CC BY
301
АНТИБОЛЬШЕВИСТСКАЯ РОССИЯ Anti-Bolshevik Russia
В.Ж. Цветков
Р.Ф. УНГЕРН И ПОПЫТКИ ОРГАНИЗАЦИИ ЦЕНТРА АНТИБОЛЬШЕВИСТСКОГО СОПРОТИВЛЕНИЯ В
МОНГОЛИИ (1918 - 1921 годы)*
V Tsvetkov
Roman F. Ungern and the Attempts to Organize the Center of Anti-Bolshevik Resistance in Mongolia (1918 - 1921)
В историографии Гражданской войны не последнее место занимают проблемы, связанные с попытками организации центра Белого движения в Монголии. Правда, нередко изучение исторических особенностей данной проблемы отличается повышенным вниманием к личности барона Романа Федоровича Унгерна фон Штернберга и его легендарной Азиатской дивизии, обретая даже некий мистический оттенок. Начальник дивизии Дальневосточной армии представляется воином, обладавшим особым даром повелевать, вершить судьбы людей и государств, возрождать из небытия давно ушедшие «Великие Империи». Пророческими оказались слова бывшего министра Временного Сибирского правительства И.И. Серебренникова: «О действиях барона Унгерна в его противобольшевицкой борьбе написано довольно много. Его имя, ушедшее теперь в историю, окутывается уже разными легендами, были перепутываются с небылицами, и трудно сейчас отсеивать одно от другого. Быть может, поэты будущих лет воспользуются этими легендами, как сюжетами для баллад о “белом бароне”»1.
Однако личность и реальные действия Унгерна важно рассматривать в контексте конкретной политической ситуации, сложившейся на Дальнем Востоке в первой четверти ХХ в. Общий ход событий, а также многочисленные подробности «унгерниады» изложены в книге Л. Юзефовича «Самодержец пустыни»2 и фундаментальном исследовании Е.А. Белова3. Очень большое прикладное и академи-
* Начало. Окончание в следующем номере.
145
ческое значение имеют книги, выпущенные издательством «КМК» в серии «Сфера Евразии»: сборники документальных материалов «Легендарный барон: Неизвестные страницы Гражданской войны» (М., 2004) и «Барон Унгерн в документах и мемуарах» (М., 2004), а также монография их составителя и редактора С.Л. Кузьмина «История барона Унгерна: опыт реконструкции»4. Можно также отметить книги М. Демиденко «Барон Унгерн. Белый рыцарь Тибета»5 и Б.В. Соколова «Барон Унгерн: Черный всадник»6. А из последних по времени - изданную в 2013 г. в серии «Путь русского офицера» издательства «Вече» монографию А.В. Жукова «Барон Унгерн»7.
Однако во многих изданиях еще преобладает, к сожалению, описательный подход, а смысл и значение действий барона Унгерна оценивается преимущественно в контексте его религиозно-мистических представлений и пристрастий. Такой подход представляется поверхностным и конъюнктурным8.
Накануне мировой войны
В начале ХХ в. Монголия рассматривалась многими политиками и военными в качестве перспективного региона для укрепления российского влияния на Дальнем Востоке, особенно после поражения в Русско-японской войне 1904-1905 гг. и потери ряда стратегических пунктов в Китае. Однако события, предшествующие Первой мировой войне, на время перевели внимание государственной власти с восточных рубежей на европейские, не поддерживал «азиатское» направление в ущерб «европейскому» и глава МИД С.Д. Сазонов9.
В октябре 1911 г. в результате Синьхайской революции в Китае была свергнута династия Циней, установился республиканский строй. Сам по себе акт ликвидации монархии не вызывал одобрения императорской России, но с подобным положением пришлось считаться. «На революционной волне», в ноябре 1911 г., о своей независимости заявила Халха - наиболее крупная провинция Монголии со столицей в г. Урге (нынешний Улан-Батор). Ее правитель Джеб-цзун-Дамба-хутухта не признал факта ликвидации монархии в Китае и был провозглашен Великим ханом Монголии. Стремительное развитие событий поставило Россию перед выбором: признать независимость «Внешней Монголии» (Халха и Кобдо (Западная Монголия)) и столкнуться с Китаем, не признававшим отделения своей бывшей провинции, или найти компромисс во имя спокойствия дальневосточных границ в ожидании «Европейской войны». Князья Халхи, посетившие С.-Петербург еще в августе 1911 г., привезли с собой заранее подготовленный акт о признании Россией независимости Монголии. Николаю II нужно было, как надеялись монголы, лишь поставить подпись.
Но российская дипломатия делать выбор не спешила. Лишь 3 ноября 1912 г. в Урге было заключено русско-монгольское соглашение.
146
В первой же статье документа Россия обещала Монголии «помощь к тому, чтобы сохранялся установленный ею автономный строй», однако о независимости не говорилось. Вторую статью можно было считать «дипломатическим прорывом»: в ней утверждалось, что «другим иностранным подданным не будет предоставлено в Монголии более прав, чем те, которыми пользуются там русские подданные». Специальный протокол закреплял за подданными Российской империи право беспошлинной торговли, свободы проживания и передвижения по всей территории Монголии. Русские коммерсанты получали право заключать сделки, приобретать или арендовать земельные участки, эксплуатировать горные и лесные ресурсы, рыбные промыслы и даже заниматься скотоводством. В Урге работало Российское консульство, а численность русских колонистов к 1917 г. достигла 15 тыс. Благодаря соглашению, в монгольских городах стало расти «российское влияние», появились русские аптеки и мануфактурные лавки. Росли обороты кооперативов, особенно крупнейшего в России «Центросоюза», контролировавшего рынок мяса и кож. Начал свои операции Монгольский банк с русскими управляющими. Оказывалась помощь оружием. С 1912 г. в Урге действовали пулеметные, радиотелеграфные курсы, на которых преподавали русские инструкторы. Позднее монголо-бурятское военное училище, призванное обеспечить офицерскими кадрами «будущую монголо-бурятскую армию», было организовано на станции Даурия10. Русские офицеры и казаки служили в монгольских войсках. В их числе был и сотник Унгерн, служивший в 1913 г. в Кобдо11.
Но «Ургинское соглашение» не устраивало Китай. 5 ноября 1913 г. в Пекине было подписано компромиссное русско-китайское соглашение, согласно которому Россия признавала, что Монголия «находится под сюзеренитетом» Китая. Начало Первой мировой войны окончательно определило позицию России. В войне против Четверного союза Китай, с его огромным населением, считался важным союзником. 7 июня 1915 г. в г. Кяхта состоялось заключение трехстороннего (русско-многоло-китайского) соглашения. Внешняя Монголия подтвердила свою автономию, сохранив финансово-экономические привилегии России, но Джебцзун-Дамба-хутухта лишался фактической власти, оставив за собой лишь символический титул хана Внешней Монголии. Важнейшим пунктом Кяхтинского соглашения стало условие, запрещавшее размещение иностранных войск (за исключением охраны консульств) на территории Внешней Монголии - русских и китайских, в первую очередь. Монголия формировала собственные вооруженные отряды12.
Впоследствии Кяхтинское соглашение стало основой политического курса Белого движения в отношении Монголии.
Начало Русской смуты
147
Распад российской государственности после 1917 г. привел к тому, что «Белый Царь» больше не мог покровительствовать монгольской автономии. «Революция вторглась в беспредельные монгольские поля и холмы и своим ревом нарушила торжественный покой монгольских кочевий, необозримых степных просторов и цепей холмов»13. Хотя здесь и не сформировались органы Советской власти, но многие из колонистов не только сочувствовали большевикам, но и участвовали в создании подпольных марксистских кружков в Урге, Маймачене и Кобдо. Кооператоры из «Центросоюза» поддерживали контакты с советской Москвой. «Монгольская экспедиция» по заготовке мяса и шерсти подозревалась в сотрудничестве с красными партизанами. При поставках для нужд белого фронта служащие экспедиции постоянно нарушали сдаточные нормы, отправляли некачественную продукцию, что явилось предметом расследования специальной правительственной комиссии14.
Тем не менее многие монголы, по мнению одного из современников, «считали “красных” своими врагами, потому что красные “кончили” того “Белого царя”, под покровительством которого находилась молодая, неопытная монгольская независимость... В период революции симпатии монгол, раньше принадлежавшие русским вообще, перешли всецело на “белых”»15.
События Русской смуты не миновали Забайкалья.
Забайкальское казачество, одно из самых «молодых» среди казачьих войск Российской империи, к 1917 г. охраняло российско-китайскую границу и помогало полиции в осуществлении надзора за порядком в области. Тесные связи были у казаков с бурятами и монголами. Однако ни буряты, ни монголы, как этносы в целом, казачьего статуса не имели. Забайкальцы сражались на фронтах Русскояпонской и мировой войны. Но 1917 г. разрушил казачье единство. Если 1-й Читинский полк, прибыв с фронта, начал разоружать красную гвардию, то прибывший с Кавказского фронта 2-й Читинский полк наоборот, участвовал в установлении Советской власти в Чите в феврале 1918 г.16
Пожалуй, наиболее известными в Забайкалье новыми политическими фигурами к началу 1918 г. стали полковник Григорий Михайлович Семенов и Унгерн. Они вместе служили в 1-м Нерчинском казачьем полку и были убежденными противниками большевиков, знали тонкости «восточной психологии» (Семенов вырос среди бурят, хорошо говорил по-монгольски, был знаком с буддизмом; известен был также интерес Унгерна к монгольской истории и буддизму).
В июле 1917 г. Семенов получил мандат уполномоченного комиссара Временного правительства по формированию добровольческих частей на Дальнем Востоке. Используя полученные права, Семенов приступил к созданию Монголо-Бурятского полка. По убеждению атамана, для этого необходимо было иметь «наличие боеспособных,
148
не поддавшихся разложению частей, которые могли быть употреблены как мера воздействия на части, отказывающиеся нести боевую службу в окопах»17. Отмечалось также и общественно-политическое значение формируемой воинской части. В создании полка «заключалась глубокая государственная мысль: подойти к этим инородцам, как к русским гражданам, прилечь их к общерусской работе и постепенно уничтожить то средостение, которое, в силу исторических условий, существовало раньше между русскими и инородцами»18.
Не миновала Забайкалье и тенденция создания новых государственных образований. В 1917-1918 гг. началось обсуждение возможности бурят-монгольской автономии, имеющей собственные вооруженные силы. Это намерение было одобрено, в частности, 1-м общенациональным съездом монголов и бурят Забайкальской области и Иркутской губернии (проходил 7-15 октября 1917 г.), призвавшим органы местного управления (аймачные комитеты) всячески содействовать призыву добровольцев в конный Монголо-Бурятский полк.
После 1917 г. в регионе было восстановлено хошунное (волостное) и аймачное (уездное) управление, в Чите начала работу Бурятская народная дума. В специальной докладной записке председателя Народной думы бурят-монголов Восточной Сибири Д. Сампилона на имя главы Совета министров Российского правительства П.В. Вологодского (9 февраля 1919 г.) отмечалось, что «переворот 1917 года... дал возможность бурят-монголам организоваться на началах местного национального самоуправления. Такое самоуправление, беря начало с мест, образовало сельское самоуправление - “сомон”, затем волостное - “хошун” и, наконец, уездное - “аймак”, которые объединялись наверху общим с прочим населением земством: в пределах Забайкальской Области - Областным, а в Иркутской губернии - губернским. Только в аймаках, в отличие от русских уездов, имеются хошунные и аймачные суды. В целях же согласования и руководства работами национальных учреждений был организован Центральный Национальный Комитет в Чите с отделом в Иркутске. Кроме того, общенациональным съездом на Национальный Комитет возлагалась масса работы культурно-национального и просветительского характера, вследствие чего Комитет должен был существовать и существует ныне в лице Народной Думы со многими отделами: школьным, земским, административным, горнопромышленным и др., - на правах постоянного органа культурно-национальной автономии бурят-монгольского населения Восточной Сибири. При нем и его иркутском отделе были организованы Училищные Советы, в ведении коих должны были находиться все бурят-монгольские школы (начальные, высшие начальные и т.д.), с казенными кредитами, отпускаемыми на них и на все культурно-просветительское дело бурят-монгол». В записке подчеркивалось, что учреждения местной власти опираются на тысячелетние традиции самоуправления бурят
149
и монголов19.
Вслед за полком Семенова формировался Особый Маньчжурский отряд с целью объединить в себе подразделения из всех родов войск (пехоты, кавалерии, артиллерии), имевшихся в регионе. По своему национальному и социальному составу этот отряд нельзя назвать вполне «азиатским». В нем служили не только буряты, монголы, китайцы, японцы, но и русские казаки, демобилизовавшиеся солдаты, гимназисты-добровольцы, даже сербские солдаты и офицеры.
Сосредоточившись на пограничной станции Маньчжурия, «се-меновцы» успешно сражались против красногвардейских отрядов и «красных казаков», возглавлявшимися С. Лазо, и в результате 1 сентября 1918 г., с помощью частей Чехословацкого корпуса, заняли Читу.
Под верховным правлением Колчака
Полученные от Верховного правителя России полномочия сделали Семенова «диктатором Забайкалья»20. Сосредоточив под своим командованием достаточно сильную боевую группировку (одних бронепоездов в составе Забайкальского фронта было семь), Семенов противодействовал партизанскому движению. Ставка главковерха понимала необходимость действий Семенова в Забайкалье, и он сам подчеркивал, что его войска «держат тыл», будучи «мостом» между Сибирью, российским Дальним Востоком, Маньчжурией и Монголией21. Помимо борьбы с партизанами, Семенов тем самым пытался выполнять определенную «политическую задачу». Правительство Колчака, имея «де-факто» статус Всероссийского, стремилось добиться подтверждения его «де-юре»: омский МИД (его 4-й, Восточный отдел), бдительно наблюдая за событиями в Монголии и Китае, регулярно составлял Колчаку отчеты; в Пекине продолжала работу российская дипмиссия во главе с князем Н.А. Кудашевым, а в Урге трудился аппарат консула А.А. Орлова.
Бывший министр иностранных дел С.Д. Сазонов, находясь в Париже, считал, что все договора и обязательства России, заключенные до октября 1917 г., нужно сохранять и защищать. Применительно к Монголии и Китаю признавалось необходимым следовать «духу и букве» Кяхтинского соглашения, хотя сохранение status quo для Дальнего Востока было вообще присуще Сазонову, отнюдь не стремившемуся к расширению российского влияния в этом регионе. В отношении попыток «сыграть на противоречиях» между Японией и Китаем бывший министр считал, что содействие усилению Китая в противовес Японии не только «создаст непосредственно на нашей границе новую опасность, но неизбежно приведет нас вторично к вооруженному столкновению с Японией, которая усмотрит угрозу себе в создании военной силы Китая руками России». Однако 150
действительность требовала перемен, а те, кто представлял Белую Россию в Омске, Владивостоке и Чите, становились нередко объективнее и прозорливее политиков, находившихся в Париже или Нью-Йорке22.
В начале 1919 г. на страницах омского журнала «Иртыш» появилась серия статей, посвященных российско-монгольским отношениям. Авторами были русский журналист из ургинской колонии М. Волосович и казачий офицер Е. Сергеев, служивший в охранной сотне русского консульства в 1912-1914 гг. В статьях высказывалась серьезная тревога из-за утраты российского влияния в Халхе и Коб-до, рисовалась довольно безотрадная перспектива: усиление влияния «революционного» Китая, оккупация им Внешней Монголии, поддержка китайской администрацией большевистской агентуры в Монголии и поддержка партизан Забайкалья и Семиречья - все это параллельно с ростом экономического и финансового влияния Японии. В качестве выхода из этой ситуации предлагалось всемерное усиление «российского влияния», не только в рамках Кяхтинского соглашения, но и путем ввода российских войск в Монголию23.
Подобные взгляды разделялись многими в колчаковском правительстве, но еще ближе они были атаману Семенову. В качестве противовеса «антироссийским силам» он решил реализовать идею образования монгольского государства под протекторатом Белой России. В феврале 1919 г. на станции Даурия проходила конференция князей и правителей ряда областей Монголии и Бурятии. Ее проведение окружили тайной, и сведения о ее решениях недостаточно полны (есть, например, сообщения, полученные от начальника Войскового штаба Забайкальского войска войскового старшины И.Х. Шарогла-зова, включенные в доклад Чрезвычайной следственной комиссии по расследованию деятельности атамана Семенова). На конференции говорилось о создании «Великой Монголии», претендующей на преемственность от державы Чингисхана, а также был озвучен проект создания Бурят-Монгольской республики, предложенный членом Бурятского национального совета Цыдеповым. Соображения о том, что Халха, не прислав своих представителей на конференцию, тем самым проигнорировала ее, нельзя считать бесспорными. В сообщениях Войскового штаба, правда, отмечалось присутствие на конференции уполномоченных от Халхи, но, очевидно, только в качестве наблюдателей. Перед началом работы конференции атаман получил письмо из Тибета от далай-ламы, поддерживавшего планы по созданию суверенного государственного образования24.
Решением Даурской конференции «Великая Монголия» объявлялась федеративной монархией во главе с одним из авторитетных духовных лидеров - Нэйсэ-гэгэном. В нее должны были войти Внутренняя и Внешняя Монголия, а также Барга (северо-восточная Монголия, находившаяся в составе Китая) и Бурятия (именно это и вызвало недовольство Белого Омска). Столицей предполагалось
151
сделать г. Хайлар (центр Барги). Было сформировано Временное правительство монгольского государства. Семенова избрали Верховным уполномоченным Монголии. По словам С.А. Таскина, «Семенов пользуется большим почетом у бурят и монголов. На съезде монголов в Чите Семенову поднесен титул “Цинвана” - Светлейшего князя. Кроме того, они подарили Семенову шюхадца - белую выдру, которая по монгольским преданиям родится один раз в сто лет. Такие подарки делаются самым высоким людям. Семенов из выдры пошил шапку, и это очень нравится монголам. Такое уважение к Семенову я объясняю тем, что во время борьбы с большевиками, которые преследовали монголов и бурят, он оказывал последним покровительство, и они находили у него приют»25.
Так наметилась схема устройства политической власти в Монголии - теократическая монархия, «вторым лицом» которой, командующим вооруженными силами, должен стать представитель российского Белого движения (в 1919 г. это был Семенов, а в 1921 г. им станет Унгерн).
Семенов незамедлительно решил отправить делегацию в Версаль, чтобы на проходящей в это время мирной конференции «добиться признания самостоятельности Монголии, предъявить и утвердить флаг Монголии в древнейшем его виде». В этом его поддерживал и Унгерн, уверенный, что послать во Францию нужно «представителей Тибета, Бурятии и т.д., одним словом - Азии». В качестве посредников для передачи предложений о создании нового государственного образования предполагались представители США. Декларация о «независимости Монголии» и послание главы Даурского правительства, адресованное президенту Вильсону, направлялись начальнику разведотдела штаба американских экспедиционных сил во Владивостоке полковнику Барроу, однако он отказался принять эти документы26.
Создание нового государственного образования предполагалось во взаимосвязи с созданием «единого антибольшевистского фронта». Атаман Семенов стремился доказать, что «большевистский пожар» из России рано или поздно охватит Европу и Америку, большевизм в Китае или в Индии взорвет весь мир. Поэтому независимая Монголия могла бы стать защитой Азии от «большевистской болезни», оплотом стабильности в регионе. Однако призывы атамана не встретили поддержки Антанты. Тем не менее, Семенов считал решения Даурской конференции принципиально важными. Прежде всего, он получал теперь возможность комплектовать свои воинские части монголами, так как они «отличаются большой храбростью в боях и совершенно не поддаются большевистскому воздействию». Образовавшиеся таким образом резервы предполагалось отправить на помощь Колчаку, на Урал и в Сибирь. Семенову поручалось также контролировать создание собственно монгольской армии, что позволяло существенно укрепить российское военно-политическое 152
влияние в регионе. Кроме этого атаман мог эффективно контролировать поставки монгольского продовольствия, поскольку в связи с массовой убылью скота за время мировой и Гражданской войн в Забайкалье «значение монгольского мясо-сырьевого рынка стало колоссальным»27.
Неправомерно утверждать, что создание «Великой Монголии» -всецело заслуга Семенова, хотя ему (а не Унгерну) принадлежит первенство в формировании монгольской контрреволюционной государственности. В своем исследовании Л. Юзефович приводит суждение казачьего офицера Гордеева: «Семенов мечтал - в интересах России - образовать между ней и Китаем особое государство. В его состав должны были войти пограничные области Монголии Барга, Халха и южная часть Забайкальской области. Такое государство, как говорил Семенов, могло бы играть роль преграды в том случае, когда бы Китай вздумал напасть на Россию ввиду ее слабости»28.
Планы создания независимого монгольского государства - «пан-монголизм» как идеология - возникали задолго до 1919 г. Проблема заключалась в том, кому раньше и эффективнее удастся использовать стремление монголов к независимости. В этом атаман Семенов и монгольская элита действовали заодно. Что касается бурятской автономии, то омских дипломатов не устраивала ее форма: вхождение Бурятии в состав «Великой Монголии» означало бы выход ее из состава «Единой, Неделимой России». Более перспективным и безопасным для целостности государства, а также выгодным с военной точки зрения, колчаковскому правительству представлялся вариант Бурятии как отдельного казачьего войска. Об этом в секретном докладе Колчаку высказывался генерал-майор Иванов-Ринов (29 марта 1919 г.). По его убеждению, в «монгольском вопросе» Семенов «держал нити всего международного значения Монголии» и являлся «буфером» от «проникновения туда иностранцев». Для укрепления российского военного влияния в Забайкалье следовало «оказачи-вать» местное население и создавать специальные воинские части по национальному признаку: «Самоуправление бурят и тунгусов необходимо организовать по образцу самоуправления казачьего и влить в состав Забайкальского казачьего войска...; части Туземной дивизии комплектовать тунгусами и бурятами». Подобные идеи вполне разделяли многие делегаты состоявшихся в Чите - в сентябре и ноябре 1919 г. - Национальных бурятских съездов, выразивших «полное доверие» атаману Семенову и, в частности, постановивших провести дополнительную мобилизацию 2 000 всадников для Бурятского отряда. Однако, несмотря на поддержку со стороны Семенова, отношение к политике Российского правительства в Бурятии нельзя было назвать однозначно позитивным.
Определенные осложнения вызывали разногласия между Российским правительством в Омске и политическими организациями относительно пределов полномочий местного самоуправления и за-
153
байкальской власти. Поскольку Семенов стремился к диктатуре, и его в этом поддерживали казачьи политики, то хошунно-аймачному самоуправлению нужно было отстаивать свои привилегии на автономию.
В этом отношении характерно поведение атамана 1-го Военного отдела Забайкальского казачьего войска генерал-майора И.Н. Тол-стихина. Еще осенью 1918 г. он активно выступил против органов самоуправления, полагая, что они могут стать реальной основой для отделения от России территорий, заселенных бурятами. Ситуация усугублялась тем, что к хошунно-аймачному самоуправлению (Селенгинский аймак) присоединились забайкальские станицы 1-го отдела, населенные бурятами, переведенными в казачье сословие. Этим, как считал Толстихин, усиливается неправомерное стремление к широкой автономии, что может привести к сепаратизму, «государственной измене». В октябре-ноябре 1918 г. несколько членов самоуправления были арестованы и казнены по его указанию.
В упомянутой выше докладной записке на имя российского премьера Вологодского, деятели Бурятской думы настаивали на «правильном» понимании роли национальных представительных органов. Отмечая свою «этнографическую и историческую близость» к «Чингизханской Монголии», они, тем не менее, считали весьма перспективным создание бурятского государственного образования для последующей его интеграции с независимой Монголией, дружественно настроенной к России: «:...Мы, как народ, не можем не сочувствовать своим сородичам монголам, не можем не помочь им в деле укрепления монгольской автономии и объединении всей зарубежной этнографической Монголии на основе общности языка, религии и исторического прошлого. Мало того - в настоящее время, когда престиж и влияние Русского государства в Монголии силою вещей свелось к нулю и, в то же время, когда создание в центре Азии буферного государства в целях защиты государственной границы благожелательно настроенного к Сибири и России является очередной и неотложной задачей российской дипломатии, на обязанности всех сознательных бурят-монгольских общественных деятелей лежит высокая задача, святой долг перед Родиной, работать в Монголии и для монголов, и тем самым сохранять симпатии их к России, что несомненно важно для всех русских людей без различия политических убеждений.»29.
В отношении военной службы считалось перспективным создание «туземного казачества» на основе бурят-монгольских поселений, а также тунгусского населения, как «обрусевших православных тунгусов», так и «буддистов-кочевников». Тем самым предполагалась процедура «оказачивания», уже применявшаяся в ряде российских казачьих войск, в частности в Сибирском казачьем войске. Это не только давало казачьи привилегии бурятам и тунгусам, но и обязывало их к несению военной службы, позволяло проводить мо-154
билизации, что было весьма важно в условиях недостатка воинских контингентов весной-летом 1919 г.30
Тем не менее, опасения колчаковского правительства относительно бойкотирования воинских мобилизаций оправдывались. Так, в период напряженных боев под Омском - в начале ноября 1919 г. -Иркутский губернский Бурятский съезд отказался поддержать призыв губернатора П.Д. Яковлева к отправке в армию добровольцев. Бурятия (в лице делегатов от аймаков и Национального комитета) настаивала на признании за ней права «невмешательства в гражданскую войну»: «Решено было категорически протестовать против приказа [О мобилизации. - В.Ц.], а в случае такового, считать это насилием большой нации над малой и стремиться к полному национальному самоопределению, впредь до создания Монголо-Бурятского государства с подчинением Японии, указывая на родственность расы, бывшую когда-то единой (во времена Чингис-хана, в переводе - Великое Царство)». 2 ноября 1919 г. Иркутский съезд принял резолюцию, упоминавшую традиционное правило, согласно которому «малые народности» (буряты считались таковыми) были «полностью освобождены от воинской повинности» (в частности, из-за опасности «вымирания» народа, не подготовленного «к казарменной жизни и изменению пищевого режима»), поэтому буряты на военной службе «не принесут пользу Государству». Одновременно с этим были приняты решения о «полной автономии бурятского земства», о создании в Бурятском Национальном комитете школьного, медико-санитарного, продовольственного и других отделов», а также ходатайство о «прекращении переселения бурят в Монголию»31.
При отсутствии намерений поступать на службу в строевые части армий Восточного фронта (добровольно или по мобилизации), буряты, тунгусы, хакасы пополняли ряды как Азиатской дивизии, так и местных добровольческих формирований, очевидно, видя в них основу для формирования будущих вооруженных сил как своей автономии, так и особых воинских частей в составе российских вооруженных сил32.
Между тем весной 1919 г., надеясь на скорое признание мировыми державами колчаковского правительства в качестве всероссийского, официальный Омск не спешил оказывать поддержку намерениям Семенова в отношении Монголии. Управляющий МИД И.И. Сукин решил отмежеваться от Даурской конференции, заявив о приверженности Кяхтинскому соглашению. В письме в Омск 28 марта 1919 г. кн. Кудашев писал, что панмонгольское движение может спровоцировать Китай на ввод своих войск во Внешнюю Монголию, что у Китая никогда не ослабевало «вожделение возвратить обращенные Россией в буферные государства Халху и Баргу под свое непосредственное управление». Однако непримиримых оппонентов идеям Семенова о создании в Забайкалье «буфера» против «революционного» Китая тогда не было. Существовали лишь разногласия по
155
статусу Бурятии и Урянхайского края. Атаман не видел серьезных препятствий для «оказачивания» местного населения и широкого развития Монголо-Бурятской автономии. Косвенным свидетельством «радикализма» Семенова служил факт его сотрудничества с «фанатичным бурятским националистом» (по оценке министра И.И. Серебренникова) Дорджи Ринчино, бывшим министром народного просвещения в составе Временного Сибирского правительства, «готовым, ради сохранения бурятских национальных учреждений, работать где, как и с кем угодно, и мечтавшим о возрождении монгольской славы, которую разнес когда-то по всему миру знаменитый полководец и завоеватель Чингис-хан»33.
В отличие от Семенова, представители Российского правительства считали возможным развитие «автономных» тенденций, но под контролем со стороны центральной власти. Примером решения подобных проблем была принятая по инициативе главы МВД В.Н. Пепеляева «Инструкция должностным лицам Урянхайского края». Данный регион, вместе с Усинским округом Енисейской губернии, выделялся в отдельную административную единицу. Исполнительные органы власти представлялись комиссаром края, имевшим полномочия управляющего губернией, согласно Временному положению о губернских, областных и уездных комиссарах 1917 г., и его помощником, Советом при комиссаре, а также окружными комиссарами и «ведомственными должностными лицами». Местное самоуправление (аймачные и хошунные органы) сохранялись, признавались и нормы местного «обычного права», а комиссар был обязан «оказывать туземному населению содействие в организации учреждений на основании его обычного и иного местного права». Верховное управление краем осуществлялось по линии МВД, глава которого утверждал «туземных правителей» - хошунов. Остальные местные чиновники утверждались комиссаром. Менялся и порядок признания верховной духовной власти: теперь глава Ламаистской церкви в Бурятии назначался на свою должность главноуправляющим по делам вероисповеданий, после согласования с главами МВД и МИД. Представителям этих двух ведомств краевой комиссар должен был также докладывать «все вопросы - пограничные и касающиеся взаимоотношений русского и туземного населения... (равно как и о деятельности Китая и Монголии)». Краевой комиссар обязывался «оказывать законную защиту и поддержку» местному населению в самых разнообразных сторонах правовой и экономической жизни, в системе безопасности, землеустройстве русских поселенцев, а также в «делах, требующих соглашения урянхов с русскими, равно как и укрепления взаимных между ними отношений». Функции милиции мог выполнять как конвой краевого комиссара, так и «воинские части, имеющие пребывание на территории ему подведомственной»34.
Совет при комиссаре должен был выполнять совещательные
156
функции и состоять из помощника комиссара, одного из окружных комиссаров, заведующего устройством русского населения в Урянхае, товарища прокурора окружного суда в Урянхае, а также председателя краевой земской управы, городского головы столицы Урянхая - г. Белоцарска, представителей «туземного населения» (по одному от каждого хошуна). Совет, в частности, должен был контролировать законоприменительную практику в крае, уточнять и корректировать законодательные акты применительно к региональной специфике. Окружные комиссары должны были контролировать «деятельность всех окружных правительственных учреждений гражданского ведомства» (за исключением судов и Государственного контроля), и так же, как краевой комиссар, оказывать содействие «местному туземному населению» в организации учреждений «на основании местного обычного права». Особое значение приобретала деятельность Переселенческого управления в крае, ответственного за «содействие русскому и туземному населению в его культурно-хозяйственной деятельности», в частности, в области сельскохозяйственного освоения земель.
Разработанная инструкция призвана была снять целый ряд проблем в организации местной власти, усилить российское влияние в регионе. Подобные перспективы разделялись многими участниками Белого движения, сторонниками расширения автономных прав в решении «национального вопроса», однако реализовать положения документа на практике не удалось. Реальным результатом изменения статуса высших лиц автономного управления, стало назначение Ши-ретуй-ламы Дашипунцеглынского дацана (буддийского монастыря) Гебиш Хамбо Гелун Чжамцо на должность Бандидо-Хамбо-Ламы - главы Урянхайского ламаистского духовенства. Соответствующий указ об этом был подписан Верховным правителем после визита в Омск Ширетуй-ламы 21-22 июля 1919 г. и посещения им Колчака и главы МВД Пепеляева. Чжамцо подарил адмиралу большой голубой платок, что, по воспоминаниям генерала для поручений М.А. Иностранцева, означало у монголов «знак высшего расположения и показатель глубокого почтения и преданности». В ответ Колчак наградил главу ламаистского духовенства орденом Св. Анны 1-й степени, личным портретом, а также моторной лодкой для поездок по Енисею. По оценке Иностранцева, «глава ламаистского духовенства этого края имел огромное влияние на всех исповедующих ламаистскую религию». Во время приема Колчак особо отмечал, что «ему приятно видеть у себя главу ламаистского духовенства, и притом известного своей любовью и преданностью к России». Адмирал «просил его передать и монгольскому народу, что Россия всегда считала монголов своими друзьями и готова помогать им в чем будет в си-лах»35.
Глава МВД смотрел на назначение Бандидо-Хамбо-Ламы с точки зрения перспектив противостояния красным партизанам и Китаю, о
157
чем свидетельствовала запись в дневнике Пепеляева (от 22 июля): «У меня был с визитом Бандидо-Хамбо-Лама, глава Урянхайского духовенства. У них тоже борьба партий. Хамбо-Лама хочет подкрепить свой авторитет русским шариком [Шарик - статусный знак ие-рерахии власти, принятый у китайских чиновников. - В.Ц.]... Большевики прорвались туда [В Урянхай. - В.Ц.], нужно разрушить это гнездо непременно. Китайцы там не страшны»36.
Указ Колчака о назначении Ламы был опубликован в «Правительственном вестнике» (№ 190 от 22 июля 1919 г.), и тем самым в международной практике установился новый порядок (отличный даже от принятого в Российской империи), когда глава Урянхайского духовенства утверждался непосредственно Российским правительством. Немаловажным являлся также факт согласования указа Колчака с Главным управлением по делам вероисповеданий. Профессором Л. Писаревым был разработан проект финансирования расходов Бандидо-Хамбо-Ламы из казны (20 тыс. руб. ежемесячно).
Процедура утверждения Ламы и его будущая деятельность не только повышали статус «ведомства исповеданий», но и свидетельствовали о том, что теократическая форма государственности, характерная для местных традиций, не только не отвергалась новой российской властью, но и поддерживалась в качестве оптимальной в деле управления регионом. Вполне возможно, что подобного рода теократии, сложившиеся в других регионах бывшей империи и на ее окраинах, получали бы поддержку со стороны правительства будущей России, учитывавшего не столько их военно-политическое, сколько, в первую очередь, религиозно-политическое значение.
Омск сохранял и контроль над исполнительной «вертикалью». Генерал-лейтенант В.Л. Попов, признанный знаток традиций и обычаев Урянхайского края, был назначен Колчаком на должность краевого комиссара, а его помощником стал военный чиновник П. Федоров. Тем не менее укрепить свою власть в регионе Бандидо-Хамбо-Лама не смог. Белоцарск был захвачен отрядами красных партизан во главе с известными командирами А.Д. Кравченко и П.Е. Щетинкиным, отступавших после разгрома в Енисейской и Иркутской губерниях. В Урянхайском крае развернулись военные действия, и глава ламаистского духовенства был «вынужден силой обстоятельств скитаться по разным местам Восточной Сибири»37.
В стороне от происходящих в Бурятии, Туве и Монголии событий не мог остаться и Китай. Пока Омск, Чита, Урга и Париж обменивались телеграммами, щепетильно опасаясь нарушить «кяхтин-ские конвенции», Пекин начал действовать. Еще в июле 1918 г. в Ургу был введен батальон китайской пехоты. Это стало первым, по существу беспричинным нарушением Кяхтинского соглашения со стороны Китая, ведь никто со стороны России не посягал тогда на суверенитет Халхи. Занятая внутренними проблемами Белая Россия отреагировала на это лишь протестом управляющего МИД Времен-158
ного Сибирского правительства Ю.В. Ключникова. Российский консул Орлов получил заверения со стороны министра иностранных дел Монголии Цэрэн-Доржи в верности соглашению 1915 г. Инцидент замяли, но китайские солдаты в Урге остались.
Новым поводом для китайских властей стала Даурская конференция. Принимая декларативные заявления Семенова и монгольских князей за официальную позицию России, Пекин заявил о готовности ввести дополнительные воинские контингенты во Внешнюю Монголию. Таким образом, Кяхтинское соглашение оказалось проигнорированным. На запрос князя Кудашева в китайский МИД от 2 апреля 1919 г. был получен недвусмысленный ответ: Внешняя Монголия - часть китайской территории, и отправка туда китайских войск есть «рациональная мера» со стороны пекинского правительства38.
Китайская пресса развернула кампанию по дискредитации Кях-тинского соглашения. В качестве основания выдвигался все тот же «бродивший по Азии» «призрак» панмонголизма. Китайские дипломаты твердили о готовящемся вторжении войск атамана Семенова в Монголию. Официальным заявлениям омского МИДа не верили или «делали вид», что не верят, а 18 июля 1919 г. президент Китая Сюй Шичан назначил генерала Сюй Шучжэна на должность комиссара Северо-западной границы. В «границу» включалась и территория Внешней Монголии, что мотивировало для генерала свободу действий в регионе. Кудашеву же объяснили, что оккупация вызвана «опасностью ожидаемого вторжения семеновских войск во Внешнюю Монголию и обязанностью Китая помочь Монголии в охране порядка». Российское правительство адмирала Колчака имело все основания для адекватного ответа на этот вызов: Омск мог бы отдать приказ о вводе войск в Монголию, воспользовавшись для этого или силами Приамурского военного округа, или силами (хотя еще весьма малочисленными) Даурского правительства Нэйсэ-гегена. Однако этого не было сделано. Ни один белый солдат или казак не пересек в 1919 г. российско-монгольскую границу.
В конце лета 1919 г. по всей линии Восточного фронта шли упорные бои с наступающими на Петропавловск и Омск советскими войсками. Начальник Штаба главковерха генерал-лейтенант М.К. Ди-терихс требовал отправки на фронт всех резервов. Сам Семенов в августе-сентябре продолжал операции против красных партизан в Забайкалье. В этой ситуации ввод каких-либо войск на территорию Монголии был невозможен. Пекин воспользовался этим: в октябре, в момент решающих боев белых армий под Орлом, Петроградом и Петропавловском, численность китайских войск в Монголии была доведена до 4 тыс. бойцов. Правда, в начале осени 1919 г. еще сохранялась уверенность в скорой «гибели большевизма» и установлении в России «единой, законной власти», которая, разумеется, не оставила бы безнаказанными действия китайских военных. В октябре 1919
159
г. произошел «амурский инцидент», во время которого китайские канонерские лодки пытались пройти по российскому фарватеру Амура и Сунгари, не получив на это соответствующего разрешения из Омска. В результате в районе Хабаровска, по приказу уссурийского атамана Калмыкова, корабли были обстреляны артиллерийским огнем и вернулись в Николаевск. Колчак одобрил действия уссурийского атамана, несмотря на то, что в это же время (конец сентября 1919 г.) ухудшились отношения русской администрации с союзниками во Владивостоке. Но позднее именно это действие было вменено в вину Калмыкову китайскими властями при его аресте39.
Омский МИД по-прежнему ограничивался нотами протеста. Так, 2 ноября 1919 г. Сукин в очередной раз напомнил, что «Россия никогда не примириться с нарушением Китаем его договорных обязательств относительно Монголии». В ответ Кудашеву вручили уведомление, что декретом президента Китая отменены все договоры с Россией о Внешней Монголии. Напоминание российского МИДа, что договоры между государствами «не могут быть расторгнуты единоличным распоряжением одной стороны» и должны «считаться незыблемо существующими и не подлежащими никакому посягательству до тех пор, пока не последует согласия правомочного и признанного Русского Правительства на их отмену», было проигнорировано. Китайское руководство знало о поражениях белых армий. Безрезультатными оказались и попытки Сазонова в Париже «повлиять на Китай» через представителей Антанты.
Да и сама монгольская элита, оказавшись перед лицом китайской угрозы, неожиданно быстро капитулировала. В этом отношении примечательна позиция одного из видных монгольских чиновников Цэрэн-Доржи. Всячески заверяя Орлова в верности Кяхтин-скому соглашению, он еще с лета 1918 г. вел секретные переговоры с Пекином об условиях возвращения Монголии в состав Китая. В результате на свет появился договор из 64-х пунктов, озаглавленный довольно своеобразно: «Об уважении Внешней Монголии правительством Китая и улучшении ее положения в будущем, после самоликвидации автономии». Предполагалось аннулирование Кяхтинского и всех других соглашений с Россией, возврат Внешней Монголии статуса провинции Китайской республики, ликвидация местного самоуправления и армии. После того как 14 ноября 1919 г. красные войска вступили в Омск, Цэрэн-Доржи заявил, что «России больше не существует».
Монгольская знать оказалась расколотой. Если Богдо-гэгэн пытался протестовать против отхода от Кяхтинского соглашения, то большинство правящей элиты склонялось к союзу с Китаем. Глава правительства Бадам-Доржи принял предложения Пекина. Чувствуя уступчивость Урги, генерал Сюй-Шучжэн решил усилить давление на монголов, требуя безоговорочной самоликвидации автономии. «Маленький Сюй» угрожал немедленным арестом Богдо-гэгэна и
160
Бадам-Доржи, если до вечера 15 ноября он не получит акта о самоликвидации монгольской автономии и «добровольном возвращении» в состав Китая. 8 ноября на совещании высших монгольских чиновников многие выступали за соблюдение Кяхтинского и других соглашений, сожалели о том, что в свое время не заключили союз с Семеновым. Однако Богдо-гэгэн уступил требованиям Китая. И хотя под монгольской петицией он так и не подписался, ее текст вполне удовлетворил китайских военных. Вскоре прошла унизительная процедура разоружения едва зародившейся монгольской армии. Две тысячи цэриков сдали оружие, полученное от России, китайские солдаты заняли столичный телеграф и блокировали резиденцию Богдо-гэгэна. Год 1920-й Монголия встретила опять в составе Китая40.
В ноябре-декабре 1919 г., в условиях, когда власть Верховного Правителя стала осуществляться в «военно-походном порядке», а Совет министров в Иркутске, вступив в период «административной революции» Пепеляева, утратил контроль за внешнеполитической обстановкой, центр российского влияния в Монголии окончательно утвердился в Забайкалье. В официозе «Русское дело» было опубликовано сообщение о состоявшемся в конце ноября 1919 г. совещании общественных организаций по «монгольскому вопросу». В газете отмечалось, что «правительство Северного Китая вводит в Халху свои войска вопреки смыслу Кяхтинского тройного русско-китайско-монгольского соглашения 1912 года. Ввод этот... своей несомненной целью имеет - путем давления на правящие круги Халхи принудить последние отказаться от автономного управления»41.
Кроме того, военное вмешательство Китая создавало непосредственную угрозу и Урянхайскому краю. Еще 23 октября 1919 г. от управляющего российским консульством в Кобдо было отправлено донесение в Омск, в котором отмечалось, что официальные представители Пекина в Кобдосском округе заявляли о принадлежности земель Урянхайского края Китаю на том основании, что «урянхайцы кочуют на территории подведомственной Алтайскому Ду-туну». Китайское командование готовилось выслать из Урги в Урянхай особый отряд, якобы против красных партизан, не согласуя этих решений с Российским правительством Колчака. Отсутствие причин для ввода китайских войск в Урянхай, - отмечалось в донесении, - было тем более очевидным, что «в настоящее время никакая опасность округу со стороны Чуйского тракта не угрожает. Правительственные войска [Под командованием генерала Попова. - В.Ц.] успели вовремя подавить мятеж, и на тракте был восстановлен порядок». В то же время было ясно, что «китайцы - под видом борьбы с большевиками - создадут себе в Кобдо кадры для поддержки своих частей в Урянхайском крае». Серьезные угрозы возникли для экономических интересов русских в Монголии. Как указывалось в том же донесении, «китайцы твердо решили воспользоваться удобным случаем
161
отнять у русских часть факторий, хотя бы силой»42.
В итоге, состоящее из представителей земско-городского самоуправления, забайкальского казачества, кооперации, научно-культурных учреждений, местного отделения кадетской партии, Читинское общественное совещание приняло резолюцию, в которой достаточно твердо заявлялось о защите национального суверенитета и выражался «протест против попрания государственных интересов нашей Родины и интересов местного населения». Высказывалась «твердая уверенность, что Российское правительство, как бы ни было тяжело положение наших внутренних дел, найдет в себе мужество... возвысить голос в защиту русских интересов в Монголии». Особо указывалось, что в случае, если «Правительство встанет в защиту русских интересов и русского достоинства, то оно встретит в населении Забайкалья единодушную моральную и реальную поддержку, несмотря на все разделяющие в данный момент это население политические разногласия и расхождения»43.
Но катастрофа Белого движения в Сибири не позволила своевременно защитить российские интересы. 7 февраля 1920 г. Колчак и Пепеляев были расстреляны по приговору Иркутского ВРК. Однако преемственность власти сохранилась: 4 января 1920 г. Колчак подписал указ о передаче «Верховной Всероссийской Власти» Деникину и наделении Семенова «всей полнотой военной и гражданской власти на всей территории Российской Восточной Окраины, объединенной Российской Верховной властью».
Семенов предлагал адмиралу «бросить поезд» и от Нижнеудин-ска «двигаться на лошадях в Урянхай», где предполагалась встретить его «надежным отрядом монгол и казаков, под охраной которого Верховный Правитель мог бы выйти снова на линию железной дороги восточнее Байкала». Колчак, первоначально согласившийся с этим планом, позднее, на свою беду, отказался от него44.
«Дальневосточный Крым»
Весь 1920 г. продолжалось строительство забайкальской государственности, ставшей своего рода «дальневосточным Крымом», аналогом власти генерала П.Н. Врангеля, укрепившегося на Крымском полуострове с намерением превратить его в «Россию № 2», альтернативную большевистской «Совдепии»45. Семенов подчеркнуто признал верховенство Врангеля.
Несмотря на то, что в ноябре 1919 г. участники национальных съездов высказывали явные симпатии большевикам и Советской власти («во время большевиков с них не брали ни копейки податей, а теперь берут почем зря»), мартовский (1920 г.) бурятский съезд высказался в отношении Белого дела в Забайкалье и Монголии уже иначе (была заслушана делегация представителей «Западной части Забайкальской области», занятой советскими войсками): «Главное
162
ходатайство бурят, томящихся под игом большевизма..., заключается в просьбе о скорейшем распоряжении о высылке Правительственных [Дальневосточной армии. - В.Ц.] и японских войск для очищения нашего района от большевиков. Все буряты залог спасения видят только в помощи Правительственных и японских во-йск»46. Подобное высказывание вполне соответствовало распространявшемуся в 1920 г., после падения власти Колчака, взгляду на взаимодействие с антибольшевистским повстанчеством и создание новых центров сопротивления в советском тылу.
В Чите, в составе Дальневосточной армии, объединились казачьи части, остатки армий Восточного фронта и местные отряды бурят и монголов из состава Азиатской дивизии Унгерна. К этому времени конные «туземные» отряды, сформированные бароном еще в начале 1918 г., были переформированы в Туземный корпус, который можно было бы считать основой вооруженных сил будущей «Великой Монголии». В Азиатской дивизии значительное большинство составляли харачины - участники антикитайского восстания 1916 г. В целом, среди подчиненных Унгерна преобладали настроения противников каких-либо соглашений с официальным Пекином. В письме к атаману Семенову (27 июня 1918 г.) Унгерн отмечал возможность использования этих племен в войне против Китая, тогда как китайские войска на службе у Семенова «воевали с большевиками».
Но официальный Омск опасался упреков в нарушении Кяхтин-ского соглашения и «самодеятельности в воинских формированиях», поэтому очень осторожно относился к созданию любых воинских частей, помимо Военного министерства, а когда очевидной стала угроза китайского вторжения в Монголию, в Даурии не оказалось достаточного количества сил, способных оперативно ему противостоять. В 1919 г. барон имел под своим командованием не более 2 тыс. солдат и офицеров, «боевой опыт» которых нередко сводился лишь к умению владеть холодным оружием. Эти части хорошо зарекомендовали себя в операциях против красных партизан, особенно в карательных походах, но направить их против хорошо вооруженной и численно превосходящей китайской армии Унгерн, не имея на это официальных указаний, не мог. Тем более, еще предстояла большая работа по их организации и обучению. Лишь к середине 1920 г. Азиатская дивизия стала относительно управляемой силой, способной к самостоятельным боевым операциям.
До лета 1920 г. никаких боевых операций против китайских войск со стороны Забайкалья не предпринималось. Семенов твердо «держал фронт» под Читой и, благодаря поддержке японских войск, дважды (в апреле и мае) отражал наступление со стороны Дальневосточной Республики. Только 150 казаков появились под Ургой в сентябре. Сведения об этом отряде разноречивы. О нем часто упоминается как об авангарде войск Семенова, разведотряде Унгерна. 150 казаков действительно ехали в Ургу, но по собственной иници-
163
ативе, без оружия, намереваясь поселиться в русской колонии. Все они были арестованы китайскими властями, их деньги и имущество конфискованы, а их самих отправили на принудительные работы и затем выдали в Советскую Россию. В течение 1920 г. жизнь русских колонистов в Монголии резко ухудшилась. Во время китайской оккупации консульство в Урге официально прекратило существование, русское население оказалось бесправным. Колония потеряла прежние экономические привилегии. Кооперативы, банковские конторы, лавки, мастерские закрывались, их имущество раздавали китайским солдатам.
Особую важность приобретал вопрос о статусе КВЖД, над которой Китай стремился установить свой контроль. Бывший Временный правитель России и Верховный уполномоченный Российского правительства на Дальнем Востоке генерал-лейтенант Д.Л. Хорват безуспешно пытался отстаивать в отношении КВЖД принципы российского суверенитета.
Положение в Забайкалье изменилось после ухода японцев. В результате наступления войск ДВР, в октябре «Читинская пробка» (как ее называли красные командиры) оказалась выбитой. Дальневосточная армия белых отступила в Маньчжурию. Нужно было создавать новую базу для «борьбы с большевизмом». Китай не поддерживал «русских белых». Солдаты и офицеры, перешедшие границу Маньчжурии, разоружались и нередко выдавались красным. Об этом сообщалось в телеграмме, отправленной князем Кудашевым Гирсу 15 июля 1920 г.: «Отношение к нам китайцев осторожное, и в междоусобице нашей они стараются сохранить нейтралитет. Спасающихся на китайскую территорию “белых” они разоружают, кормят; рядом с этим в Кульдже, несмотря на протест консула, допущен был советский агент..., китайцы ныне озабочены захватом Китайской Восточной железной дороги. Стараясь противодействовать этому, при помощи Русско-Азиатского банка, поддерживаемого французской миссией, находящейся в Пекине, Хорват участвует в выработке modus vivendi на дороге на время отсутствия власти в России. Переговоры идут медленно, ибо мы твердо стоим на недопущении нарушения договорного статуса, чего добиваются китайцы. В общем соблюдая по отношению к нам осторожность, китайцы стараются извлечь для себя пользу из нашего положения»47.
США, судя по телеграмме Бахметева Г ирсу от 23 сентября 1920 г., не будучи заинтересованными в усилении позиций Японии или Китая на Дальнем Востоке, «высказывались самым категоричным образом в пользу неприкосновенности прав России в Китае». «Альтернатива продолжения покровительства нашего представительства» виделась в Вашингтоне и в форме «установления международной охраны русских интересов». Надежды на поддержку со стороны США и особенно Франции были связаны с тем, что обе страны активно поддерживали Правительство Юга России генерала
164
Врангеля в качестве фактического «всероссийского центра»48.
Реальность оказалась, однако, далека от намерений союзников защитить «российский суверенитет», которые пытались осуществить представители Белого движения в Забайкалье и Маньчжурии.
23 сентября Крупенский из Токио телеграфировал Гирсу о «невозможности защиты русских интересов в Китае» Францией, готовой лишь оказать содействие в «защите союзными державами» от посягательств китайцев участка русской миссии в Пекине и русских концессий в Тяньцзине и Ханькоу». Остальные концессии и фактории оставлялись беззащитными. МИД Японии вполне определенно заявлял, что он «не видит, какие шаги могли бы быть предприняты державами, если бы китайцы... насильственным образом заняли русские концессии».
Незаконные действия китайских властей не заставили себя ждать. Специальным декретом от 23 сентября 1920 г. российский посланник и консулы были лишены дипломатического статуса. На следующий день Хорват сообщал Врангелю о «лишении русских права экстерриториальности» китайским правительством, о требованиях «прекращения деятельности дипломатических и консульских представителей», как «представителей Императорского Российского правительства» (не действительного). Русские концессии захватывали, документы опечатывали и над ними были подняты китайские флаги. Князь Кудашев заявил протест, но ничего не помогло. Хорват подчеркивал: «Русские граждане, концессии и город Харбин обречены на китайский произвол». Выходом могло стать, по мнению генерала, немедленное заявление Врангеля о «распространении влияния на Дальний Восток и принятия русских в Китае» под защиту Белого Крыма. В ответ на «поддержку» со стороны Франции, Хорват уверял Врангеля в скорой поддержке со стороны «кап-пелевцев» генерала Лохвицкого (но Врангель заявил о поддержке «семеновцев»)49.
Что касается реакции на переговоры в Чите о создании дальневосточного «демократического буфера», то они вызывали опасения у Пекина из-за возможного усиления «влияния Японии» на создаваемое государство. 24 апреля 1920 г. китайская военно-дипломатическая миссия в Верхнеудинске заявила, что не допустит в Китай и Монголию «банд Семенова». 6 мая Верховный военный совет Китая отправил в Москву делегацию во главе с генералом Чжан Сы-лином. В сентябре 1920 г. в советской столице прошли переговоры, завершившиеся подписанием протокола о намерениях установить дипломатические отношения. Хотя Чжан Сы-лин и не имел полномочий на подписание договоров столь высокого ранга, при личной встрече с Лениным (2 ноября 1920 г.) генерал получил заверения в том, что «связь между Китаем и Советской Россией будет упрочена, ибо эти две страны объединяют общие цели борьбы с игом империализма»50.
В то время, когда в ДВР утверждалось социалистическое по су-
165
ществу правительство, Япония выводила войска из Забайкалья, а в Китае и Монголии развернулись масштабные преследования и изъятие концессий у подданных бывшей Российской империи, Семенов решил сконцентрировать усилия на новой военно-политической акции. Им был разработан стратегический план одновременных ударов по приграничным районам ДВР и РСФСР с целью свержения образуемых здесь органов власти. Из-за неимения собственно российской территории, эти удары наносились бы Семеновым из Маньчжурии и Монголии.
Поскольку поддержка политиков социалистического руководства Китая исключалась, была предпринята попытка получить помощь со стороны «диктатора Маньчжурии» - губернатора Чжан-Цзо-лина. Семенов вспоминал: «Для противодействия красной пропаганды в Китае я задумал привлечь к делу борьбы с коминтерном представителей китайской общественности, и лучшие генералы армии Чжан Цзо-лина примкнули к проектируемому мною плану»51. Среди генералитета выделялись Чжан Куй, Гын Юй-тин и Чжан Хай-пын, среди «общественных деятелей» - Ло Чжу-юй, Се Чже-ши и Кан Ю-вей. Среди подчиненных Чжан Цзо-лину генералов Семенов, как он сам писал, «нашел горячих сторонников в вопросах борьбы с коммунизмом и реставрации монархического строя в Китае. Уже тогда, в 1919-1920 гг., многие из передовых маньчжур понимали, что восстановление императорской власти в Китае является единственной возможностью благополучно ликвидировать тот хаос, который когда-то заварил доктор Сун Ят-сен и с которым сами китайцы до сего времени не могут ничего поделать»52. Пользуясь значительной свободой в области регионального управления, губернаторы провинций могли проводить самостоятельную политику в отношении взаимодействия с местными общественными организациями.
Однако не стоит переоценивать степень поддержки Белого дела со стороны китайских правых. В лучшем случае речь могла идти лишь о временной поддержке, обусловленной военно-политическими успехами самого Белого дела. По планам атамана, Азиатский корпус Унгерна «фактически был предназначен к роли авангарда» основных сил Семенова, который намеревался действовать так: «... Вслед за ним должен был выступить я с остальными кадровыми частями Дальневосточной армии»53. Трудно сказать, насколько реально было подчинение большинства частей Дальневосточной армии («каппелевцев»), хотя бы временное, верховному командованию Семенова, но, так или иначе, решение о начале продвижения в Монголию и создании там нового центра антибольшевистского сопротивления было принято. Официальный же «разрыв» отношений Пекина с представителями Белого движения делал его представителей на Востоке формально и фактически свободными (насколько они это понимали) в их действиях в отношении Китая. Если в 1919 г. от во-
166
енных конфликтов с китайскими властями старались отстраняться, то теперь они были неизбежны.
Примечания
1 Серебренников И.И. Великий отход: Рассеяние по Азии белых Русских армий, 1919 - 1923. Харбин, 1936. С. 69.
2 Юзефович Л. Самодержец пустыни (Феномен судьбы барона Р.Ф. Ун-герн-Штернберга). М., 1993.
3 Белов Е.А. Барон Унгерн фон Штернберг: Биография. Идеология. Военные походы 1920 - 1921 гг. М., 2003.
4 Кузьмин С.Л. История барона Унгерна: Опыт реконструкции. М., 2011.
5 Демиденко М. Барон Унгерн - белый рыцарь Тибета. М., 2004.
6 Соколов Б.В. Барон Унгерн: Черный всадник. М., 2007.
7 Жуков А.В. Барон Унгерн. М., 2013.
8 Цветков В.Ж. Военно-политическое положение Белого дела в Монголии в 1918 - 1921 гг. // История Белой Сибири. Кемерово, 2005. С. 238-241; Цветков В.Ж. На сопках Монголии: Белое дело барона Унгерна // Родина. 2005. № 1. С. 49-57.
9 Сазонов С.Д. Воспоминания. Берлин, 1927. С. 53, 54.
10 Сборник договоров России с другими государствами: 1856 - 1917 гг. М., 1952. С. 410-420.
11 Врангель П.Н. Записки (ноябрь 1916 г. - ноябрь 1920 г.). Ч. 1 // Белое дело: Летопись Белой борьбы. Кн. V. Берлин, 1928. С. 13.
12 Хвостов В.М. Державы Антанты и Австро-Германский блок в 1909 -1912 гг. // История дипломатии. Т. II. М., 1963. С. 731-733.
13 Случайный. В осажденной Урге (впечатления очевидца) // Русское обозрение (Пекин). 1921. № 5. С. 184.
14 Положение о Комиссии по ревизии дел Монгольской Экспедиции // Собрание узаконений и распоряжений Российского правительства. Омск, 1919. № 12. Ст. 185.
15 Случайный. Указ. соч. С. 184, 185.
16 Щагин Э.М. Октябрьская революция в деревне восточных окраин России. М., 1974. С. 241, 245.
17 Семенов Г.М. О себе (Воспоминания, мысли и выводы). М., 1999. С. 64, 65.
18 Деятельность Особого Маньчжурского Атмана Семенова отряда. Харбин, 1919. С. 9.
19 Государственный архив Российской Федерации (ГА РФ). Ф. 1701. Оп. 1. Д. 16. Л. 2-4.
20 Российский государственный военный архив (РГВА). Ф. 40417. Оп.
1. Д. 34. Л. 1.
21 Тинский Г. Атаман Семенов, его жизнь и деятельность. Чита, 1920. С. 8, 9, 16-20.
167
22 Сазонов С.Д. Указ. соч. С. 55, 56.
23 Волосовин Мих. Письмо из Монголии // Иртыш (Омск). 1919. 31 янв. № 4; Сергеев Е. О Монголии // Иртыш. 1919. 13 марта. № 10-11.
24 РГВА. Ф. 39532. Оп. 1. Д. 10. Л. 4.
25 ГА РФ. Ф. 200. Оп. 1. Д. 406. Л. 1-12; Ф. 178. Оп. 1. Д. 1. Л. 67, 67об.; Борисов Б. Дальний Восток: Атаман Г.М. Семенов и его борьба за освобождение России от большевиков. Вена, 1921. С. 47.
26 РГВА. Ф. 39532. Оп. 1. Д. 10. Л. 5, 6; Барон Унгерн в документах и мемуарах. М., 2004. С. 70.
27 РГВА. Ф. 39532. Оп. 1. Д. 10. Л. 6.
28 Юзефович Л. Самодержец пустыни (Феномен судьбы барона Р.Ф. Унгерн-Штернберга). М., 1993. С. 53.
29 ГА РФ. Ф. 193. Оп. 1. Д. 3. Л. 10, 11; Ф. 1701. Оп. 1. Д. 16. Л. 1, 2; Тинский Г. Указ. соч. С. 20, 27.
30 Казачье эхо (Чита). 1919. 31 (18) окт.
31 ГА РФ. Ф. 140. Оп. 1. Д. 16. Л. 9-10 об.
32 Правительственный вестник (Омск). 1919. 7 нояб.; Сибирская речь (Омск). 1919. 2 нояб.
33 Серебренников И.И. Мои воспоминания. Т. 1. Тяньцзин, 1937. С. 248, 249.
34 ГА РФ. Ф. 195. Оп. 1. Д. 45. Л. 1-6.
35 ГА РФ. Ф. 140. Оп. 1. Д. 12. Л. 43, 43об.; Ф. 5960. Оп. 1. Д. 1а. Л. 159-163.
36 Развал колчаковщины (из дневника В.Н. Пепеляева) // Красный архив. 1931. № 6(31). С. 63.
37 Там же.
38 Белов Е.А. Как была ликвидирована автономия Внешней Монголии // Азия и Африка сегодня. 1997. № 5. С. 65, 66; ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 1. Д. 596. Л. 1-6.
39 Савченко С.Н. Русско-китайский речной конфликт на Амуре в октябре 1919 г. (Обстрел атаманом И.П. Калмыковым китайских канонерок у г. Хабаровска) // Российский флот на Тихом океане: История и современность. Вып. 2. Владивосток, 1996. С. 75-78.
40 Белов Е.А. Как была ликвидирована автономия Внешней Монголии // Азия и Африка сегодня. 1997. № 5. С. 64-68.
41 Русское дело (Иркутск). 1919. 12 дек.
42 ГА РФ. Ф. 9427. Оп. 1. Varia. Д. 363. Л. 1-5.
43 Русское дело (Иркутск). 1919. 12 дек.
44 Борисов Б. Указ. соч. С. 17; Семенов Г.М. Указ. соч. С. 195, 196.
45 Карпенко С.В. Белое движение: экономика, политика и стратегия // Гражданская война в России, 1917 - 1922. М., 2006. С. 412-425.
46 Тинский Г. Указ. соч. С. 26, 27.
47 Врангелевщина (Из материалов Парижского «посольства» Временного правительства) // Красный архив. 1930. № 2(39). С. 29.
48 Карпенко С.В. Белые генералы и красная смута. М., 2009. С. 393-401.
49 Врангелевщина (Из материалов Парижского «посольства» Времен-
168
ного правительства) // Красный архив. 1930. № 3(40). С. 14, 15.
50 Минц И.И. Советская дипломатия в борьбе за длительную мирную передышку // История дипломатии. Т III. М., 1965. С. 227-228.
51 Семенов Г.М. Указ. соч. С. 210, 211.
52 Там же.
53 Там же. С. 213-215.
Автор, аннотация, ключевые слова
Цветков Василий Жанович - докт. ист. наук, профессор Московского педагогического государственного университета
В первой части очерка рассматривается попытка создания антибольшевистского центра в Забайкалье в 1919-1920 гг. Автор впервые использовал ранее неизвестные архивные документы. Концепция автора состоит в том, что деятельность барона Р.Ф. Унгерна фон Штернберга, как и деятельность генерала Г.М. Семенова, необходимо рассматривать не как их собственные авантюрные планы и действия, а в контексте программных установок Белого движения. Эти установки были разработаны Российским правительством адмирала А.В. Колчака, исходя из особенностей социально-экономического, политического, национального и религиозного развития Южной Сибири и Монголии. Вместе с тем, в первой части очерка анализируется влияние внешней политики Российской империи на формирование внешнеполитического курса Белого движения на Востоке России, прежде всего в отношении Китая и Монголии, в 1918-1920 гг. Показано стремление Российского правительства адмирала Колчака, а также генералов Семенова и Унгерна, лидеров региональных центров Белой власти в Забайкалье, опереться на местное население. Это было необходимо для расширения социальной базы антибольшевистского сопротивления.
Гражданская война в России, Белое движение, международные отношения, внешняя политика, национальная политика, Сибирь, Урянхайский край, Бурятия, Монголия, Китай, А.В. Колчак, С.Д. Сазонов, Г.М. Семенов, Р.Ф. Унгерн фон Штернберг
References
(Articles from Scientific Journals)
1. Belov E.A. Kak byla likvidirovana avtonomiya Vneshney Mongolii. Azi-ya i Afrika segodnya, 1997, no. 5, pp. 65, 66.
2. Belov E.A. Kak byla likvidirovana avtonomiya Vneshney Mongolii. Azi-ya i Afrika segodnya, 1997, no. 5, pp. 64-68.
3. Tsvetkov V.Zh. Na sopkakh Mongolii: Beloe delo barona Ungerna. Rodina, 2005, no. 1, pp. 49-57.
169
(Articles from Proceedings and Collections of Research Papers)
4. Karpenko S.V. Beloe dvizhenie: ekonomika, politika i strategiya. Grazh-danskaya voyna v Rossii, 1917 - 1922 [The Civil War in Russia (1917 - 1922)]. Moscow, 2006, pp. 412-425.
5. Khvostov V.M. Derzhavy Antanty i Avstro-Germanskiy blok v 1909 -1912 gg. Istoriya diplomatii [The History of Diplomacy]. Moscow, 1963, vol.
II, pp. 731-733.
6. Mints I.I. Sovetskaya diplomatiya v borbe za dlitelnuyu mirnuyu pe-redyshku. Istoriya diplomatii [The History of Diplomacy]. Moscow, 1965, vol.
III, pp. 227-228.
7. Savchenko S.N. Russko-kitayskiy rechnoy konflikt na Amure v oktyabre 1919 g. (Obstrel atamanom I.P. Kalmykovym kitayskikh kanonerok u g. Kha-barovska). Rossiyskiy flot na Tikhom okeane: Istoriya i sovremennost [Russian Fleet in the Pacifice: History and Modernity]. Vladivostok, 1996, vol. 2, pp. 75-78.
8. Tsvetkov V.Zh. Voenno-politicheskoe polozhenie Belogo dela v Mongolii v 1918 - 1921 gg. Istoriya Beloy Sibiri [The History of the White Siberia]. Kemerovo, 2005,pp.238-241.
(Monographs)
9. Belov E.A. Baron Ungem fon Shternberg: Biografiya. Ideologiya. Voen-nye pokhody 1920 - 1921 gg. [Baron Ungem von Shternberg: Biography. Ideology. Military marches of 1920 - 1921]. Moscow, 2003, 240 p.
10. Demidenko M. Baron Ungem - belyy rytsar Tibeta [Baron Ungem, the White Knight of Tibeth]. Moscow, 2004, 320 p.
11. Karpenko S.V. Belye generaly i krasnaya smuta [White Generals and Red Turmoil]. Moscow, 2009, pp. 393-401.
12. Kuzmin S.L. Istoriya barona Ungerna: Opyt rekonstruktsii [Baron Ungem’s Story: Reconstruction Case]. Moscow, 2011, 734 p.
13. Shchagin E.M. Oktyabrskaya revolyutsiya v derevne vostochnykh okrain Rossii [October Revolution in the Country in the Eastern Outskirts of Russia]. Moscow, 1974 pp. 241, 245.
14. Sokolov B.V. Baron Ungem: Chernyy vsadnik [Baron Ungem: Black cavalier]. Moscow, 2007, 464 p.
15. Yuzefovich L. Samoderzhets pustyni (Fenomen sudby barona R.F. Un-gern-Shternberga) [The Monarch of the Dessert (Phenomenal Destiny of Baron R. Ungern-Shternberg)]. Moscow, 1993, 272 p.
16. Yuzefovich L. Samoderzhets pustyni (Fenomen sudby barona R.F. Un-gern-Shternberga) [The Monarch of the Dessert (Phenomenal Destiny of Baron R. Ungern-Shternberg)]. Moscow, 1993, p. 53.
17. Zhukov A.V. Baron Ungem. Moscow, 2013, 424 p.
170
Author, Abstract, Key words
Vasiliy Zh. Tsvetkov - Doctor of History, Professor, Moscow State Pedagogical University (Moscow, Russia) [email protected]
The biographical profile is devoted to the life of General R.F. Ungem von Shternberg in 1918-1921. Its first part features an attempt to establish an antiBolshevik centre in Transbaikalia in 1919-1920. The author makes the first usage of previously unknown archival documents. It is argued that Baron Ungem von Shternberg’s activity as well as General G.M. Semenov’s should be viewed in accordance with key objectives of the White movement, rather than their own adventurous plans and deeds. These objectives were worked out by Admiral A.V. Kolchak’s government on the basis of social, economic, political, national and religious development of Southern Siberia and Mongolia. Additionally, Russian Empire’s foreign policy is analyzed as affecting the foreign policy of the White movement in Russia’s East, particularly, in its relations with China and Mongolia in 1918-1920. The author shows that Admiral Kolchak’s Russian government as well as generals Semenov and Ungem, the White power regional leaders in Transbaikalia, sought to find support from the local population. This was necessary for expanding the social base for anti-Bolshevik resistance.
Russian Civil War, White Movement, international relations, foreign policy, national policy, Siberia, Uriankhai region (Tuva), Buryatia, Mongolia, China, A.V. Kolchak, S.D. Sazonov, G.M. Semenov, R.F. Ungem fon Shternberg
171
