CC BY
42
В 'Ю. Козмин
Пушкинское «Михайловское»: ноябрь 1917 — февраль 1918 гг.
В силу ряда объективных и субъективных причин события февраля 1918 г., когда в результате поджога было уничтожено пушкинское Михайловское, до сих пор слабо освещено как в научной, так и популярной литературе. Не коснулся этой темы в своих произведениях директор Пушкинского Заповедника С. С. Гейченко. Другой знаток «михайловской пушкинианы» А. М. Гордин только в 1989 г. в последнем прижизненном издании книги «Пушкин в Михайловском» обозначил лишь дату уничтожения «Дома», аккуратно избежав при этом несвоевременных комментариев: «В 1918 году, когда горели все помещичьи усадьбы в округе, погибли дома в Тригорском, Петровском и отстроенный В. А. Щуко дом в Михайловском»1. Подробнее события 1917-1918 гг. нашли отражение в книге «Пушкинские Горы» А. М. Савыгина: «Антисоветские элементы спровоцировали поджог помещичьих усадеб. Был пущен слух, что из Петрограда пришла грамота — барские гнезда разорять всюду и беспощадно. Пожары перекинулись и на Во-роничскую волость. В ночь с 18 на 19 февраля малочисленная красногвардейская охрана Михайловского, Тригорского и Петровского была уничтожена. Милиционеры и жители пытались дать отпор погромщикам, но не смогли. Тригорское и Петровское были сожжены полностью, в Михайловском сгорел восстановленный в 1911 году дом Пушкиных. Домик няни и остальные здания удалось отстоять. Большую помощь в этом оказали прибывшие из Пскова красногвардейцы. Погромщики были пойманы и преданы суду»2. К сожалению, в книге отсутствуют цитаты и ссылки на документы, поэтому читателю приходится довольствоваться авторским
Козмин Вячеслав Юрьевич — кандидат филоло-шических наук, зав. отделом «Пушкинская деревня» Музея-заповедника А. С. Пушкина «Михайловское».
пересказом исторических фактов. Впрочем, неизбежно возникающий в подобного рода популярной краеведческой литературе обобщающий и субъективный характер изложения, в данном случае связан не с авторской манерой изложения, а с целым рядом существовавших в советское время идеологических «табу».
В 1994 г. на волне перестройки вышла в свет книга С. Д. Яковлева «Пред солнцем бессмертным ума...». Содержание этой работы целиком посвящено истории создания Пушкинского Заповедника, и значительное место в ней уделено рассматриваемому нами периоду. Автор на основе большого массива документов приходит к выводу о том, что сожгли Михайловское местные крестьяне: «...Словно в страшном сне встает февраль 1918 года. На Псковщине дикие слухи будоражили жителей Святых Гор. Ярость к тем, кто живет иначе, чем они, стремление поживиться за счет других, клич «грабь награбленное» отзывался в опьяненных мозгах местных крестьян»3. Однако ниже автор, высказывает искреннее недоумение: «Парадоксально, что крестьяне, которые менее года до описываемых событий хотели организовать в Михайловском Всероссийский университет, через несколько месяцев участвовали в уничтожении этой усадьбы»4. В итоге, в подтексте выводов исследователя, обнаружившего отсутствие логики в действиях крестьян ХХ века, явственно проступают контуры сентенции, высказанной А. С. Пушкиным в повести «Капитанская дочка»: «Правление было повсюду прекращено: помещики укрывались по лесам. Шайки разбойников злодействовали повсюду; начальники отдельных отрядов самовластно наказывали и миловали; состояние всего обширного края, где свирепствовал пожар, было ужасно... Не приведи бог видеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный!»5. Однако прямые аналогии
между художественным произведением и документом вряд ли возможны, тем более, что государственный переворот 1917 г. имел ряд принципиальных отличий от бунтов Пугачева и Разина.
На данное время существуют две главные версии причин уничтожения пушкинской усадьбы. Первая, высказанная А. М. Са-выгиным, допускает наличие элемента провокации со стороны неких «антисоветских элементов». Вторая, «мистическая», базируется на идее стихийной спонтанности и бессмысленности русского бунта, универсальной для всех периодов исторического развития российской государственности. Свод имеющихся по данной теме публикаций и архивных документов дает основания для выдвижения еще одной версии тех событий: драматичных, трагедийных и даже отчасти криминально-детективных.
Анализируя факты и свидетельства, нельзя не обратить внимания на «странные сближения» между актом сожжения «Дома поэта» в 1918 г. и, казалось бы, случайным пожаром, случившимся в Михайловском 23 июля 1908 г. В результате был уничтожен дом, построенный сыном поэта Г. А. Пушкиным в середине XIX в. на месте того дома, в котором в свою очередь жил А. С. Пушкин. Тогдашний «попечитель по заведыванию имением Михайловским» барон Г. В. Розен причины произошедшего в ходе ремонтных работ возгорания, объяснял «халатностью» плотника и штукатура, устроивших «кутеж» в доме. В то же время материально ответственное лицо, каковым и являлся попечитель, возможно, вполне искренне недоумевал и огорчался по поводу слухов, распространившихся в связи с утратой дорогостоящего объекта: «Говорят, что дом был подожжен; но при этом не выясняют смысла и выгоды для поджигателя, были даже указания, что дом зажег плотник совместно с управляющим, чтобы продлить работу по ремонту построек, но, разумеется, невозможно допустить, чтобы управляющий рисковал собственным имуществом и жизнью семьи для каких-то совершенно непонятных выгод»6. В то же время на первых страницах своего дневника В. В. Тимофеева (Починковская) фиксирует полученные от свидетелей ремонтных работ
сведения, вполне здраво объясняющие причины уничтожения постройки: «Старый дом сожгли, чтобы скрыть расхищения. Сожгут и этот, когда наворуют как следует... Лес вырубают по приказанию попечителя и по реке сплавляют к нему в Васильевское, и т. д., и т. д. — Все это пришлось мне выслушать в первый же вечер, когда я вышла погулять в цветник, от одной из учительниц» (16 июля 1911 г.)7. Это «пророчество» относится к макету дома поэта, выстроенного 1911 г. О том, что сельская учительница вольно или невольно оказалась в роли оракула, свидетельствуют документы эпохи смуты и беззакония, воцарившиеся в переходное время в пушкинском Михайловском.
После шести лет, проведенных в Михайловском в колонии литераторов, в конце декабря 1917 г. В. В. Тимофеева покинула Михайловское и поселилась в доме священника Александра на городище Воронич. Поэтому, кто и как поджигал Михайловское, она не могла знать: «Под вечер вижу в окно новое зарево. И вон там, вправо над лесом — большое и яркое. «Зажгли Зуёво! — снова возвещают мне. — Чтобы не ездили туда и не вспоминали.» (19 февраля 1918 г.) Только через два дня она добралась до пушкинской усадьбы, где стала свидетелем последствий недавнего погрома: «Издалека завидела, как двое мужиков и баба вывозят кирпич и железо с обуглившихся развалин «Дома-Музея» <...> Ничего не пощадили и тут: рамы, печи, обшивка стен, старинные толстые двери, заслонки, задвижки, замки — все было обобрано уже дочиста. Со стороны луга, занесенного теперь сугробами снега, изборожденного полозьями дровней, на которых вывозилось награбленное, стояло у домика двое — совсем пожилой мужик и совсем юный парень — и оба, не отрываясь, смотрели в зияющую впадину выломанного окна, как бы соображая, чем тут можно будет еще поживиться» (21 февраля 1918 г.). Этим припозднившимся «экспроприаторам» достались только крохи былого пиршества: кирпич да железо. Главная добыча досталась, по-видимому, другим. Ранее 18 февраля Варвара Васильевна стала свидетелем прелюдии уничтожения помещичьего дома Шелгуновых, находившегося напротив Тригорского: «Грабят Дериглазово.
Утром была там случайной свидетельницей. При мне и началось. Кучки парней и мужиков рассыпались по саду в направлении к дому. Кучка девок и баб, пересмеиваясь, толпились у открытых настежь ворот. Две или три пустые телеги стояли подле них — в ожидании. Из семейной выносили пожитки рабочих и укладывают на дровни. Знакомая мне «боль-шуха» Шелгуновых охала и вздыхала. «Что это у вас тут?» — спрашиваю её. «Охтинь-ки, барынька, село к нам грабить пришли. Ночью зажигать будут» (18 февраля 1918 г.). Вечером того же дня и, по логике, теми же людьми было разграблено и сожжено Три-горское: «Вбегает с воплем старая служанка Софьи Борисовны (баронессы Вревской) и кричит на весь дом: «Грабят ведь нас! Зажигать начинают!»(18 февраля 1918 г.). Описание разграбления и уничтожения усадеб Дериглазово, Петровское, Михайловское содержится также в воспоминаниях Веры Дмитриевны Шелгуновой (в замужестве — Лачи-ной): «17 февраля 1918 г. рано утром к сестре моей, жившей в Петровском, прибежали сказать, что толпы людей, одетых в солдатское платье, громят соседние имения, лежащие по большой дороге от города Острова. Сказали, что Голубово — имение барона Вревского, сына Евпраксии Ник. Вревской — Алексан-дрово, тоже имение другого брата, бар. Вревского, Васильевское — Корсакова, Вече — Карпова, горят...
Следующее имение было наше Дери-глазово. Она бросилась туда, но застала уже картину полного погрома: рояль выкинут из окна, все разбито, исковеркано. В столовой на полу раскладывают костер. Не помня себя, она бросилась тушить его, но тут кто-то, ударив ее по голове, выкинул ее из окна, и в себя она пришла, когда весь дом пылал. Тогда она побежала в Петровское, где застала ту же картину: так же выкинут из окна рояль, так же пылает дом. И старушка, владелица имения К. Ф. Княжевич, в полном отчаянии. Но этого мало. Ее кучер Ефим, который у нее служил десятки лет и которому она привыкла доверять, предложил ей все, что она хочет спасти, передать ему. Она так и сделала, вручив ему все, что наспех сумела собрать. Но, доехав с ней до поворота в его деревню, он ей сказал: «Ну, а теперь, барыня, слезай, тут
нам с тобой не по дороге». — «Да, что ты, Ефимушка, да как же это так?» — « А вот так, раньше был Ефимушка, а теперь стал Ефим Памфилыч». И остались обе бедные женщины только в том, что на них было. Идя к священнику, на наш погост в Ворониче, им пришлось проходить мимо Михайловского. Оно тоже все пылало, и весь лес кругом был засыпан клочками разорванной бумаги. Это было все, что осталось от библиотеки, собранной в Михайловском. В тот же день было сожжено и Тригорское. На следующий день то же повторилось в Михайловском и Петровском»8.
Перечисленные в рассказе Голубово, Александрово, Васильевское, Вече, Дери-глазово — это имения, располагавшиеся на одной «большой» дороге, связывавшей Святые Горы с г. Остров. Первым пунктом начала погромов, по логике, являлось наиболее удаленное от Михайловского Голубово. Однако в «Записках» заведующего библиотекой А. С. Пушкина в Святых Горах А. Т. Смирнова, расследовавшего в 1923 г. историю уничтожения усадеб, упоминается еще одна усадьба — Гораи: «В то время, когда немецкие войска находились в 40-45 верстах от Святых Гор, у местного населения царила паника и боязнь прихода немцев, в это время вспыхнул первый пожар от поджога имения барона Розена, находящегося в 22 верстах от Тригорского. Вслед за имением барона Розена, начались разгромы и поджоги по ранее определенному времени и других имений и постепенно приближались к этой местности»9.
Упоминание Смирновым имения Го-раи, как первой «твердыни», павшей под натиском восставшего народа, представляется весьма значимой. В феврале 1918 г. в одночасье были уничтожены усадьбы людей, связанных с А. С. Пушкиным кровными или дружескими связями. Тогда за несколько дней на Псковщине исчез весь ареал бытового и культурного окружения поэта. Гораи, казалось бы, находились вне данного ареала. Но владельцем имения был Г. А. Розен, организатор столетнего юбилея А. С. Пушкина и попечитель села Михайловского с 1907 по 1909 гг. При нем 23 июля 1908 г. сгорел дом сына поэта Григория Александровича. На пепелище построили новый дом, первый откровенный новодел «Дома поэта». Но и
он сгорел в феврале 1918-го. Тогда оборвалась историческая пуповина между старым и новым веком пушкинского Михайловского. Последним был сожжен дом в Петровском, родовое гнездо Ганнибалов на Псковщине. А началось все с уничтожения имения человека, стоявшего во главе первого и последнего императорского музея Пушкина в Михайловском.
Для человека начитанного и образованного, каковым должен был быть местный библиотекарь, этот мистический клубок очевидных и «странных сближений» не мог не показаться символичным. В то же время, дата уничтожения горайского дома остается загадкой. В книге-справочнике Н. Г. Розова «Ожерелье Псковской земли. Дворянские усадьбы» — в статьях «Голубово», «Алек-сандрово», «Батово», «Васильевское», «Де-риглазово», «Тригорское», «Михайловское», «Петровское», гибель усадеб отнесена к февралю 1918 г.10. Автором-составителем уничтожение дома в Гораях датируется приблизительно концом 1917 г.: «Последние хозяйки усадьбы, дочери барона Розена покинули ее в 1917 г. Октябрьский переворот 1917 г. не пощадил уникальный рукотворный уголок Псковской земли. Из старых построек на верхней площадке холма до наших дней уцелели каретник и часть господского каменного дома»11. Упоминание о покинувших Гораи в 1917 г. дочерях Розена основывается, по-видимому, на содержании повести-были «Отъезд», опубликованной в 9-м выпуске серии «Михайловская пушкиниана» в 2000 г. Действие в повести происходит на протяжении одного дня — 1 ноября 1917 г. Об этом свидетельствует ремарка автора: «Запоздавшая чуть ли не на пять дней газета от 27 октября говорила сестрам, что не только их дни, но и часы могут быть сочтены. Вооруженное восстание победило. Власть перешла к Советам. Но это была уже не главная страшная весть. Их приговор как владелиц усадьбы состоял в двух декретах — о мире и о земле. Собственность отменялась немедленно, без всякого выкупа»12. На протяжении этого дня происходит много событий. Точнее известий местных крестьян о событиях, происходящих в округе: «...А мужикам-то, сегодня, поди, сюда не выбраться. Самогон с ног сшибает.
Пронька с Лебедян достал. Врев пропивают. А что на «соше» (шоссе — В. К.) творится! На тракте от Опочки, слыхать, три петушка пущены. Врев горит — старухи вовремя уехали, Барабаны горят, в Иссе дядю Петра Голикова дотла сожгли. Поди, до Тригорско-го доберутся, там в округе богатенькие...»13. Упоминание о горящем Вреве, т. е. Голубове, явно противоречит с предложенной автором хронологией одного ноябрьского дня 1917-го, т. к. Врев и Голубово были уничтожены в 1918-м. Кроме того, в тексте присутствует еще ряд историко-бытовых деталей, явно не совпадающих с событиями ноября 17-го. Так, например, приказчик советует сестрам Тамаре и Елизавете бежать не на вокзал (по всей видимости, в городе Острове), «...а вбок — сами знаете, по проселочку, направо, верст будет двенадцать, по теперешнему — рукой подать. Это как на Иссу ехать, а от Иссы верст пять будет, не. Канавка там пролегает, а у канавки столбик стоит и надпись на нем. Вам, барышни мои, теперь только такое дело и остается.
— Это вы про границу говорите? — овладев собой, спросила Елизавете Юрьевна.
— Точно так. Неприметная она. Человек-то стоит, правда, но все же перемахнуть можно. А там пешочком до любой деревни. Там в безопасности. Там вам и начнется новая жизнь»14.
Комментатор повести справедливо уточняет, что речь идет о границе: «Донат советует ехать не к Острову, а на юг, к тогдашней границе». Но граница в непосредственной близости от Гораев и Иссы появилась не в ноябре 1917 г., а намного позднее. В ноябре немецкие войска стояли в районе Риги, в начале февраля 1918 г. перешли в наступление, закрепившись на «границе» (вернее, демаркационной линии), проходившей по речке Синей. Другое несоответствие указанному времени проявляется в эпизоде, когда баронесса Розен решается на отъезд и спрашивает кучера, на чем они отправятся в путь:
— На полозках, — смотря в сторону бормотал Григорий, — на полозках еще трудновато на «соше», да и снег еще стаивает, зима-то...»15. Но 1 ноября — это не «зима-то», а еще осень, а выражение «снег еще стаивает» означает не преддверие зимы, а ее завер-
шение. Эти существенные детали позволяют утверждать, что действие во второй половине повести происходит не во второй половине дня, а спустя три месяца, что не характерно для «были», но весьма типично для художественного описания в повести. Кроме того, из комментариев становится ясно, что описание принадлежит не свидетелю произошедших событий, а соседке по имению В. К. Берхман, которая в 1952 г. «... принялась описывать побег сестер Розен Елизаветы и Тамары, о котором знала от их подруг детства, спасших баронессам жизнь Александры и Натальи»16. Таким образом, замечания библиотекаря Смирнова получают подтверждение, и события февраля 1918 г. выглядят еще более грандиозно и ужасающе.
Обращает на себя внимание тот факт, что погромы и уничтожение усадеб проходили не спонтанно, а по заранее выработанному графику и маршруту, позволявшему в течение одного дня уничтожить по два-три дворянских «гнезда». В этих акциях «народного гнева» присутствует все, кроме стихийности, а за внешними проявлениями «бунта» чувствуется чья-то организующая и направляющая рука. По версии А. М. Савыгина, это некие «антисоветские элементы». Но кто? Помещики, решившие действовать по принципу «ни мне — ни тебе»? Бандиты? Но зачем жечь, если можно втихую ограбить?! Автор ответа не дает. Вот и остаются крестьяне, которых к «антисоветским» элементам, в стране, где к февралю 1918-го года вся власть стала полностью принадлежать рабочим и крестьянам, никак нельзя отнести!
На наш взгляд, существовала другая сила, которой двигали иные мотивы, не укладывающиеся в рамки одноактной «пьесы» под названием «Поджог», «Грабеж» или «Народная месть». Все было несколько сложнее.
Парадокс данной «спецоперации» состоит в том, что при таком интенсивном графике «работы» времени на обогащение от реквизиции помещичьего добра у крестьян оставалось совсем немного. Поэтому возникает правомерный вопрос: что здесь было первично — грабеж или уничтожение?
Кроме того, в библиографии по данному вопросу нет ни одного документального свидетельства очевидцев происходивших со-
бытий. Вероятность обнаружения такового также мала, т. к. есть основания предполагать, что акция по уничтожению помещичьих усадеб проводилась по-военному стремительно, в условиях максимальной секретности. Показательно суждение «старой дько-нихи», высказанное Тимофеевой накануне уничтожения Тригорского и Михайловского: «...И апеллировать не к кому. Вот шести сёл как и не бывало — а поди докажи, кто их жег и кто грабил! Так и тут тоже будет» (18 февраля 1918 г.). Все эти наблюдения дают основания для сомнений в стихийном характере и «бессмысленности» того «бунта», который произошел в Воронецкой волости в феврале 1918 г.
В имеющихся на сегодняшний день источниках, «свидетельства» очевидцев поджога Михайловского носят опосредованный характер. Они записаны по памяти или со слов свидетелей спустя некоторое время после трагических событий. Самый ранний и, вероятно, наиболее ценный блок подобной информации содержится в «Записках» заведующего библиотекой А. С. Пушкина в Святых Горах А. Т. Смирнова. В феврале 1918 г. Смирнов находился в Петрограде. Однако, приехав в Святые Горы, он оказался в роли единственного экскурсовода, к которому посетители неизменно обращались с естественным животрепещущим вопросом: «Почему столь ценный уголок для русской литературы так варварски разрушен и сожжен, кто был виною и почему не были приняты меры к его охране»? Чтобы на него ответить, библиотекарь провел собственное расследование, итоги которого сформулировал в своей работе в 1923 г. «Кто же руководил всеми погромами и поджогами? Из собранных мною сведений ясно одно, что здесь была организованная шайка, под руководством которой участвовали и лица из местного населения, т.е. крестьяне. На вопросы у крестьян какие это были люди и что они из себя представляли, которые всем этим руководили, они отвечали, что это были люди с винтовками за плечами. Прежде чем поджечь то или иное имение, об этом раньше распускались слухи, что в такой-то день в такие-то часы будут поджигать и «разграбыть», как говорят здешние крестьяне, такие-то имения. И,
действительно, так и было..»17. Дополнительные сведения о социальном составе местного отряда поджигателей содержатся в книге С. Д. Яковлева: «К сожалению, надо сказать, что в погромах приняли участие жители Святых Гор, окрестных деревень Воронич, Гайки, и других. Старожилы знают этих людей. Например, Андрей Васильевич Зиновьев из Воронича интересно с характерными деталями рассказывает о бандитах — братьях Григории и Осипе Осиповых из деревни Забоево, милиционерах временного правительства, Григории Полякове из Воронича, которые с удовольствием и злобой жгли и грабили усадьбы...»18. Таким образом, находит подтверждение версия об организованном характере погромов, а также появляются косвенные свидетельства о наличии среди восставших крестьян представителей власти и правопорядка. Более того, есть прямое указание на участие в поджогах представителей местной власти. В июне 1926 г. А. В. Луначарский посетил Пушкинский заповедник. От крестьян нарком узнал следующее: «В конце этой встречи произошел интересный разговор с крестьянами по поводу сожженной усадьбы поэта. На вопрос Анатолия Васильевича: «Как же так получилось, что была сожжена усадьба нашего великого писателя Пушкина?..». Произошла небольшая пауза, а затем кто-то сказал: «А к нам, товарищ народный комиссар, пришло из "волости" распоряжение — жечь все барские усадьбы». Если такое распоряжение и пришло из «волости», что весьма сомнительно, то оно исходило от какого-нибудь вульгаризатора политики партии и советского правительства в области культуры»19.
Чтобы понять логику февраля 18-го, следует вернуться к событиям, происходившим в Михайловском в ноябре 1917-го. Особая значимость этого отрезка времени, который начался с 18 ноября 1917 г., находит отражение в структуре «записок» В. В. Тимофеевой. После записи от 17 ноября следует короткая апокалиптическая фраза: «Суббота, 18 ноября, 8 ч. вечера. — Совершишася!..». Далее записки возобновляются только 31 декабря. По-видимому, события, происходившие в Михайловском в ноябре-декабре, не способствовали ведению мемуарных запи-
сок. В сентябре 1918 г. автор в виду особой значимости этих дней в дальнейшей судьбе Михайловского восстанавливает по памяти мельчайшие подробности «упущенного» в описании периода и создает текст, по жанру напоминающий вставную новеллу: «Неделя в ставке Емельки Пугачева XX столетия» [Записано по памяти все, что запечатлелось в мозгу, сохранилось на сердце, в жилах и нервах..., без малого год спустя, в сентябре 1918 года.]». В этот день в Михайловском появляется группа людей, среди которых автор замечает «Предводителя в гречневике, под охраной двух красногвардейцев в папахах», «кронштадтского матроса», «только что выпущенного из тюрьмы дезертира», и местных крестьян «бывших арендаторов Михайловского и Тригорского». «Пугачев», он же, в миру, «Семен Тихонович», объявляет о наступлении новой эры в истории тихого пушкинского уголка: «Я остаюсь здесь и никуда не пойду! Здесь телефон, здесь будет Исполнительный Комитет! — кричит он на всю комнату, со всего размаха ударяя кулаком по столу. Лампадки со звоном летят на стол....» (18 ноября 1917 г.). Деятельность свежеиспеченного органа власти состояла в осуществлении перехода Михайловского «в руки народных организаций», контроле и учете конфискуемого помещичьего имущества и сборе оружия у местных жителей. Учитывая, что ранее в Петрограде случилась Великая Октябрьская революция, понятными становятся цели прибывшего в Михайловское отряда: претворение в жизнь первых ленинских декретов. 26 октября 1917 г. на заседании съезда Советов был принят «Декрет о земле», 28-го опубликован в газетах «Правда» и «Известия ЦИК». Пункт № 2 «решал» дальнейшую судьбу помещичьих усадеб, в том числе, Михайловского: «Помещичьи имения, равно как все земли удельные, монастырские, церковные всем их живым и мертвым инвентарем, усадебными постройками и всеми принадлежностями переходят в распоряжение волостных земельных Комитетов и уездных Советов Крестьянских Депутатов впредь до Учредительного собрания»20. Реализация намеченных директив стремительно осуществлялась по всей России: «Немедленно после II Всероссийского съезда советов рабочих
и солдатских депутатов партия большевиков развернула среди крестьянства широкое разъяснение декрета «О земле». Местные большевистские газеты перепечатывали декрет «О земле» и ответ на запросы крестьян В. И. Ленина. Делегаты II съезда Советов повсюду выступали с докладами о решениях съезда. В деревню направлялись эмиссары по земельным делам ВЦИК. 27 октября агитационный отдел Военно-революционного комитета, возглавлявшийся В. М. Молотовым, начал отправку агитаторов в деревню. С 27 октября по 25 ноября 1917 г. агитационный отдел Военно-революционного комитета послал в 53 губернии 31 627 агитаторов. Агитаторов и инструкторов посылали в деревню также местные большевистские организации и Советы рабочих и солдатских депутатов. Большевики не только разъясняли крестьянам декрет «О земле», но и организовывали крестьян для его осуществления. Под руководством присланных в деревню агитаторов — рабочих, солдат и матросов крестьяне переизбирали и создавали земельные комитеты и советы крестьянских депутатов»21. О том, что содержание «Декретов Советской власти» стало очень скоро известно жителям Воронецкой волости, свидетельствует содержание «Записок» В. В. Тимофеевой: «Властей нигде никаких, но везде расклеены манифесты и декреты Исполнительного Комитета. Один декрет (в два этажа) подписан Лениным и возвращает немедленный мир, всю землю и весь инвентарь — живой и мертвый — трудящемуся народу...» (5 ноября 1917 г.).
Среди пришедших в Михайловское экспроприаторов Тимофеева замечает представителя мятежной Кронштадтской республики, возможно, присланного из столицы «агитатора-инструктора». В Пскове и Опочке процесс создания новых органов власти затянулся до весны 1918 г22. Поэтому маловероятно, что прибывший в Воронецкую волость отряд был послан из губернского и уездного центров. В тоже время, описываемое Тимофеевой воинство не похоже на заурядную банду уголовников, каковых немало в то время было в Псковской губернии. В их деятельности присутствует организованность и дисциплина, упоминаются «благие для на-
рода намерения» вождей большевизма. Более того, спустя некоторое время «Семен Тихонович» организует в Михайловском сход крестьян, демонстрируя тем самым понимание того, что есть высшая форма народной демократии.
Скорее всего, установление Советской власти в отдельно взятой волости было инициировано местными «ленинцами» после получения известий о перевороте и знакомстве с «Декретом о земле». Отсюда и выбор «штаб-квартиры»: не в Святых Горах, где в то время находилась «старая» власть, а в помещичьем имении. Здесь, в Михайловском, как и в других окрестных усадьбах, было сподручнее осуществлять задачи, намеченные центральной властью. Поэтому все пункты ленинского декрета успешно выполнялись, кроме третьего: « Какая бы то ни была порча конфискуемого имущества, принадлежащего отныне всему народу, объявляется тяжким преступлением, караемым революционным судом. Уездные Советы Крестьянских Депутатов принимают все необходимые меры для соблюдения строжайшего порядка при конфискации помещичьих имений, для определения того, до какого размера участки и какие имения подлежат конфискации, для составления точной описи всего конфискуемого имущества и для строжайшей революционной охраны всего переходящего к народу хозяйства на земле со всеми постройками, орудиями, скотом, запасами продуктов и проч.»23.
В пушкинском же Михайловском после конфискации имущество расхищалась все той же «революционной охраной»: «При свете месяца и звезд на снегу виднеются следы полозьев. Это наши «братья-разбойники» приезжали ночью в Михайловское делить награбленное — то бишь «отобранное» — «народное достояние»: и партию калош, и туши баранов, и бочки с керосином, и мешки с сахаром и чаем, и мыло, и свечи, и золотые кольца, и броши, и револьверы, и наливки, и яблоки, и мало ли ещё что накоплено в «проклятых» купеческих и «господских» сундуках, кладовых и амбарах! — Все делилось теперь в Михайловском, где некогда жил «поднадзорный», «опальный» поэт, автор «Капитанской дочки» и «Братьев-раз-
бойников»... Сама я слышала, как жаловался «на сходе» Карузин: «Я ничего не получил... Все без меня разделили. Но я видел тогда в Петровском сундук у старухи... Это который не запирается-то. Целый сундук там у неё навален овчинами. Ну, так эти овчины я забираю себе, товарищи. Что же, в самом деле, не ходить же мне нагишом в трескучий мороз!» (ноябрь-декабрь 1917 г.) В первую очередь разворовывались те предметы и вещи, ценность которых была очевидна для местных жителей: продукты, одежда, оружие, в том числе «револьверы», об исчезновении которых упоминает А. Т. Смирнов. В просмотренных им «Протоколах собраний Воронецкого исполкома 1918 года», обнаружились материалы расследования дела об ограблении Михайловского. Среди вопросов, вынесенных на повестку, был и такой: «Спросить коменданта над Михайловским, куда он дел около 15 револьверов, 30 ружей и кровати, которые ему были сданы под охрану»24.
Комендантом Михайловского, по свидетельству В. В. Тимофеевой, стал «Санька Ткачев», который состоял в отряде, руководимом «Семеном Тихоновичем», а потом «охранял» реквизированное имущество. О его участии в трагических событиях февраля 1918-го нам ничего неизвестно. В «Записках» Тимофеевой имя «главаря» погромов также отсутствует. А. Т. Смирнов упоминает о некоем безымянном вожаке, бывшем уголовнике, который «...внушал и кричал этой темной взбесившейся массе, что эти змеиные гнезда нужно сжечь и пепел рассеять по ветру, чтоб помещики больше сюда не вернулись...»25. В ряде других, недавно выявленных источниках, все-таки упоминается фамилия «главаря». В публикации В. Г. Никифорова «Злой гений» (автор А. А. Попов) приводятся воспоминания «кучера Семена Илларионовича» о том, как и кем было уничтожено имение А. В. Фока Лысая Гора: «Мужики ближних деревень поддались на уговоры матроса Тихонова из деревни Тучи. Он все увещевал: «Тараканов холодом морят, а господ огнем. Землю отобрали, а дома спалим. И возвращаться им не к чему». — И спалили. Сожгли. Подчистую все усадьбы: Тригорское, Петровское, Дериглазово, Михайловское и Лысую Гору»26. Другое упоминание принадлежит
жителю д. Савкино И. Н. Николаеву: «Ми-хайловское, Тригорское, Петровское, Лысая Гора горели разом, помнится, под весну. Ватага под командой Тиханова была одета, как солдаты. Приезжали сперва записывать, что дороже, потом вывозили вещи на подводах и жгли села. Меньшая часть мужиков была за то, чтобы не жечь сел, большая — жечь, вытравить, значит, помещиков из их гнезд, чтобы там опять не укрепились. Большевики приезжали из Святых Гор, не давали жечь. Но как только они поехали в Петровское уговаривать Тиханова, занялось Михайловское»27. Заметим, что в этих воспоминаниях крестьян последовательность событий несколько смещена: усадьбы горели не разом, а по очереди.
Весной Советская власть упрочилась в Псковской губернии, и наступило время «собирать камни». 28 апреля 1918 г. в Ми-хайловское из Опочки приехала комиссия для обследования состояния усадьбы. Ревизоры констатировали факт сожжения «модели подлинного дома поэта А. С. Пушкина», скотного двора и каретного сарая. Вместе с тем ими было установлено, что: «Разграбление и систематическое хищение со времен поджога продолжалось до сего времени населением ближайших деревень, причем член совета Д. А. Алексеев заявил, что из оставшихся не сгоревшими построек переизбранным волостным советом проданы...»28. Далее следует длинный перечень построек, которые, судя по описи, на самом деле, были не проданы, а «отданы крестьянам бесплатно». Такая странная благотворительность местных властей вызвала соответствующую реакцию у члена культурно-просветительского отдела Опочецкого уездного Совета рабочих и крестьянских депутатов Ф. С. Алексеева: «Председателю исполнительного комитета волостного Совета С. Тиханову мною официально заявлено о принятии мер для охраны как оставшихся не проданных построек, так равно и проданных, но неубранных, до особого распоряжения со стороны исполнительного комитета Опочецкого Совета...»29. В «Акте» присутствует третье упоминание фамилии «Тиханов», на этот раз в связи с мошенническими операциями, связанным с якобы «бесплатной» раздачей сохранившихся после пожара построек. Но и на этом, на
наш взгляд, не исчерпывается ряд упоминаний фамилии «Тиханов» в «сводках» революционного времени.
В 1883 г. в России вышел правительственный указ об обязательном присвоении крестьянам фамилий, однако этот процесс продлился вплоть до 20-х — 30-х гг. XX в. В Псковской губернии преобладали патроно-мические фамилии, присваиваемые по отчеству: Иван Петров, сын Петра становился Петровым Иваном Петровичем, Марфа Гурьева, дочь Гурия — Гурьевой Марфой Гурьевной и т. д. В сцене прихода в Михайловское революционного отряда В. В. Тимофеевой упоминаются «Санька Ткачев» и «предводитель Семен Тихонович». Первый уже обрел свою фамилию, образованную по принципу профессиональной принадлежности предка, второй — еще нет (Также, впрочем, как и другие крестьяне псковских деревень). В случае занятия какой-либо должности в государственных структурах нарождающейся Советской власти Семен Тихонович в ускоренном порядке должен был стать Семеном Тихоновичем Тихоновым30.
Из вышесказанного следует два взаимоисключающих вывода. Если все перечисленные нами «Тихоновы» — однофамильцы, придется признать, что в период с ноября 1917-го по апрель 1918-го гг. эта фамилия была самой популярной и, к тому же, самой «воинственной» в Воронецкой волости. Но если принять за версию, что «Тиханов» — это фамилия одного и того же человека, схема событий, происходивших в эти годы в Михайловском, становится предельно ясна.
В ноябре 1918 г. члены местной большевистской ячейки во главе с Семеном Тихоновичем захватывают власть в отдельно взятом имении, каковым, к несчастью, оказывается село Михайловское. Параллельно в Святых Горах доживает свой короткий век прежняя власть, созданная при Временном правительстве. Михайловское и близлежащие имения становятся благодатным местом для воплощения в жизнь ленинского декрета «О земле». «Живой и мертвый инвентарь» конфискуется, ставится на учет, но, в силу идеологической нестойкости революционеров, расхищается. Проходит два месяца, Советская власть укрепляется в центре и на ме-
стах, близится час ответа за допущенные при конфискации «перегибы». 18 февраля немецкое командование возобновляет наступление на Остров и Псков. С оккупантами могли вернуться прежние землевладельцы-помещики. Мысль о том, что помещичьи земли могут быть возвращены прежним хозяевам, не могла понравиться крестьянам. Поэтому следовало уничтожить дом, помещика, где: ...почивал он, кофей кушал, Приказчика доклады слушал И книжку поутру читал...31
А если нет дома-«дворца», то и земля ему не понадобится: не будет же помещик ютиться в «хижине». Подобное объяснение возможных причин массового уничтожения усадеб в Воронецком уезде присутствует в «Записках» Тимофеевой и Смирнова, и в книге Яковлева.
Однако не только «новые» землевладельцы были заинтересованы в предании огню жилищ повергнутых «тиранов». Возобновление военных действий в приграничном районе, угроза смены власти и внушенное крестьянам мнение о необходимости уничтожения барских усадеб создавали идеальные условия для сокрытия следов недавнего расхищения помещичьего добра. В этом случае вступала в силу другая аксиома: нет дома - нет взятого из него «под охрану» конфискованного имущества. Поэтому входящими во власть вожаками, под шумок, была задумана и осуществлена эта, по сути, войсковая операция, в первых рядах которой оказались крестьяне, за спинами которых «заградотрядами» стояли вооруженные солдаты и милиционеры, недавние «бойцы-расхитители». В результате чего, в феврале 1918 г. в Вороничской волости были сожжены те усадьбы, которые ранее, в ноябре 1917 г. подверглись экспроприации. Спустя некоторое время «вожак» Семен Тихонович стал председателем исполкома «С. Тихоновым» и решил под видом благодеяния заработать еще и на оставшихся в Михайловском хозяйственных постройках. Начатое в апреле 1918 г. расследование вынудило организатора погромов прибегнуть к бегству. Об этом свидетельствует запись в документах В. В. Тимофеевой: «15 (28) июнь, 10 вечера. ... Хочется записать финал слухов: «Семен Тихоныч» бежал в Опочку».
Так, на наш взгляд, свершилось предсказание простой сельской учительницы. События, происходившие в эти годы Михайловском, полны драматизма. Итогом стало уничтожение «Макета дома поэта», а также многочисленных хозяйственных и бытовых построек, появившихся на территории усадьбы после смерти А. С. Пушкина. Революция сняла почти все позднейшие архитектурные наслоения, создав идеальные условия для воссоздания Михайловского в том виде, в каком его знал А. С. Пушкин. Кроме того, отсутствие мемориальных построек спровоци-
ровало особый, пристальный взгляд первых музейщиков на воспетые Пушкиным окрестности Михайловского. Это обстоятельство, в свою очередь, создало предпосылки для восприятия псковского имения, как особого, неразрывно связанного с ландшафтом географического пространства, носящего название «Пушкинский Заповедник».
Наша публикация в значительной степени построена на гипотезах. К сожалению, поиски в архивах достоверных доказательств не дали желаемого результата. Возможно, это удастся другим исследователям.
Примечания
1. Гордин А. М. Пушкин в Михайловском. Л.,1989. С. 420.
2. Савыгин А. М. Пушкинские Горы. Л., 1989. С. 100.
3. Яковлев С. Д. «Пред солнцем бессмертным ума...». Пушкинские Горы, 1994. С. 52.
4. Там же. С. 53.
5. Пушкин А.С. Полное собрание сочинений: В 10 т. 4-е изд. Л.: Наука, 1977-1979. Т. VI. С. 349.
6. Розен Г. В. Доклад Псковскому Чрезвычайному Собранию попечителя по заведыванию имением Михайловским и колониею имени А.С. Пушкина 1907-1908. Псков, 1908. С. 5.
7. Здесь и далее цитаты по: Тимофеева (Починковская) В. В. «Шесть лет в Михайловском» Рукопись // РО ПД. № 14487. В скобках указывается авторская датировка записи.
8. Цит. по: Лачинова В. Пушкинские места в 90-х гг. (Из воспоминаний) / Экспедиция в Пушкинские Горы. (Михайловская пушкиниана) № 59. Сельцо Михайловское, 2013. С. 143-144.
9. Смирнов А. Т. Записки // РО ИРЛИ Ф. 244, Оп. 30, Д. 3, Л. 3-4.
10. См.: Ожерелье Псковской земли. Дворянские усадьбы / Автор-составитель Н. Г. Розов. Сельцо Михайловское; Псков, 2008. (Библиотека «Михайловской пушкинианы»). С. 191, 196, 309, 310, 316, 325, 329, 334.
11. Там же. С. 198.
12. Берхман В. К. Отъезд (повесть-быль). Комментарии Н. К. Телетовой / Михайловская пушкиниана Вып. 9 (Ч. 1). М., 2000. С. 14.
13. Там же. С. 25.
14. Там же. С. 18.
15. Там же. С. 23.
16. Там же. С. 40.
17. Смирнов А. Т. Записки // РО ИРЛИ Рукопись. Ф. 244, Оп. 30, Д. 3, Л. 4.
18. Яковлев С. Д. «Пред солнцем бессмертным ума...». Пушкинские Горы, 1994. С. 55.
19. Волков Ф. Г. Луначарский в Пушкинском заповеднике / Красная газета, вечерний выпуск. 1926. 6-8 сентября. № 206-208.
20. Известия ЦИК и Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов. Петроград, 1917 28 октября. № 209.
21. Луцкий Е. Борьба вокруг декрета «О земле» (ноябрь-декабрь 1917 г) // Вопросы истории. 1947. № 10. C. 22.
22. См.: Алексеев С. А., Кондратеня А. В. Опочка: 1917-1941. Псков, 2012. С. 12-32.
23. Известия ЦИК и Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов. Петроград, 1917. 28 октября. № 209.
24. Смирнов А.Т. «Записки» //РО ИРЛИ. Ф. 244, Оп. 30, Д. 3, Л.5.
25. Там же. Л. 6.
26. Попов А. А. «Злой гений» (Предисловие и подготовка текста - В. Г. Никифоров)// Псков: Научно-практический, историко-краеведческий журнал. 2015. № 43. С.111.
27. Иеропольский К. А. Вокруг Пушкина. (1928-1929 гг.) Рукопись // РО ИРЛИ Ф. 244. Оп. 30. Д. 41. Л. 5.
28. Акт осмотра усадьбы А.С. Пушкина в селе Михайловском от 28 апреля 1918 года // ГАПО. Ф. Р-1284. Оп. 1. Д. 14. Л. 8.
29. Там же.
30. См.: Никонов В. А. География фамилий. М.: Наука, 1988. С. 49-55.
31. Пушкин А. С. Полное собрание сочинений: В 10 т. 4-е изд. Л., Наука, 1977-1979. Т. V. С. 127.
Литература
1. Алексеев С. А., Кондратеня А. В. Опочка: 1917-1941. Псков, 2012.
2. Гордин А. М. Пушкин в Михайловском. Л.: Лениздат, 1989.
3. Луцкий Е. Борьба вокруг декрета «О земле» (ноябрь-декабрь 1917 г) // Вопросы истории. 1947. № 10.
4. Никонов В. А. География фамилий. М.: Наука, 1988.
5. Ожерелье Псковской земли. Дворянские усадьбы /Автор-составитель Н. Г. Розов. Сельцо Михай-ловское — Псков, 2008.
6. Попов А. А. «Злой гений» (Предисловие и подготовка текста — В. Г. Никифоров) // Псков: Научно-практический, историко-краеведческий журнал. 2015. № 43.
7. Савыгин А. М. Пушкинские Горы. Л., 1989.
8. Яковлев С. Д. «Пред солнцем бессмертным ума.». Пушкинские Горы, 1994.
