CC BY
75
УДК: 392.51:398(470.342)49/20"
Ю. А. Крашенинникова
РАБОТА Д. К. ЗЕЛЕНИНА «СВАДЕБНЫЕ ПРИГОВОРЫ ВЯТСКОЙ ГУБЕРНИИ» (1903-1904 гг.) В КОНТЕКСТЕ СОВРЕМЕННЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ II пол. XX - нач. XXI в.*
Статья посвящена анализу ранней работы Д. К. Зеленина «Свадебные приговоры Вятской губернии» (1903-1904 гг.), написанной им во время учебы в университете. Особое внимание уделено некоторым положениям, высказанным Д. К. Зелениным при исследовании функций свадебного дружки и анализе свадебных приговоров, которые нашли подтверждение и получили развитие в работах второй половины XX - нач. XXI в.
Article is devoted to the analysis of early work of D. K. Zelenin Wedding speeches of Vjatka province" (1903/1904), written by him during his university study. The author give the special attention to some positions stated by D. K. Zelenin during the analysis of functions of wedding groomsman and the contents of wedding speeches. Some positions have found confirmation and received development in modern researches (second half XX - beg. XXI century).
Ключевые слова: Д. К. Зеленин, свадебные приговоры, функции свадебного дружки, поэтика и семантика приговоров.
Keywords: D. K. Zelenin, wedding speeches, functions of wedding groomsman, poetic and semantic of wedding speeches.
В научном наследии Дмитрия Константиновича Зеленина есть работа, посвященная свадебному чину дружки и жанру приговоров. Рукопись этой работы хранится в фондах государственного архива Кировской области [1], датирована 10 декабря 1903 г., подписана Зелениным, бывшим в то время кандидатом Императорского Юрьевского университета [2]; впоследствии работа опубликована в «Памятной книжке Вятской губернии» [3] и отдельным изданием [4]. Работа небольшая по объему, состоит из трех частей, первая и вторая при некоторых дополнениях могли бы претендовать на отдельные исследования: в первой части Д. К. Зеленин рассматривает функции дружки, вторая содержит «программу приговоров дружки Вятской губернии» (с. 181). В третьей части публикуются тексты свадебных приговоров, записанные Д. К. Зелени-
* Статья написана на основе доклада, прочитанного на конференции «Формы и способы организации памяти в традиционной и современной культуре», посвященной памяти Д. К. Зеленина (Санкт-Петербург, 6-8 ноября 2008 г.).
© Крашенинникова Ю. А., 2013 100
ным в 1901, 1902 гг. в Яранском и Слободском уездах Вятской губернии.
Свои наблюдения Зеленин строит на записях конца XIX - нач. XX в., и хотя он привлекает материалы из других традиций, в статье нет широких типологических сопоставлений, имеющих место в поздних работах. Д. К. Зеленин делает ряд заключений, касающихся генезиса функций дружки. В качестве более древней выделяет функцию представителя жениха и активного посредника между родами жениха и невесты, указывая на необходимость подобного друга у жениха «в эпоху "умыкания" невест» (с. 174). Роль церемониймейстера - знатока «свадебных обрядов, порядков и обычаев» - обязует дружку произносить обрядовые приговоры, которые «отличаются <...> частым повторением одних и тех же формул» (с. 174). Отмечает сильное влияние знахарской функции на содержание приговоров, усматривая в некоторых текстах «следы заговоров и особенно апокрифов» (с. 175). Наконец, предлагает свою интерпретацию увеселительной, балагурной функции, которая является далеко «не главной обязанностью дружки» (с. 173). Эта часть работы чаще других привлекает внимание исследователей, которые обращаются к описанию свадебного обряда отдельных локальных фольклорных традиций и регионов и анализируют функции дружки, их эволюцию в обряде, рассматривают атрибуты этого свадебного чина [5].
«Программу приговоров дружки» (с. 181) Д. К. Зеленин составляет на основании сравнительного анализа своих записей и текстов, зафиксированных в разных населенных пунктах Вятской губернии и опубликованных А. С. Без-соновым [6], А. Васнецовым [7], А. Л. Полуш-киной [8], И. Сусловым [9], П. Трониным [10], П. В. Шейном [11]. В этой относительно небольшой по объему части Д. К. Зеленин предлагает «инвариант» регионального текста свадебного дружки, отмечая ритуальные акты, в которые произносились те или иные приговоры, функциональное назначение каждого текста и стилистические особенности некоторых поэтических образцов.
Третья, самая объемная часть работы, текстологическая, в ней, как уже было отмечено выше, публикуются полевые записи Д. К. Зеленина, сделанные в населенных пунктах двух уездов Вятской губернии. Тексты подготовлены достаточно профессионально, с указанием краткого «паспорта» записи, вариантов из указанных выше публикаций П. В. Шейна, А. Васнецова, А. С. Без-сонова, разделением на стихи, комментариями, разъясняющими «неясные» в содержательном плане места, содержащими информацию о «движении» обряда, соблюдением диалектных особенностей и особенностей произношения текстов.
Многие наблюдения и идеи Д. К. Зеленин высказывает в общей форме, зачастую лаконично, что, однако, не уменьшает их значимости. Позже, в исследованиях второй половины XX в., эти наблюдения будут развернуты и подкреплены новыми материалами. Мы остановимся на нескольких сюжетах из опубликованной статьи и рукописи, которые в исследованиях последних десятилетий получили развитие и новое осмысление. Так, более подробно Д. К. Зеленин рассматривает балагурную функцию дружки, хотя она, по его замечанию, «далеко не единственная, и даже не главная обязанность» (с. 173). Приговоры богаты «разного рода шутками и прибаутками» (с. 173), сатирическими мотивами, «язвительной сатирой», получающей «новый смысл - посмешить присутствующих» (с. 178-179), в приговорах проявляются «проблески общественной сатиры» (с. 178).
Появление балагурно-шутовских приговоров, развитие сатирических мотивов в поэтических текстах Д. К. Зеленин трактует с «исторической точки зрения» и объясняет следствием враждебности двух родов, перешедшей в процессе изменения обряда «из области действия в область слова» (с. 176), отказываясь рассматривать балагурство дружки как явление исключительно психологическое, вызванное «желанием дружки "занять" собравшихся гостей и развеселить пригорюнившихся родных невесты» (с. 180). Очевидно, отчасти благодаря этой статье в работах, посвященных чину свадебного дружки и анализу его текстов, закрепляется термин «балагурно-шутовские» приговоры; приписывание «балагурно-шутовского материала» [12], который обнаруживается в приговорах, традиции скоморохов, понимание балагурства как проявления «эстетического отношения к обряду», «нравственной крепости и оптимизма народа-художника» [13].
Работы, посвященные структуре и семантике ритуала, подтверждают высказанные Д. К. Зелениным соображения относительно «балагурно-шутовского материала» довенечной части свадьбы. Исходя из того что ритуал - это совокупность совместных мероприятий, предпринимаемых коллективом для стабилизации миропорядка и сохранения всеобщего благополучия, способ преодоления критических жизненных ситуаций, главная цель его - осуществить «переход» индивида в другую социально-возрастную группу, закрепить за ним новый статус и декларировать это событие [14]. С этой точки зрения все средства ритуала, в том числе и вербальный компонент, направлены на этот результат. Юмористический, сатирический элемент в приговорах не является исключением, он, как справедливо замечает Д. К. Зеленин, не служит цели исключительно развлекательной, его появление обусловлено семантикой обряда.
С этой позиции мы обратились к тем же самым текстам, которые анализировал Зеленин. В частности, в характеристиках присутствующих на свадьбе зрителей он усматривал «проблески общественной сатиры», замечая, что «сатирические мотивы подобного рода одинаковы в свадебных приговорах самых разных губерний Европейской России» (с. 178-179). Другие исследователи также отмечают поразительную стойкость, однотипность и широту географического распространения характеристик незамужних девушек и холостых парней, детей, подростков, женщин и мужчин, пожилых людей [15], объясняя их «включение» в приговоры, в частности, необходимостью получения благословения от всех присутствующих [16].
Действительно, собирательные образы «крестьянского мира» [17] представлены в текстах, посредством которых дружка просит о благословении (перед отъездом к венцу, первой брачной ночью и проч.) или приветствует всех при входе в дом. В этих текстах коллективные описания участников и зрителей ритуала строятся в виде «перечней»: при перечислении максимально учитываются половозрастные группы (пожилые люди, дети, подростки, состоящие и не состоящие в браке персонажи), родство, социальное положение, расположение в доме (в кути, за печью, около порога), наличие профессии и др.; наряду с людьми упоминаются предметы интерьера и утварь. Описания нейтральны, близки по содержанию заговорам «на всеобщую любовь» [18].
Не менее стабильны по вербальной манифестации негативные, уничижительные характеристики присутствующих на свадьбе зрителей, которым Д. К. Зеленин уделяет преимущественное внимание. Анализ текстов, записанных в разных регионах России, показал, что эти персонажные описания действительно имеют близкую вербальную манифестацию, набор поэтических средств для изображения каждой группы достаточно стабилен, перечень параметров, по которым конструируются групповые характеристики, сходный. Так, при изображении детей и пожилых людей акцентируется внимание на деталях внешности и одежды, особенностях строения тела, называется место пребывания в доме (печь, полати), обязателен мотив ссылки на печь, полати или за пределы дома (например, «заполье» и проч.). Называние частей тела и деталей одежды в поэтических текстах чаще всего сопровождается эпитетом синий (черный на втором месте по употреблению), делается акцент на телесной неполноценности (горбатость, сутулость) и кривизне, неровности элементов одежды, подчеркиваются способность этих персонажей нанести ущерб жениху или дружке через выделения (например, брошенной соломинкой или соплей) и связь с маркированными в традиции предметами (соло-
мой, репой, киселем, печью и печными кирпичами и т. д.). Собственно эти характеристики содержат информацию о физической неполноценности, увечности, немощности, обжорстве, уродливости, нечистоплотности, неряшливости, бедности, болезненности персонажей, склонности их к обману и злословию, сделан акцент на том, что они испытали воздействие нечистой силы или связаны с ней [19].
В устойчивой характеристике незамужних девушек - подруг невесты («красные девицы, пирожны мастерицы, горшечны пагубницы, криночные блудницы») актуализируются такие их качества, как отсутствие кулинарных навыков, неспособность к самостоятельному ведению хозяйства, подчеркивается социальный статус девушек и принадлежность к своей семье [20].
Напротив, положительную семантику заключают в себе характеристики молодых женатых мужчин и молодых замужних женщин, мужские характеристики лапидарны, женские, напротив, развернуты, многоцветны, включают эротические мотивы [21]. Положительная информация заложена, прежде всего, в номинировании персонажей; в мужских лаконичных описаниях «добрых молодцев» она дублируется эпитетами хороший, удалой, молодой, умный, комплекс значений которых позволяет охарактеризовать присутствующих молодых мужчин как физически развитых, духовно состоявшихся, готовых к браку или уже состоящих в браке (характеризуются физические данные, внешность, сексуальная сила, качества характера: храбрость, смелость, удачливость, успешность, ум, доброта, последние два признака осознаются в традиционных представлениях как проявление божественного, благодати). Единственной выразительной чертой мужских характеристик, на которой делается акцент, является наличие «широкой», «большой» бороды; актуализация этого признака объясняется представлениями о бороде как признаке мужественности, жизненной силы, роста, плодородия, сексуальности [22], отношением к ней как к божественному атрибуту. У замужних женщин («молодых молодиц») перечисляются детали одежды и внешности («золотые кокошники», «красные кокош-нички», «серебряны сережки», «долги сарафаны», «белы чулки», «цветны платья», «черные брови», «пригожие взгляды», «покрытые головушки», «гладенькие головушки», «постатные походки» и др.), посредством чего актуализируются такие качества молодых женщин, как статность, дородность, пригожесть, обладание красотой и достатком, усиливающиеся благодаря колористическому коду (золотая, серебряная, красная цветовая гамма). В женских описаниях реализуется тема подтверждения фертильности, которая возникает через упоминание, описание
женских гениталий («Шиты-браные воротки, // Поротые передки...» (с. 193-194), «...Женщины, ходите, // Сикиль по полу не волочите, // Дружка хромой возьмет // Поскользнется да упадет» [23]) или метафорическое описание соития («На улице ходит дубинка, // Набивает брюшко мя-кинкой, // А потом, смотришь, // Родится де-тинка» [24] и др.) [25].
Близкий поэтический инвентарь используется в приговорах при изображении жениха и невесты. В ряде фольклорных традиций жених «добр и здоров» [26], «здравен и исправен», в описании жениха угадывается традиционный для заговоров от импотенции мотив «рога» [27], например: «[у жениха] как рог, голова как кий, а сам как клин, а язык как колоколо» [28]; откровенные описания жениха с гипертрофированными гениталиями: «Господи Иисусе Христе, сыне божий наш! // Поднимались на крыльцо // Да у молодого князя несли х... через плечо» [29] обнаруживают переклички с подблюдными песнями, предвещающими свадьбу, богатство, продолжение рода [30]. Невеста изображена умелой и опытной в сексуальных делах [31], «живущей на большой дороге, целующей и приглашающей на кровать каждого встречного-поперечного»: «...Говорят, будто бы ваша молодая княгиня // Каждого встречного-поперечного окликала, // <В> уста целовала каждого встречного-поперечного, // Каждому похоркать [32] давала, // На кровать приглашала [33].
Таким образом, в описаниях молодых женатых мужчин и замужних женщин педалируются те свойства и качества, которыми должны обладать главные персонажи ритуала; в свадебных приговорах обнаруживаются явные переклички в изображении молодых женатых персонажей и молодоженов. Посредством данных текстов жених и невеста вписываются в новую социально-возрастную группу и наделяются исключительно положительными характеристиками - здоровьем, фертильностью, добром, умом, красотой, удачливостью, благополучием. Посредством приговоров с характеристиками детей, подростков, пожилых людей жених и невеста дистанцируются от присутствующих, не готовых к браку, не достигших или перешагнувших рубеж детородного возраста, испытывающих физические страдания, способных навлечь на молодоженов порчу, лишить благополучия.
Персонажи не разделяются на «своих» и «чужих», в текстах актуализируются другие критерии - возрастной, социальный и проч. (здоров -болен, женат - холост, благополучен - неблагополучен, удачлив - неудачлив, способен к продолжению рода - не способен и проч.). Нацеленность ритуала, прежде всего, на невесту [34] объясняет появление в приговорах колоритных жен-
ских образов, эротических характеристик невесты и окружающих ее замужних женщин, а также ограниченность в выборе поэтических средств при описании персонажей «мужского» круга.
Второй «источник шутовского элемента» в свадебных приговорах Д. К. Зеленин видел в загадках, первоначальный смысл загадывания которых забывался, и они превращались в шутки-остроты (с. 180). Важным в этом наблюдении является сама констатация включения загадок в обряд и тексты свадебных чинов. Наблюдения в области загадки [35] позволили внести коррективы в высказывание Зеленина. Очевидно, что загадки включаются в структуру свадебного ритуала в качестве «особого обрядового действа» [36], на что указывают условия и цель загадывания, ритуальные акты, в которых функционирует загадка, тематика текстов и проч. В некоторых локальных традициях зафиксированы загадочные диалоги [37], составленные из связанных друг с другом текстов [38]; используются они в «кульминационных точках ритуала» [39]. К таким ритуальным актам можно отнести по преимуществу два - отпирание закрытых дверей дома невесты и выкуп места для жениха рядом с невестой; в них загадка является «средством ритуального общения и способом снятия противопоставления» между партиями жениха и невесты [40]. В диалогах представителю рода невесты отводилась роль «проверяющего», а дружке -роль «проверяемого», при этом сам процесс отгадывания был «ближе к академическому испытанию, чем к творческому поиску» [41], поскольку предполагал знание дружкой единственно правильного ответа, что подчеркивается собирателями и корреспондентами [42].
Пример «загадочного» диалога, произносимого при выкупе места рядом с невестой, подробно анализирует В. Н. Топоров [43]. Текст, опубликованный С. Я. Деруновым [44], по мнению В. Н. Топорова, представляет собой «"загадочный" диалог двух видов - словесно-"предметный" и чисто словесный, граница между которыми определяется окончанием сбора предметов, необходимых в ходе обряда. Первый тип "загадочного" диалога - своего рода проверка дружки на его "практическую" сообразительность, на способность "предметной" идентификации по его непрямому, метафорическому описанию. Второй тип диалога - проверка дружки на умение не только идентифицировать предмет по его описанию, но и назвать его в слове, найти имя искомого предмета, соответствующее метафоре, содержащейся в вопросе» [45]. Другие записи «загадочных» диалогов, отложившиеся в публикациях и архивах, сопровождающих выкуп места для жениха [46], демонстрируют разные примеры варьирования обозначенных В. Н. Топоровым
словесно-предметных (по терминологии В. Н. Топорова, «загадки-идентификации», ориентированные на сочетание «словесной» формы вопроса и «предметной» формы ответа [47]) и чисто словесных загадок (например, тексты следуют блоками, как в анализируемом В. Н. Топоровым диалоге, чередуются друг с другом [48] и проч.).
Второй ритуальный акт, который сопровождался загадочными вопросно-ответными диалогами пары участников - отпирание закрытых дверей дома невесты. Эти диалоги состоят, во-первых, из атрибутивных вопросов и загадок, служащих для идентификации дружки и получения сведений о женихе и цели его приезда. Во-вторых, космологических загадок с мотивами «собирания» Космоса, что обусловлено самой свадебной ситуацией и имеет глубинную мифологическую мотивацию: их произнесение имело целью воздействовать на формирование общего для обоих родов пространства, своего рода процесс символического творения Космоса (посредством проигрывания ситуации «первотворения» из Хаоса интегрируется новый Космос) [49]. В числе таких текстов задавались вопросы о «первых людях», сакральных ландшафтных объектах, природных стихиях, животных и вопросы, связанные со знанием христианской «истории». Наконец, в финальной части диалогов следуют загадки-задачи, в которых актуализируется тема добывания невесты; их символическое решение (читай: получение правильного ответа) рассматривалось стороной невесты как подтверждение готовности (умственной и физической) жениха к браку. Эти диалоги характеризуются включением в них текстов или сюжетов самых разных жанров, отсылающих к различным областям традиционной культуры и повседневной жизни (отсылки к «Голубиной книге», волшебной сказке, заговорам, к местным историческим, культурным и биографическим фактам, позволяющим проверить «включенность» прибывших в повседневную жизнь коллектива и проч.) [50].
Выделяя знахарскую функцию дружки, Д. К. Зеленин приводит примеры некоторых обережных действий дружки и указывает на наличие «следов» заговоров в свадебных приговорах как следствия сильного влияния этой функции (с. 175), в качестве примера упоминая текст, записанный Б. Глинским в Крестецком у. Новгородской губ. [51] Исследователи указывают на близость свадебных приговоров и заговоров на уровне поэтики и элементов композиции [52], их сближение в сознании носителей традиции и исследованиях наблюдается в дефинициях и характеристике манеры исполнения [53]. Сравнительный анализ за-говорно-заклинательных жанров и свадебных приговоров показал наличие в последних характерного для заговорно-заклинательной поэзии поэти-
ческого инвентаря. Свадебные приговоры достаточно активно используют типичные для заговорной традиции мотивы, сохраняя при этом семантику и в ряде случаев вербальную манифестацию (например, заговорные мотивы «посещение потустороннего мира и встреча с чудесным помощником», «чудесное одевание», эротический мотив «рога» и проч.), характерный для заговорно-за-клинательной поэзии поэтический инвентарь: типичные элементы языка и стиля (формулы, типизированные описания, стилистические обороты и проч.), элементы образной системы; специфические языковые конструкции [54].
Еще один сюжет, на котором мы хотели бы остановиться, связан с рукописью статьи Д. К. Зеленина, хранящейся в фондах государственного архива Кировской области. В рукописи, кроме основного текста, опубликованного полностью и без купюр, содержится Приложение, в котором Д. К. Зеленин приводит девять причитаний невесты, записанных в Яранском у. Вятской губ. [55] Публикация текстов сопровождается кратким комментарием, касающимся специфики свадебных жанров: «В "привываниях" или "причетах" невесты допускается полный простор для импровизации. И это обстоятельство, равно как и исполнение причетов речитативом, несколько приближает последние к приговорам дружки. Обычно, однако, причеты эти очень однообразны: они передаются вместе со свадебными песнями по традиции...» [56]. Таким образом, Зеленин отмечает импровизационный характер и манеру исполнения как два характерных признака, по которым сближаются причитания и приговоры [57].
Приведенная выше цитата высвечивает типологические показатели жанра. Собственно сближение причитаний и приговоров наблюдается на нескольких уровнях. Во-первых, в народной среде и исследованиях в числе довольно широкого спектра обозначений свадебных приговоров [58] выделяются номинации, на формальном уровне подчеркивающие близость этих двух жанров. В экспедиционных записях [59], архивных материалах, датируемых XIX - нач. XX в. и научно-очерковой литературе зафиксированы в том числе и такие названия приговоров, как свадебные причеты [60], причитания дружек [61], стихотворные причеты [62] и др. При характеристике манеры исполнения текстов используются словообразовательные дериваты причитывать, причитать и связанное с ними сочетание читать (вар.: говорить) причеты, делается акцент на наличии такого фактора, как рифма [63], характеризуется способ произнесения текстов (речитатив дружки [64]).
Комплекс значений лексемы «причет», зафиксированных в словарях (диалектной лексики, толковых и др.), примеры использования глаголов
читать, начитывать, причитать и говорить в народной среде для характеристики манеры исполнения как приговоров, так и причитаний [65], позволили предположить, что подобная «синонимичность», встречающаяся при характеристике обоих жанров, свидетельствует об их близости в народном сознании по манере исполнения; и именно это, на наш взгляд, подразумевал Д. К. Зеленин, комментируя небольшую подборку вятских свадебных причитаний.
Во-вторых, причину текстологической, семантической близости причитаний и приговоров называет Г. А. Левинтон: оба жанра принадлежат одному обрядовому комплексу, и оба текста свадьбы [66] (мужской представлен, в основном, приговорами, женский - причитаниями и песнями) «на одном языке» [67]. Наиболее важные темы (прощание с девичеством, «получение» невесты и проч.) многократно «проговариваются» участниками ритуала в различных свадебных жанрах; исследователи указывают на повторение одних и тех же мотивов, сюжетных элементов, стереотипных формул в разных текстах свадьбы [68]. Можно говорить о существовании общего тематического и стилистического репертуара, характерного для разножанровых свадебных текстов, и примеров текстологических «схождений» довольно много [69].
Наконец, несколько слов по поводу импровизационного характера жанра приговоров, о чем также упоминает Д. К. Зеленин. Так, в качестве одной из жанровых характеристик приговоров К. В. Чистов отмечает «нарочитую установку на импровизацию», т. е. установку на создание текста в процессе его исполнения [70], оговариваясь, однако, что импровизация в этом случае опирается на определенный запас речевых «заготовок» -формул, рифм и т. д. [71] Очевидно, об этом свойстве жанра можно говорить в случае его функционирования в обряде. Однако даже в обрядовой ситуации тексты, которые регулировали движение обряда, комментировали и организовывали ритуальные акты, «продвигали» обрядовое действо, в записях из разных локальных традиций выглядят довольно «однообразно». Анализ современных записей, сделанных в необрядовой ситуации [72], показывает, что вряд ли есть смысл говорить о сохранении жанром «установки на импровизацию» [73]. Анализируемые тексты не обнаруживают «достаточную свободу воплощения при каждом новом исполнении» [74], демонстрируют малую степень импровизации при декламировании и почти полное отсутствие процесса «усовершенствования традиционного текста» [75]. Об этом процессе и возможных его последствиях достаточно четко высказывался П. Г. Богатырев: «При каждом исполнении традиционной, известной слушателям сказки, песни, пьесы и т. п. исполните-
лю необходимо вносить импровизацию, чтобы известная коллективу песня или сказка зазвучала по-новому. Ведь если бы во все виды народного искусства не вносилось импровизации, традиция стала бы штампом. Произведение механизировалось бы, потеряло бы одну из своих основных функций - воздействие на слушателей - и постепенно должно было бы исчезнуть из фольклорного репертуара» [76].
Сопоставление записей последней трети XX -нач. XXI в. показало, что большей жизнестойкостью в традиции и памяти информантов обладают тексты, которые регулируют «движение» обряда, перемещения и действия персонажей, т. е. содержат информацию о «динамике» той части ритуала, в которой дружка принимал непосредственное участие. Такая устойчивость объясняется включенностью жанра в обряд, «сценарий» которого поддерживает фольклорное знание, другими словами, принадлежностью жанра двум системам - фольклору и ритуалу [77], т. е. обрядовый «контекст» является одним из стабилизаторов сохранения текстов в традиции и памяти носителей. Способностью «удерживать» тексты в памяти информантов обладает рифма, усиление которой регистрируется в более поздних по времени фиксации поэтических образцах [78]. Констатируем обеднение содержательного плана тех текстов, которые передают состояние персонажей и окружающей обстановки, эмоциональную реакцию героев и проч. Отметим отчетливое стремление информантов к стереотипии как формульных, так и неформульных сегментов, стереотипия наблюдается в контекстных высказываниях и комментирующих строках, которые даются информантом в ходе интервью, местоположении и выборе невербальных средств выразительности (смех, интонация), которые привлекаются информантом в процессе декламации [79].
Таким образом, мы представили лишь некоторые наиболее рельефные моменты, высказанные Д. К. Зелениным в работе «Свадебные приговоры Вятской губернии» и получившие развитие в современных исследованиях: некоторые из них подтверждаются, некоторые в контексте новых материалов и исследовательских подходов корректируются, дополняются, что, впрочем, вовсе не умаляет достоинств анализируемой работы.
Примечания
1. ГАКО. Ф. 574. Оп. 2. Д. 511. Л. 358-380.
2. Там же. Л. 384.
3. Зеленин 1904 - Зеленин Д. К. Свадебные приговоры Вятской губернии // Памятная книжка Вятской губернии и календарь на 1904 год. Вятка, 1904. С. 173-208 (Далее ссылки на это издание будут даваться в тексте с указанием страниц).
4. Свадебные приговоры Вятской губернии / Записал и снабдил примечаниями Д. К. Зеленин. Вятка, 1904.
5. Гура А. В. О роли дружки в севернорусском свадебном обряде // Проблемы славянской этнографии. Л., 1979. С. 162-172; Крашенинникова Ю. А. Дружка и его функции в свадебном обряде // Традиционное мировоззрение и духовная культура народов Европейского Севера: тр. ИЯЛИ КНЦ УрО РАН. Вып. 60. Сыктывкар, 1996. С. 54-64; Крашенинникова Ю. А. Дружка в севернорусской свадьбе: о некоторых условиях выбора и атрибутах // Narodna tvorchist' ta etnografija. 2007. № 2. С. 30-38; Кузнецова В. П. Дружка и его роль в русской свадьбе Заонежья // Кижский вестник. Петрозаводск, 2000. С. 95-104; Самодело-ва Е. А. Дружка и его помощник // Мужчина в традиционной культуре. М., 2001. С. 28-47 и др.
6. Безсонов А. С. Приговоры Уржумского уезда // Вятские губернские ведомости. Приложение. 1901. 24 февр.
7. Васнецов А. Песни Северо-Восточной России. Песни, величания и причеты, записанные в Вятской губернии в 1868-1894 гг. М.: Типолит. Д. А. Бонч-Бру-евича, 1894.
8. Полушкина А. Л. Поверья, обряды и обычаи при рождении, браке и смерти крестьян Слободского уезда Вятской губернии: подготовил к изданию И. Софийский. Вятка, 1892.
9. Суслов И. Из свадебных обрядов Малмыжско-го уезда // Вятские губернские ведомости. 1901. № 33. С. 1-3.
10. Тронин П. Шестой земский участок Нолинского уезда // Календарь и памятная книжка Вятской губернии на 1896 год. Вятка, 1895. С. 214-244.
11. Шейн П. В. Великорусс в своих песнях, обрядах, обычаях, сказках, легендах / материалы, собранные и приведенные в порядок П. В. Шейном. Т. I. Вып. I, II. СПб., 1898.
12. Власова З. И. Скоморохи и свадьба (К вопросу об эволюции отдельных моментов обряда) // Русский фольклор. Т. XXV. Л., 1989. С. 24.
13. Круглов Ю. Г. Свадебные приговоры как жанр // Жанровая специфика фольклора. М., 1984. С. 77.
14. Байбурин А. К. Ритуал в традиционной культуре. Структурно-семантический анализ восточнославянских обрядов. СПб., 1993.
15. Мореева А. К. Традиционные формулы в приговорах свадебных дружек // Художественный фольклор. Вып. П-Ш. М., 1927. С. 123-124; Круглов Ю. Г. Указ. соч. С. 84.
16. Круглов Ю. Г. Указ. соч. С. 86.
17. Там же. С. 84.
18. Об этом см.: Крашенинникова Ю. А. Межжанровые связи в мифопоэтическом содержании фольклорных текстов (свадебные приговоры - заговоры) // Традиционная культура: науч. альманах. 2009. № 1. С. 34.
19. Подробней см.: Крашенинникова Ю. А. Персонажи в приговорах свадебных дружек: образы участников ритуала // Традиционная культура: науч. альманах. 2006. № 3. С. 24-26; Крашенинникова Ю. А. К вопросу о специфике персонажной системы свадебных приговоров дружки // Образный мир традиционной культуры: сб. ст. М.: Гос. центр рус. фольклора, 2010. С. 77-81.
20. Крашенинникова Ю. А. Персонажи в приговорах свадебных дружек: образы участников ритуала. С. 24.
21. Ю. Г. Круглов, анализируя описания мужских и женских образов, отмечает: «...характеристика муж-
чин самая общая: (мужские персонажи. - Ю. К.) почти никак не изображаются. Назвать причину этого явления затруднительно. Зато замужние женщины (особенно молодые, недавно вышедшие замуж) привлекли самое пристальное внимание. Их описания, правда, однотипны» (Круглов Ю. Г. Указ. соч. С. 85).
22. Терновская О. А. Борода // Славянские древности: этнолингв. словарь / под ред. Н. И. Толстого: в 5 т. М., 1995. Т. 1. С. 229.
23. ФА СыктГУ: 1826-10, Мурашинский р-н Кировской обл.
24. Зеленин Д. К. Из свадебных обрядов Вятской губернии (Сарапульский уезд, с. Мостов!) // Вятские губернские ведомости. Приложение. 1899. № 90. С. 3.
25. Подробней см.: Крашенинникова Ю. А. Персонажи в приговорах свадебных дружек: образы участников ритуала. С. 27-30.
26. А. А. Зализняк упоминает известное древнерусское устойчивое сочетание добръ здоровъ ('жив-здоров'), выражающее благополучие (одновременно физическое и социальное), и его «прямой след» в современном языке - наречие подобру-поздорову (Зализняк А. А. Древненовгородский диалект. М., 1995. С. 418).
27. Познанский Н. Ф. Заговоры. Опыт исследования происхождения и развития заговорных формул. М., 1995. С. 202-205.
28. Свадебные приговоры Вилегодского района Архангельской области в рукописной и устной традиции XX в. (исследование и тексты) / сост., вступ. ст. и коммент. Ю. А. Крашенинниковой. Сыктывкар, 2009. С. 80.
29. ФА ИЯЛИ. АФ 1706-48, 1996 г., Вилегодский р-н Архангельской обл.
30. Например, в подблюдных песнях Вятского края образ «мужичины» с гипертрофированными гениталиями предвещал свадьбу, богатство, продолжение рода, см.: «Лежит мужик на лавке, // Свесил его под лавку», «Сидит мужичина на лавице, // Свесил полы под лавицу» и др. (Сатыренко А. С. Подблюдные песни Вятского края // Русский эротический фольклор. М., 1995. С. 232).
31. Противоположно содержанию свадебных песен, в которых реализуется тема отсутствия у невесты опыта, каким образом нужно обращаться с женихом.
32. Хоркать - арх. «мыть с дресвой, шаркать, тереть» (Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка: в 4 т. М., 1995. Т. 4. С. 561); в народной терминологии Вилегодского района зафиксировано следующее значение слова: «хоркаться - совершать половой акт».
33. Свадебные приговоры Вилегодского района Архангельской области ... С. 82.
34. Об этом: Левинтон Г. А. Мужской и женский текст в свадебном обряде (свадьба как диалог) // Этнические стереотипы мужского и женского поведения. СПб., 1991. С. 215.
35. Байбурин А. К. Загадка и ритуал // Этнолингвистика текста. Семиотика малых форм фольклора. Т. 1. Тезисы и предварительные материалы к симпозиуму. М., 1988. С. 133-135; Исследования в области балто-славянской духовной культуры. Загадка как текст. 1. М., 1994; Исследования в области балто-сла-вянской духовной культуры. Загадка как текст. 2. М., 1999; Топоров В. Н. Из наблюдений над загадкой // Исследования в области балто-славянской духовной культуры. Загадка как текст. 1. С. 10-118; и др.
36. Байбурин А. К. Загадка и ритуал. С. 134.
37. Мы не ставим перед собой задачу разграничить загадки и вопросно-ответный диалог, хотя при анализе текстов вынуждены оперировать такими понятиями, как «загадка», «вопрос». В частности,
B. Н. Топоров отмечает, что «не всегда можно вполне четко отделить "загадочное" от "вопросно-ответного" и "диалогического"» (Топоров В. Н. Из наблюдений над загадкой. С. 99).
38. См., например, работу о нижневычегодских свадебных диалогах: Крашенинникова Ю. А. Свадебный диалог [у закрытых дверей]: логика построения текста (на примере нижневычегодских записей) // Рябининские чтения - 2003: материалы междунар. науч. конф. Петрозаводск, 2003. С. 54-57.
39. Байбурин А. К. Загадка и ритуал. С. 134.
40. Там же. С. 135.
41. Кенгас-Маранда Э. Логика загадок // Паре-миологический сборник. М., 1978. С. 256.
42. Например: НА Коми НЦ. Ф. 1. Оп. 11. Д. 217. Л. 271.
43. Топоров В. Н. Из наблюдений над загадкой.
C. 23-30.
44. Дерунов С. Я. Крестьянская свадьба в Пошехонском уезде // Труды Ярославского губернского статистического комитета. Ярославль, 1869. Вып. V. С. 122-124.
45. Топоров В. Н. Из наблюдений над загадкой. С. 24.
46. Арсеньев Ф. А. Крестьянские игры и свадьбы в Янгосоре Вологодского уезда. Бытовой этюд. Вологда, 1879. С. 42-44; Воронов Г. Крестьянские свадьбы в Устюжинском уезде Новгородской губернии. Новгород, 1897. С. 18-21; Мыльникова К., Цинциус В. Северно-Великорусская свадьба // Материалы по свадьбе и семейно-родовому строю народов СССР. Л., 1928. С. 106-107; Сказки и песни Белозерского края / записали Б. и Ю. Соколовы. М., 1915. С. 353-354; и др.
47. Топоров В. Н. Из наблюдений над загадкой. С. 26.
48. См., например: Сказки и песни Белозерского края. С. 353-354.
49. Топоров В. Н. К реконструкции «загадочного» прототекста (о языке загадки) // Исследования в области балто-славянской духовной культуры. Загадка как текст. 2. М., 1999. С. 54.
50. см.: Крашенинникова Ю. А. Свадебный диалог [у закрытых дверей] ...
51. Шейн П. В. Указ. соч. С. 501.
52. Поздеев В. А. Приговоры дружки в структуре севернорусского свадебного обряда // Жанровая специфика фольклора. М., 1984. С. 69; Торопова А. В. Наговор дружки в поэтической системе свадебного фольклора: дис. ... канд. филол. наук. Л., 1974. С. 112-119.
53. Так, приговоры называются наговором (Торо-пова А. В. Указ. соч.), заговором (Плесовский Ф. В. Свадьба народа коми. Сыктывкар, 1968. С. 35, 60), молитвой (Архив РЭМ. Ф. 10. Оп. 1. Ед. хр. 48. Л. 33), дружка приговаривает, читает (ФА ИЯЛИ. АФ 1706-84), шепчет (ФА ИЯЛИ. АФ 1705-65) и др.
54. Об этом подробно: Крашенинникова Ю. А. Межжанровые связи в мифопоэтическом содержании фольклорных текстов ... С. 29-39.
55. ГАКО. Ф. 574. Оп. 2. Д. 511. Л. 381-383об.
56. Там же. Л. 381.
57. Несколько раньше А. Н. Веселовский также упоминает эти два жанра в связи с описанием меха-
низмов передачи текстов от одного дружки к другому: «...такая же профессиональная передача, как у воплениц наших причитаний, и с теми же результатами: обилием повторяющихся формул и образов, напоминающих и воспроизводящих схематизм былинного стиля» (Веселовский А. Н. Историческая поэтика. М.: Высш. шк., 1989. С. 183).
58. Народная среда, научно-популярная очерковая литература и исследовательские работы предлагают довольно широкий спектр обозначений свадебных приговоров, закрепляя в названиях такие дифференцирующие признаки, как типологическое сходство с другими жанрами (причитанием, заговором и др.), функциональную приуроченность того или иного текста к определенному обрядовому акту, используемый атрибут. Разнообразие народных обозначений (так же как и отсутствие единой исследовательской оценки) обусловлено наличием в говорном репертуаре участников свадьбы различных жанров, «необычностью» содержания многих текстов, что в свою очередь объясняется способностью приговоров к использованию, творческой переработке, прямому цитированию фрагментов разных фольклорных и литературных текстов. О многообразии дефиниций свадебных приговоров, а также их анализ и причинах закрепления в традиции см.: Крашенинникова Ю. А. Свадебные приговоры в свете народной терминологии // Традиционная культура: научный альманах. 2011. № 3. С. 70-80.
59. В поле нашего зрения попали записи, сделанные, в основном, на Русском Севере во второй половине XX - нач. XXI в.
60. РГАЛИ. Ф. 1420. Оп. 1. Д. 67. Л. 22об. Кировская обл., 1937 г.
61. Магницкий В. Песни крестьян с. Беловожско-го Чебоксарского у. Казанской губ. Казань, 1877. С. 155.
62. Зорин Н. В. Русская свадьба в Среднем Поволжье. Казань, 1981. С. 97. От нижегородских информантов зафиксировано, что причитания называются приговорами: «Утром в день венца девушка становится и воет с приговорами» (Полевые дневники З. И. Власовой. Тетр. № 4. Л. 21об. Зап. 15.07.1978 г. в д. Арья Уренского р-на Нижегородской обл.).
63. См., например: «рифмованный наговор» (Русский народ. Его обычаи, обряды, предания, суеверия и поэзия / собр. М. Забылиным. Репринтное воспроизведение издания 1880 года. М., 1990. С. 121), «рифмованная речь» (Андроников В. А. Свадебные причитания Костромского края со стороны содержания и формы (Из трудов Тверского Областного Археологического съезда). Тверь, 1905. С. 31), «рифмованная проза» [Там же], «выклички дружки <...> все рифмованные» (Можаровский А. Ф. Свадебные песни Казанской губернии // Этнографическое обозрение. 1907. № 1-2. С. 122) и др.
64. Васнецов А. Указ. соч. С. 283.
65. Подробно: Крашенинникова Ю. А. Свадебные приговоры в свете народной терминологии. С. 74-75.
66. О свадьбе как диалоге двух партий в структурно-семантическом аспекте (Левинтон Г. А. Указ. соч.).
67. Там же. С. 213.
68. Например: Кузнецова В. П. Причитания в севернорусском свадебном обряде. Петрозаводск, 1993. С. 142, 145.
69. Несколько примеров см.: Крашенинникова Ю. А. Свадебные приговоры среди фольклорных и литературных жанров (к вопросу о межжанровом взаимодействии) // От Конгресса к Конгрессу. Материалы Второго Всероссийского конгресса фольклористов: сб. докл. Т. 1. М., 2010. С. 204-205. Сн. 14.
70. Чистов К. В. Народные традиции и фольклор. Очерки теории. Л., 1986. С. 132.
71. Там же.
72. См., например: Свадебные приговоры Вилегод-ского района Архангельской области ... С. 63-106.
73. Чистов К. В. Указ. соч. С. 132.
74. Брицына А. Ю. «Интенсивный опрос традиции» и некоторые аспекты текстологии прозаических нарративов // Этнопоэтика и традиция: к 70-летию чл.-корр. РАН В. М. Гацака / отв. ред. В. А. Бахтина; ИМЛИ РАН им. А. М. Горького. М.: Наука, 2004. С. 95.
75. Власова З. И. Скоморохи и фольклор. СПб., 2001. С. 458.
76. Богатырев П. Г. Традиция и импровизация в народном творчестве // VII Международный конгресс антропологических и этнографических наук. М., 1964. С. 7; цит. по: Власова З. И. Указ. соч. С. 458.
77. Байбурин А. К. Ритуал в традиционной культуре ... С. 210.
78. В этом плане уместно сравнить рукописные тексты XIX в. и экспедиционные записи второй половины ХХ в. с точки зрения частотности и обязательности рифмы. В частности, М. Б. Плюханова отмечает насыщенность рифмой более поздних по времени записи образцов свадебных приговоров и совсем малую долю рифмы в образцах архаических (Плюха-нова М. Б. Проблема пародийности рифмы // Тыняновский сборник: Вторые Тыняновские чтения. Рига, 1986. С. 251-252).
79. Подробно анализ разновременных записей, сделанных в необрядовой ситуации, см.: Свадебные приговоры Вилегодского района Архангельской области ... С. 40-46, 63-106.
Сокращения
Архив РЭМ - архив Российского этнографического музея.
ГАКО - Государственный архив Кировской области.
НА Коми НЦ - научный архив Коми научного центра Уральского отделения РАН.
Полевые дневники З. И. Власовой - Институт русской литературы РАН, полевые дневники З. И. Власовой, зап. 1978 г. из Нижегородской обл.
РГАЛИ - Российский государственный архив литературы и искусства.
ФА ИЯЛИ - Фольклорный архив Института языка, литературы и истории Коми НЦ УрО РАН, АФ -аудиофонд, ВФ - видеофонд.
ФА СыктГУ - Фольклорный архив Сыктывкарского государственного университета.
