CC BY
356
УДК 128
Мясникова Людмила Анатольевна
доктор философских наук, профессор, проректор по научной работе Гуманитарного университета, г. Екатеринбург тел.: (904) 547-84-57
ПУТЕШЕСТВИЕ КАК ПУТЬ К СЕБЕ (ПО РОМАНУ Л.Н. ТОЛСТОГО «АННА КАРЕНИНА»)
Myasnikova Lyudmila Anatolyevna
Doctor of Philosophy, professor, vice rector for scientific work, Humanitarian University, Ekaterinburg tel.: (904) 547-84-57
JOURNEY AS A PATH TO ITSELF (BY THE NOVEL OF L.N. TOLSTOY “ANNA KARENINA”)
Аннотация:
В статье на основе анализа романа Л.Н. Толстого «Анна Каренина» рассматриваются разные виды путешествий и поездок как способы обретения подлинности своего «Я» и смысла жизни.
Ключевые слова:
путешествие, самоопределение, смысл жизни, Европа, Россия, город, деревня, цивилизация, натуральность, мужчина, женщина.
The summary:
In the article, based on the analysis of the novel of L.N. Tolstoy "Anna Karenina” the different kinds of the travel and journeys as a means of gaining authenticity of the "I” and the meaning of life are considered.
Keywords:
travel, self-determination, meaning of life, Europe, Russia, town, village, civilization, genuineness, male, female.
Путешествия, поездки, переезды в романах Л.Н. Толстого играют важную роль. Пожалуй, в «Анне Карениной» их больше, чем в других романах. Л.Н. Толстой - не просто великий писатель, он - большой русский философ экзистенциально-романтической направленности. Одна из главных тем его творчества -поиск своего подлинного «Я», смысла своей жизни. Одним из способов обретения своего «Я» являются путешествия, поездки.
Наверное, неспешная езда в коляске или в вагоне поезда способствовала рефлексии, размышлению о себе. В наш динамичный век, с его уплотненным временем (за 2-3 часа можно из одной страны перелететь в другую, за половину суток оказаться на другом конце земного шара) вряд ли можно сосредоточиться, поразмыслить столь же скрупулезно, как герои романа. Вспомним князя Андрея в «Войне и мире», его поездки мимо дуба и мысли о жизни и о себе. Или Дарью Александровну в «Анне Карениной»: «Дома ей, за заботами о детях, никогда не бывало времени думать. Зато теперь, на этом четырехчасовом переезде <имеется в виду поездка из имения Левина и Кити в имение Вронского к Анне>, все прежде задержанные мысли вдруг столпились в ее голове, и она передумала всю свою жизнь, как никогда прежде, и с самых разных сторон». Путешествие, поездка были не только перемещением, но и условием саморе-флексии. Внешнее и внутреннее путешествие тесно сплетались.
Все поездки в романе можно условно разделить на несколько видов:
- перемещения между столицами (Москва - Петербург и наоборот);
- поездки из России в Европу и обратно;
- поездки из города в деревню, из деревни в город (сюда же можно отнести «поездки на природу»);
- переезды из дома в дом, из дома в свет (в театр, на скачки, в клубы и т.п.).
Они совершаются в вагонах поезда, в колясках, верхом.
Каждая выделенная разновидность поездки имеет свои смыслы, свою символику и особым образом ведет к себе или уводит от себя.
Не случайно первыми названы путешествия из столицы в столицу. При всей родственности российских столиц («половина Москвы и Питера были родня и приятели»), они различны и несут разный смысл. Эти два главных пункта российской цивилизации, связанные железной дорогой - полюсы одной оси. Петербург - европейская столица России, «окно в Европу». Петербург задает тон и правила. Г. Гачев совершенно справедливо отмечал, что русские всегда ориентируются на Европу, на Запад как на центр. А Россия - край, страна (сторона). Россия на краю цивилизации: «и совсем не в мире мы, а где-то / на задворках мира средь теней» (Н. Гумилев) или «среди немыслимых побед цивилизации мы одиноки, как карась в канализации» (И. Губерман).
Просвещение России европейским рационализмом, западным силлогизмом, провозглашенное Н.Я. Чаадаевым, осуществляется через Петербург. Петербург - мужское, западное, либеральное, рациональное, цивилизованное. Москва - женское, стихийное, нутряное (внутреннее для России).
Петербург задает тон и правила, он же их и нарушает. Жизнь в Петербурге существенно отличается от жизни в Москве. Степан Аркадьевич едет в Петербург по делам, но, главным образом, «освежиться» после «московской затхлости». «Москва, несмотря на свои cafes chantants и омнибусы, была все-таки стоячее болото». В Петербурге же «именно жили, а не прозябали, как в Москве». Условности света, жена, дети, служба, необходимость зарабатывать деньги, ответственность перед другими - все отпадает в Петербурге. Поездки из Петербурга в Москву и из Москвы - в Петербург - это метания между естеством, традицией, душой и цивилизацией, условностью, рациональностью, практичностью. Кто где себя находит или теряет.
Степан Аркадьевич именно в Петербурге чувствует себя молодым, полным сил, энергии. Анне же с ее женским естеством, чуждым рациональности, расчету, притворству нет места в Петербурге: ее отринет свет, Каренин отлучит ее от сына.
Символом индустриальной техногенной цивилизации, подминающей под себя традиционный уклад русской жизни, является жизненная дорога. Для Л.Н. Толстого, с его увлечением Ж.-Ж. Руссо, цивилизация предстает опасной, корежащей человеческую сущность силой. Дискурс при описании железной дороги настолько ярок, точен, что не нужно читать между строк: «Вдали уже свистел паровоз. Через несколько минут платформа задрожала, и, пыхтя сбиваемым к нему от мороза паром, прокатился паровоз с медленно и мерно нагибающимся и растягивающимся рычагом среднего колеса и с кланяющимся, обвязанным заиндевелым машинистом; а за тендером, все медленнее и более потрясая платформу, стал проходить вагон с багажом и с визжащей собакой; наконец, подрагивая перед остановкой, подошли пассажирские вагоны».
Железная дорога и паровоз - символ не только цивилизации, но и судьбы. Через смерть сторожа под колесами поезда Л.Н. Толстой проставляет метки и знаки судьбы. Гибель ждет не только Анну, «бабьей душе России» (Н. Бердяев) тоже угрожает гибель под напором цивилизации. Продолжением «нарратива судьбы» является и отъезд Анны из Москвы в Петербург. Чтение любовного романа в полузабытьи, где Анна почти путает себя с героиней; полусон-полуявь - страшный старик, грызущий что-то в стене, старушка, наполнившая пространство черным облаком; «потом что-то страшно заскрипело, застучало, как будто раздавили кого-то, потом красный огонь ослепил глаза, и потом все закрылось стеной». Дискурс сродни самым мрачным, мистическим произведениям романтиков!
Противостоит цивилизации природа.
«Схватка» цивилизации и природы ярко представлена в дискурсе Л.Н. Толстого. Из жуткого морока полусна-полуяви в вагоне поезда Анна стремиться вырваться наружу, а там - «страшная буря рвалась и свистела между колесами вагонов». Буря то затихает, то налетает вновь, противостоять ей нельзя.
Метель, буря - стихия мороза и ветра, - архетипические символы России, воспетые многими поэтами, писателями, композиторами. Опасность, неизбежность, но русскому человеку в этой стихии жить. Анна зажата между стихией природы и стихией цивилизации.
Ни в городе, ни в деревне она себя не найдет. Ее точка опоры - Вронский, который является посреди «страшной бури». При его появлении «весь ужас метели показался ей еще более прекрасен». Анна испугана и счастлива. Она подчиняется природной стихии и мужчине. Вронский же «чувствовал себя царем», «он чувствовал, что все его доселе распущенные, разбросанные силы были собраны в одно и с страшною энергией были направлены к одной блаженной цели».
Эта ипостась самоопределения женщины через мужчину еще ярче проявится в других видах путешествий.
Второй разновидностью путешествий являются поездки заграницу и возвращение в Россию. Питер - все же, только «окно в Европу», а есть и сама Европа. Зачем же люди едут из России в Европу? И куда именно?
Во-первых, едут «лечить расстройства» на воды в Германию. Германия сразу все приводила в порядок, «кристаллизовала». Щербацкие везут на воды Кити, чтобы поправить ее здоровье, подорванное разбитыми любовными мечтаниями и надеждами, причем не только «водами», но и размеренным порядком жизни. Действительно, сразу по-приезду для Щербацких «твердо установились определенные пути жизни, из которых нельзя было выйти». Но эта жизнь не втягивает в себя русского человека («Кити стало очень скучно»), он становится наблюдателем, а не участником жизни. Если же включается в жизнь, то происходит «позор и срам» (скандал Николая Левина с доктором», поэтому «одного боишься - это встретиться с русскими за границей»). Второй вариант «включенности в жизнь» - ситуация Вареньки. Вроде бы Варенька именно там нашла себя и обрела смысл жизни в самоотвержении, в служении другим, в частности мадам Шталь. В действительности, «печальное счастье» Вареньки, скорее в том, что, человек, которого она любила, женившийся на другой, живет недалеко, и она может видеть его каждый день. Варенька живет в Германии деятельно, но источник ее деятельности, все же в душе, в любви. Глядя на Вареньку, Кити в Европе открыла, «что, кроме жизни инстинктивной, которой до сих пор отдавалась Кити, была жизнь духовная... На Вареньке она поняла, что стоит только забыть себя и любить других, и будешь спокойна, счастлива, прекрасна». Но ведь «забыть себя», значит отказаться от своего я, от своей природы и сущности. Отказ же от своего я ведет к притворству, неестественности. «Духовность» мадам Шталь, восхищавшая Кити, оказалась притворством и эгоизмом коротконогой женщины, «которая лежит, потому что дурно сложена, и мучает безответную Вареньку за то, что та не так подвертывает ей плед». Варенька «счастлива», так как безответна и потеряла свое Я. Она и в России побоится обрести женское счастье, отвлекаясь от себя на других, не позволит пробудиться любви. Для Л.Н. Толстого Варенька, как и Соня из «Войны и мира», недоженщины, их служение, предавшее свое естество, неправильное.
Отношение к Европе русского человека двояко: «Княжна (Щербацкая) находила все прекрасным и, несмотря на свое твердое положение в русском обществе, старалась за границей походить на европейскую даму, чем она не была, - потому что она была русская барыня, и потому притворялась, что ей было отчасти неловко». «Князь же, напротив, находил за границей все скверным, тяготился европейской жизнью, держался своих русских привычек и нарочно старался выказать себя за границей меньшим европейцем, чем он был в действительности». Здоровый, энергичный, живой князь Щербацкий среди «уныло двигающихся мертвецов» «испытывал почти чувство человека неодетого в обществе». «Скандал и позор» происходят с русскими за границей из-за столкновения естества с порядком цивильности. Русские люди не вписываются в европейский порядок, «оттого, что все притворство! Притворство! Притворство!...» Для чего притворство? «Чтобы казаться лучше перед людьми, перед собой, перед богом, всех обмануть».
Гофмановский Крошка Цахес возможен прежде всего в Германии, и едущие туда тоже превращаются в Крошку Цахеса! Как спасти себя? Как Кити: «Нет, теперь я уж не поддамся на это. Быть дурной, но по крайней мере не лживою, не обманщицей». И ее вывод - «Я не могу иначе жить, как по сердцу, а вы
живете по правилам». И из упорядоченной, окультуренной природы Германии ей «поскорее захотелось на свежий воздух, в Россию, в Ергушево».
Путешествие в Европу нужно, чтобы понять отличие русских от европейцев, через иное найти свое, себя.
Европа - проявление романо-германского духа, как подчеркивали О. Шпенглер, Н.В. Данилевский. Возможно поэтому, помимо Германии Л.Н. Толстой направляет своих героев в путешествие по Италии. Впрочем, возможно и здесь - дань романтизму. Но романтизму несколько иного толка. Если в Германию едут «на воды», то в Италию - в колыбель культуры, искусства, свободы. Искусство, творчество, свобода, самореализация личности - любимые темы романтиков. Италия с ее культурой, ставшей «почти природой», сросшаяся с природой как бы создана для художников, романтиков и влюбленных. Именно туда едут Анна и Вронский. «Анна в этот первый период своего освобождения и выздоровления чувствовала себя непростительно счастливою и полною радости жизни». Она за границей проснулась от прежних невзгод, как от горячечного сна, ибо проснулась с Вронским. Она поглощена Вронским. «Ее восхищение перед ним часто пугало ее самое: она искала и не могла найти в нем ничего не прекрасного. Она не смела показать ему своего ничтожества перед ним».
Приятная жизнь в Италии обеспечивалась и тем, что избегая общества соотечественников, Анна и Алексей Вронский «не ставили себя в фальшивое положение и везде встречали людей, которые притворялись, что вполне понимали их взаимное положение гораздо лучше, чем они сами понимали его». Вронский, несмотря на приятности жизни в Италии, «не был вполне счастлив». Встреча с соотечественником (с Голенищевым) показала, что он «сам не знал, как ему было скучно». «Осматривание достопримечательностей не имело для него, как для русского и умного человека, той необъяснимой значительности, которую умеют приписывать этому делу англичане», занятия рисованием тоже оказались не делом, а безделицей. Романтика Италии тоже оказывается чарами, иллюзией, обманом, как и искусство в целом. И «старый, запущенный палаццо с высокими лепными плафонами и фресками на стенах, с мозаичными полами, с тяжелыми желтыми штофными гардинами на высоких окнах, с вазами на консолях и каминах, с резными дверями и мрачными залами, увешанными картинами», поначалу очаровавший Вронского, оказывается серым, грязноватым, с пятнами на гардинах, с трещинами на полу, отбитой штукатуркой на карнизах Прельщение ушло. Попытка русского помещика, егермейстера без службы, поиграть роль художника, любителя и покровителя искусств, который отрекается от света ради любимой женщины, не удалась.
Не только Вронский чувствует неподлинность, искусственность жизни в Италии. Художник Михайлов через русских (Анну и Алексея) обнаруживает неподлинность и подражательность своего творения: «самое дорогое ему лицо Христа, средоточие картины, доставившее ему такой восторг при своем открытии, все было потеряно для него, когда он взглянул на картину их глазами! Он видел... повторение тех бесконечных Христов Тициана, Рафаэля, Рубенса и тех же воинов Пилата. Все это было пошло, бедно и старо и даже дурно написано - пестро и слабо». По-настоящему удается ему портрет Анны, ибо она естественна и жизненна. Когда прельщение искусства, искусственного, симулякры Италии проходят, надо возвращаться к себе, на родину, в Россию.
Где же то место, где обретается смысл жизни, своя подлинность и истина?
Безусловно, для Л.Н. Толстого это деревня: путешествия из города в деревню, как и «в природу» -наиболее значимые с точки зрения внутреннего путешествия и пути к себе для великого писателя и философа. Место неиспорченного дикаря Ж.-Ж. Руссо Л.Н. Толстой отдает крестьянам. Через общение с ними, через единство в процессе сельских занятий даже просто через жизнь в деревне обретается смысл. Но не все к этому готовы и способны открыть истину как естественное бытие.
В частности, Анна и Вронский, казалось бы, способны обрести гармоничное существование в деревне. В своем имении Алексей Вронский затевает просвещенческие нововведения, строит больницу, дома для служащих, с интересом уходит в эту деятельность, Анна помогает ему, она вроде бы счастлива, естественна. Она никому ничего не хочет доказывать, а просто жить. Тем не менее имение Вронского не типично для русской деревни, оно полно «изобилия и щегольства» и «новой европейской роскоши». Общество, собирающееся в имении, все же не настоящее. Например, Тушкевич - человек из людей приятный, если их «принимать за то, чем они хотят казаться». Алексею нужно развлечение и публика, поэтому Анна дорожит всем этим обществом: «надо, чтобы у нас было оживленно и весело и чтоб Алексей не желал ничего нового». Долли, приехавшей к золовке, неловко среди этих чужих случайных людей, Дарья Александровна замечает в Анне новую привычку - щуриться «точно она на всю свою жизнь щурится, чтобы не все видеть». Ненатуральность, притворство - вот, что открывает и чувствует Долли в Воздвиженском. Да и Анна чувствует неестественное положение: «какая жена, раба, может быть до такой степени рабой, как я, в моем положении?.. я несчастлива». Беременность, роды, дети, то от чего тупела и дурнела Долли и от чего отказывается Анна, после осознания «положения Анны», кажутся Дарье Александровне самым главным, смыслом ее жизни, все остальное - «игрой на театре», потому она и спешит вон, домой, к детям. Кучер, с которым она ездила в Воздвиженское, подтвердит ее ощущение, ему в доме Вронского и Анны «скучно что-то показалось».
И Вронский долго этого, лишь кажущегося естественным, состояния не выдержит - уедет в город.
Общественное собрание, выборы, клубы для Алексея Вронского - своя среда, где ему комфортно, где его по достоинству оценивают, признают, с ним считаются. «Невинное веселье выборов» или «мрачная тяжелая любовь» - между ними ему определяться. Своя среда - городской мир - и для Степана Аркадьевича. А вот Константин Левин (alter-ego Л.Н. Толстого) всего этого не понимает. Попытка отдохнуть в клубе, а затем в обществе Анны развлекла его, но затем стало стыдно. В городе он себя теряет. В имении за сельскими заботами ему проще, естественней, «натуральней».
«Натуральность» - ключевое слово Л.Н. Толстого. Естественная, живая Анна все более теряет эту «натуральность», теряет себя и губит себя. Вронский, свобода которого связывается узами «мрачной» тяжелой любви, который эгоистично по-мужски отстаивает право делать, что хочется, идти, куда хочется и строго наставлять Анну, тоже губит себя и ее. Отношения Вронского - Анны в описании Л.Н. Толстого могли бы быть прекрасной иллюстрацией к размышлениям Ж.-П. Сартра о садомазохистской сущности любви, о ее глубокой парадоксальности. Для Сартра бытие-с-другим изначально конфликтно. Для самоопределения необходим «взгляд другого», именно под взглядом другого объективируется мое Я. Чтобы постоянно подтверждать свое объективное существование мне нужен этот другой, я не могу существовать без него. Я пытаюсь раздвинуть границы своего бытия через присвоение инаковости другого. Но при этом я невольно присваиваю его инаковость, отказываю в праве быть иным. Однако, присвоив иного, Я лишаюсь основы, опоры своего бытия. Любовь не хочет порабощения и принуждения. Другой свободно должен выбирать меня пределом своего бытия, центром, абсолютом, непревосходимой величиной. Вот эта парадоксальность: «свободно должен». К любви нельзя принудить, надо, чтобы другой хотел сделать меня избранником. Для этого приходиться соблазнять другого, выступать для другого «чарующим объектом». Но чары легко рассеиваются. Отсюда вечная неудовлетворенность любящих, недостижимость идеала. Когда пары рушатся, любовь умирает и каждый «избранник» падает с непревосходимого пьедестала. Это мучительно больно.
«Чего поел ты?
Чего так бледен?
Поел я пепла
Огней любви». (К. Бальмонт)
Находит ли Л.Н. Толстой выход из этой сложной ситуации? Как обрести, а не потерять себя? Как обрести смысл своего бытия? По отношению к женщинам автор романа находит достаточно простое и предсказуемое решение.
Для Л.Н. Толстого, в соответствии с духом его времени, женщина определяется через мужчину. Для него, как и для Отто Вейнингера, женщина - «вещь мужчины» или «вещь ребенка» [1]. Сама по себе женщина не является личностью, она, прежде всего, тело, ее назначение - служить мужчине и рожать детей. Долли - «женщина мать», она «вещь ребенка». Кити и Анна мечутся в поисках себя между мужчиной и ребенком. Анна отказывается от себя - матери (с болью отрывается от сына, не привязывается к дочери, делает все, чтобы не рожать больше детей), она все более и более делается «вещью мужчины». Кити наоборот движется к себе-матери.
Анна - «новая женщина». Она заражена цивилизацией, Петербургом. Свобода светской жизни, где люди «наслаждаются жизнью», уводит ее от «истинного-естинного» - рожать и воспитывать детей. Дарья Александровна частично тоже очаровывается феминистскими настроениями. «Да и вообще, - думала Дарья Александровна, оглянувшись на всю свою жизнь за эти пятнадцать лет замужества, - беременность, тошнота, тупость ума, равнодушие ко всему и, главное, безобразие... Роды, страдания, безобразные страдания, эта последняя минута. потом кормление, эти бессонные ночи, эти боли страшные. Потом болезни детей, этот страх вечный, потом воспитание, гадкие наклонности. учение, латынь - все это так неприятно и трудно. И все это зачем? Что будет из всего этого? То, что я, не имея ни минуты покоя, то беременная, то кормящая, вечно сердитая, ворчливая, сама измученная и других мучающая, противная мужу, проживу свою жизнь, и вырастут несчастные, дурно воспитанные и нищие дети. Ну да если предположим самое счастливое: дети не будут больше умирать, и я кое-как воспитаю их. В самом лучшем случае они только не будут негодяи. Вот и все, что я могу желать. Из-за всего этого столько мучений, трудов. Загублена вся жизнь!»
Но затем, увидев действительное положение Анны, Долли утверждается в своем призвании быть матерью.
Итак, «однобокая» принадлежность женщины не ведет к гармонии и счастью. Анна, растворяясь во Вронском, теряет и губит себя. Вывод - мало быть «вещью мужчины». Долли тоже не совсем счастлива, отказавшись от того, что не является «очаровательным объектом» для мужа, а оправдывает свое бытие рождением и воспитанием детей. Но все-таки она более «натуральна», она следует природному назначению женщины - рожать детей. Варенька - «ни то, ни се», она - недоженщина. Кити находит себя, став женой и матерью, в заботе о муже и ребенке обретает свое Я и смысл бытия.
Другое дело мужчина. Он - личность, моральное существо, субъект. Трудным внутренним путем приходит он к пониманию смысла своего существования. К. Левин чувствует, что «без знания того, что я такое и зачем я здесь, нельзя жить. А знать я этого не могу, следовательно, нельзя жить. но Левин не застрелился, не повесился и продолжал жить». Он не думает о великих свершениях или всеобщем благе. Например, «славянский вопрос» и помощь «братьям славянам» в войне с Турцией кажется ему делом неестественным и неправильным, потому что война - кровь, смерть и мерзость. Он не верит в «общенародный порыв»: на войну добровольцами идут люди, «потерявшие общественное положение», готовые сбиться в шайку или отчаявшиеся (как Вронский). Он просто заботиться о семье, о ближних, трудиться на земле, все глубже и глубже «врезываясь» в нее. Он знает, что и как делать. «Скосить и сжать рожь и овес и свезти, закосить луга, передвоить пар, обмолотить семена и посеять озимые», он делает то, что всегда в рабочую пору каждый год на Руси делают деревенские люди. И когда он не спрашивает о смысле жизни, а просто делает дело, то словно бы и знает, в чем смысл. Если бы Л.Н. Толстой остановился на этом ответе: смысла жизни либо нет, либо его нам не понять, поэтому просто живи и делай свое дело, он бы просто подражал Руссо, либо предуготовил ответ А. Камю: жизнь человека в мире абсурдна, знай об абсурде и живи, делай свое дело.
Но Л.Н. Толстой - русский мыслитель. Он не может жить без смысла, надо найти смысл жизни, тогда найдешь и истинное самобытие. Этот смысл К. Левину открывает простой мужик: «люди разные; один человек только для нужды своей живет, только брюхо набивает, а Фоканыч - праведный старик. Он для души живет». Смысл в том, чтобы «не для нужд своих жить, а для бога». Ответ на вопрос: «Для чего жить?» - дает не умствование, а жизнь. «Плутовство ума» запутывает человека. Надо верить в бога и в добро как единственное назначение человека.
Открыв эту данную человеку истину Левин (Л.Н. Толстой через своего героя) телесную силу дополняет духовной силой. Очевидным проявлением божества являются «законы добра, которые явлены миру откровением, и которые я чувствую в себе, и в признании которых я не то, что соединяюсь, а волею-неволею соединен с другими людьми в одно общество верующих, которое называют церковью». И церковь эта включает и христиан, и евреев, и магометан, и конфуцианцев, и буддистов. Всеобщее божество, непостижимое разумом, но знание которого дано через жизнь, простую природную и человеческую. Ответ этот обретается через многие поездки, размышления, переживания, маленькие открытия, обретаемые через крестьян, через лакеев, через охоту, через природу.
Роман Л.Н. Толстого - не роман об Анне, которая любила, да не выдержала мучения светом и парадоксами любви. Это роман о внутреннем пути, внутреннем путешествии в поисках себя и смысла своего бытия. Для Л.Н. Толстого духовность - не умственно-рациональная сфера, она сращена с жизнью. Поэтому внешнее путешествие необходимо как условие внутреннего поиска. Нет для человека духа без телесно-природного бытия. Но телесно-природное бытие с забвением бога превращается в жизнь для нужды, в неподлинную жизнь. Тело, душа, дух - триединая природа человека. Забвение каждой ипостаси разрушительно.
Ссылки: References (transliterated):
1. Вейнингер О. Пол характер. Мужчина и женщина в мире 1. Veyninger O. Pol kharakter. Muzhchina i zhenshchina v mire
страстей и эротики // Последние слова. Пол и характер: strastey i erotiki // Poslednie slova. Pol i kharakter: collection /
сборник / пер. с нем. Мн., 1997. transl. from German. Mn., 1997.
