CC BY
48
УДК; 908; 821.161.1; 82-94
И. В. Кощиенко
К ВОПРОСУ О ДАТЕ УНИЧТОЖЕНИЯ ДОМА-МУЗЕЯ В СЕЛЕ МИХАЙЛОВСКОМ В 1918 Г.1
В статье анализируются различные версии даты сожжения дома-музея А. С. Пушкина в селе Михайловском в феврале 1918 г. Хронология этого трагического события рассмотрена на основе периодической печати того времени, исследований краеведов, опубликованных первоисточников. Неизвестные свидетельства из неопубликованного дневника писательницы В. В. Тимофеевой (псевд. Починков-ская) 1918-1921 гг. способствуют уточнению и обоснованию современной датировки уничтожения исторического облика родовых земель Пушкиных-Ганнибалов в Псковской губернии.
Ключевые слова: Михайловское, Пушкинские Горы, В. В. Тимофеева, дневник, революция, усадьба, хроника, уничтожение, февраль.
Тема революции в истории Пушкиногорья неразрывно связана с трагическими событиями, полностью изменившими историко-культурную среду мемориальных мест Псковской области. В начале 1918 г. был уничтожен не только натурный макет усадебного дома А. С. Пушкина в Михайловском2, но и те имения, которые сохраняли свой облик с пушкинских времен: Александрово, Батово, Васильевское, Вече, Воскресенское, Голубово, Гораи, Дериглазово, Косарымы, Лысая Гора, Петровское и Тригорское. Тем не менее исследовательской работе, связанной с восприятием и проблематикой этого переломного времени, суждено закончится еще нескоро. Слишком много документов утрачено или до сих пор не изучено. Вопрос, которому посвящена данная статья, по-разному интерпретировался в советскую и постсоветскую эпоху. На сегодняшний день имеется возможность подвести основные итоги в его изучении, включая и разыскания автора статьи.
История гибели первого в России пушкинского музея, а затем тяжелого становления заповедника долгое время не изучалась, описывалась крайне обобщенно. Это была практически запретная тема, когда не признавалось, кто и зачем грабил и уничтожал помещичьи «змеиные гнезда». А потому с 1980-х гг. табуированный период все чаще вызывал интерес краеведов и сотрудников заповедника. Наиболее полно на то время информацию о революционных событиях в Михайловском изложил А. М. Савыгин в книге «Пушкинские Горы», к которой мы обратимся в процессе нашего исследования.
Одним из первых, кто впервые публично заявил о данном сюжете, стал легендарный директор Пушкинского заповедника С. С. Гейченко. В 1990 г. он выступил со своим докладом «Пушкинские места Святогорья в 1917-1918 гг.», оказавшимся последним в его научной деятельности. Нигде ранее в своих многочисленных публи-
1 Статья подготовлена при поддержке гранта РФФИ, проект № 18-012-00315 «Бытовая хроника первых революционных лет "Пушкинского уголка" Псковской губернии (по дневникам писательницы В. В. Тимофеевой)».
2 23 июля 1908 г. из-за пожара во время ремонтных работ был уничтожен дом, построенный сыном поэта, Г. А. Пушкиным, в середине XIX в. на месте дома, в котором жил А. С. Пушкин во время ссылки и приездов в Михайловское. В 1911 г. дом был восстановлен по проекту архитектора В. А. Щуко, но планировка дома была условной, приспособленной для туристического показа первого пушкинского музея [см.: 48, с. 34-39].
кациях он не затрагивал тему событий февраля 1918 г., что может быть связано с уже упомянутыми требованиями времени и первоочередной необходимостью в создании спектра краеведческой литературы просветительного и массового характера.
В 2019 г. об этом выступлении и его значении для истории заповедника напомнил В. Ю. Козмин на XXII Февральских музейных чтениях памяти С. С. Гейченко3. По словам хранителя, рассказ Гейченко о колонии литераторов, живших там старушках, о «страшной беде», об обезумевших крестьянах был чрезвычайно эмоциональным. Отчасти Семен Степанович опирался на информацию из книги Савыгина, однако один эпизод в докладе обратил на себя особое внимание. Докладчик упомянул о немецком аэроплане, который кружил над Михайловским и сбрасывал листовки, призывавшие местное население к уничтожению Дома поэта. Козмин свидетельствует, что тогда в зале, где присутствовали видные литературоведы С. А. Фомичев, Л. А. Краваль, В. П. Старк, даже подумали, что Семен Степанович допустил некоторую путаницу в рассказе, смешав две войны: Гражданскую и Великую Отечественную. Подобное отношение к излагаемой информации объяснялось легко: ни в одном из источников история об аэроплане не упоминалась. У А. М. Савыгина указан иной источник: «Был пущен слух, что из Петрограда пришла грамота — барские гнезда разорять всюду и беспощадно» [34, с. 85]. Эти слова свидетельствовали, скорее, об устном распространении опасных призывов народной молвой, что усиливалось словом «грамота». Тем удивительнее выглядела история с «аэропланом».
В. Ю. Козмин высказал убеждение в знакомстве С. С. Гейченко с источником, в то время уже известным краеведам, но не введенным в научный оборот. Это дневник «Шесть лет в Михайловском. Из записных тетрадей 1911-1917 гг.» писательницы Варвары Васильевны Тимофеевой (1850-1932; псевд. О. Починковская, Анна Ста-цевич и др.)4. Эпизод с распространением прокламаций упомянут в этой рукописи: «17 февраля. — Утром донеслись откуда-то слухи: летел аэроплан и сбросил "приказ" — в три дня чтобы сжечь все села» [39, л. 339]5. Этот источник сведений в докладе не упоминался. Совпадение в такой частности, по мнению научного сотрудника заповедника, подтверждало факт знакомства директора с текстом дневника.
Начиная воссоздавать хронологию уничтожения в несколько дней многовековой дворянской культуры Опочецкого уезда Псковской губернии, мы не случайно на первый план выносим свидетельства В. В. Тимофеевой. Она постоянно вела записи о жизни в колонии для престарелых литераторов, не прекращая их и после переезда в Воронич из захваченного большевиками Михайловского, где во флигеле колонии расположился их штаб. Тимофеева передала рукопись «Шесть лет в Михайловском» в Пушкинский Дом уже в августе 1920 г., где она сразу получила свой инвентарный номер6. О дневниках же 1918-1921 гг., переданных в 1929 г. в составе ее архива, не было известно до начала его научно-технической обработки7.
3 Козмин Вячеслав Юрьевич, к. ф. н., хранитель музея «Пушкинская деревня» Пушкинского заповедника. Выражаем особенную благодарность В. Ю. Козмину за предоставление возможности знакомства с материалами доклада [27].
4 В. В. Тимофеева с лета 1911 г. жила в благотворительном учреждении, открытом в селе Михайловском в память об А. С. Пушкине, — в колонии для престарелых и неимущих литераторов. См. о ней: [21, с. 122-123;], [43,с. 174-179].
5 Дневник на сегодняшний день не опубликован, введен в научный оборот частично: выборочная публикация сделана С. Д. Яковлевым [48, с. 53-56], А. И. Давыдовым [20], Р. В. Бурченковой [5], И. В. Кощи-енко [30].
6 Об истории передачи рукописи в Пушкинский Дом см.: [29, с. 229-230].
7 Описание структуры этих дневников, их содержательной стороны, касающейся в основном быта Пуш-
Первая информация об уничтожении имений, как удалось установить, поступила именно от Тимофеевой. 29 (16 по ст. ст.) марта 1918 г. в петроградской газете «Новый век» появилась статья С. Бурьякова «Разгром пушкинского уголка», где он, практически полностью воспроизводя письмо Тимофеевой, впервые ознакомил широкую общественность с событиями, произошедшими в Михайловском почти месяц назад: «...Передо мной письмо писательницы В. В. Тимофеевой, жившей в Пушкинской колонии, в Псковской губ<ернии>: "...С половины февраля начались здесь в округе грабежи и пожары помещичьих усадеб. Кем-то (?!) приказано было разгромить и поджечь в три дня все усадьбы. И вот на наших глазах разгромили и сожгли прекрасное поэтическое "Тригорское". От дома, в котором гащивал Пушкин, от "дома Лариных", от "окна Татьяны" и от "дивана Онегина", любоваться на которые приезжали со всех концов России, не осталось никаких следов... Все вещи — старинная мебель, библиотека, портреты, — все личное имущество последней владелицы разграблено или предано дикому истреблению топором, огнем и штыками <... > Та же участь постигла и соседние имения и, наконец, невозвратимое наследие — Пушкинское Михайловское. Говорят, окрестные деревни собрались оставить его, не жечь, но верховоды не пожелали слушать."» [6].
Автор в финале статьи интерпретировал подобные погромы как некие знаки времени и отметины истории на памятниках культуры, добавляющие им ценность [6].
Письмо было предоставлено в редакцию Марией Николаевной Стоюниной8, к которой Тимофеева в нем же обратилась с просьбой: «Дайте знать в газеты (существуют ли они) о фактах здешнего, повального истребления всех очагов культуры, всех памятников умственной, духовной красоты» [6]. Варвара Васильевна написала его через несколько дней после страшного погрома, увидев масштаб разрушений своими глазами («дня два спустяя ходила туда пешком, как на заветное кладбище.» [39, л. 317]) и осознав безвозвратность и невосполнимость совершенного. Ощущается ее неустойчивое эмоциональное и психологическое состояние: для Тимофеевой с гибелью Михайловского и Тригорского рухнул весь мир. Только через несколько недель информация была обнародована: основное время ушло, конечно, на доставку письма по оккупированной немецкими войсками территории Псковской губернии9 и его передачу в газету.
Псковские журналисты впервые сообщили о произошедшем значительно позже, причем узнали о поджогах не от Тимофеевой или других свидетелей, а из статьи петроградского коллеги. Г. Тарасов в публикации от 24 апреля ссылался: «В № 19 "Псковских вестей"10 напечатано сообщенное С. Бурьяковым письмо Варвары Васильевны Тимофеевой, одной из пенсионерок Пушкинской колонии в сельце Михайловском по поводу разгрома "Пушкинского уголка..."» [36]11. Возможность
кинского уголка, с представлением репрезентативного материала, уже изложено автором настоящей статьи, см.: [31].
8 Стоюнина Мария Николаевна (1846-1940) — основательница женской гимназии, жена В. Я. Стою-нина (педагога), близкая подруга Тимофеевой. Письмо, о котором идет речь не сохранилось. См. подробнее: [29, с. 229].
9 Немецкие войска оккупировали Псков и ряд западных волостей в период с февраля по декабрь 1918 г. [22, с. 79-82].
10 Ссылка Г. Тарасова на публикацию в газете «Псковские вести» ошибочна.
11 14 мая тот же Г. Тарасов в статье «Милые дубравы» сообщал некоторые подробности: «Еще недавно, говоря о разгроме Пушкинских мест, я выражал опасение за целость Тригорского парка, этого великолепного и редкого образца стародворянских парков, освященного кроме того памятью о великом нашем
отправки псковским знакомым письма, аналогичного тому, которое она отправила М. Н. Стоюниной, представляется маловероятным, так как Тимофеева уже знала, что во Пскове хозяйничает кайзеровская армия. К тому же, если она сомневалась в существовании газет в Петрограде, то о периодических изданиях оккупационного режима, каким была газета «Псковский вестник», опубликовавшая статью Тарасова, не могла и помыслить.
К апрелю в неоккупированной Опочке окончательно сформировались органы советской власти [3, с. 18-22]. За прошедший с момента пожара месяц крестьяне продолжали хищения. Только в конце апреля созданная в Опочке комиссия остановила полное разграбление: в Святые Горы для расследования «состояния села Михайловского» был направлен член Культурно-просветительного отдела Опочецкого С. Р. и К. Д., Ф. С. Алексеев. В «Акте» осмотра от 28 (15) апреля зафиксирован факт сожжения «модели подлинного дома поэта А. С. Пушкина», скотного двора и каретного сарая, «с находившейся там каретой поэта» [48, с. 55]. В связи с тем, что целью визита Ф. С. Алексеева было установление состояния Михайловского, в акте не указана дата сожжения усадьбы. Зато зафиксирован факт покупки шести построек крестьянами окрестных деревень. В документах значится, что их продажа и вывоз начались 12 (нов. ст. 25) марта [1], т. е. почти сразу после поджога. Соответственно, к апрелю в Михайловском находились два флигеля колонии, домик няни, дом управляющего, льнохранилище, ледник. Такая топографическая ситуация сохранялась в Михайловском до 1920 г.
22 октября 1920 г. в газете «Псковский набат» появилась статья «А. С. Пушкин и Пушкинский уголок» Н. А. Алексеева12, который в сентябре 1920 г. получил первое задание из редакции газеты «Псковский набат»: «Из Михайловского пришлите нам немедленно правдивую статью о пушкинских местах» [45]. Алексеев, по воспоминаниям В. В. Тимофеевой, желал с ней познакомиться, на тот момент она уже жила в Святых Горах и работала заведующей библиотекой-читальней. Их встреча произошла 25 сентября и, вероятно, была информативной для начинающего корреспондента. Статья Алексеева получилась довольно эмоциональной, в ней упоминается о «шайке поджигателей», уничтоживших святыню, о башкирах, которые восстанавливают «Домик няни»13, в отличие от русских, которые «разграбили» Михайловское [2]. Дата уничтожения в статье отсутствует.
На статью Н. А. Алексеева откликнулся В. Ф. Волков14. Возможно, отсутствие поэтического видения действительности позволило этому автору рациональнее взглянуть на события. Кроме того, важным моментом является упоминание о том, что он «жил с 6-го февраля 1918 г. в Святых Горах» [10] и был свидетелем происходивших тогда в уезде событий. В публикации «Факты о Пушкинском Уголке» Волков, действительно, оперирует точными цифрами в описании погрома: «В 1918 г.
поэте. Мое беспокойство оказалось не напрасным. Недавно получено печальное известие: Тригорский парк вырублен местными крестьянами» [37]. Источник «печального известия» указан не был. Июньская публикация автора «Годовщина рождения А. С. Пушкина» практически не касалась событий февраля 1918 г. [38].
12 Алексеев Никандр Алексеевич (1891-1963) — поэт, уроженец Опочецкого уезда, старший унтер-офицер Русского экспедиционного корпуса во время Первой мировой войны, в 1920 г. вернулся из плена.
13 На эту добровольную работу Башкирская отдельная стрелковая бригада, квартировавшая в Святых Горах, была вдохновлена Тимофеевой [28, с. 297-299].
14 Волков В. Ф. — учитель, член Комиссии по охране Пушкинского уголка (Вороничской ячейки Союза работников просвещения и социальной культуры) в 1920-1922 гг. (председатель — с мая 1921 г.).
вблизи Святых Гор, Псковск<ой> губ<ернии>Опочецкого уезда сгорел "Пушкинский уголок". 18 февраля, часов в 6 вечера, загорелось имение Тригорское, а 19-го, около 12 дня, та же участь постигла и Михайловское» [10].
Визуально ощущавшаяся пустынность усадьбы дала основание Волкову утверждать, что последствия поджога были намного масштабнее: «сгорел "Дом-музей" и надворные постройки». Этот неверный вывод был впоследствии подхвачен и зафиксирован в книгах А. Гладкого и А. Савыгина.
В том же году в псковском краеведческом альманахе «Северные Зори», редактором которого стал поэт Алексеев, Волков продублировал текст своей статьи, внеся небольшие изменения [11]. С позиций фиксации очередности событий его свидетельства кажутся наиболее точными. Здесь присутствуют даже указания на часы поджогов. Но при сличении его версии с другими проявляются некоторые противоречия.
В рукописи Тимофеевой события предстают следующим образом: «18 февраля. — Грабят Дериглазово. <...> быстро надвигающиеся сумерки вынуждают меня вернуться назад, в Воронич. Не проходит и часа, как в доме дьяконицы передается известие, что "грабят Тригорское" <...>. На пороге появляется сам отец Александр, озирает всеобщую суматоху и с изумлением восклицает: "Что вы делаете? Что вы делаете? " — "Тригорское зажигают, разве не видите сами? " — отвечают ему на бегу. В Тригорском, действительно, зажигают костры и внутри, и снаружи. <.>19 февраля. — "Грабят Петровское и Михайловское! " — возвещают мне утром. <...> Под вечер вижу в окно новое зарево. И вон там, вправо над лесом — большое и яркое. "Зажгли Зуёво!" — снова возвещают мне» [39, л. 308-311, 316].
В описании того, что и когда происходило в Тригорском, свидетельства Волкова и Тимофеевой совпадают. Время же поджога «Дома поэта» в Михайловском указано разное. У учителя — 12 часов дня, у писательницы — «под вечер». Это недоразумение устраняет еще один документ, не вошедший в состав рукописи писательницы, но сохранившийся в ее архиве. Это сведения очевидца (!) поджога — учительницы из деревни Зимари, Пелагеи Сергеевны Сергеевой, записанные Тимофеевой с ее слов как стенограмма, с названием, соответствующим жанру устной речи, «Как зажигали Михайловское»: «Из Зимарев увидела зарево. Вся наша деревня собралась на берегу смотреть, но никто не хотел идти туда. Боялись ответственности. Мы с З<инаидой> А<ндреевной>15 думали, что зажгли дом-музей и хотели спасти хоть что-нибудь - картину, книги. Когда мы пришли в Мих<айловское>, оказалось, что горит не дом, а костры разводили в лесу. <.> Потом начался грабеж. <.> Когда все разнесли, начали жечь.» [30, с. 104].
Первое, дневное, «зарево» над Михайловским стало следствием разожженных в лесу костров. Это зарево мог видеть из Святых Гор Волков и принять его за поджог самого Дома. Таким образом, все свидетельства дополняют друг друга и совпадают, кроме одной детали: подзаголовок рассказа П. С. Сергеевой обозначает дату события, произошедшего, по ее мнению, «В ночь с 18 на 19 февраля 1918 года». По версии Тимофеевой и Волкова, Михайловское сожгли в ночь с 19 на 20 февраля. Казалось бы, свидетельства очевидицы, находившейся во время поджога в Михайловском, точнее «показаний» Волкова, проживавшего в Святых Горах, или Тимофеевой — в Ворониче, записавших свои воспоминания позже (первый — в октябре 1920 г.,
15 Белокуровой, также учительницы местной школы.
96
вторая — осенью 1918 г. Тем более, что в своей датировке зимаревская учительница не одинока. В 1928-1929 гг. псковский краевед К. А. Иеропольский записал в Пуш-киногорье беседу с И. Н. Николаевым, жителем деревни Савкино: «Михайловское, Тригорское, Петровское, Лысая Гора горели разом, помнится, под весну.- Ватага под командой Тиханова16 была одета, как солдаты. Приезжали сперва записывать, что дороже, потом вывозили вешша на подводах и жгли села. Меньшая часть мужиков была за то, чтобы не жечь сел, большая — жечь, вытравить, значит, помещиков из их гнезд, чтобы там опять не укрепились» [25, с. 268].
В примечаниях к данному отрывку Иеропольский сообщал: «Следует иметь в виду, что это происходило через несколько дней после оккупации значительной части Псковской губернии немцами. Немцы стояли в Острове. С оккупантами возвращались помещики, выметенные революцией из их усадеб. Неудивительно поэтому, что вопрос о дальнейшей судьбе помещичьих гнезд, прямо или косвенно связанных с именем Пушкина, стал ребром перед крестьянством и был решен им в ночь с 18 на 19 февраля 18-го года» [25, с. 268].
В словах местного жителя, как видим, время указано весьма приблизительно, краевед же, говоря об усадьбах обобщенно, приводит всего одну дату их гибели.
Попробуем провести свое расследование. Если принять датировку «Сергеевой-Иеропольского», придется отказать в точности изложения В. Ф. Волкову, который не только находился вблизи Михайловского во время поджога, но и изучал обстоятельства происшествия. Не случайно его статья с говорящим названием «Факты о Пушкинском Уголке» носит полемический характер по отношению к эмоциональной публикации Никандра Алексеева и уточняет именно фактическую сторону уничтожения «Дома поэта». К тому же, Волков и Тимофеева, являющиеся членами Комиссии по охране Пушкинского уголка, были знакомы еще с 1919 г. и могли не раз обсуждать детали случившегося: у обоих дата 19 февраля не вызывала сомнений. Логика и последовательность событий, изложенных в дневнике писательницы, также не могут быть ни отвергнуты, ни опровергнуты. В газете «Псковский набат» Волков упоминает о Тимофеевой как «специалисте, который может прочитать лекции о творчестве Пушкина» [10], а в альманахе «Северные зори» рекомендует за дополнительными сведениями обращаться в библиотеку: «Протокольную справку можно получить в Святогорской Пушкинской библиотеке» [11]. В ту самую библиотеку, которую с августа 1920 г. возглавляла Варвара Васильевна.
Версия К. А. Иеропольского, согласно которой крестьяне в одну ночь «решили вопрос», т. е. одновременно сожгли несколько усадеб, представляется сомнительной, так как трудно представить столь масштабную ночную операцию, которой к тому же предшествовало их полное разграбление.
Дата, заявленная у Пелагеи Сергеевой, остается слабым местом в наших размышлениях. На наш взгляд, стоит обратиться и внимательно рассмотреть саму рукопись: запись сделана Тимофеевой наспех на довольно ветхом, мятом листе бумаги (в ее фонде такая бумага более не встречается, сохранность остальных документов очень хорошая); писательница фиксировала текст учительницы карандашом, а о скорости записи свидетельствуют многочисленные недописанные слова и почерк. Возможно, числам в заголовке Тимофеева тогда не придала значения, потом забыв их исправить, а сам лист мог затеряться в ее огромном архиве. Признавая датировку
16 О тех, кто мог быть причастен к поджогам, см. [24].
97
П. Сергеевой обмолвкой (или неисправленной опиской Тимофеевой), отметим, что первые пожары в окрестностях деревни Зимари, действительно, начались в ночь с 18 на 19 февраля.
Подведя промежуточный итог обзора существующих свидетельств, упомянем также рукопись, которую можно считать первой попыткой разобраться в коллизиях революционных событий, произошедших в «Пушкинском уголке». Это «Записки» заведующего библиотекой им. А. С. Пушкина в Святых Горах А. Т. Смирнова, сменившего на этом посту В. В. Тимофееву. Сам Смирнов в феврале 1918 г. находился в Петрограде. Приехав в Святые Горы в конце 1918 г., оказался в роли экскурсовода, к которому посетители неизменно обращались с естественным животрепещущим вопросом, «почему столь ценный уголок для русской литературы так варварски разрушен и сожжен, кто был этому виною и почему не были приняты меры к его охране»? [35, л. 1]. Итоги собственных наблюдений библиотекарь сформулировал в своей работе, написанной для Пушкинского Дома 23 сентября 1923 г.: «Так, 18-го февраля было разгромлено и сожжено имение Петровское, владельца Княжевича. Это та Петровская мыза, которая была подарена Арапу Петра Великого Петром 1-м. С 18-го на 19-е горело Тригорское, и 19-го днем разграбили и подожгли Михайловское» [35, л. 3 об.].
То есть днем начали грабить, на что понадобилось некоторое время, а «под вечер» подожгли. Эту информацию он узнал, конечно, от очевидцев, одним из которых стала В. В. Тимофеева, помощником которой он был в библиотеке: «Все лица считали своим долгом зайти в библиотеку и старались получить <ответы на> интересующие их вопросы по Пушкинскому уголку, а тем больше, что здесь в качестве второго библиотекаря служила одна из престарелых литераторов, В. В. Тимофеева-Починковская, жившая в колонии Михайловского до самого разгрома и поджога» [35, л. 1 об.-2]. Логично предположить, что дата «19 февраля», впрочем, как и все другие, присутствующие в «Записках» Смирнова, появилась как результат его общения с коллегой.
В марте 1922 г. Пушкинский уголок получил официальный статус заповедника, что вызвало волну интереса посетителей к его новейшей истории. В том же году увидела свет книжка А. Гладкого «Пушкинский уголок в Псковской губернии»: «К глубокому огорчению и негодованию, в бурное время революции, 19 февраля 1918 г. с. Михайловское было сожжено с домом, в котором был небольшой музей, и со всеми надворными постройками, а уцелевшие драгоценности расхищены» [14, с. 14].
Автор точно указывает дату поджога Михайловского, но грешит неточностями, присущими публикации В. Ф. Волкова: дом действительно был сожжен, однако большая часть «надворных» построек, как уже упоминалось, была продана местной администрацией на своз в марте-апреле 1918 г. [1].
После А. Гладкого обширный путеводитель «Уголок Пушкина» выпустила М. Гаррис. Эта московская журналистка (наст.фам. М. А. Каллаш), суммируя, очевидно, полученную из газетных публикаций информацию, констатировала: «Вообще, плохо сберегаемый уголок поэта в наше время совсем погиб. В 1918 г. постройки в обеих усадьбах, в Михайловском и Тригорском, были сожжены, парки, если не совсем, то в значительной степени, вырублены; между прочим, вырублена и знаменитая старинная липовая аллея в Михайловском. Никаких сведений не поступало о том, удалось ли во время разгрома усадеб что-нибудь спасти в Тригорском.» [12, с. 7].
В целом, ситуация в Михайловском представлялась Гаррис столь трагической, что она «бросила» короткую «эпитафию» вослед утраченному наследию: «Впрочем, с изучением "следов Пушкина" там, на родных его местах, теперь уже можно считать все поконченным» [12, с. 7].
Более оптимистично содержание чрезвычайно живой по манере изложения и интересной по содержанию брошюры об устройстве общеобразовательных экскурсий Ф. А. Васильева-Ушкуйника «Пушкинские уголки Псковской губернии», опубликованной в 1924 г. Об уничтожении же читаем следующее: «И вот в 1918 г., когда немецкие войска стояли в 30-40 верстах от Пушкинских мест, в ночь с 18 на 19 февраля разгромлено было Тригорское, а с 19 по 20-е и Михайловское» [9, с. 44].
В сносках автор указывает источники полученных им сведений: «О разгроме Тригорского может сообщить очевидец события, б<ывший> лакей Вульфа, а теперь сторож усадьбы. В 1923 г. мне деловито, спокойно, "добру и злу внимая равнодушно", и очень кратко рассказал сын сторожа, мальчик 10-11 лет», «Все подробности о погроме и много других сведений, мною получены от библиотекаря Пушкинской библиотеки в Тоболенце17 А. Т. Смирнова, которому приношу большую благодарность» [9, с. 44-45]. Говоря о В. В. Тимофеевой18, Васильев-Ушкуйник отметил, что у нее «по этому вопросу имеется материал» [9, с. 48]. Он был знаком и с ее дневниковыми записями, о чем сам упоминал в письме к писательнице. Вот это письмо, публикуемое впервые: «Глубокоуважаемая Варвара Васильевна! Когда я посетил Вас в Св<ятых> Горах, экскурсируя по Пушк<инским> местам, то имел удовольствие заслушать некоторые места Ваших воспоминаний, связанных с разгромом Михайловского. Очень прошу дать, как материал, фактические данные об этом варварском моменте. Мне нужны факты, только факты, рисующие картину происшествия. Я выпускаю методико-экскурсионную книжечку для проведения экскурсий в Пуш<кинских> местах и нуждаюсь в материале для освещения этого тяжелого события. Если сможете дать, благоволите дать Ал<ександру> Тим<офеевичу> Смирнову, а он перешлет мне. Надеюсь увидеться с Вами летом. Прошлогодний экскурсант Васильев. 17. III. 1924 г.» [8].
Письмо Ф. А. Васильева-Ушкуйника доказывает, что бывшая «колонистка» стала для него важным источником достоверных сведений, даже когда он в своей книге ссылается на Смирнова.
О бывшем лакее из Тригорского Федоре Михайловиче Беляеве (а также о некоей старухе Аксинье)19 упоминали также М. А. Цявловский и В. С. Гроссман в отчете о посещении Михайловского в 1924 г. [46]. К сожалению, сведений о письменных воспоминаниях Ф. М. Беляева или его внука Толи, которого Васильев-Ушкуйник ошибочно называет сыном, не имеется. Однако Тимофеева, тесно общавшаяся в 1918 г. с семьей Беляева и бывшей хозяйкой Тригорского баронессой С. Б. Вревской20,
17 Слобода Тоболенец — официальное название волостного центра, расположенного на Святых Горах, до 25 мая 1925 г
18 Тимофеева жила в Пушкинских Горах до сентября 1925 г., но по причине подорванного здоровья с 1922 г. была сокращена и в библиотеке уже не работала.
19 Упоминаний о ней как свидетельнице в архиве Тимофеевой не сохранилось. Разыскать сведения нам также не удалось.
20 С. Б. Вревская после погрома нашла приют в доме священника Александра Невежина, где она проживала со слугами: Федором Михайловичем и Агафьей Ивановной Беляевыми, их дочерью Анной и внуком Толей. Тимофеева, жившая по соседству, приходила в этот дом на завтраки и обеды. В начале мая 1918 г. слуги тайно увозят Софью Борисовну к родственникам в сельцо Духово Островского уезда, а Тимофеева переселяется в ее комнату.
оставила в продолжении своего дневника записи об их впечатлениях и ощущениях от произошедшего: «За вечерним чаем, обедом и завтраком бесконечное число раз передается один и тот же рассказ потерпевших жертв разрушения Тригорского...
Певучим, монотонным голосом рассказывает и сама "старая барышня", как сидела с палочкой посреди своей залы, а вокруг нее все обирали и грабили. «Ванну несет мою, вижу, мужик. "Куда вы это несете? " — спрашиваю. "Теперь, сударыня, это у нас анархия"».
Через голову ее уносили из буфета посуду, из комодов — белье, серебро. Из рук у Агафьи Ивановны выхватывали узлы. С ног у Софьи Борисовны снимали туфли, с головы — платок, и все потому, что «теперь, сударыня, у нас анархия».
«Ах, проклятики! — подхватывает в сердцах Агафья Ивановна. — Все им досталось, и всё им мало. Мало ещё, говорят, мы их жали, господ-то; их ещё так надо нажать, чтобы сок пошёл.».
Но у «верных» слуг господ, у Феди, Агафьи и Нюши их с Толей — никто ничего не тащил, и все свои вещи они преблагополучно успели перевезти загодя в другие, вполне безопасные места, а на грабеж вещей старой барышни только рот разевали да ахали. Феди — «как на грех» — дома не было, «а то бы он подсобил, хоть серебро-то бы вынесли.».
«Да было ли серебро-то тогда? — шепчут по соседним углам, — не отвез ли сам Федя-то загодя все добро по своей роде, в Острову, либо Опочке.».
Это общий итог всех разгромов: и в Михайловском, и в Петровском, и в Де-риглазове: домашние прислужники оповещены заранее о предстоящем грабеже и заблаговременно принимают все меры, предоставляя судьбу остального на волю Божию, на "авось": "А може, Бог не допустит.", "А може, и останется кое-что.", "А може, посовестятся, пожалеют и не возьмут."» [40, л. 102-104].
Из эпизода понятно, что Ф. М. Беляева не было во время пожара в Тригорском, а потому очевидцем его называть нельзя, он мог только пересказывать ход событий со слов жены.
Продолжая обзор путеводителей 1920-х гг., стоит обратить внимание на очерк П. М. Устимовича21, вышедший в марте 1927 г.: «Михайловское, Тригорское и могила Пушкина», где предложена весьма округленная дата уничтожения Михайловского: «Зимою 1918 г. этот дом был сожжен» [44, с. 7].
П. М. Устимович плотно общался с Тимофеевой во время своих приездов в Святые Горы и как научный сотрудник Пушкинского Дома не мог не интересоваться подробностями событий февраля 1918 г. Знал, а возможно, и читал дневник писательницы, уже хранящийся в Рукописном отделе. Тем не менее, он крайне скупо, в одно предложение, прокомментировал то, о чем знал несравненно больше. Такая позиция в научной среде вскоре станет тенденцией. Впрочем, с фактической стороны автор ничего не исказил. Указание на то, что дело было «зимой» вполне согласуется с датой «19 февраля». Изложение же подробностей поджога, с указанием свидетелей, в число которых входила и Тимофеева, становилось опасным и отсутствовало, несомненно, из предосторожности. Вскоре вслед за студенческими «чистками» в Пушкинском Доме начались академические «чистки», горькие предчувствия автора оправдались: уже 11 июня 1927 г. П. М. Устимович был арестован как «участник
21 Устимович Петр Митрофанович (1867-1931) — сотрудник Пушкинского Дома в Петрограде (с 1 февраля 1921 г.), с 1923 г — ученый секретарь и член Особого совещания по научно-художественной охране Пушкинского заповедника, один из авторов его первых музейных экспозиций.
контрреволюционной организации», а 15 июля приговорен к 3 годам ссылки в Сибирь и отправлен в Красноярск.
С этого времени началась эпоха «переписывания» из одного путеводителя в другой. Так, авторы книги «Пушкинские Горы» И. Леонтьев и В. Костенко скопировали текст А. Гладкого, не сопроводив его сноской и повторив все те же данные: «19 февраля 1918 г. в Михайловском вспыхнул пожар. Погиб дом, в котором был небольшой музей; погибли все надворные постройки, уцелевшие со времени Пушкина; расхищены драгоценности» [32, с. 60].
Учитывая год издания — 1937, когда торжества, посвященные столетней годовщине со дня смерти А. С. Пушкина, проходили под чутким наблюдением партии, авторы внесли в текст только одну, необходимую в то время правку: сомнительное слово «поджог», подразумевающее чей-то злой умысел, заменено на «пожар», который мог произойти по неосторожности или вследствие стихии (например, от удара молнии).
Ведущие историографы в довоенной и послевоенной жизни Пушкинского заповедника А. М. Гордин и С. С. Гейченко всячески обходили в своих книгах интересующий нас вопрос. Коснемся свойственных им описаний этого драматического эпизода. В конце 1930-х гг. А. М. Гордин работал над созданием экспозиции в Михайловском и не мог не интересоваться событиями 1918 г. Однако в своей книге 1939 г. «Литературные экскурсии» он бегло упомянул о них в рассказе об истории дома: «Последняя постройка сгорела в 1918 г.» [15, с. 55]. Назван только год, причины же происшествия вообще не оговариваются. Ранее указано, что «В период с 1918 по 1922 г. Пушкинский уголок охранялся, главным образом, силами окрестных крестьян и проходящими здесь частями Красной Армии» [15, с. 14].
Похожая формулировка встречается в первом послевоенном издании «Михай-ловское в жизни и творчестве Пушкина», написанном совместно директором Пушкинского Заповедника С. С. Гейченко и его заместителем А. М. Гординым. Описание советского периода бытия Михайловского опять же начато не с революционных событий: «В суровые годы Гражданской войны части Красной Армии охраняли Ми-хайловское, ремонтировали Домик няни и могилу поэта» [16, с. 25-26].
Как можем заметить, в этом тексте «крестьяне» в качестве охранников пушкинской усадьбы редуцируются. Описка авторов или переосмысление ими роли крестьян в защите «Пушкинского уголка»? Лишив крестьянство «права» защищать пушкинское Михайловское, авторы, тем не менее, предваряют рассказ «о суровых годах Гражданской войны» пространным дифирамбом во славу Пушкина и любящего его народа: «Неизменное сочувствие народу, постоянное дружеское общение с ним, интерес к его искусству, наконец, горячая защита прав и интересов народа средствами художественного слова обеспечили Пушкину любовь и уважение широких масс. До сих пор живут среди местного крестьянства рассказы-легенды, с большой симпатией рисующие поэта как близкого человека, друга-земляка. Бережно хранит и свято чтит советский народ пушкинские места» [16, с. 25].
Перед нами идеологическое клише, обязательное в то время. Широкий круг читателей, не осведомленный о событиях февраля 1918 г., воспринимал эту информацию как само собой разумеющееся. Для знавших истину в этом смысловом «перевертыше» видится тайный умысел соавторов: не умолчать, а через гиперболизированное отрицание напомнить о ней. К тому же один из соавторов, А. М. Гордин, уже
был знаком с дневником В. В. Тимофеевой «Шесть лет в Михайловском», став его первым читателем в Пушкинском Доме и расписавшись в листе использования рукописи еще в апреле 1941 г.22 Как и когда С. С. Гейченко познакомился с содержанием данной рукописи, установить не удалось, его фамилии нет среди читателей данной единицы хранения. Можем предположить, что Гордин мог поделиться с коллегой информацией о своей находке.
В свой следующий, уже без соавторства с директором, путеводитель 1947 г. Гордин внес фрагмент, навеянный, как нам показалось, прочитанными им перед войной записями Варвары Васильевны: «Велик был интерес к "пушкинскому уголку" среди передового русского общества. Сюда приезжали и работали здесь многие известные писатели, художники, ученые. Летом 1914 г. Михайловское посетила группа артистов Московского Художественного театра. Однако полное отсутствие государственной заботы о пушкинских памятниках и недоступность широким народным массам обрекали их на жалкое существование, чрезвычайно ограничивали их значение» [17, с. 9].
«Известные писатели, художники, ученые» — обо всех них упоминала Тимофеева: философ Н. О. Лосский, вел.кн. Мария Павловна (младшая), журналистка М. А. Новикова-Каллаш, граф П. С. Шереметев, автор книги «Опочка и Опочецкий уезд» Л. И. Софийский, художник В. В. Мешков. Особенно подробно и ярко описан у нее приезд в Михайловское в мае 1914 г. «московских художественников»23: О. Л. Книппер-Чеховой, Н. О. Массалитинова В. Л. Мчеделова, К. К. Алексеевой-Станиславской [39, л. 99-106].
Выводы Гордина относительно недостаточной поддержки со стороны государства и «жалкого» существования музея в предреволюционные годы также близки тональности высказываний Тимофеевой, сетовавшей на самоуправство местных «князьков», использовавших Михайловское для утех и развлечений. Напрямую упомянуть о рукописи как источнике этих сведений Гордин не решился.
В 1949 г. увидела свет очередная брошюра «Пушкинский заповедник», где уже знакомые нам соавторы начали его историю со дня его воссоздания — с 17 марта 1922 г. [33, с. 5].
В 1950 г. Гейченко представил революционный период, ограничившись общими фразами: «Еще в суровые годы гражданской войны советским правительством принимались специальные меры для охраны Пушкинских мест» [13, с. 61]. А вместо двусмысленного панегирика в издании 1946 г. здесь появляется текст, достойный передовиц тогдашних газет и журналов: «"Заря пленительного счастья", о которой мечтал Пушкин, взошла над нашей отчизной. Под руководством великой партии Ленина-Сталина советский народ завоевал себе счастливую жизнь» [13, с. 60].
В книге 1970 г. «Пушкин в Псковском крае» А. Гордин, повторяя написанное ранее, косвенно, в рассказе о восстановлении Домика няни, коснулся и темы поджога Дома поэта: «В 1918 г. домик сильно пострадал при пожаре усадьбы, но бойцы Красной Армии и окрестные крестьяне отремонтировали его и установили постоянную охрану» [18, с. 65].
22 Подробнее о читателях данной рукописи см.: [27].
23 Сведения о приезде в Михайловское артистов МХАТа содержались также в книге Гаррис «Уголок Пушкина», непосредственной участницы этой группы посетителей музея, (у Тимофеевой упоминается под ее настоящим именем — журналистка М. А. Новикова-Каллаш). Однако А. Гордин не указал этот источник в справочной литературе этой книги.
Даже в 1989 г. в книге «Пушкин в Михайловском», в последнем своем прижизненном издании, он не смог приоткрыть завесу над темой уничтожения Михайловского: «В 1918 г., когда горели все помещичьи усадьбы в округе, погибли дома в Тригорском, Петровском, и отстроенный В. А. Щуко дом в Михайловском» [19, с. 420].
И это несмотря на то, что еще в 1978 г. А. М. Савыгин наиболее детально в пушкиногорском краеведения, а главное, с привлечением новых сведений, осветил события 1917-1918 гг. в брошюре «Пушкинские Горы», в главе «Приют спокойствия трудов и вдохновенья» этот автор дважды возвращался к данной тематике: «19 февраля 1918 г. в Михайловском вновь вспыхнул пожар. Сгорели все надворные постройки, кроме домика няни» [34, с. 74. Курсив наш. — И. К.]; «Антисоветские элементы спровоцировали поджог помещичьих усадеб. Был пущен слух, что из Петрограда пришла грамота — барские гнезда разорять всюду и беспощадно. Пожары перекинулись и на Вороничскую волость. В ночь с 18 на 19 февраля малочисленная красногвардейская охрана Михайловского, Тригорского и Петровского была уничтожена. Милиционеры и жители пытались дать отпор погромщикам, но не смогли. Тригорское и Петровское были сожжены полностью, в Михайловском сгорел восстановленный в 1911 г. дом Пушкиных. Домик няни и остальные здания удалось отстоять. Большую помощь в этом оказали прибывшие из Пскова красногвардейцы. Погромщики были пойманы и преданы суду. Это был первый народный суд в Святых Горах. И характерно, что он отстаивал дело сохранения культурных ценностей» [34, с. 85. Курсив наш. — И. К.].
При прочтении фрагментов возникает ощущение, что Савыгин черпал сведения из разных, к сожалению, не указанных им источников, среди которых могли быть и упомянутые выше, и другие, нам неизвестные: материалы личных архивов, воспоминания местных жителей, газетные публикации. Об этом говорит и тот факт, что в одной главе фигурируют оба февральских числа, истинность которых обсуждалась в начале настоящей статьи. Только в данной книжечке (и в ее переизданиях 1982 и 1989 гг.) присутствуют «малочисленная красногвардейская охрана Михайловского, Тригорского и Петровского», «отпор», данный погромщикам, прибывшие на помощь красногвардейцы и «первый народный суд». Его описание как будто в сжатом, концентрированном виде представило события, произошедшие в Михайловском с 1918-го по 1920-й гг. При этом очевидно, что с записями Тимофеевой Савыгин знаком не был, иначе он бы нашел возможность внести и ее данные.
Получается, что с 1930-х гг. никто из исследователей, кроме А. М. Савыгина, не добавил по данному вопросу ничего нового и существенно важного, наоборот, формулировки с каждым десятилетием становились все более завуалированными и пафосно пространными. Имя В. В. Тимофеевой ни разу не было упомянуто двумя основными созидателями послевоенного образа Михайловского — ни директором Пушкинского заповедника, ни его заместителем. Они хранили тайну существования рукописи, время свободного звучания которой тогда еще не настало. Возвращаясь к докладу С. С. Гейченко, отметим, что в августе 1990 г. он первым в «новейшей» истории заповедника предоставил слушателям факты, зафиксированные писательницей. Опубликовать доклад Гейченко не успел. Спустя несколько лет дневниковые записи «Шесть лет в Михайловском» вошли в научный оборот с работами С. Д. Яковлева и А. И. Давыдова.
В настоящее время дата «19 февраля 1918 г.» как день, когда было уничтожено Михайловское, широко представлена в краеведческой литературе и на электронных ресурсах. Кажется, что именно она является единственно верной и точной. В ряде первых свидетельств и изданий, затрагивающих тему «Михайловское в 1918 г.», упомянуты исторические события, способные уточнить один важный момент.
В 1923 г. заведующий библиотекой А. Т. Смирнов сообщал: «В то время, когда немецкие войска находились в 45-40 верстах от Святых Гор, у местного населения царила паника и боязнь прихода немцев, в это время вспыхнул первый пожар от поджога имения барона Розена, находящегося в 22 верстах от Тригорского. Вслед за имением барона Розена, начались разгромы и поджоги по ранее определенному времени и других имений и постепенно приближались к этой местности» [35, л. 3-3 об.].
О том же писал в 1924 г. Ф. А. Васильев-Ушкуйник: «...И вот в 1918 г., когда немецкие войска стояли в 30-40 верстах от Пушкинских мест, в ночь с 18 на 19 февраля разгромлено было Тригорское, а с 19 по 20-е и Михайловское» [9, с. 44-45].
В 1928-1929 гг. К. А. Иеропольский, со слов местных крестьян, отмечал, что уничтожение усадеб происходило следом за оккупацией германскими войсками Острова и Пскова: «Следует иметь в виду, что это происходило через несколько дней после оккупации значительной части Псковской губернии немцами. Немцы стояли в Острове» [25, с. 268].
Благодаря обнаруженной записи в дневнике В. В. Тимофеевой 1918 г., становится понятной одна из причин быстрого продвижения кайзеровских войск вглубь губернии, к Островскому уезду и его центру: это несопротивление местных жителей. Помимо важных для нас исторических обстоятельств, здесь есть еще одно упоминание об аэроплане, связанное на этот раз не с призывами сжечь окрестные усадьбы (это произошло несколько позже), а с немецкой фронтовой пропагандой среди населения. Здесь, также как у Смирнова, зафиксировано и состояние паники в еще не оккупированном Опочецком уезде (до Вороничской волости немцы не дошли). «Вернувшийся из Острова Федор Михайлыч (лакей баронессы Вревской) <.> рассказывал при мне у Муравейских: "В Острове они (немцы) спустили ераплан. Собралась толпа — видимо-невидимо народу. Сперва бросили прокламации: "Как желаете нас принять — с боем или без боя?" Им отвечали: "Очень даже рады вам"24. Ну, вышли тогда двое--один полковник, другой поручик — успокаивать стали.».
Несколько дней спустя, в Тригорском ночевали пленные или дезертирующие солдаты, возвращающиеся домой. На следующий день появилась целая партия других, с обозами, битком набитыми грузом всякого "добра". Мне пришлось идти туда утром за молоком. <.> Баба вышла ко мне в сени, заметно встревоженная.
— <.> И кто их знает, какие они. Говорят, самые грабители-то они и есть. Придут в город или местечко и скомандуют: "Выселяться! Немец идет!" Ну, все и замечутся — кто куда. Побросают все и уйдут. А те и почнут тогда грабить и жечь. Вот так и идет круговая. <.>
Обозы начали приходить в движение. Все собирались к отъезду. <.> Час спустя Тригорское все опустело. <.>
24 В газете «Псковский набат» почти через год подтверждалось: «Конец февраля. Последнее собрание С. Р. и С. Д. перед приходом немцев. Присутствуют рабочие, солдаты, есть и просто обыватели. Предстоит решить вопрос, с боем или без боя сдать город немцам. Большинство решает сдать город без боя. Мотивы: хотя в городе солдат более тысячи штыков, но нет дисциплины, нет спайки, нет ясно выраженного желания защищаться, вообще защитники не надежны. На другой день два десятка немцев занимают город без боя» [7].
"Скоро все опять по-прежнему будет!" — шепотом передавали теперь друг другу доверчивые люди.
Однако скоро случилось совсем не то, чего они ждали. Не прошло и трех дней после ухода таинственных обозов с международными ночлежниками, как начались селовые пожары. Каждый вечер слышалось чье-нибудь зловещее восклицание: "Ба-тово горит!" "Лысую Гору жечь начинают!.." "Вече горит!" "Петровское жечь собираются..." "Дериглазово уж горит." "Михайловское, говорят, зажигают."» [40, л. 34-36, 38].
Согласно официальным источникам информации (газетным публикациям, фронтовым сводкам, распоряжениям), ситуация на фронте в начале 1918 г. выглядела следующим образом. Кайзеровские и австрийские войска перешли в наступление на Восточном фронте 18 февраля, 23 февраля немцами был взят город Остров, 25 февраля — Псков. 3 марта в Брест-Литовске заключен мирный договор, демаркационная линия между враждующими сторонами стала проходить по линии Псков — Остров — Синяя Никола [47, с. 69-136].
Аэропланы с листовками, дважды упомянутые в дневниках Тимофеевой, действительно служили мощным агитационным средством, причем как для немецкой, так и для советской армии. Об этом есть официальные свидетельства, относящиеся к Псковской военной операции. Так, 18 февраля 1918 г. члены Двинского Совета, ожидавшие наступления германских войск на Двинск, докладывали В. И. Ленину по телефону, что «никаких выступлений со стороны немцев пока нет. В городе царит паника, над ним, летают очень низко немецкие аэропланы и разбрасывают прокламации»25. На что Ленин ответил: «Если удастся прочесть немецкие прокламации, то передайте нам» [47, с. 69]. О таком же способе распространения идей и требований только советской стороной упоминала газета «Псковский набат», говоря о событиях декабря 1918 г., когда в Острове еще хозяйничали немцы: «...ночью спокойно не заснуть — всё красноармейцы мерещатся, как бы не налетели, ведь у них и аэропланы есть, один летал же над городом и разбрасывал прокламации» [7].
Таким образом, расхождения в датах представленных обстоятельств объясняются только одним фактором: известные нам свидетельства об уничтожении Михайловского и окрестных сел датируются авторами по старому стилю, информация же, идущая по государственным каналам, — уже по новому. Причиной данного противоречия стал принятый Советом Народных Комиссаров 24 января 1918 г. «Декрет о переходе на Григорианский календарь». Согласно декрету, после 31 января следовало 14 февраля. О возможных трудностях, связанных с переходом на западноевропейский календарь, 28 января 1918 г. газета «Новая жизнь» писала: «Опубликованный вчера декрет о реформе календаря, которая должна последовать не далее 1 февраля, встретил в духовных кругах в высшей степени отрицательное отношение. Церковь новый стиль не признает ни в коем случае. Высказываются мнения, что новый стиль не будет признан и всей Россией, так как большинство крестьянского населения живет не по календарям, которых не имеет, а по церковным праздникам».
Крестьяне псковской губернии дни считали по старинке, так как жили по церковному календарю. Дворяне, как, например, И. А. Бунин, принципиально отвергали новый «большевистский» календарь. В своем дневнике 1918 г. «Окаянные дни» он придерживался старого стиля, а 5 февраля оставил «говорящий» комментарий: «С
25 Уже после заключения Брестского мира оккупанты развернули широкую агитацию по вербовке местного населения в оппозиционные (белогвардейские) войска. [23, с. 112-120].
первого февраля приказали быть новому стилю. Так что по-ихнему нынче уже восемнадцатое» [4, с. 65]. В. В. Тимофеева все даты в дневниках только с 1919 г. начала обозначать старым и новым стилем, при этом на первом месте осталась дата старого стиля, а нового — давалась в скобках. Это положение для нас особенно важно.
Следует учесть также, что новость о «Декрете», в условиях надвигающегося хаоса и недоступности прессы, нескоро пришла к жителям Вороничской волости. Сама Тимофеева не раз жаловалась на полное неведение, на отсутствие газет месяцами.
В связи с этим можем констатировать, что исследователи, писавшие о роковых событиях в Пушкиногорье, оперировали юридически неверными датами. Фактически поджог Михайловского был осуществлен вечером 4 марта 1918 г. — на следующий день после заключения Брестского мирного договора, когда немецкие войска уже несколько дней хозяйничали в Пскове и Острове. Пожар полыхал до утра 5 марта.
Подтверждением данного прецедента является запись, обнаруженная в дневнике В. В. Тимофеевой 1919 г., где она зафиксировала эту смену календарей относительно погромов. И хотя ее упоминание о случившемся год назад ограничивается несколькими словами (так сильно было душевное потрясение), приведем этот «атмосферный» отрывок из ее дневниковых записей полностью: «20 февраля (5 марта). В газетах ничего нет. Все только из устной молвы. Вчера сторож церковный рассказывал: "Собирают новый набор, молодых и старых, которые не были еще в обучении, воевать брат на брата. Только ничего из этого не выйдет. Не пойдут. Под Ново-ржевом три волости отказались. Пошли с пулеметами разбивать советы и комитеты. В Новоржеве теперь всех разогнали. Грабят и жгут (?). Идут волость за волостью — хотят, чтобы дружным скопом, не в одиночку действовать. И которые деревня не согласны, тех зажигают с обоих концов. Идут прямо к союзникам — просить, чтобы пришли к нам сюда и навели свои порядки как следует." (Новое "призвание варягов" на Руси! После дико-бессмысленной революции нельзя другого и ожидать). "Теперь уж, — говорит он, — сами русские обзывают дурачьем друг дружку за то, что села пожгли". (Сегодня, вчера и третьего дня годовщина сожжения). <.> Но "дух" здесь у народа теперь такой» [42, л. 273-274].
Еще одним косвенным доказательством становятся свидетельства кучера колонии литераторов в селе Михайловском, записанные Тимофеевой в 1918 г.: «29 июля (11 августа). <.> Между заутреней и обедней, когда я сидела на церковном дворе, ко мне подошел бывший наш кучер Матвей. По дороге в Святые Горы заехал с женой "проведать" меня. <.> рада была их видеть, хоть и думалось, что не без греха и они в Михайловском разорении. Не вспомнили бы они и теперь обо мне, если б не протокольное мое показание26. Испугались, и совесть заговорила. Я спрашивала его, он рассказывал, как было дело:
— Сначала пришел один из Красной гвардии. Сказал, что жечь будут. Я поехал в Комитет (в Святые Горы), просил дать подмогу. Не дали ничего. В субботу грабили Петровское, из Петровского пришли в Михайловское.
— Кто же именно?
— Да видимо-невидимо их тут было. Всякого народу. Начали бить стекла — сначала в Колонии — хватать кому, что надо. Учительки тут были. Просили меня,
26 Тимофеева имеет в виду ее письменные показания для следственной комиссии из Опочки, расследовавшей дело о погромах имений. Свое «показание гражданки домашней учительницы, писательницы В. В. Т-вой-Починковской», написанное 6 (19) июля 1918 г., она скопировала в свой дневник [41, л. 156-159].
чтобы открыл дом: картину вынести хотели27. Я отказался отпирать дом. Если, говорю, отопру, весь народ туда бросится. Могут сказать, что я их пустил. Книги бросали в кухне грудами на пол. Когда загорелось, всё и пошло гореть. Ограбляли в субботу, а жечь стали в понедельник. Я просил не зажигать — не послушали. Ну, я взял, собрал свои вещи и поехал домой. Что же мне больше там делать! А кто жег, кто грабил — трудно сказать. Назвать никого не могу» [41, л. 171-172].
Кучер назвал не даты, а дни недели. По григорианскому календарю на субботу и понедельник выпадало 16 и 18 февраля соответственно. Однако во избежание путаницы мы снова должны помнить о переводе календаря на новый стиль: по григорианскому календарю (новый стиль) 31 января был четвергом, 14 февраля — тоже четверг, поэтому в России, в соответствии с декретом, за средой 31 января еще по юлианскому календарю наступил четверг 14 февраля уже по григорианско-му28. Очевидно, что в календаре старого стиля, каким еще долго жили русские люди в провинции, суббота (когда «ограбляли») — это 17 февраля, а понедельник (когда «жечь стали») — 19 февраля, что соответствует новому стилю, где субботой является 2 марта, а понедельником — 4 марта. Поэтому принятое нами за основную датировку «19 февраля» старого стиля совпадает и с показаниями кучера Матвея.
Принятие предлагаемой датировки «4 марта (19 февраля)» будет способствовать устранению противоречий в целом ряде свидетельств и позволит произвести корректную передатировку других мемуарных источников, относящихся к периоду революционных преобразований в Псковской губернии в 1917-1918 гг.29
Однако, прежде всего, необходимость введения в научный оборот даты «4 марта (19 февраля)» обусловлена требованиями академического подхода к комментариям дневниковых записей В. В. Тимофеевой, особенно касающихся исторически ценных эпизодов описания драмы начала 1918 г. в Михайловском и окрестных селах.
19 1 8 год
ЯНВАРЬ ФЕВРАЛЬ
Понедельник 1 в !5 22 29 1в 25
Вторник 2 9 16 23 30 13 26
Среда 3 10 17 2Ь 31 го 21
Четверг 4 11 1д 25 21 28
Пятница 5 12 19 26 15 22
Суббота 6 13 20 27 16 23
воскресенье 7 /4 21 гь 17 2«
Смена календарей в 1918 г
27 Этот момент также описан в воспоминаниях учительницы П. С. Сергеевой (см. выше).
28 Для наглядности публикуем календари того времени: 1) юлианский календарь, изданный в 1917 г. накануне Нового года, 2) григорианский календарь на 1918 г, 3) фрагмент календаря, демонстрирующий переход со старого (январь) на новый стиль (февраль).
29 См., например, об уточнении хронологии событий и уничтожении имения Гораи в повести-были В. К. Берхман «Отъезд» [26].
Табель на 1918 г.
ЯНВАРЬ
7 1421 28
1 815|22 29
2 9!16;23;30
3 1017 24 31 411 18 25
0]] 2 19:26 613;20|2 7
дни
Воир-
Л|Н1Д.
Впр. Среда Неге. Пяти.
с*аа.
дни
Вкир.
Понед
Бторн.
Сред»
Чете.
лт.
ДНИ
Восщ).
1ПЦ.
Вт*р».
СрШ
Чатв.
П»т».
С]46
*.ПРМЬ
81522 29
916
23 30
3,1017 41118 51219 61320 714121 1ВД л ь
III 8|15122 29
2 9.Ш28Й0 3:101724 31
ФЕВРАЛЬ
411 1825
512 19 26
6 132027,
7 14 2112* в 1522 9 16 23
:;з 1017:24
МАЙ
613 20 27
МДРТЪ
4п 18 25
5 12 19 26 в 1820 -27 7 14 2138
16 22 29 16 23 30 3 10 17 24 31
24
25
26
27
28
■ 71412128;
1 819322Я
2 916 23 30 [3 10 1 7=24 31
25
26
411 18 01Я19 61330 27 71421 ¡28 ОКТЯБРЬ
7 и;21 28
1 4 1522 2!» ¿! 9116 23 8« 8.1017 24 81 4 111 »|25
Я,« 21 ¡♦"201 виз 20|27
4 П 18
5 1219
АЙГГСТЪ
1926
20:27 21 28 15 22|29| 10 23 56
17 24 31
18 25
3 ю н ь 310Г7|24
I й 25 1026
20 27
21 йв 22129
28 50
4 11
5 12
6 7[ 8|15 9 16
10
5 12
6 18
Г И 8 9
№
916 2330;
*п'24 25
НОЯБРЬ
411Г1825
СЕНТЯБРЬ 2
810; 4 Й 18 5|1219 26 6|Щ20 27 7[Т+|й1 [2И 8 15;22|2Н
ДЕКАБРЬ
5 12
19 26
6 18 20 2 21 28 32 29
2 9 16 23130
\щ 10 17 гШ1
I« зазо »№0117 24
11 (8 12 1!> I
И 21
25
26 27
¿К. 211
Юлианский календарь на 1918 г.
Числа, отжЬченныя гкирныиъ шрифтоыъ — праздники.
Григорианский календарь на 1918 г 108
Литература
1. Акт о состоянии с. Михайловского от 28 (15) апреля 1918 г. Машинописная копия. Государственный архив Псковской области. Ф. 1284. Оп. 1. Д. 14. Л. 8.
2. Алексеев Н. А. А. С. Пушкин и Пушкинский уголок // Псковский набат. 1920. 22 окт. № 339. С. 2-3.
3. Алексеев С. А., Кондратеня А. В. Опочка, 1917-1941: сб. ст. и материалов. Псков: Псковский областной институт повышения квалификации работников образования, 2012. 229 с.
4. Бунин И. А. Окаянные дни. Воспоминания. Статьи / Сост., подгот. текста, предисл. и ком-мент. А. К. Бабореко. М., Сов. писатель, 1990. 416 с.
5. Бурченкова Р. В. Усадьбы пушкинской поры по воспоминаниям В. В. Тимофеевой-Почин-ковской // Михайловская пушкиниана. Пушкинские Горы — Москва, 2005. (тип. «Галлея-Принт»). Вып. 37: Материалы чтений памяти С. С. Гейченко 2004 и 2005 гг. С. 115-131.
6. Бурьяков С. Разгром пушкинского уголка // Наш век. 1918. 29 (16) марта. № 60 (84). С. 2.
7. В. А. Остров. Две параллели: февраль-декабрь // Псковский набат. 1919. 31 января. № 49. С. 4.
8. Васильев Ф. А. Письмо к В. В. Тимофеевой. 17 марта 1924 г. РО ИРЛИ. Ф. 425. Оп. 2 № 111.
9. Васильев-Ушкуйник Ф. А. Пушкинские уголки Псковской губернии. М.: Изд-во т-ва «В. В. Думнов, н-кибр. Салаевых», 1924 / Серия сборников по устройству общеобразовательных экскурсий. Вып. IX. 72 с.
10. Волков В. Ф. Факты о Пушкинском Уголке // Псковский набат. 1920. 6 нояб. № 359. С. 2.
11. Волков В. Ф. О Пушкинском Уголке // Северные Зори. 1920. Дек. № 1. С. 29-30.
12. Гаррис. Уголок Пушкина. М. — Петроград: Гос. изд-во, 1923. 106 с.
13. Гейченко С. С. Пушкин в Михайловском: В помощь районному и сельскому лектору. Псков: Псковиздат, 1950. 68 с.
14. Гладкий А. Пушкинский уголок в Псковской губернии. Псков: Кн-во «Новая жизнь», 1922. 20 с.
15. Гордин А. М. Пушкин в Михайловском: Литературные экскурсии. Л.: Гос-оеучеб.-педагог. изд-во наркомпроса РСФСР, 1939. 218 с.
16. Гордин А., Гейченко С. Михайловское в жизни и творчестве Пушкина. Псков: Облполи-графиздат, 1946. 32 с.
17. Гордин А. Пушкинский Заповедник / Отв. ред. проф. Модзалевский Л. Б. Псков: Облпо-лиграфиздат, 1947. 77 с.
18. Гордин А. Пушкин в Псковском крае. Л.: Лениздат, 1970. 326 с.
19. Гордин А. М. Пушкин в Михайловском. Л.: Лениздат, 1989. 446 с.
20. Давыдов А. И. Воспоминания В. В. Тимофеевой (Починковской) «Шесть лет в Михайловском» // Михайловская пушкиниана. М.: МЦНТИ, 1996. Вып. 1. С. 5-29.
21. Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников / Под общ. ред. В. В. Григоренко [и др.]. М.: Худож. лит., 1964. Т. 2. 519 с. (Сер. литературных мемуаров).
22. Иванов С. А. Большевики Псковской губернии в борьбе за победу Великой октябрьской революции. Псков: Псковская правда, 1960. 110 с.
23. Интервенция на Северо-Западе России (1917-1920 гг.) / Под ред. В. А. Шишкина. СПб.: Наука, 1995. 395 с.
24. Козмин В. Ю. «Совершишася!» (К вопросу о том, кто и почему уничтожил пушкинское Михайловское 19 февраля 1918 г.) // Петербургские чтения. Столицы и провинция: ХХ век начинается: материалы Международной научно-практической конференции (Санкт-Петербург, 16-17 ноября 2016 г.) Часть II. СПб.: ФГБОУ ВО «СПбГУПТД» Высшая школа технологии и энергетики, 2017. С. 45-56.
25. Козмин В. Ю. Неопубликованные воспоминания крестьян о А. С. Пушкине, А. Н. Вуль-фе, Осиповых, Н. А. Яхонтове в записи К. А. Иеропольского 1928-1829 годов // Евгений
Александрович Маймин и его время. Материалы международной научной конференции «VIII Майминские чтения». 22-24 октября 2015 г. Псков: Псковский государственный университет, 2017. С. 257-269.
26. Козмин В. Ю. Пушкинское Михайловское: ноябрь 1917 г. — февраль 1918 г. // Псков. № 50. Псков, 2019. В печати.
27. Козмин В. Ю. «Последний доклад С. С. Гейченко на научной конференции Пушкинского заповедника 1990 г.» // Михайловская пушкиниана. Материалы чтений памяти С. С. Гейченко 2019 г. В печати.
28. Кощиенко И. В. Десять лет из жизни «Домика няни» в Михайловском: 1911-1921. (По материалам архива В. В. Тимофеевой) // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 2009-2010 года. СПб.: «Дмитрий Буланин», 2011. С. 290-301.
29. Кощиенко И.В. Сотрудники Пушкинского Дома в судьбе В. В. Тимофеевой // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 2015 год. СПб.: «Дмитрий Буланин», 2016. С. 228-238.
30. Кощиенко И. В. Революционное Михайловское глазами В. В. Тимофеевой // Русская литература. 2017. № 3. С. 93-113.
31. Кощиенко И. В. Дневник В. В. Тимофеевой-Починковской и история советской провинциальной повседневности // Литературный архив советской эпохи. Сборник статей. В печати.
32. Леонтьев И., Костенко В. Пушкинские Горы: История, природа и хоз-во Пушкинск. района. Калинин: Калин.обл. изд., 1937. (Тип. «Пролет. Правды»). 109 с.
33. Пушкинский заповедник/ Сост. С. Гейченко, А. Гордин; ред. М. Князев. Псков: Псковиз-дат, 1949. (Тип. «Псковская правда»). 20 с.
34. Савыгин А. М. Пушкинские Горы. Л.: Лениздат, 1978. 152 с. (Серия «Города Псковской области»).
35. Смирнов А. Т. Записки. РО ИРЛИ. Ф. 244. Оп. 30. № 2. 13 л.
36. Тарасов Г. Михайловские рощи // Псковский вестник. 1918. 24 апр. № 15. С. 4.
37. Тарасов Г. Милые дубравы // Псковский вестник. 1918. 14 мая. № 29. С. 4.
38. Тарасов Г. Годовщина рождения А. С. Пушкина // Псковский вестник. 1918. 8 июня. № 50. С. 4.
39. Тимофеева В. В. «Шесть лет в Михайловском. Из записных тетрадей 1911-1917 гг.». Автограф. РО ИРЛИ. № 14487. 331 л.
40. Тимофеева В. В. «После Михайловского». Дневник. Т. 1. «Без лица». РО ИРЛИ. Ф. 425. Оп. 1. № 62.
41. Тимофеева В. В. «После Михайловского». Дневник. Т. 2. «Vitanuova». РО ИРЛИ. Ф. 425. Оп. 1. № 63.
42. Тимофеева В. В. «После Михайловского». Дневник. Т. 3. «По мытарствам». РО ИРЛИ. Ф. 425. Оп. 1. № 64.
43. Тимофеева В. В. «Пушкинский уголок» прежде и теперь. Путеводитель / Публ., подгот. текста, вступ. ст. и коммент. И. В. Кощиенко// «.Я могу творить»: [сб. ст.]. Сельцо Михайловское: Пушкинский заповедник, 2017. С. 174-219. (Сер.«Михайловская пушкиниана», вып. 69).
44. Устимович П. М. Михайловское, Тригорское и могила Пушкина. Очерк с илл. по фотографиям В. М. Федорова и библиографией / [Ред. издания академик С. Ф. Платонов]. Ленинград: изд-во Акад. наук СССР, 1927. 51 с.
45. [Филимонов А. В.]Псковские страницы жизни русского советского поэта и писателя Никандра Алексеевича Алексеева. Электронный ресурс. URL: http://museum.pskov.ru/ pskovoldmodern/konov/alekseev (дата обращения 11.06.2019).
46. Цявловский М. А. Поездка в Михайловское (1924) // М. А. Цявловский, Т. Г. Цявловская. Вокруг Пушкина. М.: Нов.лит. обозрение, 2000. С. 151-156.
47. Черепанов А. И. Под Псковом и Нарвой (23 февраля 1918 г.). М.: Воениздат, 1956. 140 с.
Серия «Социально-гуманитарные науки». 9/2019
48. Яковлев С. Д. «Пред солнцем бессмертным ума...»: Псковский государственный заповедник на Псковской земле. Исторические очерки. Пушкинские Святые Горы: Б. и., 1994. Ч. 1: Памятник: биография отдельного лица. 138 с.
Об авторе
Кощиенко Ирина Владимировна — кандидат филологических наук, научный сотрудник Рукописного отдела ИРЛИ (Пушкинский Дом) РАН, главный хранитель Рукописного отдела ИРЛИ, Россия.
E-mail: [email protected]
I. V. Koshchienko
REVISITING THE DATE OF THE DESTRUCTION OF THE HOUSE MUSEUM IN MIKHAILOVSKOYE VILLAGE IN 1918
The article reviews different versions of the date when Alexander Pushkin's house museum in the village of Mikhailovskoyewas burnt in February 1918. The chronology of this tragic event is reviewed on the basis of the periodical press of that time, studies of local historians researches and published primary sources. The unpublished diary (19181921) kept by the writer Vera Timofeeva (pseudonym Pochinkovskaya) provides unknown evidence and reveals the true date of the destruction of historical heritage of the Pushkin-Hannibals'ancestral lands in the Pskov region.
Key words: Mikhailovskoye, Pushkinskiye Gory, Varvara Timofeyeva, diary, revolution, manor, chronicle, destruction, February.
About the Author
Irina Koshchienko — Candidate of Philological Sciences, researcher of Pushkin House Russian Academy of Sciences, chief custodian at the Manuscript Department of Pushkin House Russian Academy of Sciences, Russia.
E-mail: [email protected]
