CC BY
62
УДК 008 (091)
Е. А. Ермолин
Публицистика Джона Фаулза
В своей публицистике Джон Фаулз определяет исходные основания собственного творчества, излагает свой способ понимания жизни, свои идейные приоритеты. Это личная философия бытия и человека, где метафизический план сопоставлен с планом экзистенциальным. Зерно этой философии - миф Зеленой Англии. Фаулз - Зеленый Сократ, Зеленый Камю. Сократовское «неуважение» к старым богам и камюсовский абсурдный вызов пустым небесам претворились у Фаулза в утверждение неопределенности-неопределимости бытия. Мир бесконечен и таинствен, бесконечное непостижимо. Его атеизм эмоционален и инструментален. Это рыдание над страдальческим бредом жизни, но это и руководство к действию. У человека в этом мире огромное поприще, потому как никто ему не помощник. Отсюда растут ноги социальной философии Фаулза, в которой нет места Богу и парадоксально пересекаются идеалы свободы и равенства. Человек заражен небытием. Небытие живет в нем самом, и это называется немо. Он - боится. Но Фаулз рассуждает так: немо необходимо для человека. Этот ужас есть источник активности. Человек пытается придать себе значительность, заполнив пустоту внутри себя. Совладать с немо.
Ключевые слова: публицистика и эссеистика Фаулза, Зеленая Англия, немо, гигиена добра. E. A. Ermolin
Reading John Fowles
In his journalism John Fowles defines the initial basis of his own creativity, outlines his way of understanding life, his ideological priorities. This is a personal philosophy of life and man, where the metaphysical plan is confronted with existential one. Its essence is the myth of Green England. Fowles is Green Socrates, Green Camus. Socratic "disrespect" to the old gods and Camus's absurd challenge to empty skies are turned by Fowles into the statement of ambiguity- indeterminacy of being. The world is infinite and mysterious, the infinite is incomprehensible. His atheism is emotional and instrumental. This is an anguished sob over nonsense of life, but it is also a guide to action. Man in this world has a great mission, and there is no one to help him. This is the root of Fowles' social philosophy, in which there is no place for God, and the ideals of freedom and equality paradoxically intersect. Man is infected with nothingness. Nothingness lives in him, and it is called Nemo. He is afraid. But Fowles argues that Nemo is necessary for Man. This terror is the source of activity. Man tries to make himself important, to fill the void inside. Cope with Nemo.
Keywords: Fowles' journalism and essays, Green England, Nemo, hygiene of good.
Крупнейший английский писатель второй половины ХХ века Джон Фаулз работал в разных жанрах, но как публицист, эссеист и мыслитель, он, думается, недостаточно оценен. Между тем усилие мысли было для него неотъемлемой частью творческого процесса. По словам американского критика Барри Н. Олшена, для творчества Фаулза «особенно характерны два необычных по сочетанию, но ярко выраженных свойства. С одной стороны, огромное стилевое и жанровое разнообразие, с другой - повторение определенных тем и концепций, определенных переживаний, основополагающих для человеческого бытия, взглядов и восприятий. Одно выражает потребность художника постоянно бросать вызов, расти и экспериментировать, в то время как
второе кажется проявлением необходимости моралиста высказывать суждения и поучать» [4, с. 7].
В своей публицистике Фаулз раскрывается перед читателем с той мерой откровенности, какая только возможна для современного писателя, англичанина. В «Аристосе» и «Кротовых норах» писатель тщательно, добросовестно, даже с изрядной долей занудства, определяет исходные основания собственного творчества, излагает свой способ понимания жизни, свои идейные приоритеты. У Фаулза есть личная философия бытия и человека, где метафизический план сопоставлен с планом экзистенциальным. Откровенные признания свидетельствуют в пользу того, кто их делает, потому что нам открывается
© Ермолин Е. А., 2015
человек недюжинный, личность на редкость значительная. Он не только знает слова. Он умеет мыслить. Имеет идеи.
«Аристос» - солидная книга рассуждений на главные темы, своего рода философское кредо Фаулза. Впервые она была опубликована в 1964 году, когда автору было 38 лет. Возраст, когда не только приходят к окончательным выводам, но уже и формулируют их категорично. Еще более увесист томик «Кротовых нор» - вопреки жанровому обозначению не «роман», а сборник эссе на разные темы. (Самое раннее датировано тем же 1964 годом, самое позднее - 1997-м.). Это своего рода досье на Фаулза.
Начнем с мифа. Вот эссе - «Быть англичанином, а не британцем» (1964).
Есть Европа «обжигающего, черного, цинического опыта» [3, с. 137]. Есть Британия - военная, империалистическая, ханжеская. И есть любезная сердцу Фаулза Англия, Зеленая, эмоционально наивная и морально восприимчивая страна Робина Гуда - Справедливого разбойника. «Он человек, который, встав перед выбором -смириться с несправедливостью или уйти в леса, всегда ищет убежища среди деревьев. Робингу-дизм по сути своей есть критическая оппозиция, не удовлетворяющаяся бездействием» [3, с. 131]. Из этой точки Фаулз выводит склонность англичанина к уединению, к переживанию своих эмоций, стремлений, желаний, своих излишеств и экстазов вдали от всех, в четырех стенах, за семью замками, - но и коренной инстинкт справедливости, не замыкающийся ни в какие границы. Зеленые англичане - сократический народ: «что-то вроде расползающейся сухой гнили в здоровом и крепком доме укоренившейся несправедливости» [3, с. 138].
Этот миф есть одновременно и автоаттестация, приведенная к завершенному и пластически очевидному образу. Многое из прочего - приложения и реализации целостной мифологемы. Причем к этим реализациям относятся не только отшельнический образ жизни Фаулза или его внепартийность, но и его мегаевропейство -стремление писателя выйти за пределы английской литературы в общеевропейское (включающее и Россию, кстати) пространство культуры, с особыми французским и греческим акцентами.
Фаулз - Зеленый Сократ, Зеленый Камю. Ин-туит, правдоискатель, проповедник. Сократовское «неуважение» к старым богам и камюсов-ский абсурдный вызов пустым небесам претворились у Фаулза в утверждение принципиальной
неопределенности-неопределимости бытия. (Не без соучастия, наверное, Юма, Локка, Беркли, Рассела.) Мир бесконечен и таинствен. Бесконечное непостижимо. «Я живу в мире случайности и бесконечности. Вокруг меня простирается космос: луга галактик, ширь темных пространств, звездные степи, океаны тьмы и света. В нем нет ответственного бога, ни особой заботы, ни особого милосердия. Но повсюду я вижу живое равновесие, трепетное напряжение, бездонную, но таинственную простоту, беспредельное дыхание света» [2, с. 52-53]. Так выглядит одна из итоговых формул фаулзова мировосприятия.
У него есть специальное уточнение по поводу религиозного лона европейской культуры: «Вторым пришествием Христа станет понимание того, что Иисус из Назарета был величайшим человеком, а не богом; если церкви этого не поймут и не найдут сил "реформироваться" - они умрут» [2, с. 202].
Он странноватый атеист. Без воинствующего гедонизма, без трагического абсурда. И вовсе не скептик-агностик. Его атеизм, на котором Фаулз настаивает снова и снова, - эмоционален и инст-рументален:
• не догма, а рыдание над страдальческим бредом жизни. Тут не малая иванкарамазовская слезинка ребенка, а однажды увиденный воочию сумасшедший преступник, бросивший в топку зачатого от него же самого ребенка своей старшей дочери. Гипертрофия масштаба бедствий сопровождается сокращением претензий к высшей инстанции. Если бы она вмешивалась, можно было бы ее обвинить, но она не вмешивается, и лучше считать, что ее нет. Мир безразличен к человеку. «У целого нет фаворитов» [2, с. 27].
- не догма, а руководство к действию, как говаривали в старину по совсем другому поводу. «Быть атеистом - это вопрос не морального выбора, а человеческого долга» [3, с. 33]. Отбросить иллюзии и самообманы. Гарантии отсутствуют. «Смерть - это комната, которая всегда пуста» [2. С.74]. Жизни после смерти нет - и это стимул жить сейчас. «Чем более абсолютной представляется смерть, тем более подлинной становится жизнь» (курсив мой - Е. Е.) [2, с. 67]. «Никто нас не спасет, кроме нас самих» [2, с. 47].
Парадоксальным образом Фаулз выводит из этих невеселых посылок оптимистический итог: «Эта таинственная стена вокруг нашего мира и нашего представления о нем должна не расстраивать нас, а лишь возвратить к дню сего-
дняшнему, к жизни, к нашей эпохе» [2, с. 36]. Бога нет, и это хорошо весьма. Все противоречия сходятся где-то в бесконечности в точку смысла, и там «несправедливости не существует». Хотя «для отдельного существа это может означать несчастье» [2, с. 26]. Но и точка эта для нас недостижима, непостижима. Зато человек свободен. «Мы строим в ничто; мы строим» [2, с. 35].
Параллели своему миропониманию Фаулз ищет у Гераклита и Екклезиаста, в дзенско-даосском бездействии-безымянности. Мы же вправе прописывать эти идеи в религиозно выстуженном ХХ веке, в эпохе немого и безымянного, неведомого Бога («человек ХХ века - млекопитающее не религиозное», с ударением отмечает Фаулз [3, с. 148]). Довольно это грустно и сиротливо, хотя писатель пытается сгладить эффект.
Хиросима показала, что человечество смертно, причем внезапно смертно? - утешьтесь: «Если наш мир будет уничтожен вместе со всеми нами, то целое не пострадает»! [2, с. 47]. Или просто забудьте о химерах. Перестаньте ждать, займитесь делом, наконец. «Я надеюсь также предложить каждому выбрать какое-нибудь место - в непосредственной близости от его дома -где тоже кое-что можно сделать в плане решения экологических проблем» [3, с. 356] (или еще каких-то, их ведь много).
У человека в этом мире огромное поприще, потому как никто ему не помощник. Он сам себе, простите, бог - не потому, что так велик, а потому что незаменим. Отсюда растут ноги социальной философии Фаулза, в которой нет места Богу и довольно парадоксально пересекаются идеалы свободы и равенства, относительно практической совместимости которых так трудно быть уверенным.
Человек существует на грани небытия и заражен небытием. Небытие живет в нем самом, и это называется немо - «человеческое чувство собственной бесполезности и недолговечности; собственной относительности и фактической ничтожности» [2, с. 92]. Он - боится. Фаулз изощренно коллекционирует человеческие страхи: «Боязнь незнания смысла жизни. / Боязнь незнания будущего. / Страх смерти. / Боязнь правильного выбора. К чему приведет мой выбор? Могу ли я выбирать? / Боязнь иного. Все чуждо мне, включая большую часть меня самого. / Боязнь ответственности. / Боязнь неспособности любить других и помогать им: своей семье, друзьям, стране, всем людям. Эта боязнь усугубляется нашим обостренным осознанием вины перед ни-
ми. / Боязнь не быть любимым другими. / Страхи республики - социальная несправедливость, водородная бомба, голод, расизм, политика балансирования на грани войны, шовинизм и проч. / Беспокойство из-за амбиций. Тот ли я человек, каким хочу быть? Тот ли я человек, каким хотят меня видеть другие?..» [2, с. 78-79]. И так далее.
Опять печали. Но Фаулз рассуждает так: немо необходимо для человека. Этот пассивный ужас есть источник активности. Ведь «никто не хочет быть никем» [2, с. 92]. Человек пытается придать себе значительность, заполнив пустоту внутри себя. Совладать с немо, «победить немо» [2, с. 98], «убить немо» [2, с. 95] - и тем самым самоутвердиться. Это мотив для социальной активности, приспосабливается человек или конфликтует.
Характерны немодные заботы Фаулза о всеобщем равенстве. Чуть ли не с первых строк он заводит разговор именно об этом. Потом он разъяснит: чувство неравенства и несправедливости - это форма осознания немо. И это -«главная причина всех преступлений» [2, с. 308]. Преступление понимается автором как компенсация чувства неравенства. Освальд убил Кеннеди, а пытался убить только свое немо. Террористы убивают видных лиц, чтобы уравнять себя по значимости со своими жертвами. Народы отдаются вождям, в которых воплощают представление о своей важности и значительности.
В искусстве давление немо проявляется в поиске уникального стиля за счет содержания; это бедное духом новое рококо. Одержимость деньгами - еще способ убить свое немо. И вот они усугубляют неравенство.
Напротив, равенство есть счастье. Люди, наверное, не отказались бы от равного счастья. Но возможно ли это? Фаулз не такой большой утопист. Различия, неравенство неизбежны и необходимы. Но может случиться прикладная, инструментальная гармония, к ней и нужно стремиться. «Мы сами должны восстановить справедливость в нашем мире» [2, с. 61].
Достичь ее можно вовсе не осознанием греха и покаянием. Это ложный путь. Зло не искупается, а остается со мной навсегда. А истинный путь - самоограничение, соблюдение истинного баланса «разнообразия, возбуждения, перемен и риска» [2, с. 227] с использованием научного расчета, гигиена добра. Добро в идеале есть привычка, стоящая в одном ряду с чисткой зубов, умыванием, сморканием в платок. «Благотворительность, доброта к ближним, действия, на-
правленные против несправедливости и неравенства, должны быть поступками не ради удовольствия, но ради гигиены (...). Если вы могли совершить полезное доброе дело, но отказались от такого поступка, это не аморально; это равносильно прогулкам на публике, когда у вас руки вымазаны в экскрементах» [2, с. 152, 158]. Таков современный английский инвариант разумного альтруизма.
Заодно - по Фаулзу - нам очень стоит поставить под контроль чрезмерную свободу. Это опасная и вредная штука. Она ведь необязательно добра, по сути аморальна, используется для оправдания автократии и культурной гегемонии. Это свобода «удерживать власть и делать деньги»!.. Примерно так писал однажды Фаулз в 1980-е годы. Наверное, не зря писателю пришлось с нажимом утверждать, что он, конечно, антилиберал, но - ни в коем случае не фашист, а только социалист. И нельзя сомневаться: не фашист. Просто диалектика свободы и счастья, о которой немало было сказано и до Фаулза, им самим уловлена, но не доосвоена в ее глубинных основаниях. Фаулз, повторю, прежде всего практик. Он умеет формулировать практические задачи, исходя из принципа равновесия. Например, так: нужно привести к взаимодействию зависть и счастье, лишив первую разрушительной энергии, а второе - разрушительного эгоизма; и добиться этого «с помощью науки, разума и милосердия» [2, с. 123].
Он - за эволюционный, парламентский социализм, за такой социализм, который «в лучшем случае <...> стремится достичь максимальной свободы при минимальном социальном страдании». А бывает ли такое? На этот вопрос Фаулз ответит вам следующим образом: «Это намерение верно, какими бы неправильными ни были подчас средства». [2, с. 229]. «Социа-лизм-аристос», то есть «наилучший в данной ситуации».
Фаулз не дает своим сомнениям большой воли. Ограничивает их. Держит под контролем, как было сказано. Он уповает, во-первых, на сокращение непомерно разросшегося населения продуманными акциями государств, а во-вторых, на правильное воспитание, коему посвящает очень много места в книге «Аристос». Человек должен созреть, познать себя, освоив великие религии и философии прошлого и настоящего с «синоптической целью». То есть свести их воедино к итоговой истине. Например, к стойкому феминизму.
Или к тому, чтобы «установить равенство компенсации в жизни» [2, с. 348].
Фаулз не то чтобы ставит себя в пример, но любит вспоминать про ступени своего собственного образования и самообразования, которые привели его к столь ясному видению проблем человека. Это Оксфорд. Это прививки экзистенциализма и марксизма. «. судьба и влияние мудрости Гераклита и Сократа (которые меня привлекали всегда гораздо сильнее, чем Иисус Христос) склоняют некоторых из нас к социальной, политической и моральной левизне» [3, с. 115].
Тут у Фаулза развилка.
С одной стороны, он, в конце концов, снова выруливает к одинокости человека. Он признается, что для него главный художнический интерес представляют именно такие ситуации полной изолированности. Лейтмотив его размышлений -это явленность-неявленность писательского «я» в романной прозе, потаенность и открытость, обнаженность, творчество как публичный онанизм и как добровольная ссылка из собственной жизни. Противоречивый, уникальный опыт творца. Но и больше: экзистенциализм как миро-видение трактуется им как проверенный на собственном опыте путь перебарывания немо. Человеку не нужны ни стандартная униформа, ни общепринятые символы. Его униформа - это его идеи. Его символы - это его поступки. Он сам себя выбирает и сам разумно осуществляет добро. Формула благородного стоицизма: «Принять ограниченность своей свободы, принять собственную изоляцию, принять эту ответственность и изучить свои личные способности, а затем с их помощью сделать целое человечнее - вот наилучшее для данной ситуации» [2, с. 412].
С другой стороны, Фаулз и сам начинает заниматься решением образовательно-воспитательных задач. Именно такое впечатление вызывают многие его эссе из «Кротовых нор». Скажем, сочинения на экологическую тему. На десятках страниц: «Итак, что же нам делать? Очевидно, что первое - это запретить использование в садах всех инсектицидов (...). С этим очень тесно связано второе: гербициды (...). Затем нужно урезать площади, отведенные под газоны (...). Еще один очень важный момент - это выбор цветов и декоративных кустарников для клумб и оформления дорожек.» [3, с. 363]. Несказанное умиление разливается в душе, когда знакомишься с этими фаулзовыми пассажами.
Искусство, по Фаулзу, это, представьте себе, тоже не бабочка над цветком, а рабочая лошадь. Оно «успешнее всего побеждает время, а следовательно, немо» [2, с. 354]. Главное - не искусность в словах, не виртуозность формы. «Моим первейшим стремлением всегда было и оставалось желание изменить общество, в котором я живу» - и для этого Фаулз «выбирает писательство» [3, с. 27-28]. Или вот еще: «Я разделяю писателей на развлекателей и проповедников. Я не против развлекателей, я всего лишь против их теперешней гегемонии» [3, с. 32].
Определяя природу искусства, Фаулз писал, что оно выражает истины, слишком сложные, чтобы их могла выразить наука [2, с. 180]. Он видит превосходство искусства над наукой в способности первого схватывать и пояснять сложности окружающей действительности, внутреннего облика человека и его взаимосвязей с окружающим миром. Писатель называет искусство стенограммой человеческих знаний: по его мнению, искусство и жизнь взаимно дополняют друг друга. Искусство не может решать проблем, но оно может их актуализировать. Опыт каждого из героев Фаулза дает читателю определенный моральный урок, заставляет его взглянуть в самого себя, переоценить свои взаимоотношения с окружающей средой. Одной из задач искусства Фаулз считает преодоление предрассудков, ведущих человечество назад к варварству, - так резюмирует идеи Фаулза Э. Г. Годованная [1].
У нас такой вот Фаулз оказывается вне контекста. Многое из того, что знает и думает Фа-улз, в нынешней России непопулярно. Вообще ведь не очень популярно точно знать и далеко думать. И, наверное, не только в России. Кому-то хватает веры, кому-то - пафоса. Есть даже подозрение, что Фаулз потеряет некоторых своих поклонников, если, конечно, они всерьез воспримут исповедание веры этого странноватого англичанина-идеалиста, наивного европейца, который очень честно относится к некоторым принципам.
Он заботится не об успехе, а об истине: идеалист, социальный и моральный резонер. Фаулз -человек большой и (в своем практическом смыс-
ле) очень правильной мысли. На фоне мерзости и пошлости пусть будет еще в нашем трижды падшем мире остров мечты о хорошем обществе. На фоне отупения и расслабленности пусть будет проповедь действия, добродействия. На фоне мракобесия, сервильности и обскурантизма -одинокий голос недогматической окраски. На фоне художественного измельчания, охватившего запад и восток, - серьезность отношения к жизни и творчеству.
Его книги - опыты личностной свободы. В них есть тяга вверх. Куда, казалось бы, если Бога нет?.. Парадокс западного интеллектуала: не все позволено. «Мы глядим дальше закона, глубже права. Мы знаем, что справедливость всегда больше права и глубже права: глубже в определениях, глубже в применении на практике и глубже в нашей истории. Такова зеленая суть нашего развития» [3, с. 138].
Библиографический список
1. Годованная, Э. Г. Философско-эстетические доминанты русского и европейского постмодернизма и творчество Джона Фаулза [Текст] : Дис. ... канд. филол. наук / Э. Г. Годованная. - Краснодар, 2004. - 213 с.
2. Фаулз, Джон. Аристос. Размышления, не вошедшие в книгу Екклезиаста [Текст] / Д. Фаулз. - М. : Эксмо-пресс, 2002. - 352 с.
3. Фаулз, Джон. Кротовые норы [Текст] : роман / Д. Фаулз. - М. : Махаон, 2002. - 640 с.
4. Olshen, B. John Fowles [Text] / В. Olshen. - New York: Ungar, 1978. - 140 pp.
Bibliograficheskij spisok
1. Godovannaja, Je. G. Filosofsko-jesteticheskie dominanty russkogo i evropejskogo postmodernizma i tvorchestvo Dzhona Faulza [Tekst]: Dis. ... kand. filol. nauk / Je.G. Godovannaja. - Krasnodar, 2004. - 213 c.
2. Faulz, Dzhon. Aristos. Razmyshlenija, ne voshedshie v knigu Ekkleziasta [Tekst] / D. Faulz. - M.: «Jeksmo-press», 2002. - 352 s.
3. Faulz, Dzhon. Krotovye nory [Tekst]: Roman / D. Faulz. - M.: «Mahaon», 2002. - 640 s.
4. Olshen, B. John Fowles [Text] / V. Olshen. - New York: Ungar, 1978. - 140 pp.
