CC BY
77
DOI 10.24411/9999-001А-2018-10059 УДК: 902/904
А.П. Бородовский1
Институт археологии и этнографии СО РАН (Новосибирск) Новосибирский государственный педагогический университет (Новосибирск)
Е.Л. Бородовская
Новосибирский государственный педагогический университет (Новосибирск)
1а!1аюе^ег2011@дтаП.гат
Проблемы макетирования русских острогов из окрестностей города Новосибирска
Исследование выполнено в рамках проекта по гранту РФФИ № 18-09-00150
Аннотация
Достоверное натурное восстановление сибирских острогов и создание их адекватных макетов — достаточно непростая задача. Бытующее мнение, противопоставляющее различные виды исторических источников — письменные и археологические, — методически и фактически не верно. Не меньшее значение имеет тщательный отбор и проверка источников как основы для макетирования. Подчеркнем, что и письменные источники в этом вопросе далеко не безупречны и неоднозначны. Археологи слишком часто сталкиваются с несоответствиями и противоречиями данных раскопок и письменных свидетельств. Именно в процессе тщательной проверки и отбора фактов из этих источников и могут появиться наиболее адекватные реконструкции, следствием которых могут стать достоверные макеты острогов. При этом остроги, существовавшие в окрестностях современного г. Новосибирска (Умревинский, Чаусский и Бердский), имеют различные «стартовые» возможности своей источниковой базы для своего макетирования. В частности, чертеж сохранился только для Чаусского острога, тогда как для Умревинского и Бердского острогов имеются только разновременные и противоречивые описания. Однако, учитывая количество строительных периодов и характер функционирования Умревинского острога, выявленных в ходе многолетних археологических исследований, возможно создание серии макетов. Таким образом, для целого ряда острогов, располагавшихся в окрестностях г. Новосибирска, существуют не только различные, но и типичные условия и проблемы, которые возникают при их макетировании.
Ключевые слова: русские остроги Сибири, Верхнее Приобье, Умревинский острог, Чаусский острог, макетирование
A.P. Borodovskiyl Institute of Archeology and Ethnography (Siberian Branch of Russian Academy of Sciences, Novosibirsk) Novosibirsk State Pedagogical University (Novosibirsk)
E.L. Borodovskaya Novosibirsk State Pedagogical University (Novosibirsk) 1altaicenter2011@gmail.com
Modeling Issues Related to the Russian Ostrogs near Novosibirsk
Abstract
Authentic prototype reproduction of the Siberian Ostrogs and creation of their proper models is quite a difficult task. The wide-spread opinion implying opposition of different types of historic written and archeological sources is incorrect from the methodical and practical points of view. Another important point is careful selection and verification of sources serving as a basis for modeling. It is noteworthy that written sources are not also perfect and unambiguous in this respect. Archeologists face inconsistencies and contradictions of excavation data and written evidence too often. It is in the course of careful verification and selection of facts from these sources that one can create the most adequate reconstruction units and subsequent authentic models of the Ostrogs. Besides, those Ostrogs located near the city of Novosibirsk (Umrevinsky, Chaussky, and Berdsky) are characterized by different "start capacities" of their source base for modeling. In particular, only the drawing of the Chaussky Ostrog has been preserved until now while there are only asynchronical and controversial descriptions of the Umrevinsky and Berdsky Ostrogs. However, taken into account the number of construction periods and the nature of the Umrevinsky Ostrog, revealed during years of archaeological research, it is possible to create a series of mock-ups. Therefore, a number of the Ostrogs located near the city of Novosibirsk are characterized not only by different but also by typical conditions and problems occurring during their modeling.
Key words: Russian Siberian ostrogs, Upper Ob River, Umrevinskiy Ostrog, Chausky Ostrog, prototyping
Процесс возведения русских острогов начала XVIII столетия на севере Верхнего Приобья вполне заслуженно может рассматриваться как локальное проявление антропологии движения в Северной Евразии в эпоху раннего Нового времени. В широком историческом контексте факты строительства Умре-винского (1703 г.), Чаусского (1713 г.) и Бердского (1716 г.) острогов органически включены в глобальный процесс освоения обширных пространств Сибири и Дальнего Востока, предпосылки для которого были заложены еще в ХУ1—ХУП столетиях. В частности, возведение Томского острога (1604 г.), а затем, спустя восемьдесят лет, Уртамского острога (1684 г.) на различных берегах р. Оби с явным направлением вектора освоения на юг («полуденную сторону») практически определило на всю первую половину XVIII в. антропологию движения русской многонациональной культуры на Верхней Оби, вплоть до ее непосредственного соприкосновения с центрально-азиатской культурной традицией [Головнев, 2009].
Анализируя особенности пространственного расположения упомянутых выше острогов, можно сделать вывод, что они возводились по так называемой шахматной схеме (ил. 1). Она заключалась в следующем: более ранние остроги на севере (выше по течению) сооружались на одном берегу, а более поздние возводились южнее (ниже по течению) уже на противоположном побережье р. Оби. Такой порядок не менялся с конца XVII по начало XVIII столетия, вплоть до полного исчезновения традиции строительства русских острогов в Сибири. Следует подчеркнуть, что европейская фортификационная техника в этом обширном регионе окончательно утверждается не ранее конца первой четверти XVIII в., создавая предпосылки для формирования уже нескольких поясов Сибирских оборонительных линий (Иртышской — 1745—1752 гг., Тобольско-Ишимской — 1752—1755 гг., Колывано-Кузнецкой — 1747— 1768 гг.).
Не менее важно, что у русских острогов и форпостов в Сибири отчетливо проявляются существенные пространственные отличия в их размещении. Остроги, связанные с древнерусской оборонительной традицией, сформировавшейся в Восточной Европе еще в эпоху Средневековья, как правило, распространялись с севера на юг, от верхнего течения реки к нижнему. Форпосты как четкий признак проникновения в Сибирь принципов европейской фортификации сооружались по линиям с северо-запада на юго-восток с пересечением целого ряда водных преград.
С хронологической точки зрения можно отметить существенное увеличение темпов и динамики движения в контексте возведения русских острогов на севере Верхнего Приобья в XVII и начале XVIII столетий. Если в первый период (XVII в.) Томский и Уртамский остроги возводились со значительными временными промежутками (до 80 лет), то во второй период (XVIII в.) объекты фортификации возводились с небольшими промежутками времени (1703— 1713 гг. — Умревинский, Чаусский остроги) или синхронно (Бердский, Крутишинский, Белоярский — 1716—1717 гг.). Такие тенденции в строительстве, кроме связей с усложнением военно-политической ситуации на юге Западной Сибири и возрастанием мощи Российского государства, и существенным из-
менением сибирской транспортной «инфраструктуры», еще были объективно связаны с феноменом «ускорения времени», отчетливо проявившегося с самого начала новой эпохи [Ясперс, 1991].
Сооружение русских острогов в Сибири, по данным письменных источников, относящихся к раннему Новому времени (XVII — начало XVIII в.), представляло собой сложившийся алгоритм, частью которого являлось не только описание и чертеж объекта, но и в некоторых исключительных случаях (Албазинский острог) сооружение их макетов [Артемьев, 1999; Трухин, 2016]. Не сохранившаяся во многих случаях документация и ее возможное натурное воспроизведение (макет) не только является проблемой полноты корпуса источников, но и мотивацией, а также критерием для создания их современных прототипов «в миниатюре».
В архитектурно-планировочном отношении сибирские остроги представляли собой различные варианты четырехугольников [Баландин, 1974], вытянутых вдоль берега реки, как правило, с севера на юг. Для организации обороны и наиболее рационального раздела земли внутри острога прямоугольная форма была удобна. При этом очертания острогов учитывали рельеф местности. Оборонительные линии на отдельных участках острогов могли искривляться, приспосабливаться к ландшафту [Градостроительство..., 1994, с. 30—35; Черная, 2002, с. 151]. Поэтому не случайно, что в плане Ум-ревинский острог, по материалам топографической съемки 2002 г., не отличается правильностью геометрической формы (ил. 2). При этом следует подчеркнуть, что современные визуальные рельефные очертания «руин» Умревинского острога более всего соответствуют границам более позднего кладбища, расположившегося на его площади после окончания функционирования его как фортификационного объекта. Тем не менее такую не совсем «геометрическую особенность» оборонительных сооружений в полной мере подтвердили и продолжающиеся археологические раскопки Умревинского острога. Благодаря этим многолетним и систематическим исследованиям удалось не только выявить острожный ров XVIII столетия, но и установить, что линия южной тыновой канавки имеет далеко не идеально прямые очертания, а существенно отклоняется от своей оси. Наиболее явно такая особенность представлена для тыновой стены после проема южного въезда в западном направлении, вглубь обской террасы.
Не менее важным фактором для острогов являлось то обстоятельство, что их недолговечные деревянные оборонительные сооружения со временем нуждались в систематических ремонтных работах. Каждые 5—10 лет проводили поддерживающий ремонт тесовых покрытий. Мелкие текущие ремонты острогов выполняли в среднем через 29 лет [Варфоломеев, Шаповалова, 1991]. В этой связи очень показательно замечание Д.Г. Мессершмидта, высказанное в своем путевом описании (1722 г.), сделанном спустя 19 лет после основания Умревинского острога, что он был к тому времени частично разрушен [Messerschmidt, 1962, с. 78—79]. По прошествии еще 16 лет плачевное состояние деревянных оборонительных укреплений Умревинского острога было вновь отмечено в путевом дневнике за 1741 г.
академика И.Г. Гмелина. В этом письменном источнике указано, что «в 1738 году он (Умревинский острог — А.Б., Е.Б.) уже так развалился, что по приказу томской канцелярии от 20 июля того же года его следует почти весь заново построить» (перевод С.В. Горохова) [Gmelin, 1752, с. 78].
Поэтому очевидно, что уже в первой трети XVIII в. был необходим, а в дальнейшем и производился какой-то ремонт этих острожных укреплений. В первой четверти XVIII столетия, по данным письменных источников (реестр 1743 г.), ремонт деревянных оборонительных сооружений производился и в Ча-усском остроге [Молодин, Бородовский, Троицкая, 1996, с. 159].
Другой проблемный вопрос заключается в том, какое количество башен было у Умревинского острога как в различные временные и строительные периоды, так и в определенный момент его существования. Подчеркнем, что данные очевидцев (И.Г. Гмелин) и описаний, основанных на заочных данных (включая данные анкет), представленных академиком Г.Ф. Миллером для первой четверти XVIII столетия для Умревинского острога, явно не совпадают. В частности, И.Г. Гмелин в своем путевом описании за 4 июня 1741 г. вообще не упоминает о наличии и количестве деревянных рубленных башен в этом остроге. В его дневнике в отношении Умревинского острога приведена только следующая характеристика: «он имеет обыкновенные укрепления вокруг себя — надолбы и рогатки» (перевод С.В. Горохова) [Gmelin, 1752, с. 77].
В связи с этим актуален вопрос: сколько башен, по письменным источникам, было у Умревинского острога в 30—40-е гг. XVIII столетия? Можно привести несколько различных ответов. Один из них дает Г.Ф. Миллер в своем «заочном» описании Умревинского острога за 1734 г. [Элерт, 1988]. Тогда острог якобы «состоял из четырехугольного палисада (тына) с двумя башнями». Именно на основании этой характеристики в конце 80-х гг. ХХ в. была выполнена одна из первых графических реконструкций Умревинского острога, опубликованная в книге Д.Я. Резуна и Р.С. Васильевского «Летопись сибирских городов» [1989]. Однако в анкете, составленной в Чауском остроге 10 июня 1741 г. и привезенной И.Г. Гмелиным Г.Ф. Миллеру в г. Томск, указывалось, что башня была одна.
Не менее интригующей была история археологических поисков башен на Умревинском остроге. В частности, во время съемки территории острога в начале 1990-х гг. С.В. Колонцовым за основание еще одной угловой башни была принята западина овальных очертаний, находящаяся во внутреннем, северо-восточном углу земляных укреплений (ров, вал). Рекогносцировочные исследования А.В. Шаповалова в 2000 г. на этом участке не подтвердили это предположение [Бородовский, Горохов, 2009]. Это, по мнению авторов настоящей публикации, произошло вполне закономерно, поскольку, исходя из конструктивных особенностей деревянных рубленных острожных башен, они вряд ли могли иметь под своим основанием углубление. Если уж башни и имели какие-то рельефные признаки, то это должны быть возвышения или всхолмления. Такая особенность была прослежена при исследовании Алазейского
острога [Алексеев, 1996, с. 20, рис. 4]. На второй графической реконструкции Умревинского острога, выполненной А.В. Шаповаловым и Б.А. Осиповым, не менее непонятной была и ситуация с северо-западной угловой башней. Дело в том, что в полевом отчете А.В. Шаповалова 2000 г. на этом участке фактически не было зафиксировало остатков угловой башни. Был выявлен только ряд полубревен, углубленных в канавку и примыкающих под прямым углом к ты-новой стене. А.В. Шаповалов интерпретировал этот конструктивный элемент не как часть башни, а как укрепление внешнего угла тына. Тем не менее, судя по сходным особенностям канавок со свайно-столб-чатым фундамента противоположной, юго-западной угловой набережной башни Умревинского острога, выявленным в ходе раскопок 2002 г. А.П. Бородов-ским, этот конструктивный элемент вполне мог быть сохранившимся фрагментом основания северо-западной башни [Бородовский, Горохов, 2009]. К сожалению, в дальнейшем указанные выше неточности, допущенные при реконструкции, были воспроизведены в 3D-модели Умревинского острога (ил. 3). Они повлияли на некорректность воспроизведения не только общей планиграфии Умревинского острога, но и пропорций его оборонительных сооружений — башен (ил. 4), а также конструкции помостов у тына.
К настоящему времени у Умревинского острога, по результатам археологических исследований, достоверно прослежено существование фундамента только одной башни (юго-западной) и еще, фрагментарно, — северо-западной угловой башни (ил. 2). Если еще одна (юго-восточная) башня и была сооружена на остроге, то это нуждается в своем археологическом выявлении. Следует еще отметить, что на более поздней виртуальной реконструкции Умревинского острога были также воспроизведены все неточности, отмеченные для графической реконструкции А.В. Шаповалова и Б.А. Осипова. В дополнение к ранее подмеченным неточностям следует обратить внимание на несоответствие пропорций и высотности башен острога в сравнении с выявленными археологически их конструктивными особенностями, а также совершенно другой формы острожного помоста. Эта форма явно безосновательно заимствована из Саянского острога, тогда как для Умревинского острога, судя по археологическим исследованиям южного и западного тына, форма была не «угловой», а «прямой», расположенной параллельно линии тыновых стен.
Необходимо подчеркнуть, что, по данным археологических раскопок, для Умревинского острога уже можно проследить несколько строительных периодов (ил. 2). Первый из них относится к самому началу XVIII столетия, когда были возведены под-квадратные тыновые укрепления, окруженные рвом и невысоким бруствером (шириной до 1 м). Затем, в конце первой трети XVIII в., на углах (юго-западном и северо-западном) вдоль реки возводятся башни. К середине XVIII столетия оборонительные укрепления постепенно приходят в негодность, а на территории острога на рубеже XVШ—XIX вв. начинает формироваться некрополь. К концу XIX столетия наиболее поздний край погребального комплекса занимает северо-западную часть острога. На этом участке более глубокий ров и высокий кладбищен-
ский вал перекрывает тыновины, а поздний ров срезает значительную часть свайно-столбчатого фундамента северо-западной угловой башни Умре-винского острога.
Судя по хронологии захоронений Умревинского некрополя, основывающейся на особенностях нательных крестов и внутримогильных деревянных конструкций — колод, гробов, наиболее ранней частью некрополя является юго-западный край внутренней площадки острога. Здесь стали формироваться целые комплексы ярусных захоронений, довольно часто перерезающих западный тын. Аналогичная ситуация была прослежена во время археологических исследований Красноярского острога [Тарасов, 2003]. Все эти факты явно свидетельствует о том, что в конце XVIII столетия западный тын в качестве единого оборонительного сооружения уже не существовал. Значительная часть тыновин вообще не сохранилась в тыновой канавке, а была, очевидно, удалена при сооружении некрополя.
Планиграфические особенности некрополя на Умревинском остроге позволяют реконструировать последовательность его формирования. Кладбище складывалось на территории укреплений острога по прошествии 30—50 лет после его запустения, что подтверждается стратиграфически на примере исследованных фортификационных сооружений юго-западной части острога, датированных в пределах первой трети — середины XVIII в. В частности, некоторые погребения перерезают в юго-западной части острога ранее существовавшее тыновое укрепление, перекрывают вход в юго-западную башню, а также приказную избу в центре, тогда как на южном краю острожных укреплений часть могил непосредственно была размещена в тыновой канавке даже без удаления не мешавших сооружению могилы тыновин. Кроме того, на всей изученной территории горизонт, с которого выкапывались могильные ямы, перекрывает культурный слой XVIII в., что четко прослеживается по стратиграфии. Вероятно, в качестве кладбищенских участков в XIX в. были использованы ров и вал острога. С юга, востока и севера ров был подновлен, и новый выкид из него перекрыл на северозападном участке остатки тыновин.
В связи с этим особой проблемой является локализация некрополя, действовавшего во время функционирования Умревинского острога на протяжении XVIII в., с начала основания этого оборонительного и административного пункта Верхнего Приобья. При этом следует упомянуть варианты расположения кладбищ в некоторых сибирских острогах и форпостах. Для ряда этих оборонительных пунктов характерно размещение некрополя внутри в южном, западном или юго-западном секторах. Например, в Илимском остроге некрополь складывался на западном участке внутри его укреплений, в Красноярском остроге — на юго-западном углу укрепленного посада, в Зашиверском остроге — за пределами острога, вдоль южной его стороны, рядом со стеной церкви. Тем не менее во всех случаях необходимо учитывать конкретные причины возникновения некрополей в этих острогах. В частности, на Албазинском остроге расположение в центральной части острога явно связано с ожесточенным военным противостоянием во время его осады и последующим оставлением в
течение короткого промежутка времени. Другая ситуация характерна для Илимского и Красноярского острогов. В мирное время кладбища формируются в течение длительного периода вдоль западной стороны тыновых стен — в Илимском остроге и юго-западной — в Красноярском остроге. На Красноярском остроге, так же и как на Умревинском, зафиксированы и случаи перерезания погребениями оборонительных сооружений, что является свидетельством продолжения функционирования кладбища на старом месте после прекращения использования оборонительных сооружений. Погребения на южной стороне Зашиверского острога около южной стены церкви, судя по обнаруженной «во втором нижнем венце восточной стены трапезной» монете 1746 г. [Окладников, Гоголев и др., 1977], были совершены в период, когда церковь действовала уже на протяжении почти полувекового отрезка времени, и острог все еще функционировал. Скорее всего, на Умревинском остроге кладбище первоначально располагалось за его пределами. Это соответствует варианту расположения некрополя, связанного с острогом, прослеженному по материалам Зашивер-ского острога (Якутия), а также Верх-Алейского форпоста (Верхнее Приобье).
Таким образом, достоверное натурное восстановление даже достаточно документированного по письменным и археологическим источникам Умре-винского острога и создание его адекватного макета — достаточно непростая задача. К сожалению, слишком часто при решении такой проблемы в спешке создаются далекие от истины реконструкции, которые затем «красуются» в музейных экспозициях (ил. 5). Прежде всего здесь следует придерживаться не фантазий, а фактов. Не меньшее значение имеет их тщательный отбор и проверка. Подчеркнем, что и письменные источники в этом вопросе далеко не безупречны и неоднозначны. Археологи слишком часто сталкиваются с несоответствиями и противоречиями данных раскопок и письменных свидетельств. В частности, для Томского кремля очевидно разночтение в количестве башен в различных описаниях XVII в. [Черная, 2002, с. 83]. В отношении Умревинского острога это справедливо вдвойне, поскольку достоверных письменных источников по этому памятнику фактически не сохранилось, а известные описания не только скудны, но и противоречивы, чтобы получить более или менее полное впечатление об этом оборонительном сооружении даже для определенного временного периода.
Кроме того, надо отчетливо представлять, что острог как деревянное оборонительное сооружение с момента своего возведения до запустения многократно перестраивался, переносился или разрушался. Все эти факторы отчетливо обозначают другой вопрос — как выглядели сооружения острога в конкретный исторический и строительный период его существования. Достаточно достоверным способом реконструкции острогов является детальное прослеживание расположения отдельных плах, бревен, досок, что в ходе археологических исследований деревянных оборонительных сооружений острога крайне важно для их дальнейших реконструкций [Молодин, 1980, с. 137]. Категоричное мнение В.Н. Курилова, где противопоставляются различные виды исто-
рических источников, о том, что реконструкции, основанные на археологических или графических материалах, гипотетичны, а памятники письменности дают довольно обширную, и главное, достоверную информацию [Курилов, 1989, с. 87] по истории первого этапа сибирской деревянной архитектуры, методически и фактически неверно [Черная, 2002, с. 131].
В такой ситуации очевиден один выход — различные виды источников (письменные, археологические) должны дополнять друг друга. Именно в процессе тщательной проверки и отбора фактов из этих источников и могут появиться наиболее адекватные реконструкции.
Учитывая количество строительных периодов и характер функционирования Умревинского острога, возможно создание трех макетов или последовательных 3D-моделей. Первый макет (модель) будет отражать начальный период строительства острога (начало XVIII в.), когда он представлял подквадрат-ное оборонительное сооружение из тыновин. Второй макет уже будет отражать время функционирования Умревинского острога как оборонительного, административного и культового центра севера Верхнего Приобья (первая половина XVIII столетия), когда появляются башни, приказная изба и церковь Трех Святителей). Третий заключительный макет уже будет соответствовать периоду потери значения Умревинского острога, обветшанию его деревянных оборонительных сооружений, превращению его основной площади в Умревинский погост (конец XVIII—XIX, ХХ вв.).
Таким образом, для целого ряда острогов (Умре-винского, Чаусского и Бердского), располагавшихся в окрестностях современного Новосибирска, существуют не только различные, но и типичные условия и проблемы, которые возникают при их макетировании (моделировании), характерные для большинства русских острогов в Сибири и на Дальнем Востоке.
Список литературы
1. Алексеев А.Н. Первые русские поселения XVII— XVIII вв. на северо-востоке Якутии. — Новосибирск: Изд-во Ин-та археологии и этнографии СО РАН, 1996. — 152 с.
2. Артемьев А.Р. Города и остроги Забайкалья и Приамурья во второй половине XVII—XVIII вв. — Владивосток: [б. и.], 1999. — 336 с.
3. Баландин С.Н. Оборонная архитектура Сибири в XVII в. // Города Сибири (экономика, управление и культура городов Сибири в досоветский период). — Новосибирск: Изд-во «Наука», Сиб. отд-ние, 1974. — С. 7—37.
4. Бородовский А.П., Бородовская Е.Л. Русские остроги XVIII века на территории Новосибирской области. — Новосибирск: Науч.-произв. центр по сохранению ист.-культур. наследия, 2003. — 42 с.
5. Бородовский А.П., Горохов С.В. Умревинский острог (археологические исследования 2002—2009 гг.). — Новосибирск: Изд-во Ин-та археологии и этнографии СО РАН, 2009. — 242 с.
6. Варфоломеев Ю.А., Шаповалова Л.Г. Обеспечение долговечности памятников деревянного зодчества при эксплуатации // Проблемы исследования, реставрации и использования архитектурного наследия Российского севера. — Петрозаводск: [б. и.], 1991. — С. 150—155.
7. Головнёв А.В. Антропология движения (древности Северной Евразии). — Екатеринбург: Урал. отд-ние РАН; Волот, 2009. — 496 с.
8. Градостроительство Московского государства XVI—XVII вв. — М.: Стройиздат, 1994. — 317 с.
9. Курилов В.Н. Из истории шатрового зодчества в Сибири XVII в. // Памятники быта и хозяйственного освоения Сибири. — Новосибирск: Наука, 1989. — С. 87—94.
10. Молодин В.И. Археологическая разведка по реке Казым // Историко-архитектурный музей под открытым небом. — Новосибирск: Наука, 1980. — С. 127—140.
11. Молодин В.И., Бородовский А.П., Троицкая Т.Н. Археологические памятники Колыванского района Новосибирской области. — Новосибирск: Наука, Сиб. изд. фирма РАН, 1996. — 192 с.
12. Окладников А.П., Гоголев З.В., Ащепков Е.А. Древний Зашиверск: Древнерусский заполярный город. — М.: Наука, 1977. — 211 с.
13. Резун Д.Я., Васильевский Р.С. Летопись сибирских городов. — Новосибирск: Новосиб. кн. изд-во, 1989. — 304 с.
14. Тарасов А.Ю. История изучения Красноярского острога // Древности Приенисейской Сибири.— Красноярск: ред.-изд. отд. Краснояр. гос. пед ун-та, 2003.
— Вып. 2. — С. 78—81.
15. Трухин В.И. Албазинский острог на картах С.У. Ремезова // Дальний Восток на перекрестке культур.
— Хабаровск: Изд-во Дальневост. гос. ун-та путей сообщ., 2016. — С. 114—119.
16. Черная М.П. Томский кремль середины XVII— XVIII в.: Проблемы реконструкции и исторической интерпретации. — Томск: Изд-во Том. ун-та, 2002.
— 187 с.
17. Элерт А.Х. Историко-географическое описание Томского уезда Г.Ф. Миллера (1734 г.) // Источники по истории Сибири досоветского периода. — Новосибирск: Наука, 1988. — С. 59—101.
18. Ясперс К. Смысл и назначение истории. — М.: Политиздат, 1991. — 527 с.
19. Gmelin J.G. Reise durch Sibirien, von dem Jahr 1740 bis 1743. — Göttingen: verlegts Abram Vandenhoecks seel. Wittwe, 1752. — 700 с.
20. Messerschmidt D.G. Forschungsreise durch Sibirien 1720—1727. T. 1: Tagebuchaufzeichnungen, 1721— 1722. — Berlin: Akademie-Verlag, 1962. — 380 с.
Ил. 1. Картография расположения острогов XVIII столетия в окрестностях г. Новосибирска. Схема авторов
Ил. 2 Строительные периоды Умревинского острога по данным археологических исследований 2002—2016 гг. (А.П.
Бородовский, С.В. Горохов): 1 — общая планиграфия острога; 2 — ров; 3 — ров и угол тына первого строительного периода острога; 4 — ров и угловая башня второго строительного периода острога; 5 — захоронения на месте угловой юго-западной набережной башни; 6 — западный тын как фортификационное сооружение; 7 — остатки западного тына как край Умревинского некрополя; 8, 10 — тыновины первого строительного периода острога;
9, 11 — тыновины второго строительного периода острога; 12 — приказная изба в центральной части острога; 13 — руины приказной избы после пожара и сооружения некрополя внутри острога; А — ров; Б — тын; В — угловая юго-западная башня; В1 — закладное погребение под башней; Г — сруб приказной избы; Д — опечек; Е — погребения
Ил. 3. 3D-модель Умревинского острога (производство SofLab-NSK): 1 — северо-западный край острога;
2 — юго-западный край острога
Ил. 4. Несоответствие пропорций башен Умревинского острога на его 3D-модели (производство SofLab-NSK) (1) и натурной реконструкции (2003 г., снимок А.П. Бородовского), выполненной на основании археологических исследований (2002 г.) (2)
Ил. 5. Макет Чаусского острога (Колыванский краеведческий музей). 1 — общий вид острога; 2 — внутренняя планиграфия острога
