CC BY
16
российской интеллигенции сохранили память о своих истоках. Импульсы, идущие из далекого «московско-малаховского» окружения Телешовых к современности, материализовались, как отмечает Л.Ю. Логинова, в непростых жизненных судьбах людей, причастных к телешовскому кружку. Поэтому значительная часть реферируемой книги - серия очерков о людях, близких к «Средам»: о Ф.И. Шаляпине, И.А. Бунине, Н.Н. Златовратском, П.Д. Боборы-кине, об А.Е. Грузинском и И.А. Белоусове, о С.Г. Скитальце, И.С. Шмелёве, А.И. Куприне, Н.Г. Гарине-Михайловском, В.Г. Короленко, Л.Н. Андрееве. В отдельных главах прослеживается история семьи Телешовых. Публикуются рассказы и мемуары самого Телешова, его потомков и писателей, близких к его кругу. Из художественных произведений Телешова в книге представлены рассказы: «Слепцы», «Верный друг», «Золотая осень», «Весна-красна», а также шуточная поэма «Кому из "Среды" жить хорошо». Печатается стихотворение И.А. Бунина, посвященное Н.Д. Телешову - «В степи». Приводятся также обширные выдержки из документальных и мемуарных свидетельств, краеведов - знатоков истории Малаховки. В книгу вошли произведения жителей и уроженцев Малаховки - наших современников.
О.В. Михайлова
2010.02.031. КОМЛИК Н.Н. НАРОДНАЯ РОССИЯ И ПОЭТИКА ЕЕ ВОПЛОЩЕНИЯ В ТВОРЧЕСТВЕ Е. ЗАМЯТИНА. - Елец: ЕГУ им. И.А. Бунина, 2008. - 226 с.
В монографии доктора филол. наук Н.Н. Комлик рассматриваются особенности восприятия и изображения Е. Замятиным России, русского характера и бытия в контексте традиций народной культуры. Кардинальная черта художественного сознания писателя -его мифологизм. Это свойство творческого дарования писателя носит глубоко внутренний, духовно-органический характер и вместе с тем находится в соответствии с ведущей тенденцией литературного процесса рубежа Х1Х-ХХ вв., названного «временем торжества мифа» (Ю. Лотман, З. Минц). Обращаясь к мифу, к образам и мотивам фольклора, писатель стремился выразить коренные проблемы человеческого бытия, исторический опыт русского народа, судьбу России.
Монография состоит из трех частей. Первая часть «Русская провинция в прозе Е.И. Замятина: Поэтика воплощения» включает ряд тем: мотивы русского эпоса в повестях «уездного» цикла («Уездное», «Алатырь». «На куличиках»); дьяволиада Замятина в контексте фольклорных и литературных традиций; особенности художественного пространства и времени в «уездной трилогии»; древнерусская идея «родительской опеки» и ее художественное воплощение в повести «Уездное»; образ русской провинции в творческой эволюции писателя.
Вторая часть «Фольклорно-мифологические истоки воссоздания "замятинского человека"» объединяет следующие аспекты анализа: национальная картина мира в рассказе «Непутевый»; традиции народной культуры в воплощении мира русской души в рассказе «Знамение»; сказочная образность в сюжетно-композицион-ной структуре рассказа «Африка» и ее роль в воплощении основ национального характера; русский характер в системе фольклорно-мифологических координат повести «Север»; мотивная структура рассказа «Ёла» и ее роль в воплощении особенностей национального характера.
Проблематика третьей части «Русский эрос в народной эстетике и в художественной системе Е.И. Замятина» складывается из совокупности следующих подходов и тем: философия духа и тела в русской культуре и творчестве Е. Замятина; стихия эроса в народном миросозерцании и в рассказе «О том, как исцелен был инок Еразм»; мифопоэтическая символика и образность в воплощении «самого главного» в повести «Север»; антитеза сердечного и разумного как основа действенной структуры рассказа «Землемер»; мифопоэтическое сознание и его проявление в образной структуре «Рассказа о самом главном».
В центре внимания автора монографии - трилогия «Уездное», «Алатырь», «На куличках», в которой представлен двуликий образ Руси - застывшей, оцепеневшей, околдованной чьей-то злой силой, но некогда могучей и сильной страны. По художественной версии Замятина, в такой стране иссякают силы богатырские; она погружена в сонную одурь дьявольского наваждения; в ней правит бал «какая-то несуразная нелюдь», являющаяся отражением скрытых тенденций жизни в преддверии Великой Катастрофы.
Н.Н. Комлик полагает, что философскому восприятию картин русской жизни, воссозданных писателем, способствует особый тип художественного пространства - фольклорный в своих истоках, выражающий замятинскую модель уездного мира. Главная примета этого мира (как сказочного царства) - его локальность и отгороженность от всего. В этом замкнутом мире отсутствует всякое движение, а если и возникает какое-то перемещение, то совершается оно по замкнутой кривой. Круг становится пространственным выражением «алатырской» модели мира, уклада жизни, образным эквивалентом прогрессирующей национальной болезни -духовной несамостоятельности, моральной сумятицы, податливости к восприятию любой «хитрой», т.е. бесовской, науки, разрушающей русский Дом.
В художественной системе писателя гибнущая, кондовая, обессиленная и неподвижная Русь таит в себе мощные духовные потенции; она наполнена «живыми внутренними соками», которые до поры скрываются под спудом «алатырского» быта русской глубинки. Вера писателя в чудодейственную силу этих «соков» обусловила появление в его творчестве иной, сказочно прекрасной, живой, могучей страны, наделенной всеми теми чертами, которые присущи образу Руси, созданному в народном поэтическом творчестве. Эта Русь поражает обилием природно-духовных ресурсов, широтой, хлебосольством. Похожая на «белую, бокастую, толстую просфору», она «добродушна, уютна, вкусна», «настолько "вкусна", что по произведениям писателя можно составить меню русской национальной кухни» (с. 58). «Через обеденное, праздничное застолье, сопровождающее православный календарь, по которому живут замятинские герои, просвечивает мифологическая, сказочная Русь, открытая на рубеже веков и воплощенная в живописи таких художников, как Васнецов, Билибин, Нестеров» (с. 60).
Автор монографии анализирует ряд произведений («Непутевый», «Африка», «Знамение», «Север», «Ёла»), образующих некий цикл о русской душе, об антиномии национального характера. В цикле преобладают лирико-романтическое начало и фольклорно-мифологические мотивы. В этом своеобразном «пятикнижии» элементы былины, сказки, славянского мифа, реминисценции из древней русской литературы, переходящие одно в другое, воссоздают
колоритную ткань русской национальной жизни и разнообразных характеров.
Все главные герои (Сеня Бабушкин, Федор Волков, Сели-верст, Марей, Цыбин) отвергают сытость как смысл жизни, как единственное ее предназначение. «Неприятие повседневности выливается у них в светлую мечту, дающую импульс жизни, уносящую их на своих крыльях, подобно Могол-птице, в лучезарную неизведанную даль» (с. 76). В их поведении много от действий основного героя русских сказок - Ивана-дурака: детскость, непосредственность, непрактичность, «странность», с точки зрения обыденного сознания. Усвоив народную нравственность, Замятин воссоздал и тип духовного странника, взыскующего Града Небесного. Использование фольклорно-мифологических координат в создании этого типа героя влечет за собой цепь историко-культурных ассоциаций и представлений о русском человеке, о взаимоисключающих началах, одновременно разрушительных и созидательных, «страшных» и «веселых».
В цикле о «русском характере» намечено ставшее главным в романе «Мы» противоречие между «родимым хаосом» национального космоса и регламентированным, благоразумно устроенным, механически нивелированным порядком западной цивилизации. Именно в ней, а не в российской уездной глубинке видятся теперь Замятину истоки обмещанивания («обызвествления») человека. Заорганизованная, нормированная, упорядоченная система жизни претит душе Замятина, как и душе его героев, отвергающих принцип «все в меру».
В постоянной устремленности русской стихии «выйти из берегов» писатель видит источник многих национальных бед и катастроф. Русская душа питается «веселым разрушением», в котором для Замятина содержится «источник страшного». «Веселое» и «страшное» - вот та антиномия, которая, по убеждению писателя, определяет крайности национального характера, не позволяющие русской истории развиваться эволюционным путем.
Наивысшим и всеобъемлющим проявлением живого, природного, трепетного для писателя всегда была любовь - «самое главное», что отличает естественное, чувственное от холодно-механического, мертвого, что делает живое осмысленно-великим, божественно-священным. Причем любовь интересует художника
не только в традиционном для русской литературы XIX в. духовном выражении, но прежде всего как могучее проявление чувственной природы человека, его пола, материально-телесной стихии жизни. Такой ракурс в восприятии и изображении любви созвучен народной философии бытия, в основе которой лежит материально-телесная модель мира. Восхищаясь примерами духовного подвига, стоическим отношением к жизни праведников, старцев, юродивых, всегда глубоко почитавшихся на Руси, народная среда вместе с тем неизменно культивировала и поощряла эмоционально-чувственное отношение к жизни.
По наблюдению Н.Н. Комлик, в эстетике писателя, созвучной народной, тело приобретает ярко выраженный сакральный ореол. Такое отношение к «телу» и полу, к чувственной любви уходит своими корнями в глубокую древность, в дохристианские языческие времена. С тех давних времен оно всегда связывалось с таинственным избытком жизненных сил, возрождающей энергии любви, сохранившейся в сказках, заговорах, поверьях, обычаях, суевериях. Для писателя, влюбленного в седую древность, жизнь его предков была полна глубочайших духовных движений, полнокровна, цельна, и в ней Бог и пол были неразрывны. В творчестве Замятина явно ощутимо присутствие не того Бога, что открылся во Христе, а Творца - из мифологических времен. Его «страстно-религиозное миросозерцание... в корне своем языческое» (с. 167).
По убеждению Н.Н. Комлик, у атеиста небо пустынно, как у героев романа «Мы», а купол замятинского художественного мира осенен присутствием надмирной жизни, такой, какую ощущали язычники. Красочный, сочный, наполненный телесной стихией языческий мир является фоном, на котором происходит действие большинства произведений Замятина, начиная с «Уездного» и заканчивая его «скифской» дилогией «Атилла» и «Бич Божий». Этот мир пленяет писателя изначально райским единством плоти и духа, поэтому так настойчиво звучат мотивы рая, перволюдей и в его творчестве («Север», «Землемер», «Пещера», «Мы»), и в переписке с женой.
Сакрализуя гармонию духа и плоти, писатель противопоставляет ее христианскому аскетизму («О том, как исцелен был инок Еразм») и псевдодуховности рационализма европейской цивилизации («Островитяне», «Ловец человеков», «Север», «Землемер», «Мы»).
Машинизированную, механически заорганизованную жизнь с ее оторванностью от сущего, с ее акосмичностью Е. Замятин не приемлет и противопоставляет этому свободный, природный мир любви как явления, способного преобразить земную жизнь в одухотворенное, гармоническое общежитие рода человеческого. Так происходит с героями «Рассказа о самом главном», «Куны», «Русь», повести «Север», в сюжетную канву которых виртуозно вплетен языческий, фольклорно-мифологический мировидческий пласт народной культуры. Все это способствует раскрытию авторского понимания любви как синтеза Творца и мира, духа и плоти.
Антитеза сердечного, природного, живого и механического, железного, неживого лежит и в основе действенной структуры «Рассказа о самом главном», одного из самых художественно совершенных произведений Е. Замятина. Истолкованный идеологически, он был враждебно воспринят критикой в момент его опубликования (1923). Замятина обвинили в мещанской оценке событий Гражданской войны, в стилевой и содержательной подражательности А. Толстому, Б. Пильняку, А. Малышкину. Ему вменяли в вину «отсутствие философских идей», не сумев почувствовать философскую основу рассказа, созданную по законам мифопоэтического сознания.
Это компактно написанное произведение многопланово: из двух важнейших - конкретно-исторического и философского - доминирует второй. «Эпизод Гражданской войны вписан Замятиным в книгу Мироздания. Каждый шаг своих героев писатель переводит с мнимого языка быта на истинный язык Бытия, поэтому короткий рассказ наполняется романным содержанием... это Вселенская притча, Священное Писание Жизни, которую писатель предлагает своим современникам услышать и понять» (с. 202).
В основе архитектоники этой притчи лежит характерная для мифопоэтической модели мира система «бинарных оппозиций», с помощью которых языческое сознание осмысливает мир. Стержневой оппозицией является противопоставление: жизнь (любовь) -смерть (ненависть). «В орбиту этой оппозиции вовлечены сопутствующие контрастно звучащие мотивы света и тьмы; тепла и холода; пульсирующего, трепетного, живого и мертвого, механического, заледенелого; цветущего и бесплодного, душевного и бездушного. Все это согласованно развивающееся мотивно-тематическое мно-
гообразие звучит торжественной симфонией Вселенной. Музыкальное дарование Замятина сказалось не только в умении ритмизировать прозу, но и в чувстве гармонии, созвучии тем и мотивов, в точном "музыкальном" ощущении соразмерности части и целого. Принцип "контрастного сопоставления различных тем, их мотив-ного и тонального развития, приводящий к какому-либо итогу, синтезу", характерный для симфонии и интуитивно избранный писателем, в наибольшей степени соответствует мифопоэтической модели мира, лежащей в основе этого рассказа» (с. 202).
Изучение творческого наследия Е. Замятина позволяет постичь его уникальность, ощутить особый эстетизм его стиля, одухотворенного мифопоэтическим сознанием народа.
И.С. Урюпин (Елец)
2010.02.032. ИВАНЦОВ ВВ. ПРОСТРАНСТВЕННО-ВРЕМЕННАЯ ОРГАНИЗАЦИЯ ХУДОЖЕСТВЕННОГО МИРА В С. МАКАНИ-НА. - СПб.: Фак-т филологии и искусств СПбГУ, 2009. - 175 с.
В монографии В. В. Иванцова (СПбГУ) объектом исследования является художественный мир В.С. Маканина (р. 1937), рассматриваемый в системе отношений: время - пространство - человек.
Во введении автор отмечает, что место писателя в литературном процессе на протяжении творческого пути относили то к «исповедальной прозе», то к литературе «сорокалетних» (близко стоявших к постмодернизму); открывали в его произведениях черты сюрреализма, приметы экзистенциалистской литературы («предельная напряженность переживания кризиса цивилизации», «трагизм смертного человеческого удела», «одиночество среди враждебного сущего»1). Гипотеза Н.Л. Лейдермана и М.Н. Липо-вецкого о «постреализме» как заметном направлении в современной русской литературе позволяет этим авторам с уверенностью относить творчество В. Маканина (а также Л. Петрушевской, Ф. Горенштейна, М. Харитонова, С. Довлатова, И. Бродского) к
1 Исаев Г. Русская литература конца 1980-х - первой половины 1990-х годов // Современная русская литература. - Астрахань, 1955. - С. 35.
