каргин...

Михаил Александрович ловко распечатал конверт, достал из него брошюру и машинописный текст, как потом выяснилось, перевод «творения» с предисловием господина Солженицына... Мы потихоньку удалились в прихожую, потом присели в столовой...

- Ты чего деду приволок? Глянь, как он лоб морщит... Ты нам, гляжу, всю обедню нынешнюю испортишь... Ему звонили из обкома, говорили об этом пакете, но мы-то не в курсе...

Пришлось вкратце пересказать всю «историю» секретного пакета. Каргин ударил кулаком в ладонь:

- Лихоманка тебя принесла не ко времени... Михаил Александрович в таком прекрасном настроении нынче встал! И вот - на тебе!

Где-то около часа мы просидели, не «выпуская пару изо рта», как сказал Соколов, то и дело пытаясь пойти в кабинет к Шолохову, но Каргин все время властно его останавливал и тихо шептал: «Не гони, Толя, лошадей: держи хвост бодрей! Не суетись к обедне, пока в колокола не забили!». Гляди, весь ворох отодвинул в сторону... Знать, прочитал...

Михаил Александрович медленно поднялся и, опираясь на палку с ручкой, стал медленно подниматься на второй этаж. Затихли шаги, а мы все сидели в столовой и не знали, что делать и как быть...

Первым вышел из оцепенения Каргин: он резко поднялся от стола, подошел к «буфету», в котором почему-то стояли на верхней полке книги... В одно мгновение он достал из-за книг пузатую бутылку французского коньяка и с шумным бульканьем разлил добрую треть содержимого в высокие тонкостенные фужеры... Пока Соколов искал, что «кинуть на зуб», Каргин одним махом опрокинул бокал и шумно выдохнул... Только мы с Соколовым вознамерились последовать его примеру, как слышим с лестницы:

- Вот жеребцы... Ни на миг уздечку нельзя из рук выпустить... Между прочим, даже лошади по утрам шампанское не пьют...

- Так то ж, Михаил Александрович, лошади... И при том - шампанское, а у нас напиток благородных кровей... -пытался отшутиться Каргин, но спешно прятал бокалы и пузатую бутылку за огромный разлапистый цветок.

Чтобы хоть как-то сгладить возникшую неловкость от тайного «пития», я сбивчиво проговорил:

- Да вы, Михаил Александрович, не расстраивайтесь... Будь оно трижды проклято это самое «Стремя...». Как-то вышло не ко времени...

Михаил Александрович долго мял в пальцах папиросу «беломорину», Каргин чиркнул зажигалкой - он быстро прикурил и, сделав неглубокую затяжку, выпустил вверх сизоватую струйку дыма:

- Ложь, она, братцы-станичники, всегда не ко времени и не ко двору. Давно она бродит по свету по мою душу... думал, что где-то в помойной канаве давно скрючилась... Ан, нет: жива беззубая старушка... Есть на земле такие жуки-скарабеи... Так вот: чем скарабеев не корми, - они всю жизнь в говне ковыряются... Всю жизнь... Это их пища!

Шолохов поднялся со стула, затушил аккуратно папироску, опустил окурок в пепельницу и, к нашему удивлению, тихо напел:

- Что вы, братцы, приуныли... Пойду я к себе наверх... Отдохну... Маршала Жукова поштудирую... Силен, черт побери! Силен! А вы посидите... Показакуйте, пока баб нету... Между прочим, могли бы и хозяина для порядку пригласить...

Каргин в одно мгновение мотнулся к буфету и поставил на край стола «шолоховский бокал»: граненую рюмочку на тонкой ножке. Боюсь ошибиться, хотя видел ее несколько раз, но, по-моему, в нее с трудом входило граммов пятьдесят жидкости. Михаил Александрович заставил нас «опорожнить посуду, коль ее уже затарили», а свой «бокал» приподнял над столом и поставил обратно...

- Ну, что это за коньяк, Михаил Александрович, - старался разрядить обстановку Каргин: - Ты его - в рот, а он - дальше... Бульк в пузо - и в ноздрях не щекочет! А бутылка пузатая какая! Как ее при надобности от бабы ухоронишь?!

- А ты, Коленька, спецгалифе себе закажи на «молнии» ... Портные - народ хитроумный... Подсобят...- А коньяк тут не в счет... Он у нас на Дону - гость... Чего ж его хулить! Не умеете вы, родные, его пить... Не приучены... Французы его употребляют, как говорится, пока горло чуток покраснеет, а казаки пьют, пока капуста в глотке не всплывет...

Мы расхохотались, а Шолохов отодвинул свой «бокал» почти на середину стола, и пошел на второй этаж (лифт туда был установлен значительно позже, когда писателю трудно было одолевать крутые ступени).

Не ведаю до сих пор, какие страсти бушевали в те мгновения в душе писателя, о чем он думал, но внешне он в те мгновения ничем не выказал внутреннее состояние души... И мне показалось, что слова, сказанные писателем о полководце Г.К. Жукове, относятся и к самому Шолохову: «Силен, черт побери! Силен!!!».

...Да, силен Шолохов своими творениями, проповедующими добро, силен своей жизнью-подвигом. Так не хочется поганить чистые и светлые страницы жизни и творчества Гения именами тех, кто и по сей день пытается обливать грязью чистое имя Шолохова и пыжится очернить его бессмертные творения. Шолохов

126

был и останется в веках как творец добра, побеждающего зло во благо человека. Злобствующий ум таланта (пусть это будет даже ум «классика XX столетия А. Солженицына или АИСа, как его прозвали на Дону) не способен творить добро: он изначально настроен не на созидание, а на разрушение. И как бы и какие бы гимны не пели почитатели таланта «об устроителе России», а «творения»» АИСа по сути своей нацелены на разрушение (пусть даже и ненавистной АИСу системы социализма!). Но вся история человечества свидетельствует о том, что разрушительная сила рано или поздно, но умирает! Как умирают и ее проповедники, и их проповеди, то бишь, произведения. Чтобы меня, как земляка и почитателя таланта Шолохова, не обвинили в предвзятости, позволю себе процитировать статью инженера Александра Трубицына «Правдоподобие -враг истины» (С. Р. № 4, 1998 г.). Прошу прощения у читателя за обширное цитирование, но, как говорится, бывает, что большому куску рот радуется. Вот к какому выводу приходит в своих рассуждениях автор: «Жить не по лжи». До сих пор помню, как эту солже-ницынскую инструкцию, напечатанную в журнале «Век XX и мир», собственноручно размножал и развешивал в общественных местах - а надо было, конечно, в местах общего пользования. Вещи там объяснялись вполне понятные и очевидные: если не в силах сделать то, что надо, то хотя бы не делай того, что не надо. Не угодничай перед властью, не принимай от нее взяток ни в какой форме и т. п. Приятно было бы перечитать эту инструкцию сейчас, когда Солженицын (цитирую журнал «Профиль»): «...живет на даче в Сосновом Бору, предоставленной ему президентом Ельциным». И это после того, как (снова цитирую журнал) «Солженицын сделал вывод, что реформы здесь носят антинародный, антидемократический характер». Поучая других «жить не по лжи», Солженицын живет в полнейшем согласии с режимом, который осторожненько, по-придворному, «обличает». Пообличал малость на телевидении - передачку закрыли ввиду отсутствия интереса со стороны телезрителей. Все мы видели, как Киселев настоятельно приглашал Солженицына заходить в любой момент в «Итоги», а от Александра Исаевича ни гласа, ни послушания. Помню, когда-то при «тоталитаризме» видел фотографию - за рубежом книги Солженицына (ужасный дефицит!) продавались на вес, как макулатура. Решил, что это фотомонтаж КГБ. Но смотрите: найдется ли сейчас хоть один книготорговец, который займется продажей творчества этого мэтра? Поинтересуйтесь в любом магазине насчет бессмертных творений - что вам ответят? А тут «ельцинисты-реформаторы» подкатываются: дескать, рынок, то да се, спрос-предложение, а кушать хочется, так мы организуем чтение по радио, достанем обывателя хоть не печатным словом, так эфирным. А тут еще гостеприимный Киселев с экрана голос подает, радиопередачу дорогого Александра Исаевича рекламирует. Чтоб только Александр Исаевич большевиков ругал, а не «реформаторов».

Так вот и живет наш инструктор - ну совсем не по

лжи.

Александр Исаевич! Вы написали книжки, обличающие «ужасы большевизма», за которые Вам дали Нобелевскую премию. Все Ваши «друзья» сделали вид, что им страшно интересно, что было полвека назад - и быльем поросло. Но если Вы сейчас напишите об ужасах, которые «демократы» устроили сегодня, о той крови, которая еще не потемнела, о тех слезах, которые еще не высохли, о тех стонах, которые звучат, о настоящих ужасах «демократии»

- НИКАКОЙ НОБЕЛЕВСКОЙ ПРЕМИИ ВЫ НЕ ПОЛУЧИТЕ! Даже если от Вашей книги заплачет небо и возопят камни, если Шекспир и Толстой от зависти перевернутся в гробах и Ельцин икнет от сочувствия к своим жертвам. Потому что премию давали не вам, а делу уничтожения России. И если Вы сейчас напишите сверхгениальное творение, способное усилить Россию, не рассчитывайте ни на что. Ваша Нобелевская премия - политический инструмент уничтожения Великой России, и Вы не можете не понимать этого.

И вручение Вам премии супостатами России было абсолютно честно и нравственно с их стороны, потому что они боролись против России, боролись за получение выгод и преимуществ для своих стран. И абсолютно безнравственно с Вашей стороны, если только Вы считаете себя русским. Не бывает нравственности абстрактной, идеальной, нравственность всегда конкретна. С точки зрения Запада, Горбачев и Ельцин, разрушившие великую державу, организовавшие разграбление ее потенциала и ресурсов, поступили нравственно. С точки зрения русских - от стрельца Ивана Грозного и петровского гренадера, жизнью плативших за преимущества России, до не родившихся еще людей, которым предстоит восстанавливать страну,

- они поступили глубоко безнравственно.

А потом Александр Исаевич пытается «отстраниться» от нынешних, как он пишет, «руководителей России». «Они мнят себя на исторических государственных высотах, на каких не состоят. Они не направляют ход событий». Вот так. Можно сказать, пригвоздил. И местами обличил. А сам вроде даже ни при чем. Нет уж, простите, Александр Исаевич, это Ваша «демократия»! Заказывали? Кушайте на здоровье. Вы не в меньшей степени соучастник уничтожения России, чем Ельцин, Чубайс, Немцов и вся кремлевская нежить. Вы - профессионал-писатель, а не я. И то, что Вы молчите или разглагольствуете в годину народных бедствий об «идеальной нравственности», о событиях шестидесятилетней давности, делает Вас соучастником геноцида русского народа. Почему на бесстыжих лбах «реформаторов» Вы не выжгли позорного клейма? Почему они не корчатся и не визжат от Ваших обличающих слов, а предоставляют Вам дачку и эфирное время? Потому что Вы для них - свой, такой же, и вместе с ними работаете на погибель России.

Ваши же рассуждения и примеры - о том, что американцы неправильно нарезали границы в Югославии, что не бывает не «самопровозглашенных» стран, что принадлежность Крыма Украине сомнительна и т.д., звучат наи-

вным лепетом в устах мальчишки и законным лицемери-

127

ем в Ваших устах. Любой американец знает Ваши аргументы лучше Вас, но действует в интересах своей страны - то есть во вред России и славянским народам. Не американцы сделали зло, а «демократы», сделавшие Россию бессильной, позволили им это зло сделать».

Длинновато вышло с цитированием, но точнее не скажешь. Горько сознавать, что подобные аисы все еще ковыряются в дерьме! Такова, видимо, их участь. Как же был прав Виталий Закруткин, когда писал в книге «Цвет лазоревый»: «Казалось бы в наше время такого художника, как Михаил Шолохов, должны были встретить с радостью, с любовью, с гордостью. А вы знаете, что ему пришлось испытать... В каких только смертных грехах его не обвиняли и присяжные критики, и некоторые писатели, и всякая окололитературная пакость! Резвые борзописцы кричали о том, что Шолохов «любуется кулацкой сытостью», что он, дескать, поэтизирует старый казачий Дон. И до чего только не дошли злопыхатели и мерзкие завистники! Вы думаете, легко было молодому, очень неискушенному, простому и скромному человеку, выстоять против такого напора... Шолохов выстоял. А выстоять было нелегко... Теперь уже Шолохов недосягаем для этой бездарной и подлой сволочи. Он заслуженно стал всенародным писателем. Пусть теперь попробуют, сунутся - народ им зубы обломает...».

А ведь и по сей день суются, пробуют на гнилой зуб творения, беснуется, копошится окололитературная пакость... Ничего, видимо, не попишешь: критиковать живых -это признак демократии и смелости, а критиковать ушедших из жизни - это не что иное, как просто гнусная трусость! Нигде в мире не принято критиковать умерших и только в России... Воистину: мертвого льва каждый осел пинает... Чего надо перевертышам? Одного: устоять у корыта ради своего живота. Аисы, как говорится, с умилением на все заграничное глядят, а сало русское едят! Вспомните: кумир, великомученик, борец за правду возвращается в Россию. Едет из Америки через Дальний Восток до стольного града Москвы, шествует по городам и весям правдоискатель... А народ-то углядел, что король-то голый! Покувыркался на телеэкране, покукарекал на радио, в прессе, в Государственной Думе... А сказать-то народу и нечего! И одному Господу только известно, кому было тяжелее прожить эти годы: Шолохову в России или ее «обустрои-телю» в Америке?! Россия - мать ласковая. Но и мать родная нутром чует, кто ее искренне беззаветно любит, а кто с ней играет в любовь. Явление Христа народу не состоялось, как бы ни тужилась это доказать осатаневшая братия подпевал «демократов». И как бы АИС ни орудовал локтями, расталкивая своих соотечественников ради захвата «места под солнцем» для своей персоны, время расставит всех по своим местам. Заслуженным своими творениями местам! И не будет АИСа рядом с Шолоховым: пошли ему бог вообще остаться в этом ряду хотя бы на четверть века. На большее у народа России памяти не хватит! Ведь не зря же в одно время «обязаловки» в изучении творений АИСа ростовские студенты заучивали названия его произведений весьма оригинальным способом: «В один день Ивана Денисовича бодался теля из ГУЛАГа с дубом на Матре-

нином дворе в круге своем с красным колесом...». Не хочется тратить драгоценные строки для рассуждения на эту «дохлую и дурно пахнущую тему». Жаль, что и на Дону -родине светлого Гения России - нет-нет, да и сыщется очередной «правдоискатель», чтобы кинуть свой камешек на чистое подворье Шолохова. «Резвые борзописцы» давно обломали зубы, но все еще продолжают шамкать и молотить прошлогоднюю солому. И что ни слово, то вопль: «Распни его!». Это уже не критика и не поиск истины, а оголтелый сатанистский призыв к низвержению правды жизни во имя лжеправдоискательства...

.. .Есть в окрестностях станицы Вешенской 400-летний дуб-великан. Питают его из глубин земли-матушки чистые и светлые родники. И какие бы теля ни бодались с этим могучим творением природы, они будут, как и прежде, посрамлены историей. Мне почему-то вся орава критиков Шолохова и его творений представляется эскадроном шальных слепых всадников без голов, у которых нет времени и желания изучать факты, читать документы, - наконец, читать самого Шолохова! - они торопятся писать и писать, писать о том, чего не видели и не знают.

...Бесславно закончилась вся эпопея с «секретным» пакетом из Москвы в станицу Вешенскую. 20 декабря 1977 года в дом Шолохова приехал и встретился с писателем один из авторов будущего научного труда «Кто написал «Тихий Дон?» (проблемы авторства...). Гейер Хьетсо. На этот раз автора «Тихого Дона» с полным бесстрастием определяла... машина. И вот вывод ученых: «...его (ШОЛОХОВА!) следует считать единственным автором...» и далее: «. ..как авторство Шолохова исключить невозможно». Остается только сожалеть, что исследование шведских ученых увидело свет в России, в СССР только... в 1989 году. Как пишет в предисловии к книге «Кто написал «Тихий Дон?» П. Палиевский, «только обычное наше небрежение к собственным ценностям могло задержать ее перевод на русский язык». Как знать: только ли повинно наше «небрежение»: скорее всего кое-кому было выгодно вообще замолчать это уникальное исследование и его результаты неоспоримого авторства Шолохова! Так была поставлена точка, а точнее сказать: так был поставлен жирный крест на той лжи, что красовалась в «Стремени «Тихого Дона» с предисловием господина Солженицына. На этом и закончились «загадки романа», загаданные в Париже в 1974 году.

...Много лет назад, в марте 1989 года, «Литературная газета», обращаясь к согражданам, писала: «...сейчас необходимо заново читать шолоховский «Тихий Дон». Что ж: на рубеже двух веков повторим: «Сейчас надо заново читать Шолохова, а многим и просто - читать!». Читать и постигать силу этого неисчерпаемого родника народной жизни и мудрости. Как был прав Виталий Зак-руткин, когда писал: «Когда снова и снова обращаешься к творениям Шолохова, с каждым таким обращением начинаешь постигать их высоту и силу, невольно приходишь к мысли о том, что в определенную пору гениальный зиждитель-народ в самых сокровенных недрах порождает певца, который призван исполнить все, что возложено на него историей и народной судьбой». Шолохов исполнил свой долг сполна.

128

Люди уходят... Память остается!

Ранней весной по поручению «высокого обкомовского руководства» мне пришлось ехать (уже в который раз!) в родные и милые сердцу места, в станицу Вешенскую. И не просто в Вешки, а к Михаилу Александровичу Шолохову. Миссия была проще «пареной репы»: надо было отвезти писателю «материалы большого форума в Москве», на который Шолохов по каким-то причинам «не соизволил» или не «посчитал нужным явиться», и... свежие овощи да корзину с фруктами.

В станице мы заехали к А.А. и П.Г. Шевченко - моим теще и тестю, чтобы позвонить Шолохову: в обкоме партии мне посоветовали «не афишировать» поездку к писателю, что для меня означало: не докладывать в райком партии о своем приезде.

Позвонил в дом Шолоховых. Трубку взяла Мария Петровна:

- Миша где-то во дворе... Приезжайте... Мы дома.

Машину мы с водителем Гришей оставили за воротами, а поклажу понесли в дом. Григорий вернулся к машине, а мне пришлось с корзиной и картонным ящиком боком протискиваться в дверь. Не успел еще пройти в столовую, как Михаил Александрович: он уже выходил из боковой комнаты-кабинета, стал звать супругу:

- Мария Петровна! Маруся! Встречай гостя... Принимай гостинцы...

В большой разлапистой корзине красовались крупные яблоки, груши, кисти слегка привяленного винограда, виднелись оранжевые помидоры и молодые огурцы с пупырышками...

- Красотища-то какая! А вот запаху не слыхать... Видать, в холодильнике выветрился... Улетело лето красное...

Мария Петровна попросила меня занести корзину в столовую, а сама открыла картонный ящик... Там оказались «сувениры с большого форума из Москвы»... Она положила на стол большую кожаную папку на «молнии», разноцветные ручки, красивые блокноты, какой-то брелок с «золотой» цепочкой... Потом достала необычный альбом, где вместо страниц были... лоскутки материи - образцы тканей Шахтинского хлопчатобумажного комбината... Хозяйка только теперь проявила интерес к посылке:

- Какие славные расцветки! Вот бы на сарафан...

- Ну, мать, ты хочешь, чтобы мед, да еще ложкой... Для нашего двора еще не соткали такого ковра... Ты лучше поухаживай за нами...

Пришлось быстренько объяснять, что меня теща уже покормила... Тогда Михаил Александрович (к этому времени Мария Петровна ушла из столовой на кухню) жестом руки пригласил меня к столу, где стояла уже «початая бутылка»... На пузатой темной бутылке граммов на 750 выпуклым бугорком красовалась какая-то «печать»... Пока выполнял волю хозяина и садился за стол, в дом вихрем влетел сосед и завсегдатай посиделок Николай Каргин:

- Михаил Александрович, вы тут вот сидите, а в Ку-куе сазанов казаки тягают... Вот, полюбуйтесь!

Каргин почти до своего уха поднял увесистого с золотистым брюхом и черной спиной сазана, нанизанного на красноталую хворостину.

Михаил Александрович ловко перехватил кольцо из лозы и прикинул, встряхивая рыбину:

- Много шуму... Ничего особенного... Килограмма на четыре с гаком. Лавливали и поболе!

Каргин почти выхватил сазана обратно и отнес добычу на кухню.

- Признайся честно, - подтрунивал Шолохов, - отнял сазана у кого-то?

- Подумаешь, отнял! - оправдывался Каргин. - Взаймы попросил... Вы же сами знаете, как эти рыбачки-голодранцы у меня пасутся, когда мы из Цимлы чебаков возим: на рубь купят, а на сто так слупят...

(В ту пору Николай Федорович работал председателем Вешенского рыболовецкого колхоза, но на промысел вешенские рыбаки ходили в Цимлянское море: так что он знал, о чем говорил!).

- Ладно: прокукарекал - и за дело пора. Давай, угощай гостя...

Мне показалось, что Каргин только теперь заметил меня, но тут же не удержался от колкости:

- Ранний гость, что в заднице гвоздь! А от стопочки не откажусь!

Каргин налил в два фужера граммов по сто, только бутылку к третьему, а Шолохов его рукой прикрыл:

- Меня увольте: мне еще поработать надо... Голова свежая требуется... А ты, Коляша, налей, как себе... С каких это пор ты стал чужое добро экономить?! Наливай, наливай... Вот так!

- А я, Михаил Александрович, не скупой до тещиных пирогов, - шутил Каргин. - Я дюже жадный. Я даже вон чаю нормально попить не могу! Дома кладу в чашку две ложечки сахару... в гостях - шесть! .. А люблю - три! Так вот и мучаюсь...

- Да оно и видно, какой ты измочаленный: воротник рубахи на все три пуговицы не сходится...

- Так то шею хомут так натер!

- Девки тебе шею натерли, а не работа... Пейте... Градусы ведь улетучиваются...

Каргин в три-четыре глотка осушил бокал: мне же такой фокус оказался «не по силам»... Раньше я не только не пил французский коньяк, но даже и бутылки такой отродясь не видел... Потихоньку опорожнил бокал...

- Ух! - крякнул Каргин. - Пошла, заплясала душа грешная, как брехня по хутору... Мне бы позвонить, Михаил Александрович...

Шолохов сел напротив меня. Ну, думаю, сейчас станет расспрашивать, как там поживает начальство областное, что нового в Ростове, а он лихо подмигивает:

- Ну как, теща уздечку еще не набросила? Шура -баба строптивая! Как Петро? Все бегает... давненько я их не видел... По молодости частенько встречались семьями, а теперь вот... А Женю не обижаешь? Гляди: они ведь с моей младшенькой дочкой Машей подружки, в школу вместе бегали... Все лужи по станице их были...

Мои короткие однозначные ответы типа «нормально», «на жизнь не жалуются», «дед еще винцом побаловаться себе позволяет», «жену не обижаю», как мне пока-

129

залось, вполне устраивали писателя, а мне хотелось «побольше помолчать и побольше послушать».

Шолохов редко затягивался, папироса «обросла» серым пеплом, а потом совсем погасла:

- Страшное время мы пережили... Сколько народу зазря погибло! Петра тогда удалось мне спасти... Из Мил-леровской тюрьмы, из камеры-одиночки вызволил... До Сталина пришлось пробиваться... А вот старшего его брата Ивана Георгиевича спасти не удалось... В Москве все отрешил... А под самый Новый Год его в тюрьме расстреляли... Толковый хозяин был... Образование высшее агрономическое в ту пору имел... Видишь, как... люди уходят... А память остается жить... Иван уже сидел в тюрьме... Петра месяцев через семь забрали... Шура, жена его, была уборщицей в Доме колхозника... Выгнали... Пришлось заступиться... Так она потом стала заведующей этим домом... Иван землю донскую по одному запаху мог за тысячу верст узнать... Не раз мы с ним ездили по полям: я-то в ту пору совсем безлошадным был, а у него, как у заведующего земельным отделом района, уже машина имелась... Позарастали стежки-дорожки...

...Подскочил к столу Каргин, забулькал коньяк в бокалы:

- Похвалите Николая Федоровича: договорился с директором зверосовхоза относительно приобретения зверья... Нутрией называется! Я уже и местечко в Ерике приглядел. .. Будем разводить! А чего: и мясо и шкуры на шубы...

- Да тебя с этим мясом казаки за базковскую гору из Вешек вытурят, - прервал «маниловские мечты» Каргина Шолохов. - Ты бы лучше разведением уток занялся... Арбузы, дыни возьмись выращивать... Рыбу в озерах разводить надо...

- Докладываю: утки уже у Лебяжьего яра крякают... К осени полторы тысячи голов забьем... С бахчей в этом году осечка вышла... А в спасении рыбы ваша подмога требуется...

Каргин достал из тоненькой серой папки листок бумаги - бланк рыбколхоза с текстом на машинке.

Шолохов глянул на письмо:

- Ого, куда завернул! Самому министру рыбного хозяйства... Копия - в пароходство... Так, так... Говоришь, что катера берега размывают, заиливаются нерестилища... Земснаряды ямы зимовальные песком засыпают, когда прочищают русло Дона для прохода судов... Умно мыслишь! Такую бумагу не грех и подписать. Подействует?!

- Еще как подействует! (Как потом выяснилось - подействовало слово писателя в защиту природы!). Но, чтобы подействовало, надо бумаге этой дорожку обмыть. За ваше здоровье, Михаил Александрович!

Пришлось осилить и этот бокал. Слышу, как отяжелели ноги, в голове, словно осиновые листья на ветру шелестят... Креплюсь, чтобы не дать волю языку и не вымолвить то, что «не к столу будет сказано». Хозяин, видимо, заметил, что я вскоре совсем осоловею от выпитого «француза», как прозвал напиток Каргин, и слышу - говорит:

- Завтра у меня с утра назначена встреча с журналистами из Швеции... Приходи пораньше на чай... Послуша-

ешь, что интересует заморскую прессу из нашего житья-бытья...

Из дома мы выходили не очень-то легкой походкой: хорошо, что Мария Петровна хоть не видела нас... Она все это время была занята, видимо, вместе с кухаркой Ню-рой сазаном да разбором корзины с овощами и фруктами. Михаил Александрович беззлобно подтрунивал над нами, что мы «слабы в казанках», а уж от хозяйки нам могло «влететь и кое-что покрепче»... Но, как говорится, бог миловал!

.. .Бог-то миловал, да не совсем... Поглядели мы с Кар-гиным его утиную ферму, съездили к «столетнему» дубу... Крепко уже завечерело, когда меня подвезли «домой». Старики были в хате: мягкий свет струился из подслеповатых окон... Дверь из чуланчика была такой низкой, что при моем росте под метр девяносто сантиметров надо было «согнуться в три погибели», чтобы попасть в прихожую. Согнулся, но не рассчитал: так стукнулся лбом об верхнюю перекладину, что круги разноцветные перед глазами побежали, а в голове - звон колокольный...

Спозаранку кое-как пожужжал электрической бритвой на ощупь: свет не стал включать, чтобы не будить никого, и помчался «на чай со шведами». Плотно прикрыл за собой калитку, звякнул щеколдой, гляжу, а Коля Каргин уже во дворе что-то показывает Михаилу Александровичу, рубит воздух руками, а голоса не слыхать. Только и успел сказать: «Доброе утро!», как Шолохов безудержно захохотал:

- Ты глянь, Коля, а вчера казак уверял, что теща его еще не взнуздала! Да она, видать, не то что хомут накинула, да еще и крепко погоняет... Тяжелая, видать, рука у бабы...

- А я-то, Михаил Александрович, - подхватил Кар-гин, - думаю, чего это вокруг так все засветилось? Ан вон в чем дело: гость с персональным фонарем заявился: днем с огнем! И кто же это тебе фингал такой посадил?!

Оказывается, вчерашний удар лбом не прошел даром: правый глаз мой сиял в фиолетовом обрамлении! Попытался объясниться, но мой «детский лепет» потонул в хохоте. Не знаю, сколько они еще бы потешались надо мной, но тут в калитке появились журналисты из Швеции, и моя персона вместе с фингалом оказалась в тени хозяина, которого уже плотным кольцом обступили зарубежные гости... Михаил Александрович долго отвечал на вопросы и расспросы шведов, а потом пригласил журналистов «проветриться и съездить к донским рыбакам». Все одобрительно загалдели и были явно польщены таким жестом писателя...

...Степной кобылицей, не видавшей седла и не ведавшей уздечки, летело время, а у меня не выходили из головы слова Шолохова, сказанные им в тот далекий вечер с трагическим надрывом в голосе: «Люди уходят... Память остается!».

У Шолохова эта память осталась на всю жизнь не только в сердце, но и в опубликованных произведениях. Вернемся еще раз к Шевченко...

В газете «Правда» 25 мая 1931 года был опубликован очерк М.А. Шолохова «По правобережью Дона». В нем Шолохов пишет: «В последних числах апреля вдвоем с зав-

130

райзо Вешенского района тов. Шевченко выезжаем на правую сторону Дона. На перевале в степи за хутором Чукаринским, бригада Базковской МТС. Три «кейса» стоят на пашне. Возле стана толпа молодых ребят. Позванивает балалайка, настроение самое праздничное. Шевченко на ходу спрыгивает с автомобиля:

- Почему не работаете? Где бригадир?

Подходит бригадир, малость смущенный:

- Семена кончились, поехали в хутор.

А до хутора пять километров. Из-за того, что вовремя не успели обеспечить сеялки семенами, простаивают трактора, бездельничают люди. К вечеру приезжаем в зерносовхоз № 8. Из зерносовхоза с рассветом выезжаем в Нижне-Яблоновский сельсовет. Неподалеку от хутора в степи, как скирды, раскиданы станы бригад. Местами пашут мягкую землю. Председатель сельсовета Шевцов - в посевном штабе. Вместе с ним едем во вторую бригаду. Ладная и неплохая работа. По плану одиннадцатирядная сеялка за день должна засевать 5,5 гектара: бригада, соревнуясь с другой, засевает 6 и 6 1/4.

- Как с кормом? - спрашиваю у Шевцова. Тот неприязненно косится на Шевченко и заговорщицки шепчет:

- Уговори ты Шевченко, чтобы не наседал на нас! Требует кормом помочь наполовцам, а откуда его наберешь? Самим лишь бы на неделю хватило.

- А не прибедняешься ты?

И Шевцов не выдерживает: левый глаз его лукаво щурится.

- Дадим... У нас, браток, еще сено есть, ни один черт в районе не знает! - и, увидя, что Шевченко прислушивается, круто переводит разговор...

Шевченко соскакивает с автомобиля, идет за сеялкой по пахоте. Он открывает ящики и щупает зерно, осматривает сошники. Шевченко - с детства у земли. В гражданскую войну был комиссаром в одной из ворошиловских частей. Из Донбасса - на Морозовскую, Царицын. Сыпняк. Ранения. После войны окончил агрономический институт, вновь вернулся к земле, чтобы взять ее в большевистскую работу. В нем целехонькой сохранилась ворошиловская закалка: он расчетлив, напорист, строг к себе и людям, умеет, как надо, наступать на горло. Броским солдатским шагом идет он по лану, мнет в горсти землю, расспрашивает у бригадира о том, как кормят быков и дают ли норму концентрированных.

- Грубых кормов давайте, сразу на зеленку нельзя! -доплескивает ветер его крик. - А сколько на гектар по этой земле высеваешь? А боронуешь во сколько следов?

Я вижу, как он поднимает руку и грозит пальцем:

- Из-ви-няюсь! В три следа надо! Да поперек, а не вдоль!

На обратном пути он расковыривает ногой бычий помет, всматривается. На мой взгляд, посмеиваясь, отвечает:

- Проверял, ячменное зерно есть - значит, дает. А то вот в Моховском ухитрились по разу в день худобу кормить, а зерно воловники разворовывают. Из-ви-няюсь! Это ж вредители, сукины сыны! А в Каргинской быки легли, так вместо них шестерых племенных бугаев запрягли, пусть,

дескать, коровы без приплода. Ну, Шевцов, наполовцам соломы ты дай!

- Товарищ Шевченко, с дорогой душой бы!

- Тебе что, дороги интересы одного Яблонского колхоза? Извиняюсь, дашь, без разговоров!

Солнце поднялось в полдуба, когда мы выехали в На-половский колхоз. Там особенно неблагополучно с кормами. Прошлогодние крыши раскрыты и уже потравлены скотом. До Наполовского километров тридцать пять летним шляхом. Выезжаем на гребень. Сзади за «фордом» ветер торопливо сучит пыль. Шевченко вздыхает:

- Земля сохнет...

Шевченко торопливо пишет в блокноте: «Председателю Нижне-Яблонского сельсовета тов. Шевцову. Приказываю в боевом порядке без промедления отпустить Боль-ше-Наполовскому колхозу 4 арбы соломы».

Краем отпущено было Вешенскому району три тысячи центнеров концентрированных кормов. Две тысячи центнеров из них были розданы колхозам еще зимой, а шестьсот центнеров оставлено про запас на глубинных пунктах. Районное руководство, вопреки настояниям Шевченко, не разверстало остаток по наиболее нуждающимся колхозам и не перебросило его заблаговременно. В районе проморгали с этим делом...».

Вот о каком Шевченко говорил Шолохов, вот какие поездки по родной земле он вспоминал. В 1937 году И.Г. Шевченко станет «врагом народа», кулаком из семьи кулаков... И все не в счет: гражданская война, сыпняк, ранения и то, что честно, по-большевистски брал землю в работу... Шолохов ринется спасать агронома...

В письме из Вешенской 16 февраля 1938 года Шолохов пишет Сталину:

«Т. Сталин! Такой метод следствия, когда арестованный бесконтрольно отдается в руки следователей, глубоко порочен: этот метод приводил и неизбежно будет приводить к ошибкам. (Каково читать вождю и учителю!). Тех, которым подчинены следователи, интересует только одно: дал ли подследственный показания, движется ли дело. А самих следователей, судя по делу Лугового и др., интересует не выяснение истины, а нерушимость построенной ими концепции. Недаром следователь Шумилин, вымогая у Красюкова желательные для него, Шумилина, показания, на вопрос Красюкова: «Вы хотите, чтобы я лгал?», ответил: «Давай ложь. От тебя мы и ложь запишем». В тюрьмах Ростовской области арестованный не видит никого, кроме своих следователей... Надо покончить с постыдной системой пыток, применяющихся к арестованным. Нельзя разрешать вести беспрерывные допросы по 5 - 10 суток. Такой метод следствия позорит славное имя НКВД и не дает возможности установить истину. Бесконтрольная работа следователей дает широкую возможность пробравшимся в следственный аппарат врагам творить свои страшные дела. Арестованный пред. Базковского РИКа Шевченко сидел в Миллеровской тюрьме НКВД подследственным 14 месяцев. Убежден, что Шевченко не враг народа, но за это время из него, наверняка, выжали ложные показания, т. к. допрашивал его Кравченко и др. враги. Один из них (сле-

дователь Милинцевич) уже арестован. Надо тщательно

131

перепроверить дела осужденных по Ростовской области в прошлом и нынешнем годах, т. к. многие из них сидят напрасно. Сидят по милости врагов...».

Сталин реагирует: на Дон едут специальные проверяющие М.Ф. Шкирятов и В.Е. Цесарский. 23 мая 1938 года они пишут: «Товарищу Сталину. Товарищу Ежову. О результатах проверки письма тов. Шолохова на имя товарища Сталина». В тексте справки читаем: «Тов. Шолохов... назвал фамилии следующих лиц, дела которых он считал нужным проверить: Слабченко, Каплеев, Лимарев, Шевченко И., Тютькин, Шевченко К., Махотенко, Худомясов, Гребенников, Чукарин, Кривошлыков...».

В разделе «Кто и за что арестован» проверяющие пишут: «Шевченко И.Г. - сын кулака, в августе 1937 года был исключен из ВКП(б) за сокрытие социального происхождения и троцкистское выступление в 1927 году, которое он также скрывал. Связавшись со Слабченко, знал от него о существовании в Кашарском районе троцкистской организации и поддерживал контрреволюционную клевету, распространяемую Слабченко против партии и ее руководителей», (где выступал, что говорил - об этом ни слова. Как связался со Слабченко, как поддерживал его контрреволюционные выступления, где, когда - опять же ни одного факта!).

А каков вывод проверяющих: «Заявление т. Шолохова об арестах большого количества невинных людей, в том числе лиц, связанных по оговору в связи с делом Лугового, Логачева и Красюкова, не подтвердились. Имеют место лишь отдельные ошибки, которые мы исправили (дела Лимарева, Дударева, Тютькина)... Не подтвердилось также заявление т. Шолохова, что будто бы к арестованным в органах НКВД Ростовской области применяются методы физического воздействия... Не подтвердилось и заявление т. Шолохова о том, что со стороны районного отделения НКВД против него была организована травля...». Вот так! Из Москвы видней...

Но М.А. Шолохов не успокаивается на этом. Он ищет и ищет своих земляков: арестованных, упрятанных в тюрьмы, ищет живых, ищет расстрелянных... Ищет, чтобы хоть как-то помочь родным и близким. Ищет, чтобы очистить от скверны добрые имена...

И о Шевченко И.Г будут еще упоминания... Одно из них - страшное и уже непоправимое! Шолохов снова обращается к Сталину! 26 октября 1940 года Михаил Александрович пишет, а 11 ноября передает Поскребышеву письмо лично для вождя. Даже Юрий Мурин, который собрал и опубликовал (только в 1997 году!) «всю» переписку Шолохова и Сталина, не смог привести полный текст этого письма Шолохова. В своем примечании в книге «Писатель и вождь. Переписка М.А. Шолохова с И.В. Сталиным» он пишет: «В архиве отсутствует...». Но «отсутствует» - не значит «не существует»: оно есть! Считаю уместным опубликовать его полностью, без бериевских купюр. Вот оно.

«Дорогой т. Сталин!

24 августа, на следующий день после встречи с Вами, я был у т. Берия. Он поручил т. Меркулову навести справ-

ки о судьбах трех арестованных в 1937 г. коммунистов (Слабченко, Каплеев, Шевченко), о которых я Вам говорил при встрече.

В тот же день т. Меркулов сообщил мне, что все трое - Слабченко, Каплеев, Шевченко - расстреляны.

На пути из Москвы в Вешенскую я заехал в село Ольховый Рог и лично видел т. Белоконева - бывшего директора Волошинской МТС, - который был арестован в 1937 г., осужден на 20 лет, а затем, в феврале текущего года, освобожден. Белоконев рассказал мне следующее: в прошлом году, находясь в заключении в Ухто-Печерс-ких лагерях, он неоднократно видел Слабченко, т. к. они с ним работали вместе, в одном пункте; со слов Слабчен-ко, Белоконев узнал, что Слабченко был осужден к расстрелу, но потом расстрел ему заменили 20 годами заключения с последовательным поражением в правах на 5 лет. Последний раз Белоконев видел Слабченко в июне 1939 г., после чего Слабченко с партией заключенных был отправлен дальше на Север, в Туркту (за точность наименования этого пункта не ручаюсь). В августе с заключенным Лагутиным, вернувшимся из Туркту в Ухто-Пе-черский лагерь, Слабченко прислал Белоконеву привет. После этого Белоконев не видел Слабченко и ничего о нем не слышал.

На мой вопрос, под своей ли фамилией живет Слаб-ченко, Белоконев ответил утвердительно. (Я спросил об этом потому, что т. Меркулов в разговоре со мной высказал догадку о том, что Слабченко может находиться в лагере под чужой фамилией). И, наконец, на вопрос - «Не обознался ли он? Того ли он видел Слабченко, о котором идет речь?» - Белоконев, улыбаясь, ответил, что обознаться он никак не мог, т. к. и он, и Слабченко с детских лет, с 1920 г. они работали вместе, а в 1923 г. Белоконев, будучи секретарем партячейки, принимал Слабченко в партию. Когда я сказал Белоконеву, что по наведенным мною справкам Слабченко числится расстрелянным, - он ответил, что в дальних лагерях заключенных иногда «теряют», и что его, Белоконева, Ростовский областной прокурор тоже разыскивал более полугода, а на запросы прокурора управление Ухто-Печерских лагерей отвечало: «заключенного Белоконева в Ухто-Печерских лагерях нет».

Дорогой т. Сталин! Белоконеву 53 года, у него - уже женатые дети, сам он - член партии с 1920 года. Зачем ему врать? Если он не видел Слабченко, то к чему ему измышлять? Какой во всем этом смысл?

Мне думается, что ошибается не Белоконев, а те, кто сидит на картотеке в НКВД. Человек числится у них по бумажке расстрелянным, а на самом деле он живой и работает в лагерях. Созданию таких ошибок способствовали, наверное, те из врагов, в чьих интересах и возможностях было запутать учет.

Глубочайшая убежденность в невиновности этих трех товарищей, оклеветанных и арестованных врагами народа, заставляет меня искать справедливости у Вас и снова просить о том, чтобы Вы понудили органы НКВД разыскать Слабченко, Каплеева и Шевченко и пересмотреть их дела. Во всяком случае, Слабченко найти нетрудно, если

132

Белоконева вызовут, допросят и установят точное местопребывание Слабченко.

Что касается остальных двух, то, при желании, может быть, и их найдут, т. к. т. Петров - бывший нач. 1-го спец. отдела НКВД СССР - сказал мне в прошлом году, что расстреляны они в августе 1937 года, а Белоконев утверждает, что Каплеева он видел в Миллеровской тюрьме поздней осенью 1937 г., а с Шевченко сидел в одной камере той же Миллеровской тюрьмы до февраля 1938 г.

Белоконев живет в настоящее время в с. Ольховый Рог Мальчевского района Ростовской области. Работает он председателем правления Ольховорожского сельпо.

М. Шолохов».

6.10.40 г.

Сталин реагирует... 20 декабря 1940 года Л.П. Берия и В.Н. Меркулов докладывают в ЦК ВКП(б) товарищу Сталину: «В своем письме тов. Шолохов просил разыскать также арестованных Каплеева и Шевченко, так как по имеющимся у него сведениям «расстреляны они в августе месяце 1938 г., а Белоконев утверждает, что Каплеева он видел в Миллеровской тюрьме поздней осенью 1937 года, а с Шевченко сидел в одной камере той же Миллеровской тюрьмы до февраля 1937 года». Опрошенный по этому вопросу Белоконев показал, что с Каплеевым он никогда ни в тюрьме, ни в лагере не встречался, а с Шевченко сидел менее суток в Каменской тюрьме, причем о нем, кроме фамилии, ничего не знает и до встречи в Каменской тюрьме он не был ему известен. Произведенной нами проверкой установлено, что Шевченко и Каплеев расстреляны 31 декабря 1937 года». Белоконева лично допрашивал прямо в Ольховом Рогу начальник УНКВД Ростовской области Абакумов, затем Белоконев был «доставлен в Москву и несколько раз подробно допрашивался в НКВД тов. Меркуловым и другими работниками». На этих допросах Белоконев отказался от всего, что говорил Шолохову. В докладной Сталину есть и такие строки: «Установлено, что Слабченко был арестован 9 марта 1937 года, содержался в тюрьме гор. Миллерово, в лагеря не вывозился и 16 августа решением тройки УНКВД по Азово-Черномор-скому краю был приговорен к расстрелу. Приговор, согласно акту, составленному комендантом УНКВД Азово-Чер-номорского края, был приведен в исполнение 21 августа 1937 года».

«Люди уходят... Память остается!». Шолохов помнит не только о живых, но и о погибших безвинно в застенках тюрем и лагерей. Уже после смерти Сталина именно по ходатайству Шолохова будет реабилитирован И.Г. Шевченко. Да разве только он! А тогда, уже после расстрела Ивана Шевченко, Шолохов вызволил из тюрьмы родного брата Ивана - Петра Шевченко - участника штурма Зимнего в Питере, пулеметчика гражданской войны, служившего под командованием Думенко. Одиннадцать месяцев просидел он в камере-одиночке той же самой Мил-леровской тюрьмы как брат врага народа. «На допросах, - рассказывал мне Петр Георгиевич, - били до потери сознания, обливали водой и опять били... Но самое страшное было, когда закладывали кисти рук между дверью и притолокой и давили так, что кости трещали... Спасибо

Михаилу Александровичу, что вызволил с того свету... Меня и в партии сразу как-то восстановили... Сняли все обвинения... Директором «Заготскота» назначили... Во время Отечественной мы скот закупали, откармливали и на фронт Красной Армии отправляли... Орденом меня наградили, медалями разными... А с Шолоховым мы познакомились в хуторе Поповском... Я там председателем колхоза был... Где-то в середине мая 1933 года Михаил Александрович приезжал к нам вместе со Шкирятовым... Его в ту пору Сталин присылал проверить факты перегибов в проведении коллективизации, о которых Шолохов написал Сталину... Позже мы часто встречались семьями... Тяжко было и перед войной, ну а особенно в войну и после... Михаил Александрович с женой и детьми жил как все, не очень-то на широкую ногу... Любил он тогда очень ливер: ну там печень говяжью, почки, сердце... Так я пошлю конюха к Михаилу Александровичу с такими гостинцами, а он и ездового отблагодарит и за «продукцию», непременно, деньги передаст... Ничего лишнего никогда не дозволял... Стыдно бывало брехни всякие слышать да и читать, что у Шолохова машина «Чайка», свой самолет на приколе, свой катер под яром на якоре в Дону... Если уж и есть что у Шолохова свое, так это великий талант и человеческая совесть!».

И так М.А. Шолохов дрался не только за братьев Шевченко! Многих и многих спас он от верной погибели. А скольким не успел, не смог... Сколько полегло в ту пору сынов степей донских и по всей России, по всему Союзу с ярлыками «враг народа», «кулак», «подкулачник»...

...До щемящей боли в сердце воспринимаю я всегда родной шолоховский край, места, описанные в его романах, рассказах и очерках... Так уж судьбе было угодно, что моей супругой и матерью моих детей стала дочь Петра Шевченко - Евгения, та самая Женя, о которой спрашивал меня Михаил Александрович, не обижаю ли я ее: «Они ведь вместе учились с моей младшей Машей...».

...Почти через семьдесят лет - в апреле 1999 года! -мне удалось проехать по тем хуторам и дорогам, по которым ехали на «форде» в далеком 1931 году молодой писатель Михаил Шолохов и сельский агроном Иван Шевченко. Поля, суходолы, буераки, лесные полосы... Хутора... Чу-каринский... Яблонский... Нижне-Наполовский... Правобережье тихого Дона. Были колхозы, жили совхозы... Жаркая работа до хруста в пояснице, а по вечерам - задорные песни казачьи... А что же теперь? Печаль давит на сердце, бередит душу, муторно становится от увиденного и услышанного. Чукаринский... Все в округе осиротело: хлебные амбары «без окон и без дверей», крыши у домов набекрень. В глазах у людей - грусть и растерянность, моральная и физическая усталость от «новых порядков»...Только и спасения - пенсия! Скудная, с большими перебоями... Огороды да домашняя живность, которую давно уже кормить нечем... Криком хочется кричать на весь Тихий Дон, на всю матушку-Русь! За что же сложили головы твои сыновья и дочери, родная ты наша Отчизна?! Одна надежда удерживает от отчаяния... Надежда, которую пока еще питает чис-тородный источник добра русской души, которую так любил и так понимал Шолохов.

133

Минуты прощания

Двадцатого февраля 1984 года телетайп принес из Москвы в Ростов-на-Дону сразу три задания из редакции газеты «Известия»: я тогда работал собственным корреспондентом. Просьбы отделов - одна другой срочней! Два поручения можно было выполнить часа за три-четыре на месте, а вот с третьим оказалось посложней: требовалась поездка в Волгодонск. Так и порешил: утро вечера мудреней. А утром... печальное сообщение: «21 февраля 1984 года на 79-м году жизни после тяжелой и продолжительной болезни в станице Вешенской Ростовской области...». Сердце у меня провалилось куда-то в бездну, слышу, как загорелось лицо, как кровь стучит, бешено пульсирует в висках... Только что дня три назад разговаривал с редактором местной газеты, и он сказал мне, что «в доме у Шолоховых по всем ночам свет горит... Народ в станице по-притих... Но веруем в лучшее...».

После слов «Ростовской области» диктор сделал невольную паузу, словно споткнулся на ровном месте, и продолжал: «...скончался великий писатель нашего времени, дважды Герой Социалистического Труда, член ЦК КПСС, депутат Верховного Совета СССР, лауреат Нобелевской премии, действительный член Академии наук СССР, секретарь Правления Союза писателей СССР Михаил Александрович Шолохов». Остальной текст для меня звучал где-то далеко-далеко и не воспринимался как нечто настоящее... Не знаю, сколько длилось оцепенение, но помню, первым делом я кинулся к телетайпу и отбил в Москву: «Редакция газеты «Известия». Корреспондентская сеть... Прошу разрешить выехать в Вешенскую на похороны М.А. Шолохова». «Добро» на выезд получил мгновенно.

От Ростова до Вешенской ехали более четырех часов: говорить ни о чем не хотелось. Мне никак не удавалось освободиться от одной только фразы из «Поднятой целины», она усиливалась по мере приближения к родине писателя, у меня уже было такое ощущение, что я говорю ее вслух: «Вот и отпели донские соловьи...».

...Печальные минуты прощания тянулись, как сама вечность. Гроб с телом покойного был установлен во Дворце культуры. В небольшой боковой комнате - члены похоронной комиссии из Москвы, Ростова, писатели, станичники... На улице, в фойе - море народу! Переговариваются все тихо, полушепотом... Мне повязали на рукав траурную повязку... Почетный караул у гроба... Покосил чуть взгляд вправо: в двух-трех шагах от меня - Виталий Александрович Закруткин, еще дальше - писатель Владимир Васильевич Карпенко...

...Перед глазами - лицо усопшего... Широкий лоб, седые редкие волосы... Нос с характерной горбинкой... Но что это: все, что передо мной, никак не вяжется с понятием «покойный»! Мягкий золотистый свет струится над головой, восприятие реального на грани мистики: такое впечатление, что он мысленно уже парит где-то в поднебесье, осталось только взмахнуть крылами и взлететь...

Отстояли положенное время в карауле, вернулись в боковую комнату, а я никак не могу прийти в себя от уви-

денного... Гляжу, Виталий Александрович закуривает у окна. Подхожу к нему: «Вы знаете, когда мы там стояли, мне показалось, что он вот-вот воспарит...».

Закруткин потушил сигарету:

- Закрылись орлиные очи, а душа в сиянии света еще витает... Знать, не одному мне почудилась эта истина...

Такое совпадение еще больше потрясло меня: решил еще раз постоять в почетном карауле. На этот раз попал с «высоким начальством», а рядом со мной оказался кавалер трех орденов солдатской Славы с хутора Ушаковского Федор Живых: он бывал у Шолохова и хорошо знал писателя. Отстояли, снимаем траурные повязки, а старый солдат тихо говорит: «Так вот на войне бывало: хоронишь друга и не веришь, что все: лежит перед тобой, как живой... Так вот и Михаил Александрович... Хвороба окаянная вымучила, а светлый образ не в силах затмить...».

Великий жизнелюб: Шолохов и в потусторонний мир уходил с какой-то почти неуловимой улыбкой-ухмылкой: «Ну, что, мол, старая карга с косой, добралась и до моей души грешной... Накось, выкуси: не видать тебе моей души казачьей!». В памяти ожил разговор скульптора Евгения Вучетича - земляка писателя - с Шолоховым. Скульптор только что закончил портрет писателя, показывает работу... Шолохов кивнул в сторону «своего изваяния» и спрашивает:

- О чем он думает?

- О судьбе человека.

- Так, так. Мрачная, значит, она - эта судьба у человека...

- А чему радоваться?

- Жизни, - тихо сказал Михаил Александрович и после долгой паузы добавил:

- Ну, ладно, Женюша, а как же насчет нашей с тобой ухмылки?

- Какой ухмылки?

- Как какой? Казачьей!

- Не будет ухмылки.

- Как же так?

- Нечему ухмыляться...

- Но ведь казак не может иначе! Если он даже помирать будет, все равно с ухмылкой в усах...

...Установили гроб на орудийный лафет, что стоял у парадного входа Дворца культуры. Траурная процессия медленно двинулась по узкому переулочку, свернула направо, к базарной площади... Впереди за гробом шли родные и близкие, за ними - народная река... Виталий Закрут-кин так переволновался, что никак не мог «взять себя в руки» и даже смахнуть слезу, что медленно ползла по левой щеке к самому подбородку. Я подхватил писателя под левую руку: теперь мы вместе могли шагать поуверенней и не «выпадать» из общей колонны. И тут откуда ни возьмись проталкивается к нам «заместительша» председателя облсовета и черк Закруткина за руку: «Виталий Александрович, а я вас повсюду ищу... Пойдемте в машину. .. Мы вас подвезем...». Виталий Александрович дернулся всем корпусом вперед и зло бросил в лицо благодетельнице: «Оставьте меня в покое... Дайте спокойно проститься!» До самого станичного майдана, где уже все было готово для траурного митинга, В.А. Закруткин шел с высоко

134

поднятой головой и пристально глядел туда, где на лафете медленно плыл гроб с телом покойного друга.

На площади мы с Владимиром Карпенко смешались со станичниками, растворились в людском море, а Виталий Александрович поднялся на траурную трибуну. Мальчишки, словно молодые картавые грачата, облепили деревья за церковной оградой. Молчат колокола церкви, той самой церкви, которую когда-то уберег от погибели и разора Шолохов, за трибуной белеет памятник-горельеф Юрию Гагарину, который был, пожалуй, самым желанным гостем в доме писателя... Печально притихло людское половодье на центральной площади... Рядом по-детски всхлипывает пожилая казачка, вытирая концом черной шали слезы на морщинистых щеках... Угрюмо одну за другой курят цигарки казаки... На артиллерийском лафете - гроб с телом... Начинается траурный митинг. Микрофон несет через мощные динамики на площадь:

- Советская страна, социалистическая культура понесли тягчайшую утрату. Ушел из жизни гениальный советский писатель, великий сын русского народа Михаил Александрович Шолохов...

Женщины зароптали: «Кто это такой? Откель человек-то говорит?» Слышу, молодой человек спортивной формы (видать, из числа охраны, коротко бросает: «Зимянин... Секретарь ЦК КПСС!»). И снова все стихло, а над людскими головами:

- Умер художник, который давно уже признан классиком отечественной и мировой культуры! (Цитирую по магнитофонной записи, сделанной в те печальные мгновения на траурном митинге)... Михаил Шолохов никогда не замыкался только в рамках литературных интересов. До последних дней он жил в родных местах и всеми помыслами был с людьми труда, с партией... Он был демократичен в самом прямом и высоком смысле - как писатель и как человек. К слову Шолохова - величайшего писателя XX века - прислушивались с доверием и уважением миллионы людей на земле...

Один за другим сменяются ораторы... Безмолвствует людское море... Только изредка слышно, как тихим шепотом переговариваются станичники, уточняя, кто «это там еще на трибуне... »

- Наподобие горного хребта возвышается творчество Михаила Александровича Шолохова, ставшего вершиной отечественной и мировой литературы... (это говорит первый секретарь Правления Союза писателей СССР Георгий Марков).

Вижу у микрофона, а потом слышу голос председателя Правления Союза писателей РСФСР Сергея Михалкова:

- Шолохов в мировой культуре - явление не только литературное. Шолохов - явление нравственное. Во всех томах его произведений нет ни одного слова лжи...

На трибуне вешенцы: первый секретарь райкома партии Николай Булавин, свинарка с родного хутора писателя Кружилина Хритиния Бокова, ростсельмашевец Константин Уланов... Где же Закруткин? Вот он медленно подходит к микрофону и секунд пять молча глядит вниз на гроб и как бы сам для себя говорит:

- Невозможно представить, что мы провожаем в последний путь Михаила Александровича Шолохова... Для нас, литераторов, он был примером честного служения Отечеству, преданности светоносному учению, которое озарило путь угнетенным, бесправным людям, привело их к победе на бескрайней нашей земле и стало путеводной звездой для тружеников всех континентов...

Летят мгновения, уходят в небытие минуты прощания с Гением России... Грохочут залпы оружейного салюта... Над площадью печально плывет государственный гимн...

... С центральной площади по узкой улочке, по той самой, по которой любил ходить Шолохов, направляемся на подворье к могиле. Сразу всем желающим не пройти: «спортивные мальчики» рассекают людское море «на сектора» и приостанавливают, чтобы «не было беды»... Потом все спокойно пройдут к могиле, чтобы еще раз проститься...

Могила вырыта на крутом берегу Дона... Желтый песок уже изрядно подсох на февральском солнце, слепит глаза... Несколько парней стали вокруг молодых березок, чтобы кто ненароком не сломил хоть одну из них: место это святое - здесь любил посидеть Михаил Александрович...

Стал на колено, взял в горсть холодный песок... Рядом наклонился Виталий Закруткин, медленно разжал кулак: земля сквозь пальцы просыпалась в могилу на гроб... Бросаю свою горсть песка в могилу и слышу тихий голос Закруткина: «Прощай, родной Человечище... Скоро свидимся...» Комок подкатил к горлу, слезы потекли сами собой... «Вот и отпели донские соловьи...»

Вот, пожалуй, и все, что хотелось мне рассказать о тех встречах, которые, на мой взгляд, могут представлять интерес для почитателей таланта Михаила Александровича Шолохова и для тех, кто впервые будет читать его книги. Обнародую эти строки с надеждой, что эти мои скромные штрихи к сложному и неповторимому портрету писателя помогут в какой-то мере глубже понять то, чем жил вместе с народом этот удивительный Человек планеты в бурном XX веке на земле Российской и на века оставил людям свои бессмертные творения.

Отлетят в небытие желтыми осенними листьями донские ранние рассказы, ничего удивительного не будет в том, если зарастет горькой полынью читательская тропа к «Поднятой целине»: в природе такое случается часто! Но «Тихий Дон»! Вот то божественное творение Шолохова, над которым не властно Время!

Пройдут годы, проплывут столетия, будут уходить и приходить целые поколения и народы... Но короткое слово «ШОЛОХОВ», высеченное на гранитной глыбе, что лежит на могиле писателя, будет будоражить и согревать сердца и души людей.

И никто не будет спрашивать: это какой ШОЛОХОВ?! Как не спрашивают в наши дни: какой Гомер, какой Шекспир, какой Пушкин...

ШОЛОХОВ ВСЕГДА БУДЕТ ШОЛОХОВЫМ.

135

± ± ±

Шь

Вешенская в день присуждения Ленинской премии за «Поднятую целину»

Гости из Богучара, где учился в гимназии Миша Шолохов, 1979 год

Гости М.А. Шолохова — земляки с воронежской атомной станции. Апрель, 1967год