CC BY
66
В 'Ю. Козмин
В поисках Пушкина
(из комментариев к мемуарным запискам В. В. Тимофеевой (Починковской) «Шесть лет в Михайловском»)
А. С. Пушкин, приехав в родовое имение своей матери в 1819 г., написал стихотворение «Деревня»:
Приветствую тебя, пустынный уголок, Приют спокойствия, трудов и вдохновенья, Где льется дней моих невидимый поток На лоне счастья и забвенья...
Таким же райским уголком земли Ми-хайловское выглядит и в наше время. Сюда приезжают многочисленные посетители, чтобы насладиться красотой природы, овеянной пушкинским гением, научиться слышать многозначную тишину, созвучную дивным строфам поэта. Кажется, что так было всегда, со дня приезда сюда Поэта. Однако история сельца Михайловского и всего «Пушкинского Заповедника» наполнена драматическими коллизиями и поистине трагическими эпизодами. Не раз пушкинский «пустынный уголок» становился ареной сражений, борьбы, противоречий, неразрывно связанных с событиями, перевернувшими российскую историю. В первую очередь, это относится к тому, что здесь происходило в ХХ веке.
Тот «Дом поэта», который сегодня видят посетители музея — пятый по счету. После гибели Пушкина в истории Михайловского наступил период забвения и утрат материальных свидетельств жизни поэта. С 1866 по 1899 гг. в усадьбе жил сын поэта Г. А. Пушкин. Он вносил разумные усовершенствования в облик сельца, мало заботясь при этом о сохранении его мемориального облика. В 60-е гг. XIX в. наследник основательно перестроил отцовскую «лачужку». Юбилейные пушкинские торжества 1899 г. привели к передаче Михайловского в веде-
Козмин Вячеслав Юрьевич — кандидат филологических наук, зав. музеем «Пушкинская деревня» (Музей-заповедник А. С. Пушкина «Михайловское).
ние местного губернского начальства, со всеми вытекающими отсюда последствиями — административной местечковостью и халатным отношением к казенному имуществу. Как следствие, в 1908 г. от неосторожного обращения с огнем сгорел второй дом, построенный на старом «отцовском» фундаменте Г. А. Пушкиным. В 1911 г. на том же фундаменте был возведен дом-«музей», внешне совпадающий с изображенным на рисунке псковского землемера Иванова домом, в котором жил А. С. Пушкин. Через семь лет, в феврале 1918 г., и он был сожжен в угаре революционных «преобразований». К 100-летнему юбилею со дня смерти поэта в Михайловском было возведено нелепое сооружение, в народе получившее название «речной вокзал». Но и этот дом-«вокзал» просуществовал недолго: при освобождении Пушкинского Заповедника, в 1944 г., здание было обращено в пепел. После войны под руководством С. С. Гейченко усадебные постройки были заново отстроены. В ходе подготовки к пушкинскому 200-летнему юбилею в 1999 г. «Дом поэта» и усадебные флигели были в очередной раз реконструированы и подновлены.
На протяжении всего ХХ века исчезал и воскресал на прежнем месте не только Дом поэта. Менялось представление о самом гении русской литературы. Годы забвения сменялись периодами неуемной «народной» любви и новаторскими пролеткультовскими лозунгами, типа «Сбросить Пушкина с корабля современности». Академические подходы к изучению творчества поэта перемежались с активными всплесками «простонародного» мифотворчества. Менялись концепции музеефикации Михайловского, облик новодельных построек зачастую нес на себе
приметы своего времени, ландшафт видоизменялся в угоду того или иного «хозяйствующего субъекта». Но оставалось место, где по-прежнему царил пушкинский гений — «Genius loci».
Катастрофические веяния нового ХХ в. ощущали многие русские поэты и мыслители. Быть может, наиболее остро это состояние смог выразить в стихотворении «Век» О. Э. Мандельштам:
Век мой, зверь мой, кто сумеет Заглянуть в твои зрачки И своею кровью склеит Двух столетий позвонки? Кровь-строительница хлещет Горлом из земных вещей, Захребетник лишь трепещет На пороге новых дней... 30 декабря 1914 г. в своих мемуарных записках Варвара Васильевна Тимофеева (Починковская) сделала аналогичную по смыслу запись: «Мне представляется в будущем такой хаос, такое возмущение всех стихий, физических и моральных, что едва ли дождемся мы с вами до первого дня нового мироздания. Дай Бог разве внукам да правнукам. А что мир этот рушится и на смену ему идет совсем новый — в этом сомневаться уже нельзя. Рушится и валится в бездну...»1.
В стихотворении Мандельштама спасительным инструментом, способным вернуть миру гармонию, становится искусство: ...Чтобы вырвать век из плена, Чтобы новый мир начать, Узловатых дней колена Нужно флейтою связать. Для Варвары Васильевны такой «флейтой» становится пушкинская поэзия. С ней чуткая мемуаристка соотносит и сверяет события, происходящие на ее глазах в Михайловском. Вплоть до последних строк, фиксирующих гибель пушкинского сельца и написанных ею на городище Воронич. На том самом Ворониче, название которого присутствует в одном из вариантов заглавия драмы А. С. Пушкина «Борис Годунов»: «...летопись о многих мятежах и пр., писано бысть Алексашкою Пушкиным в лето 7333 (1825) на городище Ворониче».
По сути, «Записки» Тимофеевой, тоже являются своеобразной летописью мятежей
и бед, пронесшихся над Пушкиногорьем в военные и революционные годы века двадцатого. Тем не менее, они наполнены светлой грустью и незыблемой верой в будущее страны, родившей Поэта: «Я уносилась мыслью в те светлые и радостные дни, и со слезами, не отрываясь, глядела на памятник с кощунственно отбитым золотым крестом и бронзовыми украшениями — тоже отбитыми. Чувство потерянного отечества болезненно угнетало душу... Но то, что он был еще тут, этот беломраморный обелиск с именем, прославившим Россию, что существует еще эта немногословная надпись:
Александр Сергеевич Пушкин
Род. 26 мая 1799 г. в Москве.
Сконч. 29 января 1837 г. в Петербурге.
И лежит под этой надписью свежий букетик лиловой сирени с белою розой - рядом с пучком тригорских незабудок и ландышей — все это радостно волновало меня и окрыляло душу надеждой на иное, более светлое будущее. С неумирающей памятью о родном своем гении не может умереть страна, породившая этого гения...!»
Нотки трагедийного «оптимизма», звучащего в финале «Записок», возникают не случайно. На протяжении шести лет, проведенных в Михайловском, Варвара Васильевна постоянно обращается к творчеству и фактам биографии деревенского бытия А. С. Пушкина и, в результате, создает собственную историю пушкинского Михайловского: в виде рукописи «Шесть лет в Михайловском» А, рукописи, как известно, не горят. В этом их отличие от домов, флигелей и прочих «смертных» деталей предметного мира.
Впрочем, на первых порах жизни в «колонии престарелых литераторов» у нее возникает естественный интерес именно к материальным и документальным свидетельствам пребывания здесь поэта. В 1911 г. по проекту архитектора В. А. Щуко на старом фундаменте было выстроено сооружение, внешне соблюдавшее пропорции дома на время пребывания в нем поэта. Также, справа и слева от въезда на усадьбу появились два флигеля, предназначенные для проживания «колонистов». 11 июля 1911 г. Тимофеева приехала в Михайловское и сразу же обнаружила, что облик воссозданной усадьбы диссонирует с
ее представлениями о пушкинском Михайловском: «...мы подъезжали уже к воротам между двух небольших флигелей, затененных деревьями. И флигеля, и ворота напоминали скорее чухонские дачи под Парголовом, а совсем не усадьбу поэта тридцатых годов, прожившего здесь «отшельником два года незаметных». Знакомство с «экспозицией» «дома» поэта вызывает похожие ощущения: «.И обстановка при А. С. Пушкине была, наверное, другая. А всего резче и грубее сказывается эта фальшивость реставрации в помещении кухни рядом с барскими покоями. Вещь неслыханная в былые времена. И что это за кухня? Крошечная светелка с экономической плитой, как в наших флигелях»2. Посещение, казалось бы, истинно мемориального флигеля, получившего в народе название «Домик няни»3, также, в итоге, оставляет тяжелый осадок: «Зато вот домик няни, хоть и пустой совсем, дышит прежним духом. Истовый запах старинного жилья все еще держится в этих убогих, низеньких горенках со старинными окошками и печами, с покосившимися полами и изодранными обоями, напоминающими старинные ситцы. Я поискала под ними чего-нибудь вроде «Телеграфа», «Северной Пчелы» или «Домашней Беседы», но и тут оказалось не без контрафакции: на толстенные старинные бревна наклеены под обоями целые страницы «Московских ведомостей» и целые фельетоны «Голоса»...».
В действительности, так называемый «Домик няни» к началу ХХ в. еще меньше походил на тот флигель, в котором, согласно «Описи с. Михайловского 1837 года»4, в пушкинское время располагалась баня. В период с 1866 по 1899 гг. баня была переоборудована Г.А. Пушкиным во флигель для гостей. Сруб постройки остался прежним, но внутри произошла полная перепланировка: вместо смежных комнат были устроены две комнаты, «горенки», разделенные сквозным коридором, стены оклеены обоями. Поэтому понятно, что под обоями, появившимися при Григории Александровиче, находилась бумажная основа, в качестве которой использовались газеты второй половины XIX в.
В Михайловском Тимофеева сталкивается с непрофессионализмом реставраторов, а также отсутствием сохранившихся
мемориальных предметов обстановки и домашнего обихода. В Тригорском, напротив, подобных вещей к началу ХХ в. сохранилось довольно много. Но здесь критическое око Варвары Васильевны замечает другой изъян: небрежное отношение владельцев к материальным свидетелям присутствия Пушкина в Тригорском: «Показывали и старый рояль, на котором он, будто бы, играл, и столик, на котором, будто бы, писал. Но ведь никто не сохранил следов его пальцев на клавишах, никто не уберег начерченных им слов. На столике, изрезанном ножами, стояла швейная машина, а на рояле той поры играли бесчисленные и совсем чужие ему руки». Констатировав утрату усадебными домами эффекта былого присутствия в них Поэта, Тимофеева обращается к другой форме исследования сохранившегося «пушкинского» наследия: поиску и сбору документальных свидетельств о жизни поэта в Михайловском в изложении местных крестьян. Она записывает «воспоминания» внучки знаменитого священника воронической церкви Иллариона Раевского (Попа «Шкоды»): «Учительница сводила меня в Воронич (версты три от Михайловского). Там живет дочка недавно умершей просвирни, с которой Пушкин любил разговаривать и она хорошо его помнила. Но эта просвирня не дождалась меня, умерла великим постом, а от дочки — тоже старухи — я добилась немногого. «Мамашка моя все помнила, а я ничего не помню. Меня еще и в живых тогда не было. Мамашка моя всегда говорила: «Хороший господин был Александр Сергеевич, — ах, хороший он был! Другого такого пожалуй и во всем свете не сыщешь. Обо всем у него свое понятие было. И что не расскажут ему — он все в книжку. — Можете вы так, к примеру: что вам расскажут — сейчас в книжку писать?» Я не сразу поняла, что она хочет сказать, и храбро ответила: «Отчего же, — могу»! «Ну, не знаю!» — недоверчиво протянула она, и прибавила, помолчав: — «А мы думали, только наш Пушкин один во всем свете умел так в книжку писать». Тем наша беседа и кончилась».
Отмечая бессодержательность и скудость фактического материала в пересказах потомков ушедших из жизни очевидцев, Тимофеева замечает новое явление: появле-
ние в народной среде невероятных «слыхов» о любви Пушкина к местным крестьянам: «Слыхали мы, что все бумаги про нашу землю и волю — при ем, в гроб к нему господа положили» — это я лично слышала от крестьян бывших пушкинских». В итоге, автор приходит к неутешительному выводу: «Об А. С. Пушкине здесь никто ничего не помнит. Или рассказывают все давно уже известное, или ссылаются на рассказы, которых никак и проверить нельзя».
Позднее, в 1927 г., известный этнограф и фольклорист В. И. Чернышев совершил этнографическую экспедиции в Святые Горы, целью которой был сбор народных преданий о Пушкине. Затем в статье «Пушкинский уголок», его быт и предания» материалы этой экспедиции были опубликованы. Чернышев приходит к тому же выводу, к которому за 10 лет до этого пришла Тимофеева: «Фактические ошибки в биографии Пушкина слышатся постоянно <...>. Нам понятно, что никакое устное предание не может быть научно точным, что анахронизмы в нем встречаются постоянно, что оно связывается с личными догадками и домыслами, помогающими к восстановлению забытого и непонятного в картинах прошлой жизни; нам понятно, что воссоздавая эти картины, говорящие с легким сердцем раскрашивают их, например, уверяют, что Пушкин не только одевался просто, но и надевал лапти, пел и даже плясал с народом. Всему этому мы не отказались бы поверить, если бы это согласно утверждали современники и очевидцы Пушкина. Но когда нам приходится иметь дело с преданием, прошедшим через поколения, обросшим, так сказать «травой вымыслов», мы обязаны относиться к нему критически и без лишнего доверия»5.
В поисках объективных свидетельств духовного мира, окружавшего поэта в годы его пребывания в Михайловском, Варвара Васильевна обращается к лингвистике. Она фиксирует народные выражения и особенности местного диалекта, менее подверженные исторической деструкции. Обращение к данному предмету исследования, очевидно, было связано с интересом самого Пушкина к народной языковой культуре. В Михайловском поэт записывал народные песни и по-
словицы. Особенности псковского диалекта нашли отражение в его произведениях: в «Барышне-крестьянке» и «Истории села Го-рюхина».
В «Записках» панорама местных говоров и образных выражений обширна и разнообразна: «Каво соцышь? Каво тебе надоть-то?», «Да чего это у них на мосту-то (на полу) сидело?», «Да что ж, земский, ро-дителька! Земский наш, сами знаете, человек рахманный», «Вкрадке», «Раным-рано», «Крестьяне мирно косят у нас по-старому, т. е. исполу»; «Солдат на костыле, только что выбранный в волостные старшины, благодарит народ, что поставили его «на первую крыльцу», «накалякают», «правда в ём», «Ну его, обдиралу! Стеклянные глаза», «Дюже хорошая», «спосылал», «сидим, как ворона на шпиле», «Опять та же иде... Мы от её тогда убёгли», «верховная глава», «Финазомия его такая», «перепились ханерой» и т. д. Вводя в текст «Записок» диалектные особенности речи местных крестьян и осознавая не только их художественную, но и научную значимость, Варвара Васильевна предвосхитила появление публикаций В. И. Чернышева6 и К. А. Иеропольского7, специально посвященных данной теме.
«Записки» Тимофеевой занимают важное место в понимании процесса формирования музейной мифологии Михайловского. Академик Александр Михайлович Панченко в статье «Пушкин и советский фольклор» тщательно и подробно проанализировал процесс формирования легенд о Пушкине в довоенное время и пришел к выводу о том, что: «... важной проблемой для исследователя способов канонизации и конструирования «классических» сюжетов, образов и тем истории и литературы в России Х1Х-ХХ вв. (как, впрочем, и за ее пределами) является их пространственная локализация, осуществляемая, как правило, посредством создания специфической «музейной мифологии». Речь в данном случае может идти не только о Пушкинском Заповеднике...»8. Присутствие зачатков «музейной мифологии» Тимофеева обнаруживает не в предметах быта, а в литературной топографии парков, лесов и окрестностей Михайловского. Отсутствующие в экспозициях и интерьерах домов свидетель-
ства биографии поэта замещаются ландшафтными «свидетелями» его творческого вдохновения. Таковыми становятся «три сосны», «холм лесистый», «липовая аллея, где возник замысел «Я помню чудное мгновенье.». Особенно много подобных объектов автор обнаруживает в Тригорском. В записи от 18 июля 1911 г. она замечает: «Тогда же показывали мне и дом Осиповой в Тригорском. И парк, и знаменитый дуб с дерновым валом вокруг, под которым слагались, быть может, дивные строфы о Лукоморье и коте ученом. И ель в виде шатра, где часто отдыхал поэт, и березу с дуплом, куда бросал он свои стихи и записки, и любимую дорожку его между прудами и полем.».
«Ель-шатер» и «березу с дуплом» в Тригорском показывают и поныне. «Знаменитый дуб» в процессе последующей структуризации литературного пространства Заповедника сменил тематику и название. В настоящее время он «идентифицируется» как «Дуб уединенный», апеллирующий к тексту пушкинского стихотворения «Брожу ли я вдоль улиц шумных»:
Гляжу ль на дуб уединенный, Я мыслю: патриарх лесов Переживет мой век забвенный, Как пережил он век отцов. А отмеченная Тимофеевой семантика тригорского «Дуба у Лукоморья» была в послевоенное время перенесена на дуб, росший у дома директора Пушкинского Заповедника С. С. Гейченко в Михайловском.
Наблюдения Варвары Васильевны позволяют не только проследить эволюцию литературных мест и объектов «Пушкинского уголка». Некоторые подобные «мифы» и «легенды», упомянутые в «Записках», в настоящее время вовсе отсутствуют в Заповеднике. В частности, это относится к упомянутой в тексте «любимой дорожке» Пушкина в Три-горском, которая находилась «между прудами и полем». Т. к. «Записки», написанные в 1911-1918 гг., фиксируют начальный период процесса мифологизации в Пушкинском Заповеднике, данные свидетельства позволяют заполнить отсутствовавшие ниши в процессе формирования интереснейшей составляющей историко-литературного Заповедника, а именно создании здесь специфических мате-
риальных «памятников» литературного наследия А. С. Пушкина.
Тимофеева не только фиксирует состояние литературной топографии «Пушкинского Уголка» на начало XX века. Ей, по праву, принадлежит авторство в создании, как минимум, одной легенды, послужившей основой существующего в настоящее время в деревне Бугрово музея «Пушкинская деревня». В 1913 г., возвращаясь из Святогорского монастыря в Михайловское, Варвара Васильевна обращает внимание на водяную мельницу, находившуюся на речке Луговке в д. Бугрово: «Вон там, за темной чащей леса — его Зуёво, его михайловские рощи. Вон, влево, речка с мельницей: «Вот мельница — она уж развалилась». Не на Днепре, а здесь, я чувствую, бродил пушкинский «князь», вспоминая покинутую им Наташу.: «Невольно к этим грустным берегам, Меня влечет неведомою силой». Автор описывает реальную водяную мельницу, которая в это время принадлежала хорошо ей знакомому и несколько раз упоминаемому в «Записках», местному крестьянину Николаю Николаевичу Ольхину.
Эмоциональный эффект, полученный от сопряжения реальной географии с литературным произведением в 1913 г., получил развитие в дальнейших размышлениях Тимофеевой. В 1924 г. в Святых Горах праздновался 100-летний юбилей со дня приезда Пушкина в Михайловскую ссылку. Некоторые любопытные подробности того мероприятия сохранились в дневниках известного московского пушкиниста Мстислава Александровича Цявловского. В течение нескольких дней делегацию сопровождала, вела экскурсии Варвара Васильевна. 14 сентября Цявловский сделал в дневнике следующую конспективную запись: «...Встреча с Вар. Вас. Почин-ковской. Рассказы ее о Пушкине. «Русалка» — мельница в Бугрово»9. Тем самым до профессиональных пушкинистов была донесена гипотеза, связывающая литературное произведение и реальное географическое место в окрестностях Михайловского. Перед войной, с 1939 г., будущий директор Пушкинского Заповедника С. С. Гейченко работал сотрудником Литературного музея Института русской литературы АН СССР (Пушкинский Дом). В это время рукопись В. В. Тимофеевой на-
ходилась в архиве и была доступна каждому сотруднику института. Вполне вероятно, что Семен Степанович был знаком и с рукописью, и с другими записями Варвары Васильевны. Подобный интерес молодого ученого к Заповеднику мог быть вызван его рабочей поездкой в Михайловское в июне 1941 г. В 1945 г. Гейченко становится директором Пушкинского Заповедника и приступает к активному восстановлению разрушенных войной и революционным лихолетьем усадеб и парков Пушкиногорья. Сначала восстанавливается «Домик няни», потом, в 1949 г., «Дом поэта».
Вопрос о возможном восстановлении водяной мельницы в деревне Бугрово был поднят еще в 1958 г. 31июня — 1 июля 1958 г. в Михайловском состоялась совместная научная конференция сотрудников Пушкинского Заповедника, преподавателей и студентов Псковского педагогического института. В рамках конференции среди прочего обсуждался вопрос о мельнице в Бугрово, как одной из «пушкинских реалий» Михайловско-го10. Тогда дело до восстановления мельницы не дошло. Планомерно возрождались усадьбы Петровское и Тригорское. Только в 1986 г. в был открыт музей «Водяная мельница в деревне Бугрово». В «Памятке паломнику» С. С. Гейченко напутствовал первых посетителей нового музея: «Когда вы придете на берег Луговки, где стояла пушкинская мельница — прочитайте из "Русалки" строки трагедии: Знакомые, печальные места, Я узнаю окрестные предметы: Вот мельница — Она уж развалилась; Веселый шум ее колес умолкнул; Стал жернов....
Тропинка тут вилась — она заглохла, Давно-давно сюда никто не ходит; Тут садик был с забором — неужели Разросся он кудрявой этой рощей? Ах, вот и дуб заветный ,..»п. В экспозицию «Дома мельника» Семен Степанович поместил томик первого издания пушкинской «Русалки», строку «Берег Днепра» аккуратно прикрыл копией визитной карточки А. С. Пушкина, как бы повторяя вслед за Тимофеевой: «Не на Днепре, а здесь...».
Таким образом, на наш взгляд, выглядит история создания музея в Бугрово: Тимофее-
ва увидела и «почувствовала», Гейченко «почувствовал» и воссоздал. В те годы директор Пушкинского Заповедника не мог сделать сноску на архивную рукопись, пестрящую весьма нелицеприятными оценками В. И. Ленина, его сподвижников и октябрьского переворота в целом. Теперь публикация в полном объеме «Записок» Варвары Васильевны Тимофеевой позволит проследить предпосылки и историю создания одного из ныне существующих музеев Пушкинского Заповедника.
Дневниковые записи Цявловского позволяют также уточнить время появления и авторство тех или иных музейных мифов Михайловского. В частности, это касается одной из наиболее ярких «реалий» Михайловского — «Аллеи Керн». В настоящее время у входа в аллею находится указатель «Аллея Керн». Экскурсоводы у этого места подробно излагают историю посещения А. П. Керн Михайловского в июле 1825 г., а также излагают легенду, согласно которой именно по этой аллее прогуливались Поэт и Анна Петровна, следствием чего стало появление стихотворения «Я помню чудное мгновенье...». Историю возникновения легенды детально проследила научный сотрудник Пушкинского Заповедника И. Ю. Парчев-ская. Согласно ее версии, первая идентификация липовой аллеи, как аллеи, связанной с историей встречи поэта и Анны Петровны, произведена в 1927 г. П. М. Устимовичем12. В 2005 г. широкому кругу читателей не был доступен находившийся в технической обработке фонд № 425 рукописного отдела Пушкинского Дома, где хранился очерк-путеводитель В. В. Тимофеевой «Пушкинский уголок прежде и теперь». Автор подготовленной к печати публикации, сотрудник рукописного отдела ИРЛИ АН И. Кощиенко доказала, что «путеводитель» создавался в период с 1916-го по 1922 гг. Т. е., «Путеводитель» создавался в те же годы, когда создавались «Записки» и, по сути, он является тематически выделенным фрагментом очерка «Шесть лет в Михайловском». В «путеводителе» присутствуют сведения, дополняющие одну из стержневых тем «Записок» — «Мифология Михайловского». В частности, упоминается аллея Керн: «Еловая аллея у въезда в усадьбу, по словам старожилов, посажена самим
поэтом. Старая липовая аллея — недалеко от нынешнего въезда справа — составляла, очевидно, часть бывшего тут сада и начиналась еще внизу, на берегу реки, — на что указывают остатки не вырубленных лип, душистые фиалки, клубника и садовые цветы, рассеянные там, в чаще зарослей. По словам старожилов, во времена А. С. Пушкина эта аллея служила главной подъездной дорогой в имение, и именно этой аллеей взбегал когда-то Пушкин под руку с А. П. Керн и спрятал камешек в карман, о который она будто бы споткнулась. Корни лип в этой аллее давно сплелись в бугристую сеть, а верхние сучья, иссохшими наполовину ветвями, переплетаются в воздушную аркаду»13. Данный эпизод датируется в интервале: 1916-1922 гг. В книге Устимовича, появившейся в 1927 г., тот же объект Михайловского парка комментируется следующим образом: «Влево от усадьбы, немного в стороне от еловой аллеи идет липовая аллея, состоящая из нескольких десятков деревьев в том же возрасте. Под этими липами гулял с А. П. Керн, сопровождая ее по своим владениям во время ее посещения его Михайловского летом 1825 г. Камень, о который Анна Петровна споткнулась, долго лежал на письменном столе Пушкина рядом с веткой сухого гелиотропа»14.
Сличение двух текстов обнаруживает удивительное сходство. Учитывая тот факт, что, начиная, с 1920-х гг. сотрудник Пушкинского Дома П. М. Устимович тесно общался с Варварой Васильевной, можно предположить, что ему было знакомо содержание очерка ««Пушкинский уголок прежде и теперь». Однако существовал еще один канал связи, способствовавший переносу информации от одного автора к другому. Это — экскурсионная деятельность. Тимофеева, по праву, заслуживает звания первого профессионального экскурсовода Михайловского. На протяжения всех шести лет пребывания в Колонии престарелых литераторов она была единственным «проводником» многочисленных посетителей по «Пушкинскому уголку». Среди ее аудитории были рабочие и философы, студенты и артисты. Жанр экскурсионного рассказа отличается от лекции или доклада присутствием в нем значительной доли интерпретации. Сочетание показа «ме-
морий» и сопроводительной информации, предполагает создание автором компактных художественных текстов, стимулирующих интерес посетителей к тому или иному объекту. Одним из таковых стала для Тимофеевой липовая аллея в парке, в которой Варвара Васильевна «прописала» известную по документам, но не имевшую до этого точной географической привязки, историю встречи Пушкина с А. П. Керн. Следует отметить, что в версии Тимофеевой присутствует элемент логики, исчезнувшей во всех последующих комментариях других авторов. Со ссылкой на воспоминания «старожилов», она предполагает возможность встречи Пушкина и Керн именно в этой аллее, на основании того, что: «Аллея служила главной подъездной дорогой в имение». Следовательно, поэт мог именно на этой дороге — «аллее» встречать гостей, а затем и прогуливаться с очаровательной гостьей из Тригорского. Любопытно, что в 1998 г. псковскими реставраторами был поднят вопрос о восстановлении старой въездной липовой аллеи, существовавшей в Михайловском наряду с известной всем осевой еловой аллеей. В результате в парке была проложена дорожка до «Флигеля — «колонии», обозначавшая контур утраченной дороги. Впрочем, о том, что реставрация этого участка усадебной территории может иметь какое-то отношение к свиданию Пушкина и Керн, тогда, кажется, никто не вспомнил.
Таким образом, до 1922 г. Тимофеевой уже была создана, апробирована во время экскурсий и зафиксирована в рукописном «путеводителе» музейная легенда, известная нам под названием «Аллея Керн». 13 сентября 1924 г. Варвара Васильевна принимала в Михайловском гостей юбилейных мероприятий, посвященных 100-летию приезда Пушкина в ссылку. Один из гостей праздника, ранее упоминавшийся нами московский пушкинист М. А. Цявловский, в дневнике помечает: «13. IX. У Починковской <...> Осмотр музея. Все копии, кроме грамоты. Сервиз, часы. Пушкинская аллея, А. П. Керн»15. Очевидно, что экскурсию проводила Варвара Васильевна. Очевидно также и то, что тезисная запись Цявловского фиксирует только тему развернутого и уже внесенного в будущий «путеводитель» рассказа Тимофеевой
о мемориях Михайловского. В том числе — рассказ об «аллее Керн». Среди слушателей присутствовал Устимович, автор вышедшего спустя три года очерка, в котором автор опубликовал легенду, созданную Варварой Васильевной. Правда, под своим именем.
В Пушкинском Заповеднике существуют не только «интерьерные» экспозиции, размещенные в «Домах-музеях» и выставочных залах. Экспозициями в настоящее время считаются усадебные парки, а также ландшафт окрестностей Михайловского. В признании за естественно-природными объектами права называться мемориальными, также велика заслуга Варвары Васильевны Тимофеевой. О том, что лес — это богатство, понимали и понимают все. О том, что лес в окрестностях Михайловского имеет еще и культурную ценность, понимали немногие. На протяжении всех шести лет Тимофеева всеми правдами и неправдами, угрозами и просьбами пытается сберечь «михайловские рощи». Лес становится добычей крестьян, солдат и даже тех лиц, которые по долгу службы должны были беречь его. В частности, 22 сентября 1916 г. Варвара Васильевна делает следующую запись: «В Михайловском опять работает по таксации леса молодой землемер от министерства, И. Ф. Силичев. Сегодня он говорил мне, что насчитал в лесу подле усадьбы порубку 700 свежих дерев лучших мачтовых сосен (16 вершков в диаметре). Сколько-то покажет наш попечитель, говоривший, что нарубили «пней 160 сухостоя?». П. Ф. Кар-пов16 обещал освободить Силичева от воинской повинности, если он останется работать в Михайловском. «Он рассчитывал меня подкупить, — говорит Силичев, — для того и хотел оставить. Ему нужно здесь тысяч на 50 лесу вырубить, и чтобы я показал, какой лес можно рубить».
Позиция Варвары Васильевны в отстаивании природного наследия Пушкинских мест в высшей степени последовательная и принципиальная. Однако ее деятельность выходит за рамки обычной охраны лесного хозяйства. Парки и «рощи» для нее — это своеобразная книга произведений А. С. Пушкина. Причем, более достоверная, нежели любые попытки архитектурных, экспозиционных и прочих интерпретаций: «Я боюсь за
судьбу «михайловских рощ»... «Они знакомы вдохновенью»... Да и вся красота здесь, по-моему, в том, что напоминает былую усадьбу Александра Сергеевича. Все остальное только ослабляет впечатление» (21 июля 1916 г.).
Одной из форм популяризации природных памятников пушкинской поэзии становятся экскурсии, которые проводит Тимофеева. По всей видимости, ей же принадлежит первенство в создании особого способа экспонирования творческого наследия поэта. В записи от 8 апреля 1916 г. она с горечью замечает: «Вчера, только что вышла за ворота, заметила какую-то лиловую надпись на белом столбе у входа в липовую аллею. Подхожу и читаю... Над дивным стихом, выбранным мною для этого места («В разны годы под вашу сень, михайловские рощи, являлся я») анилиновым карандашом написано.». По-видимому, хулиганская приписка, скрытая в тексте многоточием, стала не только следствием бескультурья, но и реакцией на нечто новое и неожиданное, появившееся в михайловском парке, где после Пушкина стихов никто не писал и не читал. Подобная психологическая реакция «анилинового художника» предельно точно сформулирована в русской поговорке: «Как баран на новые ворота...». Однако придуманные Тимофеевой «ворота» в мир пушкинской поэзии по сей день сохраняются в Пушкинском Заповеднике. Наряду с указателями типа «К дому поэта» или схемами расположения музейных объектов, здесь можно встретить «указатели-цитаты»: «Вот три сосны», «Вот холм лесистый».
Наряду с цитатами, воспроизведенными на унифицированных щитах, в Заповеднике можно встретить надписи, высеченные на каменных валунах: «Дорога, изрытая дождями», «Граница владений дедовских», «Здравствуй, племя, Младое, незнакомое»17. Подобная методика размещения текста представляется вполне естественной в местности, где когда-то проходил ледник, оставивший после себя многочисленные россыпи подобных реликтов. Считается, что эти «камни-следовики» пушкинской поэзии, появилась в Пушкинском Заповеднике в послевоенный период. Однако содержание «Записок» позволяет утверждать, что и к этой уникальной методике размещения литературных текстов
в музейном пространстве причастна все та же Тимофеева: «Я возвращалась в Воронич мимо «Трех сосен» — тоже сожженных когда-то не то пастухами, не то голодными пахарями, в надежде извлечь для себя новый клочок земли для посева. Мимо потомства тех самых сосен, о которых так задушевно и грустно мечтал поэт в родном своем «уголке»: «...Здравствуй, племя Младое, незнакомое! Не я Увижу твой могучий поздний возраст, Когда перерастешь моих знакомцев И старую главу их заслонишь От глаз прохожего. Но пусть мой внук Услышит ваш приветный шум, когда, С приятельской беседы возвращаясь, Веселых и приятных мыслей полн, Пройдет он мимо вас во мраке ночи И обо мне вспомянет...». Листок этих стихов, переписанных мною по поручению председателя Пушкинского Комитета С. И. Зубчанинова в мае 1914 г. для столба с доской (а потом и для гравировки на камне) возле «Трех сосен», так и остался мне на память. Кто будет ставить эти столбы, и высекать на камне стихи «какого-то Пушкина».
Учитывая активное неприятие Варварой Васильевной экспозиции «Дома-музея» поэта, можно предположить, что предпринятое ею литературное насыщение михайловского парка носило концептуальный характер и представляло собой альтернативу псевдопушкинской типологии воссозданных в 1911 г. музейных объектов. Осознание первичности пушкинского ландшафта над убогим и не всегда оправданным бытовизмом
впоследствии нашло отражение в ее проекте увековечивания (1920 г.) памяти Пушкина в Михайловском. В комментариях к проекту автор даже не упоминает о необходимости очередного восстановления «Дома» и «флигелей»: «На месте бывшего «дома-музея» соорудить гранитную террасу со спуском к реке. На верху террасы, под сенью деревьев, поставить чугунную скамью и на ней статую поэта, сидящего в задумчивой позе, напоминающую памятник в саду Царскосельского лицея. На скамье — дощечка с гравированными стихами: «...Вот холм лесистый ...» (в 4 строки). Вокруг цветы»18.
Для современного Пушкинского Заповедника, представляющего собой сумму восстановленных усадебных комплексов, предложение Тимофеевой выглядит несколько странно, а, возможно, и ущербно для целостного восприятия помещичьего быта пушкинского времени. Однако для Варвары Васильевны, ставшей свидетелем почти полной утраты физического облика Михайловского и выжившей в страшном историческом водовороте событий, пронесшихся на Пушкинским Уголком, превалирующей становится мысль о спасительном и всегда присутствующем здесь духе пушкинской поэзии. Поэтому предложенный ею проект памятника в значительной степени является отражением прожитых ею в Михайловском шести роковых лет. Поэтому, в каком-то смысле, это памятник ей самой: автору мемуаров, запечатлевших драматические события, произошедшие в Пушкинских местах в начале XX в. и ставшие прологом к созданию Пушкинского Заповедника в том виде, в каком он сейчас существует.
Примечания
1. Тимофеева Варвара Васильевна (1850-1931) (псевд. О. Починковская), писательница, литературный корректор С 1911 по 1918 гг. жила в «Колонии для престарелых и неимущих литераторов», открытой в селе Михайловском в память о поэте. Автор мемуарных записок «Шесть лет в Михайловском». Здесь и далее цитаты по рукописи: В. В. Тимофеева «Шесть лет в Михайловском», РО ПД (Рукописный отдел Пушкинского Дома). СПб., № 14487.
2. Кухня в Михайловском в пушкинское время располагалась в отдельном флигеле. См: Козмин В. Ю. Флигели Михайловского // Михайловская пушкиниана (Сборник статей научных сотрудников музея-заповедника А. С. Пушкина «Михайловское»). Вып. 5. М., 1999. С. 75-97.
3. Флигель «Баня» («Домик няни») был полностью уничтожен в 1944 г., восстановлен в 1945 г. В 1999 г. в результате реконструкции восстановлена планировка флигеля на пушкинское время. См.: Усадьба «Михайловское». Раздел II. Историко-архивные и библиографические изыскания: Историческая записка. Т. 1. Кн. 1. Архив «Спецпроектреставрация». Псков, 1997. С. 68-74.
4. Щеголев П. Пушкин и мужики. Пг., 1928. С.256.
5. Чернышев В. И. «Пушкинский уголок», его быт и предания // Известия Российского Географического Общества. 1928., Т. 60. Вып. 2. С. 350.
6. Чернышев В. И. Говор Пушкинского района // Язык и мышление. Т. У[-УП, М. — Л., Изд-во АН СССР, 1936. С. 105-131.
7. Иеропольский К. А. Говор д. Савкино Пушкинского района Псковского округа // Известия отделения русского языка и словесности Академии наук. Т. 3. Кн. 2. М., 1930. С. 585-597.
8. Панченко А. Пушкин и советский фольклор // Культурный палимпсест. Сборник статей к 60-летию Всеволода Евгеньевича Багно. СПб., Наука. 2011. С. 409.
9. Цявловский М., Цявловская Т. Вокруг Пушкина. М., 1997. С. 153-154.
10. Козмин В. Ю. Гейченко Окуджавы // Михайловская пушкиниана (Сборник статей научных сотрудников музея-заповедника А. С. Пушкина «Михайловское»). Вып. 60. Сельцо Михайловское — Пушкинский Заповедник. М., 2013. С.134-135.
11. Гейченко С. С. Мельница в Бугрово. Памятка паломнику (1986 г.) // Михайловская пушкиниана (Сборник статей научных сотрудников музея-заповедника А. С. Пушкина «Михайловское»). Вып. 7. М., 2000. С. 5-8.
12. Парчевская И. Ю. «Аллея Керн»: происхождение мифа // Михайловская пушкиниана (Сборник статей научных сотрудников музея-заповедника А. С. Пушкина «Михайловское»). Вып. 37. Пушкинские Горы — Москва, 2005. Материалы чтений памяти С. С. Гейченко 2004 и 2005 гг. С. 180-187.
13. Кощиенко И. В. Путеводитель В. В. Тимофеевой «"Пушкинский Уголок" прежде и теперь» // Михайловская пушкиниана (Сборник статей научных сотрудников музея-заповедника А. С. Пушкина «Михайловское»). Вып. 69 (в печати).
14. Устимович П. М. Михайловское, Тригорское и могила Пушкина: очерк. Л.: АН СССР, 1927. С. 32
15. Цявловский М., Цявловская Т. Вокруг Пушкина. М., 1997. С. 153.
16. Карпов П. Ф. — местный помещик, владелец с. Вече. В 1916 г. — попечитель «Колонии имени поэта А. С. Пушкина в селе Михайловском».
17. Гдалин А. Д., Иванова М. Р. Памятники А. С. Пушкину на Псковской земле // Михайловская пушкиниана (Сборник статей научных сотрудников музея-заповедника А. С. Пушкина «Михайловское»). Вып. 27. Пушкинские Горы — Москва, 2003.
18. Проект охраны «Пушкинского уголка» // РГАЛИ. Ф.2558. Оп. 2. л. 1868 (НАПЗ, д. 129 кд).
