CC BY
52
УДК 821.161.1.09
Л. И. Черемисинова*
«Путевые впечатления» А. А. Фета в контексте его прозы
В статье рассматриваются генетические связи очерков А.А. Фета «Из-за границы» с его прозой 60-80-х годов XIX века.
The genetic connections of the sketches «From abroad» with the prose of Fet of 60-80-ies of XIX century are considered in the article.
Ключевые слова: путевой очерк, повествование, рассказчик, жанр, мемуары.
Очерки А.А. Фета «Из-за границы» были написаны по следам его заграничного путешествия [4: 158] и опубликованы в «Современнике» в 1856-1857 гг. [8]. Отмеченные своеобразием фетовского взгляда на мир, путевые очерки поэта, по мнению современных исследователей, «заметно отличались от всего, созданного в русской литературе ранее в этом жанре. В путевых зарисовках Фета пестрота картин, частая перемена в настроении, в стиле создают атмосферу непредвзятого, сиюминутного и зачастую случайного наблюдения, ценного своей неповторимостью, каким-то особым "личным" отношением и отсутствием того "дидактического" начала, которое Фет активно отвергал» [2: 407].
К сожалению, творческая история этого произведения не изучена, поскольку практически не сохранилось соответствующих документальных свидетельств. Известно лишь одно указание о ходе работы над первым очерком. В письме к Некрасову от 16 (28) июля 1856 г. (из Карлсбада) Фет сообщал: «...я строчу от скуки заметки, и о Берлине почти кончил» [5: I, 524]. На этом основании можно предполагать, что «берлинская» часть данного очерка [11: 7-25] была написана к 16 (28) июля 1856 г.
В письме к Л.Н. Толстому от 16 (28) ноября 1856 г. Тургенев сообщал о том, что Фет, гостивший в начале сентября того же года в Куртавнеле, познакомил его с «подробными путевыми записками, где много детского, - но также много умных и дельных слов - и какая-то трогательно-простодушная искренность впечатлений» [7: III, 43]. Точная дата переезда Фета во Францию неизвестна, подобно тому как неизвестен и срок окончания первого письма «Из-за границы», в котором автор делится впечатлениями от пребывания в Германии. Можно предположить, что в Куртавнеле Фет читал именно
Кандидат филологических наук, доцент, Саратовский государственный университет.
первое заграничное «письмо», а в ноябре 1856 г. оно уже попало в печать.
Говоря впоследствии о причине, побудившей его поделиться с читателем своими «путевыми впечатлениями» [11: 52], Фет отмечал: «В пятидесятых годах заграничные поездки далеко не были таким легким и будничным делом, в какое они превратились в наши дни. Поэтому очевидцу дотоле невиданного хотелось о нем рассказать, а небывалому - послушать про всякие диковинки» [9: I, 142]. Таким образом поэт констатировал, с одной стороны, внутреннюю потребность в творческом самовыражении, с другой - актуальность своих очерков для середины 50-х годов.
Комментируя письма «из-за границы», И.С. Абрамовская объясняет обращение Фета к этому достаточно традиционному для русской литературы жанру наличием редакторского заказа: «Именно Некрасов <...> обратился к поэту с просьбой написать для журнала ряд очерков. Общественный интерес к такого рода путевым заметкам, или "письмам из-за границы" был в середине 1850-х годов достаточно велик: "заграничные" путевые очерки охотно публиковали в журналах» [2: 393]. И хотя документальных свидетельств обращения Некрасова к Фету с просьбой литературно оформить впечатления от посещения европейских стран, по-видимому, не сохранилось, данное утверждение имеет под собой основание.
Тяга русской литературы к «факту», к «материалу», наметившаяся еще в самом начале 50-х годов XIX в. - «в противовес избитой стилистике и традиционным мотивам "светских повестей"» [13: 81] -сопровождалась расцветом промежуточных, полубеллетристических жанров (к коим относятся и путевые очерки). Поэт пристально следил за происходящим в литературе движением, тонко улавливал ее направление и потребности. На волне общественного запроса на «литературу факта» фетовские путевые заметки действительно приобретали актуальность.
Обращение Фета к жанру путевых очерков в 1856-1857 годах было вполне органично для него, соответствовало его творческим исканиям, его самоопределению как прозаика. Вряд ли писатель стал выполнять чей бы то ни было «заказ», если бы этот «заказ» противоречил его собственной творческой природе. В этом отношении интересен один факт. «Сегодня еду к Каткову, - сообщал Фет И.П. Борисову в письме от 17 января (1858), - отдавать ему стихи. Он вчера напирал на меня, чтобы я написал что-либо о мужике. Но я отвечал, что не умею управлять вдохновением» [12: 7]. Трудно поверить, чтобы Фет не мог написать «что-либо» на заданную тему. Просто эта тема была чужда его поэзии, а поступать вопреки своим творческим устремлениям он не хотел даже тогда, когда остро нуждался в деньгах или когда вдохновение обходило его стороной.
Написанные по следам недавнего прошлого, основанные на автобиографическом материале, свободные от фабулы и вымышленных лиц, хронологически построенные (в соответствии с маршрутом путешествия), характеризующиеся преобладанием в них описательного компонента, путевые очерки оказались близким Фету жанром, соответствующим манере повествования, которая складывалась в прозе поэта в 50-е годы.
В центре внимания автора очерков - воспроизведение фактов и рассказ о своих впечатлениях от увиденного и пережитого. Фет не стремился к широким общественно-политическим, культурным, искусствоведческим, историческим обобщениям и рассуждениям. Они, если и появлялись, то рождались сами собой, без предварительно поставленной цели. Так, описывая фресковую живопись Каульбаха, Фет предупреждал: «Я не боюсь, если суждение мое о таком важном предмете отделится слишком резко от общего. Я пишу не приговоры, а передаю собственные впечатления, которые стараюсь уяснить и оправдать перед самим собою» [11: 16]. Рассказывая о посещении Лувра, он оговаривался: «Чувствую, что заслужу название профана, но я не брал на себя роли знатока, я говорю о своих впечатлениях при взгляде на то или другое» [11: 75].
Позиция «бесхитростного рассказчика» вовсе не проявление дилетантизма. Культурный контекст фетовских писем поражает и широтой охвата материала, и глубиной проникновения в него, и уровнем искусствоведческой компетентности [1: 89]. Такая установка давала свободу творческого самовыражения, позволяла соединять разнообразные предметы и явления в единую повествовательную ткань.
Настойчиво противопоставляя простого «рассказчика», который делится с читателями сведениями о «виденном и слышанном» [11: 96], иному типу повествователя - «судие», «знатоку», - Фет подчеркивал принципиальную важность для него следования фактам и правдивого ведения рассказа. В этом отношении характерно одно высказывание, касающееся описания архитектуры Нового музея в Берлине: «Пусть решают специалисты, в какой мере он (речь идет об архитекторе К.-Ф. Шинкеле - Л.Ч.) был прав - я пишу не рассуждение об архитектуре, а рассказываю факт» [11: 13].
«Фактов», красноречиво характеризующих литературную, музыкальную, театральную, художественно-изобразительную жизнь Германии и Франции, в очерках Фета великое множество. А если присоединить к ним описание городских ансамблей и пейзажей, улиц, парков, зданий, мостовых, способов передвижения, типов, нравов и т. д., то предстает довольно внушительная картина западноевропейской цивилизации, увиденной глазами Фета. «Минутные впечатления» [11: 52], тщательно фиксируемые писателем, складываются
в оригинальный мозаичный узор. Точность деталей, по мнению автора очерков, - залог верности создаваемого им «общего» полотна.
Фактографическое богатство заграничных писем Фета отчетливо видно в оглавлении к ним, например: «Киль. - La belle France. -Страсбург. - Физиономия города. - Французские солдаты. - Собор. - Смена караула. - Дорога из Страсбурга в Париж. - Таможня. - Физиономия парижских улиц. - Экипажи и внешний блеск. -Общий взгляд на картину Парижа. - Оранские улицы. - Уличные типы. - Парижанки. - Кофейни и их посетители. - Елисейские поля и Café chantant. <...> Тряпичники. - Ручные дикие голуби. - Поездка в Версаль. - Передний фасад дворца; малые и большие воды. -Г-жи Перцова и Зайцева. - Отъезд в Марсель. - Дорога и дижонские туннели. - Охота за утками. - Город Марсель. - Пароход «Капитолий» и южный берег Франции с моря» [11: 552, 553].
Пестрота изображаемого материала обусловила жанровую неоднородность фетовских очерков. Исследователи справедливо относят его «путевые впечатления» к «гибридному» типу жанра литературных путешествий (по классификации Т. Роболи) [6: 48]. «Часть писем, посвященная наблюдениям над нравами немцев и французов, решена в манере нравоописательного очерка. Здесь живые зарисовки уличных сценок, диалоги, непринужденно вводимые в повествовательную ткань. В соответствии с традицией физиологического очерка дается портрет парижского тряпичника. Вполне в духе сентиментальных путешествий в текст писем вводится новелла о разлученных любовниках <...>. Очерк культурной жизни содержат письма, где Фет рассуждает об искусстве, о театральной жизни, здесь его стиль приобретает черты критической, полемической по своему пафосу статьи» и пр. [2: 397].
Разнородность вводимого в повествовательную структуру материала потребовала сочетания разных способов повествования. Часть очерков написана в форме сиюминутных «записок» или «заметок», в которых фиксируются «путевые впечатления» автора. Например: «Мы как раз попали на представление. Боже мой! опять то же самое. Можно помириться с тем, что у актрисы нет ни малейшего таланта: это бы еще не беда; но зачем она так безобразно причесалась, зачем так адски кривляется и приподымается на цыпочки, находя, вероятно, что в мире нет ничего грациознее ее?» [11: 22]. Повышенная экспрессивность авторской речи имитирует живую разговорную интонацию, усиливает воздействие на читателя.
«Общий принцип повествования о музейных экспозициях, - отмечает И.С. Абрамовская, - Фет выступает в роли экскурсовода, повторяя фразы-клише: "посмотрите на эти группы", "пойдемте дальше", "остановимся перед." и т. п.» [2: 398]. Постоянная апелляция к читателю (знакомая по рассказу «Каленик») создает иллю-
зию сиюминутности происходящего, усиливает эффект достоверности.
Другая часть очерков написана в форме воспоминаний, причем одни из них менее удалены во времени, другие - более. Иногда оба эти временных пласта совмещаются, накладываются друг на друга, полнее выражая всю гамму охвативших автора ощущений: «Боже мой! неужели это Франкфурт, стоявший таким корифеем в моем воспоминании? Мне было двадцать два года, когда я видел его в первый раз. Не оттого ли показался он мне таким блестящим, громадным? Как он съежился, точно модель того Франкфурта, который жил в моем воображении до настоящей минуты. Да не может быть! Неужели это Цейле (главная улица)? Дома, магазины, гостиницы, -да все не то. Это даже не Берлин, а уж далеко не Лейпциг, не Дрезден. Там есть свой особенный характер, своя физиономия, а это ново, чисто, и только. Жаль: еще одной иллюзией меньше! Даже досадно!» [11: 53].
Фет настойчиво подчеркивает мемуарный характер своих очерков: «возвращаясь воспоминанием к виденному» [11: 31]; «Пусть эта светлая тайна вечно сияет <...> в моем воспоминании» [11: 34]; «Не буду никому, даже самому себе, досаждать воспоминаниями о Марселе как городе» [11: 117]; «Помню, я перешагнул заветный порог без всякого волнения» [11: 33] и т. д.
Отдельные страницы «путевых впечатлений» Фета представляют собой именно воспоминания в точном смысле этого слова: они основаны на ретроспекции и наполнены автобиографическими подробностями. Такой характер имеет рассказ о встрече в Карлсбаде с сестрой Надей. Все перипетии этой встречи переданы с возможной тщательностью: «Недели две тому назад, воротившись в шесть часов вечера с прогулки, застаю у себя на столе пакет. Что такое? Телеграфическая депеша: "Я во Франценсбаде. Если можешь, приезжай немедля, или я к тебе приеду. Решайся. Жду ответа у телеграфа. N.N.". Встретиться с человеком близким и на родине отрадно, а неожиданное свидание на чужбине - счастье. Я стремглав побежал на гору к телеграфу <...>» [11: 44]. Автор подробно рассказывает о своей поездке во Франценсбад и обратно в Карлсбад, о долгожданной встрече с сестрой, продолжавшейся около десяти дней, и ее проводах. Внутри этого рассказа помещено другое воспоминание - о посещении Карлсбада его величеством королем прусским и об обеде, данном в его честь королем Оттоном [11: 46].
Любопытно, что рассказ о встрече с Н.А. Шеншиной в Карлсбаде почти дословно будет воспроизведен позднее в книге «Мои воспоминания» [9: I, 143-144]. Он расширится и дополнится сведениями, касающимися личной жизни Нади, подробностями ее любовной драмы с Эрдманом [9: I, 145-147]. При этом описание собствен-
но «путевых впечатлений» останется вне поля зрения автора, объяснившего это следующим образом: «Но в настоящую минуту я пересматриваю этапы моей духовной жизни - то, что случилось в известном виде для меня, а не то, что, как страна или город, пребывает и поныне открыто для всякого наблюдателя. Поэтому не считаю нужным говорить о моих местных и путевых впечатлениях» [9: I, 147].
В состав третьего письма «Из-за границы», иллюстрирующего французские страницы жизни Фета, вошли воспоминания о поездке в Куртавнель по приглашению И.С. Тургенева [11: 101-107]. Автор вводит в текст путевых заметок реальный фрагмент из письма Тургенева, подчеркивая тем самым документальную основу своего произведения, предваряя обширную публикацию писем современников, которую он предпринял позднее в книге «Мои воспоминания». Этот фрагмент, с небольшими разночтениями, тоже будет включен в мемуары Фета [9: I, 149].
Фрагмент о пребывании Фета в Куртавнеле, подобно рассказу о его встрече в Карлсбаде с Надей, впоследствии целиком повторился в книге «Мои воспоминания». Это стало возможно, потому что оба названных фрагмента написаны в соответствии с каноном воспоминаний (как его понимал Фет): в них предстают значимые для жизни автора люди, рисуются события и обстоятельства, повлиявшие на его или их судьбы. На склоне лет вернувшись к этим сюжетам из прошлой жизни, Фет обогатил их новыми деталями, подробностями интимного характера (например, отношения Тургенева с дочерью), рассказал о своих спорах с Тургеневым и пр. Все эти позднейшие добавления, естественные для фетовских воспоминаний, были неуместны в жанре путевых заметок.
Стало быть, Фет разграничивал назначение путевых очерков и воспоминаний, отчетливо сознавал специфику каждого из этих жанров. Путевые очерки, по словам писателя, должны изображать «встречавшиеся картины» [9: I, 142], в то время как мемуары призваны рисовать «лица, посланные судьбою в русло моей жизни, без которых самая прожитая жизнь невозможна и даже немыслима, как немыслим сад без деревьев» [9: I, 142]. Вот почему Фет-мемуарист не стал описывать в воспоминаниях тех «чудес благоустройства и художественных красот» [9: I, 142], которые открылись ему в Европе в 1856-1857 годах. Об этих «чудесах» он рассказал в заграничных очерках. В свою очередь заграничные очерки были преимущественно посвящены описанию «путевых впечатлений». Эти два вида фе-товской прозы в силу их автобиографического характера взаимно дополняют друг друга.
Включение мемуарного пласта в путевые очерки - весьма характерный момент для фетовской прозы пятидесятых годов. Мему-
арная составляющая пронизывала повествовательные сочинения начинающего прозаика: рассказ «Каленик», повесть «Дядюшка и двоюродный братец». К прошлому биографическому опыту Фет обратился даже при написании первой критической статьи «О стихотворениях Ф. Тютчева» (1859). Ее посвящение другу студенческих лет Аполлону Григорьеву - не технический прием и не дань моде. Оно имеет «содержательное» наполнение: отсылает к общей университетской молодости, к совместному проживанию в доме на Малой Полянке, к взаимному влиянию друг на друга, которое Фет впоследствии сравнивал с «точением одного ножа о другой, хотя со временем лезвия их получат совершенно различное значение» [10: 151]. Обращение в критической статье к Ап. Григорьеву - знак принадлежности к определенной «эстетической школе» - позволяло высказываться без лишних пояснений. Конкретный биографический материал подспудно входил в критическую прозу Фета, становясь ее необходимым структурным компонентом.
Автор выступает в путевых заметках как рассказчик, «личный повествователь». Биографические реалии отчетливо видны, например, когда писатель проявляет интерес к учению прусской кавалерии и наблюдает за гвардейскими кирасирами [11: 22-25], когда местные пейзажи вызывают в его памяти новороссийские степи [11: 28], когда он говорит о преимуществах «чистого искусства» перед «преднамеренным», основанным на «холоде, дидактике и безвкусии» [11: 16], когда он рассказывает о встрече за границей с родной сестрой и друзьями-писателями.
«Простой зритель» [11: 31] и «скромный <...> рассказчик» [11: 96] путевых впечатлений, автор делится с читателем увиденным и услышанным, при этом не претендует на универсальность своих выводов и рассуждений. Такая манера повествования позднее обусловила специфику мемуаров Фета: в них нет ни описания нравов, ни характеристики умонастроения поколения, к которому принадлежал поэт, ни анализа своеобразия общественного и литературного развития России в изображаемую им эпоху. Фет воссоздавал картину собственной жизни и жизни своего литературного окружения - Л.Н. Толстого, И.С. Тургенева, В.П. Боткина и др., предоставляя читателю многочисленные факты, зарисовки, документальные свидетельства, письма современников.
Мемуарист подчеркивал, что пишет не роман, не дневник, что он не «философствует», а «перелистывает страницы» прожитой жизни и «рассказывает». Эта позиция впервые обнаружилась в заграничных очерках Фета, а затем многократно декларировалась по ходу воспоминаний: «не буду рассуждать, а стану рассказывать»; «моя задача - рассказывать о виденном» [9: I, 14, 133]; «Рассказывая о событиях моей жизни, я до сих пор руководствовался мыслью,
что только правда может быть интересной как для пишущего, так и для читающего» [10: 543].
Приоритет «правды» и «факта» оказался жанрообразующим принципом и в «деревенских» очерках Фета, преемственно связанных с его «путевыми впечатлениями». Написанные им в шестидесятые годы публицистические статьи сохранили жанровые признаки очерковой литературы: наличие документальной основы, точно воспроизводящей реальные факты и события, связь эпизодов при помощи внешней, причинно-временной последовательности, высокая доля описательного изображения и др.
Таким образом, в очерках «Из-за границы» складывался тот способ повествования, который впоследствии получил развитие в прозаическом творчестве Фета 60-80-х годов, особенно в «деревенских» очерках и мемуаристике.
Список литературы
1. Абрамовская, И.С. Очерки Фета «Из-за границы»: к истории полемики с «натуральной школой» // XVIII Фетовские чтения: Афанасий Фет и русская литература / под ред. М.В. Строганова, Н.З. Коковиной. - Курск: Изд-во Курск. гос. ун-та, 2004. - С. 88-96.
2. Абрамовская, И.С. Очерки Фета и традиция «литературного путешествия» / А.А. Фет // Соч. и письма: в 20 т. - СПб.: Фолио-Пресс-Атон, 2007. - Т. 4. Очерки: Из-за границы. Из деревни.
3. Абрамовская, И.С. Странствующий домосед, или Фет-путешественник // Афанасий Фет и русская литература: XX Фетовские чтения / под ред. Н.З. Коковиной, М.В. Строганова. - Курск: Курск. гос. ун-т, 2005. - С. 58-66.
4. Блок, Г.П. Летопись жизни А.А. Фета / публикация Б.Я. Бухштаба // А.А. Фет. Традиции и проблемы изучения. - Курск: Изд-во Курск. гос. пед. ин-та, 1985. - С. 129-182.
5. Переписка Н.А. Некрасова: в 2 т. / вступ. статья Г.В. Краснова; сост. и ком-мент. В.А. Викторовича, Г.В. Краснова, Н.М. Фортунатова. - М.: Худ. лит-ра, 1987.
6. Роболи, Т. Литература «путешествий» // Русская проза. - Л., 1926. - С. 48.
7. Тургенев И.С. Полное собрание сочинений и писем: в 28 т. - М.;Л.: Изд-во АН СССР, 1961-1968.
8. Фет, А. Из-за границы. Путевые впечатления // Современник. - 1856. - № 11. - С. 71-117; Современник. - 1857. - № 2. - С. 237-271; Современник. -1857. - № 8. - С. 81-128.
9. Фет, А.А. Мои воспоминания: в 2 ч. - М.: Типография А.И. Мамонтова и К°, 1890.
10. Фет, А.А. Ранние годы моей жизни. - М.: Товарищество типографии А.И. Мамонтова, 1893.
11. Фет, А.А. Сочинения и письма: в 20 т. - СПб.: Фолио-Пресс - Атон, 2007. - Т. 4. Очерки: Из-за границы. Из деревни.
12. Фет-Шеншин, А.А. Письма к Борисовым И.П. и Н.А. 1857-1871 // ОР РГБ. Фонд 315. - Оп. II. - Картон 2. - Ед. хр. 30. - Л. 7.
13. Эйхенбаум, Б. Лев Толстой. Книга первая. 50-ые годы. - Л.: Прибой, 1928.
