97
ПРОПОЗИЦИОНАЛЬНЫЕ МОДЕЛИ КАК СПОСОБ СТРУКТУРИРОВАНИЯ ЗНАНИЙ О ГЕНДЕРЕ
© 2004 Е.С. Гриценко
Нижегородский государственный лингвистический университет
Концептуальным базисом языковой категоризации является имплицитное владение специфической информацией об организации физиче-:кого и социального мира. Природа гендерного концепта, в числе основных компонентов которого выделяют, в частности, “культурные симво-ты и нормативные утверждения, задающие направле-4ия для возможных интерпретаций этих символов, выражающиеся в религиозных, научных, правовых и юлитических доктринах” [2,9], определяет роль про-юзиций в структурировании гендерных знаний.
Гендерные представления, как и друтие (юрмы знаний, организованы в виде менталь-п>1х структур, которые Дж. Лакофф назвал идеализированными когнитивными моделями (ИКМ). ИКМ, по Лакоффу, используют различ-чые принципы структурирования [15, 113-114]:
1) Пропозициональные модели определяют элементы, их отличительные особенности и отношения между ними (например, пропозициональная модель, характеризующая знания об огне будет включать в себя то, что огонь опасен);
2) Схематические модели образов определяют схематические образы, такие как траектории, длинные формы или сосуды (знания о во-ейбольной подаче включают ее траекторию, о вече - схему длинного тонкого объекта и т.д.);
3) Метафорические модели, представляю-1ие собой проецирование из пропозициональ-ой и образно-схематической модели одной
- феры в соответствующую структуру другой < феры;
4) Метонимические модели, где в одной ( ши более) из вышеназванных моделей один : темент модели выполняет функцию другого.
Лакофф рассматривал пропозициональные с груктуры1 как часть ИКМ. хотя в когнитивной лингвистике существует и иное понимание, в рамках которого пропозиции трактуются как о:обый, отличный от ментальных моделей, вид концептуализации, способный получать вербальное выражение, т.е. пропозиции сближаются с языковыми единицами, в частности, предложением [13, 155-162]. Данные подходы не яв-
1 Термины ‘‘модель” и “структура” мы, вслед за Ла-коффом, употребляем здесь как кореферентные.
ляются взаимоисключающими: как известно, термин '’пропозиция1' восходит к латинскому ргороБШо, первоначально обозначавшему в логике суждение, а в лингвистике предложение.
Н.Д. Арутюнова определяет пропозиции как “семантический инвариант, общий для всех членов модальной и коммуникативной парадигм предложений и производных от них конструкций. ... Они состоят из термов, способных к референции, и предикатов, способных получать модальное и временные характеристики" [1. 401 ]. Т.А. Фесенко, со ссылкой на работу М. Эрлиха, выделяет три подхода к трактовке понятия пропозиции на современном этапе: 1) пропозиция как основополагающий формат репрезентации, как абстрактная инвариантная единица; 2) пропозиция как ментальная единица, как компонент когнитивной системы человека; 3) пропозиция как элемент значения, позволяющий «квантовать» полученную информацию [6, 11]. В терминологии Фесенко, пропозиции как единицы репрезентации значения состоят из концептов-слов, одни из которых выполняют функцию предиката, а друтие аргумента, при этом аргументы соотносятся с отдельными объектами, а предикаты выражают отношения между ними и их свойства [6, 13].
В гендерных пропозициях концепты “млж-чина” и “женщина”, '‘мужественность'" и ‘ женственность” и т.д. выступают как термы (аргументы). а предикат - это признак (действие, свойство и т.д.), атрибутируемый членам категории в связи с принадлежностью к определенному полу, например: "женственный - ...с качествами, свойствами женщины, мягкий, нежный, изящный" [3, 192].
Актуальными для гендерной категоризации представляются два вида пропозициональных структур:
• культурные постулаты, закрепленные в языке в различных типах дискурса (религии, фольклоре, народной философии и др.) в форме идиоматических выражений: афоризмов, лозунгов, сентенций, правил, максим, заповедей [16. 105];
• невербальные абстракции, которые могут создавать (обосновывать) культурные мо-
дели и порождать вербальные высказывания, не будучи сами выражены словесно.
Между этими типами нет непроходимых границ. Например, паремические речения, которые правомерно отнести к культурным постулатам, часто имеют форму иносказаний (метафор) и могут быть сведены к совокупности логем~, являющихся аналогами второго типа пропозиций. Наоми Куин назвала их пропозициональными схемами [ 17, 179].
Исследуя вербально выраженные представления американских супружеских пар о браке. Куин пришла к выводу, что в их организации участвуют восемь пропозициональных схем (sharedness, lastingness, mutual benefit, compatibility, difficulty, effort, failure, and risk), которые, в свою очередь, могут порождать когнитивные метафоры. Например, пропозиция “брак прочен/долговечен” является основой для трех метафор - “соединение, связь''/binding (we are bound together), “цемент’7сетет (cemented together) и *кобязательство/договор,,/соуепат (engaged in a covenant with God) [ 18, 179-180].
В отличие от пропозиций, структурирующих представления о браке, гендерные пропозициональные схемы не могут быть с легкостью исчислены. поскольку, благодаря гендерной метафоре. характеристики “мужское” и “женское” могут быть безо всяких ограничений отделены от сущностей, имеющих “реальные" родовые различия, и перенесены на другие предметы. Кроме того ввиду реляционного характера метафорического рода, понятия и категории, не вызывающие гендерных ассоциаций сами по себе, способны приобретать их в соответствующих контекстах или при сопоставлении с другими категориями.
Примером пропозициональной схемы, структурирующей представления о гендере в патриархальной культуре, может служить известная оппозиция мужчина - субъект, женщина - объект, которая проявляется в языке в виде предпочтительной ассоциации мужчин с функцией субъекта, а женщин - с позицией объекта. Данная пропозициональная схема характеризует, например, смеховые тексты русской культуры (анекдоты), где “женщина часто выступает как дополнительный по отношению к мужчине объект, не нуждающийся в добавочной идентификации говорит жене, “новый русский “
сидит с девушкой в ресторане и.т.д.)" [4, 72]. Вербализация аналогичной схемы имеет место в
3 Сформулированных средствами языка обобщающих исходных мыслей, объединяющих группы конкретных характеристик и оценок отдельных культурно значимых смыслов, которые выявляются в пословично-поговорочном фонде.
нижеследующем фрагменте из статьи М. Дж. Хардман (перевод мой - Е.Г.): "Я сидел в при-емной (у врача) и играл со своей маленькой дочкой Джейми. Одно из ее любимых занятий -ухватиться за мои пальцы для устойчивости, подтянуться и встать. Женщина (медсестра), увидевшая нашу игру, подошла и, улыбаясь, ска-зала. "Вот какой ты сильный мальчик, сам уже можешь вставать! ” Я улыбнулся в ответ: "Да, она очень сильная”... Женщина удивилась: Ты такая большая для девочки... И такая умница -смотри как тебя папа подтягивает. ’’[12. 29].
Пропозициональные схемы лежат в основе гендерных стереотипов восприятия. Прозу Эмили Бронте называли “сильной и яростной” (strong and forceful), когда она писала под мужским именем; когда же пол писательницы перестал быть тайной, критики стали находить в ее произведениях мягкость и утонченность (delicacy and gentleness) [9, 94]. Стереотип о женщинах как слабых и робких, а мужчинах - сильных и агрессивных объясняет, почему, описывая одного и того же плачущего ребенка, те, кому его представили как мальчика, считали, что “он сердится”, а те, кому сказали, что это девочка, полагали, что “она боится” [20,43].
В 1989 г. Дейл Спендер провела необычный эксперимент, записав на магнитофон 16 бесед женщин (преподавателей американских университетов, относивших себя к феминистам) с коллегам и-мужчинами. Главным открытием, которое она сделала, было несоответствие восприятий (ощущений) людей и эмпирической реальности. Спендер сначала записывала разговоры, потом представлялась, извинялась и просила разрешения использовать записанный материал, чтобы посчитать фактическое время, занятое каждым собеседником. Затем она задавала всем участникам один и тот же вопрос: была ли справедлива, по их мнению, их доля участия в разговоре. Все женщины ответили на данный вопрос утвердительно, а одна даже признала, что говорила больше, чем было бы справедливо. Фактически оказалось, что они говорили от 8% до 38% от времени. Мужчины же заявили, что не получили достаточной возможности высказаться, расценив свою долю участия в разговоре как несправедливую, хотя в реальности говорили от 58% до 75% времени. Очевидно, что оценки респондентов предопределил стереотип о чрезмерной разговорчивости женщин. Результаты этого и других аналогичных экспериментов легли в основу известного феминистского тезиса, что разговорчивость женщин оценивается как чрезмерная, поскольку в патриархальной культуре нормой для женщины считается молчание.
Пропозициональные схемы определяют способы представления действий/событий, и лингвистический анализ дает тому яркие подтверждения. Исследуя семантику глагольных предикатов (transitivity choices) в автобиографическом романе Сильвии Плат “The Bell Jar”, Д. Бертон показала, как героиня “вписывает себя в концепцию беспомощной жертвы1’ [7]. Анализ транзитивности предполагает рассмотрение характера действий: Какие действия представлены
в тексте? Кто является субъектом, т.е. производит их? Кто является объектом, по отношению к которому они производятся? Куда/на кого направлены действия? Модель анализа транзитивности, впервые предложенная Халлидеем [11]. делит глаголы на категории в зависимости от выполняемой деятельности и роли участника в этой деятельности. Бертон упрощенно представила эти типы в виде следующей схемы:
Материальный процесс
Действие
(А помог Б, А упал)
Событие (звезды мерцали; машина сломалась)
Намеренное
(А помог Б,
А открыл окно)
Вынужденное, т.е. следствие другого действия или процесса (А упал; Б уронил книгу)
Ментальный процесс
Замкнутый внутри
А думает/полагает/переживает, испугался/образовался)
Направленный вовне, т.е. результат ментальных процессов (А решил,
Б объявил)
Ключевым принципом в данной модели анализа является мысль о том, что у говорящего пишущего) всегда есть выбор, какой глагол /потребить и, соответственно, как описать представить) тот или иное событие. Как пока-;ала Бертон, “реальность”, конструируемая в мализируемых ею эпизодах романа такова, что 1аже в тех случаях, когда героиня является убъектом действия, она ни на кого не воздейст-ует, а совершаемое ею действие замыкается на 1ей самой [7, 230-237].
Анализ писем избирателей, проведенный 1ами в рамках исследования гендерных аспек-ов предвыборного дискурса
Ьпр://\УЛУЦ.асп,.ог^ЕЯ/155ае4/г|, показал, что в письмах и обращениях, публикуемых предвыборными штабами кандидатов, женщины, как гравило, благодарят за помощь, жалуются (пропозициональная схема “женщина - объект, кертва”), жалеют и сочувствуют (пропозициональная схема ‘"женщина заботится*'), тогда как \(у'жчины обычно анализируют, обвиняют, советуют ■ напутствуют (выступают в архетипи-ческой рати эксперта). Представляется, что вопрос о реальном авторстве писем в данном слу-
чае не существенен. С учетом имеющего место в современной гендерологии ухода от эссенциа-листских представлений о гендере в сторону концепции о перформации гендера, женским/мужским голосом можно считать то, что воспринимается в данном обществе как женский/мужской голос. Таким образом, независимо от того, были ли анализируемые письма написаны реальными мужчинами/женщинами или по заказу, речь фактически идет о лингвистическом конструировании, предопределенном про-позиционально структурируемыми знаниями о гендере.
Важно подчеркнуть, что пропозициональные схемы не являются глобальными. Они структурируют ограниченные сферы языка и культуры (например, в упомянутом выше исследовании Н. Квин - область знаний о браке в США). Отсюда следуют два важных вывода:
• Пропозициональные схемы могут иметь этно-культурную специфику. (Эго особо подчеркивают отечественные исследователи, призывая отказаться от некритичного заимствования наработанного гендерной наукой за ру бежом [2]):
• Различные сферы знания могут структурироваться разными пропозициональными схемами. Например, в русском менталитете наряду с пропозицией женщина - слабая (“слабый пол”), существует пропозиция женщина - сильная (“коня на скаку остановит”).
Тот или иной вид дискурса актуализирует разные типы пропозиций, при этом пропозиции, актуальные для различных социальных, этнических, расовых групп могут не совпадать.
Пропозициональные схемы производны от опыта - как коллективного (культурного, исторического и др.), так и индивидуального, который постепенно обрабатывается, обобщается и фиксируется в виде сценариев. Ритуализация гендера и воспроизводство принятых в обществе гендерных норм и отношений в литературе, кино, театре, рекламе, а также в шутках, анекдотах, карикатурах, плакатах и т.д. и т.д., приводит к тому, что социально-конструируемые мыслительные схемы, не являющиеся результатом прямого восприятия индивидом реальных событий, формируют пропозициональные когнитивные модели, через призму которых интерпретируется опыт непосредственного восприятия действительности.
Сформировавшись, пропозициональные модели “‘направляют” суждения и выбор вербальных метафор. Например, метафора “она за ним как за каменной стеной” выбирается как соответствующая ситуации не потому что каменная стена - это оптимальный способ представления отношений мужчины и женщины, оберегаемой от опасностей и проблем, а поскольку она иллюстрирует пропозиции о мужчине защитнике, с одной стороны, и о слабости женщины, нуждающейся в защите, - с другой. Таким образом в основе механизма понимания лежит активизация пропозициональной схемы и связанных с нею сценариев, а не сама метафора. Высказывалось даже мнение о первичности пропозициональных схем (а не когнитивных метафор по Лакоффу и Джонсону) в качестве культурных моделей, обеспечивающих понимание и языковую репрезентацию знаний [19]. Однако, как справедливо отмечает Г. Пальмер, способность мыслить на основе постулатов и пропозициональных схем не означает потерю возможности мыслить образами, которые всегда более конкретны и метафоричны [16, 107]. Изучение гендера не может быть ограничено лишь пропозициональными знаниями. На практике конкретные и абстрактные формы мышления тесно переплетены: их не всегда можно отделить друг от друга. Например, “гастрономическая” метафора, структурирующая представление о красивой женщине в русской культуре (“аппетитная”,
“сдобная” и т.п.), производна от пропозиции о женщине как объекте сексуального желания, с одной стороны, и от когнитивной метафоры “сексуальное желание - голод”, с другой. Представляется справедливым мнение Реймонда Гиббса [10,206], который считал, что вместо того, чтобы пытаться решить вопрос об ингерент-ной метафоричности или неметафоричности разума и культуры, следует обратиться к изучению отдельных концептов для выявления того, как они создаются при участии обоих принципов.
Перспективной для понимания внутренней структуры гендерных концептов представляется модель комплексных категорий, предложенная Г. Пальмером [16, 96]. Пальмер определяет комплексные категории как концептуальные сетки, содержащие прототипы и схемы. При этом он опирается на концепцию Лантакера, по мнению которого, прототипическая категоризация предполагает и включает схематические отношения, поскольку для того, чтобы сделать вывод о сходстве, несходстве и вообще сопоставимости концептов (прототипа и варианта), необходимо прежде всего осознать, что у них есть что-то общее, а это и есть ментальная схема.
Г рафически комплексная категория (по Пальмеру и Лантакеру) выглядит следующим образом:
SCHEMA
PROTOTYPE--------------VARIANT
extension
В данном случае extension (условно ‘растягивание', ‘расширение’) - это отношения категоризации, основанные на сходстве, связи или подобии прототипа и варианта, a elaboration (‘развитие’, ‘уточнение’) - на соотнесении их со схемой более высокого порядка (будь то пропозиция, сценарий или скрипт).
Процесс гендерной категоризации по данной схеме иллюстрирует рассказ психолога Сандры Бем. Ее сын Джереми пришел в детский сад с декоративной заколкой-пряжкой в волосах, за что другие дети стали дразнить его девочкой. Попытка Джереми наглядно продемонстрировать, что он не девочка, а мальчик, приспустив штанишки, не увенчалась успехом. “Это есть у всех, - сказали ему. - Но заколки носят только девочки” [9, 235-236]. В данном случае связь варианта с прототипом устанавливается на основе соотнесения их с пропозициональной схемой, касающейся внешнего вида (прически) мальчиков и девочек.
Рассказ воспринимается как забавный более старшими детьми и взрослыми, поскольку они проводят границу между существенными и несущественными признаками пола. Однако, как показывает практика, ‘несущественные’ характеристики отнюдь не всегда лингвистически не релевантны, и подобные схемы категоризации > вляются важными для поддержания гендерного порядка. В качестве примера приведем два орагмента из диалогов судей, обсуждавших ■ раторское мастерство и логику участников ток-I юу “К барьеру” (НТВ 2004). В первом диалоге,
) ывод о женственности делается на основе сте-I еотипного представления о ее проявлениях: Судья (мужчина): Памфилова была слишком ; уючиональиа <...>
Судья (женщина): Да, она говорила как
; енщина <...>
Во втором фрагменте реализуется пропози-I зональная схема, в рамках которой эмоцио-\ ально несдержанное поведение несовместимо с) статусом мужчины и политика:
РУСТАМ АРИФДЖАНОВ: <...> мне пока-зшось, Елена, что от выступления Владимира Вольфовича отдает таким жанром травести. Вот он взрослый, состоявшийся мужчина...
ЕЛЕНА ПРОКЛОВА: А истерика как у девочки. 3 В данном контексте уместно об-
ращение к мысли Г. Пальмера о том, что постулаты и пропозициональные схемы являются аналитическими абстракциями или вербальными описаниями того, что было бы точнее определить термином “сценарий” [16, 107]. В повседневной практике слова “мужчина”, “женщина” и другие лексемы, опредмечивающие в языке г ндерные концепты, способны выступать в ро-л 1 так называемых слов-сценариев (термин На-с ш Квин), т.е. вербальных знаков, актуализи-р ющих в воображении культурные сценарии, в к торых аккумулированы знания о гендере. Не-т ивиальным примером реализации этого свой-с ва в текстуальной практике можно считать п введенный в статье С. Ушакина [5] текст по-з а, прозаика и певицы Натальи Медведевой, в к* тором авторское видение концепта “русский м жик” представлено набором вербализованных сценариев:
Хочу быть русским мужиком, чтобы занимать сразу два места на сиденье метро, широкошироко раздвинув колени.
Чтобы, идя посредине Горького- Тверской, как харкнуть под ноги прохожему и чтобы, напив-
шись, не отсиживаться дома, переть, переть в общественные места, стукая о все углы атташе-кейсом, - пачьто нараспашку, ширинка тоже, икая, рожа красная, переть пьяным и подтверждать этим идентичность президента с народом....
Хочу не производить впечатления бабы, которая может дать в морду, а хочу быть русским мужиком, чтобы дать в лоб этому гаду, газующему на перекрестке, подойти к его опущенному стеклу и со всего маху врезать в лоб...
Хочу быть русским мужиком, чтобы выгнать всех иностранцев, занять их офисы, всю техни-ку-аппаратуру испортить-сломать, и первым делом туалеты...
Хочу быть русским мужиком, чтобы назло всем (пусть об этом никто и не узнает) пустить свою жизнь под откос, кривляясь: «Моя жизнь, что хочу, то и делаю!»
Хочу быть русским мужиком, чтобы истребить всех - коммуняк и демократов, фашистов и педерастов, интердевочек, рекетиров и рокеров, - закрыть границы и наконец-то пожить.
Иные аксиологические акценты обнаруживает данный концепт в российском предвыборном дискурсе, где сочетание “русский мужик” неизменно используется в позитивном смысле, актуализируя потенциальные семы “сильный”, “надежный”, “свой”: "... он настоящий русский мужик - его ломают, а он не гнется, стоит ”. [Новое Дело - Нижний Новгород, 7.09.02]; или *’ Он же нормальный русский мужик. Есть в нем что-то от Стеньки Разина и от русских купцов... ” [Новое Время, № 34, 14.09.02].
Связь слов со сценариями помогает понять феномен речевой вариативности слова или так называемого ‘эмерджентного’ (Е.С. Кубрякова), т.е. возникающего в тексте, значения (emergent meaning). По мнению В. Кинча, смысл слова не определен, изменчив и открыт, а посему может интерпретироваться как набор знаний, ассоциируемых с ним [14; 6]. Эти знания хранятся в памяти в форме сценариев или “культурно определяемой последовательности действий, схем-рассказов” [16, 75].
Наоми Квин использовала термин “слово-сценарий” применительно к лексеме commitment, которая регулярно употреблялась респондентами при описании определенных этапов и форм супружеских отношений. Квин выделила три основных значения, в которых семейные пары употребляли это слово (ргопше/обещание, dedication/верность and at-
' Информация с сайта Ирины Хакамады Ьпр: Ъакатada.ru
tac hment/ привязанность), связав полученные результаты с явлением полисемии [18, 301]. Однако в нашем случае речь не может идти о традиционной многозначности, поскольку имплицируемые гендерными пропозициями значения не находятся в отношениях семантической близости (ср. женщина - беззащитная, красивая, заботливая, эмоциональная и т.д.); их объединяет соотнесенность с единым центром - представлением о женственности/мужественности, характерным для данной культуры. Такой способ категоризации, по Лакоффу, представляют радиальные модели, где есть центральная субкатегория, определяемая "пучком" сходящихся (converging) когнитивных моделей (например, в категории mother модель рождения, воспитания, генетическая модель и т.д.), а также нецентральные члены (non-central extensions;, являющиеся не более узкими, специализированными проявлениями центральной категории, а, скорее, ее вариантами (приемная мать, родная мать, суррогатная мать и.т.д.). Г.Пальмер определял радиальные модели как комплексные категории, содержащие прототип или центральный член, к которому присоединяются концептуальные цепи, основанные на отношениях расширения, метонимическом и метафорическом переносе [16, 97-98].
Между центральными членами и вариантами гендерных категорий существуют отношения взаимной выводимости на основе пропозициональной логики и силлогизмов. При этом варианты не могут быть выведены из центра с помощью какого-то общего правила (как, в случае с натуральными числами или терминами родства); связь между ними конвенциональна - она определяется культурой и должна быть усвоена индивидом в процессе социализации.
Особенностью категорий мужественности и женственности является то, что их центральные члены не существуют вне своих конкретных проявлений - вариантов. Нет мужественности и женственности в чистом виде (‘как таковых"), а есть лишь комплекс представлений о гендерных традициях и моделях поведения, характерных для данной культуры. Именно это имела в виду философ Джудит Батлер, возражая против понятия о центральной гендерной идентичности, продуцирующей гендерные действия, и подчеркивая. что сами гендерные практики создают иллюзию общего центра: ... m this sense gender
is aiways a doing, though not a doing by the subject who might be said to pre-exist the deed. ... There is no gender identity behind the expressions of gender; thaï identity is performatively constituted by the very expressions ’ thaï are said to be its re-sults " [8, 25]. Никакой гендерной идентичности
за проявлениями гендера, по мнению Батлер, не скрывается; идентичность конституируется в процессе перформации теми самыми проявлениями. которые считаются ее результатами.
Тезис о перформативности гендера акцентирует символическую, дискурсивную и знаковую природу мужественности и женственности как социо-культурных конструктов.
ЛИТЕРАТУРА
1.Арутюнова Н.Д. Пропозиция ! Н.Д. Арутюнова // Лингвистический энциклопедический словарь.-М., 1990.
2. Кирилина А.В. Гендер: Лингвистические аспекты / А.В. Кирилина. - Москва, 1999.
3.Ожегов С.И. , Шведова Н.Ю. Толковый словарь русского языка: 80 тысяч слов и фразеологических выражений / С.И. Ожегов и Н.Ю. Шведова. - М.: Азбуковник, 1997.
4.Слышкин Г Г. Гендерная концептосфера русского анекдота / Г.Г. Слышкин И Гендер как интрига познания: Гендерные исследования в лингвистике, литературоведении и теории коммуникацию - Москва, 2002.
5.Ушакин С. “Человек рода он’*: знаки отсутствия / С. Ушакин // О муже(Ы)ственности Сборник статей. - М., 2002.
6.Фесенко Т.А. К проблеме объективации и моделирования ментальных репрезентаций / Т.А. Фесенко // Психолингвистические основы словоупотребления и слововосприятия на уроках иностранного языка: Межвузовский сборник научных статей. - Нижний Новгород, 2004.
7. Burton D. Through dark glasses, through glasses darkly / D. Burton // The Stylistic Reader: From Roman Jacobson to the Present. - Arnold: London, New York, Sydney, Aukland, 1996.
8. Butler J. Gender Trouble: Feminism and the Subversion of Identity/ J. Butler. - New York and London: Routledge, 1990.
9.Eckert P. , McConnel-Ginet S. Language and Gender /Р. Eckert and S. McConnel-Ginet. - Cambridge University Press, 2003.
10. Gibbs R.W. The Poetics of Mind: Figurative Through, Language and Understanding / Raymond W. Gibbs. — Cambridge: Cambridge University Press, 1994.
11.Halliday M.A.K. Linguistic function and literary style: An inquiry into the language of William Golding's The Inheritors / M.A.K. Halliday // The Stylistic Reader: From Roman Jacobson to the Present. - Arnold: London, New York, Sydney, Auckland, 1996.
12. Hardman M.J. The Sexist Circuit of English / M.J. Hardman // The Humanist. March-April. 1996.
13. Johnson-Laird P.N. Mental Models: Towards a Cognitive Science of Language, Inference, ;md Consciousness / Johnson-Laird. - Cambridge, England. Cambridge University Press, 1983.
14. Kintsch W. The use of knowledge in discourse comprehension: A construction-intégration nodel / W. Kinsch // Psychological Review 95(2),
988.
15. Lakoff G. Women, Fire and Dangerous liings / G. Lakoff. - Chocago: Chicago University ress, 1987.
16. Palmer G. Toward a Theory of Cultural inguistics / Gary B. Palmer. - University of Texas ress. Austin, 1996.
17. Quinn N. Convergent Evidence for a Cul-: irai Model of American Marriage / Naomi Quinn
Cultural Models in Language and Thought. -
• ambridge: Cambridge University Press, 1987.
18. Quinn N. Commitment in American Mar-] age: A Cultural Analysis / Naomi Quinn // Direc-i ons in Cognitive Anthropology. - Champaign:
1 niversity of Illinois Press, 1985.
19. Quinn N. The Cultural Basis of Metaphor I ( >uinn Naomi // Beyond Metaphor: The Theory of 1 ropes in Anthropology. - Stanford: Stanford Uni-\ersity Press, 1991.
20. Romaine S. Communicating Gender / Suz-aine Romaine. - Lawrence Erlbaum Associates I ublishers: Mahwah, New Jersey, London, 1999.
