CC BY
45
УДК 882
ПРОСТРАНСТВО СРЕДНЕРУССКОЙ ПРОВИНЦИИ В ПРОЗЕ Е.И. ЗАМЯТИНА: ОНТОЛОГИЧЕСКИЙ АСПЕКТ1
© Елена Владимировна Захарова
Тамбовский государственный университет им. Г.Р. Державина, г. Тамбов, Россия, аспирант кафедры истории русской литературы, e-mail: [email protected]
В статье анализируется художественное пространство среднерусской провинции как особый пласт национально бытия на страницах замятинской прозы. С ним писатель связывал надежду на пробуждение скрытых духовных сил нации.
Ключевые слова: эстетика крестьянского быта и бытия; художественное пространство; региональная самобытность среднерусской провинции; филологическая регионалистика.
Осмысление провинциального бытия русского человека характерно для национальной литературы. Коренные проблемы крестьянского космоса образуют центр идейно -художественных исканий прозы Е.И. Замятина. Уездная Россия находится в фокусе авторского внимания, она является предметом эстетического освоения на страницах его литературных произведений. Жизнь провинции и русская земля как ее ипостась, вписанная в крестьянский миропорядок, - ключевые темы творчества этого писателя, постигавшего через быт особенности национального бытия и истоки народного характера.
Взгляд на творчество Е.И. Замятина в контексте проблемы эстетики национального быта и бытия, художественно воплотившейся в произведениях разных жанров, позволяет проследить особенности эволюции идейноэстетической позиции писателя, глубже рассмотреть связи писательского мировосприятия с истоками народной культуры и многосторонним национальным укладом и выявить своеобразие его художественного мира.
В своей публичной лекции «Современная русская литература», прочитанной в 1918 г. в Лебедянском Народном Университете, Замятин писал, размышляя о судьбе русской провинции и о творческих поисках писателей-неореалистов: «Жизнь больших городов -похожа на жизнь фабрик: она обезличивает, делает людей какими-то одинаковыми, машинными. И вот, в стремлении дать возможно более яркие образы - многие из неореалистов обратились от большого города - в глушь, в провинцию, в деревню, на окраины.
1 Работа выполнена и опубликована при финансовой поддержке РГНФ, проект № 10-04-70401 а/Ц.
<.. .> Тут неореалисты находят не только быт -но быт сконцентрированный, устоявшийся веками, крепчайший, девяностоградусный» [1]. И сам Замятин тоже обратился к теме уездной Руси, к изображению ее быта, чтобы увидеть корни национального бытия и почувствовать природу русского характера.
«Если я вам отвечу, что я родился в России - это мало. Я родился и прожил детство в самом центре России, в ее черноземном чреве, - подчеркивал Замятин в своем интервью Фредерику Лефевру. - Там, в Тамбовской губернии, есть городок Лебедянь, знаменитый когда-то своими ярмарками, цыганами, шулерами - и крепким, душистым, как антоновские яблоки, русским языком» [1, с. 15]. Уездная Россия формировала ярчайшие характеры замятинской прозы. Ее контрасты и антиномии вдохновляли писателя на создание панорамных, масштабных картин русской жизни. Нет, не случайно действие многих рассказов и повестей Евгения Замятина происходит в маленьких провинциальных городах.
В повести «Уездное» (1912) город формирует характеры ключевых персонажей произведения, их образ жизни. Микромоделью человеческого бытия в «Уездном» является образ дома, выступающий одновременно метафорой национального бытия. Вся жизнь Анфима Барыбы - это движение от дома к дому, сознательный или неосознанный поиск человеческого тепла и уюта. Герой постоянно находится в дороге, которая уводит его из отчего дома и позже снова возвращает к родному порогу; для него тесны рамки уездного города, но Барыба словно движется по кругу, от одной точки городско-
го пространства до другой. Отвергая людей, встречающихся ему на пути, он в финале сам остается вновь отвергнутым собственным отцом.
Как справедливо отметил В.Б. Шкловский, «Уездное» Замятина показывает нам провинциальную Россию, где жизнь, кажется, остановилась, где, как будто прижатые камнем, бьются и не могут выпрямиться люди» [2]. Эта провинциальная жизнь и быт настоящей крестьянской Руси легли в основу поэтики замятинской прозы, показавшей не только широту и красоту русской души, но и энтропию национального бытия, о которой позже писал В.В. Вейдле: «Родилась ли вообще Россия, или так и пронежилась тысячу лет в материнском лоне, так и не вышла до революции из предрассветного, утробного бытия? - Разве и впрямь не дремала она, содрогаясь, вскрикивая и бормоча, но не открывая глаз до страшного пробуждения, и то лучшее, что родилось и взошло на ее просторах, не приснилось ли ей оно и не забудет ли она его так же неизбежно, как все мы забываем среди дневных дел ночные сны?» [3].
Уездная жизнь размеренна и монотонна, и неслучайно Тимоша сравнивает Уездное с градом Китежем: «Мы вроде как во град-Китеже на дне озера живем: ничегошеньки у нас не слыхать, над головой вода мутная да сонная. А наверху-то все полыхает, в набат бьют» [4]. Легенда о невидимом святом граде переосмыслена Евгением Замятиным. Китеж -это райское место, город праведников, но в «Уездном» сравнение с подводным градом -это указание на статичность русской жизни.
Писатель обратил свое художническое внимание на бытовую ипостась жизни провинции. Ироничное изображение уездного уклада жизни указывает на то, что замкнутые в уездном пространстве персонажи олицетворяют в замятинской художественной прозе негативные стороны русского национального быта, о которых писатель размышляет в своих записных книжках: «Тамбовское поле. Кому не случалось идти бескрайним тамбовским полем? Ширь, удаль, размах, и самое солнце затерялось, и так заливается какой-то жаворонок малюсенький, и далеко, на самом краю, сияют кресты: там - город, такой же, должно быть, широкий и вольный город построил себе тамбовский люд. А прийти в го-
род - все оборванное, облупленное, грязное, и посреди города в луже свинья» [5].
Тема Китежа возникнет и в повести «На куличках» (1913), герои которой оказываются оторванными от родной земли и заброшенными на самый край света. Это пространство, лишенное жизненной перспективы, и потому Андрей Иваныч Половец - центральный герой повести - даже накануне Рождества ощущает темноту, окружающую его здесь: «Было так: он канул на дно, на дне сидел, а над головой ходило мутное, тяжелое озеро. И оттуда, сверху, слышно все глухо, смутно, туманно» [4, т. 1, с. 181]. Однако этому мраку в повести противопоставлена черноземная Россия. О ней тоскуют Половец, Маруся и солдат Аржаной, живущий воспоминаниями о родной земле: в его сердце и в памяти, «должно быть, росное, весеннее утро, пашни паром курятся, лемех от земли жирный, сытый землею, а в небе - жаворонка» [4, т. 1, с. 166]. Человеку необходимо чувствовать родную землю, свою опору, свои корни. Отречение от них и их забвение грозит бедой. Именно поэтому так тоскует Андрей Иваныч Половец по родной, знакомой, истинной России. И даже этот чужой дальневосточный гарнизон он сравнивает с Тамбовом, а значит, с домом. «Недаром, - справедливо замечает Л.В. Полякова, - у солдата фамилия от земли да от поля. Именно так в тамбовских деревнях, на родине Замятина, называют хлеб: не ржаной, а именно «аржа-ной» [6]. Действительно, глубоко символично имя этого героя, семантически связанное с образами поля, урожая, плодородия, полноты крестьянского бытия.
Из такой - черноземной, патриархальной России - героиня рассказа «Правда истинная» (1916) попадает в город, о своей жизни в котором рассказывает в письме домой. Произведение открывается своеобразной мизансценой: Дашутка сидит у окна, и ей «виден между крыш верешок неба» [4, т. 1, с. 357]. Одно из самых ярких впечатлений девушки о городе - фонари, освещающие ночные улицы. О них она пишет матери: «И фонари на улицах цельную ночь полыхают, светло -чисто день белый, иди - куда хочешь, очень великолепно, не то что у вас в селе» [4, т. 1, с. 358]. Но героиня тоскует по своему селу и мечтает: «Выйтить бы теперь на огород босиком, и чтоб земля праховая была под нога-
ми <. > и больше ничего не надо» [4, т. 1, с. 358]. Важным компонентом поэтики этого рассказа является язык. Осознавая важность языка как средства создания поэтики художественного произведения, Е.И. Замятин в публичной лекции «О языке» (1920-1921) говорил: «Если вы пишете об уездной жизни -вы должны сами в этот момент жить уездной жизнью, среди уездных людей, мыслить по-уездному, - вы должны забыть, что есть Петербург, Москва, Европа и что вы пишете может быть больше всего для Петербурга и Москвы, а не для Чухломы или Алатыря» [1, с. 375]. Сам писатель следовал этому принципу, и речь его персонажей отражала особенности их жизненного уклада и мировоззрения.
Сюжетообразующим является образ города в повести «Алатырь» (1914). В славянской мифологии Алатырь - это волшебный камень, упоминаемый в русских заговорах, легендах и сказаниях. Концептуально расположение этого города в произведении («на том самом месте, где грибы несчетно сидели кругом алатыря-камня» [4, т. 1, с. 255]) и способ организации городского пространства, обусловленный невиданным плодородием: «Крестили ребят оптом, дюжинами. Проезжая осталась только одна улица: вышел указ - по прочим не ездить, не подавить бы младенцев, в изобилии ползающих по травке» [4, т. 1, с. 255]. Языческое и христианское в этой повести органично слиты, и символично, что пасхальный город сравнивается со святым образом: «День выпал на славу. С утра сусальным золотом солнце покрыло Алатырь - стал город, как престольный образ. Веселая зелень трав расстелила сукно торжественной встречи» [4, т. 1, с. 273].
Праздники моделируют провинциальное пространство художественного произведения, преображают его и расширяют границы. В сочельник Колумб - главный герой одноименной повести Е.И. Замятина (1918) вместе со всем миром приобщается к вселенской радости: «Мороз был крепкий, остро мерцали звезды, и тишь была темная, недвижная, но живая, особая, во чреве своем таящая праздник, свет» [4, т. 1, с. 369-370], а «в подгородной слободке, тут и там, тихие, теплые, далекие запылали костры: обогревали Христа. И вместе с Ним грелся Колумб» [4, т. 1, с. 370]. Город в ожидании светлого праздни-
ка преображается, наполняется светом и теплом и видится читателю с высоты, с которой можно обозреть всю Русь.
Персонажи, помещенные в провинциальное пространство замятинской прозы, являются не только предметом иронии писателя. С некоторыми характерами связана его надежда на пробуждение скрытых духовных сил нации. Таковы герои рассказа «Русь» (1922), в котором писатель нарисовал самобытное полотно русской жизни. Действие этого произведения происходит в вымышленном городе Кустодиеве, художественное пространство которого подчеркивает его отличие от столицы: «Не петровским аршином отмерены проспекты - нет: то Петербург, Россия. А тут - Русь, узкие улички - вверх да вниз, чтоб было где зимой ребятам с гиком кататься на ледяшках, - переулки, тупики, палисадники, заборы, заборы. Замоскворечье со старинными, из дуба резными названьями <...>» [4, т. 2, с. 48]. Так достигается высокая степень обобщения, позволяющая от образа провинциального города перейти к образу всей Руси - сказочной, самобытной, живописной.
Замятин противопоставляет Кустодиев и Петербург, потому что маленький провинциальный город в рассказе «Русь» олицетворяет пространство жизни, а столица - пространство смерти, небытия. Об этом качестве Петербурга пишет М.С. Уваров в своей работе «Метафизика смерти в образах Петербурга»: «Жизнь города началась как бы в полном соответствии с евангельскими предначертаниями - смерть попрала смерть, но жизнь, родившаяся здесь, не могла стать жизнью вечною. Она изначально явила болезнь к смерти, предстала жизнью, стремящейся к смерти» [7]. Исследователь справедливо замечает: «Крещендо исторического облика города, когда по нарастающей наслаиваются года, десятилетия и столетия, слышится как гимн непобедимой смерти» [7, с. 122].
В рассказе «Икс» (1926) Замятин также создал яркий образ провинциального города. Его герои - типичные уездные обыватели, мещане. Контрасты уездного быта проявляются уже в экспозиции произведения, в своеобразном авторском введении, предисловии: «В спектре этого рассказа основные линии -золотая, красная и лиловая, так как город полон куполов, революции и сирени» [4, т. 2,
с. 94]. Это, по сути, столкновение и переплетение в одной точке времени и пространства прошлого, настоящего и вечного. С первой страницы рассказа ощущается перевернутость мира, хаос и беспорядок, неразрывное единство и взаимопроникновение комического и трагического.
Конфликт заложен и в названиях улиц, на которых разворачивается действие рассказа, - Блинная и Розы Люксембург. По улице Розы Люксембург проходит революционная линия рассказа, а по Блинной - любовная. Их названия выполняют функцию координат в художественном пространстве замятинского рассказа: на улице имени Розы Люксембург происходят общественно значимые события, собираются митинги и решаются политически важные вопросы, а на Блинной живет красавица Марфа, соблазнившая бывшего дьякона Индикоплева, и здесь обсуждаются глубоко личные, интимные темы. Название улицы ассоциируется с домашним уютом, покоем, теплом и сытостью. Но важно заметить, что именно за Блинной улицей начинается кладбище. Две основные точки человеческого бытия, вехи земной жизни - любовь и смерть, начало и конец - рядом, они очень близки друг к другу. Но в этой метафорической параллели скрыт еще один смысл: мещанство, сытость, успокоенность - это сон человеческой души, который, по оценке Е. Замятина, сродни смерти.
Для создания панорамной картины бытия, русской жизни начала века, Замятин использует образ дома: «Густо пахло - как во всех пустых домах в тот год. Сверху в черный четырехугольник звезды равнодушно глядели вниз, на Россию, как иностранцы. Разом было слышно: частое дыхание, третий звон на кладбище, выстрелы. И конечно, немыслимо, чтобы один человек сразу же слышал все это и видел звезды и нюхал вонь» [4, т. 2, с. 108-109]. Это взгляд на Россию с высоты. С такой высоты все люди, должно быть, одинаково маленькие, беспомощные, слабые. И символично, что эта картина увидена глазами бывшего дьякона, маленького человека, потерявшего смысл жизни и духовные ориентиры. В этом эпизоде явственно ощущается жалость автора к своему герою, сострадание, та самая замятинская «белая любовь», смешанная с ненавистью.
Дьякон Индикоплев, глубоко грешный человек, чувствует космос и хаос, задумывается о невозможности совмещения контрастов бытия: «На кладбище звонили ко всенощной, за углом солдаты пели Интернационал - и невозможно, чтоб это было все вместе <...>» [4, т. 2, с. 105]. Отчаявшись, он решается на попытку побега, но идти ему теперь некуда. Совершенно случайно Инди-коплев оказывается на кладбище, «где оптом закапывали умиравших в тот год» [4, т. 2, с. 109]. «Вылез красный, запыхавшийся месяц, дьякон увидел мраморную дощечку с золотыми буквами: «Доктор И.И. Феноменов. Прием от 10 до 2». Раньше дощечка эта висела на дверях у доктора, а когда доктор переселился на кладбище - дощечку привинтили к плите» [4, т. 2, с. 109]. Отчаявшись и осознав свое одиночество, дьякон решает поговорить с доктором и ждать начала приема. Так в рассказе звучит мотив безумия. В этом колоритном наблюдении над жизнью уездной России, помещенном в рассказ, остро чувствуется печальная авторская ирония. Концептуальное наполнение имеет также тот факт, что основные события происходят именно на улице, на открытом пространстве, а не в доме.
В крестьянской культуре дом - это символ важнейших ценностей и глубинных смыслов национального бытия, центр мира. С темой дома в замятинской поэтике связана потеря национально-исторической памяти. По мнению Н.Н. Комлик, «Дом и Бездомье -магистральная тема всей русской литературы XX в. А подступы к ней обозначил, провидчески осознав ее корневое значение для судьбы России, Е. Замятин. <...> Новая эпоха ознаменовалась апофеозом Бездомью» [8]. Взгляд писателя на проблему дома и семьи отразил связь русского дома как уменьшенной модели национального космоса с целым рядом этнокультурных и мировоззренческих проблем, трагическую неупорядоченность бытия.
Провинциальное пространство имеет особую национальную природу, органичной частью которой является колокольный звон. На протяжении многих веков колокола сопровождают жизнь русского человека и являются одной из самых ярких черт народного бытия. С колокольным звоном в замятинской прозе связана тема разрушения традицион-
ной деревни, отречения от национальных корней, о котором писатель повествует в зарисовке «Специалист по снятию колоколов»: Сын попа, Мишка Покровский. Коммунист. Снимали колокола в Угличе, в монастыре. Собралось народу несметно, просят:
-Мишка, позвони последний раз!
Мишка грянул (звонарь был замечательный - попович), звонил час - и «перевод», и полиелей, и пасхальный. Народ плакал. Потом Мишка смахнул колокола вниз.» [5, с. 64].
С.Ю. Румянцев в работе «Книга тишины: Звуковой образ города» говорил о последствиях этой национальной трагедии, обусловленной тем, что «бытовое значение колокольного звона у нас невелико, бытийствен-ное - огромно» [9]. По его справедливому мнению, «катастрофическое разрушения
традиционного быта, разлом, разлад жизни оголили город, смели множество культурных укладов, привычную мозаику деталей, образовывавших картину (в том числе и звуковую картину) мира. «Взамен» остался черный хаос обломков жизней, культур, традиций» [9, с. 48]. Об этой трагедии отречения русского народа от исторических корней писал
В.Н. Ильин в «Эссе о русской культуре»: «Тьмолюбивый дух действует в русской революции, с самого зачатия ее. Ныне с особенной ненавистью обрушился он на колокола и колокольный звон. Трудно найти явление более символическое, чем этот вызов, брошенный небесам» [10].
Лейтмотив колокола и колокольного звона в художественной прозе Евгения Замятина связан с темой пробуждения русской души от энтропийного сна. Концептуально, однако, что этот символ национальной жизни трансформируется в образ газового колокола в романе «Мы» (1921).
Провинция наложила особый отпечаток на эстетическое мировосприятие Евгения Замятина, в прозе которого нашло художественное отражение историческое бытие России начала XX в., изображены особенности национального мировидения и трагические диссонансы эпохи. В центре авторского внимания находится уездная Россия. Пространство среднерусской провинции в прозе этого художника представляет собой сложную образную систему и является важным для по-
нимания ее ценностных смыслов. Народный быт входит в ткань художественного мышления писателя, а бытийность и панорам-ность становятся необходимыми условиями глубокого исследования национальной действительности и крестьянской души.
Ментальные черты черноземной России проявились в характерах замятинских героев, писателя интересовала онтологическая природа провинции, с которой он связывал надежду на пробуждение скрытых духовных сил нации. Повести и рассказы, созданные на региональном материале, выделяются единством образов, мотивов, символов. Провинциальный город в поэтике прозы Е.И. Замятина является частью национального космоса, важнейшим компонентом модели народного бытия, выражающим нравственноэстетические идеалы писателя.
1. Замятин Е.И. Сочинения: в 4 т. Мюнхен, 1988. Т. 4. С. 359.
2. Шкловский В.Б. О рукописи «Избранное» Евгения Замятина // Замятин Е.И. Избранные произведения. Повести, рассказы, сказки, роман, пьесы. М., 1989. С. 6.
3. Вейдле В. Задача России. Нью-Йорк, 1956. С. 133.
4. Замятин Е.И. Собр. соч.: в 5 т. М., 2003. Т. 1. С. 120.
5. Замятин Е.И. Записные книжки. М., 2001. С. 135.
6. Полякова Л.В. Евгений Замятин в контексте оценок истории русской литературы XX века как литературной эпохи. Курс лекций. Тамбов, 2000. С. 70.
7. Уваров М. С. Метафизика смерти в образах Петербурга // «Метафизика Петербурга» (Петербургские чтения по теории, истории и философии культуры). СПб., 1993. Вып. 1.
С. 122.
8. Комлик Н.Н. Творческое наследие Е.И. Замятина в контексте традиций русской народной культуры: монография. Елец, 2000. С. 91.
9. Румянцев С.Ю. Книга тишины: Звуковой образ города. СПб., 2003. С. 161.
10. Ильин В.Н. Эссе о русской культуре. СПб., 1997. С. 444.
Поступила в редакцию 10.12.2010 г.
UDC 882
SPACE OF MIDDLE RUSSIAN PROVINCE IN PROSE OF YE.I. ZAMYATIN: ONTOLOGICAL ASPECT Elena Vladimirovna Zakharova, Tambov State University named after G.R. Derzhavin, Tambov, Russia, Post-graduate Student of Russian Literature History Department, e-mail: [email protected]
The article examines the artistic space of the Central Russian province as a special stratum of national existence in the pages of Zamyatin’s prose. Concerning this writer pins the hopes on awakening of latent spiritual forces of the nation.
Key words: aesthetics of peasant life and existence; art space; regional identity of Central Russian province; philological regionalism.
