CC BY
248
ББК 83.3(2Рос=Рус)1
Е.П.Дерябина
ТУРГЕНЕВ И ФЕТ: СПОР О ТВОРЧЕСТВЕ
The aesthetic views of A.A. Fet and I.S. Turgenev are analyzed, their polemic sharpness is revealed. The literary — critical articles of both writers serve as the base for analysis.
К изучению истории взаимоотношений И.С.Тургенева и А.А.Фета литературоведы обращаются с начала ХХ в. Задачей нашего исследования является раскрытие эстетических взглядов Тургенева и Фета, выявление их общности и расхождений на материале эстетических и литературно-критических статей обоих писателей. В отдельных статьях вопросы эстетики Тургенев не рассматривал, его выказывания по этим вопросам рассеяны по многочисленным статьям и рецензиям 1840 — 1880-х гг. (рецензии на «Вильгельма Телля» Шиллера, «Фауста» Гете, «Записки ружейного охотника Оренбургской губернии» С.Т. Аксакова, на отредактированный им сборник стихотворений Фета 1856 г.; статья «Несколько слов о стихотворениях Ф.И.Тютчева»). Фет, напротив, с середины 1850-х гг., т.е. со времени активной вовлеченности в текущий литературный процесс, неоднократно выступал в печати с эстетическими и искусствоведческими статьями (письма «Из-за границы», статьи «О стихотворениях Ф.Тютчева», «Два письма о значении древних языков», «По поводу статуи г. Иванова», предисловие к III выпуску «Вечерних огней» (1889)).
В 1856-1857 гг. Фет совершил длительное путешествие по Германии, Франции и Италии. Поездка обернулась не только отдыхом, но и активным общением с приятелями из литературного кружка «Современника»: в Париже он встречался с И.С.Тургеневым, в Риме проводил время в обществе Н.А.Некрасова и П.М.Ковалевского. По воспоминаниям последнего, «благодушный поэт писал... прелестные стихи», обычно читаемые за вечерним чаем и тут же оцениваемые приятелями [1]. Потом эти стихи перекочевывали в письма Некрасова к Тургеневу, а от Тургенева «по цепочке» передавались остальным членам кружка «Современника», затем публиковались в этом журнале. Тургенев сообщал о «заграничном» творчестве Фета Л.Н.Толстому: «Он написал несколько грациозных стихотворений и подробные путевые записки, где много детского, — но также много умных и деловых слов, — и какая-то трогательно простодушная искренность впечатлений» [2]. Речь шла о письмах Фета «Из-за границы», опубликованных в «Современнике» в 1856-1857 гг. Кроме собственно путевых заметок (о городах, встречах, традициях и обычаях) заграничные впечатления натолкнули Фета на размышления о проблемах искусства и творчества. Этому способствовали впечатления от шедевров мировой живописи в галереях Франции и Германии, посещению которых поэт уделял немало времени.
Созерцая «Сикстинскую мадонну» Рафаэля в Дрезденской галерее, Фет пытается дать определение процессу творчества, осмыслить истоки творческого вдохновения. «Когда я смотрел на эти небесные, воздушные черты, мне ни на мгновение не приходила мысль о живописи или искусстве; с сердечным трепетом, с невозмутимым блаженством я веровал, что Бог сподобил меня быть соучастником видения Рафаэля. Я лицом к лицу видел тайну, которой не постигал, не постигаю и, к величайшему счастию, никогда не постигну» [3]. Подобно Пифии, вещающей «по внушению Бога», поэт становится соучастником божественного видения и прозревает сокровенную, идеальную сущность вещей. Во втором письме Фет рассматривает два рода художественных идеалов. К первому он относит «идеалы явлений будничных» — известные «типы» мировой литературы: Гамлета, Дон-Кихота, Фауста, Онегина, Хлестакова. Однако сам поэт предпочитает другой род, который «достижим для немногих избранников». Такие идеалы не имеют соответствия в действительности и целиком принадлежат духовной сфере. Фет называет среди них Елену, Венеру Милосскую, Офелию, Дездемону, Дрезденскую Мадонну. Именно этот род идеалов занимает его воображение и находит отражение в его поэзии (цикл «К Офелии», стихотворения «Венера Милосская», «К Сикстинской мадонне», «Ave Maria», «Мадонна»).
При обращении к идеалам такого рода единственной задачей поэта становится передать красоту видения «во всей полноте и чистоте». Красота по Фету — это идеальная сторона явлений. Фет осуждает преднамеренность в искусстве: по мысли поэта, любые дидактические «сентенции» приводят к профанации искусства, к подмене истинных ценностей временными, сиюминутными, случайными. Таким образом, письма «Из-за границы» явились первым непоэтическим произведением Фета, в котором он декларировал свое отношение к вопросам творчества. Насколько актуальны эти вопросы были для него в середине 1850-х гг.? В это время Фет тесно общался с литераторами кружка «Современника» — Некрасовым, Тургеневым, Боткиным, Дружининым. Во время заграничного путешествия эти связи только окрепли. Возможно, желание поэта высказать, определить эстетическую позицию возникло под влиянием споров с Тургеневым во время их встречи в Куртанвеле, о которых Тургенев писал Льву Толстому: «В моей комнате я с ним спорил до того, что стон стоял во всем моем доме от диких звуков славянской речи» [4]. Вполне вероятно, что одним из предметов спора были вопросы искусства и творчества. Тем более что взгляды Тургенева на темы, поднимаемые Фетом в письмах «Из-за границы», принципиально иные. Выявим их своеобразие на материале ранних статей Тургенева 1840-х гг.
В ранней литературно-критической рецензии Тургенева «Вильгельм Телль, драматическое представление в пяти действиях. Соч. Шиллера. Перевод Ф. Миллера. М., 1843» находим следующее утверждение: «Искусство торжествует свою великую победу только тогда, когда лица, сделанные поэтом, до того кажутся читателю живыми и самобытными, что
сам творец их исчезает в глазах его, — когда читатель размышляет о создании поэта, как о жизни вообще, и тем самым признает его... достойным подражателем вечного художества. В противном случае, говоря словами Гете: «Чувствуешь намерение и разочаровываешься» [5]. Цитируя монолог Тассо (драма Гете «Торквато Тассо») Тургенев так же, как и Фет в письмах «Из-за границы», осуждает преднамеренность в искусстве, однако демонстрирует иное понимание творческого процесса. По мысли Тургенева, преднамеренность возникает в произведении искусства в том случае, если создаваемые автором образы и характеры берутся не из жизни, а «из головы». Критерием оценки художественного произведения для Тургенева является его правдоподобие, объективность повествования. Источник искусства Тургенев видит в реальности, в объективном мире. По законам реальности и должно строится произведение. Авторское начало, по его мнению, должно как бы раствориться в тексте. Если вспомнить систему идеалов искусства, выведенную Фетом в письмах «Из-за границы», можно заметить, что Тургенев отдавал предпочтение идеалам «явлений будничных», которые Фет называл «типами». Естественно, что такое понимание творческого процесса Фет оспаривал. И не только «очно», во время встреч с Тургеневым, но и в печатных выступлениях.
Спор этот Фет продолжил в следующей статье «О стихотворениях Ф.Тютчева» («Русское слово». 1859. №2), признаваемой исследователями его творчества «эстетической декларацией» поэта. Как справедливо отмечает современный исследователь проблемы взаимоотношений Тургенева и Фета Н.П.Генералова, у Фета были особые причины написания статьи о Тютчеве. Среди них Генералова называет статью Тургенева, также посвященную поэзии Тютчева — «Несколько слов о стихотворениях Ф.И.Тютчева», анонимную рецензию Тургенева на сборник стихотворений Фета 1856 г., а также знаменитую фразу Тургенева «О Тютчеве не спорят», высказанную им в письме к Фету [6]. Чтобы понять, с какими высказываниями Тургенева хотел поспорить Фет в своей эстетической декларации, вспомним еще одну статью Тургенева — рецензию на «Записки ружейного охотника Оренбургской губернии» С.Т.Аксакова, в которой Тургенев впервые дал критическую оценку творчества Фета.
Рецензент журнала «Москвитянин» писал по поводу этой статьи: «В странное время мы живем! Развертываешь статью об охоте — находишь прекрасные эстетические положения» [7]. Эстетическое «отступление» Тургенева содержит его размышления о двух типах описаний природы. Один, свойственный Аксакову и одобряемый Тургеневым, — «положительный», «практический», имеющий научным основанием эмпирический подход естествоиспытателя (в частности, Тургенев указывает труд профессора Московского университета А.М.Филомафитского «Физиология, изданная для руководства своих слушателей»). В рамках этого типа природа описывается «сильной кистью», ясными, «сильными и простыми словами». Тургенев отнес к таким художникам «объективного взгляда» Шекспира, Пушкина, Гоголя, Аксакова. Другим путем, по мысли Тургенева, идут художники «тонко развитые, нервические, раздраженно-поэтические, обладающие каким-то особенным воззрением на природу, особенным чутьем ее красот». Они «подмечают многие оттенки, многие часто почти неуловимые частности... большие линии картины от них либо ускользают, либо они не имеют довольно силы, чтобы схватить и удержать их. Про них можно сказать, что им более всего доступен запах красоты, и слова их душисты» [8]. Философской основой такой «школы» Тургенев назвал Шеллинга — автора «поэтических и глубоких, но почти всегда темных, неопределенных гипотез», а в поэзии — «счастливые, вкрадчивые стихи Тютчева и Фета».
В статье об Аксакове ярко проступают требования Тургенева к стилю: ясность, «твердая рука», «добродушная и прямая русская речь» — типичный стиль «школы гармонической точности». Стиль поэзии Тютчева и Фета Тургенев воспринимает как «ухищренное», «мудреное» «кокетничанье». Во время написания статьи Тургенев еще не был знаком с Фетом (это знакомство состоялось летом 1853 г.), но, конечно, его поэтические публикации не могли остаться для него не замеченными. Нельзя также забывать, что с марта 1852 г.
Фет начал сотрудничать в «Современнике». Вероятно, отзыв Тургенева в рецензии на книгу Аксакова во многом основывался на его впечатлении от дебютного стихотворения Фета в «Современнике»:
В долгие ночи, как вежды на сон не сомкнуты,
Чудные душу порой посещают минуты.
Дух окрылен, никакая не мучит утрата,
В дальней звезде отгадал бы отбывшего брата!
Близкой души предо мною все ясны изгибы:
Видишь, как были, — и видишь, как быть мы могли бы!
О, если ночь унесет тебя в мир этот странный,
Мощному духу отдайся, о друг мой желанный!
Я отзовусь — но, внемля бестелесному звуку,
Вспомни меня, как невольную помнят разлуку! [9]
Стихотворение вызвало недоумение у А.В.Дружинина, который посчитал, что оно «своей отчаянной запутанностью и темнотой превосходит почти все, когда-либо написанное в таком роде на российском диалекте» [10]. Стихотворение Фета отличается предельно индивидуализированным описанием пейзажа, природные реалии неразрывно связываются с личными — душевными и духовными переживаниями. Этот подход противоположен одобряемой Тургеневым поэтической манере, когда картины природы описываются словами, которые «должны прийти каждому в голову», а личность писателя должна скрываться за реалистическим пейзажем. Естественно, с таким «идеалом» и характеристикой своей и тютчевской поэзии Фет не мог согласиться, поэтому рецензия Тургенева на книгу Аксакова явилась одним из поводов написания творческой декларации.
Полемична была статья Фета «О стихотворениях Ф.Тютчева» и по отношению к заметке Тургенева «Несколько слов о стихотворениях Ф.И.Тютчева». «Приступая к произведению истинно прекрасному, напрасно с такой настойчивостью требуют мысли», — пишет Фет. И чуть ниже продолжает: «Если требования относятся к мысли в чисто философском значении, то от подобных требований надо лечиться» [11]. Далее Фет рассуждает об особенностях поэтической мысли, которая отличается от философской тем, что «отражает лишь ее красоту». Между тем именно Тургенев «требовал мысли» от поэтического творения. В поэзии Тютчева он видел прежде всего идейную, мыслительную сторону: «Если мы не ошибемся, каждое его стихотворение начиналось мыслию» [12]. Поиск мысли Тургенев осуществлял и в лирике самого Фета: наиболее частые пометы при правке его стихов содержали упреки в «непонятности», отсутствии смысла, «темноте», несоответствии текстов логическим законам.
Разбирая пейзажные стихотворения Тютчева, Фет писал: «Не только каждое стихотворение, почти каждый стих нашего поэта дышит какою-нибудь тайной природы, которую она ревниво скрывает от глаз непосвященных» (155). Эти тайны открываются поэту благодаря «поэтической зоркости», граничащей с «ясновидением», — свойству, присущему каждому истинному поэту. «Ты видишь или чуешь в мире то, что видели или чуяли в нем Фидий, Шекспир, Бетховен? — продолжает Фет. — «Нет» Ступай!.. но благодари Бога и за то, что тебе дано хотя бы воспринимать красоту, которую они за тебя подслушали и подсмотрели в природе». Вспомним теперь статью Тургенева, посвященную «Запискам ружейного охотника.» Аксакова, в которой находим следующее утверждение: «Все поэты с истинными и сильными талантами не становились в «позитуру» пред лицом природы; они не старались, как говорится, «подслушать, подсмотреть ее тайны» (курсив наш — Е.Д.). По мысли Тургенева, «тайн у природы нет». Простота, ясность, доступность, понятность — вот тургеневские критерии оценки произведений о природе.
Фет и Тургенев демонстрируют прямо противоположные взгляды и вступают в косвенную полемику друг с другом, которая напрямую выразилась в редакторской правке сборника 1856 г. Именно пейзажные стихотворения Фета наиболее пострадали от редактуры Тургенева («Ночь светла, мороз сияет», «Я русский, я люблю молчанье дали мразной»,
«Как мошки зарею», «Непогода — осень — куришь» и др.) [13]. Против тургеневского понимания творческого замысла, против «доступности» содержания направлен следующий пример, приведенный Фетом в статье о Тютчеве. Фет пишет о лирике Эммануила Гейбеля, чьи тиражи достигали десятков тысяч экземпляров: «Зато, — заметят мне, — его все понимают — великая заслуга! Да что там понимать-то? — Действительно, первое условие художественности — ясность; но ясность ясности рознь» (163). В этих восклицаниях слышится прямой упрек Фета редакторской работе Тургенева.
К полемике с тургеневской статьей относится и замечание Фета о так называемом «грамматическом неряшестве» языка Тютчева: Фет «прощает» его поэзии и архаизмы, и неправильные ударения. «Все это мелочь... неспособная набросить и малейшей тени на художественную прелесть стихотворений г. Тютчева» (160). Тургенев же отнес эти огрехи грамматики к существенным недостаткам тютчевской поэзии. К выправлению подобных «пятен» сводилась в основном и его редакторская работа над стихами Фета.
Наконец, еще одно значимое расхождение с Тургеневым обнаруживается в отношении писателей к так называемым «стихотворениям на случай». Фет писал: «Одних преследовали вечные упреки в равнодушии к современным интересам, другие... уступая просьбам или собственному сочувствию к современности, подобно Гете, писали дюжинами Gelegenheitsgedichte (этим немецким термином Фет обозначает стихотворения на случай. — Е.Д.), и писали их плохо...» (160). Фет не относил «стихотворения на случай» к «свободному творчеству» и высказывал недоумение, когда его просили написать подобное стихотворение. Между тем Тургенев оценивал стихотворения Тютчева так: «Они все кажутся написанными на известный случай, как того хотел Гете» [14]. Он считает умение писать на заданные темы «драгоценным качеством поэта», — сказалось стремление Тургенева искать в каждом произведении «почву и основание».
Таким образом, Тургенев и Фет в статьях продемонстрировали разное понимание тютчевского творчества. Если Фет анализирует лирику Тютчева с точки зрения «теории чистого искусства», то в оценке Тургенева сказались позитивистские взгляды. Тургенев стремился связать творчество Тютчева с пушкинской эпохой: он начал свой критический этюд с представления Тютчева как поэта, «завещанного нам приветом и одобрением Пушкина» и далее писал о «почти пушкинской красоте, оборотов» тютчевской поэзии. Выдвижение поэзии Тютчева (а чуть позже, в 1856 г., и поэзии Фета) как продолжающей традиции пушкинской эпохи согласовывалось с общей позицией журнала «Современник», участвовавшего в споре 1850-х гг. о пушкинском и гоголевском путях развития русской литературы. Фет занял принципиально иную позицию: критерием оценки художественного произведения он называет соотношение в нем образа и поэтической мысли. Согласно такому подходу творчество Тютчева принадлежит к абсолютно новой поэтической школе. В его стихотворениях «ярко загорается мысль и выступает на первый план, или непосредственно на второй, сливаясь с чувством или отодвигая его в глубину перспективы» (152). Фет был первым, кто отделил творчество Тютчева от пушкинской традиции и заявил, что Тютчев открывает новый путь развития русской поэзии.
В дальнейшем общении Фета и Тургенева разногласия по поводу творчества Тютчева, его общественной позиции, которую Тургенев причислил к славянофильской, явились одной из причин, приведшей к разрыву их отношений в 1875 г. Не стоит забывать, как оценил Фет в конце жизненного пути редакторскую работу Тургенева над сборником стихотворений Тютчева (1854). В предисловии к III выпуску «Вечерних огней» (1889) Фет писал, что вследствие правки Тургенева «алмазные стихи появились замененные стразами» [15].
В статье «О стихотворениях Ф.Тютчева» полемичными были и размышления Фета о законах творчества. В начале статьи Фет дает определение поэзии, развивая мысли трехлетней давности (писем «Из-за границы»): «Поэзия, или вообще художество, есть чистое воспроизведение не предмета, а только одностороннего его идеала» (146). Эту идеальную сторону предметов Фет называет Красотой. Красота, по его мнению, пронизывает любую природную сущность — она «разлита по всему мирозданию». Задача художника — уловить
Красоту даже в будничных явлениях. Тургенев в статье 1844 г., посвященной «Фаусту» Гете, тоже обращался к понятию красоты. Правда, он не конкретизировал смысла, вкладываемого им в эту категорию. Рассуждая о процессе создания художественного произведения, Тургенев писал: «Вовсе не нужно дойти до сознания этого процесса, чтоб вполне наслаждаться великим произведением. непосредственная общепонятная красота — необходимая принадлежность всякого художественного создания» [16]. Тургенев и Фет по-разному понимали прекрасное. Если для поэтического мира Фета красота являлась идеальной сущностью предмета, отражением его духовного содержания, то в тургеневском понимании красота — понятие, принадлежащее реальному миру, его прекрасное лишено сокровенности, идеальности.
В статье Фета «Два письма о значении древних языков в нашем воспитании» (1867) также рассматривались вопросы творчества: «И вот иногда совершенно неожиданно — даже во сне — искомый ответ предстает во всей своей гармонической правде. Вот он! Несомненный! Незаменимый!.. вы жаждете проникнуть в тайну творчества, вы бы хотели хоть одним глазком заглянуть в общественную лабораторию, в которой целое жизненное явление претворялось в совершенно чуждый ему звук, краску, камень. Торопитесь спросить художника, еще не остывшего над своим вдохновенным трудом. Увы! Ответа нет. Тайна творчества для него самого осталась непроницаемой тайной. <.> Не изрекаемое никаким путем — изречено со всей его неизмеримой глубиной, со всей его бесконечностью» (167). Истоки такого понимания творческого вдохновения можно найти в работе Ф.В .Шеллинга «Дедукция произведения искусства вообще» В ней Шеллинг писал: «Художник вкладывает в свое произведение, помимо того, что явно входило в его замысел, словно повинуясь инстинкту, некую бесконечность, в полноте своего раскрытия недоступную ни для какого конечного рассудка» [17]. Сам Фет в конце жизни в переписке с К.Р. признавался, что стихотворения «сами попадают под ноги, в виде образа, целого случайного стиха или даже простой рифмы, около которой, как около зародыша, распускается целое стихотворение» (179).
Тургенев, между тем, этой особенности творческого дара Фета не понимал и не принимал, так как его собственное понимание путей возникновения художественного произведения было принципиально иным. Вот как Тургенев раскрывает свой подход к этой проблеме в рецензии на «Фауста» Гете: «Ни одно великое творение не упало на землю как камень с неба. чем выше, проще и нераздельнее произведение, тем сложнее и разнообразнее условия и процесс его возникновения» (курсив Тургенева) [18]. Процесс творчества представлялся Тургеневу как некое сложное конструирование, мобилизующее все стороны творческой личности. В конце жизни в статье «Предисловие к романам» (1880) Тургенев резко осудил «бессознательный» подход к творчеству, назвав рассуждения о праве на существование этой теории «жалкими словами»: «У нас теперь развелись сочинители, которые сами почитают себя «бессознательными творцами» [19].
Отвергая это «бессознательное», Тургенев невольно становился позитивистом в эстетике, — Фет же изначально стоял на принципах иррационализма и субъективного творчества, которые критическая мысль его эпохи почитала явными недостатками «чистого искусства».
1. Ковалевский П.М. Встречи на жизненном пути // Григорович Д.В. Литературные воспоминания. Л., 1928.
С.416-417.
2. Тургенев И.С. Полн. собр. соч.: В 28 т. М.-Л. 1861 — 1968. Письма. Т.3. С. 41-44.
3. Фет А. А. Из-за границы. Путевые впечатления. Письмо первое. «Современник». 1856. №11. С.71-117.
4. Тургенев И.С. Письма. Т.3. С.41-44.
5. Тургенев И.С. Т.1. С.188.
6. Генералова Н.П. «Рододендрон», текст и контекст // А.А.Фет и русская литература. Курск-Орел, 2000.
С.82-94.
7. Цит. по: Тургенев И.С. Т.4. С.672.
8. Там же, С.519.
9. Фет А. А. Полн. собр. стихотворений. Л., 1959. С.261.
10. Дружинин А.В. Собр. соч.: В 8 т. СПб., 1865. Т.6. С.634.
11. Фет А. А. Соч. в 2 т. М., 1982. Т.2. С. 150. Далее ссылки на эстетические статьи Фета даются по этому изданию в тексте с указанием страниц в круглых скобках.
12. Тургенев И.С. Т.4. С.526.
13. Губительность тургеневской правки для исконного смысла этих стихотворений убедительно доказал В.А.Кошелев.См. его статью: О «тургеневской» правке поэтических текстов А. А. Фета. Возвращение к проблеме // Новое литературное обозрение. 2001. №48. С.157-191.
14. Тургенев И.С. Т.4. С.525.
15. Фет А. А. Вечерние огни. М., 1979. С.242.
16. Тургенев И.С. Т.1. С.198.
17. Шеллинг Ф.В.Й. Дедукция произведения искусства вообще // Литературные манифесты западноевропейских романтиков. М., 1980. С. 136.
18. Тургенев И.С. Т.1. С.163.
19. Тургенев И.С. Т.9. С.395-396.
