CC BY
79
НАУЧНЫЕ ШКОЛЫ ТАМБОВСКОГО УНИВЕРСИТЕТА
УДК 82.Q9.QQ1.8
ШОЛОХОВЕДЕНИЕ МАТЕРИАЛЫ К ЭНЦИКЛОПЕДИИ
© Лариса Васильевна ПОЛЯКОВА
Тамбовский государственный университет им. Г.Р. Державина, г. Тамбов, Российская Федерация, доктор филологических наук, профессор, заслуженный деятель науки РФ, член Союза писателей России, e-mail: ruslitQ9@rambler.ru © Наталия Владимировна СОРОКИНА Тамбовский государственный университет им. Г.Р. Державина, г. Тамбов, Российская Федерация, доктор филологических наук, профессор, профессор кафедры русской и зарубежной литературы, e-mail: sorok_tam@rambler.ru
Коллектив Института мировой литературы имени А.М. Горького РАН, специалисты других научных центров и вузов России завершили работу над «Шолоховской энциклопедией». Она представляет собой первый и уникальный опыт науки о Шолохове в концептуальном энциклопедическом описании жизни и творчества классика русской литературы. Издание труда намечено на середину 2013 г. Для написания фундаментальной статьи «Шолоховедение» были приглашены доктора филологических наук, профессора ТГУ имени Г.Р. Державина Л.В. Полякова и Н.В. Сорокина. В процессе работы над статьей авторы собрали, систематизировали большой материал и изложили свои представления об эволюции отечественного шолоховедения в период 1924-2012 гг. «Вестник Тамбовского университета» предлагает вниманию читателей полный вариант исследования. Первые статьи см. в вып. 1-2 (117-118) 2013 г.
Ключевые слова: отечественная школа шолоховедения; систематизация научного знания; периодизация; достижения и открытия; дискуссионные вопросы; задачи и перспективы.
Отечественное шолоховедение снова продемонстрировало виток энергии сопротивления и защиты наследия Шолохова как великой национальной святыни. Наступивший в конце 1980-х гг. новый, пятый, период продлится до конца 1990-х гг. и даст очень яркие результаты. Конец 1980-х гг. ознаменован разработкой стратегии нового наступления на шолоховское наследие, и антишо-лоховский поход начнется в начале 1990-х гг. публикациями материалов на страницах «Нового мира». Однако в этот период наступления угрожающего солнечного затмения на небосклоне науки о художнике, когда русская литература в целом теряла способность быть больше, чем литература, «парламентом, адвокатурой, судом присяжных. И теперь никто - ни писатель, ни читатель, ни критик -ничего никому не должен», когда на страницах некоторых изданий и прежде всего жур-
нала «Новое литературное обозрение» (выходит с 1992 г.) начинала возрождаться «безапелляционная интонация «напостовцев», когда «не без помощи литературной критики читатель был готов отказаться от Маяковского, Шолохова, Фадеева и даже М. Горького» [1], в эту пору вступления критики в кризис конца 1980-х - 1990-х гг., не зная перерывов, продолжало спокойно и активно, а главное результативно, развиваться подлинное шоло-ховедение, не только отечественное, но и зарубежное.
В середине 1980-х гг., уже после кончины писателя начали возвращаться в современное шолоховедение и получать надлежащее осмысление многие и многие интереснейшие разрозненные источники, содержащие уникальные оценки шолоховской прозы, вытесненные в свое время из научного обихода экспансией антишолоховских публика-
ций. Таковы материалы советско-американского симпозиума «Михаил Шолохов и Уильям Фолкнер», проходившего в сентябре 1986 г. в Ростове-на-Дону и открывшего новый период в шолоховедени, опубликованные в «Доне» [2], и. Это период расширения горизонта науки, значительного обновления, укрупнения проблематики, углубления в творческую индивидуальность писателя.
Сопоставление двух классиков мировой литературы П.В. Палиевский назвал тогда «одной из самых интересных и неожиданных проблем литературы ХХ в.». Оба лауреата Нобелевской премии не получили систематического образования. Ничего не зная друг о друге, одинаково высказывались по ключевой проблеме современности, о самом существовании человека: «человек не только выстоит, он восторжествует», «человек несгибаемой воли выдюжит, и около отцовского плеча вырастет тот, который, повзрослев сможет все вытерпеть, все преодолеть на своем пути». Оба писателя исходили из опыта собственного народа и прочно держались за те идеалы, которые в нем исторически кристаллизовались. По Палиевскому, эти писатели первыми в ХХ в. доказали, что идея родины не разъединяет, а объединяет человечество.
Фолкнера как и Шолохова отличала органичная «почвенность», приверженность традициям старого Юга, что некоторым недальновидным критикам давало повод причислять его к реакционерам или даже расистам. На ростовском симпозиуме Т. Индж отметил: оба родились в земледельческих обществах и в молодости сменили несколько профессий, начали свою творческую деятельность с написания рассказов, а главные произведения создали в 1920-е - 1930-е гг. Палиевский обратил внимание на сходные решения этими писателями темы родины: земля тихого Дона и «крошечная почтовая марка родной земли» имеют универсальный смысл. Т.Л. Морозова подметила сходство даже в названиях «тихий Дон» и «Йокнапа-тофа» (индейское слово, означающее «тихо течет река по равнине»), тихий мир природы, неторопливость, обстоятельность эпического повествования, и художники размыли границы между регионализмом и универсальностью в литературе. Выступившие тогда Д. Стюарт, Я. Засурский, Дж. Пилкингтон,
Т. Денисова, У. Феррис обратили внимание на язык шолоховских творений.
Особый интерес представляют для нас сегодня оценки Д. Стюарт, прозвучавшие словно специально как реакция на оценку «Тихого Дона» Буниным («Очень трудно читать от этого с вывертами языка с множеством местных слов»; см.: [3, с. 21]). «На мой взгляд, - отметил американский исследователь, - эта книга стоит выше всех книг о революции, написанных в нашем столетии, отчасти благодаря своему эпическому размаху и простоте, но, главным образом, благодаря своему языку... Мы помним величайших героев литературы - Ахиллеса, Гамлета, Фауста, Онегина, Человека из подполья - именно благодаря тому, что их создатели сумели найти совершенные языковые средства для единственно верного их изображения. Я считаю, что Шолохов достиг такого совершенства в отношении Григория Мелехова». Здесь приведена не только конкретная оценка художественного творения русского писателя, но и прочерчен четкий контур его мирового историко-литературного контекста (см.: [2]).
По характеру шолоховедения и его места в литературной жизни десятилетия этот период можно обозначить по названию одного яркого издания этих лет - «на изломе», не только времени, исторической реальности, но и пути науки к крупным достижениям. Он связан с изданием посмертного собрания сочинений, подготовленного В.О. Осиповым [4]. Появилась возможность провести новую текстологическую работу, главным образом по очищению текста «Тихого Дона» от противоречащей авторской воле редакторской правки предшествующих изданий.
Вторую половину 1980-х гг. в науке о Шолохове открывала и докторская диссертация В.М. Тамахина «Поэтика М.А. Шолохова - романиста» (М., 1986), которая целенаправленно исследовала один из актуальнейших аспектов творческого наследия писателя.
В 1987 г. в станице Вешенской прошли первые Шолоховские чтения, ставшие регулярными. Они засвидетельствовали неослабевающее внимание специалистов к творческому наследию писателя, значительно расширили проблематику научных дискуссий, в которых порою сталкивались резко противоположные точки зрения, однако полемика
велась с пониманием того, что все участники делают одно общее дело, находятся в поиске истины о характере конкретных художественных открытий выдающегося писателя. Прогностическая роль озвученных на вешен-ских чтениях идей в развитии шолоховеде-ния значительна. Вскоре вышел первый сборник лучших статей по материалам чтений 1987 г. Авторы представляли широкую географию интереса к творческому наследию Шолохова: кроме российских, представлены города Литвы, Украины, Белоруссии, Латвии. Помимо наблюдений над проблематикой и поэтикой шолоховской эпической прозы, участники чтений предлагали разные решения вопроса о влиянии русского художника на творчество М.А. Стельмаха (Н.И. За-верталюк), современный украинский роман (В.Д. Наривская), белорусскую литературу (И.А. Черота, И.С. Жемчужный), «Потерянный кров» Й.К. Авижюса (Н.Д. Котовчихи-на), болгарскую литературу (В.Н. Чубарова). Ю. Дворяшин писал о том, что шолоховские традиции в русской литературе начали формироваться уже в 1930-х гг. и сформулировал свою концепцию: «Идейно-художественные принципы «Поднятой целины» в изображении народной жизни, стержневые в структуре романа и те, что едва намечены, проза 1930-х гг. развернула в широкое повествование о становлении «нового человека» и новых отношений между людьми, пусть и уступая шолоховскому эпосу в искусстве слова» [5, с. 82].
В 1992 г. в Вешенской вновь собрались участники очередных Шолоховских чтений, сконцентрированных на изучении «Поднятой целины». По материалам чтений издан сборник «Поднятая целина» М.А. Шолохова в современном исследовании» [6]. Книга включает три раздела («Авторская позиция», «Особенности реализма», «Уроки Мастера»). Один из параграфов своего доклада «Инакомыслие М. А. Шолохова-коммуниста в реализме «Поднятой целины» Н.И. Глушков назвал «Что мы знаем лучше: роман или его истолкования». Он говорил о том, что споры о «Поднятой целине» будут столь же долгими, как о «Тихом Доне», и «литературнокритическая публицистика обрушит на общественное сознание много истолкований. Теперь ни одно не убедит всех» до тех пор, пока будет внимательно прочитан роман, а
не только работы о нем. И опять на страницах сборника представлены не только российские научные центры: кроме участников первых чтений из советских республик, теперь представила на обсуждение свой очень интересный доклад «Насилие в системе нравственных координат романа» О.Г. Кун-гурова из Казахстана. Она проанализировала «Поднятую целину» в сравнении с «Котлованом» и «Впрок» А. Платонова, пришла к выводу, очевидно не бесспорному в отношении к Платонову: «в отличие от Платонова, исторический оптимист Шолохов все-таки надеется на то, что в человеке управляемом, в человеке «стада» может проснуться желание лично осознать и ответить за сотворенное им» [6, с. 67]. С интересом читается статья Н.И. Стопченко «Поднятая целина» в художественных исканиях немецких писателей 60-х гг.». Он отметил неслучайность того, что именно с родины Гете и Шиллера началась планетарная слава «Тихого Дона» и «Поднятой целины», именно в Лейпциге в 1965 г. и 1975 г. были проведены международные симпозиумы «Шолохов и мы», именно в Германии многократно переиздавались его книги и собрание сочинений в девяти томах, привел слова из приветственного адреса почетного доктора филологического факультета Лейпцигского университета на международном симпозиуме в 1965 г.: «Творчество Шолохова послужило одним из первых сильных импульсов для создания новой демократической культуры. Для многих немецких писателей, таких как А. Зегерс, Л. Фейхтвангер, В. Бредель, Э. Штриттматтер, Б. Зее-гер, Э. Нейч, Шолохов стал учителем не только в литературе, но и в жизни».
Участники конференции 1992 г. в своих подходах к шолоховской прозе все же не были свободны от излишнего социологизирования. Потому особенно запоминается публикация В.Н. Хабина «Противоречивость содержания и художественная неравноценность компонентов романа». Он обратил внимание на то, что в первой книге романа есть цельный художественный мир, скрепленный прочной системой мотивировок, психологической достоверностью отношений, хотя «правда этого художественного мира имеет существенное расхождение с правдой исторической. Однако, - продолжал автор статьи, - такие расхождения присутст-
вуют по большей части подспудно, так как перед нами реализм внешне объективного жизнеподобия...». В. Хабин говорил и о второй книге романа, о том, что Шолохов «не мог не вспомнить своих писем 1932-1933 гг. Сталину.». «Легко ли было писателю продолжать характеры и судьбы тех, кто оставался все в том же 1930 г., а ныне живет в твоем восприятии человека конца 50-х? Ведь уже в 1953-м в известном партийном Постановлении была выражена тревога по поводу того, что колхозная экономика не удовлетворяла «в полной мере» потребностей населения в промышленности, что урожаи «продолжают оставаться низкими», «низка продуктивность скота» и т. д.
Можно ли удержаться на определенном уровне художественной достоверности, -продолжал В. Хабин, - если ты заставляешь себя придерживаться идейных канонов замысла, который не выдерживал испытаний последующих эпох? Ведь время оттепели будоражит твое сознание совсем иными представлениями о «великом переломе», его героях и жертвах... разгадка таится в столкновении внутри одного романа двух противоположных тенденций: той, когда, согласно критерию Толстого-реалиста, талант «под влиянием ложной теории» совершает над собой насилие, и той, когда он «видит предметы не так, как он хочет их видеть, а так, как они есть». Повесть С. Залыгина «На Иртыше», где «события коллективизации даются... глазами местного, а не присланного «центром» организатора колхоза, крестьяни-на-середняка», Хабин подал как полемический ответ автора М. Шолохову.
В статье И.Т. Крука «Поднятая целина» и «альтернативная» ей проза» содержался своеобразный ответ В.Н. Хабину. «В последнее время, - писал украинский историк русской литературы, - часто звучит безапелляционно жесткая фраза: «Поднятая целина» -величайшая фальшивка XX в.!» Закрадывается сомнение: а не фальшивят ли сами строгие критики? Сегодня как альтернативу «Поднятой целине» рассматривают «Котлован» А. Платонова, «Мужики и бабы»
Б. Можаева, «Кануны» и «Год великого перелома» В. Белова, «Овраги» С. Антонова... Но если стать на позицию нынешних критиков, придется признать фальшивыми и эти произведения. Ведь ни в одном из них нет
того, о чем бы не сказал М. Шолохов в своем романе. Различны широта охвата, факты (при сходстве материала), акценты. Да и как иначе! И произведения разные, и авторы, и время создания, точки отсчета. И, конечно же, уровни талантов. Но немало и сходного.
По «Поднятой целине», как и по другим произведениям художественной литературы, не надо изучать ход коллективизации. Как не стоит сверять «Войну и мир» с трудами по истории войны 1812 г., понимая, однако, что игнорировать их нельзя.
Через три года в Ростове-на-Дону и станице Вешенской прошли Шолоховские чтения с изданием в 1996 г. сборника статей «Войны России XX века в изображении М.А. Шолохова». В издательской аннотации говорится: «Это первое коллективное исследование проблемы по свободной методологии постсоветского литературоведения». Научно-исследовательским лейтмотивом издания стала социофилософия войн России в эстетической специфике шолоховского реализма, в сопоставлениях с произведениями предшественников и современников. По содержанию и научным концепциям это, пожалуй, наиболее интересное коллективное монографическое издание работ участников чтений. Материал размещен в четырех рубриках: «Трагедия гражданской войны», «Тихий Дон» и «Красное колесо», «Великая Отечественная», «Эстетика слова». Кроме статей отечественных исследователей, в издание включены работы Г. Ермолаева (Принстон, США), А. Мэрфи (Рамсден-Оксфорд, Великобритания), Б. Косановича (Нови Сад, Югославия). Именно в эти годы начинает развиваться сравнительное изучение характерологии и жанровых модификаций прозы Шолохова и Солженицына. В сборнике Шолоховских чтений 1996 г. помещены четыре работы: «Тихий Дон» и «Красное колесо» в типологии исторического романа» (С. Калашникова), «Концепция войны в эпопеях «Тихий Дон» и «Красное колесо» (Л.М. Чуч-вага), «Немцы в первой мировой войне (по романам «Тихий Дон» и «Красное колесо»)» (Г. А. Фролов), «Гражданские интересы в эстетике М.А. Шолохова и А.И. Солженицына» (Л.В. Лукьянова). К примеру, С. Калашникова исходит из того, что «почти все современные литературоведы называют и «Тихий Дон», и «Красное колесо» либо эпопея-
ми, либо романами-эпопеями. При этом «Тихий Дон» абсолютным большинством признается классическим образцом жанра романа-эпопеи как синтетического единства эпического и романного мышления. Что касается Солженицына, то здесь дело обстоит несколько сложнее...
М.А. Шолохов - это художник, который постигает Историю как трагедию человеческой деятельности. И здесь он является выразителем эстетического кредо русской литературы XX века.». Шолоховский Григорий Мелехов - эпицентр трагического начала в «Тихом Доне». Заслуга Шолохова заключается в том, что он сумел гениально противопоставить риторике, воспитательному пафосу, морально-дидактическим нормам эпохи истинный дух трагедии. В «Красном колесе» Солженицына, - пишет С. Калашникова, -нет такого трагедийного эпицентра. По законам жанра романа-эпопеи романное мышление должно сосредоточиваться на многообразных проблемах личности, но уже при прочтении «Узла I» «Красного колеса» -«Августа Четырнадцатого» - задаешься вопросом: кто же главный герой повествования и носитель личностного трагедийного начала? Отчетливый повествовательный ориентир отсутствует как таковой. Нет, если так можно выразиться, персонажной концентрации сюжета, предложенного ходом исторических событий. Зато есть небывалая концентрация самих исторических событий и фактов. Возникает парадоксальная ситуация: в «Красном колесе» есть и Человек, и История, но это не роман-эпопея, как «Тихий Дон» Шолохова.
Шолохов и Солженицын стоят на разных творческих позициях: первый - на позиции художника, стремящегося выразить истину исторической ситуации и человека - казака Мелехова - в ней; второй - на позиции, наиболее отвечающей истине, но такой, какой она видится лично ему... Это утверждение не является оценочным, оно фиксирует тенденции развития жанровых образований в контексте русской литературы XX в. как системы. «Красное колесо» адекватно понять без обращения к публицистике Солженицына нельзя. Главное организующее начало произведения - это историософская концепция автора. «Красное колесо» как историософский роман в контексте жанра исторического
романа и «Тихий Дон» как роман-эпопея -логический итог наших рассуждений» [7].
В «Вешенском вестнике» 2009 г. опубликована статья С.А. Васильева, в которой тоже осуществлен сравнительный анализ локальной поэтики Шолохова и Солженицына, где автор статьи приходит к выводу: «в романе Шолохова «Тихий Дон» образ двора играет весьма существенную роль, он создается не столько повторами - как мотив, сколько становится важным элементом его содержательно-символической структуры:
Двор - Дом - Хутор - Дон - Родина - Мироздание. Рассказ Солженицына «Матренин двор» в своей текстовой структуре значимого образа двора не содержит. Двор воплощается на уровне 2-3-х проходных мотивов и целиком вписывается в воплощаемый писателем развернутый образ избы. Об этом свидетельствуют и композиция (начало и финал с этим мотивом никак не связаны), и обрисованная в литературоведении творческая история произведения (в одном из единичных случаев этот мотив автором снимается). заглавие, подсказанное А.Т. Твардовским и, по существу, не поддерживаемое текстом, не может, строго говоря, представлять писательский стиль А.И. Солженицына. В своей образносимволической структуре (Изба - Село - Город - Земля) рассказ тоже имеет отсылки к шолоховской традиции. Данное Твардовским и не вполне «привитое» к тексту яркое заглавие - другая сторона проявления объективно шолоховской традиции, более того, отсылка к своеобразной визитной карточке стиля писателя - началу «Тихого Дона» [8].
В сборнике «Шолоховских чтений-2005» будет опубликована статья Е.В. Белопольской «Судьба человека» М.А. Шолохова и «Один день Ивана Денисовича» А.И. Солженицына (к вопросу о жанре и типологии характеров)». Автор ссылается на статью
Н.Л. Лейдермана «Простой «советский человек» в зеркале рассказа» [9], где уральский исследователь, как видим, оставив в стороне известную жанровую формулу Л. Якименко («Судьба человека как «рассказ-эпопея»), по-своему определяет жанровые дефиниции рассказов этих писателей. Ссылаясь на характеристику эпопеи и романа Бахтиным (эпопея - «состарившийся жанр», отражающий прошлое, «абсолютное прошлое» в терминологии Гете и Шиллера, «начала» и
«вершины истории», и его герой воплощает собой социум как целое; роман «жанр «становящийся», обращен к настоящему, его назначение в «познании», и в нем повествование сосредоточено на отдельной личности, на развитии ее характера и самосознания), Белопольская утверждает, что, с этой точки зрения, «в рассказе Солженицына преобладает романное начало». «Судьба человека» по всем признакам оценивается Е. Белопольской как эпопея. Вместе с тем, по оценке автора небесспорной статьи, несмотря на явные различия, героев Шолохова и Солженицына объединяет их менталитет, в своих поступках они опираются на православные культурные традиции, пусть и на бессознательном уровне. К шолоховско-солженицынскому сюжету обращается и Ю. Дворяшин. «До сих пор считается, например, само собой разумеющейся тождественность суждений героев-коммунистов в романе и взглядов Шолохова на коллективизацию, - пишет он. - Исходной точкой в формировании такого представления служит признание самого автора в финале произведения: «Вот и отпели донские соловьи дорогим моему сердцу Давыдову и Нагульнову...». Такой взгляд на героев «Поднятой целины» оказался совершенно неприемлемым для оппонентов Шолохова, которые, пользуясь судебно-правовой терминологией, определили Давыдова и Нагульнова чуть ли не преступниками. Ярче всех такую позицию выразил А. Солженицын. Он рассказал в одной из своих статей («По донскому разбору». - Л. П., Н. С.) о том, что в 1950-е гг., когда Шолохов завершал работу над второй книгой романа, в московской окололитературной среде распространялись слухи, будто бы финал произведения предполагался таким: Нагульнов закончит жизнь самоубийством, а Давыдов - в тюремной камере. При этом, может быть, невольно, у Солженицына вырвалась фраза, во многом характеризующая его отношение к человеку вообще: «хорошая бы ему (Нагульнову. - Ю. Д.) дорога, и обоим вполне назидательный конец». Дворяшин пишет: «Трудно подыскать более веский аргумент, чем это признание Солженицына, в доказательство глубокого суждения П.В. Палиевского: «Беда в том, что Солженицын также понимает красных, как, скажем, Николай Островский белых. А Шолохов одинаково понимает и
красных, и белых, и еще выше - идущую через них историческую дорогу народа» [10, с. 112].
В середине 1990-х гг. как свидетельство о предвестии наступления нового этапа в изучении творческого наследия писателя был воспринят коллективный труд [11], зафиксировавший наступление в шолоховедении «источниконосного» момента, который принесет особенно обильный и плодоносный урожай с наступлением нового столетия. «Уже ранняя биография Шолохова говорит о том, что он изначально формировался как художник широкого диапазона чувств и мысли», - подвел В. Н. Запевалов один из итогов работы над новыми материалами [11, с. 12]. Уже в это десятилетие вышло много новых материалов, ранее не известных читателю. Например, книга «Писатель и вождь. Переписка М.А. Шолохова с И.В. Сталиным», издание, которое расставляет точки над 1 в вопросе о взаимоотношениях этих двух влиятельных людей в один из сложных периодов для судьбы страны.
В эти годы защищены докторские диссертации А.М. Минаковой «Художественный мифологизм эпики М.А. Шолохова: сущность и функционирование» (М., 1992),
Ю. А. Дворяшина «Шолохов и русская проза 30-70-х годов о судьбе крестьянства» (Л., 1994), на страницах которых разработаны обозначенные направления современного шолоховедения. В диссертационной работе Е.А. Костина «Эстетика М.А. Шолохова» (Л., 1990) с общей формулировкой проблемы творчество М.А. Шолохова вписано в культурно-философский контекст эпохи, установлены связи между художественным миром писателя и философией русского космизма, определена народоцентричность шолоховской эстетики. Е. Костин раскрыл идейную и художественную взаимозависимость основных эстетических категорий художественного мира писателя - собственно эстетического, прекрасного, трагического, катарсиса, комического.
Из общей стилистики в основном объективно-делового подхода к творческому наследию Шолохова в эти годы своим судебным пафосом выделялся очерк С.И. Корми-лова о писателе, включенный в учебное издание Московского университета [13]. Здесь представлен набор отталкивающих читателя
характеристик. Свой резкий тон и далеко не во всем объективный подход к личности и прозе Шолохова на страницах учебного издания в какой-то степени Кормилов позже как бы компенсирует обстоятельным анализом книги З. Бар-Селлы [14]. В связи с т. н. «шолоховским вопросом» и обвинением писателя в создании им не равноценных в художественном отношении произведений профессор МГУ напоминает Бар-Селле о творческой судьбе Платонова, «который за два десятилетия после «Котлована» не смог написать ничего с ним соизмеримого, кончил же примитивно-официозной пьесой «Ученик Лицея» - подобного произведения не найти в собственно литературном наследии Шолохова» [15, с. 309]. В своем отклике Кормилов отмечает многочисленные ошибки и недосмотры автора книги «Литературный котлован...», приходит к выводу: «Выше эта книга была охарактеризована как не столько литературоведческая, сколько литературно-
критическая. Еще точнее было бы сказать, что это литература о литературе, надевшая маску научного литературоведения. Вместе с тем это политическая публицистика типично советского образца, когда приводится несколько ярких, убедительных фактов, после чего и все остальное должно восприниматься как правда. Кто купится на эти приемы -уподобится тому образу М. Шолохова, который создал хлестким пером отнюдь не бездарный человек Зеев Бар-Селла» [15, с. 317].
Одновременно с оценкой Шолохова Кормиловым в учебном издании 1998 г. читатель получил совершенно противоположное прочтение прозы классика русской литературы в книге Н.М. Федя «Парадокс гения. Жизнь и сочинения Шолохова» [16]. В главе «О смысле сущего» автор монографии писал: «. мы пытаемся ответить хотя бы на некоторые сложные вопросы творческой биографии Шолохова непредвзято и объективно. И начнем с оценок и суждений авторитетных зарубежных авторов. По свидетельству английского писателя Джека Линдсея, на него производит впечатление «огромная сила, великий окоем и... богатая шекспировская щедрость... могучего эпоса» Шолохова. Американский профессор Стюарт писал: «Его гений лучше всего виден, во-первых, в его разумном выборе деталей и чувстве пропорции, во-вторых, в сострадании, которое про-
низывает его произведения и оживляет его героев, в-третьих, в его поэтической дикции, достоинстве героев и описаний и, в последнем счете, в его самобытной силе, необычайном диапазоне видения явлений, которое позволяет таить в себе и противоречия типа Достоевского в единой, уравновешенной концепции, то есть толстовство без толстовского механического оправдывания» [16,
с. 333]. Федь обратил внимание читателя на то, что шолоховское творчество «аккумулирует в себе нравственное и духовное состояние целых поколений. [16, с. 336]. Начиная с Шолохова, в историю литературы входит новый вид повествования: хоровое начало, которое в романе выступило как художественное открытие эпохальной значимости, как новое качество народности художника XX столетия» [16, с. 338].
Есть основания утверждать, что конец ХХ - начало XXI в., 100-летний юбилей М.А. Шолохова ознаменованы значительными достижениями и открытиями в шолохове-дении. К началу XXI столетия обнаружены и опубликованы многочисленные новые факты, материалы, документы, которые значительно корректируют некоторые существовавшие десятилетиями историко-литературные реалии. К примеру, в 1972 г. в ИМЛИ им. А.М. Горького РАН прошла научная конференция «Советская литература и мировой литературный процесс», где с одним из ведущих докладов - «Мировое значение М. Шолохова» - выступил П.В. Палиевский. В самом начале он констатировал: «Интересно, что наиболее заметные писатели ХХ в. молчат о Шолохове. Словно он для них не существует» (монография К. Приймы «Тихий Дон сражается», но главным образом издание «Михаил Шолохов. Летопись жизни и творчества», вышедшее к 100-летию писателя, значительно подкорректировали это утверждение докладчика: о Шолохове именно в 1950-е - 60-е гг. много писали зарубежные классики). Небесспорно и утверждение Палиевского о Бунине: «Бунин, например, уж на что внимательно следил и о многих писал: о Горьком, конечно, прежде всего, об Алексее Толстом, о Катаеве, о Твардовском, о Маяковском целая глава; о Шолохове - ни звука.». И далее П.В. Палиевский попытался сформулировать причины «великого» молчания вокруг Шолохова, которого на са-
мом деле не было. Главную из причин он связал с временем окончания «Тихого Дона», с 1940 г. «Началась война, и весь опыт, который поднял Шолохов, был заслонен другим, до сих пор не освоенным. Великое произведение попало между гребнями исторической волны, и, находясь по эту сторону, мы еще слабо его различаем» [17, с. 3-4]. Но в 2003 г. в издательстве «Алгоритм» вышла антология «Шолохов и русское зарубежье» [3], в предисловии к которой В.В. Васильев привел бунинскую оценку Шолохова. Оказывается дело не в Великой Отечественной войне. Из эмигрантов-литераторов первой волны «Тихий Дон» прочитал именно этот писатель, и, как пишет Васильев, «неизвестно, правда, до конца ли?». И. А. Бунин в дневниках 1941 г. записал краткие отзывы о первых двух книгах романа: «3 .VIII. Воскр. Читал 1 книгу «Тихого Дона» Шолохова. Талантлив, но нет словечка в простоте. И очень груб в реализме. Очень трудно читать от этого с вывертами языка с множеством местных слов»; «30.8.41. Суб. Кончил вчера вторую книгу «Тих. Д.». Все-таки он хам, плебей. И опять я испытал возврат ненависти к большевизму» [18, с. 105]. И еще раз он вспомнил Шолохова в апреле 1942 г., перечитывая И. Бабеля: «И какое сходство у всех этих писателей -хамов того времени - напр., у Бабеля - и Шолохова. Та же цветистость, те же грязные хамы и скоты, вонючие телом, мерзкие умом и душой» [18, с. 109].
В связи с этими оценками Бунина Васильев справедливо констатировал, что несмотря на резкость отзывов, Бунин косвенно засвидетельствовал наличие в «Тихом Доне» иной, чем в «Окаянных днях», точки зрения на мир - народной, и другое, нежели в бунинской прозе, качество реализма. Для понимания бунинской оценки «Тихого Дона», конечно, принципиально важна общая позиция автора «Окаянных дней» в его отношении к русскому мужику периода революции: «Голоса утробные, первобытные. Лица у женщин чувашские, мордовские, у мужчин, все как на подбор, преступные, иные прямо сахалинские.
Римляне ставили на лица своих каторжников клейма: «Cave furem». На эти лица ничего не надо ставить, - и без всякого клейма все видно» [19, с. 28]. Сословные и полити-
ческие барьеры мешали Бунину прочитать «Тихий Дон» непредвзято.
Окончание в следующем номере.
1. Прозоров В.В., Милованова О.О., Елина Е.Г. [и др.]. История русской литературной критики / под ред. В.В. Прозорова. М., 2002. С. 352-361.
2. Советско-американский симпозиум «Михаил Шолохов и Уильям Фолкнер» / вступит. слово П.В. Палиевского и материалы симпозиума // Дон. Ростов н/Д, 1987. № 5. С. 128-138.
3. Шолохов и русское зарубежье / сост., вступ. статья, прим., именной указатель В.В. Васильева. М., 2003.
4. Шолохов М.А. Собрание сочинений: в 8 т. М., 1985-1987.
5. Творчество М.А. Шолохова и советская литература. Шолоховские чтения / отв. ред. Н.И. Глушков. Ростов н/Д, 1990.
6. «Поднятая целина» М.А. Шолохова в современном исследовании: сборник статей. Ростов н/Д, 1995.
7. Шолоховские чтения. Войны России XX века в изображении М.А. Шолохова: сборник статей. Ростов н/Д, 1996. С. 82-86.
8. Васильев С.А. «Тихий Дон» М.А. Шолохова и «Матренин двор» А.И. Солженицына: авторский стиль и воплощение образа двора // Изучение творчества М. А. Шолохова на современном этапе: подходы, концепции, проблемы. Шолоховские чтения-2009: сборник материалов Международной научно-практической конференции и научных статей / Ве-шенский вестник. Ростов н/Д, 2009. № 9. С. 31-32.
9. Лейдерман Н.Л. Простой «советский человек» в зеркале критики («монументальный рассказ» М. Шолохова и «малый эпос» А. Солженицына) // Русская литературная классика XX в. Екатеринбург, 1996. С. 108-113.
10. Дворяшин Ю.А. М. Шолохов: грани судьбы и творчества. М., 2005.
11. Шолохов на изломе времени: статьи и исследовательские материалы к биографии писателя. Исторические источники «Тихого Дона». Письма и телеграммы / сост. и отв. ред.
В.В. Петелин. М., 1995.
12. Писатель и вождь. Переписка М.А. Шолохова с И.В. Сталиным. 1931-1950 годы: сборник документов из личного архива И.В. Сталина / сост. Ю.Г. Мурин, предисл. В.О. Осипова. М., 1997.
13. История русской литературы XX века (20-90-е годы). Основные имена / отв. ред.
С.И. Кормилов. М., 1998.
14. Бар-Селла З. Литературный котлован. Проект «Писатель Шолохов». М., 2005.
15. Кормилов С.И. Литературное чучело // Новое литературное обозрение. 2006. № 3.
16. Федь Н.М. Парадокс гения. Жизнь и сочинения Шолохова. М., 1998.
17. Палиевский П.В. Мировое значение М. Шолохова. М., 1972.
18. Устами Буниных: дневники Ивана Алексеевича и Веры Николаевны и другие архивные материалы / под ред. М. Грин. Франкфурт-на-М., 1982. Т. 3.
19. Бунин И.А. Окаянные дни. М., 1990.
Поступила в редакцию 20.11.2012 г.
UDC 82.09.001.8
SHOLOKHOV STUDY. MATERIALS TO ENCYCLOPEDIA
Larisa Vasilyevna POLYAKOVA, Tambov State University named after G.R. Derzhavin, Tambov, Russian Federation, Doctor of Philology, Professor, Honored Worker of Science of RF, Member of Russian Writers Union, e-mail: ruslit09@rambler.ru
Natalia Vladimirovna SOROKINA, Tambov State University named after G.R. Derzhavin, Tambov, Russian Federation, Doctor of Philology, Professor, Professor of Russian and Foreign Literature Department, e-mail: sorok_tam@rambler.ru
The workers of World Literature Institute named after A.M. Gorkiy RAS and scientists of other centers and Universa-tiescompleted the of “Sholokhov encyclopedia”. It presented itself the first and unique experience of science about Sholokhov in conceptual encyclopedic description of life and work scientist of Russian literature. The publication of the work will be in the middle of 2013. For the fundamental article “Sholokhov study” writing the Doctors of Philology, Professors of TSU named after G.R. Derzhavin L.V. Polyakova and N.V. Sorokina were invited. During the work the authors collected, syste-mized a huge material and explained the presentations about evolution of home Sholokhov study during 1924-2012. “Tambov University Review” offers to the readers the whole variant of the research. Previous articles are in issue 1-2 (117-118) 2013.
Key words: home school of Sholokhov study; systematization of scientific knowledge; periodization; achievements and discoveries; discussion questions; tasks and perspectives.
