CC BY
8История психологии и психология истории
ПСИХОЛОГИЧЕСКИЙ ВОЗРАСТ ЦИВИЛИЗАЦИИ:
XIV век1
Б. Н. Рыжов, МГПУ, Москва
Статья является продолжением исследования, посвященного системной периодизации развития современной европейской цивилизации и сопоставления этапов развития цивилизации с соответствующими периодами жизни человека. Начало этого исследования включает описание аналогий в психологическом развитии ребенка от рождения до 12 лет и развития европейской цивилизации с V до начала XIV века. Настоящая часть работы посвящена аналогии предподросткового возраста ребенка и культуры Проторенессанса, а также исследованию психологической конгруэнтности процессов индивидуального развития, происходящих в ходе кризиса подросткового возраста, и процессов общественного развития европейской цивилизации во второй половине XIV столетия.
Дается обоснование вызревания к ХШ-Х^ векам двух очагов цивилизации, ставших источниками большинства культурных и экономических импульсов, сплачивающих цивилизацию в единую систему: северного, включившего северо-восток современной Франции, юго-восток Англии, исторические Нидерланды и северо-запад Германии, и южного, охватывающего Центральную и Северную Италию. Рассматривается постепенное преодоление в живописи Проторенессанса типичных для среднего детства особенностей восприятия и представления предметов, включая свойственную этому возрасту типизацию и схематичность образов. На смену этому приходит свойственная уже подростковому возрасту способность воспринимать косвенные признаки предметов, мысленно трансформируя их до уровня, позволяющего адекватно идентифицировать воспринимаемый объект. Признаки психологического созревания цивилизации проявляются также в поэзии Данте и Петрарки, создающей образы чистой платонической любви, весьма созвучные романтическим переживаниям, которые возникают на исходе среднего детства у ребенка.
Приводится сравнительное описание системных особенностей подросткового кризиса в онтогенезе и особенностей системного кризиса европейской цивилизации второй половины XIV века, нашедших свое проявление в многочисленных эпизодах своеобразного «подросткового бунта» социальных низов, Великой схизме римской церкви и ряде негативных тенденций в искусстве.
Ключевые слова: системная периодизация развития; системная психология; психологический возраст цивилизации; очаги европейской цивилизации; предподростковый возраст; кризис подросткового возраста; Проторенессанс; Треченто; Джотто; Данте; черная смерть; Великая схизма; макабр; средневековое искусство; пламенеющая готика; подростковый рисунок.
Для цитаты: Рыжов Б. Н. Психологический возраст цивилизации: XIV век // Системная психология и социология. 2017. № 4 (24). С. 76-93.
Два очага европейской цивилизации
Несмотря на неоспоримую в Средние века духовную доминанту Рима, в XШ-XIV веках в европейской цивилизации явно обозначились два географических центра или два очага, служивших местом притяжения для всей остальной Европы и одновременно источником большинства культурных и экономиче-
ских импульсов, сплачивающих цивилизацию в единую систему. Южный, или италийский, очаг не ограничивался Римом, представляя собой круг радиусом 250-300 км с центром во Флоренции (рис. 1). Размеры этой зоны определялись своеобразной «шаговой доступностью», позволявшей при тогдашних средствах передвижения, пересечь ее из конца в конец за несколько дней, не подвергая себя
1 Продолжение, начало см. в журнале «Системная психология и социология» 2015 / № 2 (14); 2015 / № 3 (15); 2016 / № 1 (17); 2016 / № 3 (19).
Нидерланды
в,™.!, Германия
44 1 V
Франция
• 1 ¡\Л-—^Австрия С
/орвэтия -
Италия
ия
Рис. 1. Очаги европейской цивилизации и границы современных государств
чрезмерным трудностям и опасностям. Такая «шаговая доступность» вместе с этнической однородностью и отсутствием серьезных языковых барьеров превращала всю заключенную в ней область в единую культурно-экономическую систему.
На протяжении У-УШ веков здесь успешно соперничала с Римом расположенная близ Адриатического побережья Равенна, которой суждено было стать последней столицей Западной Римской империи, а затем столицей Остготского королевства и Равеннского экзархата и, наконец, резиденцией могущественных ланго-бардских королей. В границах этого круга помимо Рима и Флоренции лежала почти вся Северная и Центральная Италия с городами Болонья, Венеция, Генуя, Милан, Мантуя, Падуя и др.
Северный очаг также представлял круг радиусом 250-300 км, имевший геометрический центр, приблизительно совпадающий с французским городом Лиллем (рис. 1). В этот круг входили северо-восток современной Франции, юго-восток Англии, исторические Нидерланды (т. е. современные Нидерланды и Бельгия) и северо-запад Германии. На его территории располагалась столица империи Карла Великого — город Ахен — и такие известные города, как Париж, Реймс, Лондон, Оксфорд, Антверпен, Брюгге, Амстердам, Кёльн, Бонн и др.
В начале XIV века оба очага цивилизации включали в себя самые густонаселенные земли Европы, далеко обогнавшие по числу
жителей многолюдные в раннем Средневековье Южную Италию и французский Прованс. Плотность населения здесь была высока и по современным меркам, достигая 50 и даже 100 человек на квадратный километр [14].
Возникновение двух центров цивилизации было определено ее происхождением, в котором ключевую роль сыграло принятие пришедшими из-за Рейна германскими племенами религиозного импульса римского христианства, а вместе с ним и основ римской культуры. Германские племена широко растеклись по землям Западной Римской империи, однако центр их оседлого расселения на новых территориях, где они составляли основную часть населения, остался далеко от Рима, вблизи современной франко-бельгийской границы. Это стало этногенным фактором образования северного очага.
В то же время центр религиозной жизни новой цивилизации традиционно располагался в Риме — местопребывании ее духовного отца — Папы. Рим неизменно притягивал к себе взоры германских племен, оставаясь при этом, несмотря на все пережитые катастрофы, надежным заслоном от исходившей из Южной Италии опасности вторжения сарацин. Всё это приводило к тому, что немало переселенцев с севера оседало в пространстве, замкнутом подковой Альп, морем и стенами Вечного города. Смешавшись с остатками римского населения многочисленных
городов Северной и Центральной Италии, они стали этнической базой формирования южного очага цивилизации. При этом центром этого очага стала процветающая Флоренция: сам Рим, при всей незыблемости его духовного значения, расположился вблизи его южной границы2.
Вокруг двух очагов лежала основная территория цивилизации, в которую к XIV веку входила вся католическая Европа, за исключением северной Скандинавии и юга Пиренейского полуострова. Восточная Европа и Балканский полуостров, включая Грецию, составляли периферийную зону цивилизации, границы которой были весьма расплывчатыми и легко перемещались в зависимости от тех или иных исторических событий. За ними лежали земли уже других цивилизаций — Византии, Руси и различных мусульманских стран.
Разделение двух очагов цивилизации определяло своеобразие происходивших там культурных процессов. Одни и те же возрастные особенности цивилизации по-разному обнаруживали себя на севере и юге. В северном очаге XIII и XIV века стали временем расцвета готического стиля, чье влияние ощущалось даже в Северной Италии. Но на юге италийского очага, прежде всего в Тоскане, это была эпоха появления нового стиля, получившего название Проторенессанс.
Сравнение психологического развития человека и цивилизации показывает, что главной особенностью периода их среднего детства (для Европы соответствующего XIII - первой половине XIV веков) становится выдвижение на первый план учебно-познавательной деятельности [7; 12]. Основное же различие между севером и югом представляла
2 Сложившееся в Средневековье разделение двух очагов цивилизации более чем на тысячу лет обусловило ряд психологических стереотипов взаимного восприятия проживающих в них народов. На бытовом уровне это способствовало возникновению у итальянцев устойчивого взгляда на живущие за Альпами народы, как «северных варваров». В то же время сами итальянцы, знакомые этим народам в немалой степени благодаря пышности папской курии, находчивости банкиров и умению аптекарей изготавливать яды, приобрели в их глазах образ людей коварных, склонных к обманам и интригам.
направленность этой деятельности. В северном очаге острие познания было направлено на главный объект Вселенной — ее Создателя — и данное им человечеству откровение в Священном Писании.
В южном очаге формально все было так же. Но здесь были свои условия и традиции. Здесь подспудно жил нестертый временем архетип античного сознания, для которого Божество было не мировым объектом, а субъектом действия правящих миром сил. Этот архетип требовал большего внимания к субъективным характеристикам персонажей Священной истории, приближая тем самым их изображение к живой действительности. Ранее всего эта тенденция обнаружила себя в изобразительном искусстве.
Оживающие мадонны Проторенессанса
Еще в середине XIII века итальянская живопись по-ученически копировала византийские образцы, стараясь во всем следовать сохраняемому там церковному канону. Примером работ того времени служит диптих, приписываемый Бонавентуре Берлингьери (1210-1287) — самому видному представителю известного семейства иконописцев Берлин-гьери из тосканского города Лукка (рис. 2 А). Схематичное, застывшее в традиционной позе изображение Мадонны мало чем отличается от безжизненных фигур предшествующей романской эпохи. По сути, это еще не живопись в современном смысле слова, а именно икона, т. е., согласно учению Церкви, напоминательное начертание священного первообраза, имеющее исключительно религиозное значение.
Но ближе к концу столетия в работах тосканских иконописцев начинают появляться незнакомые ни византийскому, ни романскому искусству реалистические черты. Они говорят о постепенном преодолении типичных для среднего детства особенностей восприятия и представления предметов. В том числе свойственной этому возрасту типизации и схематичности образов, проявляющихся в выпадении из восприятия ребенка многих частных индивидуальных признаков и деталей предметов и приближающих представление о них
Рис. 2. Эволюция изображений Мадонны в тосканской живописи середины XIII - начала XIV века:
А — Бонавентура Берлингьери. «Мадонна с младенцем и святыми», фрагмент диптиха. 1255.
Галерея Уффици, Флоренция, Италия; В — Чимабуэ. «Мадонна на троне», фрагмент. 1286. Галерея Уффици, Флоренция, Италия; С — Джотто ди Бондоне. «Мадонна Оньисанти», фрагмент. 1310. Галерея Уффици, Флоренция, Италия
к упрощенной схеме [10, с. 250]. На смену этому приходит свойственная уже подростковому возрасту «способность воспринимать косвенные признаки предметов, мысленно трансформируя их до уровня, позволяющего адекватно идентифицировать воспринимаемый объект» [10, с. 321].
Именно эта способность станет первой отличительной чертой живописи итальянского Проторенессанса, родоначальником которой принято считать флорентийского художника Чимабуэ (1240-1302). Его наиболее известное произведение — «Мадонна на троне», или «Маэста» (рис. 2 В), ныне хранящаяся в галерее Уффици. Внешне этот большой алтарный образ сохраняет все признаки детского рисунка: те же плоские, лишенные объема изображения фигур, обилие позолоты, заполняющей почти половину живописного пространства, явное преобладание размеров главного персонажа — Мадонны над второстепенными — ангелами и святыми. Но в работе Чимабуэ что-то останавливает наш взгляд. Внимание зрителя привлекают великолепные и как будто материально осязаемые одежды Мадонны. Благодаря этой, пусть пока еще частной, детали икона начинает «оживать», превращаясь в произведение искусства.
Прославленным учеником Чимабуэ был другой знаменитый тосканец, Джотто ди Бондоне (1266-1337), к творчеству которого впоследствии не раз обращались великие мастера высокого Возрождения. В искусстве «оживления» живописи Джотто пошел значительно дальше своего учителя, привнеся в свои картины ощущение глубины пространства и незнакомый прежней иконописи психологизм трактовки библейских образов и сюжетов. Ярким образцом этих новаций стала большая алтарная икона «Мадонна Оньисанти», написанная Джотто в 1310 году для одной из флорентийских церквей. По своей композиции и обширности золотых поверхностей «Мадонна Оньисанти», как и «Маэста Чимабуэ», сохраняет приверженность канонической традиции и характерные черты детского рисунка. Но в отличие от работ Чимабуэ в ней «оживает» уже не одна деталь, а весь облик Мадонны (рис. 2 С). Нежный цвет лица, спокойный и чуть задумчивый взгляд, великолепно выписанные полупрозрачные складки одежд — всё это скорее напоминает прекрасный портрет живого человека, а не условный образ Богородицы. Отсюда только один шаг до той черты, которая в искусстве пройдет между иконописью и портретной живописью,
а в жизни цивилизации — между детством и эпохой юности.
Не менее точно отражает быстрое взросление цивилизации эволюция изображений Христа на алтарных распятиях тосканских живописцев. В хранящемся в галерее Уффици большом расписном кресте (рис. 3 А), созданном в 1240-1245 годах Бонавентурой Берлингье-ри совместно с одним из своих учеников, называемым «Мастером креста № 434», образ Спасителя выписан столь же схематично, как и его образ Мадонны. Глаза Христа спокойно и безучастно смотрят на зрителя. Иконописец не делает даже попытки передать чувства измученного, пригвожденного к кресту человека. Это — беспомощный детский рисунок, не выходящий за пределы средневековой традиции.
называемой капелла дель Арена, или капелла Скровеньи, в Падуе, уже совсем необычны ни для детского восприятия, ни для средневекового канона. Наполняющие их фигуры кажутся объемными и находящимися в движении, а прекрасное лицо Христа на знаменитой фреске «Поцелуй Иуды» выразительно передает безмолвный укор и бесконечное сострадание Богочеловека. Столь же прекрасен обрамленный светлыми локонами, склонившийся лик Христа на расписном кресте Джотто, который ныне висит перед алтарем флорентийской церкви Санта-Мария-Новел-ла (рис. 3 С). Земные мучения и смерть не способны затмить его классической красоты. Здесь мастер уже переступил рубеж эпох: детство закончилось, и юность стоит у порога.
Рис. 3. Эволюция изображений Христа в тосканской живописи середины XIII - начала XIV века:
А — Бонавентура Берлингьери. Расписной крест, фрагмент. 1240-1245. Галерея Уффици, Флоренция, Италия; В — Чимабуэ. Расписной крест, фрагмент. 1270. Базилика Сан-Доменико, Ареццо, Италия; С — Джотто ди Бондоне. Расписной крест, фрагмент. 1290-1300. Церковь Санта-Мария-Новелла, Флоренция, Италия
Но в созданном всего тремя десятилетиями позже расписном кресте Чимабуэ (рис. 3 В) уже явно видна попытка прорвать границы канонической формы. В этом большом распятии, которое сегодня, как семь с половиной веков назад, находится над алтарем базилики Сан-Домени-ко в тосканском городе Ареццо, больше трагизма, на нем более реалистично изображено изогнувшееся в крестной муке тело. Голова Христа в изнеможении упала на плечо, лицо искажено страданием. И хотя по технике живописи крест Чимабуэ все еще принадлежит эпохе детства цивилизации, в нем есть предчувствие ее приближающегося конца.
Выполненные же еще через тридцать лет фрески Джотто в небольшой церкви,
Детская влюбленность и детские страхи XIV века
Еще заметнее признаки психологического созревания цивилизации, приближающие ее к эпохе юности, проявились в поэзии Проторенессанса, поднятой на небывалую высоту двумя знаменитыми соотечественниками Джотто — величайшим итальянским поэтом Данте Алигьери (1265-1321) и его младшим современником Франческо Петраркой (1304-1374). Жизнь Данте была наполнена множеством событий. Ему не раз доводилось исполнять важные государственные поручения. Пришлось испытать горечь изгнания из родной Флоренции и до последнего дня искать приют у своих
покровителей. При этом у него были талантливые друзья и большая семья, а его книги и трактаты высоко ценили современники [3]. Но лишь два события стали его судьбой. Первым была возникшая в детстве и пронесенная до последнего дня любовь к Беатриче Портинари.
На излете среднего детства у ребенка нередко возникает романтическое увлечение, предметом которого чаще всего становится кто-то из его ближайшего окружения — одноклассники или сверстники, живущие по соседству. Иногда это увлечение принимает форму детской дружбы, и ее романтический компонент не осознается ребенком. Иногда, напротив, романтическое увлечение перерастает в очень сильное чувство, при котором любимый образ не просто вызывает восхищение, а как бы окутывается ореолом и отрывается от земли, препятствуя сближению с ним. Детская влюбленность чаще всего имеет платонический характер и почти полностью лишена сексуальных переживаний. Как правило, после завершения пубертата детская романтическая любовь угасает, оставаясь, однако, одним из незабываемых элегических воспоминаний детства. В редких случаях возникшая в детстве любовь сопровождает человека всю жизнь.
Именно это произошло с Данте. Влюбившись в девятилетнем возрасте в соседскую девочку, восьмилетнюю Беатриче, он навсегда превратил ее в символ недосягаемого совершенства. Этому не помешали ни замужество Беатриче и ее ранняя смерть, ни брак самого Данте, ни даже то, что, хотя поэт множество раз встречал Беатриче во Флоренции, он всего лишь два раза обменялся со своим идеалом несколькими ничего не значащими фразами. Благоговейная любовь к Беатриче заполняет всё творчество Данте. Ей посвящены его сонеты и автобиографическая повесть «Новая жизнь», к ней он обращается в философском трактате «Пир», наконец, Беатриче сопровождает поэта в Раю в его «Божественной комедии».
Данте не был первым певцом Прекрасной Дамы в европейской поэзии. Психологическая близость переживаний ребенка предпод-росткового возраста и человека эпохи высокого Средневековья задолго до него поставило
тему куртуазной любви на одно из главнейших мест в песнях провансальских трубадуров, северофранцузских труверов и немецких миннезингеров [11]. Однако никто из предшественников Данте не обладал ни его талантом, ни его, созвучному философским идеям Фомы Аквинского, взглядом на любовь как на высшее проявление разумной жизни, устремляющее душу через ее духовную связь с любимым к Божественной истине и совершенству. Таким образом, личный опыт Данте и мастерство, с которым он рассказал о властвующем над ним чувстве, явились причиной того, что вскоре сам образ поэта и его возлюбленной — Данте и Беатриче — стал своего рода символом, олицетворением чистой платонической любви.
Этот образ породил множество подражателей и последователей, из которых самым известным стал Франческо Петрарка. Как и его великий предшественник, свои сонеты, считающиеся лучшими из написанных на итальянском языке, Петрарка посвятил своей возлюбленной Лауре. Безответную платоническую любовь к ней он, как и Данте, пронес через всю жизнь и, по-видимому, также едва ли обмолвился с ней хотя бы несколькими фразами. Популярность среди современников поэзии и публицистики Петрарки была столь велика, что в 1341 году 36-летний поэт, еще не успевший создать свое лучшее сочинение — «Канцоньере», — был торжественно увенчан лавровым венком в Сенатском дворце, возвышающемся на вершине Капитолийского холма в Риме. Для потомков же сочетание имен Петрарки и Лауры стало столь же привычно выразительным, как Данте и Беатриче.
Главным же судьбоносным событием для Данте стало создание обессмертившей его имя «Божественной комедии». Исследователи творчества Данте не раз замечали, что композицией и многими деталями знаменитая поэма напоминает готический собор. Подобно скульптуре и витражам собора в ней запечатлены не только сотни библейских персонажей и исторических личностей, но бессчетное множество реальных людей. Безымянных и именитых, тех, кому была уготована скромная роль статиста в массовой сцене и тех, чья жизнь и судьба настолько тронули автора, что он посвятил беседе
с их тенями запоминающиеся страницы своего труда. Весьма символично, что подобно входу в собор, над которым по традиции изображается Страшный суд и мучения грешников, «Божественная комедия» также начинается с описания Ада.
Характерно, что в концепции готического собора вызывающие ужас инфернальные сцены никогда не являются самой важной деталью, всегда выполняя подсобную, вспомогательную роль напоминания о том, к чему влекут человека его грехи. Однако эти небольшие фигурки, в которых фантазия мастера меньше, чем где-нибудь ограничена церковным каноном, запоминаются лучше крупных и выполняющих в символике собора более важную роль фигур святых. Внимание к реалистическим деталям в живописи Проторенессанса делает инфернальные мучения еще более выразительными. «Страшный суд» Джотто в капелле Скровеньи в Падуе производит впечатление не меньшее, чем «Поцелуй Иуды». Но даже он не достигает устрашающего эффекта работ своего современника и соотечественника, флорентийца Буонамико ди Марти-но (1262-1340), прозванного Буффальмакко, т. е. весельчак, за свою непревзойденную, по свидетельству современников, фантазию в шутках и розыграшах3. Своеобразным проявлением
3 Если довериться Боккаччо, витавшие в воображении Буффальмакко страшные образы никак не мешали ему оставаться шаловливым ребенком, будучи давно уже признанным мастером. Рассказывая о его многочисленных проделках, в девятой новелле восьмого дня «Декамерона» Боккаччо, например, сообщает, как Буффальмакко с товарищем решили посмеяться над вернувшимся из Болонско-го университета глуповатым врачом, пригласив его в выдуманное общество, где якобы всем были обещаны необыкновенные наслаждения. Бедняга стал упрашивать помочь попасть туда, несмотря даже на то, что, по словам обманщиков, сделать это было можно, лишь оседлав в полночь на кладбище некое дьявольское существо. В условный час Буффальмак-ко, в звериной шкуре и жуткой маске, предстал перед перепуганным врачом и принялся скакать и кривляться, изображая выходца из преисподней. Когда жертва, крестясь, всё же осмелилась забраться ему на спину, большой и сильный Буффальмакко провез ее на плечах до соседней улицы и сбросил в яму с нечистотами. Сегодня невозможно представить, что в этой затее принимали участие не двенадцатилетние школьники, а вполне взрослые люди.
фантазии и таланта Буффальмакко стала приписываемая ему огромная (42 квадратных метра) фреска «Ад» на северной стене клуатра кладбища Кампосанто на Площади Чудес в Пизе, поражающая почти садистическими подробностями загробных мучений (рис. 4).
Та же реалистичность картины страданий грешников присуща и «Комедии» Данте. Все части его поэмы — «Ад», «Чистилище» и «Рай» — строго соразмерны друг другу, и описание Ада занимает лишь первую треть повествования. Но именно эта треть, а не последующие части, является подлинным мировым шедевром. Многие фразы и образы «Ада», начиная со знаменитой первой строфы «Земную жизнь пройдя до половины...» или надписи на адских вратах «Входящие, оставьте упованья», давно стали крылатыми выражениями. Другие приобрели символическое значение, подобно тому, как рассказанная в У песне «Ада» трагическая история Паоло и Франчески сделала ее героев олицетворением страстной любви, которую не могут одолеть ни смерть, ни адское пламя. На их фоне песни «Чистилища» и «Рая» кажутся слишком аллегоричными и многословными. В них, несмотря на явление Беатриче, как будто бледнеет талант Данте. В чем причина этого парадокса?
Церковь учит, что для истинного христианина смерть — это врата в жизнь вечную, в которой нет места земным страданиям и печалям. Современники Данте, так же как их деды и внуки, конечно, не сомневались в своей греховности, но при этом были искренне верующими людьми. Большинство из них старалось выполнять предписанные церковью обязанности: регулярно причащаться Святых Тайн, соблюдать посты, не красть и не убивать невинных, — а потому имело все основания считать себя истинными христианами. В ситуации выбора, как показали войны с иноверцами, они, как правило, предпочитали погибнуть, но не изменить своей вере4. Почему же смерть и преисподняя
4 Примеров тому множество. В их числе судьба 230 знатных европейских рыцарей, захваченных в плен мусульманами в знаменитой битве при Хаттине, которая произошла задолго до Данте, в эпоху первых крестовых походов, в 1187 году. Угрожая пыткой и казнью, победители предложили
вызывают у них такой болезненный интерес, и даже круги Ада выписаны поэтом ярче и выразительнее, чем сферы Рая? Традиционный ответ гласит, что жизнь человека того времени была короткой и незащищенной и смерть притягивала взоры потому, что она как бы стояла за плечами у каждого, будь то немощный старец или пышущий здоровьем юноша [16]. Но разве жизнь человека
им «поднять палец и принять их веру». Все рыцари ответили отказом и обрекли себя на мучения и смерть. Таким же примером служит судьба недавно причисленных папой Франциском к лику святых «отрантских мучеников» — 813 мирных жителей итальянского города Отранто, захваченного турками в 1480 году, полутора веками позднее эпохи Данте, Несчастных схватили в их же домах и три дня держали скованными и раздетыми, предлагая принять ислам, чтобы спасти свою жизнь. Ни один из арестованных не предал свою веру, и все они были изрублены захватчиками. Стойкость жителей маленького итальянского городка так потрясла одного из палачей, что он прямо на месте казни заявил о своей приверженности Христу и тут же был убит своими товарищами.
была продолжительнее и безопаснее в эпоху крестовых походов или во времена Карла Великого?
Более убедительный ответ дает сравнение переживаний человека эпохи Данте и ребенка предподросткового возраста. Приводя результаты многолетних исследований возрастной динамики детской тревожности, А. М. Прихожан в своей работе «Психология тревожности: дошкольный и школьный возраст» указывает, что проявления тревожности нарастают при переходе в среднюю школу (от 4-го к 5-му классу) и от предподросткового — к подростковому возрасту [9]. При этом по частоте переживания страхов и их интенсивности наибольшие различия выявляются между пятым и шестым классами, с одной стороны, и седьмым классом, с другой, т. е. на рубеже 12- и 13-летнего возраста [9]. Существенным также является сходство содержания детских страхов, на которое, несмотря на культурные и национальные различия, указывают многие исследователи [6; 9]. Если для дошкольников характерны страхи темноты, сказочных персонажей и воображаемых существ,
то у младших школьников преобладает страх смерти и «опасных» людей [9].
В этой же связи М. В. Осорина подчеркивает особую привлекательность для ребенка этого возраста «страшных» и запретных мест, таких как кладбища, подвалы и свалки [8]. Автор считает, что посещение подобных мест позволяет ребенку пережить экзистенциальный ужас и сформировать наполненную мифическими представлениями детскую картину мира [8].
Таким образом, складывается уникальная, свойственная только младшему школьному возрасту ситуация, которая создает идеальную питательную среду для завораживающего ребенка интереса к ужасам загробного мира и населяющим его видениям. В ее основе лежат как приходящийся на этот возраст один из пиков детской тревожности, так и страх смерти и неизжитый до конца страх воображаемых существ. Заметная роль при этом принадлежит также свойственной возрасту неспособности критического отношения к своим страхам. Подобного болезненного интереса не возникает ни в предшествующем дошкольном возрасте, для которого загробный мир — слишком сложное понятие, ни на последующих этапах жизненного пути, когда способность к критическому мышлению поставит серьезный заслон для иррациональных переживаний.
Аналогично исключительное внимание к страданиям в Аду, которое столь характерно для духовной жизни человека XIII и XIV века и которое столь явно ощущается в готике и искусстве Проторенессанса, уже никогда не будет заметно в последующие столетия. Всё это служит дополнительным подтверждением того, что психологический возраст европейской цивилизации первой половины XIV века соответствовал завершению предпод-росткового возраста жизни человека.
Системные особенности подросткового кризиса в онтогенезе
В отличие от «малых» кризисов детского возраста подростковый кризис, как следующий много позже кризис среднего возраста,
принадлежит к «большим» кризисам, ставшим стереотипами далеко за пределами психолого-педагогического сообщества. В его основе, согласно Л. С. Выготскому, лежит запускаемое биологическим взрослением организма разрушение прежней системы ценностей и интересов ребенка, сопровождаемое отмиранием и редукцией части этих интересов [2]. По Выготскому, это — негативная фаза кризиса, которая затем сменяется позитивной фазой, связанной с формированием новой системы ценностей, учитывающей новые влечения и новую социальную позицию подростка.
С позиций системной психологии кризис подросткового возраста предстает первым истинным экзистенциальным кризисом, в основе которого лежит завершение эпохи детства, главной смыслообразующей функцией которой является рост и созревание человека как биологического индивида. Начало пубертата знаменует наступление последнего этапа формирования функциональной системы организма. Одновременно пубертат означает начало новой эпохи жизни человека — юности, главной смыслообразующей функцией которой становится развитие социальной системы личности человека [13]. При этом резко изменяются границы актуального для подростка социума. Коренным образом меняются и усложняются связи с другими элементами этого социума. Прежняя структура связей деформируется, уступая место новой, где на первый план выходят связи со сверстниками. На их основе возникает особый микросоциум — подростковая группа. Она заявляет о себе как полноправный элемент большой социальной системы, давая подростку ощущение независимости от мира взрослых и преодоления свойственной ребенку социальной неполноценности. Социальная эмансипация подросткового микросоциума почти закономерно ведет к временной деградации и утрате некоторых других социальных связей его элементами.
На обостренную потребность подростка в групповой принадлежности, сопровождающуюся неповиновением и протестом против любых требований взрослых, указывают большинство исследователей [10; 18].
Ввиду навязчивого характера этой потребности некоторые авторы называют ее стадным чувством [5]. Итогом нередко становится конфликт с родителями и учителями, иногда принимающий форму вербальной, даже физической агрессии.
Во время подросткового кризиса серьезные изменения претерпевает и мотивация к учебно-познавательной деятельности. В захватившем подростка водовороте мотива-ционной перестройки еще недавно занимавший лидирующее положение интерес к учению стремительно теряет свои позиции, уступая место интересу к своему душевному миру и мыслям и чувствам других людей.
Голод и чума — провокаторы кризиса цивилизации XIV века
Важной особенностью психологического кризиса подросткового возраста у ребенка является то, что в качестве его пускового механизма выступают причины не психологического, а биологического характера, т. е. причины внешние, независимые от психики ребенка. Подобно этому, природные катаклизмы, которые резко ускорили нарастание социального кризиса в середине и второй половине XIV века, имели внешний по отношению к цивилизационным процессам характер.
В начале XIV века Европа могла не опасаться разорительных чужеземных нашест-вий5 и, несмотря на громкие призывы к новым походам, сама навсегда оставила бесплодные попытки вернуть гроб Господень. Политическая жизнь растворилась во множестве мелких региональных распрей, не мешавших продолжавшемуся росту населения и расцвету городов. В таких центрах, как Париж, Венеция и Флоренция, число жителей уже достигло 80-100 тысяч человек. Доходы некоторых итальянских городов превосходили доходы крупных европейских монархий, а флорентийская монета — знаменитый золотой флорин — превратилась в международную денежную единицу, напоминающую современный доллар США.
Процветание коснулось и северного очага цивилизации, где особо бурный экономический рост переживали фламандские города. Среди них выделялись Гент, считавшийся вторым по величине городом Европы после Парижа, торговый Антверпен и богатейший город Фландрии — Брюгге, снискавший благодаря своей красоте и каналам славу северной Венеции. Богатство Фландрии не раз привлекало к ней взоры соседей, прежде всего французского королевства, бывшего ее сюзереном. В отличие от итальянских городов, предпочитавших в таких случаях услуги наемных отрядов кондотьеров, фламандцы сами охотно становились на свою защиту. В 1302 году жители Брюгге подняли восстание против захвативших их город французов, получившее название Брюггской заутрени. Через два месяца в знаменитой битве при Куртре, или Битве золотых шпор городские ополченцы наголову разгромили французскую рыцарскую конницу, считавшуюся одной из лучших в Европе. Это еще больше возвысило фламандские города в глазах современников.
Но в середине второго десятилетия XIV века период процветания был внезапно прерван катастрофой, не поддававшейся в те времена рациональному объяснению и потому казавшейся наказанием высших сил6. В 1315 году в Европе выдался необыкновенно дождливый год, ставший первым вестником наступившего малого ледникового периода. Последовавший неурожай вызвал массовый голод, которого избежали лишь Италия и Испания. Продолжавшийся, подобно библейскому, семь лет, голод уничтожил миллионы людей, вызвав запустение целых областей, случаи людоедства и невиданный разгул преступности [4].
Другим бедствием стали массовые заболевания — пандемии. В раннем детстве отсутствие элементарных гигиенических навыков у ребенка часто приводит к возникновению
5 Лишь к концу века на юго-востоке континента стали сгущаться тучи османского завоевания.
6 Во Франции, например, за год до катастрофы были сожжены рыцари-тамплиеры, вся вина которых заключалась в том, что богатства их ордена потребовались королю. Молва о павшем на всю
французскую монархию предсмертном проклятье великого магистра тамплиеров предоставляло вполне убедительное объяснение всем обрушившимся на страну бедам.
желудочно-кишечных заболеваний. Нечто подобное произошло в раннем детстве Европы, в X-XI веках. Тогда частое употребление бедняками в пищу зерна, зараженного грибком спорыньи, спровоцировало эпидемию горячки, или, как ее стали называть, антонова огня. Заболевание сопровождалось судорогами и галлюцинациями, нередко приводя к гангрене конечностей и смерти человека. И так же, как приобретение гигиенических навыков позволяет уменьшить риск желудочно-кишечных инфекций у ребенка, улучшение культуры земледелия в последующие столетия позволило исключить отравление спорыньей из числа массовых заболеваний.
Переход от раннего к дошкольному детству приводит к новым заболеваниям. Расширение контактов ребенка с окружающими в дошкольном и младшем школьном возрасте становится причиной резкого роста заболеваемости острыми детскими инфекциями — корью, ветряной оспой и др. Следствием перенесенных заболеваний становится приобретенный человеком иммунитет, который препятствует рецидиву этих заболеваний во взрослом возрасте.
В XII-XIII веках Европа, как и ребенок, уже столкнулась с «детскими заболеваниями цивилизации», постепенно вырабатывая к ним «социальный иммунитет». С началом первых крестовых походов здесь заметно возросла заболеваемость проказой7. Вскоре это заболевание стало бичом европейских стран, вызвав весьма действенные меры по предотвращению развития эпидемии. Основой таких мер стало создание системы лепрозориев, число которых, по данным хронистов, в XIII веке превысило 19 тысяч. В результате заболевания проказой, как и отравления спорыньей, стали встречаться все реже и реже.
Свирепствовали и другие инфекции. Прежде всего черная, или натуральная оспа. Однако самая страшная пандемия в истории
европейской цивилизации началась в середине XIV века. Осенью 1347 года чума была завезена в Европу на кораблях из генуэзских колоний в Крыму8. Во всех портах от Мессины на Сицилии до французского Марселя, где причаливали генуэзцы, вспыхивала болезнь. В следующем году она распространилась по всей Южной и Западной Европе, а в последующие два года поразила северную и восточную части континента [20].
Это было не первое знакомство Европы с чумой. В 558 году из Византии пришла пандемия, названная Юстиниановой чумой (по имени правившего тогда в Византии императора Юстиниана). Но в те времена цивилизация находилась еще в младенческом возрасте, и своеобразный «младенческий иммунитет» защитил значительную часть европейцев. Болезнь поразила лишь романизированные народы. Жившие пока еще обособленными сообществами германцы не были затронуты мором. Они даже получили некоторые преимущества. Например, ослабившая кельтов болезнь облегчила англам и саксам завоевание Британии.
В XIV веке всё было иначе. Наступившее глобальное похолодание снизило урожайность на многих территории к северу от Альп. Недоедание здесь стало частым явлением, а ослабленный организм человека хуже сопротивлялся инфекциям. Свою роль сыграли и сопутствующие быстрому росту городов скученность населения, теснота и антисанитария городских кварталов, недостаток чистой воды. Все это позволило чуме произвести неслыханное опустошение [17]. В период с 1347 по 1350 годы пандемия унесла от трети до половины населения Европы. Такие крупные города, как Париж, Венеция и Флоренция, лишились трех четвертей своих жителей. Затем с промежутком
7 Наряду с естественным переносом инфекции из эндемичных районов, по-видимому, нельзя исключить случаи намеренного заражения проказой крестоносцев и их лидеров. Во всяком случае ставшее прологом к падению Иерусалимского королевства заболевание в детском возрасте проказой Бал-дуина IV, будущего короля Иерусалимского, оказало необычайную услугу противникам крестоносцев.
8 Центр генуэзских владений в Крыму, город Кафа — современная крымская Феодосия — был осажден в 1346 году войсками хана Золотой Орды Джанибека. По свидетельству одного из генуэзцев, когда в стане ордынцев вспыхнула занесенная из монгольских степей чума, хан приказал забрасывать трупы умерших в осажденный город с помощью катапульт [17]. Это первое, как полагают, применение бактериологического оружия вызвало эпидемию в Кафе, однако взять город хану так и не удалось.
в 5-10 лет эпидемия, хотя и в меньшем масштабе, еще несколько раз до конца столетия возвращалась в Европу, поражая отдельные регионы и целые страны. Лишь после 1400 года упоминания о новых массовых заболеваниях чумой исчезают из хроник9.
В целом же черная смерть до основания потрясла всё здание европейской цивилизации. Она вызвала взрыв суеверий и фанатизма, вылившегося в погромы лепрозориев и убийства евреев и всех других, кого считали причиной бедствия. В то же время она впервые поставила под вопрос непреложный авторитет высшей светской и духовной иерархии.
Кризис подросткового возраста цивилизации
Совпадение по времени действия двух факторов, один из которых внешний, связанный с природными катаклизмами, а другой — внутренний, связанный с объективными процессами развития цивилизации, преодолевшей психологические границы детского возраста, стали причиной нового кризиса цивилизации, во многом подобного кризису подросткового возраста ребенка.
В эпоху детства цивилизации, т. е. в продолжительный период времени с V до начала XIV столетия, в Европе существовал относительный социальный консенсус, весьма похожий на консенсус в отношениях взрослого и ребенка младшего школьного возраста. Но, подобно подростковому конфликту с взрослыми, уже в начале XIV века в Италии появились первые вспышки неповиновения
9 Как и другие инфекции, чума способствовала приобретению цивилизацией особого «социального иммунитета». К нему следует отнести специальную службу «чумных» врачей, пусть и малоэффективную в ту эпоху, а также противочумные костюмы, отчасти напоминающие современные. Но, пожалуй, главным приобретением стало создание карантинных заслонов, запрещавших в течение сорока дней контакты с людьми, прибывшими из подозрительных в эпидемиологическом отношении регионов. Эти меры смогли существенно ограничить масштабы бедствия при возвращении чумы в Европу в XУI-XУII веках.
власти, разросшиеся во второй половине столетия в пламя, охватившее оба очага цивилизации.
В это время стремительно взрослеющая цивилизация коренным образом меняет взгляд на соотношение земной и небесной власти. В предшествующие столетия земная власть казалась зримым проявлением власти небесной, поскольку «значимым взрослым» для цивилизации оставался сам Господь. Его присутствие в миру казалось почти осязаемым, постоянно проявляясь во множестве больших и малых событий, неизменно вызывающих детский восторг и умиление. Это Он устами папы призывал освободить Иерусалим и оставлял на телах праведников стигматы, которые своими глазами видели окружающие. Это Он заставлял отступать орды варваров и постоянно творил более мелкие чудеса, о которых повсюду с благоговением рассказывали их «очевидцы». Что же до земных властей, то мало кто сомневался, что они от Бога и поставлены Им, чтобы реализовы-вать Его волю. И пусть некоторые носители власти, как и все люди, были подвержены слабостям, сама власть мыслилась священной и непререкаемой.
Как свидетельствует Авиньонское пленение пап, такое, по-детски наивное, представление о власти стало анахронизмом уже в начале XIV века, а обрушившиеся на цивилизацию катастрофы заставили окончательно пересмотреть представление о правящих миром силах. Господь как бы поднимается над земной суетой. Он властвует над всем, но, как ясно показали великий голод и чума, Его замыслы абсолютно непостижимы для человека. При этом полудетское сознание эпохи вполне уживается с верой во всякого рода чудеса и таинственные явления. Только теперь в них всё чаще видят не предзнаменование свыше, а козни ведьм и иных слуг врага рода человеческого, с кем истинный христианин обязан вести беспощадную борьбу.
В то же время в народном сознании все земные власти, и светские, и духовные, — это и есть реальные «взрослые». Они правят здешним миром и потому их долг — защищать простого человека, у которого, как у ребенка, нет никаких прав. Но они бросают
народ на произвол судьбы, когда приходит чума или страну разоряют враги. Мало того, попирая свой долг и заповеди Божьи, они душат голодных людей новыми налогами и безжалостно расправляются с теми, кто взывает к справедливости. Таким образом, для бедных людей власть не только утрачивает свой ореол, но и превращается в худшего врага, чем пираты или разбойники, не заслуживая, как и они, никакой пощады.
Первой искрой всеобщего «подросткового» бунта стало крестьянское восстание Дольчино, разыгравшееся в 1304-1307 годах в Пьемонте, на северо-западе Италии. Называвшие себя апостольскими братьями повстанцы требовали установления «царства равенства и справедливости». Действия восставших были направлены против светских и духовных владык, но их лозунги были еще сродни ересям предшествующего столетия. В отличие от этого вспыхнувшее в 1345 году во Флоренции первое крупное восстание городских низов, получившее название Восстания чомпи10, выдвинуло иные лозунги: «Долой налоги» и «Смерть жирному народу», т. е. городскому патрициату и зажиточным горожанам. Оба восстания были быстро подавлены, но последовавшее вскоре восстание горожан в Риме имело временный успех.
В мае 1347 года (т. е. еще до чумы, которая пришла в октябре того года) восстание в Риме возглавил сын трактирщика Кола ди Риенцо. Рим был объявлен республикой, папа лишен светской власти, а Кола ди Риенцо провозглашен народным трибуном. Знать была обязана принести присягу республике и сдать ей свои оборонительные сооружения. На сторону Кола ди Риенцо встали лучшие умы Италии, Петрарка посвятил ему восторженную канцону. Популярность же Кола ди Риенцо в народе была такова, что, даже потерпев поражение, он смог через несколько лет вновь возглавить республику в Риме.
Десятью годами позже нечто подобное произошло в Париже. Раздраженные непомерными налогами и поражением в войне с англичанами парижские ремесленники под руководством купеческого старшины Этьена
Чомпи (ит.) — шерстянщики.
Марселя ворвались в королевский дворец и на глазах у наследника французского короля убили несколько его сановников. Едва избегнувший смерти дофин подтвердил ряд политических и экономических льгот для горожан, а Этьен Марсель, как незадолго перед тем Кола ди Риенцо в Риме, на непродолжительное время возглавил власть в столице.
По времени парижское восстание совпало с грандиозным восстанием крестьян Северной Франции, получившее у дворян название «Жакерия» от распространенного в народе имени Жак. Восстание возглавил простой крестьянин Гильом Каль, выдвинувший призыв «истребить всех знатных людей до последнего» [1: с. 78]. Несмотря на презрение к Жаку-простаку, восстание вызвало панику среди французских сеньоров, заставив их для его подавления объединиться со своими врагами — английскими рыцарями.
Перечисление народных восстаний можно продолжать и дальше. Это и новое восстание чомпи во Флоренции в 1378 году, и охватившее в 1381 году всю Англию восстание крестьян под предводительством Уота Тайлера, и много других более мелких выступлений.
Столь же кризисным выдался XIV век для церкви. Большую его часть, с 1309 по 1378 год, папы римские провели во французском Авиньоне, став, по сути, орудием в руках французской монархии и значительно утратив свой авторитет. Но возвращение папы Урбана VI в Рим после почти 70-летнего Авиньонского пленения обернулось еще большей трагедией. Французские кардиналы и их единомышленники избрали альтернативного папу, который остался в Авиньоне. Половина европейских стран поддержала одного первосвященника, другая половина — второго. Это крайне болезненное для церкви состояние получило название Великой схизмы и длилось почти сорок лет — с 1378 до 1417 года. Мало того, в 1409 году к двум действующим папам добавился еще третий, избравший своей резиденцией тосканский город Пизу. Закономерным итогом этой нелепой ситуации стало изменение взгляда на саму сущность папской власти. Если раньше для большинства католиков личность папы была окружена ореолом сакральности —
10
он был не только наместником, но и живым воплощением св. Петра, — то теперь все больше людей смотрели на него просто как на главу римской церковной администрации. Все это очень напоминало десакрализацию личности учителя у подростка.
Теологическим обоснованием для деса-крализации церковной иерархии стало учение оксфордского профессора Джона Уикли-фа (1320-1384), выступившего против неправедного духовенства и таких средств его обогащения, как индульгенции. Отвергая целый ряд догматов католической церкви, о которых нет упоминания в Евангелиях, Уиклиф утверждал, что всеведение и всемогущество Бога исключают необходимость посредников для Его связи с человеком. Настаивая на своей посреднической роли, католическая церковь отступает от христианской веры, и папа стоит во главе этого отступничества.
Не испытывали пиетета по отношению к служителям церкви и первые гуманисты — близкие друзья и прославленные писатели — Франческо Петрарка (1304-1374) и Джованни Боккаччо (1313-1375). Оба они были искренними католиками, что не мешало первому язвительно критиковать папский двор в Авиньоне, называя его новым Вавилоном, а второму — по-мальчишески насмехаться над пороками духовенства в своем «Декамероне». С неменьшим скепсисом относился к церковной аскезе и монашеству их младший современник — канцлер Флорентийской республики и признанный идеолог раннего гуманизма — Колюччо Салютати (1331-1406), считавший античную образованность основой для формирования нового общества.
Inter arma silent Musae
Когда гремит оружие, музы молчат. Это восходящее к Цицерону изречение вполне применимо ко второй половине Треченто (как называют XIV век в Италии), когда на фоне социальных бурь и катастроф в искусстве произошел спад, продолжавшийся в течение нескольких десятков лет.
Произведение искусства — это субъективная модель мира, главным образом мира
человеческой личности и тех общественных отношений, в которые она погружена. Посредством этой модели цивилизация познает себя, обретая знание, которое оно не может получить другим путем, например с помощью науки и технологий. Особенно возрастает роль искусства в периоды ускоренного общественного развития. Служа инструментом эффективной трансляции в различные слои общества мировоззрения ее интеллектуальной элиты, искусство обеспечивает духовную сплоченность общества, служит языком взаимопонимания ее членов. Такие периоды, делая искусство мощным двигателем общественного развития, рождают плеяды гениев.
Вместе с тем кризису общественной системы всегда предшествует интеллектуальная и нравственная деградация ее элит, что объективно обесценивает значение искусства как транслятора элитарного мировоззрения. Именно это происходит во второй половине XIV века. «Подростковый» кризис цивилизации нашел свое внешнее проявление в массовом неповиновении власти, церковной схизме и политическом ослаблении ведущих европейских монархий11. В то же время в духовном плане амбивалентность и парадоксальность подросткового возраста цивилизации обнаружили себя в ряде противоречий. В их числе особо примечательно усиление мистических настроений в обществе, происходившее одновременно с обострившейся тягой к роскоши, украшениям и комфорту. В северном очаге это обусловило завершение периода высокой готики. В Италии привело к временной утрате полученного от Данте и Джотто реалистического импульса.
После 1350 года преобладающее место в архитектуре занимает стиль, получивший название «пламенеющая готика» за изобилие каменных узоров, отчасти похожих
11 Крупнейшая европейская держава — Священная Римская империя — в период правления Карла IV Люксембурга (1346-1378) фактически превратилась в аморфную конфедерацию семи независимых государств. Еще хуже обстояли дела в недавно могущественном Французском королевстве. В XIУ-XУ веках династические распри и поражения в Столетней войне с Англией несколько раз ставили страну на грань утраты суверенитета.
на поднимающиеся к небу языки огня. Строения этого стиля кажутся еще более легкими и ажурными, чем здания зрелой готики. Но переизбыток мелких украшений усложняет их целостное восприятие, свидетельствуя о близящемся исчерпании присущего готике потенциала выразительных средств. Этот стиль также называют интернациональной готикой за то, что с его появлением мистические мотивы, наиболее ярко воплотившиеся в архитектуре и декоре готического собора, распространяются и получают развитие далеко за пределами северного очага цивилизации. Они проникают даже в Италию, где ранее готика почти не имела никакого значения и всецело господствовали романская и византийская традиции. Зримым примером экспансии готического искусства за Альпы становится закладка в 1386 году знаменитого Миланского кафедрального собора — Дуомо, до настоящего времени являющегося вторым по величине готическим храмом Европы.
Самым заметным новшеством в живописи становится изображение смерти. Акцентированное внимание к ее образу очевидно связано с ужасами чумы 1347-1350 годов, с одной стороны, и детскими страхами смерти — с другой.
Впервые образ смерти в виде фантастического существа с косой, появляется на одной из гигантских фресок клуатра Кампосанто в Пизе, имеющей говорящее название «Триумф смерти». Фреска изображает выехавших на конную прогулку цветущих молодых людей, повстречавших три отверстых гроба, полуразложившиеся обитатели которых говорят им: «Мы были такими же, как вы, а вы будете такими же, как мы» (рис. 5). За спиной у молодых красавцев летит смерть, с распущенными волосами и огромной косой в когтистых руках. В XIV и последующих веках тема триумфа смерти много раз повторится в живописи большинства европейских стран.
Дальнейшее развитие образ смерти получает в макабре, или пляске смерти, — излюбленном начиная с конца XIV века сюжете, изображающем процессию живых людей разных сословий вперемежку с танцующими скелетами. Один из первых макабров был создан в 1380-е годы на стене несохранившегося в настоящее время кладбища Невинных в центре Парижа (рис. 6), а затем, как и сюжет триумфа смерти, распространился по всей Европе. Эмоциональное воздействие макабра нельзя отрицать и сегодня, но художественные достоинства
Рис. 5. Фреска «Триумф смерти», фрагмент. 1350-1355. Клуатр Кампосанто, Пиза, Италия
Рис. 6. «Пляска смерти», фрагмент фрески кладбища Невинных, после 1380, Париж, Франция12
большинства известных изображений образа смерти в живописи XIV - начала XV столетий по-прежнему напоминают скорее подростковый рисунок.
Ученики и последователи Джотто — Таддео Гадди, Орканья, Спинелло Аретино — и их современники также оказались под сильным воздействием пришедшей с севера интернациональной готики. Их искусство приобрело
декоративные черты и в определенной мере утратило жизненность произведений Джотто. Все это позволило Стендалю сказать: «После такого блестящего начала искусства внезапно остановились в своем развитии на целых восемьдесят лет. Джотто оставался самым великим живописцем, покуда вместе с Брунеллески, Донателло и Мазаччо искусство не перешагнуло от детства к юношеству» [15: с. 37].
Литература
1. Всемирная история: Начало возрождения. Минск: Харвест, 2000. 592 с.
2. Выготский Л. С. Педагогическая психология. М.: АСТ, 2005, 611 с.
3. Голенищев-Кутузов И. Н. Творчество Данте и мировая культура. М.: Наука, 1971. 563 с.
4. Кёнигсбергер Г. Средневековая Европа, 400-1500 годы. М.: Весь Мир, 2001. 384 с.
5. Кон И. С. Психология ранней юности. М.: Просвещение, 1989. 256 с.
6. Малкова Е. Е. Возрастная динамика проявлений тревожности у школьников // Вопросы психологии. 2009. № 4. С. 24-32.
7. Обухова Л. Ф. Возрастная психология. М.: Педагогическое общество России, 2000. 448 с.
8. Осорина М. В. Секретный мир ребенка в пространстве мира взрослых. СПб.: Питер-юг, 2013. 359 с.
9. Прихожан А. М. Психология тревожности: дошкольный и школьный возраст. 2-е изд. СПб.: Питер, 2007. 192 с.
10. Психология человека от рождения до смерти. Психологический атлас человека / под ред. А. А. Реана. СПб.: Прайм-ЕВРОЗНАК, 2007. 651 с.
11. Пуришев Б. Лирическая поэзия средних веков // Поэзия трубадуров. Поэзия миннезингеров. Поэзия вагантов. М.: Художественная литература, 1974. С. 5-28.
12. Рыжов Б. Н. Системная психология. 2-е изд. М.: Т8 Издательские технологии, 2017, 356 с.
13. Рыжов Б. Н. Психологический возраст цивилизации (XIII - начало XIV веков) // Системная психология и социология. 2016. № 3 (19). С. 60-73.
12 Прорисовка из книги «Пляска смерти», изданной Гийо Маршаном в 1485 г. в Париже [19].
14. Самаркин В. В. Историческая география Западной Европы в средние века. М.: Высшая школа, 1976. 248 с.
15. Стендаль. Раннее Возрождение: Джотто, Мазаччо, Вирландайо и другие // История в Италии / пер. с фр. О. Федуниной. М.: ОЛМА Медиа Групп, 2014. 127 с.
16. Хейзинга Й. Осень Средневековья. СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2013. 768 с.
17. Carmichael A. Diseases of the Renaissance and early modern Europe // The Cambridge World History of Human Disease / ed. K. Kiple. Cambridge: Cambridge University Press, 1993. P. 279-287.
18. Corsaro William A. The sociology of childhood. 2005. P. 124, 191.
19. Fein D. (translator) The danse macabre: printed by Guyot Marchant, 1485. Tempe, Arizona: Arizona Center for Medieval and Renaissance Studies, 2013. 58 p.
20. Nohl J. The black death: a chronicle of the plague. Pennsylvania: Westholme Publishing, 2006. 284 p.
THE PSYCHOLOGICAL AGE OF CIVILIZATION: XIV century
B. N. Ryzhov, MCU, Moscow
The present article is the continuation of research devoted to system periodization of development of modern European civilization and the comparison of the stages of civilization development to the corresponding periods of a person's life. The beginning of this research published in № 14; 15; 17; 19 of the journal "Systems Psychology and Sociology" includes the description of analogies in the psychological development of a child from birth up to the age of 12, and of the development of European civilization from the fifth century to the beginning of the fourteenth century. The present part of the work is devoted to the analogy between the pre-adolescent age of a child and the Proto-Renaissance culture, as well as to the research of psychological congruence of the processes of individual development occurring during the crisis of the adolescent age — and the processes of social development of European civilization in the second half of the fourteenth century.
Substantiation is given of the two civilization centres' growth, by the thirteenth and fourteenth centuries, which became the sources of the majority of cultural and economic impulses consolidating the civilization into a unified system: the northern centre including the north-east of the present-day France, the south-east of England, the historical part of the Netherlands and the north-west of Germany — and the southern centre embracing central and northern Italy. The article considers the gradual process of Proto-Renaissance painting's overcoming the peculiarities of perceiving and viewing things, typical of middle childhood, including typification and the sketchy character of images. This is replaced by the ability, characteristic of adolescence age, to perceive the indirect attributes of objects, mentally transforming them to the level enabling a person to identify a perceived object adequately. The features of psychological maturation of civilization are also revealed in the poetry of Dante and Petrarch creating the images of pure platonic love — very much in tune with romantic experience that occurs at the end of middle childhood.
The article provides a comparative description of system characteristics of adolescence crisis in ontogenesis — and characteristics of system crisis of European civilization of the second half of the fourteenth century which found their manifestation in the numerous episodes of specific «teenage rebellion» of lower social strata, the Great Schism of the Roman Church and a number of negative tendencies in art.
Keywords: system periodization of development; systems psychology; psychological age of civilization; centres of European civilization; pre-adolescent age; adolescence crisis; Proto-Renaissance; Trecento; Giotto; Dante; the Black Death; the macabre; Great Schism; medieval art; «gothique flamboyante»; teenage drawing.
For citation: Rizhov B. N. The psychological age of civilization (XIV century) // Systems psychology and sociology. 2017. № 4 (24). Р. 76-93.
References
1. The world history: the beginning of the Renaissance. Minsk: Harvest, 2000, 592 p.
2. Vygotsky L. S. Pedagogical psychology. M.: AST, 2005. 611 p.
3. Golenishchev-Kutuzov I. N. Dante's creative work and world culture. M.: Nauka, 1971. 563 p.
4. Königsberger G. Medieval Europe, 400-1500 years. M.: Ves mir, 2001. 384 p.
5. Kon I. S. The psychology of early adolescence. M.: Prosveshenie, 1989. 256 p.
6. Malkova E. E. Age dynamics of anxiety manifestations in schoolchildren // Questions of psychology. 2009. № 4. P. 24-32.
7. Obukhova L. F. Age psychology. M.: Pedagogical society of Russia, 2000. 448 p.
8. Osorina M. V. The secret world of a child in the space of an adult world. SPb.: Peter-south, 2013. 359 p.
9. Prikhozhan A. M. Psychology of anxiety: preschool and school age. SPb.: Piter, 2007, 192 p.
10. The psychology of a man from the birth to death. Psychological Atlas of a human / ed. by A. A. Rean. SPb.: Praym-evroznak. 2007. 651 p.
11. Purishev B. Lyrical poetry of the middle ages // The poetry of the troubadours. The poetry of the minnesingers. The poetry of vagantes. M., 1974. P. 5-28.
12. Ryzhov B. N. Systemic psychology. M: T8 Publishing technologies, 2017. 356 p.
13. Ryzhov B. N. Psychological age of civilization (the XIII - beginning of the XIV centuries) // Systems psychology and sociology. 2016. № 3 (19). P. 60-73.
14. Samarkin V. V. Historical geography of Western Europe in the middle ages. M.: Higher School, 1976. 248 p.
15. Stendal. The Early Renaissance: Giotto, Masaccio, Velandia and others // The history in Italy / ed. by O. Fedunina. M.: OLMA Media Grupp, 2014. 127 p.
16. Huizinga Y. The Autumn of the Middle Ages. SPb.: Limbach, 2013, 768 p.
17. Carmichael A. Diseases of the Renaissance and early modern Europe // The Cambridge World History of Human Disease / ed. K. Kiple. Cambridge: Cambridge University Press, 1993. P. 279-287.
18. Corsaro William A. The sociology of childhood. 2005. P. 124, 191.
19. Fein D. (translator) The danse macabre: printed by Guyot Marchant, 1485. Tempe, Arizona: Arizona Center for Medieval and Renaissance Studies, 2013. 58 p.
20. Nohl J. The black death: a chronicle of the plague. Pennsylvania: Westholme Publishing, 2006. 284 p.
