CC BY
298
АНТИБОЛЬШЕВИСТСКАЯ РОССИЯ Anti-Bolshevik Russia
В.Ж. Цветков
Р.Ф. УНГЕРН И ПОПЫТКИ ОРГАНИЗАЦИИ ЦЕНТРА АНТИБОЛЬШЕВИСТСКОГО СОПРОТИВЛЕНИЯ В МОНГОЛИИ (1918 - 1921 годы)*
V Tsvetkov
Roman F. Ungern and the Attempts to Organize the Center of Anti-Bolshevik Resistance in Mongolia (1918 - 1921)
Поход на Ургу
Части Унгерна еще в начале августа 1920 г. покинули Даурию и направились вдоль границы с Монголией на Запад, к г. Акша. Неправомерно считать этот поход бегством от наступающих красных, хотя бы потому, что в августе положение Семенова в Забайкалье еще не было катастрофичным. Неубедительно выглядит и версия о том, что Унгерн якобы начал наконец осуществлять свою «заветную мечту» - строительство «Великой Монголии», некоей «Азиатской сверхдержавы». Не совсем объективен и Семенов, когда пишет о том, что Унгерн выполнял исключительно его единоличное указание о подготовке в Монголии базы для отступающих частей белых54.
Возможно, этот поход первоначально был запланирован как глубокий рейд в тыл наступающим на Читу войскам Красной армии. Для этого планировался переход через Яблоновый хребет с последующим наступлением на Троицкосавск и даже на Верхнудинск. В августе начался вывод японских войск из Читы и Сретенска (по Гонготскому соглашению от 17 июля), и такой удар конной дивизии был бы важным стратегическим решением. Естественно, все детали этого плана держались в секрете, для чего понадобилась дезинформация об «исчезнувшей дивизии» и даже о «самоуправстве» барона. В своих воспоминаниях Семенов подчеркивал этот факт: «Обстановка последних дней моего пребывания в Забайкалье была настолько тяжела, что предполагаемое движение Азиатского корпу-
* Окончание. Начало в № 3(45).
102
са необходимо было тщательно скрывать не только от красных, но и от штаба армии... В интересах той же маскировки истинных целей движения, после выхода последних частей корпуса из пограничного района Акша-Кыра, я объявил о бунте Азиатского конного корпуса, командир которого, генерал-лейтенант барон Унгерн, вышел из подчинения командованию армии и самовольно увел корпус в неизвестном направлении». Следует, однако, учитывать, что в отличие от остальных частей Дальневосточной армии Азиатская бригада напрямую подчинялась самому Семенову, как главкому Российской Восточной окраины, минуя командование армии.
Однако в ходе операции, после поражения войск Дальневосточной армии в середине октября, цели корпуса Унгерна изменились. Барону пришлось принимать самостоятельное решение и вместо потерявшего смысл рейда по красным тылам двинуться на Ургу, защищавшуюся сильным китайским гарнизоном (15 тыс.). Впрочем, еще в июле 1920 г. он предполагал вывести свои подразделения из Забайкалья. Теперь перед Унгерном возникла перспектива сделать Монголию антибольшевистским центром. Только в случае занятия Урги, по оценке современников, «отряд Унгерна освобождался от достаточно приставшей клички “степных кочевников” и приобретал правительственный центр». Что же касается политической ориентации, то для барона и «республиканский Китай» (за исключением маньчжурского правителя Чжан Цзо-лина), и РСФСР, и ДВР были одинаково враждебны.
Первый штурм Унгерном Урги (26 октября 1920 г.) представлял собой операцию, рассчитанную, скорее, не на стратегические, а на психологические преимущества. В этом отношении вполне правдоподобно выглядит полулегендарный эпизод, когда Унгерн открыто проехал по улицам города и прогнал китайского часового. Барону необходим был «имидж» непобедимого, «хранимого небом» военачальника. Но следует иметь в виду, что и без этого «имиджа» Унгерна и его дивизию ожидали многие: для монголов он был провозвестником возрождения независимости, а русским колонистам нес освобождение от «китайского произвола».
Тщательно продуманная и исполненная операция по освобождению арестованного китайскими властями Богдо-гэгэна окончательно убедила командование китайского гарнизона в серьезной силе «русских белых», мстивших, как казалось, за китайское вторжение в Ургу год назад. И если первый штурм монгольской столицы был с трудом отбит, то до начала второго штурма (3 февраля 1921 г.) китайский гарнизон решил отступить из города. Бойцам Унгерна оставалось лишь выбить небольшие заставы к востоку от Урги и разгромить отряды, охранявшие «консульский городок». Очевидно, что барону удалось достичь такого успеха не без должной «психологической подготовки»55.
Восстановление власти Богдо-Гэгэна сопровождалось для Ун-
103
герна и его сторонников стремительным ростом авторитета и популярности как среди монгольской элиты, так и среди большинства населения. В феврале 1921 г. особым указом правитель Монголии наградил барона титулом «потомственного Великого Князя Дархан-Хошой Цин-вана» одновременно с присвоением весьма красноречивого титула «Дающий Развитие Государству Великий Батор-Ге-нерал Джанджин». Также Богдо-гэгэн наградил титулами «Потомственного Великого Князя Цин-вана» генерал-майора Б.П. Резухина и союзных Унгерну монгольских дворян - Жигмита Жамболона, Лувсан-Цэвэна и Батор-гуна. Несомненным военно-политическим успехом Унгерна следует считать также указ правителя Монголии, предоставлявший ему обширные полномочия: «Реставратор Монгольского государства, великий богатырский полководец... Унгерн имеет выдающиеся заслуги в деле разгрома гаминов (Китайцев. -В.Ц.) и восстановления нашего Государства. Поэтому правители местных уделов, чиновники и араты должны оказывать ему всеобщее уважение и немедленную помощь в деле мобилизации в армию и реквизиции скота для разгрома китайских милитаристов на разных участках границ Монголии, с честью выполняя приказы Цин-вана барона Унгерна». Правда, в указе шла речь только о противодействии китайским военным, а не о поддержке планов барона по борьбе с большевиками56.
Несмотря на эти немаловажные успехи, антибольшевистским центром Монголия так и не стала, а в июле 1919 г. в дальневосточных межгосударственных и дипломатических отношениях появился новый участник - Народный комиссариат по иностранным делам РСФСР во главе с Г.В. Чичериным. В отличие от колчаковского МИДа, в августе 1919 г. НКИД РСФСР заявил о безоговорочном отказе от всех договоров, заключенных Россией в отношении Монголии до октября 1917 г.: «Русский народ отказался от всех договоров с японским и китайским правительствами относительно Монголии. Монголия есть свободная страна. Русские советники, царские консулы, банкиры и богачи, державшие силой и золотом в своих руках монгольский народ и выжимавшие из него последние соки, должны быть выгнаны из Монголии. Вся власть и суд в стране должны принадлежать монгольскому народу. Ни один иностранец не вправе вмешиваться во внутренние дела Монголии»57.
Советская Россия заручалась «дружественным нейтралитетом» Китая. В сентябре 1920 г. Совнарком направил в Пекин официальное обращение, имевшее важное международно-правовое значение: «Правительство РСФСР объявляет не имеющими силы все договоры, заключенные прежним царским правительством России с Китаем, отказывается от всех русских концессий в Китае и возвращает Китаю безвозмездно и на вечные времена все, что было хищнически у него захвачено царским правительством и русской буржуазией». Отказом от «царских договоров» советская Москва наносила удар 104
прежде всего по Кяхтинскому соглашению. Тем самым НКИД, по сути, «развязал руки» Китаю в его политике ликвидации монгольской автономии и лишения дипломатического статуса учреждений бывшей Российской империи, преемственно признанных Российским правительством Колчака. НКИД удавалось убедить и Пекин, и Ургу, что «законная Россия» находится не в белом Омске, а в красной Москве.
В октябре 1920 г., когда армии Врангеля и Семенова уходили из России, а дивизия Унгерна шла на штурм Урги, в Москву прибыла монгольская делегация. Ленин лично встретился с посланцами Халхи и на вопрос о позиции России в отношении независимости Монголии дал понять, что для этого необходима «объединенная организация сил, политическая и государственная», указав на желательность того, чтобы подобная организация проходила под красным знаменем58.
1-3 марта 1921 г. в г. Маймачен (переименованном в Алтан-Булак) прошел учредительный съезд Монгольской народной партии, было создано Временное народно-революционное правительство, открыто провозгласившее союз с РСФСР и ДВР Премьер-министром и министром иностранных дел стал Бодо, представитель монгольской интеллигенции (правда, уже на следующий год объявленный «контрреволюционером»). Монгольской народно-революционной армией командовал Сухэ-батор (правильнее - Сухбаатар) - храбрый воин, красный офицер, организатор первого марксистского кружка в Урге. Заместителем Сухбаатара, «комиссаром», стал его «земляк» Чойболсан, выходец из «революционного» Цэцэнханского аймака.
Многие из новой монгольской элиты учились в России или на курсах, где работали русские инструкторы. Сухбаатар окончил пулеметные курсы в Урге, Чойболсан несколько лет учился при Иркутском педагогическом институте, а премьер Бодо преподавал в школе переводчиков при русском консульстве. Учитывая специфику своей страны, ни народная партия, ни Временное народное правительство не торопились брать на себя высшее руководство, и до своей кончины в 1924 г. Богдо-гэгэн считался главой государства. После этого Монголия была провозглашена Народной республикой, в которой началось «строительство социализма, минуя капитализм». Естественно, что с начала 1921 г. сторонники Бодо, Сухбаатара и Чойболсана рассчитывали на то, что Советская Россия будет поддерживать монголов в их стремлении к независимости.
Таким образом, в начале 1921 г. в регионе в той или иной форме столкнулись интересы нескольких государств и военно-политических сил - РСФСР, ДВР, пробольшевистской Монголии, Китая, антибольшевистской Монголии и Белого движения, представленного командованием Азиатского корпуса генерала Унгерна. Его заслуга заключалась в том, что именно он фактически восстановил не просто автономный статус Монголии как территории подконтрольной
105
России или Китаю, а добился для нее статуса независимого государства, хотя и не признанного еще «мировым сообществом».
«Все хотел сделать сразу»
Немаловажной для понимания специфики Белого движения в Дальневосточном регионе в 1920-1921 гг. является оценка политической позиции Унгерна.
Оставив в стороне предположения об искренности его «буддийских пристрастий», можно заметить, что судьба барона представляла редкий пример в истории, когда русский генерал вошел в политическую элиту другой страны, оставаясь при этом представителем России. Неправомерно будет считать, что «барон-дайджин», как его называли в Урге, стал едва ли ни «диктатором Монголии». Следует учитывать, что формально он не был ни главнокомандующим, ни военным министром правительства Богдо-гэгэна. Во главе отрядов монгольской армии находились местные князья. Но реальная военная сила находилась в его подчинении. Планы операций, стратегические расчеты разрабатывались русскими штабными офицерами. Пожалуй, никто из военных не обладал большим авторитетом в Монголии 1920 г., чем этот остзейский дворянин, потомок старинного рыцарского рода.
Но имело место и такое обстоятельство, о котором упоминал атаман Семенов: «С занятием Урги и установлением непосредственной связи с правительством хутухты начались недоразумения между монголами и бароном, которые были вызваны диктаторскими тенденциями последнего...; прибывший в мае 1921 года из Урги князь Цебен жаловался мне, что барон Унгерн совершенно не желает придерживаться вековых традиций монгольского правящего класса, игнорируя их со свойственной ему прямолинейностью»59.
В специфической обстановке, сложившейся в Монголии весной 1921 г., поведение Унгерна воспринималось порой, как поведение актера, игравшего роль «непобедимого белого князя», несущего прагматичной Европе «свет с Востока». Ради достижения поставленной цели, как он сам был убежден, роль «бога войны» была не лишней, хотя без нее можно было бы и обойтись, так как для Монголии он был нужен как начальник реальной военной силы, а не как «небесный воин». Барон, который смог фактически создать кадры армии независимого государства, при этом оставался противоречивой личностью. Мемуаристы отмечали честность, решительность барона, наряду с немалой долей безрассудства, граничившего подчас с авантюризмом, и, особенно, «крайнюю непоследовательность». Так, Г. Голубев, автор очерка «Расправа на Урге», писал: «Его громадная энергия и фантазия, громадные задания, которые он брал по собственной инициативе себе в руки, не давали ему покоя, он метался от одной идеи к другой: все хотел сделать сразу, одним росчерком 106
пера в своем приказе»60.
Неправомерна также оценка Унгерна как некоего «мистика», «неврастеника», «неуравновешенного фаталиста». Его биография опровергает эту оценку. Во время допросов в Новониколаевске он ясно излагал свои взгляды, просто, даже с некоторой долей иронии, отвечал на вопросы следователей. Обладая фанатичной убежденностью в правоте своих действий, барон даже мог вызывать у современников сомнения в адекватности восприятия им действительности. Большие нарекания вызвала излишняя жестокость в действиях контрразведки и комендатуры Урги во главе с полковником Л. Си-пайло и хорунжим Е. Бурдуковским61. Сам Унгерн так объяснил эти проявления «террора» в одном из пунктов своего «программного» приказа № 15 от 21 мая 1921 г.: «Суд над виновными может быть или дисциплинарный, или в виде применения разнородных степеней смертной казни. В борьбе с преступными разрушителями и осквернителями России надо помнить, что, по мере совершенного упадка нравов в России и полного душевного и телесного разврата, нельзя руководствоваться старой оценкой. Мера наказания может быть лишь одна - смертная казнь разных степеней. Старые основы правосудия изменились. Нет “правды и милости”. Теперь должна существовать “правда и безжалостная суровость”. Зло, пришедшее на землю, чтобы уничтожить Божественное начало в душе человеческой, должно быть вырвано с корнем. Ярости народной против руководителей, преданных слуг красных учений, не ставить преград. Помнить, что перед народом стал вопрос “быть или не быть”. Единоличным начальникам, карающим преступников, помнить об искоренении зла до конца и навсегда и о том, что справедливость в неуклонности суда»62.
После взятия Урги барон Унгерн провел мобилизацию среди русских колонистов. Благодаря этому численность дивизии выросла до 5 тыс., однако, наряду с хорошо подготовленными колонистами из казаков и бывших военных, в ней оказались и откровенные проходимцы, а также, несомненно, красные разведчики. Между тем, после перехода монгольской границы Унгерн намеревался оставить в дивизии лишь кадровых бойцов, избавившись от всех тех, кто, по его мнению, «позорит священную миссию освобождения от боль-шевизма»63.
Внешне дивизия отличалась дисциплиной. Полковник В.Ю. Сокольницкий, начальник штаба отряда есаула А.П. Кайгородова, встретивший дивизию на марше к российско-монгольской границе, так выразил свои впечатления: «Войска шли в блестящем порядке, и я как-то невольно перенесся мыслью к доброму старому времени. Равнение было как на параде. Не было отсталых. Длинная колонна из конницы и артиллерии мощно оставляла за собою версты, идя на неведомое: победить или умереть!». Едва ли Унгерн смог бы добиться подобного порядка без жестокой требовательности. Был и
107
авторитет у подчиненных, за глаза называвших 35-летнего Унгерна «наш дедушка»64.
Но внешнее повиновение не спасло барона от предательства.
Хотя история не рассматривает ситуации, связанные с «если бы», тем не менее барон имел бы шансы на развитие своих успехов, оставаясь в Монголии. Авторитет «освободителя», «спасителя Бог-до-гэгэна» еще долго ставил бы его «выше критики» у большинства монголов и русских колонистов. Данный статус следовало для этого всячески поддерживать и не торопиться «железной рукой» наводить порядок в столице. Конечно, отталкивали излишняя резкость и грубая прямолинейность барона и его подчиненных, а на этом «фоне» росла привлекательность его противников - «красных монголов» и стоявшей за ними Советской России. Но образ «национального героя» вряд ли мог замениться образом «врага» за несколько месяцев.
Вполне возможно, что и Урга, и Азиатский корпус могли стать новыми военно-политическими центрами Белого движения. Ведь Унгерну подчинялись и отступившие в Монголию части бывшего Семиреченского и Туркестанского белых фронтов, и повстанцы -участники Западно-Сибирского восстания (отряды Кайгородова, Бакича, Казагранди, Кузнецова, Шубина, Тапхаева и других). По точной оценке начальника Осведотдела войск Горно-Алтайской области поручика К. Носкова, «в приграничной полосе Китая, пользуясь защитой международных законов и в то же время нарушая их, стали формироваться мелкие партизанские отряды для борьбы с большевиками. Эти отряды, появляясь в русских приграничных районах, сильно тревожили большевиков, парализовали все их торговые сношения с Китаем и являлись постоянным возбуждающим ферментом для сибирского населения приграничной полосы и даже во внутренних областях Сибири»65.
Помимо Центральной и Восточной Монголии, определенные надежды Унгерном и его окружением возлагались в 1921 г. на Западную Монголию и Северо-Западный Китай (Синьцзянский округ). Туда, после поражения Восточного фронта в январе 1920 г., перешли остатки Отдельной Семиреченской армии под общим командованием генерал-майора атамана Б.В. Анненкова. Несмотря на очевидность военных неудач, атаман семиреченских казаков в своем приказе (№ 14 от 1 января 1920 г.) отмечал возможность продолжения вооруженной борьбы, связывая ее с ростом повстанческого движения в России: «Успех красных на нашем Восточном фронте еще не означает полной победы большевизма. Сибирь еще не испытала и не узнала, что такое большевизм. Центральная Россия почти два года несет иго большевизма, и почти ни одно перехваченное радио большевиков не пропускает упомянуть о крупном восстании то в одном, то в другом конце Европейской России..., о полном падении советской власти в Ферганской области., что японцы уже начали свои действия против большевиков. Пусть каждый из нас помнит, что мы
108
боремся за восстановление Права и Закона, и пусть каждый помнит, что в этом деле с нами Бог».
Семиреченская армия и тысячи беженцев из России отступили на территорию китайской провинции Синьцзян и там вынуждены были разоружиться, но для Анненкова это еще не означало окончания сопротивления. Отличавшийся характерной для многих бывших младших командиров Российской императорской армии, выдвинувшихся на командные посты в период гражданской войны, инициативностью, Анненков с первых же месяцев пребывания в Синьцзяне стремился к проведению военных акций на территории РСФСР. В апреле-мае 1920 г. анненковцы захватили и удерживали стратегически важный горный перевал Сельке Джунгарского Ала-Тау на границе Советской России и Китая. Летом 1920 г., разместившись в г. Урумчи, Анненков добился от губернатора Синьцзяна Ян-Цзун-Сина, депутата центрального парламента Ли-Чжун-цина, гарантий по части снабжения и финансирования своих отрядов (за исключением сохранения оружия).
Хотя местная русская колония и консул Г. Дьяков не могли поддерживать анненковцев, атаман (как и Унгерн) рассчитывал на объединение всех перешедших на территорию Западной Монголии из России повстанческих отрядов и остатков частей белого Восточного фронта. С этой целью Анненков намеревался продвинуть свои отряды либо к Афганистану (для удара на Фергану или Семиречье), либо в район г. Кобдо для развития боевых действий в направлении на Алтай. В итоге был выбран второй путь, и в ноябре 1920 г. Анненков выступил из Урумчи на восток. Серьезных препятствий к передвижению со стороны китайской администрации вначале не встречалось, однако вскоре произошло несколько провокационных конфликтов с губернской властью Синьцзяна, связанных с самочинным вооружением интернированных бойцов Семиреченской армии и разгромом китайского гарнизона в крепости Гучен, что привело к аресту атамана и его штаба. Анненков содержался в китайском плену до 1923 г. 66
Тем не менее, большая часть казаков все-таки смогла в течение 1921-1922 гг. выйти в белое Приморье67.
Принципиальная выгода от сложившейся в Монголии ситуации для белых заключалась в том, что ее территория в начале 1921 г. оказалась единственной, где располагались организованные вооруженные силы (пехота, кавалерия и артиллерия) противников Советской власти. Хотя Монголия так и не получила в тот момент международного признания и ее трудно было назвать формальным «субъектом международного права», здесь не приходилось, в отличие от Китая, связанного соглашениями с РСФСР, прибегать к разнообразным способам сокрытия оружия и его нелегального перемещения в районы дислокации бывших воинских частей. Повсеместно белые войска разоружались сразу же после перехода границы с Китаем.
109
Поэтому план атамана Семенова, рассчитывавшего именно в Монголии сосредоточить разоруженные кадры Дальневосточной армии для восстановления их боеспособности, казался весьма перспективным. Унгерну удалось сохранить не одну лишь политическую и правовую преемственность от Белого движения в России (завершившегося «крымской эвакуацией» и «эвакуацией Забайкалья» в ноябре 1920 г.68), но и преемственность военной организации, перешедшую в 1921-1923 гг. к белому Приморью и Якутии.
Сосредоточение на границе с ДВР и РСФСР вооруженных «белогвардейских банд» не могло не беспокоить советскую Москву. Борьба с «унгерновцами» предстояла серьезная и бескомпромиссная.
«Вы должны идти с нами против наших общих врагов»
Расчет Унгерна на антисоветские восстания в Забайкалье и в Сибири не представлялся ошибочным весной 1921 г. Унгерн знал о восстаниях в Кронштадте, Западной Сибири, в Тамбовской губернии, рассчитывал на их успех и рост повстанческих «армий». В Урге находилась мощная радиостанция, и связь с внешним миром поддерживалась регулярно. Получались сообщения из Харбина, Владивостока. Имелись, хотя и неустойчивые, контакты с Семеновым, укреплявшим своего бывшего соратника в надеждах на успех Белого дела в Приморье. Перешедший границу отряд есаула А.П. Кайго-родова (переформированный в 1-ю Сибирскую народную дивизию) подтверждал рост повстанчества в Западной Сибири.
Вероятность восстаний повлияла и на направление ударов во время майского наступления. Силы, подчиненные Унгерну, разделялись на отдельные направления-«сектора»: на Иркутск предполагалось наступление отряда полковника Н.Н. Казагранди; в Урянхайский край двигались сотни И.Г. Казанцева, наказного атамана Енисейского казачьего войска; Кайгородов и Тапхаев наступали на родные им Алтай (вниз по Иртышу) и Бурятию. Ставка делалась на то, что советским войскам не удастся равномерно прикрыть границу, что в указанных районах развернется массовое повстанческое движение, а дивизия, обрастая пополнениями из белоповстанцев, быстро выйдет на линию Транссиба, перерезав ее под Верхнеудин-ском. Не случайно в приказе № 15 не только указывалась модель создания военных «секторов», но и говорилось о восстановлении органов местного самоуправления «в освобожденных от красных местностях», на основе привлечения «лиц лишь по их значению и влиянию в данной местности и по их действительной пригодности для несения службы» по «должности гражданского управления».
В случае контактов с крупными партизанскими антибольшевистскими отрядами командование от назначенных Унгерном начальников переходило к повстанческим командирам. «Программный» приказ емко, хотя и довольно хаотично, формулировал основные
110
положения политической программы Унгерна. В его первом пункте отмечалась важнейшая для политико-правовой программы Белого дела периода 1920-1922 гг. идея единства российской государственности на региональной основе, что подтверждалось и историческим опытом: «Россия создавалась постепенно, из малых отдельных частей, спаянных единством веры, племенным родством, а впоследствии - особенностью государственных начал», а посему «Россию надо строить заново, по частям». И Монголия становилась основой, «естественным исходным пунктом для начавшегося выступления против красной армии в советской Сибири»69.
Военное командование и высшее гражданское управление сосредоточивались в «секторах». Один из них сложился в Западной Монголии, где довольно эффективно действовал командир Отдельного Оренбургского корпуса генерал-лейтенант А.С. Бакич. В начале июля 1921 г. ему удалось разбить китайские гарнизоны в Шара-Суме, Чонкуре и занять весь Алтайский округ. Бакич, в отличие от местных партизанских командиров, понимал важность формирования местного самоуправления из монголов и киргизов, весьма реалистично оценивая шансы Белого дела в регионе. С этой целью им было направлено обращение к представителю ургинского правительства Хатам-Батар-Вану с просьбой о «скорейшей посылке монгольских войск в Алтайский округ, дабы закрепить за независимой Монголией этот край». В конце июля он направил письмо Унгерну, в котором очень четко обозначал как обширные перспективы развития боевых операций, так и сложные проблемы внутри- и внешнеполитического порядка.
Успехи «русских, сделавшихся освободителями Монголии» от «китайского владычества», гарантировали, по мнению Бакича, «довольно благожелательное отношение... населения, как киргиз, так и монгол» к русским антибольшевикам. Очевидной становилась перспектива формирования в Монголии «широкого стратегического фронта» против РСФСР и ДВР с использованием территории Монголии в качестве плацдарма, на котором можно было бы «сорганизоваться» антибольшевистским вооруженным силам.
На взгляд Бакича, еще более усилило бы положение белых отрядов международное признание Монголии, к чему следовало приложить все усилия, как русских военных, так и монгольской политической элиты, при возможной поддержке Японии. Ведь в случае решения «иностранными державами признать самостоятельность Монголии, хотя бы даже под видом автономии, при которой Китай не будет держать и посылать сюда свои войска, будут определены границы государства», и тогда вероятным для белых становилось их «принятие в полном составе, хотя бы временно, на монгольскую службу».
По собственной инициативе, полагаясь на опыт предшествующих лет, Бакич приступил к организации местного управления «из
111
аборигенов в Алтайском округе». На 25 июля Бакичем был намечен съезд «всех киргизских и монгольских правителей округа для обсуждения положения дел в крае». Приходилось считаться с «племенной рознью», с «политической неразвитостью даже правителей» и соглашаться с «общим взглядом на среднеазиатские народности, что они будут подчиняться сильнейшему».
Накануне открытия съезда, 24 июля, Бакич получил грамоту от Чин-Ван-олина ,одного из правителей Шара-суминского округа, в которой тот просил «оказывать моему народу покровительство» и информировал об отправке в штаб корпуса своих представителей. Так решалась важнейшая для Белого движения проблема тыла - территории, базы, опираясь на которую можно было развивать дальнейшие операции.
Однако Бакич видел и другую перспективу. Указания, полученные от барона из Урги (приказ № 15), не отличались последовательностью и представлялись скорее «предварительным распоряжением для самостоятельных выступлений отдельных партизанского характера отрядов», чем планом стратегической операции. Действительно, указания о направлениях ударов по территории РСФСР и ДВР не выглядели последовательными (по «приказу № 15», «конечной» линией наступления должен был стать Транссиб на протяжении от приблизительно Нижнеудинска до ст. Маньчжурия), хотя и представлялись обоснованными. Следовало перерезать магистраль в наиболее важных ее пунктах - в Прибайкалье и Забайкалье - и блокировать Приморье, обеспечив успех антисоветского выступления во Владивостоке. Одновременно предполагалось получить поддержку со стороны западносибирских повстанческих отрядов, которые могли взять под контроль участки Транссиба в районе Ом-ска-Петропавловска.
Бакич сознавал опасность, заключавшуюся в отсутствии согласованности действий и, самое важное, в отсутствии «объединяющего центра, как военного, так и политического». Таковой центр предполагался в Урге, и Унгерн должен был взять на себя роль «общего руководителя работ на монгольском фронте», признанного (хотя бы и не формально, но фактически) всеми антибольшевистскими силами. Барон при этом считал себя «подчиненным атаману Семенову» (в соответствии с его статусом, определенным еще Колчаком) и обосновывал свое право старшего как «военачальника, не покладавшего оружие в борьбе с красными, и ведущего ее на широком фронте»70.
Таким образом, белые отряды в Монголии могли оказаться перед перспективой войны на несколько фронтов: против китайских войск, «красных» монголов, РККА и Народно-революционной армии ДВР Из-за недостатка сил и средств для борьбы любое преждевременное выступление, как полагал Бакич, становилось обреченным. Правда, успехи корпуса Бакича были достигнуты в то время, когда основная часть сил Унгерна была уже разбита и Урга оказалась занятой объ-112
единенными советско-монгольскими войсками. Кобдо, возможно, и мог бы стать новым центром притяжения остатков антибольшевистских формирований, но преодолеть вовремя значительное расстояние от Кяхты до Кобдо подразделениям Унгерна оказалось не под силу.
Сам барон Унгерн хорошо представлял необходимость создания единого фронта «борьбы с большевизмом». Упрек Бакича в отсутствии последовательности изложения плана операций отчасти объясняется безрезультатностью обширной переписки, которую вел барон с представителями монгольской и китайской знати, с командирами антибольшевистских отрядов в Монголии и Маньчжурии и даже с авторитетными (как барону представлялось) общественными деятелями Сибири и Дальнего Востока России.
Сразу после освобождения Урги Унгерн написал письмо к А.П. Кайгородову, призывая того, как «человека, посвятившего жизнь свою борьбе с большевиками» и имеющего авторитет среди населения Алтая, «для пользы общего дела нашего... согласовывать свои действия с моими, исходя из непогрешимого военного закона, что только в единении сила». Кайгородову предписывалось «наступать в глубь Алтая» в целях занятия Улясутая и «уничтожения здесь всех китайских революционеров». А в листовке «Воззвание к гражданам России о восстании против большевиков», напечатанной в Осведомительном отделе отдельного Урянхайского конного отряда, особо подчеркивалась необходимость антисоветских выступлений во взаимодействии с общим планом широкомасштабного наступления: «Мы поведем наступление сразу со всех концов, сил у нас для этого больше, чем хватает, но вы должны тотчас же присоединиться и идти с нами против наших общих врагов. Если вы хотите иметь все то, что вы имели до революции, и жить так, как прежде жили, тогда не задумывайтесь и не дожидайтесь, чтобы вас прокляли ваши дети, а присоединяйтесь к нам при первом мощном нажиме Белой армии»71.
Не оставлял без внимания Унгерн также и возможные контакты с командованием отступившей в Маньчжурию Дальневосточной армии. В письме каппелевскому генералу В.М. Молчанову от 18 мая 1921 г. (более обширная переписка с генералом маловероятна из-за негативного отношения «каппелевцев» к «семеновцам» и, тем более, к «унгерновцам») барон извещал о своем плане «выступления на север»: «.Таким образом, мы с Вами опять будем рука об руку бороться против наших общих ненавистных врагов».
В мае 1921 г. Унгерном были отправлены письма представителям казахской Алаш-Орды, «вождям киргизского народа», с призывом оказать поддержку Богдо-гэгэну в его создании «могущественного Срединного государства», «возглавляемого императором из кочевой Маньчжурской династии». Здесь речь велась уже о создании некоего «единого антибольшевистского фронта» правительств Центральной
113
Азии. Неоднократно барон писал также местным монгольским и маньчжурским князьям, призывая последних оказать ему помощь не только ради «объединения монгол» (Внутренней и Внешней Монголии), но и для «восстановления Цинской династии»72.
Эта идея не находила ожидаемой поддержки со стороны монгольских правителей: гораздо важнее для них была перспектива создания единого суверенного государства, ориентированного даже на возможное сотрудничество с марксистской Монгольской народной партией, если бы это послужило укреплению национальной государственности. Главным упреком в адрес монгольских революционеров со стороны правительства в Урге была готовность к взаимодействию с китайскими военными («жестокими китайскими гаминами»). В то время как Унгерн обращался к монгольской и маньчжурской элите в расчете на создание «единой монархической власти», председатель Совета министров Халхи Джалханцза-хутух-та уже предпринимал попытки наладить с этой целью контакты с представителями Монгольской народной партии73.
Тем не менее подготовка к объединенному наступлению продолжалась, и ведущая роль в этом по-прежнему оставалась у атамана Семенова. 28 февраля 1921 г. он информировал Ургу о намерениях губернатора Чжан Цзо-лина поддержать Унгерна (3000 всадников двинулись из Маньчжурии к Халхин-голу). В письме указывалась перспектива сотрудничества с Японией, а также возможность признания Монголии Ирландией, США и Мексикой. Отмечалась вероятность выступления отрядов атамана Анненкова (из провинции Ганьсу), якобы подчинившегося Семенову.74
Однако сам атаман, как «автор» плана одновременных и разнонаправленных ударов по РСФСР и ДВР весной 1921 г., изменил свои первоначальные намерения и вместо продвижения «авангарда» антибольшевистских сил из Маньчжурии в Монголию, решил переместиться в Приморье, чтобы там, опираясь на уссурийских казаков, «каппелевцев» и еще остававшиеся японские части, подготовить переворот и свергнуть Земское правительство.
Унгерну оставалось руководствоваться лишь письменными указаниями своего «начальника» и собственными, далеко не всегда продуманными, а подчас и вовсе авантюрными, планами в организации «борьбы с большевизмом».
Желтое знамя с вензелем императора Михаила II
Еще оставалось выбрать «знамя», под которым можно было бы объединить достаточно разнородные силы сопротивления. «Панмонголизм», привлекавший внимание Унгерна и Семенова в 1918-1919 гг., мог бы стать этим знаменем в силу довольно специфической национальной позиции и территориальной ограниченности только в Халхе и в части регионов Прибайкалья и Забайкалья.
114
Лозунги социал-демократии, даже в их трансформированном виде, вряд ли устраивали самого Унгерна, несмотря на их популярность в ДВР. Поэтому более приемлемым представлялся принципиально новый лозунг «восстановления законных династий». Первоначально он должен был относиться к регионам Азии (Монголия и Маньчжурия - в качестве центра), а затем должен был распространиться и на другие территории Евразии.
В 1921 г. действительно отмечался рост монархических настроений, особенно в среде русской эмиграции. Одной из основных причин неудачи Белого движения представлялось отсутствие четкой политической программы, порочность лозунгов «непредрешения». Для правых политиков и части военных единственно приемлемым оставался лозунг «За Веру, Царя и Отечество», в отличие от 1917 г. их уже не смущали обвинения в «реакционности». Напротив, монархия казалась наиболее близкой и понятной русскому народу формой правления. Кризис «либеральной идеологии», породившей, по их убеждению, и Февраль, и Октябрь 1917 г., казался неоспоримым. Поэтому и в будущем восстановленная монархия должна была бы стать абсолютной, а не ограниченной «европейским парламентаризмом», способствовавшим революции. Из трех разных вариантов монархических систем: восточный богдыхан, британский король (который «правит, но не управляет»), «Православный Русский Царь», для Унгерна, очевидно, были приемлемы первый и последний.
Из кандидатов для России наиболее подходящей казалась фигура Михаила Александровича Романова - законного преемника престола, в пользу которого отрекся Николай II. Его судьба была еще менее известна, чем судьба царской семьи, и вероятность его «чудесного спасения» признавалась весьма большой. Неоднократно в различных белых регионах возникали слухи на этот счет. Так, приблизительно в марте 1919 г. на белом Юге распространялся «Высочайший Манифест» к «Великому русскому народу», обращенный будто бы от его имени: «Божией Милостью и волею русского народа Мы, Михаил Александрович Император и Народный посадник Всероссийский и проч. и проч. и проч.». В «Манифесте» говорилось, что Михаил прибыл «в Царьград и 17 марта» высадится «на Землю Русскую» в Севастополе и вручит «начальствование над всеми без исключения русскими силами» - как ВСЮР, так и РККА (!) - «Нашему дяде, Верховному Главнокомандующему Великому Князю Николаю Николаевичу».
В политическом контексте «Манифест» предполагал «изъявление воли народа» через Государственную думу, созванную «из намеченных членов всех прежде бывших Дум». По истечении же года «после Нашего вступления в Москву и по водворению спокойствия и порядка в России», Михаил Романов обязался созвать Всероссийское Учредительное собрание, призванное утвердить его самого или «иное лицо» в качестве «Первого Посадника в Русской республи-
115
ке». Отдельными пунктами новый «император» предоставлял «амнистию всем русским людям за все совершенное ими до времени Нашего прибытия в Царьград» и предполагал создание «одной русской партии» взамен многопартийной системы. Подобное сочетание двух представителей Дома Романовых (Михаила Александровича в качестве «Императора и Народного посадника Всероссийского» и Николая Николаевича в качестве Главковерха) было довольно популярным среди южнорусских монархистов (скажем, у последователей «монархической республики» А. Суворина)75.
Конечно, «самозванство» подобного рода документов дискредитировало монархическую идею в не меньшей степени, чем пропаганда большевиков. Однако подобные проявления должны рассматриваться в качестве показательных примеров несомненной эволюции, трансформации монархической идеологии в условиях Гражданской войны. Популярность идей восстановления монархии, опирающейся на решения Всероссийского Учредительного собрания («Земского Собора» в лозунгах 1920-1921 гг.) не ослабевала. С другой стороны, поскольку многие монархисты были убеждены, что возрождение империи должно сопровождаться проведением глубоких социальных реформ (в частности, аграрной), то Михаил Романов как нельзя лучше соответствовал роли нового «крестьянского царя», не связанного ни с прежней бюрократией, ни с думской «общественностью». Именно эти идеи широко распространялись среди повстанческих отрядов в Сибири, на Южном Урале в конце 1920-1921 гг.
В итоге именно желтое знамя, с вышитым на нем вензелем «МТТ» (император Михаил ТТ), развернулось над полками Азиатской дивизии, направлявшейся в поход на Советскую Россию.
Русские монархисты в Зарубежье приветствовали действия Ун-герна, возлагая большие надежды на скорое восстановление центра Белого движения на Дальнем Востоке и в Сибири. В статьях выходившего в Берлине «Двуглавого орла» давалась также примечательная характеристика геополитических причин и последствий выступления Унгерна: «Центр тяжести борьбы с большевизмом на Дальнем Востоке - сейчас в Монголии. Сами большевики прекрасно сознают это, придавая огромное значение монгольским событиям. Они понимают, что в ближайшем будущем Монголия явится той дружественной базой, опираясь на которую, антибольшевики перейдут к решительным действиям... Монгольский «живой Будда» Ху-тухта, воспользовавшись помощью прибывшего с отрядом барона Унгерна, создал монгольскую армию и провозгласил независимость Монголии. Китайские войска были вытеснены. Издавна существовавшие дружеские чувства между монголами и русскими содействовали этому непонятному на первый взгляд сотрудничеству Хутухты и Унгерна. Чтобы понять, почему резидентам Монголии и Китая не оставалось другого выхода, как принять участие в монгольском
116
движении, достаточно вспомнить действия китайского правительства по отношению к русским антибольшевикам: выдача красным интернированного в Маньчжурии и разоруженного отряда Атамана Калмыкова; дружественные переговоры Пекинского правительства с большевистским послом Юриным; заточение в тюрьму китайскими войсками русских резидентов в Урге и невероятные притеснения русских в Маньчжурии... Личность самого Унгерна встречает огромную оппозицию в некоторых интернациональных кругах Дальнего Востока и в части прессы. Причина - определенный идейный антисемитизм барона Унгерна...».
В отношении Японии отмечалось: «Муссируются слухи об участии Японии в монгольском движении; но, по-видимому, реальной почвы эти слухи под собой не имеют; в частности, едва ли Монголия и Унгерн испытывали бы в последнем случае такой недостаток в оружии. Слухи об участии Японии являются скорее средством возбудить китайские массы против монгольского движения».
Журнал «Двуглавый орел» так оценивал перспективы белой борьбы: «1921-й год - полное торжество красных: фронтов нет, сопротивляться некому. Красное море успокоилось и лед затянул завороженную страну. Но оттолкнувшиеся от берегов океана разбитые белые волны, обращаются вновь назад, принимая отовсюду вливающиеся свежие ручьи. Ушедший на время в Монголию и за это время сделавший ее самостоятельной, один из ближайших сподвижников Атамана Семенова, генерал барон Унгерн-Штернберг, вышел оттуда и идет на Иркутск. Семеновские отряды, обходя Читу, двигаются к Верхнеудинску. Волна за волной катятся на запад возвращающиеся белые волны, и не может сдержать их рыхлеющий еще красный лед. Светлеет на Востоке небо, скоро взойдет солнце, а навстречу ему трещит лед по всей России: там и здесь вспыхивают крестьянские восстания, и несется, измученный, голодный и могучий вопль: “Царя!”. И хочется верить, что атаман не повторит ошибку всех прежних водителей белых войск, не будет обманывать народ, и скоро с Востока мы услышим твердый голос: “За Веру, Царя и Отечество”»76.
Не стоит, однако, считать всех «союзников» Унгерна, волею обстоятельств оказавшихся на обширной территории Монголии, убежденными сторонниками возведения на престол вел. кн. Михаила Александровича. Политические заявления Кайгородова и Бакича были гораздо более близки к программе Белого движения периода 1920 г. с его лозунгами и реальными попытками сотрудничества с «народовластием», уступкам «низам» в решении аграрного и рабочего вопросов, программой федерализации77. Бакич заявлял в своем «Воззвании к землепашцам Великой и богатой Сибири, крестьянам, казакам, киргизам и татарам» о защите «народа и народовластия», при котором «сам народ избирает желательный для него образ правления», а «все национальности Великой России» должны «свободно
117
развиваться на основе равенства и братства».
Более актуально формулировался традиционный для Белого дела лозунг «защиты правопорядка»: «Да здравствует право, справедливость и народовластие!» Актуально звучали также лозунги земельной политики: «Широкое наделение трудящихся крестьян и казаков землей за счет помещичьих, кабинетских и прочих земель - в полную собственность». Провозглашались «демократические свободы» (свобода совести, слова, печати, союзов и собраний), а также необходимость «рассчитывать» в борьбе с «коммуной и комиссаро-державием» «исключительно на силы русского народа, без вооруженной помощи иностранцев». По мнению Серебренникова, «умеренные принципы демократизма нашли официальное признание со стороны Бакича»78.
Весьма неопределенными выглядели политические лозунги так называемого отряда атамана Корюкова, сформированного из казаков, беженцев, русских колонистов-служащих «Центросоюза» и перешедших к белым красноармейцев (с марта 1921 г. командование над ним принял бывший командир 16-го Ишимского стрелкового полка армии Колчака Н. Казагранди). По инициативе бывшего офицера, полковника Плевако (взявшего себе псевдоним «атаман Корюков»), отряд собирался перейти к активным действиям на стыке границ РСФСР с ДВР с таким расчетом, чтобы после совершения «набегов» на советскую территорию, захвата пленных и имущества, быстро уходить обратно на территорию Монголии. В декларациях, составленных самим «атаманом», говорилось о «походе на Русь», «с верой в Бога и с мечом в руке - против большевиков», но не более того79.
Собственно, и у самого Унгерна не было столь жесткой последовательности в «предрешении» политических лозунгов. Если в «программном» приказе № 15 он заявлял о восстановлении на престоле Михаила Романова, то в ряде документов барон вполне соглашался с формулой «непредрешения» формы правления. Здесь уместно отметить проявление бароном - именно в тех условиях - политической тактики, которой, правда, ему далеко не всегда хватало, но среди части эмиграции его действия вызывали положительную оценку, пробуждали вполне конкретные надежды. Как отмечалось выше, журнал «Двуглавый орел» в начале июля 1921 г. полагал, что Монголия «в ближайшем будущем» может стать «той дружественной базой, опираясь на которую, антибольшевики перейдут к решительным действиям». Считалось, что «дружеские чувства между монголами и русскими содействовали... сотрудничеству Хутухты и Унгерна», совместными усилиями создающих «монгольскую армию» и обеспечивающих «независимость Монголии».
От имени Рейхенгалльского монархического съезда его председателем А.Н. Крупенским были отправлены приветственные телеграммы Семенову и Унгерну. В них говорилось о готовности
118
«всемерно поддержать» Белое дело на Дальнем Востоке: «Счастье и победа да сопутствуют Вашим славным знаменам на благо восстановления могучей Монархической и Великодержавной России». В сущности, монархический «сценарий» для Монголии признавался Семеновым еще в конце 1919 г. После переговоров с Чжан Цзо-лином, в сентябре 1919 г., атаман в принципе не возражал против намерений официального Пекина установить и признать в Халхе власть одного из губернаторов близлежащих провинций (говорилось, в частности, о губернаторе провинции Гирин Тугуне) с тем, чтобы его полномочия напоминали самодержавные80.
Однако Унгерн, отрицая эти намерения, восстановил власть местной, национальной династии. Конечно, нельзя отрицать и определенного влияния мистических представлений Унгерна о своем предназначении как «защитника династий». Согласно воспоминаниям его собеседников (И. Голубева, А. Ивановского и других), идея «восстановления в Китае Маньчжурской династии» родилась у него еще во время Синьхайской революции, в 1912 г.: «Он носил идею восстановления в Китае Маньчжурской династии... в свою идею он свято верил и думал о ней на протяжении целого ряда лет, что когда-нибудь его мечта. примет реальную форму. Кроме того, он намеревался восстановить Монголию и видеть ее правящей, а не угнетенной Китаем и Россией. По его мнению, страна, давшая несколько веков назад Чингис-хана и его непобедимые полчища, не должна сойти с политического горизонта, а должна постепенно переходить к прежнему величию. В такую мечту он верил и вложил в нее цель своей жизни»81.
При всей запутанности военно-политической ситуации, сложившейся в Монголии весной 1921 г. однозначным становилось одно: движение Унгерна и Семенова отнюдь не ограничивается «местными интересами» и явно стремится к «общероссийским» целям борьбы с большевизмом.
Поражения на фронте и удар в спину
Боевые действия отрядов Унгерна весной-летом 1921 г. хорошо известны. Начиная свои операции против ДВР и Советской России в мае 1921 г., Унгерн сильно рисковал. Независимо от того, насколько велики были перспективы антибольшевистского повстанчества в Сибири и на Дальнем Востоке, жертвовать относительно прочным положением в Халхе во имя «создания Центральноазиатской империи» и «уничтожения большевизма» в России было неразумно. Своим переходом границы ДВР и РСФСР Унгерн дал повод для вооруженного вмешательства Советской России в дела Монголии, а «красные монголы» могли теперь рассчитывать на официальную поддержку РККА.
16 июня 1921 г. Политбюро ЦК ВКП(б) приняло решение об
119
оказании военной помощи монгольскому народу в борьбе с отрядами Унгерна и о вводе войск на территорию Монголии. В обращении Реввоенсовета 5-й советской армии к войскам армии заявлялось: «Военные действия на монгольской границе начали не мы, а белогвардейский генерал и бандит барон Унгерн, который в начале июня месяца бросил свои банды на территорию Советской России и дружественной нам Дальневосточной Республики... Красные войска, уничтожая барона Унгерна, вступают в пределы Монголии не врагами монгольского народа, а его друзьями и освободителями. Освобождая Монголию от баронского ига, мы не должны и не будем навязывать ей порядки и государственное устройство, угодные нам. Великое народное собрание всего монгольского народа само установит формы государственного устройства будущей свободной Монголии».
До этого момента против Унгерна и монгольской армии планировалось наступление китайских войск, дополнительные контингенты которых перебрасывались из центральных районов страны. И если результат операций против китайских войск возможно, мог быть успешным для белых и союзных им монголов, то в новых условиях Унгерн столкнулся с объединенными, многократно превосходившими его силами армии ДВР, РККА, «красными монголами» и китайскими отрядами.82
Унгерн, по существу, подставил своих союзников из правительства Богдо-гэгэна, многих монгольских князей и лам под удар «красных монголов» и советских войск. Барон увел в поход почти весь состав дивизии и подчинившиеся ему отряды. В Урге остались малочисленная и небоеспособная комендантская команда полковника Сипайло и наспех собранные полувоенные отряды русских колонистов под командованием есаула Немчинова.
Этим не замедлило воспользоваться большевистское командование. В результате стремительного рейда советских частей от Алтан-Булака на юг 6 июля 1921 г. Урга была занята без боя, а 11 июля туда уже переехало монгольское народно-революционное правительство. Впоследствии, на допросе, Унгерн утверждал, что в столице он «не мог твердо чувствовать» себя, так как монголы «тянули на сторону Советской России». Но этим не объясняется авантюрность решения генерала. Ведь на его стороне сражались сотни «белых монголов» из отрядов Баяр-гуна, Жамболона (военного министра правительства Богдо-гэгэна), Сундуй-гуна, Ундермерина, Цампилова и других, и, казалось, выступать в столь масштабный поход можно было с полной уверенностью в успехе. Унгерн, очевидно, не только верил в свою «звезду» (победу нагадали ламы), но и имел сведения о готовящихся крупных восстаниях против Советской власти. Иначе не появились бы в приказе № 15 столь категоричные слова: «Сомнений нет в успехе, так как он основан на строго продуманном и широком политическом плане».
120
Думается, что еще могут появиться неизвестные документы, раскрывающие контакты Унгерна не только с представителями китайской и монгольской контрреволюции, но и с антисоветской агентурой в Забайкалье. То, что барон на допросе отрицал наличие осведомителей в красном тылу, не означало их реальное отсутствие. В частности, Семенов отмечал в своих воспоминаниях, что сведения о готовящемся восстании красной конницы в Троицкосавске повлияли на преждевременное решение Унгерна наступать на Забайкалье вопреки первоначальному плану наступления на Калган (Внутреннюю Монголию, входившую в состав Китая), на соединение с «китайскими монархистами».
В действительности вместо сотен «белоповстанцев» количество пополнений исчислялось, в лучшем случае, десятками, в основном из мобилизованных и пленных. Вместо дезорганизованных красных партизан Унгерну пришлось сражаться с многочисленными, хорошо вооруженными войсками ДВР и 5-й советской армии. Ни один из прорывов границы не увенчался успехом. А после потери Урги барон Унгерн лишился и стратегической базы, и политического центра. Возможно, в случае продвижения в глубь советской территории, выхода к Байкалу и Транссибу, Унгерн получил бы серьезные пополнения и компенсировал бы уход из Монголии. Но советские войска оперативно блокировали районы действий дивизии, и после решающего сражения у Гусиноозерского дацана (крупнейшего ламаистского монастыря в Бурятии) 24 июля 1921 г. для барона стала очевидной безнадежность дальнейшего наступления в Забайкалье.
Можно было бы использовать тактику «набега», при которой стремительная и опустошительная атака территории РСФСР и ДВР сменялась бы таким же быстрым отступлением на заранее подготовленные позиции в тылу (существенное преобладание конницы в частях Унгерна, его опыт кавалерийского начальника, казалось бы, способствовали этому). Но и эта, не гарантирующая стратегического успеха, тактика не была применена. Оставив Ургу и не прорвавшись к Транссибу, подразделения «унгерновцев» стали отступать по разным направлениям, что уже никак не походило на продуманную стратегию. Проявились результаты отсутствия командного единства, непризнания верховенства власти генерала даже командирами отдельных белых отрядов на территории Монголии, не говоря уже о формально автономных войсках правительства Богдо-гэгэна. Кайго-родов, например, признававший вначале фактически сложившуюся военную власть Унгерна, еще в мае 1921 г. отказался следовать указаниям барона и в резком по форме письме обвинил его в неоправданной жестокости и бессмысленной реакционности, решительно заявив: «Нет, господин барон, с вами нам, революционерам, не по пути». Отряды русских колонистов под командованием Казагранди отказались продолжать боевые операции по приказу Унгерна83. За это полковник Казагранди был жестоко казнен. А 20 августа соб-
121
ственными казаками был убит один из ближайших соратников барона - генерал Резухин.
В довершение всего в «дисциплинированной» дивизии возник заговор против «дедушки-генерала», «самодержца пустыни».
Версий пленения Унгерна несколько. В целом они сводятся к трем: заговорщики захватили его и выдали красным84, заговорщики захватили барона, но, не выдавая красным, намеревались сами судить его85, заговорщики захватили Унгерна и бросили на произвол судьбы, а «спас» его разъезд красных разведчиков86.
Вообще, сам по себе, арест подчиненными своего командира (вполне в духе ненавистного барону 1917 г.) - вещь, с точки зрения воинской дисциплины, абсолютно недопустимая. Но подчиненные потеряли веру в своего командира после очевидного провала похода в Забайкалье, его прямолинейная жестокость и непредсказуемость стали раздражать, а это в условиях Гражданской войны, - достаточные основания для неповиновения.
Показательно, что арестовали Унгерна «белые монголы» из отряда Сундуй-гуна (в ночь на 22 августа 1921 г.). Для них пленение недавнего кумира - своеобразная реакция на уход барона из столицы. Можно сказать, что Унгерн, по существу, сам «подготовил» свой арест. Сам Сундуй-гун так объяснил арест Унгерна: «:.. .Мы вынуждены были под гнетом белых идти за пределы русской границы, воевать и убивать, и участвовали много раз в боевых действиях. Я, Сундуй, был во главе многих монгольских солдат, мы не хотели воевать за пределами своей страны»87.
Представители монгольской знати не исключали для себя возможности возобновления сотрудничества с Китаем. Подобная двоякая политика отразилась, в частности, в ноте «Монгольского правительства правительству Китая» от 2 мая 1921 г. В ней говорилось: «Монгольское Правительство сознает, что монгольский народ исторически неразрывно связан с судьбами Срединной монархии [В Китае в это время уже существовал республиканский строй. - В.Ц.] и что Автономная Монголия только под суверенитетом Китая может процветать и улучшать свое благосостояние». Все оккупационные, по существу, действия китайских военных (генерала Го Сунлина и других) характеризовались как носившие самочинный характер, никак не связанный с политикой правительства в Пекине, а действия «русских войск» Унгерна объяснялись как вынужденные, но временные, не имеющие негативных последствий для монголо-китайских отношений.
Маловероятно, что монголы арестовали Унгерна, чтобы ценой его жизни купить себе прощение у новой власти. Еще менее убедительно выглядит версия, что белогвардейцы убедились в силе Красной армии и бесполезности борьбы против нее, а потому, раскаиваясь в «преступлениях против трудового народа», решили арестовать своего командира. Солдаты и офицеры Азиатской дивизии не соби-122
рались прекращать борьбу с Советской властью. Фактически лишь малая часть (в основном монголы) сдалась в плен. Многие ушли в Китай, а ушедшие в Приморье летом-осенью 1922 г. сражались в составе Земской рати генерала Дитерихса, также провозгласившего своим лозунгом возрождение династии Романовых. И позднее, в эмиграции, бойцы Азиатской дивизии оставались непримиримыми противниками большевиков.
Судьба же их командира была предрешена: несмотря на официальную амнистию и отмену смертной казни для «белогвардейцев», по приговору Чрезвычайного ревтрибунала в Новониколаевске Ун-герн был расстрелян 15 сентября 1921 г.
На допросах барон Унгерн подтверждал наличие у него плана широкомасштабного «наступления на север», но отмечал, что его осуществление было бы возможным только «при широком сочувствии населения и при поддержке Японии». Оба эти фактора отсутствовали весной 1920 г. Особенно существенным стало для барона разочарование в повстанческом движении, расчет на рост которого был в основе принятия решения о «наступлении»: «..Рассчитывал на переход красных войск на его сторону и на всеобщее восстание населения против Советской власти. сведения же о несочувствии к нему населения были слишком редки».
Унгерн ссылался на недостоверность информации об антисоветских настроениях в Сибири и на отсутствие должной связи с Семеновым («написал» ему письмо, «но ответа не получил»). Барон повторял традиционные для политической программы Белого дела лозунги: «Я формировал отряды для борьбы за монархию, а Семенов - за Учредительное собрание. Я был уверен, что Учредительное собрание перейдет в монархию». Унгерн «стремился к военной диктатуре. - единоличному командованию», которое и «приведет к монархии»88.
Семенов подтверждал в воспоминаниях, что барон, действительно, имел с ним контакты, хотя и редкие, но не смог выдержать времени, необходимого для объединения с готовыми выступить к нему на помощь частями уссурийских казаков из Приморья89.
* * *
Так завершились попытки создания антибольшевистского центра в Монголии. Вместо превращения в новую базу Белого движения она стала страной, где началось «строительство социализма, минуя стадию капитализма».
Тем не менее, в современной Монголии Унгерна правомерно считают одним из тех, кто способствовал возрождению монгольской государственности. Хотя именно монгольские командиры сыграли в его судьбе роковую роль. Чрезвычайный и полномочный посол Монголии в Российской Федерации С. Баяр отмечал в интервью: «
123
В 1911 г. Монголия была провозглашена самостоятельным государством. Однако, с точки зрения международного права, ее независимость не считалась легитимной. Противовес агрессивному китайскому давлению духовный и светский владыка Монголии, богдыхан, и его окружение видели в России... Начавшаяся Первая мировая война, а затем революционные события в России вновь обострили ситуацию вокруг Монголии. Столица страны оказалась под контролем одной из китайских военных клик. Именно в это время на территории Монголии оказался со своим отрядом барон Унгерн. Исторически это фигура неоднозначная. Барон мечтал о создании великой буддийской империи и сам, по-видимому, был рьяным буддистом. Как бы то ни было, Унгерн помогал освобождать Монголию от китайских оккупационных войск, и богдыхан был благодарен ему»90.
Статус богдыхана не был, затронут и новым, народно-революционным, правительством, и он продолжал правление до своей кончины.
А 5 ноября 2015 г. при непосредственном участии Института истории и археологии Академии наук Монголии недалеко от Улан-Батора (сомон Баянхангай Центрального аймака) был открыт «Музей барона Р.Ф. Унгерна». Это первый музей, посвященный участнику Белого движения, открытый на территории иностранного государства, при непосредственной поддержке местных властей. В сообщении об открытии музея Унгерна, отмечалось, что «на церемонии присутствовал директор Института археологии и истории. руководители нескольких отделов этого института, глава сомонной администрации. глава хурала гражданских представителей. члены администрации сомона, учителя и сотрудники местной средней школы.» Сотрудники Института археологии и истории рассказали о деятельности Унгерна, его роли в восстановлении буддийской монархии Монголии, боях при Улан-Хаде.
Однако оставлять барона Унгерна лишь в «монгольской исторической памяти» неправомерно. Вся его военно-политическая деятельность - это часть истории Белого движения.
Что же касается положения русских антибольшевистских сил в Монголии, то Унгерн не использовал в полной мере тот шанс, который давали ему освобождение Урги и провозглашение независимости Халхи. Деятели Белого движения дважды ошиблись в отношении Монголии. Первый раз - в 1919 г., когда, стремясь к международному признанию, правительство Колчака предпочло в одностороннем порядке соблюдать «букву» Кяхтинского соглашения и не стало отвечать на военный вызов Китая, хотя имело основания для адекватного ответа. Второй раз - в 1921 г., когда в авантюрной погоне за иллюзией «возрождения династий» и «широкого повстанческого движения» Унгерн бросил все свои силы в роковой для них поход на Советскую Россию, закончившийся тяжелым поражением Белого движения.
124
Своеобразным «финальным аккордом» в оценке «унгерниады» стала статья в газете «Русская армия», опубликованная под псевдонимом «Уфимец», вскоре после окончания боевых действий в Монголии. Отсутствие должного «единения армии», раздробленность, рассредоточенность действий атамана Семенова, Унгерна, повстанцев на территории ДВР и в Советской России - все это, по мнению автора, привело к потере весьма хороших шансов на продолжение «антибольшевистского сопротивления»: «После занятия Монголии бароном Унгерном положение внешнего фронта могло резко измениться, но и здесь вмешательство Семенова и преждевременное наступление Унгерна все погубили... Основной вывод, вытекающий из положения, - это отказ от всяких надежд на возрождение внешнего фронта. То, что группируется вне границ Советской Сибири, слишком ничтожно в сравнении с внутренними антибольшевистскими силами, потрясающими основы советского бытия. Пути возрождения России предопределились, точно так же, как и силы, коими большевизм будет свергнут. Задача всех, кто остается врагом коммунистов, отказаться от миражей, вернуться к действительности и слить свои устремления и свои пути с этими сокрушающими си-лами»91.
«Ветры гражданской войны» отшумели над Дальним Востоком. В этом благодатном краю установилось спокойствие, хотя и недолгое. Уже спустя десять лет СССР, Монголия, Китай, Япония и многочисленная колония «русских белых» в Маньчжурии оказались участниками конфликтов, которые стали предвестниками Второй мировой войны. Изучая историю прошлого, нужно помнить, что добрососедские отношения между государствами-соседями, основанные на уважении друг к другу, стремлении мирным путем решать все возникающие противоречия, принесут во много раз больше пользы, чем достижение односторонне понимаемых политических расчетов и выгод, какими бы «благими намерениями» подобные действия, подчас авантюрные, не прикрывались.
Примечания
54 Семенов Г.М. Указ. соч. С. 213-215.
55 Князев Н.Н. Легендарный барон (Из воспоминаний о генерал-лейтенанте Бароне Унгерне) // Луч Азии (Харбин). 1937. № 35/7. С. 7-9; № 36/8. С. 19, 20.
56 Барон Унгерн в документах и мемуарах. С. 91, 92.
57 Минц И.И. Советская дипломатия в борьбе за длительную мирную передышку // История дипломатии. Т III. М., 1965. С. 226.
58 ШтейнБ.Е. «Русский вопрос» в 1920 - 1921 гг. М., 1958. С. 292, 293.
59 Семенов Г.М. Указ. соч. С. 214.
60 ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 1. Д. 284. Л. 10-12.
61 ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 2. Д. 252. Л. 21, 28, 31, 31об.
125
62 ГА РФ. Ф. Varia. Д. 392. Л. 1-6.
63 ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 2. Д. 284. Л. 9.
64 СеребренниковИ.И. Великий отход... С. 92.
65 Носков К. Авантюра, или Черный год: Злой гений русских белых в Монголии: Дзянь-жин барон Унгерн [Авантюра, или Черный для русских белых в Монголии 1921-й год]. Харбин, 1930. С. 40.
66Марковчин В.В. Одиссея атамана Анненкова. Курск, 2010.
67 Павловский П.И. Анненковщина. М.;Л., 1928. С. 82-83.
68 Карпенко С.В. Белое движение: экономика, политика и стратегия // Гражданская война в России, 1917 - 1922. М., 2006. С. 426, 427.
69 ГА РФ. Ф. Varia. Д. 392. Л. 1-6.
70 ГА РФ. Ф. 5881. Д. 896. Л. 7, 23-28.
71 Барон Унгерн в документах и мемуарах. С. 148, 149.
72 Там же. С. 158.
73 Там же. С. 155, 156.
74 Там же. С. 119.
75 Йованович М. Идея лихорадочная и дутая: Манифест «Михаила Александровича» (несостоявшийся эпизод Гражданской войны) // Русский сборник: Исследования по истории России XIX - XX вв. Т. 1. М., 2004. С. 225-227.
76 Михайловский. Проблеск на Востоке // Двуглавый орел (Берлин). 1921. № 11. С. 40, 41.
77 Цветков В.Ж. Петр Николаевич Врангель // Вопросы истории. 1997. № 7. С. 54-81; Карпенко С.В. Белые генералы и красная смута. М., 2009. С. 336-339.
78 Серебренников И.И. Великий отход. С. 139, 140.
79 ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 1. Д. 425. Л. 12, 13.
80 Впечатления на съезде // Двуглавый орел. 1921. № 11. С. 13, 14.
81 ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 1. Д. 596. Л. 10-12; Д. 284. Л. 12.
82 Белов Е.А. Барон Унгерн фон Штернберг: Биография. Идеология. Военные походы 1920 - 1921 гг. М., 2003. С. 152.
83 ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 2. Д. 252. Л. 120об.-122.
84 Серебренников И.И. Великий отход. C. 100; ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 2. Д. 252. Л. 120об.-122
85 ГА РФ. Ф. Varia. Д. 392. Л. 7-13.
86 ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 2. Д. 252. Л. 189; Рибо Н.М. (Рябухин) История барона Унгерна-Штернберга, рассказанная его штатным врачом // Юзефович Л. Самодержец пустыни (Феномен судьбы барона Р.Ф. Унгерн-Штерн-берга). М., 1993. С. 258-259.
87 Барон Унгерн в документах и мемуарах. С. 195.
88 Там же. С. 238, 245-246.
89 Семенов Г.М. Указ. соч. С. 222, 244.
90 Баяр С. Мы нужны друг другу (Интервью Чрезвычайного и Полномочного Посла Монголии в Российской Федерации) // Родина. 2005. № 1. С. 58.
91 Русская армия (Владивосток). 1921. 25 авг.
126
Автор, аннотация, ключевые слова
Цветков Василий Жанович - докт. ист. наук, профессор Московского педагогического государственного университета
Во второй части очерка о генерале Р.Ф. Унгерне фон Штернберге анализируется военно-политическое положение в Монголии, сложившееся после вступления на ее территорию частей Азиатской дивизии, которой он командовал. Рассматриваются особенности военной власти, организованной Унгерном в Монголии, и его участие в становлении монгольской государственности в условиях противостояния «красных» и «белых». Особое внимание уделяется переменам в политических настроениях русского и монгольского населения в 1921 г. Автор приходит к выводу, что Унгерн не столько воплощал «мистический символ» духовного противостояния большевизму, сколько пытался создать в Монголии базу Белого движения, восстановить на Дальнем Востоке России «белый» фронт Гражданской войны. Провозглашенная им попытка возродить «мировые монархии» на деле являлась военной операцией по занятию территории Прибайкалья и Забайкалья с целью дальнейшего наступления в советскую Сибирь. Однако стратегия Унгерна оказалась ошибочной и авантюрной. Она привела лишь к подрыву реально существовавшей возможности возрождения и упрочения Белого движения на Дальнем Востоке России в 1921 г.
Гражданская война в России, Белое движение, международные отношения, внешняя политика, национальная политика, Сибирь, Урянхайский край, Бурятия, Монголия, Китай, Г.М. Семенов, Р.Ф. Унгерн фон Штернберг
References
(Articles from Scientific Journals)
1. Tsvetkov V.Zh. Petr Nikolaevich Vrangel. Voprosy istorii, 1997, no. 7, pp.54-81.
(Articles from Proceedings and Collections of Research Papers)
2. Jovanovic M. Ideya likhoradochnaya i dutaya: Manifest “Mikhaila Aleksandrovicha” (nesostoyavshiysya epizod Grazhdanskoy voyny). Russkiy sbornik: Issledovaniyapo istorii RossiiXIX-XXvv. [Russian Volume: Research Papers on the History of Russia in 19th - 20th Centuries]. Moscow, 2004, vol. 1, pp. 225-227.
3. Karpenko S.V. Beloe dvizhenie: ekonomika, politika i strategiya. Grazhdanskaya voyna v Rossii, 1917 - 1922 [The Civil War in Russia (1917 -1922)]. Moscow, 2006, pp. 426, 427.
127
4. Mints I.I. Sovetskaya diplomatiya v borbe za dlitelnuyu mimuyu peredyshku. Istoriya diplomatii [The History of Diplomacy]. Moscow, 1965, vol. III, p. 226.
(Monographs)
5. Belov E.A. Baron Ungem fon Shternberg: Biografiya. Ideologiya. Voennye pokhody 1920 - 1921 gg. [Baron Ungem von Shternberg: Biography. Ideology. Military marches of 1920 - 1921]. Moscow, 2003, p. 152.
6. Karpenko S.V. Belye generaly i krasnaya smuta [White Generals and Red Turmoil]. Moscow, 2009, pp. 336-339.
7. Markovchin V.V. Odisseya atamana Annenkova [The Odyssey of Ataman Annenkov]. Kursk, 2010, 352 p.
8. Shteyn B.E. “Russkiy vopros” v 1920 - 1921 gg. [“The Russian Issue” in 1920 - 1921]. Moscow, 1958, pp. 292, 293.
Author, Abstract, Key words
Vasiliy Zh. Tsvetkov - Doctor of History, Professor, Moscow State Pedagogical University (Moscow, Russia)
The second part of the profile about General R.F. Ungem von Sternberg analyses the military and political situation in Mongolia after the Asian division under his command advanced into its territory. The author characterizes the military rule which was established by Ungern in Mongolia and describes his role in the formation of Mongolian statehood in the conditions of confrontation between “the red” and “the white”. The author’s attention is focused on changes in the political mood of the Russian and Mongolian population in 1921. It is concluded that Ungern aimed at creating a base for the White movement in Mongolia and restoring the Civil War “white” front in Russia’s Far East rather than his being simply “the mystical symbol” of spiritual opposition to Bolshevism. His claim to restore “world monarchies” was in fact a military operation meant to occupy the territory of Baikal region and Transbaikalia to further advance into the Soviet Siberia. However, Ungem’s strategy turned out adventurous and erroneous, derailing the real chance to reinforce the White movement in Russia’s Far East in 1921.
Russian Civil War, White Movement, international relations, foreign policy, national policy, Siberia, Uriankhai region (Tuva), Buryatia, Mongolia, China, G.M. Semenov, R.F. Ungem von Sternberg
128
