CC BY
150
НАУЧНЫЙ ПОИСК
литературоведение
ББК 83.3(2Рос=Рус)6-8Шолохов М.А. УДК 82.09 Д 24
Ю.А. ДВОРЯШИН
Y.A. DVORYASHIN
МИХАИЛ ШОЛОХОВ И ГРИГОРИЙ МЕЛЕХОВ: СОВРЕМЕННЫЕ ИНТЕРПРЕТАЦИИ ЕДИНСТВА АВТОРА И ГЕРОЯ
MIKHAIL SHOLOKHOV AND GRIGORYMELEKHOV: MODERN INTERPRETATIONS OF THE AUTHOR SIDENTITY WITH HIS CHARACTER
В статье анализируются аспекты восприятия современной литературной критикой личности автора «Тихого Дона» в их соотнесенности с опытом литературоведческого анализа творчества М.А. Шолохова в прошлые десятилетия. Исследователь утверждает, что попытки противопоставить личность писателя его центральному герою есть свидетельство кризисного состояния общественного сознания.
In this article the author analyses how modern literary criticism perceives the personality of the author of «The Silent Don» and how this perception is related to the last decades' experience of Sholokhov's works' analysis. The researcher states that the attempts to juxtoppose the writer's personality to the central figure's is the evidence of the critical state of public conciousness.
Ключевые слова: личность автора, персонаж, общественное сознание, литературная критика, «Тихий Дон».
Key words: the author's personality, a character, public consciousness, literary criticism, «The Silent Don».
На первый взгляд, проблема, вынесенная в название статьи, имеет факультативное значение и касается непосредственно учителей-словесников и
преподавателей филологии. В действительности это, разумеется, не так, хотя бы потому, что ситуация с изучением Шолохова в школе и вузе как в зеркале отражает некоторые существенные тенденции в осмыслении творчества писателя вообще, в том числе и те, которые проявляются в литературоведении и критике сегодня.
Кажется, многие не знают, что делать с Шолоховым не только в процессе преподавания, но и в исследовании его творчества. Косвенное признание растерянности по отношению к шолоховскому творчеству можно услышать из уст и самих современных критиков. Так, Н. Иванова недавно призналась: «При всей высокой оценке "Тихого Дона" я предпочитаю о Шолохове... не писать... всерьез говорить о Шолохове по многим причинам куда сложнее» [6, с. 8].
Внимательному взору это стало заметно давно, еще в 30-е годы. В разгар предвоенной дискуссии о только что завершенном «Тихом Доне» критик Б. Емельянов, отчаявшись понять, почему «самые непримиримые критики покорены художественной силой романа, но, придя в себя, обрушиваются на роман», высказал убеждение в том, что это противоречие есть результат «неслыханного банкротства критики» [4].
Думаю, что эти слова вполне обоснованно могут быть произнесены и сегодня, только диапазон пространства, к которому они относятся, стал несравненно шире. Речь следует вести о кризисе уже не только литературной науки, но и общественного сознания.
Практика преподавания творчества Шолохова в современной школе -и высшей, и общеобразовательной - свидетельствует об этом красноречиво. Сошлемся на те акценты, которые предлагаются нашим учителям и преподавателям авторами многочисленных учебников и учебных пособий в разделах и главах, посвященных Шолохову. В течение двух последних десятилетий едва ли не в каждом учебнике такие главы если не начинались, то уж во всяком случае заканчивались более или менее пространными сведениями о пресловутой «версии о плагиате». Не во всех, правда, случаях эта версия авторами поддерживалась, но непременно почиталась, как одно из важнейших сведений, без которого наши дети, уж конечно, не поймут и не оценят ни «Тихого Дона», ни «Поднятой целины», ни природы дарования художника, их создавшего.
Когда даже мало-мальски осведомленному о литературных делах человеку стало ясно, что эта версия не что иное, как злопыхательская сплетня, и ее авторам и сторонникам потребовалось сделать красивую мину при плохой игре, была придумана новая, не менее скандальная, хотя и изощренная ложь.
Наиболее опытные из них, понимая всю абсурдность версии о плагиате, сосредоточили свои усилия на формулировке и аргументации иной антишолоховской идеи: на противопоставлении писателя и его романа.
Давняя «почитательница» Шолохова М.О. Чудакова еще в конце 80-х годов заявила о том, что «сам путь писателя» «в известной мере изолировал явление "Тихого Дона"» [12, с. 256]. Здесь еще не было прямого утверждения о несовместимости романа и его автора, но намек прозвучал: мол, жизненный путь писателя - это одно, а содержание «Тихого Дона» - совсем другое. В более поздних публикациях Чудаковой эта идея была развернута и представлена в виде аргументированной позиции. Правда, речь теперь идет о противопоставлении Шолохова роману не в годы его написания, а позднее, когда, по убеждению М. Чудаковой, его «личность деградировала» [13, с. 224]. Впрочем, в финале статьи это противопоставление распространяется уже на все творчество писателя. Критикесса заявляет, что «нобелевская премия Шолохову» оказалась «резко отделившей творчество (причем только
одно (выделено М. Чудаковой. - Ю.Д.) произведение) от личности и биографии» [13, с. 231].
Таким образом, рожденная совокупными усилиями литераторов определенной ориентации идея несовместимости личностных установок писателя и нравственного потенциала приписываемого ему произведения приобрела видимость обоснованной литературоведческой концепции судьбы и творчества Шолохова. Об этой концепции, может быть, и не стоило говорить столь подробно, если бы она в последнее время не начала достаточно интенсивно внедряться в учебный процесс современной школы. В этой связи хотел бы обратить внимание на недавнюю публикацию в научно-методической газете для учителей словесности «Литература». Автор ее - профессор Пермского университета Галина Ребель. Статья называется «Уроки Шолохова» [11, с. 34-39]. Публикация представляет собой сжатый конспект шести уроков, посвященных изучению «Тихого Дона». Предлагаемая система занятий обрамляется идеей, которая, по замыслу автора, должна составить главную задачу, определить смысл обращения старшеклассников к эпопее Шолохова. Конспектам уроков предшествует своеобразный зачин, выглядящий как некий эпиграф к теме. Приводится давнее, 1968 года, признание Е. Евтушенко: «Когда-то я любил одного писателя. Его ранние книги были наполнены такими неповторимыми запахами земли... Но его провинциальное чванство перед слабыми и заискивание перед сильными мира сего, наконец, доведенное до прямых призывов к убийству, убило для меня запахи его ранних книг». Но, сочувственно процитировав Евтушенко, автор статьи выражает убеждение в том, что «вычеркнуть Шолохова из русской, да и мировой литературы невозможно. Дело в "Тихом Доне". И в «Поднятой целине», между прочим, тоже» [11, с. 34].
Тем самым определяется парадокс, который и должен составить интригу изучаемой темы, заинтересовать учащихся: есть выдающееся художественное произведение и есть писатель, который своими личностными свойствами несовместим с нравственными установками автора этого произведения. Г. Ребель, видимо, полагает, что этот натужно сооруженный искусственный нонсенс вызовет у современного молодого человека гораздо больший интерес к Шолохову, чем содержание и художественные достоинства его эпопеи.
В конце статьи, на шестом уроке, после цитирования фрагмента выступления Шолохова на XXIII съезде КПСС о Даниэле и Синявском, предлагается вернуться к прозвучавшему в ее начале парадоксу, чтобы теперь, вооружившись знанием романа, ученики могли разрешить неразрешимое противоречие: как же такой «негодный» (по убеждению преподавателя) писатель мог написать гениальный роман. Ответ, который становится по существу итоговым выводом, формулируется без каких-либо аргументов, легко и непринужденно: «Шолохова, сетовавшего на невозможность воспользоваться революционным правосознанием, с Шолоховым, создателем Григория Мелехова и даже Нагульнова, объединяет, похоже, только фамилия. Шолохов-конъюнктурщик уничтожил Шолохова-художника» [11, с. 39].
И ради этого вывода дети и должны изучать Шолохова и его «Тихий Дон»? Неужели автор статьи и в самом деле считает, что нынешнюю молодежь можно увлечь схоластическими рассуждениями, основанными к тому же на плохом знании предмета обсуждения?
Следует обратить внимание на одну весьма показательную особенность публикаций антишолоховского содержания: все они - будь то умножающие версии о плагиате или же поддерживающие идею о противопоставлении личности Шолохова его творчеству - декларируют свое якобы понимание художественной мощи «Тихого Дона». В этом нет ничего удивительного. Трудно
представить сегодня профессионального литератора, который прямо и открыто заявил бы об эстетической неполноценности или ущербности эпопеи. Это было бы профессиональным самоубийством. Усомниться в достоинствах произведения, с восторгом принятого миллионами читателей во всех странах мира, являющегося и сегодня, через 70 лет после завершения, недосягаемой лучезарной точкой на небосклоне отечественной литературы, означало бы полное обнажение истинных намерений автора подобного суждения. Впрочем, для сторонников антишолоховедения то, что нельзя сделать открыто и прямо, вполне осуществимо в завуалированной форме. Можно ведь, соглашаясь на словах с мнением о совершенстве «Тихого Дона», настойчиво и последовательно твердить о вроде бы частных его недостатках. А ржа, как известно, железо точит.
Такого рода заявления в сегодняшнем литературоведении нет-нет да и встречаются. Та же М. Чудакова, к примеру, еще в 1990 году утверждала, что «Тихий Дон» «нимало не заполнял той трещины, которая зияла несколько десятилетий между литературой и российской реальностью» [14, с. 259]. Другими словами говоря, по убеждению критика, в эпопее Шолохова не нашли адекватного отражения сущностные приметы трагической эпохи 20-30-х годов. Почему же не нашли? Да потому, считает М. Чудакова, что ничего принципиально нового «Тихий Дон» в отечественную литературу не привнес, ибо «и Григорий Мелехов - не новый герой, а скорее уж завершение череды героев, не писателями ХХ века созданных, а их предшественниками» [14, с. 259].
Характерно это обращение к образу центрального шолоховского героя, в котором заложены ответы на многие вопросы, связанные с творчеством писателя. Содержанием этого образа как бы поверяется любое суждение о «Тихом Доне». Вот и в данном случае логика подсказывает: если эпопея Шолохова «нимало не заполняла трещину», то как же быть с Григорием Мелеховым, трагическая судьба которого стала предметом глубоких переживаний и размышлений о выборе собственных жизненных позиций для миллионов соотечественников как раз в предвоенное десятилетие. Содержание художественного образа в данном случае вступает в явное противоречие с утверждениями критика. Думается, что именно поэтому антишолоховцы предпочитают не затрагивать суть концепции образа Григория Мелехова.
А. Солженицын в своих писаниях о Шолохове имени Григория Мелехова даже не упоминал. Супруги Макаровы и Зеев Бар-Селла отдельные эпизоды романа, связанные с шолоховским героем, комментируют, однако и они задачу целостной его характеристики не ставят. Правда, весьма пространный раздел, посвященный Мелехову, имеется в работе И. Медведевой-Томашевской. Однако ее суждения об этом образе столь примитивны, что их не осмеливаются комментировать даже самые неистовые приверженцы «дела», начатого этой протеже Солженицына. На одной из последних страниц ее записок читаем о финале «Тихого Дона»: «Григорий. бежит, скрывается, становится одним из разбойников антисоветской банды Фомина и. наконец, утомившись скитаниями и «символически» бросив оружие в Дон, является как миленький на хутор Татарский. .стоило ли затевать такой серьезный труд, каким является историческая хроника «Тихий Дон», чтобы скатиться к такому слабенькому детективу? К такой мелодраме» [3, с. 147].
Тут приходится только руками развести. Этот пассаж свидетельствует об отсутствии у его автора элементарного эстетического чутья. Ибо за «слабенький детектив» и «мелодраму» выдается подлинно трагический финал эпопеи, который не может оставить не потрясенным любого нормального читателя.
Какова же причина столь невнимательного (выразимся мягко) отношения антишолоховцев к образу Григория Мелехова? Думается, она лежит на поверхности. Сам тип личности, созданный Шолоховым как свидетельство «очарования человека», вряд ли вызовет их сочувствие, если погрузится в сокровенные глубины его человеческой сущности. Ведь Григорий Мелехов -это персонаж, представляющий народную точку зрения на все явления жизни. Слово «народный» у нас нередко, особенно в советские годы, произносилось всуе, сегодня же обозначаемое им понятие вообще представляется архаичным. Между тем секрет шолоховского героя именно в его народности в самом точном и полном смысле этого слова. Именно в этой сфере сосредоточены, думается, истоки центральных открытий Шолохова как художника. Ведь автор «Тихого Дона» ввел в литературу никогда ранее в ней не бывавшего героя, благодаря чему, по точному заключению П.В. Палиевского, «с Шолоховым поднялась в литературу вся неразгаданная мощь народа. Она и до сих пор остается неразгаданной, а иногда вызывает раздражение: что это за темная масса, мешающая мне выразиться» [9, с. 43].
Действительно, герой Шолохова является воплощением таких нравственных ценностей, которые многим сегодня «мешают выразиться». Поэтому столь многочисленны попытки заузить содержание и художественное пространство «Тихого Дона» в соответствии с субъективными взглядами. Так, в главе о Шолохове учебного пособия МГУ «История русской литературы XX века (20-90-е годы). Основные имена», написанной ответственным редактором издания профессором С.И. Кормиловым, утверждается, в частности: «Эпопея Шолохова народна прежде всего в смысле "простонародности". и при своей общезначимости она вместе с тем именно донская эпопея» [7, с. 384].
Стало расхожим суждение о том, что главная примета социального поведения Григория Мелехова состоит в том, что он якобы мечется между сражающимися станами в Гражданской войне, так и не находя окончательного пристанища. Но ведь в действительности шолоховский герой мучительно продирается сквозь чащу агрессивно утверждающих себя идей в поисках удовлетворивших бы его ум и душу истины, в поисках пути к «правде, под крылом которой мог бы посогреться всякий». Конечно, суетливое метание и последовательный, несмотря ни на какие преграды и трудности, поиск жизненной правды - не одно и то же. И разве в этом втором смысле суть мелеховских «блуканий» ограничивается пределами революции и Гражданской войны? Не есть ли это удел и центральная задача каждого поколения людей, в том числе и наших современников, живущих на стыке двух тысячелетий? И разве не в этом же состоял смысл жизненного пути Михаила Александровича Шолохова? И не в трагедии ли Григория Мелехова запечатлены черты трагического восхождения писателя Шолохова к постижению сущности его эпохи? Об этом очень точно сказал В.В. Васильев: «В том, как Шолохов подводит Григория Мелехова к «разоружению», в самом психологическом обосновании именно такого, а не другого пути героя, есть глубина, не поддающаяся рациональному истолкованию. Это «тайна» не Мелехова, а Шолохова, «тайна», обусловленная духовным опытом писателя» [2, с. 357]. Здесь очень важно указание на то, что психологическая закономерность поступка героя есть результат выстраданной самим писателем духовной истины. В этом смысле можно сказать, что непонимание, недооценка масштаба личности и высшего смысла судьбы Шолохова аналогичны ошибочной трактовке финальных эпизодов сюжетного развития образа Григория Мелехова.
Нельзя не заметить довольно странной ситуации, складывающейся в современном шолоховедении. Известно, что сущность образа центрального шолоховского героя, причины его трагического жизненного пути были предметом наиболее острых, но вместе с тем и наиболее глубоких полемических схваток критиков на протяжении десятилетий - от 30-х до 70-х годов. Эти споры определяли стрежень процесса постижения художественного мира Шолохова вообще. Сегодня ситуация в шолоховедении изменилась кардинально. Прежде всего становится очевидным, что образ Григория Мелехова современных исследователей, похоже, мало интересует. Посмотрите библиографические указатели - в них почти отсутствуют сведения о статьях, посвященных этому персонажу. В большинстве из вышедших в последнее время монографий о Шолохове только в редких из них можно обнаружить фрагменты, касающиеся Григория. Но еще более показательно, что в тех немногочисленных работах, авторы которых все же обращаются к герою «Тихого Дона», высказываются суждения, давным-давно отвергнутые шолоховедением. Вот по-своему замечательная книга Ф. Кузнецова «"Тихий Дон": судьба и правда великого романа». О финале произведения читаем: «В конечном счете, "Тихий Дон" - роман о гибели Григория Мелехова. И в этом главный смысл романа. И за этим - личный трагический опыт Шолохова» [8, с. 815]. И в другом месте: «У Шолохова была своя. мера отношения к Григорию Мелехову - как фигуре глубоко трагической и обреченной на гибель» [8, с. 816]. Мотивируется это заключение не логикой художественного произведения, а трагическими обстоятельствами действительности, которые акцентированы в такой степени, что представляются критику заполнившими все жизненное пространство эпохи. Ф. Кузнецов ссылается на то, что Шолохов «это знал на примере сотен и тысяч казаков, принимавших участие в Вешенском восстании, но поверивших советской власти» [8, с. 816]. Стремление поверить художественную закономерность конкретными историческими событиями, к тому же однозначно толкуемыми, характерно и для некоторых других современных публикаций о Шолохове. Так, в одной из монографий суждение, аналогичное высказыванию Ф. Кузнецова, не только поддерживается, но и конкретизируется: «Гибель Григория неизбежна, что знаменует и смерть прежнего, старого "Тихого Дона". Возвращение Григория Мелехова домой к сыну - это окончательное прощание с героем. Герой приходит домой на смерть. Невозможно представить себе Григория Мелехова, участвующего в строительстве новой колхозной, неказачьей жизни» [10, с. 238].
Подобные суждения противоречат не только логике развития художественного образа, но и народному восприятию его сущности. Вспомним, как читатели «Тихого Дона» обращались к его автору в 30-е годы и во время Великой Отечественной войны с просьбой сообщить, где в настоящее время находится Григорий Пантелеевич Мелехов, в каком колхозе работает или в какой части сражается с фашистами.
Известно, что и сам Шолохов, говоря о Григории, подчеркивал, что в его судьбе запечатлены обстоятельства жизни многих из донских казаков, в том числе и тех, кто принял советскую власть и наладил свою жизнь в новых условиях.
Но еще более показательно то, что нечто подобное мы уже читали, правда, в давным-давно вышедших книгах И. Лежнева, В. Гоффеншефера, Л. Якименко и др. Критик В. Ермилов, например, в канун Великой Отечественной войны писал: «Нет любви для Григория, его любовь погибает, - нет для него жизни, и потому светит для него черное солнце. Мы не знаем более сильного образа опустошения, более жестокой кары художника своему герою. Черное солнце страшно, как смерть в пустыне» [5, с. 3].
Разумеется, у упомянутых позиций имеются не только общие черты, но и различия. Если прежде считалось, что ответственность за трагический финал жизни Григория Мелехова лежит на самом герое, то теперь нас убеждают в том, что истоки трагедии - в конкретных действиях советской власти, в том, как «послереволюционная жизнь выталкивала Григория Мелехова за свои пределы - на уничтожение». Как бы там ни было, но и в том, и в другом случаях Григорию Мелехову, по убеждению критиков, нет места в послеоктябрьской действительности. Думается, что и одна, и другая точки зрения в одинаковой мере упрощают сущность конфликта «Тихого Дона», примитиви-зируют смысл судьбы Григория Мелехова. При этом сюжетная ситуация чрезвычайно жестко привязывается к обстоятельствам исторической реальности, что сглаживает общечеловеческий, нравственно-философский смысл эпопеи. Бессмысленными и напрасными оказываются в таких трактовках «блукания» шолоховского героя в поисках всеобщей правды, ибо они в любом случае представляются бессильными в противоборстве с действительностью.
Нет никакого сомнения в том, что у современных критиков, подчеркивающих безысходность, тупиковость жизненного пути Григория Мелехова, вовсе нет намерения солидаризироваться с авторами «траченной молью» (М. Шолохов) концепции отщепенства.
Более того, в новейших работах о Шолохове такие суждения выглядят инородными вкраплениями, не стыкующимися с основными концепциями. Так, Ф. Кузнецов в упоминавшейся книге отмечает: «Однако. истину Шолохов ставил выше правды и в стремлении к ней оставил в своем романе Григория Мелехова живым» [8, с. 818].
И все же вряд ли оговорки о безысходности судьбы Григория Мелехова были случайными. Ф. Кузнецов, например, видит жизнеутверждающий пафос романа не в Григории, а в его сыне Мишатке.
Подобные заявления выглядят странно еще и потому, что они по существу опровергались еще в 70-е годы. Так, Ф.Г. Бирюков в своей книге «Художественные открытия Михаила Шолохова» писал: «Все признают, что несмотря на трагическое содержание, "Тихий Дон" - одно из жизнеутверждающих произведений. Но применительно к образу Мелехова это истолковывается часто так: "закономерно погибает запутавшийся человек с его "поганой песней", "несчастный" отец, а его сына, которому принадлежит будущее, уже в духе новой морали воспитает Кошевой". Удивительно, с каким легким сердцем вычеркивается Григорий из жизни как нечто обременительное и опасное. Забывают при этом, что героем повествования у Шолохова избран Григорий, а не Мишатка» [1, с. 149].
Создается впечатление, что усилия шолоховедов старшего поколения, таких, как А.И. Хватов, Ф.Г. Бирюков, В.В. Потелин, в полемических схватках отстаивавших, ныне если уж не совсем вычеркнуты из памяти, то по крайней мере полузабыты. И совершенно напрасно. Их труды безусловно будут востребованы на новом витке осмысления трагедии Григория Мелехова, в преддверии которого мы, судя по всему, находимся.
Размышляя о М.А. Шолохове как явлении отечественной культуры, не без удивления обнаруживаешь некую общую закономерность в восприятии «Тихого Дона» и личности, жизненного пути его автора. На всем протяжении -теперь уже почти девяностолетнем - процесса осмысления образа Григория Мелехова заметна тенденция к зауживанию его смысла, примитивизации его личностного потенциала. Но еще более очевидно аналогичное стремление к упрощению и опошлению человеческой сущности его создателя, М.А. Шоло-
хова. В писаниях определенной части критиков автор «Тихого Дона» по сути лишается права на собственный взгляд, самостоятельную позицию по отношению к любому событию или общественному явлению. С безоговорочной категоричностью отвергается сама возможность взвешенной оценки того или иного суждения писателя, в то время, как противоположные или расходящиеся с шолоховскими мнения выдаются за истину в последней инстанции. Как проговорилась в дневнике Л. Чуковская, «Сидел бы уж в своей Вешенской».
Между тем, для литератора с иными принципами и нравственными представлениями достаточно было даже непродолжительного, но искреннего, задушевного общения с Шолоховым, чтобы «открыть» в нем не только «очарование человека, но и глубокий ум мудреца». Так произошло с В.М. Шукшиным, который после встречи с писателем признался: «Шолохов для меня -открытие. Каким я его увидел при личной встрече? Очень глубоким, мудрым, простым. Он заразил меня своим образом жизни. Этот мудрец сидит у себя в Вешенской, сидит и думает, далекий от света столичной жизни» [15, с. 36].
«Тихий Дон» и сегодня остается не только значительнейшим фактом литературной истории, но и злободневнейшей книгой, а ее автор все ярче высвечивается не только как летописец революционной эпохи, но и как пророк. Сама судьба Михаила Александровича Шолохова обладает глубочайшим смыслом, значение которого не ограничено пределами современности, а устремлено в будущее.
Литература
1. Бирюков, Ф.Г. Художественные открытия Михаила Шолохова [Текст] / Ф.Г. Бирюков. -М., 1976. - 350 с.
2. Васильев, В.В. Примечания [Текст] / В.В. Васильев // Шолохов, М.А. Собр. соч.: в 9 т. -М.: Терра, 2003. - Т. 6. - 353 с.
3. Д* Стремя «Тихого Дона» (Загадки романа) [Текст] / Н.Струве. - Париж: Имка-Пресс, 1974. - 195 с.
4. Емельянов, Б. «О Тихом Доне» и его критиках [Текст] / Б. Емельянов // Литературный критик. - 1940. - № 11-12. - С. 184-202.
5. Ермилов, В. О «Тихом Доне» и о трагедии [Текст] / В. Ермилов // Литературная газета. - 1940. - 11 августа. - С. 3.
6. Иванова, Н. В школе надо читать шедевры [Текст] / Н. Иванова // Литература. - 2009. -№ 10. - С. 8-9.
7. История русской литературы ХХ века. 20-90-е годы (Основные имена) [Текст] / отв. ред. С.И. Кормилов. - М., 1998. - 479 с.
8. Кузнецов, Ф.Ф. «Тихий Дон»: судьба и правда великого романа [Текст] / Ф.Ф. Кузнецов. - М., 2005. - 863 с.
9. Палиевский, П.В. И вот берег. [Текст] / П.В. Палиевский // Палиевский П.В. Шолохов и Булгаков. - М.: Наследие, 1999. - С. 42-50.
10. Поль, Д.В. Универсальные образы и мотивы в русской реалистической прозе ХХ века (художественный опыт М.А. Шолохова) [Текст] / Д.В. Поль. - М., 2008. - 277 с.
11. Ребель, Г. Уроки Шолохова [Текст] / Г. Ребель // Литература. - 2009. - № 10. - С. 34-39.
12. Чудакова, М. Без гнева и пристрастия [Текст] / М. Чудакова // Новый мир. - 1988. -№ 9. - С. 240-260.
13. Чудакова, М. Новые работы. 2003-2006 [Текст] / М. Чудакова. - М.: Время, 2007. - 559 с.
14. Чудакова, М. Сквозь звезды к терниям [Текст] / М. Чудакова // Новый мир. - 1990. -№ 4. - С. 242-262.
15. Шукшин, В.М. Вопросы самому себе [Текст] / В.М. Шукшин. - М., 1981. - 255 с.
