CC BY
209
В.А. Кошелев
О МЕСТЕ ФЕТА В ИСТОРИИ РУССКОЙ КУЛЬТУРЫ И О ЕГО НОВОМ СОБРАНИИ СОЧИНЕНИЙ
Аннотация
Автор, анализируя творчество Фета в контексте изменявшихся «литературных мнений» эпохи, размышляет о принципах подачи материала в его новом собрании сочинений.
Ключевые слова: массовое сознание, литературный труд, консервативное противостояние, творческое наследие, собрание сочинений.
Koshelev V.A. Fet in the history of Russion culture and his new collected works edition
Summary. The author analyses Fet creative activity in the context of changing «literary opinions» of the time and discusses the principles of his new collected works edition.
В «Энциклопедическом словаре» Брокгауза-Ефрона (1899) имя «ФЕТ» было определено: «известный русский поэт-лирик». В «Краткой литературной энциклопедии» (1972) он представал как «русский поэт». В предназначенном для школьников словаре «Русские писатели XI - начала ХХ века» (1995) место Фета было обозначено так: «поэт, переводчик». В недавнем словаре для тех же школьников «Русские писатели: XIX век» (2007) это имя наполняется дополнительным деятельным содержанием: «поэт, прозаик, публицист, переводчик».
Подобное посмертное «приращение» энциклопедических номинаций применительно к конкретному деятелю культуры -случай сам по себе уникальный. И дело тут не только в том, что в последнее время усилилось изучение наследия Фета, а издание его
произведений перешло в новую стадию. Допустим, в последнем словаре имя «ТЮТЧЕВ» по-прежнему определяется просто «поэт», хотя вышло полное собрание его сочинений, содержащее не только стихи, но и замечательные философско-политические статьи, хотя опубликован его незавершенный философский трактат «Россия и Запад». Тютчев от этого не перестал осознаваться как «просто поэт». А Фет - перестал.
Между тем русское массовое сознание определило Фета даже в «поэты-лирики» далеко не сразу. Во всяком случае - не при жизни. В бурные 1860-е годы он напрочь испортил свою литературную репутацию: интересоваться его творчеством стало «дурным тоном». В журналах на его стихи существовало «гонение», двухтомное издание его стихов и переводов (выпущенное в 1863 г. отнюдь не «запредельным» тиражом) залежалось в книжных лавках на 30 лет - до конца его жизни! А когда «академики» надумали дать Фету Пушкинскую премию, то она была дана (на всякий случай) не за его лирические стихи, а за переводы Горация (нечто «несомненное», хотя и не столь значительное, и совсем не культу-рообразующее)!
В качестве «поэта-лирика» Фет был осознан уже в эпоху «символистов», хотя он сам всегда выделял эту сферу собственной деятельности в качестве главной. В стихотворении, написанном по поводу переселения в курское имение Воробьевка, так было определено значение этого рода деятельности Фета:
Поэт! Легко сказать: поэт!
Еще лирический к тому же!
Вот мой преемник и сосед,
Каких не выдумаешь хуже.
Поэт - это своеобразное явление культуры, и очень непростое.
Люди, которые пишут и печатают стихи, подразделяются на два «разряда»: поэты и непоэты. В этом разделении нет ничего обидного: стихи «непоэтов» тоже иногда оказываются нелишними для национального чувства. Но собственно поэтов в любой национальной литературе оказывается немного.
Это вроде бы кажется противоестественным: большинство образованных людей, достигнув определенного возраста, пробуют
писать стихи. Внешне это оказывается нетрудным ремеслом: небольшое число стихотворных размеров, рифмы, которые «вооружают» поэтическую «мысль», и т.д.
Из тех миллионов, которые пробуют писать стихи, тысячи -стремятся их напечатать: проверить свой поэтический талант на читателе. Многие из этих «тысяч» потом попадают в «цех задорный» - так его поименовал Пушкин - и делают поэтическое творчество основным делом своей жизни. Но от этого еще не становятся поэтами.
Так всегда было. Еще в «допушкинские» времена В.А. Жуковский решил дать русскому читателю представление о современной русской поэзии - и набрал из журналов увесистое «собрание», которое так и назвал: «Собрание русских стихотворений» (5 томов, 1810-1811 гг.). Современники сетовали на неправомерное расширение круга «поэтов» («и Шаликов, и Долгорукий»), но если исключить «непоэтов», «то нельзя собрать и одного тома». Да и непоэты тоже оказали свое влияние на развитие словесности.
Между тем в нашей памяти от всей «допушкинской» поэтической эпохи «сохранилось» лишь несколько поэтов: их можно пересчитать по пальцам одной руки. А если быть совсем «разборчивым», то из всего «поэтического» XIX столетия хочется запомнить не более двух десятков поэтических имен. А из ХХ - и того меньше.
Поэт - это не тот, кто пишет и публикует стихи. Это тот, кто привносит с собой неповторимое мироощущение, которое для убедительности представлено в форме стихотворного высказывания. С точки зрения «оценивающего» Фета (статья «О стихотворениях Ф. Тютчева», 1859), Тютчев - единственный и несомненный поэт, а гораздо более известный его современник Некрасов -столь же несомненный непоэт. При этом Тютчев, проживши 70 лет, оставил после себя только «книжку небольшую», не относился к своей поэтической деятельности сколько-нибудь серьезно и ни копейки на своих стихах не заработал. А Некрасов уже к 35 годам стал знаменитым, всей России известным стихотворцем, издателем передового журнала, лидером влиятельного литературного кружка, а потом составил состояние на переизданиях своих стихов, востребованных на читательском рынке. Следовательно,
имел гораздо более «счастливую» литературную судьбу, чем Фет или Тютчев.
Но дело даже не в этом. Мировосприятие поэта ориентировано на встречу с Музой: «Пришла и села. Счастлив и тревожен, / Ласкательный твой повторяю стих...» Истинные шедевры, подсказанные Музой и не ангажированные временем, оказываются, как правило, непонятны широкому читателю. Поэтому поэты не умеют «зарабатывать» на своих стихах.
Можно наметить несколько показательных отличий поэта от непоэта. Например, поэт свободен от самоповторения. Каждый раз, когда к нему «приходит Муза», он оказывается первооткрывателем, стремится идти «по целине», создавая что-то совсем оригинальное и ни на что не похожее. У поэта нет раз навсегда закрепленной темы (вроде некрасовских «страданий народных»): он пытается «работать» независимо от привычных тематических сфер, каждый раз прокладывая «свою» тропку и демонстрируя свое миропонимание. Поэтому любой поэт строго индивидуален. Как отмечал А. Блок, «душевный строй истинного поэта выражается во всем, вплоть до знаков препинания».
Поэтому же, кстати, от истинного поэта остается гораздо больше таких стихотворений, которые воспринимаются как «плохие», и почти нет произведений, выполненных на «хорошем среднем уровне». У непоэта таковых большинство - поэт же предпочитает лучше написать откровенно «плохое» (не каждая новая тропка выводит на что-то действительно новое!), чем еще раз «повториться», а в противном случае зачем и Муза являлась?
«Горька судьба поэтов всех времен!» - восклицал еще Вильгельм Кюхельбекер.
Судьба настоящего поэта прямо не связана с собственно литературным движением эпохи: поэт, как правило, не в состоянии прожить только литературным трудом и вынужден реализовывать-ся в иных - иногда совсем не «сопредельных» сферах. Державин был крупным чиновником и министром; Пушкин получал от правительства жалованье за писание исторических сочинений; Тютчев избрал карьеру дипломата и цензора; Фет стал помещиком-фермером.
Судьба поэта, как правило, бывает трагичной. И живут они очень часто недолго. Фет в этом отношении был знаменательным
исключением. Благодаря своей сильной личности он сумел дожить почти до 72 лет - и не утратить своего таланта и не изменить изначально выбранной поэтической стезе.
Фет осознал то, что он поэт, еще в 19-летнем возрасте - и это осознание определило весь его жизненный и творческий путь. Свое бытийное credo он высказал в одном из позднейших писем: «Свободы ищет и добивается человек на всех поприщах: политическом, общественном, умственном, художественном: словом сказать, на всех. Слово свобода у всех на языке и, быть может, на сердце; а между тем, многие ли уяснили себе его значение? Свободу понимают, как возможность двигаться во всех направлениях. Но природа не пускает меня ни в небо, ни в землю, ни ко дну океана, ни сквозь стену. Для духовного движения есть свои океаны и стены. Интересно осмотреть остающееся в нашу пользу пространство, по которому мы действительно можем двигаться»1. Всю жизнь он «осматривал» это «пространство». В отличие от Тютчева, он не конструировал в поэтической форме никаких умозрительных систем. Он был как раз певцом «пространства свободы».
В известной формуле Фет так определял ведущие сферы собственной деятельности: «Солдат, коннозаводчик, поэт и переводчик». Помимо последних «энциклопедических» номинаций, на первом месте стоят две материальные, связанные между собой как раз показателем свободы.
Ведь солдат, служащий в военной службе и точно выполняющий устав (это «точное выполнение» всегда было неукоснительным правилом Фета на военной службе), оказывается гораздо свободнее от тех житейских случайностей, от которых «несвободен» гражданский чиновник, зависящий от множества мнений и житейских перемен. А коннозаводчик - это свободный руководитель фермерского хозяйства в его «пределе»: только от деятельности его самого зависит его материальное процветание! Столь же свободны и независимы от окружающих мнений должны быть «рифмующиеся» с ними данности духовного самоопределения литератора: поэт и переводчик.
Поэтому произведения, например, Фета-прозаика или даже Фета-публициста - исключительно автобиографические: Фет подробнейшим образом конструирует то «пространство свободы»,
которое окружает военного человека, или путешественника, или «строителя» новой усадьбы в голой степи. Показательно авторское заглавие первого цикла его «деревенских» очерков: «Жизнь Сте-пановки, или Лирическое хозяйство» (1862): будучи поэтом, помещик эпохи реформ определяет и оценивает деятельность помещика нового типа как лирическую по преимуществу! Конечно же, такой поворот мысли оказался непонятен М.Н. Каткову, редактору «Русского вестника», и заглавие очерков получило «традиционные» очертания - «Записки о вольнонаемном труде».
Фет-переводчик особенно интересовался истоками - его основные переводы были из римской античности. Он осознавал поэта как выразителя психологии просто человека - не человека как представителя какого-то «народа» или «сословия», а обычного -«голого человека на голой земле». Почему уже первобытные люди (какие-нибудь «кавказские горцы») не могли жить вне поэтического переосмысления собственной жизни и собственного «я»? И далеко ли от них ушло в этом отношении современное «цивилизованное общество»? В этом смысле он был действительно (как его назвал Н. Недоброво) времеборец.
А от этой устремленности к истокам шло такое важное качество общественной позиции Фета, как политический консерватизм.
В советском литературоведении обозначения «реакционный» или «консервативный» воспринимались почти что как ругательства. Между тем в исконном значении этих понятий нет ничего собственно «отрицательного». В.И. Даль определяет слово консерватор как «боронитель, сохранитель», «кто блюдет настоящий порядок дел, управленья, противник новизны, перемен». Консервативная идеология - это «сохранительная» идеология, в рамках которой «перемены» допускаются только после многократных «проб» и «проверок». А реакция (re - против, actio - действие) -это «противосилие, отпор, противодействие, сопротивление». То есть действие, возникающее в ответ на то или иное воздействие.
Поздний Фет может быть определен как «консерватор» или «реакционер» только в этом, «исконном» смысле указанных понятий. И в моменты бурного общественного бытия, которые выпадали на его долю, не скрывал своего противодействия - ни такой акции, как убийство Александра II, ни модным либеральным рече-
ниям. «Коренное дело земледельческой промышленности всего менее выносит всякого рода ломки и передергивания», - писал он в 1879 г.
В такой позиции тоже отразилось прежде всего «самостоянье» поэта, неординарная способность его встать «всуперечь потоку» (выражение Б. Чичибабина). По закону парадокса, Фет становился в оппозицию к окружающему обществу, провозглашая собственное «самостоянье». Очень уж этот «поперечный» деятель талантлив - совершенно по-особому талантлив. И талант этот по-настоящему проявляется именно тогда, когда его носитель становится «всуперечь».
Подобное оказывается естественным в том случае, если он берет для себя в качестве жизненной позиции не просто позицию противостояния, но позицию консервативного противостояния. Носитель его не принимает устремлений «потока», отталкиваясь не от известных «прогрессистских» данностей (типа: «свобода, равенство, братство»), а от глубоко оригинальных идей, носящих, по своей сущности, консервативный характер. Возможность такой консервативной оппозиции в XIX в. явили Карамзин в «Записке о древней и новой России» (1811), Гоголь в «Выбранных местах из переписки с друзьями» (1846). И Фет - в своих публицистических статьях «Наши корни», «Наша интеллигенция», «Где первоначальный источник нашего "нигилизма"?», «На распутье» и т.п.
Эти произведения очень трудно «пробивались» в печать: либо были напечатаны через много лет после смерти авторов, либо выходили в свет изуродованные цензурой - той самой цензурой, которая, казалось бы, должна безусловно пропускать в печать всё, поддерживающее официальный «порядок». Но не тут-то было: этот порядок и Карамзин, и Гоголь, и Фет призывали поддерживать по-своему, отлично от рецептов власти. И в этом «самостоянье» оказывались в оппозиции ко всем общественным группам эпохи.
Консервативная оппозиция Фета-политика становилась в согласии с мироощущением Фета-поэта: одна дополняла другую.
Словом, место Фета в истории русской культуры можно обозначить единственной номинацией: он был поэт - и в области «духовных», и в сфере «материальных» данностей. В качестве поэта он сумел расширить границы поэтической деятельности до тех
пределов, достичь которых не удавалось никому прежде (и даже, кажется, никому после Фета). Он сумел утвердить возможность поэтического мировосприятия не только собственно в сфере узко стихотворной деятельности, но и в сфере «непоэтических» жанров, и в сфере вообще «не литературной», а служебной или хозяйственной жизни. Осмысление самой возможности такого рода культурной работы - кажется, еще дело будущего.
Но то, что отдельный культурный деятель сумел эту возможность реализовать - это огромнейшая заслуга, еще не вполне оцененная. И основной причиной неверной оценки крупнейшего русского поэта стало отсутствие удовлетворительного и сколь-
либо полного собрания его сочинений.
* * *
С конца 1970-х годов при Курском государственном педагогическом институте (позднее преобразованном в Курский государственный университет) стали проводиться периодические всероссийские Фетовские чтения. Помимо собственно филологической цели эти чтения сразу же стали способствовать решению важной культурной задачи: сохранения и восстановления того единственного мемориального места в России, которое связано с жизнью и творчеством поэта. Это место - усадьба Воробьевка (недалеко от знаменитой Коренной пустыни), в которой Фет жил в летние месяцы начиная с 1877 г. до смерти. Все остальные мемориальные места - московский дом на Плющихе, орловские усадьбы Новоселки (где Фет родился) и Степановка (где в «эпоху реформ» он проводил свои уникальные «фермерские» эксперименты) - безвозвратно уничтожены в ХХ столетии.
В процессе «чтений» обнаружилось, что и сама фигура великого русского поэта представлена - не только в «массовых», но и в серьезных историко-литературных трудах - искаженно и мифоло-гизированно. В наших представлениях о классике с давних пор укоренилась система «нечаянных» мелочей, прямо искажающих житейский облик этого «странного» поэта, жизнь которого сложилась «угловато» (выражение В.С. Баевского). В сравнительно недавнем вузовском учебнике В.И. Кулешов заявлял о «разрыве между Фетом - тонким лириком и Шеншиным - человеком»2.
Указанный разрыв подкреплялся фактами, которые при ближайшем рассмотрении оказываются мифами:
- миф о «самоубийстве бедной возлюбленной» (М.К. Лазич): эта легенда возникла в кругах русских символистов-«фетыши-стов», вообще склонных к поискам в биографии Фета подобных «загадок»;
- миф о «Фете-крепостнике»;
- миф о Фете - плохом переводчике-«буквалисте»;
- миф о «фетовском безобразничанье» (выражение И. С. Тургенева), которое выразилось в его «искательстве» у сильных мира сего;
- миф о «самоубийстве» 72-летнего поэта, возникший через 15 лет после его смерти;
- миф о «мотыльковой поэзии», восходящий к демократам 1860-х годов, позитивистским устремлениям которых были чужды фетовские «парадоксы»;
- и так далее...
Серия подобных мифов и сформировала историко-литературное представление о Фете. Вот исходная посылка В.И. Кулешова: «Есть три позиции в объяснении Фета. Первая: мы хотим знать хорошего Фета, крупнейшего лирика, и ни до чего другого в его жизни и лирике нам нет дела. Вторая: есть все же два Фета: Фет и Шеншин, поэт и делец, и хотя Шеншин часто мешал Фету, эти помехи надо игнорировать как чисто эмпирические обстоятельства, как недоразумения частной жизни, будничную суету, не стоящую внимания. И, наконец, третья позиция: имеются диалектические связи между Фетом и Шеншиным, между благоухающим лириком и воинствующим консерватором»3. Почему-то ассимилируется «четвертая позиция»: в личности Фета-писателя не было никакого разрыва. Позиция самая простая - но и самая точная.
Фета привыкли воспринимать как «раздвоенную» личность, в которой ее бытовая сторона (кавалерийский офицер, затем преуспевающий помещик-фермер, автор «консервативных» политических и экономических статей и пр.) как бы противостояла творческой личности «чистого лирика». Сам Фет, отразивший в своем творчестве не только психологию человека своего времени, но русского человека всех времен (и в этом отношении он оказывает-
ся очень близок современности), многократно, но безуспешно пытался объяснить специфику собственной «цельности» - но не был понят ни современниками, ни ближайшими потомками.
И нам его творческой личности не понять без издания в возможной полноте многообразного наследия великого поэта. Еще с дореволюционных времен, в связи с исключительным интересом к фетовскому творчеству среди поэтов Серебряного века и особенным почитанием его, сложилась издательская традиция извлекать из этого наследия лишь собственно стихотворную, лирическую ее часть, считая остальное не заслуживающим внимания. Так возникли и известные «двухтомники» стихотворений Фета (наиболее распространенный - в приложении к журналу «Нива», под редакцией Б.В. Никольского: СПб., 1912) и его «однотомники» в серии «Библиотека поэта» (подготовленные Б.Я. Бухштабом, вышли в 1937, 1959 и 1986 гг.). Лишь в 1982 г. А.Е. Тархов выпустил двухтомник Фета, включивший, помимо лирических стихов, избранные переводы и его художественную прозу и некоторые письма, но подобное «усеченное» издание не могло ничего изменить.
Участникам курских «Фетовских чтений» подобная издательская традиция представляется глубоко неверной. Комплексное исследование творчества поэта невозможно без полного издания его наследия, разбросанного по самым разным, порой труднодоступным, источникам. К сожалению, современное состояние изучения творчества Фета не позволяет еще ставить вопроса о его комментированном академическом издании - это дело будущего. Но должно явиться хотя бы собрание, в котором были бы представлены, по жанрово-хронологическому принципу, все стороны его литературного наследия, включающего не только стихотворения, но и художественную прозу, и публицистику, и мемуары, и переводы, и эпистолярий.
Полноценное изучение творческого наследия Фета возможно только тогда, когда оно будет доступно исследователям в его полном виде. А сам поэт предстанет не в облике «усеченного» однотомника, а по меньшей мере 20-томника. При этом распределение произведений по томам должно быть проведено прежде всего в соответствии с творческим развитием самого Фета.
Т. 1. Стихотворения 1839-1863 гг. 1839 г. означает начало творческой деятельности Фета, первое «явление Музы»; в 1863 г.,
выпустив свое «итоговое» собрание стихотворений, поэт, ушедший из литературы в фермерство, посчитал свою поэтическую деятельность законченной, во всяком случае для публики.
Т. 2. Переводы 1839-1863 гг. Основа тома - второй том собрания 1863 г.: Фет, собственно, по давней традиции не отделял переводов, теснейшим образом связанных с его оригинальной поэзией.
Т. 3. Повести и рассказы. Критические статьи. Образцы художественной и критической прозы, к которой Фет периодически обращался начиная с 1853 г.
Т. 4. Из-за границы. Из деревни. Циклы очерков Фета, посвященные заграничному путешествию (1856-1857) и попыткам создания помещичьего хозяйства на основе «вольнонаемного труда» (1862-1864, 1868, 1871).
Т. 5. Вечерние огни; стихотворения 1864-1892 гг. Основа тома - четыре поэтических сборника «неизданных стихотворений» Фета, выпущенных им в 1883, 1885, 1888 и 1891 гг.
Т. 6. Ранние годы моей жизни. Мемуары Фета, раскрывающие основные вехи его жизни в детстве и юности.
Т. 7-8. Мои воспоминания.1848-1889 гг. Воспоминания поэта о зрелом периоде его жизни, об отношениях с Тургеневым, Л. Толстым, Боткиными и т. д.
Т. 9. Публицистика. Многочисленные публицистические выступления Фета (как большие трактаты, так и газетные заметки), «незамеченные» современной демократической общественностью; ряд из них остались в рукописи.
Т. 10. «Фауст» Гёте в переводе Фета. Перевод обеих частей знаменитой трагедии был издан поэтом в 1882-1883 гг. и снабжен оригинальными и любопытными комментариями.
Т. 11-13. Переводы из римской поэзии. Во второй половине жизни Фет активно занимался переводами римских классиков: Вергилия, Горация, Овидия, Катулла, Тибулла, Проперция, Персия, Плавта, Марциала. Эти переводы составили целую библиотеку.
Т. 14-15. Переводы философских трудов. Прежде всего это переводы классических трудов А. Шопенгауэра «Мир как воля и представление» (1881), «О четверном корне закона достаточного основания» и «О воле и природе» (1886).
Т. 16-19. Письма. Эпистолярное наследие Фета еще не собрано и в значительной части не опубликовано. Лишь в последнее время идет работа по его публикации - и неожиданно это наследие оказывается громадным4.
Т. 20. Биографические материалы. Указатели. Еще в 1930-е годы Г.П. Блок составил краткую «Летопись жизни А.А. Фета»5, которая впоследствии была существенно дополнена новыми фактами.
Исходя из получившегося плана издания, группа энтузиастов, сформировавшаяся на курских «Фетовских чтениях», решила на свой страх и риск приступить к такому труду. В эту группу вошли ученые из Санкт-Петербурга, Курска, Саратова, Великого Новгорода, Твери. В Институте русской литературы (Пушкинский Дом) РАН была создана специальная группа по изданию сочинений Фета (руководитель группы - Н.П. Генералова). Курский государственный университет (ректор В.В. Гвоздев) выразил готовность спонсировать издание. Главным редактором и координатором стихийно организовавшегося проекта был выбран автор настоящей статьи.
В 2002 г. был выпущен первый том фетовского собрания, в 2004-м - второй, в 2006-м - третий, в 2007-м - четвертый. В 2010 г. подготовлен самый ответственный по текстологии и комментированию пятый том, находящийся в типографии.
* * *
Издание сочинений Фета (в особенности стихотворной их части) сопряжено со специфическими текстологическими трудностями, связанными как с определением основного текста того или другого стихотворения, так и со способом представления отдельных стихов в составе собрания.
Из-за особенностей своего характера Фет был склонен излишне доверять сторонним «редакторам» своих стихов, «знатокам», вмешательство которых в его тексты было иногда неправомерно большим. Такими «редакторами» поэзии Фета в разное время выступали А.А. Григорьев, И.С. Тургенев, А.В. Дружинин, Н.Н. Страхов, Вл.С. Соловьёв, Я.П. Полонский, Ф.Е. Корш и ряд других лиц. Подчас характер этой «редактуры» установить невозможно. Но даже и в тех случаях, когда сохранился подлинный фе-
товский текст, с выявлением основного текста возникают иного рода сложности, ибо, по всем формальным показателям, Фет, казалось бы, «благословил» те варианты, которые были изменены «ценителями» его лирики, но которые по существу уступают тем, что написал сам автор.
Расположение произведений Фета в хронологической последовательности на данном этапе изучения фетовского наследия невозможно. Во-первых, время написания значительной части стихотворений (особенно ранних, автографы которых не сохранились) неизвестно или спорно. Во-вторых, для самого Фета, объединявшего разновременные стихи в циклы или специальные разделы, хронология не была композиционным принципом.
Расположение стихов в виде свода сборников, выпускавшихся поэтом, кажется спорным: его стихотворные книги 1850, 1856 и 1863 гг. включают повторяющиеся стихи (иногда - в разных редакциях); к тому же эти сборники выпускались поэтом часто в силу чисто внешних причин: накопилось достаточное количество новых стихов, распродан предыдущий сборник и т.д. Но и расположение основного корпуса стихов в соответствии с авторским списком, составленным Фетом в конце жизни (предположительно в 1892 г.), - именно так представляется лирическое творчество Фета в научных изданиях последних семи десятилетий - тоже представляется ненадежным: сам фетовский «план 1892 г.» не может считаться окончательным; всякое же произвольное «улучшение» этого плана (вроде того, что было предпринято Б.В. Никольским в 1901 и 1912 гг.) демонстрирует неправомерность постороннего «вмешательства» и в этот, композиционный, вопрос.
Проблема выделения основного текста стихотворений Фета наиболее четко выявляется при анализе так называемой «тургеневской правки» его поэтических текстов. В январе 1856 г. друзья-литераторы собрались устроить торжественный «подписной обед» в честь Тургенева. «За обедом, в зале какой-то гостиницы, шампанского, а главное - дружеского единомыслия было много, а потому всем было весело. Собеседники не скупились на краткие приветствия, выставлявшие талант и литературные заслуги Тургенева». Приветствия перемежались тостами и экспромтами. Свой экспромт прочитал Фет, присутствовавший на обеде. Потом слова попросил сам Тургенев и ответил экспромтом:
Все эти похвалы едва ль ко мне придутся, Но вы одно за мной признать должны: Я Тютчева заставил расстегнуться И Фету вычистил штаны.
Фет запомнил этот экспромт и зафиксировал его в своих воспоминаниях, где не однажды возвращался к эпизоду «коллективного» редактирования издания 1856 г., которое предложил ему осуществить дружеский кружок «Современника» во главе с Тургеневым. Тургенев очень гордился тем, что отредактировал сборники Тютчева и Фета, оценивал это едва ли не как собственную заслугу для развития русской поэзии, но сам Фет в тех же воспоминаниях двусмысленно оценил это предприятие: «Почти каждую неделю, - вспоминал Фет, - стали приходить ко мне письма с подчеркнутыми стихами и требованиями их исправлений. Там, где я не согласен был с желаемыми исправлениями, я ревностно отстаивал свой текст, но по пословице: "один в поле не воин" - вынужден был согласиться с большинством, и издание из-под редакции Тургенева вышло настолько же очищенным, насколько и изувеченным»6.
Эта тургеневская «редактура» стихотворений Фета в свое время рассматривалась в ряде специальных работ и оценена в целом отрицательно7. При этом Тургенев действительно проделал большую работу по редактированию предыдущего сборника Фета (1850): 21 совершенно выкинутая строфа, 10 измененных, две прибавленных заново, свыше 50 выброшенных, переработанных, инверсированных строк, восемь измененных заглавий и множество исправленных слов и выражений (подсчеты Н.П. Колпаковой).
Вместе с тем, констатируя необходимость очистки стихотворений Фета «от чуждой позднейшей записи, хотя бы и тургеневской», текстологи опасались «вкусового» произвола при этой операции. Так, Б.Я. Бухштаб, готовивший в серии «Библиотека поэта» известный однотомник Фета 1937 г., говорил о необходимости возвращения к автографам и первопечатным редакциям для установления авторской редакции текста, наиболее удовлетворившей поэта. Но в следующей редакции того же однотомника (вышедшей в 1959 г.) указал, что такой подход к текстам Фета «не обеспечивает вполне объективных результатов», ибо «в выборе
неизбежно скажется вкус редактора» - и, таким образом, снял задачу очищения текстов Фета от позднейшей тургеневской правки.
Эта же текстологическая установка была принята в издании «Библиотеки поэта» 1986 г. - последнем научно подготовленном издании фетовских стихов. Е.И. Прохоров не без иронии заметил по поводу текстологических споров по этому поводу: «Таким образом, в течение почти сорока лет совершался и, можно сказать, завершился круг мнений об отношении к редакторским поправкам Тургенева в текстах Фета: началось с отрицания и кончилось принятием их». Этот известный текстолог на примере тургеневской правки стихов Фета даже сформулировал особенный критерий, определяющий отношение ученого к редакционной правке. Таким критерием «является отношение к ней самого автора: если он одобрил эту правку, у текстолога нет оснований считать ее искажением и исключать из авторского текста. Если же правка не была одобрена автором или она была сделана без его ведома, а тем более - после его смерти, - она должна признаваться самоуправным вмешательством в авторский текст и должна быть снята»8.
Формально Фет действительно «одобрил» тургеневскую правку: в 1863 г., при новом издании своих стихотворений, исправленные Тургеневым тексты он напечатал почти без изменений (лишь восстановил две исключенные Тургеневым строфы и одно забракованное стихотворение). А в последующие почти 30 лет жизни не имел возможности возвратиться к изданию ранних стихов: двухтомное собрание 1863 г. так и осталось не распроданным до конца жизни поэта («Вечерние огни» имели подзаголовок: «Собрание неизданных стихотворений.»). В предисловии к этому изданию он указывал мотивы, заставившие его согласиться с «очищенными» вариантами: «Не могу при этом не заявить искренней признательности тем друзьям-поэтам, эстетическому вкусу которых я вверил вполне издание 1856 года. Эти друзья могут убедиться, что и в предлежащие два тома вновь вошла всего одна пьеса, случайно ими забытая, из прежней моей деятельности, а из последующей и всех переводов включены только те, которые, хотя и поодиночке, были ими одобрены».
Признание поэта кажется двусмысленным. Выраженная в нем благодарность «знатокам» выглядит как констатация тактической необходимости сохранения в новом издании следов чужого
вмешательства, с одной стороны, ставшего своеобразным «подарком» поэту, с другой - поставившего того же поэта перед необходимостью сохранять в своих произведениях следы чуждых эстетических установок. Именно «тургеневское» издание Фета, изданное весьма роскошно (по словам Тургенева, «для того, чтобы лежать на столике всякой прелестной женщины»), сделало его имя чрезвычайно популярным и принесло поэту, в отличие от всех других изданий, литературный доход. Свои же воспоминания, выдержка из которых приведена выше, Фет писал уже на склоне лет, вовсе не озабоченный ни литературной «славой», ни литературным заработком, ни какими-то другими привходящими обстоятельствами. Исходя из точного смысла его высказывания, мы должны констатировать, что эту «тургеневскую» правку собственных стихов он ни в коем случае не «одобрил».
Особенное положение Фета в кружке «Современника» делало его своеобразной полукомической фигурой поэта, которому непременно полагается «вычистить штаны». Именно такой фигурой он предстает, например, в известных мемуарах А.Я. Панаевой, вспоминающей о нем в тоне дамской язвительности: «Фет находился в вдохновенном настроении и почти каждое утро являлся с новым стихотворением, которое читал Некрасову, мне и всем литераторам, кто просил его прочесть». И далее - характеристика «от лица» Тургенева: «Тургенев находил, что Фет так же плодовит, как клопы, и что, должно быть, по голове его проскакал целый эскадрон, от чего и происходит такая бессмыслица в некоторых его стихотворениях». Касаясь интересующего нас эпизода «вычищения штанов», Панаева упоминает о спорах по этому поводу Тургенева с Некрасовым («Некрасов находил ненужным выбрасывать некоторые стихотворения, а Тургенев настаивал») и приводит один из самых «сильных» аргументов Тургенева: «Очень хорошо помню, как Тургенев горячо доказывал Некрасову, что в строфе одного стихотворения: "Не знаю сам, что буду петь - но только песня зреет!" - Фет изобличил свои телячьи мозги»9.
Речь идет о классическом стихотворении «Я пришел к тебе с приветом.», о его последней строфе, в которой Фет отражал собственные представления о естественном «механизме» рождения поэтической «песни», о бессознательности, интуитивности подлинного творчества. Тургеневу, наиболее последовательному вы-
разителю позитивистских представлений об этом предмете (вообще характерных для эпохи 1860-х годов), такая позиция казалась не чем иным, как отражением «безмыслия» самой творческой личности, что он с удовольствием относил к «телячьим мозгам» Фета. Между тем это стихотворение (напечатанное Тургеневым в 1856 г. без двух последних строф) автор восстановил в 1863 г., заявив тем самым об абсолютной осознанности своей «интуитивистской» позиции.
Н.Н. Скатов в свое время отмечал, что правомерность тургеневского редактирования «представляется в высшей степени сомнительной» - и показывал эту «сомнительность» на ряде примеров. Что лучше: «Облаком волнистым / Пыль встает вдали.» или «.прах встает вдали»? У Фета было «прах» - но Тургенев зачеркнул и самостоятельно переменил на более «понятную» «пыль», убрав принципиально значимую для Фета «многозначную и многозначительную» семантику, связанную с понятием «прах» и определяющую композицию всего стихотворения. «Одно слово переводит все стихи в совсем иной план. Прах взмятенный или поднятая пыль дорожная - разница. Я уже не говорю о том, как плоско выглядят стихи за счет повтора: "Пыль встает вдали. не видать в пыли", как лишаются они глубины и подлинной дали. Стихотворение первоначально так и называлось "Даль"; это название тоже оказалось снято в тургеневской редакции»10. Исследователь таким образом как бы переводит проблему в более широкий план. С одной стороны, по всем текстологическим правилам (принцип «последней авторской воли»!) мы должны сохранять тургеневскую правку. Но «точная» текстология никак не желает в этом случае «сообщаться» с «неточной» поэтикой.
Словом, проблема «Тургенев - редактор Фета» кажется нам еще весьма далекой от своего окончательного решения. Та же Панаева замечает: «У меня сохранился экземпляр стихотворений Фета с помарками и вопросительными знаками, сделанными рукой Тургенева». Возможно, что мемуарист имеет в виду известный экземпляр, перешедший после смерти жены Фета к мужу ее сестры, художнику И. С. Остроухову. «Учитывать» этот экземпляр, впрочем, непросто: он отражает лишь начальный этап «тургеневской» редактуры. Приступая к редактированию, Тургенев зачеркнул в этом экземпляре стихотворения, строфы и отдельные слова, кото-
рые считал нужным убрать или заменить; Фет тут же, на полях, дал варианты (иногда по нескольку - очевидно, на выбор редактора). Но из этих вариантов Тургенев принял только небольшую часть - следы дальнейшей работы в «Остроуховском экземпляре» не отражены.
Между тем исследование его - в сопоставлении с известной тургеневской правкой - представляет не только узкотекстологический интерес (хотя и этот интерес предельно важен, поскольку речь идет о гениальных стихах, часто до сих пор воспроизводимых с явными ошибками). Не случайно эпизод вмешательства Тургенева в стихотворения Фета в 1930-е годы пытались истолковывать с «классовых» позиций, как борьбу либерала с консерватором. При этом даже добавляли, что и сам Фет был «не промах», поскольку позднее подобным же образом «отредактировал» тургеневские письма к нему: «Изувечил переписку своего приятеля, отплатил ему сторицею за работу, проделанную Тургеневым над сборником стихотворений 1856 г.»11
Гораздо плодотворнее рассматривать «тургеневскую» «правку» стихотворений Фета как эпизод вмешательства художественной идеологии кружка «Современника» в художественную практику единичного гениального поэта, внутренне противостоявшего этой идеологии. Перед нами - эпизод литературной полемики, не осознанной как «полемика», но, в сущности, полемически отразившей мировосприятие и противоположение несходных «групп», эстетически противостоявших одна другой.
В воспоминаниях о своей юности Фет с особенной любовью и теплотой писал об Аполлоне Григорьеве, эстетическому вкусу, «чуткости и симпатии» которого поэт особенно доверялся. Именно Григорьев помогал Фету составлять и редактировать «Лирический Пантеон» и «Стихотворения» 1850 г. Тургенев был человеком другого мировосприятия - и других художественных установлений: общение с ним Фета, продолжавшееся более 30 лет, постоянно было чревато «несогласием». Это эстетическое противостояние выразилось опять же нетрадиционно: не в критических выступлениях и не в поэтических манифестах, а в дружественной «помощи» в издании известного лирического сборника. Внешне Фет в этом противостоянии («один в поле не воин») проиграл. Но в «проигрыше» этом он сумел продемонстрировать те потенциальные возможно-
сти своего поэтического пути, которые сделали его «чистую» лирику востребованной в ХХ столетии.
«Поэтическая судьба Фета - исправлять свои произведения по указаниям "пестунов" - настолько постоянна на протяжении всего его творческого пути, что причиной ее может быть только своеобразная потребность его творческой личности. Фет не доверял себе в критической оценке своих произведений, ему были необходимы сторонние указания, и, как для Бальзака творческий акт мог окончиться только на печатных гранках, после нескольких перепечаток редакций, данных в набор, - так для Фета он кончался только после учета реакции первых редакций стихотворений на избранных "ценителей"»12. Но истоки этого своеобразного ощущения были вовсе не в творческой неуверенности поэта. Не то чтобы он «не доверял себе»; напротив - вполне доверял. Просто он очень рано ощутил, что его критерии творчества как-то уж очень разнятся с восприятием большинства современников - и это большинство считает «неясным» («обвинительный приговор поэта»!) именно то, что, по его разумению, просто и прозрачно. Отсюда и возникала необходимость «проверить» на вкусе «публики» то, что у него получилось. Из «публики» выбирались отдельные, тонко чувствующие поэзию и доброжелательные, «знатоки» - именно потому, что со «знатоками» проще иметь дело.
Фет предпочел не отстаивать собственную поэтическую логику - и тем самым поставил будущих текстологов в весьма затруднительное положение. Возник характерный парадокс - противоречие между формально выраженной «последней авторской волей» и действительной семантикой фетовского лирического творчества. «Последняя авторская воля формально за изданием 1863 г.», - констатировал Б.Я. Бухштаб. Более того, даже если подвести какую-то теоретическую базу и не учитывать те же «тургеневские» изменения (а такого рода издания Фета время от времени предпринимаются), то и в этом случае работу по изданию нельзя осуществить полностью и последовательно. Именно по этой причине Б.Я. Бухштаб в 1959 г. отказался от частичного восстановления собственно фетовских текстов, проведенного им в 1937 г. (тогда для четырех десятков стихотворений была принята в качестве основной не поздняя, а ранняя редакция). Такая операция, действительно, «не обеспечивает вполне объективных результа-
тов»: в выборе основного текста «неизбежно сказывается вкус редактора», о чем мы уже писали выше. Но значит ли это, что мы должны следовать вкусовым симпатиям Тургенева, выступившего редактором Фета и, по признанию автора, частично «изувечившего» его стихи?
«Когда Тургенев редактировал стихотворения Фета. -констатировал В.Е. Холшевников, - он у четырнадцати стихотворений отрезал последние строфы - и читатели этого не заметили.»13 Но является ли в данном случае критерием «невнимание» современных поэту читателей?
Кажется, что текстологическое решение проблемы может быть достигнуто с учетом прецедента, предпринятого редакторами последнего академического собрания сочинений Пушкина, принявших в качестве основного текста по отношению к лицейским стихотворениям поэта не только последнюю авторскую редакцию (для лицейских стихотворений, переработанных при включении в прижизненные сборники Пушкина 1826 и 1829 гг.), но и их собственно «лицейскую» редакцию, отразившую иные художественные реалии и иную пушкинскую поэтическую логику. Подобным образом эта сложная эдиционная и текстологическая проблема может
быть решена и в данном случае.
* * *
Такое текстологическое решение во многом определяет и принципы расположения стихотворений в составе основного текста. Из трех возможных способов этого расположения (в хронологической последовательности, по сборникам или в соответствии с авторским списком, составленным незадолго до смерти) мы предпочитаем отталкиваться от «сборника». «Фет, - писал Б.Я. Бух-штаб, - не принадлежал к числу тех поэтов, для которых сборник -органическое целое, своеобразная художественная форма. Издание сборника не знаменовало у него завершения известного творческого периода.»14 Это утверждение кажется излишне категоричным: вряд ли следует «отделять» Фета от всех других поэтов: появление сборника в творческой эволюции любого поэта оказывается принципиальным и определяющим «рубежом», - почему же Фет здесь был каким-то «исключением»? Кроме того, оно не вполне согласуется с фактами.
В первый период своего лирического творчества - 18401860-е годы - Фет выпустил четыре книги стихов: «Лирический Пантеон» (1840) и три сборника под заглавием «Стихотворения» (1850, 1856, 1863). Каждая из этих книг была итогом определенного этапа творческой эволюции поэта: в «Лирическом Пантеоне» собраны стихи, характеризующие самые ранние творческие поиски Фета и обозначившие художественное самоопределение поэта. Сборник 1850 г. представил итог раннего (студенческого и начала «офицерского») этапа лирического развития поэта. Сборник 1856 г. отразил временную близость Фета к эстетическим установкам кружка «Современника» середины 50-х годов. Наконец, двухтомное собрание 1863 г. подвело итог раннему творчеству поэта, обобщив попытки его «лирической» деятельности и одновременно ознаменовав его временный отход от литературы.
В этих сборниках проявилась и «эволюция» симпатий самого Фета, и более общие явления: так, двухтомник 1863 г. был единственным из всех стихотворных собраний Фета, которое было предпринято не по инициативе и не на средства самого поэта, а заказано ему книгоиздателем (К. Т. Солдатенковым) и, таким образом, свидетельствовало о наступившей известности его поэтического имени и о «вхождении» его в «большую» русскую литературу.
Вместе с тем именно это издание (которое, будучи издано тиражом в 2400 экземпляров, расходилось среди читателей в течение 30 лет) Д.И. Писарев посоветовал продавать «пудами для оклеивания комнат под обои и для завертывания сальных свечей, мещерского сыра и копченой рыбы». Наблюдения критика были тем злее и обиднее, чем точнее соответствовали действительному положению вещей, сложившемуся в бурной атмосфере 60-х годов: «...г. Фет <...> сказал в прошлом 1863 году последнее прости своей литературной славе; он сам отпел, сам похоронил ее и сам поставил над свежею могилою величественный памятник, из-под которого покойница уже никогда не встанет; памятник этот состоит не из гранита и мрамора, а из печатной бумаги; воздвигнут он не в обширных сердцах благородных россиян, а в тесных кладовых весьма неблагодарных книгопродавцев; монумент этот будет, конечно, несокрушимее бронзы (aere perennius), потому что бронза продается и покупается, а стихотворения г. Фета, составляющие
вышеупомянутый монумент, в наше время уже не подвергаются этим неэстетическим операциям»15.
Но через четверть века отношение к этому старому фетов-скому собранию стихов принципиально изменилось: «Имя Фета выделилось<.. .> - вспоминал П.П. Перцов, - не столько по превосходству (еще мало сознаваемому) таланта, сколько в силу того специфического эстетизма, связанного с этим именем, который заставил некогда Тургенева изречь: "Кто не понимает Фета - не понимает поэзии". По крайней мере, мы, "начинающие", сознательно считали себя "фетышистами" и исповедовали "магометанский" тезис того же Тургенева: "Нет Фета, кроме Фета". Это не мешало, разумеется, весьма первоначальному, "зеленому" пониманию поэта, при котором "Вечерние огни" принимались лишь как новый вариант молодых стихов их автора, и на первый план во впечатлении и влиянии выдвигалось резюмирующее издание этих последних в двух томах 1863 г., тогда еще бывшее в продаже. Этот "Фет шестьдесят третьего года" и являлся недосягаемым образцом для подражания - своего рода идеалом поэта. <. > Теперь, когда имя Фета давно сделалось "классическим" и не вызывает вокруг себя никакого нервного волнения, трудно представить себе, каким "пререкаемым" являлось оно в то время и как способно было вызвать волнующие споры и разделять людей. Это имя одного из самых очевидных предшественников русского символизма само играло, можно сказать, символическую роль, и по тому выражению, с которым собеседник произносил это коротенькое, рубящее словечко: "Фет", - можно было в значительной степени разгадать его символ веры»16.
Поэзия Фета - явление историческое, которое было связано не только с поэтической судьбой и творческой личностью автора, но и с изменением «литературных мнений» эпохи. С этой точки зрения Фета необходимо представлять именно «по сборникам» -так, как представляли его читатели-современники. Это относится не только к выпускам «Вечерних огней», но и к первым четырем сборникам: они еще в большей степени отразили и перемену литературных увлечений Фета, и извивы идеологических полемик его эпохи.
Что представляет собою «последняя авторская воля» Фета? В январе 1893 г., через месяц после смерти поэта, его вдова
М.П. Шеншина в письме к К.Р. указывала: «Покойный муж мой думал издать полное собрание своих стихотворений, нынешним летом занимался разбором старых своих изданий, делал поправки, кое-что зачеркивал, и таким образом весь материал к этому изданию готов»17. Материалы, посланные К.Р., были впоследствии утрачены (библиотека К.Р. была в свое время продана, а сборники с последней правкой Фета, вероятно, ушли за рубеж, в «Международную книгу»), но сохранились два «списка» для предполагавшегося «обобщающего» издания: один писан рукой Вл.С. Соловьёва, другой - рукой секретарши Фета Е.В. Фёдоровой. Никаких пояснений насчет того, какой из списков является основным и является ли какой-нибудь из них окончательным, до нас не дошло.
Поэтому уже первый составитель посмертного издания лирических стихотворений Фета (1894) Н.Н. Страхов вынужден был, положив в основу издания какой-то из этих «планов», серьезно его откорректировать. Необходимую «корректировку» в этом направлении проводили в дальнейшем и Б. В. Никольский, и даже Б. Я. Бухштаб, хотя последний специально настаивал на невозможности проведения какой-либо значительной корректировки. Нам представляется, что считать этот весьма зыбкий «список 1892 г.» основой для композиции собрания его лирики невозможно.
На основе этого «списка» (точнее, на основе произвольной контаминации двух «списков») выделяется и «основное собрание» фетовской лирики, а за пределами этого «основного собрания» оказываются многие принципиально важные для поэта стихи, не говоря уже о переводах, принципиально значимых для фетовского творчества. Кроме того, при таком расположении нарушается авторская воля относительно распределения стихов по циклам. Так, цикл «К Офелии» в сборнике 1850 г. состоял из семи стихотворений, Тургенев сократил его до трех; в так называемом «основном собрании» из них оказалось четыре текста (а остальные, соответственно, ушли в «дополнительный» отдел). Почему? - на этот естественный в данном случае вопрос трудно дать какой-то разумный ответ. Если мы допускаем, что Фет сознательно хотел «очистить» этот цикл от «лишних» текстов, то с равным основанием можем допустить какую-либо «случайную» причину: престарелый автор в 1892 г. мог «забыть» или «недосмотреть» и т.д.
Во всяком случае, расценивать этот «список 1892 г.» как окончательное выражение «последней авторской воли» было бы неверным.
В связи с изложенным выше для расположения стихотворного материала в подготавливаемом собрании сочинений приняты следующие принципы.
1. Весь материал лирики Фета публикуется по прижизненным сборникам, подготовленным самим автором или при его ближайшем участии. Стихи, включавшиеся автором в несколько сборников, приводятся только в первом случае; в дальнейших указывается только место, в котором это стихотворение следовало в сборнике.
2. Для стихов Фета, имеющих две редакции (не всегда возникшие по желанию автора, хотя и одобренные им), принят принцип параллельного печатания обеих редакций в составе основного текста. Исключение сделано только для стихотворения «Соловей и Роза», написанного в 1840-е годы и значительно исправленного в 1880-е, представлявшего уже мировосприятие Фета позднего периода. Оно печаталось дважды: в составе сборника 1850 г. и в третьем выпуске «Вечерних огней» - в новой, значительно измененной редакции.
3. В тех случаях, когда речь идет о непринципиальной правке самого Фета, варианты ранней редакции приводятся в комментариях. Правка Фета, допускавшаяся им в разных изданиях переводов (например, переводов из Горация, издававшихся отдельным изданием в 1856 г. и включенных в измененном и откомментированном автором виде в собрание 1863 г.), учитывается лишь в отдельных, значимых для Фета, случаях; в остальных - приводится последняя авторская редакция.
4. Тексты произведений Фета печатаются по нормам современной орфографии и пунктуации с сохранением особенностей, характерных для индивидуального стиля автора. В этом отношении составители с благодарностью учли ту громадную работу по воссозданию эдиционных правил орфографии и пунктуации стихов Фета, которую проделал Б.Я. Бухштаб за 60 лет своей работы по изданию его стихотворений.
* * *
Иного типа трудности возникают при обращении к тем «отделам» творческого наследия Фета, которые традиционно воспринимались как «дополнительные». Так, Б.Я. Бухштаб в 1936 г. констатировал: «Переводческая деятельность Фета громадна». Еще бы не «громадна»: в оставленном поэтом переводческом багаже - почти вся римская поэзия, полный перевод «Фауста» Гёте, перевод главной книги А. Шопенгауэра «Мир как воля и представление», огромное число лирических стихотворений и поэм Гёте, Шиллера, Мицкевича, Гейне, А. де Мюссе, А. Шенье и других европейских поэтов. Однако, перечислив заслуги Фета-переводчика, исследователь высказал мнение о том, что его переводы вряд ли нуждаются в переиздании «иначе как в выборках в собрании сти-
^ 10
хотворений» поэта .
Именно так и была до последнего времени представлена эта сторона творчества Фета в выходивших изданиях его лирики. Лишь в последнее время сложившаяся традиция была нарушена: несколько глав из сочинения А. Шопенгауэра «Мир как воля и представление» в переводе Фета были включены в том избранных работ немецкого философа (1993). В 1998 г. в издательстве «Радуга» был переиздан «Юлий Цезарь» Шекспира в переводе Фета, в 2003 г. - «Антоний и Клеопатра». Одновременно наметилась и переоценка художественных достоинств фетовских переводов.
«Критика неизменно отрицательно отзывалась о его переводах, - пишет современный исследователь, - его переводческие принципы оценивались как неуместное экспериментаторство и обозначались неточным, допускающим многочисленные интерпретации термином "буквализм"»19. Между тем деятельность Фета-переводчика является неотъемлемой частью не только его творчества, но и всей истории русской переводной литературы, воссоздать которую в полном объеме еще предстоит. В своих по преимуществу поэтических переводах Фет оказался новатором, не до конца понятым современниками и не вполне оцененным позднейшими поколениями. Не менее важно то, что в процессе перевода поэтом были выработаны своеобразные принципы, сохраняющие актуальность для историков и теоретиков этого рода творчества.
Между тем переводы Фета при жизни автора были изданы далеко не полностью. Взявшийся на рубеже Х1Х-ХХ вв. за подготовку полного собрания стихотворений писателя Б.В. Никольский указал, что цель его состоит в том, чтобы дать «возможно полное собрание стихотворений Фета, как оригинальных, так и переводных, за исключением только из числа последних тех, которые уже вошли в состав отдельных изданий (переводы из древних, "Фауст" Гёте) или могут появиться, по своим значительным размерам, отдельными книжками». Сообщалось также, что издание «имеет в виду удовлетворить по возможности и взыскательным требованиям научной критики как относительно точности текста и полноты собрания, так и в отношении хронологических указаний». С этой целью, по утверждению издателя, «впервые был привлечен к делу весь печатный и весь доступный в настоящее время рукописный материал». Очевидно, К.Р. передал Никольскому хранившиеся у него рабочие тетради Фета и другие материалы20, впоследствии утраченные.
Издание Б.В. Никольского стало наиболее полным собранием, включившим (в составе третьего тома) поэтические переводы Фета, не издававшиеся в особых книгах. Более того, для ряда переводов оно оказалось единственным источником текстов, например, таких переводов Фета из Гёте, как «Лесной царь», «Паж и мельничиха», «Юноша и мельничный ручей» и др.: материалы, которыми пользовался издатель, были утрачены. Вместе с тем в найденных для нового издания материалах обнаруживаются не издававшиеся ранее тексты (например, не печатавшиеся ранее переводы из Га-физа).
Весьма любопытны и примечания, которыми Фет сопровождал почти все свои переводы. Они неизменно сохраняются в нашем издании.
Проза Фета, за немногими исключениями, имеет один источник текста - прижизненные публикации. При этом неизвестными остаются, например, заключительные очерки «Из-за границы»: их публикация была прекращена по инициативе редакции журнала «Современник». Фет вспоминал: «В книге Гербеля "Русские поэты" упомянуто, что в "Современнике" были напечатаны три статьи мои под заглавием: "Из-за границы. Путевые впечатления" <.> Последняя статья кончается выездом из Марселя, а
между тем я очень хорошо помню, с каким увлечением описывал я великолепную ночь на Средиземном море, а затем все впечатления Генуи, Ливорно, Пизы, Чиветта-Векии, Рима и Неаполя. Но, вероятно, все эти путевые впечатления не были напечатаны в "Современнике", куда были отправлены и где, вероятно, в редакции пропали». Действительно, И.И. Панаев решил не печатать их, о чем сообщал в письме В.П. Боткину 28 июня 1857 г.: «Теперь уже нельзя угощать публику безнаказанно между прочим письмами Фета и я не печатаю их»21.
«Деревенские» очерки, имевшие первоначальное авторское заглавие «Жизнь Степановки, или Лирическое хозяйство» (произвольно замененное редакцией журнала «Русский вестник» на «Заметки о вольнонаемном труде») тоже были «урезаны» М.Н. Катковым. Две последние серии этих очерков (вероятно, не завершающие всего цикла) Фет был вынужден публиковать во второстепенных журналах. А сравнительно малый объем статьи «Фамусов и Молчалин» (1885) дает основание предположить, что текст Фета был сокращен редакцией «Русского вестника». Это привело Фета к разрыву с журналом, о чем он вскользь писал в предисловии к третьему выпуску «Вечерних огней»: «.в 1885 г. мы сочли дальнее наше сотрудничество в "Русском вестнике" не-возможным.»22
Поэтому и проза Фета может быть представлена только с неизбежными «упущениями».
То же касается и эпистолярного наследия поэта. Многие из его писем раннего периода безвозвратно утрачены. А из позднейшей переписки сохранилось гораздо больше писем к Фету (тех же Тургенева или Л. Толстого), чем писем Фета к своим корреспондентам. Это не означает, что Фет меньше писал - просто он более заботился о сохранении писем друзей к нему, чем эти друзья.
Но дело не только в подобных - естественных для такого рода публикаций - трудностях, вроде трудности прочтения (у Фета был очень непростой почерк) или комментирования. Дело осложняется еще и тем, что даже при нынешнем уровне «опубликован-ности» эпистолярных текстов Фета они оказываются представленными односторонне.
Во всех предпринимавшихся ранее публикациях фетовских писем был принят принцип представления их «по адресатам»:
письма к И.И. Введенскому, письма к И.П. Борисову, к И. С. Тургеневу, к В.П. Боткину, к Л.Н. Толстому, к Н.Н. Страхову, к Я.П. Полонскому и т.п. Такой принцип (естественный на этапе «первых публикаций» по архивным источникам) не дает полной картины о его целостной эволюции и возможен только в случае презентации эпистолярной мысли Фета в хронологической последовательности.
Письма Фета во многих случаях являли собой развернутые трактаты и размышления по самым различным поводам: их введение в литературоведческий обиход позволяет реально представить этого замечательного и оригинального мыслителя, который в восприятии «эпохи реформ» был осознан «мотыльковым лириком». Но именно в своих эпистолярных рассуждениях поэт наиболее часто прибегал к излюбленным парадоксам, доказывая, например, бытийную основательность «самодуров» Островского («.всякий за 40 лет перевалившийся непустоцвет непременно самодур, начиная с Лютера, Кромвеля, Петра, Наполеона.») или привлекательность типа Фамусова в грибоедовской комедии («Я сам - Фамусов и горжусь этим»)23. Само осмысление фигуры этого чрезвычайно оригинального мыслителя без полного корпуса его писем попросту невозможно.
Тут возникает еще сложность. Фет в своих развернутых мемуарах дал беспрецедентную по масштабам публикацию реальных писем к нему своих современников (прежде всего - Тургенева, Боткина, Льва Толстого). Поскольку в письмах упоминались люди и факты, которые ко времени писания воспоминаний были еще живы и значимы, то Фет значительно сокращал эти письменные признания, иногда вычеркивал имена и давал субъективные комментарии. Эти же письма сохранились в своем настоящем виде. Но тогда каким образом представлять их, публикуя мемуары Фета?
И как вообще представлять в издании «письма к Фету»? Или -в отрывках - в комментарии? или - рядом с фетовскими письмами (как это сделано, например, в Большом академическом издании Пушкина)? или отдельными томами - благо сохранилось их еще больше, чем, собственно, писем Фета?
Можно перечислить еще многие проблемы, которые постоянно возникают перед группой исследователей, взявшихся за издание «полного» наследия Фета. Мы не можем гарантировать, что
решение их в каждом конкретном случае будет удовлетворительным. Но уверены, что в конечном счете эта работа не окажется напрасной.
Из письма Фета к К.Р. от 27 декабря 1886 // Фет А. Стихотворения. Проза. Письма. - М., 1988. - С. 320.
Баевский В.С. История русской поэзии. 1730-1980. Компендиум. - Смоленск, 1994. - С. 164; Кулешов В.И. История русской литературы XIX в. - М., 1997. -С. 514.
Там же. - С. 517. Образец «третьей позиции» см.: Сухих И.Н. Шеншин и Фет: Жизнь и стихи. - СПб., 1997.
См., напр.: Литературное наследство. Т. 103: А.А. Фет и его литературное окружение. Книга первая. - М.: ИМЛИ РАН, 2008. Всего в двух книгах фе-товского тома «Литнаследства» представлено около тысячи писем поэта и его корреспондентов - но это, в сущности, лишь «семь эпистолярных комплексов».
См.: Блок Г.П. Летопись жизни А.А. Фета (публ. Б.Я. Бухштаба) // А.А. Фет: Традиции и проблемы изучения: Сб. науч. трудов. - Курск, 1985. - С. 129180.
Мои воспоминания. 1848-1889. - М., 1890. - Ч. 1. - С. 134-135, 104-105. См.: НикольскийЮ.А. Материалы по Фету. 1. Исправление Тургеневым фе-товских «Стихотворений» 1850 г. // Русская мысль. - 1921. - Кн. 8-9. -С. 211-227. Кн. 10-12. - С. 248-262; Благой Д.Д. Из прошлого русской литературы: Тургенев - редактор Фета // Печать и революция. 1923. - Кн. 3. -С. 45-64; Колпакова Н.П. Из истории фетовского текста // Поэтика. Кн. 3. Временник Ин-та истории искусства. - М.-Л., 1927. - С. 168-187; Бух-штаб Б.Я. Судьба литературного наследства А.А. Фета // Литературное наследство. Т. 22-24. - М., 1935. - С. 561-602; БухштабБ.Я. Творческий труд Фета // Известия АН СССР. Серия лит-ры и яз. 1973. - № 1. - С. 3-14; Коше-лев В. О «тургеневской правке» поэтических текстов Афанасия Фета // Новое литературное обозрение. - 2001. - № 48. - С. 157-191. Основы текстологии. - М., 1962. - С. 303.
Панаева (Головачева) А.Я. Воспоминания. - М., 1986. - С. 202-203. См.: Скатов Н. Лирика Афанасия Фета (Истоки, метод, эволюция) // Скатов Н. Далекое и близкое: Литературно-критические очерки. - М., 1981. -С. 138-141.
См.: Бродский Н. Фет - редактор Тургенева // Звенья. Вып. 2. - М.-Л., 1933. -С. 469-479.
Бухштаб Б.Я. Судьба литературного наследства А. А. Фета. - С. 578. Холшевников В.Е. Анализ композиции лирического стихотворения // Анализ одного стихотворения: Межвуз. сб. - Л., 1985. - С. 33.
2
3
4
5
6
7
8
9
10
12
Бухштаб Б.Я. Судьба литературного наследства А.А. Фета. - С. 585. ПисаревД.И. Соч.: В 4 т. - М., 1955. - Т. 2. - С. 333.
Перцов П.П. Литературные воспоминания. 1890-1902 гг. - М., 2002. - С. 97. Цит. по: Бухштаб Б.Я. Судьба литературного наследства А.А. Фета. - С. 579. Там же. - С. 596.
Ачкасов А.В. Шекспир в переводе Фета в контексте русской переводческой школы середины XIX в. // Шекспир У. Антоний и Клеопатра. - М., 2003. -С. 160.
Фет А.А. Полн. собр. стих.: В 3 т. - СПб., 1901. - Т. 1. - С. Ш-1У; Садовский Б. Ледоход: Статьи и заметки. - Пг., 1916. - С. 185-187. Фет А.А. Мои вспоминания. Ч. 1. - С. 169; Тургенев и круг «Современника». -М.-Л., 1932. - С. 423.
См. об этом: Кошелев В.А. «Злоупотребление словом "идея"»: «Грибоедов-ская» статья Афанасия Фета // Грибоедов и Пушкин. Хмелитский сборник. Вып. 2. - Смоленск, 2000. - С. 154-155.
Литературное наследство. Т. 103. Кн. 1. - М., 2008. - С. 548 (из письма к Тургеневу); Фет А. Стихотворения. Проза. Письма. - М., 1988. - С. 384 (из письма к С.В. Энгельгардт).
20
21
22
23
