CC BY
60
Пространство и субстанция. Часть 1. От функции к пространству
А.Г.Раппапорт
Последние сто лет в теории архитектуры центральное место занимали две основные категории - функция и форма. Мы ставим их обычно друг за другом в порядке причинности: от функции - к форме.
При всей кажущейся простоте обе эти категории функционализма далеко не ясны. Мы плохо представляем себе, что такое функция и что такое форма.
Формула, лежащая в основе функционализма, очень лаконична: функция следует за формой. Иными словами, форма есть функция функции. Это удвоение категорий уже вызывает недоумение. Но хуже то, что никакого правила следования формы за функцией функционализм не изобрел. Нет алгоритма, превращающего функцию в форму, поскольку принцип этот не теоретический, а чисто идеологический. В идеологии же он означал скорее некое намерение, чем рабочий принцип. На деле все сводилось к тому, что и функцию, и форму изображали в виде пространственно-геометрических плоских схем, которые либо совмещались, либо уподоблялись друг другу. И хотя схемы могут быть связаны как в прямом, так и в обратном порядке - от функции к форме либо от формы к функции, -чаще всего использовался первый порядок - от функции к форме. Видимо, дело в том, что функция ближе к заданию на проектирование, а форма - к самому проекту. Так что формула практически обозначала банальный факт - проект создается по заданию и в соответствии с его требованиями. Это, разумеется, было известно задолго до появления функционализма,хотя на практике не всегда соблюдалось. Мешало то, что описание задания и описание проекта осуществлялось на разныхязыках, и переход или перевод с одного языка на другой остается столь же мало операциональным, сколь и перевод воображаемой функции в воображаемую форму.
Следовательно,удивляться стоит не столько справедливости этой формулы как вечной истины, сколько тому, что ее за таковую долго принимали, нимало не смущаясьее неясностью и операциональной неэффективностью. Что-то, видимо, заслоняло это несовпадение намерений и действительности, скрывало лежащее в основе идеологии функционализма непонимание операциональной сути архитектурного воображения.
Это столь же фундаментальное, как и сами категории, непонимание заслонила в нашем сознании иллюзия их абсолютной ясности, покоящаяся на привычке, ибо мы ежеминутно употребляем эти слова в своей проектной работе.
Категория, следующая за этими двумя в модернистской теории архитектуры, - категория пространства столь же неясна и столь же кажется неоспоримой, поскольку ее «функция» как
раз и состоит в том, чтобы связать две предыдущие категории воедино. Связь эта обеспечивалась тем, что и функция, и форма описывалисьязыком графики,то есть пространственными фигурами, построенными на основе геометрических схем и сеток, что позволяло не только совмещать их формально (в фигуративной конгруэнтности), но и сопоставлять количественно, по размеру. Чтобы понять, как это привычное для архитектурной мысли проектное совмещение стало возможно, необходимо обратиться к логико-семиотическому анализу средств, которые при этом использовались в проектировании. В самом общем виде можно было бы сказать, что и категория функции, и категория формы оказались вариациями категориально-понятийной системы, восходящей к платоновскому идеализму. И функция, и форма понимались вслед за Платоном и Аристотелем как «сущности», идеализированные представления о реальности каких-то вещей (форм) или процессов (функций). Сущности, в отличие от вещей, не могут изменяться - они вечны и парят в особой сфере идей, не подверженные ни порче, ни изменениям. Это представление Платона развито Аристотелем в родовидовой иерархической логике и четырех видах причинности. Но категория функции родилась чуть ли не через две тысячи лет после Платона и означала нечто практически противоположное платоновской сущности. Функция понималась в Новое время не как сущность предмета или субстанции, не как родовое свойство вещи, а как действие одного предмета на другой и вызываемое этим действием изменение.
В проектирование эти философские представления проникли из физики и механики. Физика после работ Галилея стала пользоваться идеальными моделями, которые могли быть соотнесены с обобщенными результатами экспериментального наблюдения, подвергнутыми математической обработке. Эти идеализированные модели и их математическая обработка стали в науке формой выражения «законов природы». Платоновская идея как неизменная сущность оказалась причиной того, что и законы природы понимались как вечные и неизменные. Вечность и неизменность законов природы до сих пор не подвергаются критике, хотя с тех пор в обиход вошло представление об историческом изменении, или эволюции, всей природы. Соответственно, в архитектуру категории формы и функции проникли на положении «вечных» идей, а мнение о необходимости изменения и форм, и функций пришло в противоречие с идеей их вечности как абсолютных идей. Природа этого противоречия нам до сих пор понятна только в общих чертах, но уже сейчас можно сказать, что в результате этого смешения идей покоя и движения родился сам функцио-
нализм и все современное движение в архитектуре. Но возникнув как методологическая доктрина и просуществовав почти полстолетия, в конце концов функционализм обнаружил свою ограниченность, и в 1960-1970-х годах от него пришлосьотка-заться в пользу постмодернизма. Поначалу этоттеоретический сдвиг восприняли как усталость от ставших повсеместными геометрических форм современной архитектуры. Но критика модернистских форм, опираясь на науку о знаках - семиотику, выявила, что современное движение, поначалу категорически отрицавшее стили и нормы,утверждавшее, что в современном движении действует только метод, преподносившийся как новое рациональное основание архитектуры, на самом деле ориентируется на все тот же стиль как нормативный способ тиражирования образцов. Вместо аналитического выведения формы из функции на практике повсюду шла подгонка архитектурных форм под один стилистический трафарет, открытый лидерами современной архитектуры 1920-19.30-х годов.
После того как таким образом была обнаружена непоследовательность функционализма, он был отвергнут. Вместо формулы «форма следует за функцией» стали говорить даже, что функция следует за формой. Иными словами, функция и форма вновь разошлись в разные стороны и утратили предполагавшуюся функционализмом теоретическую связь, покоившуюся на платоновском идеализме.
Остаток платоновского идеализма сохранился отчасти в минимализме, который приобрел особенное уважение как стиль, сохраняющий стерильность идеальных схем. Вместо того чтобы продолжать искать научные основы формообразования, архитектура постмодернизма стала играть любыми архитектурными формами как знаками, опираясь на семиотику как гуманитарную науку, в которой вместо законов природы рассматривались нормы культуры. Но в отличие от законов природы нормы культуры не вечны и изменяются по договоренности или в результате заражения модой.
Место законов в архитектуре постепенно занимал произвол. Он начался с эстетики, но проник в сферу этики, где ви-трувианская категория пользы, уступ ила место модернистской функции. Какую же роль сыграла во всех этих интеллектуальных перипетиях категория пространства?
Прежде всего заметим, что пространство в Новое время стало онтологической категорией, на которой строились все варианты рациональной мысли. Процессы, которые изучала физика, были пространственными перемещениями тел, а в конце XIX - начале XX века и формы в архитектуре стали мыслиться как деформации и модификации некоторых пространственных схем.
Пространственный подход в архитектуре достиг своего наивысшего расцвета в 1950-1960-х годах, он вдохновлял многих архитекторов и градостроителей, покрывавших землю стереотипными и геометрически упорядоченными урбанизированными районами. Сегодня этот энтузиазм еще сохраняется у множества архитекторов, хотя все больше утомляет своим однообразием и, по-видимому, обречен на радикальную транс-
формацию. К тому же понятие пространства как категории творческого воображения в архитектуре не было подвергнуто достаточно строгому анализу само по себе. Много позднее - уже к восьмидесятым годам - начались робкие попытки дополнить или ограничить безраздельное господство этой категории в архитектуре, стали больше говорить о поверхности, массе, месте, структуре и т.п.
Видимо,такого рода изменения в понимании пространства можно отчасти объяснить как раз тем, что эта категория, сделавшись поначалу как бы общей онтологической платформой множества наук и искусств, по мере развития своего смысла в этих сферах обретала разного рода особенности, уже не интегрированные в своей всеобщей форме. Хотя представление о пространстве как о декартовой сфере протяженности, заданной бесконечной трехмерной решеткой квадратов, оставалось технически широко употребимым, понемногу начали осознаваться и такие его свойства, которые ни к Декартовой, ни к какой другой геометрии прямо не относились, да и в самой геометрии стали возникать пространства, далекие от школьной Евклидовой геометрии, например психологические пространства, пространства проксемики и многообразные когнитивные пространства мышления. Расширенный таким образом пространственный анализ стал глубже проникать в сферу истории, и историческое пространство стали изучать в многообразии масштабов - от геополитики до микропространств исторических событий.
Представления о пространстве оказалисьтесно связанными не только с психологией, но и с семиотикой, в частности с теорией языка и письменности. Поэтому в архитектуре и градостроительстве стали чаще рассматриваться совсем не декартовы модели пространства. Рядом с категорией пространства все чаще стал и употреблять, казалось бы, оставшуюся в Античности категорию места. Историческое понятие места вновь стало популярным в контексте анализа «гения места». Само же пространство превратилось из пустого резервуара в напряженное поле, пронизанное силами ландшафта - как естественного, так и культурного. Становилось все яснее, что распространение представления о пространстве как нейтральной статичной и пассивной области размещения и движения предметов в модернизме проходило в связи с влиянием идей о беспредметном искусстве, борьбой с традиционными нормами оформления предметной среды, в том числе стилями. Все это показывало, что распространение представлений о пространстве как изотропной пустоте тесно связано с намерениями перестроить языки культуры, отказываясь от традиций, сложившихся в прежние тысячелетия. Сделалось понятным и то, что на формирование пространственных концепций стали влиять восточные идеи о пустоте как родоначальнице всего предметного мира. Эта дифференциация представлений о пространстве в проектировании сопровождалась усилением внимания ко второй фундаментальной онтологической категории - времени. При этом концепция линейного времени, господствовавшая в физике, стала уступать место многовек-
торным концепциям времени. Время из абстрактно-физиче-ского становилось феноменологическим, психологическим, связанным с категорией памяти и припоминания.
Проблема памяти в связи с пониманием природы времени оказалась актуальной не только с точки зрения понимания созерцания как категории феноменологии сознания, но и возвращала к платоновскому анамнезу как источнику возникновения представлений об идеях. Но память и созерцание лежат на пересечении словесного и визуального мышления. Все это породило вопрос о соотношении визуальных и вербальных представлений в онтологии с механизмами работы сознания и постижением соотношения словесного и визуального мышления. Изменения в философской онтологии стали понимать как продукт распространения языка и письменности - в ходе развития философской онтологии от платоновских идей и средневекового реализма и идеализма до математизированных представлений Нового времени - галилеевского, лейбницева и декартова пространства.
Здесь нет возможности вникать во все логико-семиоти-ческие перипетии формирования когнитивных пространств. Но нельзя не упомянуть роль экологических представлений о среде как онтологической категории, сделавшейся в течение последнего столетия во многом эквивалентной категории пространства. Но категории среды и пространства имеют нетолько сходства, но и различия.
Главное отличие категории среды от категории пространства в том, что в ней среда как пространство становится не пассивной и изотропной пустотой, но напряженным энергетическим полем, силовые линии которого определяются предметами и процессами.
Ценность пространства оказалась связана с концепцией «жизненного пространства» и с идеологией экспансионизма как распространения какого-то явления из одной точки на более широкие области. Экспансионизм начинается с расселения человечества по планетарной поверхности - из Африки по всем континентам. В Средние века экспансия человеческих масс продолжалась в виде переселения народов, движения номадических племен с востока на запад. В XX веке былой номадизм сменили миграционные потоки и родился иной вид экспансионизма - распространение стандартов производства и образцов техники, а также информации из небольшого числа центров на огромные территории. Информационный экспансионизм все еще может оперировать представлением о пустом изотропном пространстве, когда некая избранная точка рассматривается как центр распространения влияний. Нотакой центристский, или иерархический, подход все больше обнаруживает свою ограниченность и реакционность, вводя в проектное сознание отношения типа «центр-периферия». Такие отношения начинают уходить из современной культуры в Х\/Ш-Х1Х веках в процессе борьбы с империализмом и колониализмом.
Одним из вариантов «мягкой» экспансии в XX веке стала мода, казалось бы, уже не связанная с проблемами насаждения
центральных порядков и подавления местных обычаев. Мода постоянно меняет образцы культурного потребления, которые создаются в немногих центрах и затем свободно распространяются по всей планете, нивелируя местные особенности культуры. Институт моды создает в массовом обществе иллюзию развития или прогресса, а сам прогресс сегодня становится символом судьбы и сферой надежды вместо архаических представлений о загробной жизни. Потребность в имитации прогресса отчасти вызывается и властью бюрократии, задача которой - обеспечение стабильности. Утверждение стабильности компенсируется представлениями об изменениях к лучшему, поддерживаемых инициативами модного потребления. Сочетание бюрократического контроля стабильности и моды создает уравновешенную систему, в которой власти удается совместить ценность развития как своего рода новую мировую религию и сохраняемую этой новой религией ценность стабильности.
Отмеченные выше тенденции в формировании структур современного пространства с идущими в нем процессами экспансии позволяют нам говорить о некоторых проблемах, несущих не только изменения к лучшему, но и угрозы. Отчасти эти угрозы могут рассматриваться как основания для пересмотра роли категории пространства как в проектировании, так и в современной культуре в целом.
Первую из них можно назвать вибрационным эффектом. Речь идет о скорости смены символов моды, вызывающей переориентацию потребительских интересов. Частота этих изменений становится превышающей способность человека к адаптации или к модификации своих идентификационных представлений. В результате происходит своего рода вибрационное разрушение идентичности личности, превращение массы в безличную толпу. Такая тол па удобна для бюрократического управления и консюмеристского манипулирования, но она ограничивает креативные способности и порой снижает уровень этических ценностей.
Подобного рода явления в наше время все чаще подвергаются критике под лозунгами «антиглобализма», хотя само понимание «глобализма»такая критика неправомерно сужает. Некоторые феномены глобализации, такие, как распространение транспортной или информационной доступности, сами по себе не несут никаких разрушительных угроз и, напротив, обеспечивают развитие демократии. Быть может, и мода могла бы быть менее разрушительной, если бы не менялась столь часто и не внедрялась с императивной силой внушения. Но, независимо от воли людей, иерархические структуры управления и потребления продолжают действовать в направлении сокращения многообразия планетарной среды.
Сокращение или содержательное обеднение планетарной среды в действительности может иметь и тяжелые социаль-но-психологические последствия. В частности, не исключен возможный эффект возникновения «планетарной клаустрофобии», то есть такой способ ощущения планетарного пространства, при котором человек будет негативно переживать
принципиальную ограниченность земного пространства и его содержательных ресурсов. Многообразие планетарных ресурсов сужается, мир, обжитый человечеством, все легче схватывается единым взглядом. Карты «Google Earth» позволяют в считанные минуты увидеть любой фрагмент планетарной поверхности, выход за границы которой уже не рождает радужных надежд. Планетарная клаустрофобия может привести к своего рода глобальной психологической депрессии, которая негативно отразится и на креативных способностях людей, и на их«витальности»,то есть позитивной оценке своего существования. Поэтому экзистенциальная антропология может стать одной из основных проблем достаточно близкого будущего.
Планетарная клаустрофобия становится результатом конфликта между тенденцией к экспансии и расширению жизненного пространства и его непреодолимой планетарной ограниченностью. Одним из главных источников планетарной клаустрофобии можно считать стереотипный характер застройки городов и населенных мест, стерилизацию и стандартизацию образов окружающей среды, препятствующих формированию индивидуального пространства и индивидуации образа жизни.
Проблема замкнутости земного пространства становится исходной точкой для попыток обеспечения неисчерпаемости планетарной среды, в том числе и средствами архитектурно-градостроительного проектирования. Первый симптом осознания этой проблемы выразился в акциях Римского клуба и становлении экологического сознания. Но этот первичный импульс остается не освоенным проектной теорией и практикой, в которой до сих пор действуют тенденции середины XX века,такие, как, например, продолжающийся рост мегаполисов и строительство в них сверхвысоких сооружений.
Итак, пространство постепенно стало исчезать или сходить с пьедестала. Но что могло бы компенсировать эту потерю? Естественно, время - вторая фундаментальная онтологема. И время действительно стало постепенно выходить на первый план. Сначала в привычном облике истории, как это было еще в книге З.Гидиона «Пространство, время, архитектура». Много позднее время стало трактоваться как время самой архитектуры, выражающей образы движения и динамики, -прежде всего в футуризме. Проект А.Сант-Элиа еще сохранял идею стрелы времени, направленность времени из прошлого в будущее, напоминая машину, несущуюся вперед, в будущее. Идея линейного времени как направленности движения по прямой сохраняла те черты времени, которых придерживалась и физика. Пространственно-временной континуум Эйнштей-на-Минковского в этом отношении следовал ньютоновской механике. Французский философ Анри Бергсон развивал более сложную концепцию неметрического времени, движущегося как вперед, так и вспять и больше напоминающего растекающиеся струи воды или дыма. Непригодная для физики, его идея оказала большое влияние на философов, особенно сторонников концепции философии жизни. В этой философии в качестве основной онтологической модели рассматривалось не идеально изолированное тело, движущееся какточка вдоль
линии,аорганизм,сознание,движение которого не сводится к механическому перемещению, а подобно развитию и становлению изменяется одновременно во многих направлениях. Новое понимание времени, соединившись с пониманием пространства как среды, пронизанной силовыми линиями и напряжениями, постепенно стало сдвигать центр исканий в сфере онтологии архитектуры от комплекса категорий про-странства-времени к идее субстанции.
Space and Substance. Part 1. From Function to Space.
By A.G.Rappaport
In the first part of the article «Space and Substance» - «From Function to Space», - the concept of function is analyzed, as fundamentalforthe modern architectural theory. Critical analysis reveals that the concept of function which suggest the process of change but treated in architecture as an immovable essence is contradictory built on the platonic idealism, and reduces functional method, devoid of operational logic to pure ideology. The concept of space serves functionalism a media for connection of functional schemes and spatial forms via graphic design. Ideology of space serves at the other hand the idea of expansion and the both lead to spatial domination in design thinking. The limits of planetary expansion partly devaluate spatial philosophy of architecture and functionalism and emphasize the necessity of categorical shift, probably toward concept of substance.
Ключевые слова: функция, форма, пространство, время, субстанция, идея, экспансия, теория.
Key words: function, form, space, time, substance, idea, expansion, theory.
