CC BY
14Без принципиального признания языка как области синергийного Богочеловече-ского взаимодействия, объясняющего природу текстовой синергии, без осознанной необходимости сделать решительный шаг к имяславской традиции, чему, казалось бы, объективно способствует декларируемая синергетическая проблематика, путь к реально-жизненной, ценностной интерпретации текстовых (как, впрочем, и всяких языковых) смыслов остается иллюзорным.
Литература
1. Белоусов К.И. Синергетика текста: От структуры к форме. - М.: Книжный дом «ЛИБРОКОМ», 2008. - 248 с.
2. Моисеева И.Ю. Синергетическая модель текстообразования: Автореф. дис. ... докт. филол. наук. - Челябинск, 2007. - 38 с.
3. Гайсина Р.М. Становление частей речи в свете синергетической парадигмы (на примере взаимодействия имени существительного и глагола) // Исследования по семантике. Вып. 22. - Уфа: РИО БашГУ, 2004. - С. 34 - 53.
4. Лосев А.Ф. Введение в общую теорию языковых моделей. - М.: Едиториал УРСС, 2004. - 296 с.
5. Лосский В.Н. Очерк мистического богословия Восточной Церкви. - М.: Центр «СЭИ», 1991. - 224 с.
6. Лосев А.Ф. Бытие - имя - космос. - М.: Мысль, 1993. - 810 с.
7. Прот. И. Мейендорф. Жизнь и труды святителя Григория Паламы. Введение в изучение. - СПб.: Byzantinorossica, 1997. — 479 с.
8. Синергия. Проблемы аскетики и мистики православия. - М.: Издательство Ди-Дик, 1995. - 368 с.
9. Флоренский П.А. У водоразделов мысли. - М.: Мысль, 1990. - Т. 2.
10. Гоготишвили Л.А. Непрямое говорение. - М.: Языки славянских культур, 2006. - 720 с.
11. Филиппов К.А. Лингвистика текста: Курс лекций. - СПб.: Издательство С.-Петербургского университета, 2003. - 336 с.
12. Сулименко Н.Е. Текст и аспекты его лексического анализа: учебное пособие. -М.: Флинта: Наука, 2009. - 400 с.
Е.Б. Трофимова, У.М. Трофимова
ПРОЯВЛЕНИЕ ИКОНИЗМА В УСЛОВИЯХ ПСИХОЛИНГВИСТИЧЕСКОГО ЭКСПЕРИМЕНТА
В данной статье осуществляется попытка осмыслить итоги коллективного исследования, посвященного изучению степени проявленности иконизма при окказиональной вербализации сигналов различной природы носителями русского, английского, монгольского, алтайского и китайского языков. Под окказиональной вербализацией понимается процесс индивидуального означивания сигналов разной природы носителями того или иного языка в условиях психолингвистического эксперимента. Характер экспериментов, в которых принимали участие разноязычные носители, должен был ориентировать испытуемых на поиски соответствий между стимулом и реакцией, поскольку, согласно инструкции, требовалось по возможности отразить в окказиональном наименовании (в форме псевдослова) специфику стимула.
Внимание к проблемам отражения иконизма в окказиональных образованиях обусловлено поисками ответа на следующие вопросы: 1) каковы основные стратегии, используемые носителями разных языков при окказиональном порождении? 2) существует ли различие в структуре псевдослов, конструируемых разноязычными испытуемыми? 3) как соотносятся в окказиональных образованиях элементы иконического и конвенционально-
го характера? 4) насколько зависит присутствие иконической составляющей от характера стимульного материала, используемого в эксперименте? 5) способны ли респонденты, участвующие в «обратном» (от реакции - к стимулу) эксперименте, определить, на какой стимул дана реакция? 6) вызывает ли процедура окказиональной вербализации затруднение при создании псевдослов? 7) что проще для испытуемого: правильно опознать исходный стимул или же породить псевдообразование, отвечающее задачам данного эксперимента? 8) как отражаются в окказиональных единицах законы конкретного языка (например, сингармонизм в эксперименте с алтайцами и монголами)?
Здесь, по-видимому, следует объяснить, о какой форме иконизма, собственно, идет речь. В свое время В. фон Гумбольдт, обосновывая присутствие мотивированности знаков на любом этапе развития языка, писал: «Кажется совершенно очевидным, что существует связь между звуком и его значением, но характер этой связи редко удается описать достаточно полно, часто о нем лишь можно догадываться, а в большинстве случаев мы не имеем о нем никакого представления» [1. С. 92].
Гумбольдт выделяет три способа проявления иконизма. Первый из них представляет собой непосредственное подражание звуку, при котором «звук, издаваемый предметом, имитируется в слове настолько, насколько членораздельные звуки способны передать нечленораздельные» [1. С. 93]. Второй способ основан не на подражании конкретным звукам или предметам, а ориентирован на учет «некоего внутреннего свойства, присущего им обоим» [1. С. 93]. Таким образом, звуками передается общее впечатление от предмета. Третий же способ строится «на сходстве звуков в соответствии с родством обозначаемых понятий» [1. С. 94]. В этом случае сами звуки непосредственно не связаны с обозначаемыми понятиями, однако родственные слова содержат одни и те же звуковые комплексы или же части таких комплексов.
Первый из указанных Гумбольдтом способов в современной терминологии принято обозначать как изобразительный подвид иконичности; второй - относится к звукосимво-лическим; третий же, по-видимому, можно определить как уровневый иконизм, поскольку он отражает деривационные процессы в словообразовании. «В теории отечественного словообразования иконический принцип порождения и функционирования производных знаков, предполагающий взаимосвязь процессов формирования содержательных и мор-фемно-словообразовательных аспектов слова, положен в основу ономасиологической версии словообразования, разработанной в отечественной дериватологии Е.С. Кубряковой и М.Н. Янценецкой» [2. С. 4]. По мнению В. Гумбольдта, именно третий принцип обозначения понятий является наиболее перспективным. С перспективностью такого рода деривационных процессов, безусловно, следует согласиться. Однако данная мотивированность не связана ни с отнесенностью каких-либо природных сущностей друг с другом, ни с общностью составляющих знака. В основе этой мотивированности лежит системно-структурная организация языка, прилежно обслуживающая тенденцию к языковой экономии при формировании лексических единиц.
В нашем исследовании представлены первые два принципа иконизма, если ориентироваться на классификацию В. Гумбольдта.
Первый принцип отражен в работе М.Э. Сергеевой, посвященной фонологизации (вербализации) шумов носителями русского и английского языков [3]. Автор исследования провела психолингвистический эксперимент, в задачу которого входило установить, способны ли носители языка перекодировать неязыковые звучания в языковые и какие стратегии они при этом используют. В силу особенностей английской орфографии в качестве продуцентов привлекались только англоязычные филологи; для русскоязычных носителей таких ограничений не вводилось: регистрация звучаний на письме осуществлялась в форме звукобукв (в терминологии А.П. Журавлева). Дабы избежать информационного шума в качестве стимулов использовались звуковые сигналы, не номинированные соответствующим языком (шелест фольги при сжимании, сигнал клаксона, звук от падающего в воду предмета и т.д.). Позднее были проведены пилотажные эксперименты с но-
сителями китайского языка, типологически отдаленного как от русского, так и от английского.
Обобщим результаты проведенных экспериментов:
1. В качестве объединяющего при фонологизации шумов русскими, китайскими и англоязычными носителями выступает принцип звуковой корреляции, который заключается в использовании при звуко-буквенном оязычивании того или иного шума соотносимых по акустико-артикуляционным признакам звуков. При этом наблюдается принцип вариативности, проявляющийся в том, что соотносятся по языкам не конкретные звуки, а звукотипы, передающие лишь часть дифференциальных признаков (например, английский [д] коррелирует в окказиональных вербализациях с русскими сонантами [м] или [н]).
2. В реакциях разноязычных носителей соотнесенность согласных звуков базируется на способе образования, а гласных - на принадлежности к переднему или непереднему ряду.
3. При оязычивании шумов информанты русского, английского и китайского языков в ряде случаев вместо псевдослов используют словарные единицы, далеко не всегда соотносимые с характером стимула. Это может объясняться, во-первых, нежеланием участвовать в эксперименте, во-вторых - ригидностью информантов, порождающей частотные кодифицированные образования.
4. Русскоязычные носители достаточно часто используют повтор слогов как способ означивания шумов. Возможно, здесь сказывается влияние кодифицированных звукоподражаний, в которых число повторов также значительно.
5. Звукосимволический анализ шумов, проведенный информантами трех языков по шкалам веселый - грустный, легкий - тяжелый, приятный - неприятный, темный -светлый, показал, что в оценках информантов отсутствует какая-либо закономерность.
На втором этапе исследования в качестве стимулов, предназначенных для вербализации, использовались зрительные сигналы - неноминированные геометрические фигуры и нестандартные оттенки цвета. В этом случае в корне менялась задача, стоящая перед информантами, в качестве которых выступали носители русского языка: требовалось через окказиональное наименование отразить свойства незвукового объекта, опираясь только на собственную интуицию. Такого рода иконизм, если связь между стимулом и реакцией осуществится, представляет собой более сложное явление, и, как мы полагаем, сопоставимо со вторым принципом иконизма по В. фон Гумбольдту.
Выбор в качестве экспериментального материала указанных стимулов (шесть оттенков цвета и девять фигур) не случаен: в категориях цвета и формы совместно с категориями времени и пространства наиболее полно отражается характер взаимоотношения человека с окружающей средой. Этот этап работы наиболее полно отражен в кандидатской диссертации Е.Ю. Филипповой [4].
До проведения экспериментов ожидалось, что процесс первичной вербализации пойдет по иному сценарию, чем в случае с перекодировкой шумов: незвуковые стимулы в сознании носителей ассоциативно будут связываться со звукосимволическими характеристиками. Однако данное предположение подтвердилось лишь частично: как «прямые» эксперименты по вербализации сигналов, так и «обратные» - по восприятию псевдослов, показали ориентацию испытуемых на отображение прямых фонетических свойств в полученных реакциях, особенно в псевдословах, вербализующих форму. Так, при обозначении удлиненных фигур чаще использовались узкие гласные, особенно [и], при предъявлении округлой формы - [а], [о].
Что же касается вербализации цветовых оттенков, то на этом материале достаточно убедительно проявляются фоносимволические свойства: светлый цвет обозначается преимущественно через использование передних гласных и соответственно мягких согласных в препозиции; темный цвет чаще ориентируется на непереднерядные гласные и твердые согласные. Однако в «обратном» эксперименте только псевдослова, обозначающие темный цвет, были опознаны с высокой степенью достоверности. По-видимому, это связано с
психофизиологическими особенностями человека: черные оттенки ассоциируются с неблагоприятными жизненными ситуациями, более опасными для человека, отсюда и внимание индивида в большей степени ориентировано на опознавание именно этих явлений.
Анализируя звуковой состав псевдослов с ориентацией на теорию В.В. Шеворошки-на [5], следует отметить, что их звуковая организация отвечает принципу использования преимущественно удобных звукосочетаний - как начальных, так и конечных. Специфическое отличие псевдообразований от кодифицированных слов состоит, во-первых, в том, что гласные в них обладают большей частотностью; во-вторых, звуковые единицы, занимающие в языковой системе периферийные позиции, в псевдословах используются достаточно активно (ч, щ, ц, у, ы). Данные расхождения могут быть обусловлены различными причинами: а) какими-то пока не выявленными эволюционными тенденциями; б) ориентированностью информантов на нестандартность образуемой формы. Второе, к сожалению, больше похоже на правду.
В процессе исследования не подтвердилась предположение о том, что восприятие цвета и формы должно опираться на разные стратегии, ибо цвет континуален, а форма -дискретна, цвет, по-видимому, обслуживается правым полушарием, форма - левым (правда, сейчас идет достаточно резкая критика такой однонаправленной функциональности полушарий). Мы полагали, что псевдослова, вербализующие цвет, должны, в первую очередь, ориентироваться на гласные, имеющие «размытую» артикуляцию, а окказиональные образования, символизирующие форму, - на согласные, связанные с «точечной» локализацией речевых органов при артикуляции. Однако в исследовании это не подтвердилось. Именно согласные являются основным «обслуживающим персоналом» цветовых оттенков, тогда как гласные определяют различные конфигурации формы. Таким образом, сработали другие стратегии, чем мы ожидали, хотя и вполне объяснимые.
Итоги описанных этапов работы отражены в коллективной монографии, посвященной исследованию процесса окказиональной вербализации звуковых и зрительных сигналов разноязычными носителями [6].
Третий этап в исследовании проявления иконизма в окказиональных образованиях в условиях психолингвистического эксперимента связан с порождением и восприятием эмотивных составляющих невербальных знаков носителями русского и монгольского языков. Данная часть проводилась в ходе реализации совместного русско-монгольского проекта, поддержанного фондом РГНФ, в период с 2008 по 2010 г.. Мы полагали, что именно на этом участке психоязыкового пространства будут получены наиболее интересные результаты, поскольку «эмоция как наиболее яркое проявление субъективного начала в языке играет немаловажную роль в процессе номинации, так как влияет на выбор мотивировочного признака знака. Номинативные функции обусловлены самой природой эмоций, которые являются психологической операцией категоризации внешнего мира» [7. С. 3]. В качестве стимулов использовались явления трех видов: а) фото-стимулы, отражающие портретное проявление базовых эмоций, б) неозвученные фрагменты монгольских и российских художественных фильмов, в которых достаточно ярко проявляет те или иные эмоции, в) музыкальные фразы из произведений русских и монгольских композиторов. Разнородность стимулов обусловлена присутствием эмоций во всех сферах жизни человека, поэтому было важно выявить специфику восприятия «разножанровых» сигналов информантами и роль каждого из языков в характере вербализации материала.
Все эксперименты проводились по прямому и перекрестному принципам: носители русского и монгольского языков работали с материалом как родного, так и чужого языка.
Прежде чем приступить к исследованию окказионального порождения и восприятия с опорой на вышеобозначенные стимулы, требовалось установить, насколько в самих номинациях эмоций отражаются представления рядовых носителей языка о характере явления эмотивности.
В результате в качестве экспериментального материала был определен следующий перечень номинаций эмоций: радость, умиление, любопытство, нежность, ликование,
удовольствие, скорбь, грусть, восторг, восхищение, тоска, горе, удивление, неудовольствие, изумление, отчаяние, печаль, огорчение, неприязнь, злость, ярость, испуг, гнев, досада, страх, тревога, ненависть, ужас, омерзение, возмущение, негодование, презрение, отвращение.
В процессе исследования было проведено три эксперимента: по толкованию эмоций; соотнесенности словарных толкований с номинацией; категоризации эмоций. Первые два эксперимента условно можно определить как «прямой» и «обратный».
В целом результаты всех трех экспериментов показывают, что человек способен достаточно точно отражать в языковой форме эмоции в тех случаях, когда имеется их языковая кодификация. Наиболее простую задачу для испытуемых представляет категоризация эмоций, по-видимому, объясняемая тем, что классификационный навык формируется у носителей языка уже со школьной скамьи. Относительно прямого и обратного экспериментов можно отметить следующее: при всех прочих равных условиях более сложной операцией для реципиентов оказывается прямой эксперимент, что, возможно, обусловлено слишком маленьким расстоянием между эмоциями одной направленности (отрицательной или положительной). Обратный эксперимент практически не вызывает трудностей при условии, если словарное определение достаточно полно отражает характер эмоции.
Для разножанрового стимульного материала список был сокращен до семи базовых эмоций гнев, отвращение, страх, печаль, радость, удивление (со знаком +), удивление (со знаком -). Все эти эмоции имеют «устойчивые мимические паттерны» и могут быть, по мнению многих исследователей, относительно достоверно представлены в фото- и видеостимулах. Наиболее показательные результаты были получены при работе с фотостимулами, поэтому ниже представлены некоторые выводы по этой части.
Эксперимент носил цепочечный характер: на первом этапе необходимо было опознать представленную на фото-стимуле эмоцию, на втором - окказионально вербализовать. В качестве основных групп выступали 100 русскоязычных студентов АГАО им. В.М. Шукшина и 100 монголоязычных студентов Ховдского государственного университета.
Сравнение результатов экспериментов, направленных на соотнесение фото-стимула с эмоциями, проведенных на носителях русского и монгольского языков, позволило установить следующее:
- носители монгольского языка часто используют «отрицательные» стратегии реагирования (описание эмоции через ее внешнее проявление, подмена эмоции ее причиной, смешение субъекта и объекта эмоции);
- и носители русского и носители монгольского языков лучше распознают положительную эмоцию (радость), хуже всего - отвращение;
- при опознании как положительных реакций, так и отрицательных, информанты не дифференцируют их по степени, в связи с чем устойчиво коррелируют радость - счастье, злость - гнев, грусть - печаль;
- разграничение «удивления +» и «удивления-» проявилось в том, что первое преимущественно опознается как удивление, а второе - как страх, хотя и в том и в другом случае «второе место» при опознавании занимает коррелирующая реакция;
- несмотря на то что почти во всех случаях коэффициент разнообразия ответов в монгольском эксперименте ниже, фрагменты поля эмоций дифференцируются у монголоязычных испытуемых в значительно меньшей степени: во-первых, практически все эмоции имеют связь со всеми другими; во-вторых, если русские носители в качестве доминантной на разные стимулы предлагают различные реакции, то для монгольских информантов эмоциональной доминантой оказывается реакция страх (в 3 из 7 стимулов), что может свидетельствовать о: а) диффузности для монгольских испытуемых мимического паттерна страх, б) концептуальной значимости данной эмоции.
Второй этап эксперимента показал, что окказиональная вербализация - энергетически затратное явление, в результате чего и носители монгольского и носители русского
языков используют различного рода стратегии уклонения от поставленной задачи: отказы или неразборчивые ответы; перестановки букв и слогов, а также другие модификации слов; окказиональные дериваты; иноязычные единицы, междометия и отмеждометные образования; реагирование различными знаками - смайликами, рисунками и другими способами невербального кодирования.
В полученных от русскоязычных информантов псевдословах являются типичными: контактные и дистантные повторы слогов, нетипичные для языка сочетания звуков, сингармонизм, фиксированные позиции звуков. Эти явления совпадают с тенденциями монгольского эксперимента, однако имеют различный статус: монголоязычные информанты в псевдослове, как правило, реализуют облик родного слова с чертами, присущими агглютинативным языкам, русскоязычные информанты в псевдослове фиксируют представление об облике «чужого» слова.
При сопоставлении реакций на различные стимулы было установлено, что эмоции удивление, страх - вокально ориентированы, а гнев, отвращение - консонантно. Существуют также некоторые закономерности в звукобуквенной представленности различных эмоций, однако, в целом, они не существенны. В монгольском эксперименте большую информативность в процессе окказиональной вербализации продемонстрировали гласные и сонанты.
При порождении окказионального слова русскоязычные информанты ориентировались на эмоцию, данную на предыдущем этапе, а не на зрительный стимул, поэтому большее сходство, как в системе гласных, так и в системе согласных, обнаруживают реакции в пределах одной эмоции у разных стимулов.
В ходе анализа обратных экспериментов, проведенных на носителях русского и монгольского языка, было обнаружено, что при предъявлении всего ряда стимулов информанты затрудняются соотнести псевдослово с какой-либо эмоцией, однако если носителям языка предлагается контрастная пара (радость - печаль, гнев - печаль, страх - отвращение) возможность единообразного оценивания псевдослова как представителя эмоции возрастает. Кроме того, если в прямом эксперименте указанные выше звукобуквенные закономерности не являются абсолютными, то в обратном эксперименте лучше опознавались слова, которые соответствовали этим закономерностям, и эмоции, в которых присутствовали маркированные с точки зрения фоносемантики звуки: радости, гнева и отвращения.
Итак, представленное исследование, включающее множество разнонаправленных экспериментов, показало, что иконизм в языке не химера, он реально существует, но, по-видимому, в повседневной коммуникации особой роли не играет, поэтому обнаружить его в языковом сознании носителей возможно только в экспериментальных условиях, да и то при определенной установке. Тем не менее, анализ экспериментальных данных позволил ответить на поставленные в статье вопросы.
Литература
1. Гумбольдт В. фон. О различии строения языков и его влиянии на духовное развитие человечества // Избранные труды по языкознанию. - М.: Прогресс, 1984. - С. 37-298.
2. Денисова Э.С. Иконичность словообразовательной формы (на материале окказиональной деривации русского языка): дисс.... канд. филол. наук. - Кемерово, 2005.
3. Сергеева М.Э. Экспериментально-теоретическое исследование фонологизации шумов в русском и английском языках (на материале кодифицированных и окказиональных звукоподражаний): дисс.. канд. филол. наук. - Кемерово, 2002.
4. Филиппова Е.Ю. Окказиональная вербализация зрительных сигналов носителями русского языка: Дис.. канд. филол. наук. - Кемерово, 2008.
5. Шеворошкин В.В. Звуковые цепи в языках мира. - М.: Наука, 1969.
6. Трофимова Е.Б., Сергеева М.Э., Филиппова Е.Ю. Окказиональная вербализация звуковых и зрительных сигналов разноязычными носителями. - М.: УРСС, 2009.
7. Соснина Ю.А. Эмотивность внутренней формы слова (по данным метаязыковой деятельности носителей русского языка): Автореф. дис. ... канд. филол. наук. - Кемерово, 2009.
Н.Н. Трошина
ЛИНГВОКУЛЬТУРОЛОГИЯ И АНТРОПОЦЕНТРИЧЕСКАЯ ПАРАДИГМА
Состояние языка и языковой культуры в последней четверти 20 в. и в начале 21 в. обращает на себя озабоченное внимание общества как в странах с вполне устоявшейся общественно-политической системой, так и в странах, переживших переломный этап в своем историческом развитии (в странах Центральной и Восточной Европы, в том числе и в России). Многочисленные языковые инновации обусловлены воздействием глобализации и, как следствие, интенсификации культурных связей между странами. Существенно, что эти связи поддерживаются новыми техническими возможностями коммуникации. В России и в странах Центральной и Восточной Европы языковые изменения обусловлены также сменой общественно-политического устройства общества и перестройкой в системе ценностей.
Будучи универсальным средством коммуникации, язык отражает изменения во всех сферах жизни, и поэтому проблемы языковой практики оказываются в поле зрения всех носителей языка: необразованных и образованных, а среди последних не только профессиональных лингвистов. Как отмечает А. Линке, «в современном научном ландшафте (gegenwärtige Wissenschaftslandschaft) языку отводится настолько важная роль, что специалисты в различных областях гуманитарного знания констатируют так называемый «лингвистический поворот» (linguistic turn) в научных исследованиях, протекающий в тесном взаимодействии с «культурным поворотом» (cultural turn). В результате общепризнанными стали понятия «оязыковленность культуры» (Sprachlichkeit von Kultur) и «куль-турообусловленность языка» (Kulturalität von Sprache). Связующим звеном этих понятий является человек в его объективно существующей взаимосвязи с языком и культурой, что обусловило возникновение нового направления в языкознании - лингвокультурологии. Исследования в этой области проводятся с опорой на теоретические речевые модели коммуникации на естественных языках, роль языка в познавательных процессах и когнитивой организации человека и т.д.» [1. S. 24].
Актуальность антропоцентрической парадигмы подчеркивается многими учеными, высказывающими мысль об антропоцентрическом устройстве языка, т.е. о том, что «язык создан по мерке человека» [2. С. 15]. Сменив доминировавшую прежде структуралистскую парадигму и поставив задачу изучения не языка в человеке, а человека в языке, новая парадигма позволила исследователям сосредоточиться на обнаружении «свойств, аспектов, особенностей языка, ускользавших до определенной поры от внимания исследователей и / или до конца ими не понятых, не описанных или же не объясненных» [3. С. 5]. Эта парадигма получила в языкознании различные названия, которые, скорее фиксируют исследовательские акценты: антропоцентрическая парадигма и, соответственно, прагма-лингвистическая, коммуникативно-прагматическая, коммуникативно-дискурсивная, когнитивная, социальная. Так, например, И.Т. Вепрева констатирует, что «бурные социально-политические процессы последнего десятилетия ХХ в. коррелируют с активизацией социальной парадигмы языка» [4. С.4]. Четкую границу между этими направлениями исследования провести очень трудно опять-таки потому, что основным объектом для всех них является человек. В связи с этим представляется целесообразным трактовать их как различные аспекты одной широкой антропоцентрической парадигмы. На основе достижений предшествующей парадигмы, применяя новые методы, каждое из названных направлений проводит глубокие исследования, получает интересные результаты и поэтому претендует на известный самостоятельный научный статус, что дает основания констатиро-
