CC BY
197
ВЕСТНИК УДМУРТСКОГО УНИВЕРСИТЕТА
131
УДК 821.511.131-3(09) Л.П. Фёдорова
ПРОЗА ЛИДИИ НЯНЬКИНОЙ: ТРАДИЦИИ И НОВАЦИИ (ГЕНДЕРНОЕ ПРОЧТЕНИЕ)
Рассматривается творчество удмуртского прозаика Лидии Нянькиной, с дебютом которой принято связывать новый этап в развитии удмуртской прозы. В статье представлено тендерное прочтение её рассказов и повестей: типология женских характеров, деконструкция традиционных моделей женственности/мужественности, особенности повествовательных стратегий в произведениях.
Ключевые слова: удмуртская проза, женское творчество, типология характеров, тендерный конфликт, женственность, маскулинность.
Лидия Нянькина - удмуртский прозаик, поэтесса, журналист, переводчик - дебютировала в 1990-е гг., будучи студенткой Литературного института. Сегодня она автор сборника рассказов и повестей «Ваёбыж кар» («Ласточкино гнездо», 1996), поэтической книги «Синучкон» («Зеркало», 2004), двух сборников поэзии для детей «Ческыт комеч» («Вкусный колобок», 2009) и «Косьтэй но кысты-бей» («Костик и блинчик», 2009). После окончания института вернулась в Ижевск, работала в редакциях журналов «Кизили» («Звездочка»), «Инвожо», в настоящее время сотрудник журнала «Кенеш».
С появлением первой книги Л. Нянькиной «Ваёбыж кар» («Ласточкино гнездо») в удмуртской литературе заговорили о новой женской прозе. Литературное творчество молодого прозаика попало в поле зрения удмуртских критиков сразу после выхода её первого сборника [7. С. 239 - 243; 8. С. 258 -290]. Исследователи отметили необычность тем, сюжетов, героев её произведений, переплетение в рассказах реалистических и фантастических мотивов, реальных и ирреальных миров. Л. Нянькина, как и ее современницы - русские прозаики, «главные усилия <...> направила на то, чтобы разбить зеркало, в котором отражается не настоящее женское лицо, а миф о женственности, созданный мужской культурной традицией» [6. С. 62-67]. Поэтому есть необходимость осмысления её прозы с тендерных позиций.
Вопросы, связанные с гендерной поэтикой, находятся в процессе разработки и относятся к числу перспективных областей как гендерологии, так и современного литературоведения XXI в. Изучению женской прозы посвящены работы И. Савкиной, И. Жеребкиной, М. Михайловой, Е. Строгановой, Е. Трофимовой, Т. Ровенской, М. Абашевой, Т. Мелешко, Н. Воробьевой, Э. Шоре и других. Гендерное «измерение» способствует формированию нового взгляда на литературное произведение, помогает исследованию зафиксированных в литературных текстах социально-психологических стереотипов феминности и маскулинности, воплощенных в особой картине мира, особой точке зрения автора и героя, особой системе персонажей и в особом характере авторского сознания. Не случайно предметом пристального внимания отечественного литературоведения в последние годы становится так называемая женская проза - творчество писательниц, смело заявивших о себе в перестроечные годы (ставшие популярными В. Нарбикова, Л. Ванеева, С. Василенко, Н. Садур, М. Палей, Н. Горланова, Л. Улицкая, И. Полянская, Л. Петрушевская) и новое поколение 2000-х годов -И. Денежкина, К. Букша, С.Лулу, А. Гостева, М. Рыбакова, А. Матвеева. В литературах народов России также назрела необходимость изучения женской прозы в гендерном ключе. Важно найти те общие черты, которые характерны именно для «женского письма» и выявить особенное, обусловленное этнической культурой, литературной традицией и историей развития национальных
литератур. ~
В современной удмуртской женской прозе, представленной такими направлениями, как мему-арно-автобиографическая проза (А. Конюхова, Г. Романова, С. Пушина-Благинина), проза для детей (Л. Малых, Р. Николаева, Г. Романова, Е. Глебова, Р. Игнатьева), проза для взрослых (Л. Нянькина, Р. Игнатьева, Е. Миннигараева, Л. Марданова). Творчество Лидии Нянькиной интересно с точки зрения деконструкции традиционных моделей мужественности / женственности и их художественного воплощения.
Особенностью прозы Л. Нянькиной является исследование социально-психологических и нравственных проблем современной жизни: в центре внимания частная жизнь современного человека, отстраненного от злободневных политических страстей. Душа конкретного, «маленького» человека
для женщины-прозаика не менее сложна и загадочна, чем глобальные катаклизмы эпохи. Женщина в её произведениях заговорила о своих переживаниях, боли, телесности. Писательница создала разнообразную галерею женских типов, отказавшись от привычного для удмуртской литературы жертвенной женственности, и привнесла в прозу элементы постмодерна. Герои ее ранних произведений -обычные, далекие от совершенства, деревенские жители, и пожилые, и молодые, чаще семейные пары. В этих рассказах литинститутского периода чаще встречаются образы женщин маскулинного типа, проявляющие лидерские качества, прежде всего, в семейных отношениях («Шузи-мази» («Чудик»), «Макси» («Максим»), «Ваёбыж кар» («Ласточкино гнездо»). В произведениях Нянькиной реализуется стратегия утверждения андрогинности, когда признак половой принадлежности перестает быть смыслообразующим и значимым, а включение в свой пол признаков другого пола осознается как норма. Сильная и хозяйственная Анют из рассказа «Ваёбыж кар» («Ласточкино гнездо»), переехав жить к овдовевшему Лади, всё переменила в доме, сразу стала полновластной хозяйкой. Она хорошо справляется и с женской, и с мужской работой. «Как лошадь проворная», - пишет автор. Героини маскулинного типа всегда добиваются желаемого, сами устраивают свою личную жизнь. Они и не задумываются о том, что возможно исполнение другой роли, лишь в интонации автора чувствуется жалость к героиням или ирония. Подобно мужчине, Анют принимала решения, не нуждаясь ни в чьих советах. Она так лихо гоняла на мотоцикле, что деревенские жители прозвали ее пожарником. Заботы по хозяйству Анют взяла на себя: готовила, стирала, создавала в доме уют и порядок. Она стала прекрасной хозяйкой и верной спутницей жизни Лади, ухаживала за могилой первой жены мужа, во время поминок пекла ее любимые шаньги. Анют была мудрой женщиной, в которой от природы были заложены нравственная чистота, богатый внутренний мир.
В произведениях, написанных после окончания Литинститута, героями являются молодые девушки, женщины и мужчины творческой профессии, приехавшие в город, не имеющие собственного жилья. Они одиноки, любят иронизировать над собой, им присуще скептическое отношение к жизни. Для них жизнь состоит из двух миров: идеального деревенского, куда они стремятся, но, увы, не возвращаются, и городского, чуждого и скучного им, где они живут и работают. В повествовании сохраняется непосредственная интонация живой разговорной речи, порой и нецензурной. Для произведений данного периода характерен тип одинокой женщины. Таковы образы Елены Викторовны («Ау-ау! яке Инбамысь гожъёс» / «Парабола»), Лели («Ой, буралоз, буралоз...» / «Ой, завьюжит, завьюжит»). В центре первой повести история непростой любви и неординарных взаимоотношений женщины со своим нерожденным ребенком. Л. Нянькина впервые в удмуртской литературе исследовала комплекс вины женщины, решившейся на аборт. Н. Габриэлян замечает, что «абортная» тема не новость для современной русской женской прозы. <...> Авторы обращаются к этой теме, до недавнего времени находившейся под негласным запретом, и по-разному осмысляют ее, сопрягая с различным кругом других проблем: экономических, общесоциальных или метафизических. Исследователь видит связь между физической болью тела и «метафизической» болью духа [2. С. 45]. Но, в отличие от русской прозы (вспомним героинь С. Василенко, М. Палей, Н. Горлановой, И. Полянской и др.), в рассказах Нянькиной нет открытой шокирующей телесности и физиологичности.
Интересен в гендерном аспекте рассказ «Ой, буралоз, буралоз» («Ой, завьюжит, завьюжит»). Как и в прозе русских писательниц, в произведениях Нянькиной традиционная модель мужественности / женственности подвергается энергичному разрушению. Главная героиня рассказа «Ой, буралоз, буралоз» Лели живёт в городе и считает себя несчастной потому, что находится далеко от родного дома и страдает от одиночества. Она пишет стихи и изливает в них свою душу. Лели является носителем традиционных ценностей, и поэтому неудивительно её желание любить и быть любимой: «Ле-лилэн но кин ке сярысь макем сюлмаськемез потэ! Кыче шумпотыса миськысал со картэзлэсь Лели-лы гинэ тодмо луись зыно дисьёссэ. Макем ческыт сиён пораса пумитасал сое. Эшшо кыче со кар-тсэ валась луысал, собере ялан пальпотись, пальпотись. » («Как же Лели тоже хочет о ком-то заботиться! С каким удовольствием стирала бы она вещи мужа с только ей знакомым запахом; встречала бы его вкусным ужином; она его понимала бы с полуслова и. всегда улыбалась, улыбалась.») [4. С. 6]. Жизнь героини обыденна, но именно в этой повседневности и обнаруживается индивидуальность и сложный внутренний мир девушки. Хотя её замужние подруги разочаровались в любви и в мужчинах: «дораз вуылизы чуш-паш но огкадь валэктылизы: бызьыны дыртонэз вылымтэ, малы ке шуоно, вань пиосмуртъёс - калгись кочышъёс, тордосъёс но, вылаз ик, зын кечтакаос... » («прибегали к ней и все говорили одно и то же: не стоило торопиться с замужеством, поскольку все мужчины -
гулящие коты, пьяницы и более того, вонючие козлы.») (Там же). В основе сюжета рассказа - ген-дерный конфликт, который событийно не развит, но в беседе героев выявляется противоречивое представление о мужественности и женственности. В этом произведении мы видим два совершенно разных характера. С одной стороны, деревенская девушка, романтическая натура, далекая от современного мира, где всё так жалко и ничтожно, с другой - городская девушка. Нельзя сказать, что Тома распущена и вульгарна, но её многое отличает от Лели. У Лели душа чиста и прекрасна, автор не случайно выбрал своей героине такое имя. Симпатии автора на стороне Лели. В ней заложены те черты, которыми должна обладать девушка: богатый внутренний мир, чистота и непорочность. В образе Томы представлена позиция женщин, разочаровавшихся в семейной жизни и в мужчинах, её оценка событий достаточно стереотипна. Мужчины в её понимании утратили черты мужественности, что выражено в оценке мужа Сергея.
Знаком перемен, ломки традиционных стереотипов в прозе Л. Нянькиной является выбор художественного пространства, места действия. Часто её герои - обитатели общежитий, странного ресторана, где все клиенты - калеки от рождения. Жизненное пространство Лели, комната в общежитии, давит и душит её: «Комната пушкытиз мыдлань-азьлань лёгаськыса, Лели чемысь каргалляз ваньзэ, ма сое котыртиз: кылтэм-ымтэм сылись шкафез, лёгиськемлы быдэ зукыртись выж пулъёсты но уката ик борддоръёсты, кудъёсыз сое четлыкын сямен возизы но, бордон посьтыку, пельпумъёссэс жуткаса, кит-кит серекъязы» («Частенько, меряя комнату шагами, Лели проклинала все, что ее окружало: безмолвный шкаф, старые половицы, поскрипывающие при каждом шаге и эти ненавистные стены, удерживающие как будто в клетке и посмеивающиеся над ней в минуты слабости, когда она плакала») [4. С. 62]. Образ комнаты воплощает бездомность души героини, нетождественность себе. Не случайно героиня другого рассказа «Мынам папа Карлое» («Мой папа Карло») Люда с обретением временного жилья, уютного уголка в квартире Евгения Петровича освободилась от ежедневного контроля общежитского начальства, обрела некую свободу и стала мечтать о создании семьи и рождении ребёнка. В рассказе два топоса: коммунальное общежитие с дикими милицейскими правилами, унижающими человеческое достоинство, и комната в квартире Евгения Петровича. Соответственно и самочувствие героини. В начале рассказа мы встречаем циничную, дерзкую, агрессивную Людмилу. После очередной ночной встречи с друзьями в её комнату вторгаются шесть милиционеров и доставляют героиню в отделение милиции, медвытрезвитель. После этих событий она оказалась на улице, и случайная встреча на остановке изменила её жизнь. Пожилой мужчина приглашает девушку жить к себе. Хозяин квартиры заботится о ней, устраивает её на работу. Люда долгое время была насторожена, боялась Евгения Петровича. Только лишь после рассказа старика о его семейной драме она стала относиться к нему по-доброму, как к отцу. Трагические события жизни Евгения Петровича не озлобили его, после потери семьи он живёт один, появление Люды избавило его от одиночества. Но окружающие не верят в искренность, добрые намерения старого мужчины, в том числе и новый друг Люды - Володя. Все видят в поступке пожилого мужчины корыстную цель.
В повести «Ау-ау! яке Инбамысь гожъёс» («Парабола») неродившаяся дочь приводит маму в ресторан с черно-кровавыми стенами с единственным круглым столиком, где официанты - калеки, странное меню с сексуальными названиями, чтобы напомнить ей о событиях 13 мая 1979 г. Это дата аборта, на который решилась Елена Викторовна, когда узнала о гибели друга в Афганистане. После сложной операции она физически выжила, но душевная травма осталась навсегда. Не случайно привидение в образе дочери-таксистки задаёт ей вопросы о материальном и духовном счастье. По замечанию удмуртского критика Т. Зайцевой, сквозной мотив повести - взаимоотношение героини с судьбой. Мать вначале не узнаёт в агрессивно настроенной со страшно обезображенным лицом девице своего ребенка. Героиня материнским сердцем улавливает некое необъяснимое чувство внутреннего родства, постоянно испытывает где-то на границе сознания желание защитить эту молодую женщину [7. С. 239-243].
Абсурдные сюжетные линии и ситуации, воссозданные в повести «Ау-ау! яке Инбамысь гожъ-ёс», выражают остроту конфликта женщины с миром, который говорит с ней на чужом языке, калечит ее судьбу. Встреча с неродившейся дочкой, своеобразный суд дочери-призрака, правда о смерти любимого Дюши в Афганистане - это внутреннее освобождение Елены Викторовны от комплексов вины, запоздалое проявление материнских чувств и любви. Драматичный финал повести - одиночество героини, глубокое отчаяние, вплоть до болезненной пустоты - это горькая правда о беззащитности женщины в современном жестоком мире. «Другость» женского субъекта, как и в русской жен-
ской прозе, в её произведениях репрезентируется как дефектность, женский субъект здесь - это «дефектный субъект» [3. С. 99].
В ритмике и интонации повествователя в рассказах «Ваёбыж кар» («Ласточкино гнездо»), «Шуд пуйы» («Счастливчик»), «Имитация», «Пыраклы» («Навечно»), «Шузи-мази» («Чудик»), «Солдат гожтэтъёс» («Солдатские письма»), «Макси» («Максим») слышится манера говорения пожилых женщин родного села Л. Нянькиной. В голосе и оценке повествователя слышится интонация умудренного жизнью пожилого человека, для которого каждый человек с его недостатками и достоинствами интересен и ценен. К людям он относится с уважением, любовью и юмором. Как выяснилось во время встреч с автором, в детстве она много времени проводила с бабушкой, любила ходить с ней на деревенские посиделки и впитывала, запоминала речь, интонации, жесты, манеру и стиль говорения, сюжеты бесед и разговоров деревенских бабушек, и может быть, даже неосознанно детские наблюдения нашли воплощение в произведениях писательницы. В начале творческого пути в подсознании автора «присутствует» бабушка, даже в оценке героев, ситуаций четко проявляется «бабушкин» голос, ее видение мира.
Исповедальность, дискурс признания - характерная черта повествовательной манеры в рассказах «Ой, буралоз, буралоз» («Ой, завьюжит, завьюжит»), «Лара», «Мынам папа Карлое» («Мой папа Карло»), «Ау-ау! яке Инбамысь гожъёс» («Парабола»), написанных после окончания Литинститута. Во всех анализируемых рассказах повествование ведется от первого лица. В качестве признающегося субъекта выступает женщина, и нередко женщина-писатель. С размышлений героини-писательницы о будущем своём произведении, о хитросплетениях сюжетной канвы начинается повесть «Ау-ау! яке Инбамысь гожъёс», что является характерной чертой повествования и в русской женской прозе 1990-х гг. Примеры тому - «Покаянные дни, или В ожидании конца света» Н. Горлановой, «Круг занятий» С. Васильевой, «Между Сатурном и Ураном (Тени)» Л. Ванеевой. По мнению исследователей русской женской прозы М. Абашевой и Н. Воробьевой, «литературная практика признания, которую представительницы англо-американского литературного критицизма обозначили в качестве основной формы женского литературного письма, является основной стратегией и российской "новой женской прозы"» [5. С. 80]. Героине удмуртского прозаика также важно выговориться, отсюда и близость повествования к разговорной манере, рассказ о драматических моментах жизни, частое обращение к читателю как к своему собеседнику, важность виртуального собеседника.
В рассказе «Лара» появляется реальный слушатель истории жизни художника. Он молча, без комментариев слушает хладнокровную, циничную исповедь Антона и лишь в финале произведения с чувством презрения, без слов встаёт и уходит.
Антон - свободный, талантливый, по его собственной оценке, художник, мечтающий создать гениальный женский портрет. Эгоистичный, самолюбивый, самоуверенный, завистливый человек всем близким и родным доставляет неприятности и хлопоты. Он признаётся, что никогда никого не любил: ни жену, ни сына, ни мать, ни друзей. Пользовался их добротой, любовью и был уверен, что так будет продолжаться бесконечно. И был оскорблен, унижен, когда жена Екатерина подала на развод. Он был одержим идеей написания женского портрета-шедевра, как он любил выражаться. Искал любовницу и натурщицу с особыми, излучающими любовь глазами: «Мон портэм выставкаосы пы-риськыли, отысь выли дунъетъёс басьялляй. Но татчыозь зэмос шедевр ой на кылдыты. Кытысь ке пыдлось сюлэменым мон шодыса ули: сыче произведение кышномуртлэн портретэз луыны кулэ. Аспортэмлыко ымныро, нош синъёсаз мед адзиськоз возьмаськон, югыт мозмон» («Я принимал участие в различных выставках, получал хорошие отзывы, но до сих пор не создал настоящего шедевра. Какое-то внутреннее чувство подсказывало, что это должен быть портрет женщины: необычное лицо, с глазами полными надежд и светлой печали») [4. С. 108]. Работал изнурительно, с многочисленными натурщицами, в какой-то мере давал себе отчет, что равнодушный, циничный художник не способен написать портрет женщины. Увидев прекрасную картину «Будущая мать» друга Алексея - портрет его жены, ещё раз убедился в своей беспомощности. С полотна на него смотрели излучающие любовь и доброту глаза бывшей его подруги Анны, которую он «передал» другу детства Алексею. Он понимал, что роскошное полотно Алексея - выражение истинной любви и уважения к жене, но с этой мыслью Антон не хотел мириться и возненавидел друга. Принять эту позицию, значит отказаться от «внутреннего» я. Он продолжал искать женские глаза, жаждущие любви и тоскующие по ней. Приём метонимии, используемый автором в данном тексте, выражает внутреннюю суть Антона, он не хотел видеть в женщине человека, относился к ней, как к предмету, натуре и пользовался ею, как вещью.
Мучительная работа над портретом Лары, над портретом женщины, которую он всю жизнь искал для создания шедевра и, наконец, казалось, нашёл - настоящее испытание для Антона. Наяву все условия: идеальная натурщица, талантливый художник, но результат изнурительного труда - клочки разорванных набросков, эскизов. И напоследок взбунтовавшееся мужское эгоистичное нутро выражается в жестоких ударах по лицу Лары. Антон в своих неудачах винит других, только не себя. Этот эпизод мог быть финальным в рассказе, но автор счел нужным окончательно развенчать хладнокровного художника и в роли отца. Антон никогда не любил сына, и теперь он не проявлял никого интереса к его личной жизни, не знал, чем занимается, с кем живет. Однажды случайно он встретил на улице прежнюю знакомую Лару, она стала другой, гордая, независимая, по-прежнему красивая с тоскующими глазами. Антон попросил, чтобы она снова позировала ему. На следующий день она пришла, но с опозданием на час. Работа продолжалась, Лара молчала и попросила не задавать никаких вопросов. Наконец, картина удалась, на полотне засияли голубые глаза Лары: «Но тани со синъёс - о, анае! - улэпесь, бордазы кыскисесь, сыче ик лыз-лызэсь, нылмуртлэсь возьмаськон мылкыдзэ возь-матисесь. Отын - югыт мозмон. Со синъёс шорыучкыса, бордэм ик потэ» («Эти глаза! О боже мой! Живые, манящие, такие же голубые, полные надежд и светлой печали. Невозможно смотреть на эти глаза без слез») [4. С. 122]. В процессе написания картины он понимал, что Лара - та единственная, которую он искал. Антон ждал, что женщина, как и ранее, будет признаваться ему в любви, но опоздал. В финале все сюжетные линии пересекаются: сын приносит ту самую картину «Будущая мать», купленную на базаре, которую Антон разорвал на куски из-за зависти и ненависти к другу. К огорчению художника выясняется, что он тогда уничтожил не окончательный вариант полотна, оригинал был похищен случайным гостем. Лара оказалась любимой женщиной сына. И крик-вопль Антона, услышанный слушателем этой истории: «Лара мынам гинэ луыны кулэ! Кылиськоды-а, мынам солы правое вань!» («Лара должна принадлежать только мне! Слышите! Я имею на это право!»), еще раз говорит об эгоистичной сущности Антона, в его образе аккумулированы современные гендерные стереотипы, определяющие тип мужчины-обладателя. Философия жизни Антона, ориентированная на «обладание», ведёт к драматизации взаимоотношений между людьми, и в данном тексте психологически достоверно раскрывается «проблема любви» в современном обществе, в котором «иметь» и «обладать» являются доминирующими стереотипами жизни, что находит проявление в образе Антона, удовлетворяющего свои эгоистические потребности за счет женщин, да и всех окружающих его людей [1. С. 101, 102]. В форме исповеди герой сам разоблачает представление о своей «мужественности». В данном случае маскулинность как ведущий признак его сознания подвергается сомнению. М. Фуко, исследуя практики признания, заметил, что признающийся субъект признается под пыткой. Как видим, герои женской прозы, чаще героини, напротив, признаются добровольно, как раз наперекор инстанции власти.
Таким образом, Л.Нянькина в своих произведениях успешно использует приёмы «женского письма» начала 1990-х гг. Субъектом её повествования стала женщина, женщина, которая, смеясь и иронизируя над собой, не боится говорить о своих частных проблемах. Её вовсе не волнуют производственные проблемы: женщина и производство, женщина и карьера - это аспекты жизни, которые писательница не затрагивает в своих произведениях. В 1990-е гг., будучи студенткой Литературного института, она активно осваивала «идеологию» и поэтику письма русских женских прозаиков. И не случайно внимание к прозе Нянькиной как к новому явлению в удмуртской литературе было обусловлено тем, что привычному официальному мифу о счастливой советской женщине, матери и труженице, передовику производства она противопоставила образ «травматической» женщины. Исследуя русскую женскую прозу рубежа ХХ-ХХ1 вв., Н. Воробьева и М. Абашева заметили, что «в западном классическом феминизме прежде всего отстаивалась социализация женского и выход женского из приватной сферы, то в России, напротив, право на труд женщине отстаивать было не нужно - советской женщине оно было гарантировано, а вот приватной сферы для женщин не существовало, поскольку нужды единого советского тела строго контролировались государством» [5. С. 81].
Новизна прозы Нянькиной обусловлена, прежде всего, тем, что в её творчестве переплелись поиски удмуртской прозы конца ХХ столетия (обращение к беллетристике, отказ от романного повествования, поиск нового героя, усложнение психологизма за счет мифологических и архетипических элементов, расширение интертекстуального поля) и открытия русской женской прозы 1990-х гг. (автобиографичность, телесность, мотив письма, тяга к подсознательному, самоидентификация женщины, ироничность).
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Болотова Г.В. Проблемы психологизма в современной прозе Республики Коми: учеб. пособие. Сыктывкар: Коми пединститут, 2003. 143 с.
2. Габриэлян Н. Ева - это значит «жизнь» (Проблема пространства в современной русской женской прозе) // Вопросы литературы. 1996. №4. С. 31-59.
3. Жеребкина И. Гендерные 90-е, или Фаллоса не существует. СПб.: Алатейя, 2003. 256 с.
4. Нянькина Л. Ваёбыж кар. Ижевск: Удмуртия, 1996. 175 с.
5. Русская женская проза на рубеже ХХ-ХХ1 веков: учеб. пособие по спецкурсу / М.П. Абашева, Н.В. Воробьева. Пермь: ПОНИЦАА, 2007. 176 с.
6. Савкина И.Л. Говори, Мария! (Заметки о современной женской прозе) // Преображение (Русский феминистский журнал). 1996. №4. С. 62-67.
7. Зайцева Т. И. Удмуртская проза «новой волны» // Congressus Octavus International Fenno-Ugristarum. Jy-vâskylâ. 10.-15.8.1995. Pars VII. Litteratura. Archaeologia. Anthropologia. Jyvâskylâ, 1996. P. 239-243.
8. Шибанов В.Л., Кондратьева Н.В. Черты этнофутуризма и постмодернизма в современной удмуртской литературе // Удмуртская литература ХХ века: направления и тенденции развития: учеб. пособие / УдГУ. Ижевск, 1999. С. 258-290.
Поступила в редакцию 16.05.10
L.P. Fedorova
Prose of Lidia Nyankina: traditions and novations (gender interpretation)
The article deals with the works of a contemporary Udmurt prose writer Lidiya Nyankina, a prominent figure in the
modern Udmurt literary process, whose debut is considered to mark the beginning of a new phase in the development of
Udmurt prose. The article presents gender interpretation of stories by L. Niankina: typology of female characters, de-
construction of traditional models of femininity/masculinity, peculiar features of narrative strategies.
Keywords: Udmurt prose, feminine creative work, typology of characters, gender conflict, femininity, masculinity.
Федорова Любовь Петровна, кандидат педагогических наук, доцент ГОУВПО «Удмуртский государственный университет» 426034, Россия, г. Ижевск, ул. Университетская, 1 (корп. 2) E-mail: liubov.fedorova@gmail. com
Fedorova L.P., сandidate of pedagogy, associate professor Udmurt State University
426034, Russia, Izhevsk, Universitetskaya st., 1/2 E-mail: liubov.fedorova@gmail. com
