CC BY
254
Ольга Курмангалиевна Абишева
ОБРАЗЫ УЕЗДНОГО ГОРОДА (на примере неореалистической прозы Е. И. Замятина)
В статье приводится литературоведческий анализ неореалистической прозы Е. И. Замятина («Уездное», «На куличках», «Алатырь»), сопоставляются художественные особенности рассказов и повестей Е. И. Замятина с произведениями классиков XIX в. (Н. В. Гоголя, И. А. Гончарова, А. П. Чехова).
Ключевые слова: история литературы ХХ в., проза Е. И. Замятина, неореализм, русская провинция, уездный город.
The article contains literary analysis of neo-realisticprose by Zamyatin E. I. («Uyezdnoye», «At the world’s end», «Alatyr»). The author also compares artistic peculiarities of Zamyatin’s short stories and tales with the works by classical writers of XXcentury (Gogol N. V., Goncharov I. A., Chechov A. P.).
Key words: History of literature of XX century, prose by Zamyatin E. I., neorealism, Russian province, uyezd chief town.
Обращение к классической теме провинциального быта, открытая ориентированность на нее свидетельствует прежде всего о стремлении тех или иных авторов включиться в литературную традицию. На примере прозы Е. И. Замятина проследим, как происходит это включение, чем отличается воплощение традиционной темы русской литературы в прозе художника от предшествовавшей литературной традиции?
Важный этап освоения Е. И. Замятиным классического наследия русской литературы приходится на 1910-е гг., когда писатель создает свои рассказы и повести «Уездное» (1912), «На куличках» (1913) «Алатырь» (1914), составившие трилогию о русской провинции. Острота восприятия объективной действительности, умение увидеть характерное, выразительное позволили художнику создать произведения, ярко и образно раскрывающие жизнь российской провинции. Причина обращения к теме, ставшей в русской литературе XIX в. наиболее значимой в творчестве Н. В. Гоголя, И. А. Гончарова, М. Е. Салтыкова-Щедрина, А. П. Чехова и др., на наш взгляд, лежит не столько в штрихах индивидуальной судьбы Е. И. Замятина, уроженца самой глубинной провинции, уездного городка Лебедяни Тамбовской губернии, из которого писатель вынес огромный запас впечатлений о русской жизни, сколь-
ко в характере творческого развития нового реализма. Так, в неореалистической прозе Замятина очевидна повторяемость излюбленных тем и образов русской литературы предшествующего периода, одной из таких является тема «уездного». Этот огромный литературный пласт в классике XIX в., находившийся в процессе постоянного развития, получает своеобразное преломление в неореалистической прозе 1900-1910-х гг. Присмотримся внимательнее к началам классической русской литературы в прозе художника. Анализ ее образной системы, устойчивых мотивов в их взаимодействии между собой позволит, на наш взгляд, углубить понимание неореализма Замятина и выйти к вопросам преемственности в неореализме традиций русской классической литературы.
Для этого представляется плодотворным рассмотрение повестей Е. Замятина «Уездное», «На куличках», «Алатырь» как трилогии о русской провинции. Обобщающая сила характеристики провинции в ней обязана своим происхождением живым традициям русской классики, предварена художественными открытиями Гоголя, Гончарова, Чехова, всем богатейшим опытом литературы XIX в., стремившейся воплотить в слове образ русской провинции. В творчестве Замятина черты русской провинциальной жизни узнаваемы, здесь на-
60
блюдается отталкивание от устоявшегося в классической прозе образа.
Устойчивая структура образа русской провинции входит неотъемлемым элементом в художественную структуру прозы писателя. Замятин выявляет и пластически оформляет внутреннюю, нравственную «физиономию» провинциального общества. Создавая образ провинции, он уточняет и определяет его морально-этические принципы. Как и его предшественникам, провинция видится Замятину сферой духовного запустения, страной, где ничего не происходит, кроме того, что люди живут в грязи - физической и моральной, где застой и невежество. Автор воспроизводит косность окружающей жизни, сущностные ее свойства, художественно-пластические обобщения передают самую ее суть. Творческие усилия художника направлены против власти пошлой обыденности, духовного запустения, губительно сказывающихся на судьбах героев. О той же неестественности и нелепости провинциальной жизни свидетельствует обывательская среда, достаточно агрессивная, которую охватила рефлексия, душевная лень, упадок и разрушение духа.
Исследуя особенности мифологизации провинции в творчестве Гоголя,
В. Ш. Кривонос выявляет его особенные признаки, создающие во всей полноте образ уездного города, воплощающие его жизнь и быт: «<...> Провинциальный город оказывается самодостаточным миром, обладающим своим устройством и законами существования. Прежде всего это мифологический “наш мир”, служащий для его обитателей, носителей архаического сознания, не только равноудаленным от любой из границ центром, но и моделью пространственной организации.
Провинциальный мир у Гоголя представляет собою однородное пространство, отдельные части которого качественно похожи друг на друга. Важным свойством пространства провинциального города ока-
61
зывается пустота или беспорядок как форма существования мира. Пустоте и небытию соответствует бессобытийность, порождающая движение по кругу. Пространственная однородность мира предполагает такие действия, которые не могут поколебать и тем более разрушить установленный порядок. <...> Значимыми проявлениями беспорядка в провинциальном городе у Гоголя служат разного рода слухи, сплетни и анекдоты. Городское пространство оказывается в этом смысле мифогенным, так как актуализация той или иной формы молвы порождает в свою очередь новые темы и мотивы мифологии провинциального города» (курсив автора. - О. А.) [3, с. 111-112]. Составной частью трилогии Замятина также является мифологически окрашенное городское пространство. В произведениях возникает собирательный образ российской глубинки, который, подчиняясь законам художественной циклизации, приобретает обобщенные черты. Название уже первой повести «Уездное» указывает не столько на реальное географическое, сколько на условное литературное пространство - некий универсальный то-пос. В заглавиях двух последующих повестей («На куличках», «Алатырь») также с последовательной настойчивостью обезличивается место действия. Вспомним, что в классической русской литературе место обитания героев, обычно не имело названия, привычно обозначаясь литерами N С и т. д., указывающими не только на обезличен-ность, но и на распространенность и сходство моделей и контуров провинциального мира. Образы русской провинции в произведениях Замятина имеют свои черты: обобщенно-собирательный в «Уездном», условно-символический в «Алатыре», конкретно-реалистический в повести «На куличках». Использование Замятиным такого рода топонимов призвано подчеркнуть высокую степень обобщенности и сходства.
Образ провинциального города становится основой воспроизведения уездной жизни. Xотя надо отметить, что мифопоэтическое мышление не было присуще неореализму столь широко, как символизму. Символизм отличался более многоаспектным обращением к мифу. В этом художественном течении мифологизм рожден стремлением к философским и художественным обобщениям, к выявлению «неких неизменных, вечных начал, просвечивающих сквозь поток эмпирического быта и исторических изменений» [4, с. 295]. Воссоздавая реальность провинции, художник во всей ее полноте выбирает те же черты и те же характеристики провинции, которые часто встречаются у предшественников. Автор опирается на накопленные до него средства и способы характеристики пространственно-временного целого русской провинциальной жизни. Более того, Замятин сознательно стремится к практически точному соответствию этим характеристикам в воплощении образа провинции, олицетворяющей Россию.
Концептуальное в движении заглавной темы замятинских повестей основано на идейно-художественной целостности образа провинции. Она достигается за счет «оживления» классической традиции, художник ориентируется на устоявшийся тип.
Он не наделяет традиционный образ совершенно новым «идеологическим» содержанием, в его прозе появляются те же сюжетообразующие мотивы, что и в классической русской литературе. Именно такой подход выявляет демонстративную приверженность писателя к классической литературной традиции. Устойчивым местом в художественных текстах XIX в. является описание общей атмосферы уездной жизни, норм обывательского существования. Замятин намеренно акцентирует те же черты, характеризовавшие мир русской провинции в литературе XIX в. Xудожественная концепция автора, последовательно воспроиз-
62
водящего господство безобразного в этом мире, который построен на множестве несообразностей, бездуховности, попрании нравственных законов, перекликается с видением предшественников.
В повестях сохраняются общая структура и компоненты, характеризующие пространство провинции в классической русской литературе: автор избирает местом действия маленький уездный городок с присутственными местами, базарной площадью, палисадниками, узкими улочками и т. д. Компонентам этой структуры даются фиксированные характеристики, известные читателю по русской литературе XIX в. Все тексты замятинских повестей насыщены хорошо узнаваемыми подробностями-деталями, порождающими в памяти читателя классические образы русской провинции: свинья, копающаяся в земле на центральной площади, огромная лужа посреди уездного города и т. п. Замятинский образ провинции включает известные по описаниям в классической литературе детали быта и очертания уездного городка с его типичной архитектурой, трактирами, торговыми рядами, многочисленным людом, заполняющим площади и улицы уездного городка. Замятин, как и его предшественники -Н. Гоголь, А. Островский, И. Гончаров,
Н. Лесков, запечатлел своеобразие жизни провинции и сущностные ее свойства. Xу-дожественно-пластические обобщения писателя передают ее устоявшиеся традиции и привычки: выезд на церковные службы, бесконечные именины и крестины, игру в карты, супружеские измены и обман, т. е. косность окружающей жизни, протекающей в какой-то заданности. В общем медленном направлении и течении провинциальной жизни «Уездного» и «На куличках» нет движения, она протекает по инерции и практически бессобытийна.
Значимой для мировидения художника оказывается такая черта характеристики провинции, как герметичность и замкну-
тость времени и пространства, выделяемая исследователями и в творчестве Гоголя,
Г ончарова, Чехова:
«Калитки на засовах железных, по дворам псы цепные на рыскалах бегают. Чужого чтоб в дом пустить, так раза три из-за двери спросят: кто да зачем. У всех окна геранью да фикусами позаставлены. Так-то оно дело вернее: никто с улицы не заглянет. Тепло у нас любят, печки нажаривают, зимой ходят в ватных жилетах, в юбках, в брюках, на вате стеганных, не найти таких в другом месте. Так вот и живут себе ни шатко - ни валко, преют, как навозец, в тепле» («Уездное») [2, с. 12].
«Комната - клетушка маленькая, но зато веселые, с малиновыми букетами, обои, и пахнет каким-то розовым шипучим мылом. А все стены уклеены вырезанными из «Нивы», из «Родины» портретами: все мужские портреты аккуратно Агния вырезывала и тащила к себе - и генералов, и архиереев, и знаменитых ученых» («На куличках») [Там же, с.176].
«За окном взошел месяц, ущербленный, тусменный, узкий. И таким увиделось небо жутко-пустым, таким замолкшим навек, что схватило горло, хоть вой...
Молчать было жутко. Насильно улыбнул себя князь:
- Я, знаете, к вам на живейном ехал.
А на лошадь - свинья кэ-эк хрюкнет. Свиньи у вас борзые какие!
Варвара молчала, глядела в окно на месяц.
- И все у вас какие-то заборы, пустоши, пустоши, собаки воют.» («Алатырь») [Там же, с. 273].
Замятинский образ провинции, как и классические ее прообразы, опирается на устойчивые мотивы. Слухи и быстро распространяющаяся молва усугубляют ощущение нелепости происходящего в городе. Выделенный сюжетный мотив имеет множество параллелей в русской классике и часто является в ней «пружиной» действия.
63
Слух о приезде князя Вадбольского разросся буквально в считанные минуты, «все в Алатыре знали про князя-почтмейстера через час. Вышло волнение великое. Ночь мало кто спал» [Там же, с. 264]. Провинциальным обывателям кажется странным, что приехавший в город князь, явившись на базар, ходил с кошелкой вокруг капустных вилков, веников из Мурома, мороженой наваги, ничего не покупая, и стал распространяться слух, что не случайно это, князь «не покупать ходил, а слушать». Автор вводит в сюжетную линию повествования случай с чиновником Зюньзой, который подстроили ради смеха, подбросив ему подметное письмо, о том, что его жена ему изменяет, «и назавтра чиновник Зюньзя выволок молодую наружу и при всем честном народе стал ее учить. А народ - как будто был повещён, без числа собрался: уж было потехи» («Алатырь») [Там же, с. 283].
Но Замятин не только осваивает традицию, но и качественно ее обновляет. В определенной мере в его повестях, покоящихся на традициях классики, кристаллизовались новые художественно-эстетические принципы. Следует согласиться с И. Шай-тановым, отмечающим, что «пространство у Замятина не записывается в равной мере подробно, с сохранением всех реальных соответствий. Масштаб зачастую нарушен, что-то укрупнено, гипертрофировано. <...> Это топос, характеризующий реальность не так, как часть дает представление о целом, а как модель - в чертах основных, укрупненных. Так что укрупнение черт, наиболее бросающееся в глаза в замятинских словесных портретах, есть общее свойство меняющегося метода» [5].
Нарисованные Замятиным картины уездной жизни также напоминают неторопливый ритм сонной жизни провинциального города, мира, обладающего своим устройством и законами существования, смысл которого часто сводится к еде:
«Есть до того, что в жар бросит до поту. Есть с утра до вечера, живот в еде класть. Так уж у Чеботарихи заведено. Утром - чай, с молоком топленым, с пышками ржаными на юраге. <.. > Туда-сюда - ан, глядь, уж двенадцатый час. Полудновать пора. Студень, щи, сомовина, а то сазан соленый, кишки жареные с гречневой кашей, требуха с хреном, моченые арбузы да яблоки, да и мало ли там еще что» («Уездное»)
[2, с. 88].
«.Придет Пасха - и все подобреют сразу: от кусков жирных, от наливок, настоек, от колокольного звона. Подобреют: нищему вместо копейки - две подадут; кухарке на кухню пошлют кусок кулича господского; Мишутка наливку на чистую скатерть пролил - не выпорют для праздника» («Уездное») [Там же, с. 122].
«И уж так у генерала Азанчеева заведено: обед на Фелицату и вечер званый. Да и не простой обед и вечер не простой, а всегда с закорючкой, с заковыристой загвоздкой какою-нибудь <...> Обед состряпал генерал - просто на диво, а уж на особицу хвастался бульоном. И правда - янтарный, как шампанское, островки прозрачного жира сверху, и засыпан китайской лапшой: и драконы тут, и рыбы, и человечки» («На куличках») [Там же, с. 182].
«У исправничихи - полон рот хлопот: завтра князь-почтмейстер к исправнику зван на блины, князя умеючи надо принять.
С чем-то князья блины кушают? Неуж, как и мы, грешные, с маслом с топленым, с яйцом, со сметаной, с припекой, с снетком?» («Алатырь») [Там же, с. 265].
Все эти картины, как будто воссоздающие идиллию первозданного мира, таят в себе и другой подтекст, вызывающий в памяти идиллическую концепцию мира, присущую гоголевским повестям, посвященным теме провинции.
Гоголь, как известно, был одним из первых и самых сильных художественных впечатлений ученика лебедянской прогим-
64
назии. Xудожественное и эстетическое влияние писателя на творчество Замятина многопланово. Оно прослеживается в нескольких основных аспектах: идейно-
тематическом, в сфере поэтики и стилистики. Повестям и рассказам 1910-х гг. присуща органическая преемственность гоголевских традиций (прямые и четко улавливаемые литературные связи отнюдь не являются результатом «ученичества», так как в эти годы писатель достиг уже подлинного мастерства) и значительные отступления от них.
Практическое обращение Замятина к традициям Гоголя перекликается с теоретико-литературными трудами А. Белого о мастерстве художника. Белый писал, что значение Гоголя заключается в том, что он явил собой поворотный момент в развитии русской прозы. Размышляя о месте писателя в русской литературе, Белый-критик рассматривал его не только как классика, он не уставал подчеркивать живую роль Гоголя для современной литературы: он не только «настоящее», но и «будущее» русской литературы, «он ближе нам всех писателей русских XIX столетия» [5]. Xудож-ник-символист видел в произведениях Гоголя нарушение традиционных представлений о границах сюжета, вбирающего в себя и содержание, и «детали оформления», воплощающего в себе нерасторжимое единство формы и содержания. Он сравнивал эту двойственность в сюжетостроении Гоголя с поверхностью воды, отражающей окрестный пейзаж, но скрывающей в своей глубине собственную жизнь, которая своим вторжением нарушает четкость зеркального отражения.
В обрисовке портрета Замятин также отталкивается от литературных традиций Гоголя, утрируя черты некоторых персонажей, переводя их в гротескный план. Уже в первой повести проявляется главная художественная черта всех последующих его произведений, значимый прием и принцип изображения персонажей - выдвижение на
первый план одной-двух черт персонажа: избыточной физической плотскости в образе Чеботарихи, застылости неподвижностатичной фигуры с грубыми чертами лица Анфима Барыбы, воробьиного в облике Тимоши, часто моргающих глаз, «не то изумленных каких-то, не то бессовестных» Семена Семеныча Моргунова. Несмотря на кажущуюся подробность изображение передает именно общее, обобщенное впечатление. Затем этот прием не раз будет использован писателем и в других произведениях: нос-курнофеечка Андрея Иваныча Половца, лягушачья голова, коротышки-ножки деспотичного, ограниченного, самолюбивого, но по-своему добродушного генерала Азанчеева («На куличках»). «Мать-ключница сидела у гостиницы на каменной скамье, уписывала большую, полтиннич-ную просфору. И сама - просфора: только еще больше, пятипудовая. Белая, бокастая, толстая - как просфора; добродушная, уютная, вкусная - как просфора» («Землемер») [1, с. 264].
Развитие тем и мотивов русской классики - это явление литературной и, шире, культурной традиции, свидетельствующее о преемственности духовного наследия. Однако это не простое следование классической традиции. Замятин демонстрирует, как меняется реализм в начале XX в., каким богатым может быть спектр его стилевых красок. Он удостоверяет, как естественно в реалистическом искусстве рядом с аналитическим исследованием действительности может появляться и символическая образность, и гротеск, и фантастика, помогая художнику создавать характеры, наиболее полно соответствующие современному реализму. Писатель как бы по крупицам собирает все ценное у предшественников, чтобы создать представление о быте русской провинции. Замятин так же, как и другие писатели-неореалисты, приходит к противопоставлению литературы, фотографирующей жизнь, и литературы, проникаю-
65
щей в ее глубинные пласты. Синтез лиризма и эпичности, реалистичности, точности бытовых деталей и гиперболической метафоричности, фантастической символики -эти черты, свойственные произведениям Гоголя, были творчески развиты в прозе Е. Замятина.
Наряду с использованием традиций русской классической литературы у Замя-тина-неореалиста отмечается стремление «преодолеть» учителей, развить далее их достижения, учитывая современные условия. Проявляется это прежде всего в композиции художественного произведения, несущей в себе энергетический заряд движения. В его прозе сочетаются, с одной стороны, событийность повествования, приверженность к окружающему быту как материалу, фактуре, а с другой - внешний и строгий лаконизм, спрессованность слова и фразы, сочетание резкой условности, утрировки и самого «всамделишного» быта. Структура произведений соответствует ритмам быстро меняющегося времени: например, вместе с центральной повествовательной линией автор вводит в художественную ткань произведения побочные, перемежая их с главной, появляются новые персонажи, включаемые в основное событийное действие. Повести раскладываются на отдельные фрагменты - истории (достаточно вспомнить сюжетные линии портного Тимоши, солдатки Апроси, адвоката Моргунова в «Уездном» или линии капитана Нечесы и поручика Тихменя в повести «На куличках»). Но все вместе они воспроизводят единое целое, фрагменты внутренне взаимодействуют, соединены множественными художественными деталями и связями. Раздробленность повествования на множество главок влечет за собой лаконичность в зарисовках быта, контрастность стиля. Но одновременно сохраняются линейная повестовательность и внимание к бытовым деталям, соединяющиеся с образно-символической выразительностью. Про-
являются эти особенности композиции и в других произведениях этого времени, например, в рассказах «Непутевый» (1913), «Три дня» (1913), «Старшина» (1914), «Чрево» (1914), «Кряжи» (1915), «Африка» (1915), «Полуденница» (1915), «Письменно» (1916), «Колумб» (1918) и др. Здесь связь разных фрагментов закрепляется посредством техники монтажа. Подобная композиционная особенность - не просто дань моде, она наделяет повести и рассказы особым ритмом, внутренним динамизмом. Структура произведений подчиняется фрагментарно-ассоциативному типу изображения и восприятия образа.
Все компоненты повестей и рассказов Замятина, вся их идейно-художественная
концепция, стиль, тон и формы повествования несут на себе печать нового реализма начала XX в. Обращение Замятина к опыту русской литературы XIX в., включение в традицию - это не простое использование готовых форм классического наследия, не формальное или механическое воспроизведение, это не нахождение в «плену» традиций, не механическое усвоение, а ее активное преобразование. Это диалог с традицией, который совмещает с новаторством, характеризующийся ее активным развитием и обогащением. Это творческое восприятие традиции, при котором опыт предшественников дополняется.
1. Белый, А. Настоящее и будущее русской литературы // Луг зеленый / А. Белый - М., 1911.
2. Замятин, Е. И. Собр. соч.: в 5 т. / Е. И. Замятин. - М., 2003. - Т. 1.
3. Кривонос, В. Ш. Гоголь: Миф провинциального города / В. Ш. Кривонос // Провинция как реальность и объект осмысления. - Тверь, 2001.
4. Мелетинский, Е. М. Поэтика мифа / Е. М. Мелетинский. - М., 1976.
5. Шайтанов, И. Мастер / И. Шайтанов // Вопр. литературы. - 1988. - № 12. - С. 32-65.
66
