CC BY
44
ЛИЧНОСТЬ И ОБЩЕСТВО
УДК 316.6(470)
Д. В. Сочивко
Проблема научности в подходах к изучению опасных социально-психологических явлений в современной России
В статье критически рассматриваются некоторые походы к исследованию терроризма, представлены обобщенные результаты эмпирических исследований осужденных, вовлеченных в террористическую деятельность.
In the article some hikes to research of terrorism are critically examined, the generalized results of empiric researches are presented of convicts, engaged in terrorist activity.
Ключевые слова: терроризм, террористическая деятельность, религиозность, межкультурный диалог, психодинамика, психологические защиты.
Key words: terrorism, terrorist activity, religiousness, crosscultural dialog, psychodynamics, psychological defense.
Казалось бы, уже сформулировано достаточное количество хороших принципов научности исследования тех или иных гуманитарных явлений в современном обществе, требующих в том числе и совместных усилий многих наук: философии, социологии, психологии, педагогики, юриспруденции, религиоведения, др. И нельзя сказать, что эти принципы не применяются, или их мало. Мало может быть исследований в той или иной области, например, в области исследования психологии лиц, вовлеченных в террористическую деятельность, или в деятельность молодежных субкультур, или, напротив, в религиозную деятельность, одобряемую обществом. Тревогу вызывает, однако, то, что рождается специфическая социальная реакция на такую научную деятельность, а именно резко возрастает количество различного рода околонаучных, якобы основанных на богатом опыте авторов в других областях «знаний» (определений, понятий, тезисов, подходов - все в кавычках), которые выливаются на неискушенного, в том числе и ученого читателя, причем тем в большем объеме, чем острее является социальная проблема. Поток ничем не подтвержденных выводов, предположений, безапелляционных заявлений образует некоторый фон для постановки
научной проблемы, с которым, к сожалению, уже не может не считаться ученый, всерьез приступающий к изучению данной тематики.
Так в докладе А.П. Назаретяна на международной конференции «Будущее науки и образования в контексте глобализационных процессов» (Дубна, 17 апреля 2010 года, [см.: URL:
http://evolbiol.ru/nazaretyan2010.htm], читаем: изучать проблему терроризма вообще и «шахидизма» в частности безотносительно к религиозному сознанию, значит, заведомо закрыть себе путь к серьёзному пониманию предмета». Из контекста непонятно, чем собственно обоснован столь безапелляционный и угрожающий вывод. Ниже мы приведем результаты наших исследований, которые показывают, что среди лиц, осужденных за террористическую деятельность, менее 10 процентов считают себя активно религиозными, еще 80 % можно с натяжкой назвать пассивно верующими. Даже скудные материалы допросов выживших шахидок свидетельствуют не о религиозных, а о насильственных мотивах совершения преступления, т. е. их просто заставили под страхом не только смерти, но смерти под пытками и позора в семье надеть пояс. А.П. Назаретян же приводит в доказательство своих утверждений... эксперименты И.П. Павлова с собаками, где условным сигналом на подачу пищи был болезненный для собаки удар током. Какая связь между собакой и террористом не обсуждается. Более того, о том, что сам Павлов категорически запретил сотрудникам своей лаборатории (даже под угрозой штрафа) делать такие сравнения, не вспоминается. Тем более о том, что Иван Петрович был глубоко верующим человеком и никогда не скрывал своей веры. Вывод же автора уже исполнен прямой угрозы, конечно, не менее чем планетарного масштаба: «По закону техно-гуманитарного баланса, внутренняя устойчивость социальной системы снижается с ростом её зависимости от индивидуальных действий, если культура не успеет совершенствовать механизмы внешнего и внутреннего контроля соразмерно ускоряющемуся развитию технологий. От этого, решающим образом зависит перспектива сохранения планетарной цивилизации.
В этих условиях "религиозно-идеологический ренессанс", возврат к давно изжитым мировоззрениям является смертельной угрозой для современного мира, и многоконфессиональная Россия рискует пасть одной из его первых жертв, если учёные, художники и педагоги не смогут эффективно противостоять засилью идеологов и клерикалов.». Именно ученый И.П. Павлов, на эксперименты которого ссылается автор, и противостоял в свое время засилью, только не клерикалов, а именно террора. Он писал: «...мы жили и живем под неослабевающим режимом террора <выделено нами - Д.С.> и
насилия. Тем, кто злобно приговаривает к смерти массы себе подобных и с удовольствием приводит это в исполнение, как и тем насильственно приучаемым участвовать в этом, едва ли возможно остаться существами, чувствующими и думающими человечно. И с другой стороны, тем, которые превращены в забитых животных, едва ли возможно сделаться существами с чувством собственного человеческого достоинства. Когда я встречаюсь с новыми случаями из отрицательной полосы нашей жизни (а их легион), я терзаюсь ядовитым укором, что оставался и остаюсь среди нее. Не один же я так чувствую и думаю. Пощадите же родину и нас» [цит. по: Советская культура. 1989. 14 янв.].
Из истории мы знаем, что новые формы терроризма зарождались, в том числе, если не в первую очередь, именно в безбожных интеллигентских (а затем и властных) кругах революционной России. Попытка ряда авторов списать террористическую угрозу на излишнюю религиозность народа абсолютно ничем не подтверждается, если, конечно, иметь в виду научные факты, опирающиеся на какие-то проверенные цифры. Более того, требования террористов, включая и глобальные - об устройстве будущего мира, обычно не оформлены в какую-то культурную оболочку и не имеют под собой каких-то реальных культурных оснований. Напротив, они изобилуют нелогичностью, отрицанием культурных корней, традиций своего народа, истинной религиозности. В среде высших (в смысле неуловимых) своих представителей идея террористического захвата власти предстает в какой-то маниакальной форме, абсолютно не опирающейся ни на какую реальность, а уж тем более религиозность.
Если обратиться к истории, то именно с этого начинался и революционный террор в России в среде различного рода отщепенцев тех, кто предал традиционные ценности русской православной культуры, что и исследовал Ф.М. Достоевский в своем романе «Бесы». Характерно, что эта важная особенность современного терроризма, отличающего его от терроризма предыдущих исторических этапов, родилась именно в России. В отличие, например, от французской революции, в России террор стал использоваться не после революции для удержания власти, а до - для захвата власти. Первое слияние терроризма и вообще криминала с властью произошло именно в России, и было официально закреплено на съезде РСДРП с участием Сталина, Ленина, а также голосовавших против «интеллигентов» типа Плеханова. Тогда было принято решение о грабежах банков и других государственных учреждений с целью добывания денег для партии и дальнейшего захвата власти. Но кто тогда до самого последнего момента всерьез воспринимал большевиков как претен-
дентов на партию власти? Знаменитое «есть такая партия» вызывало смех, однако.
Другим уходом от решения проблемы терроризма является придание ему, если не религиозного, то хотя бы культурного статуса, т. е. оформление каких-то идей в виде чуть ли не идеологии, руководящей массами людей, так или иначе оказавшихся на обочине социального развития.
Хорошим примером может быть публикация в «Литературной газете» статьи Александра Мелихова «Чего хочет террорист?» Сама собой напрашивается мысль, что знание ответа позволит организовать грамотное противодействие росту террора в мире или даже остановить его. Однако автор статьи делает другой вывод, а именно об экзистенциальной необходимости возникновения терроризма на современном этапе развития общества, а, следовательно, и о невозможности эффективной борьбы с ним (а, может, это просто нежелание борьбы с ним. Зачем? Проще, как было показано выше, бороться с «засильем идеологов и клерикалов». Это, по крайней мере, безопасно). Более того, именно «откровенный диалог культур», согласно автору, «равно как и слишком тесное их сближение почти всегда ведут к конфликту, в котором проигрывающая сторона рано или поздно берется за оружие» (ЛГ № 30, 25-31 июля 2007 г.). Примеров таких диалогов автор не приводит, поэтому возникает естественное желание уточнить, что значит «почти всегда», а когда, все-таки, не ведут, и есть ли надежда обойтись без оружия в «диалоге культур».
Чрезвычайно интересным, хотя опять же ничем не подкрепленным является указание автором на психологический «двигатель» террористической деятельности: «Страх ничтожности - вот сокрытый двигатель современного терроризма». И далее выделенным шрифтом: «Современный террорист борется не за почетное место в том или ином социуме, но за почетное место в мироздании. Точнее, за воображаемую картину мира, в которой он не ощущал бы своей мизерности и мимолетности». Непонятно только, почему же в реальном (невоображаемом) мире он прямо-таки обязан ощущать свою мизерность. А может быть, это обычная гордыня новых Раскольниковых: кто я? - тварь дрожащая, или право имею? Так от этого лечит как раз религиозность и вера. Как можно бороться за картину мира, в которой чего-то нет, пусть даже из страха ничтожности. Сразу возникает вопрос, а что есть? Я буду бороться за мир, в котором для меня нет угрозы, но кем я буду (себя ощущать) в этом мире? Без сознательного (а чаще подсознательного, как мы постараемся показать в этой статье) ответа на этот во-
прос сам «страх ничтожности» не побудит человека к деятельности, тем более такой сложной, как террористическая. Вот эти вопросы и хотелось бы обсудить подробнее и не только теоретически, но опираясь в первую очередь на фактический материал психологических исследований личности террориста.
Первое, на что следует обратить внимание, это то, насколько угроза терроризма непосредственно связана с диалогом культур, национальным самоопределением, решением религиозных вопросов, их успешностью или неуспешностью. Лежит ли вообще проблема терроризма в этой плоскости. Когда большевиками было принято решение о грабежах банков и других государственных учреждений с целью добывания денег для партии и дальнейшего захвата власти, интересно, о каком межкультурном диалоге тогда шла речь? От этого всемирное значение Великой октябрьской революции только возросло, правда, с отрицательным знаком. Ищущие власть партии сменили социалистические ценности на феодальные, и религиозный воинствующий атеизм на другие воинствующие религиозные убеждения, но жертвам 11 сентября или Норд-Оста от этого легче не стало. Кстати, об 11 сентября. Разве не американцы готовили тех самых террористов будущей Алькаиды для дальнейшей борьбы за демократию на Ближнем Востоке? Во всяком случае, об этом много говорят и пишут. Можно только добавить, что и Басаев (а возможно и многие басаевы) в свое время разрабатывался как агент отечественных спецслужб (о чем открыто говорилось на конференциях по проблемам терроризма, заслуживающими доверия специалистами). Во всяком случае, с этой точки зрения понятна будет передача, которую можно было видеть лет восемь назад на ТВ, где боевой офицер из краповых беретов утверждал, что точно знает местоположение Басаева и может обеспечить его захват, но. такой задачи ему никто не ставил, а самодеятельность в армии не приветствуется.
Пожалуй, требования власти (причем сразу для половины мира - можно посмотреть известные карты будущих «исламских» государств, публикуемые террористами) - это единственные более или менее понятные с культурной точки зрения требования современных террористов. Тогда образ этакого обиженного в своих культурных устремлениях («проигравшего» культурный диалог) представителя «проигравшей» культуры обретает гораздо более понятные и зримые черты. Эти люди искали власти все равно где и все равно какой, лишь бы «великой», но обманулись в своих ожиданиях. И тогда эта экзистенциальная мечта, эта борьба за «почетное место в мироздании» есть, действительно, всего лишь банальная гордыня
взбесившегося фаната, которая чужда, по крайней мере, христианской культуре, проповедующей смирение как основную ценность.
От терроризма открещивается любая фундаментальная религия, в том числе и ислам. Любое террористическое движение, на наш взгляд, отличает скорее размытость культурных ориентаций, отказ от межкультурного диалога. Причем этот отказ не есть следствие поражения в «откровенном диалоге культур», скорее его особенность в том, что он изначален. И разве не повторяют путь большевиков некоторые из авторитетных лидеров чеченских боевиков, утверждая, что не стыдно грабить, брать в заложники, - стыдно не иметь много денег. Можно ли этот посыл рассматривать в рамках культурного или религиозного диалога? С этой точки зрения терроризм носит скорее субкультурный (точнее криминальносубкультурный) характер, т. е. с точки зрения социальной культуры безадресно протестный. И в этом, на наш взгляд, его главная опасность. Но это касается лидеров терроризма. Так ли они романтичны в свих экзистенциальных устремлениях, или просто суть взбесившиеся от непомерной гордыни и безнаказанности маньяки - не так уж и важно. Чтобы с ними справиться, нужна политическая воля и скоординированные действия хотя бы в рамках одного государства. Это тот случай, когда правая рука должна точно знать, что делает левая и наоборот. Ведь не эти люди сами совершают террористические акты, захватывают заложников, осуществляют бандитские нападения, готовят взрывчатку и т. д. Следующий слой участников террористического движения гораздо объемнее первого, лидерского. Это рядовые руководители банд-групп и исполнители, среди которых есть убежденные и примкнувшие. Что движет этими людьми в момент их вовлечения в террористические группировки? Действительно ли это тот самый страх ничтожности? А если да, то каков механизм его действия в сознании человека? Сразу заметим, что этот второй слой террористов, без которого, кстати, невозможно все террористическое движение в целом, вполне доступен эмпирическому социологическому и психологическому исследовательскому вниманию. Подтвердится ли гипотеза об экзистенциальной борьбе иллюзий или выраженной религиозности как основных движущих сил вовлечения человека в террористическую деятельность.
Мы проводили такие исследования в местах лишения свободы в течение нескольких лет, начиная с 2006 года. Осужденные, ранее вовлеченные в террористическую деятельность, подвергались масштабному обследованию по набору анкетных и психодиагностических методов. Итогом стала вышедшая под нашей редакцией книга «Подсознание террориста». Сразу скажем, что ничего такого, о чем
пишут представители околонаучной дискуссии о терроризме, мы не обнаружили. Извращенность психологии террориста носит вполне объяснимый характер, и теоретически поддается психокоррекции. Начнем наш анализ с базовых социокультурных ориентаций осужденных за терроризм.
По вопросу религиозного самоопределения проведенное нами социально-психологическое обследование осужденных за терроризм, отбывающих наказание в разных регионах России показало, что 10 % обследуемых являются неверующими; 41 % - православными; 40 % - мусульманами; 2 % буддистами, 2 % иудеями, 5% исповедуют другую религию. В большинстве случаев в организации и проведении террористических актов, за которые они были осуждены, участвовали представители разных культур и национальностей, в первую очередь русские и чеченцы, православные и мусульмане вместе. При этом весьма важным является тот факт, что среди осужденных за терроризм по сравнению с общей массой осужденных, считающих себя неверующими, всего 10 % (в целом среди осужденных по данным специальной переписи 1999 г. - 63,2 %). По крайней мере, через наличие вероисповедания террорист как-то ориентирован в социокультурном пространстве, но не наблюдается никакого перевеса, скорее полный паритет, благодатная основа для культурного диалога. Ничто не мешает, оказывается, православному и мусульманину вместе совершать террористические действия. Объективности ради следует отметить, что изучение личных дел осужденных за терроризм, участвовавших в нашем обследовании, позволило установить, что 26 % задержанных за участие в террористической деятельности первоначально давали показания в том, что преступления совершались ими на религиозной почве. Однако на суде они либо отказывались признавать свое участие в террористической деятельности, либо следствием было установлено получение ими денег за свою «работу» (другими словами, обнаруживали корыстный мотив совершения преступления). Вот и вся борьба иллюзий. И всего только 9,5 % от всех обследуемых (более 120 человек) имели социально-политические (идеологизированные) мотивы совершения преступления. Это не меняет общей картины религиозного самоопределения и его влияния на поведение террориста, но лишний раз указывает на то, что мотивами террористических преступлений могут выступать как религиозные, так и политические, и материальные, и другие мотивы. В каждом конкретном случае, очевидно, работает совокупность всех возможных мотивов с разной степенью влияния на поведения.
По национальной принадлежности обследуемые нами участники террористической деятельности составляют: 48 % - русские осужденные, 44 % - чеченцы, 1 % - башкиры, 1 % - мордвины, 1 % -аварцы, 1 % - кабардинцы, 4 % - кумыки. Итак, среди осужденных за терроризм в целом преобладают осужденные русские. Интересно, какой культурный диалог заставил их взяться за оружие, или за подготовку терактов? Однако, нельзя сказать, что в наших данных предположения об обиженном национальном меньшинстве (чеченцах) не находят никакого подтверждения. Если пересчитать количество осужденных за терроризм в отношении к общему количеству представителей нации, то получается, что на душу населения в Чечне террористов больше, чем в России более чем в 85 раз (в России русских 115 миллионов 889 тыс. чел., чеченцев - 1 миллион 360 тыс. чел.). Но это скорее сугубо наша отечественная специфика, чем отражение общемировой тенденции. Опять же количество сопутствующих статей уголовного кодекса (хранение оружия, совершение преступления в вооруженной группе и т. д.), нарушенных чеченцами террористами (кроме собственно 205-й - терроризм) почти в два раза превышает количество статей, нарушенных русскими (51 и 28 % соответственно). Да, именно в Чечне терроризм принимает формы специфической субкультуры, но совсем не по причине проигрыша в некотором культурном диалоге. Это какой-то другой проигрыш в окружающем социуме. Например, такой: согласно личным делам осужденных за терроризм на момент совершения преступления большинство (76 %) из них нигде не работали, хотя многие имели профессию. Для сравнения, среди всех осужденных к лишению свободы только 56,3 % до ареста нигде не работали.
Механизм вовлечения в террористическую деятельность ближе все-таки к какому-то реальному поиску своего места в этом мире, который вдруг заканчивается нахождением внимательных учителей, о которых мы вряд ли когда много узнаем. Это подтверждает также и следующий факт. Осужденные за терроризм отличаются в среднем большей взрослостью. Так больше всего террористов входит в возрастную группу 30-39 лет. В то время как большинство всех вообще осужденных принадлежит к группе 20-29 лет. Этот факт можно связать и с более высоким в среднем уровнем образования осужденного за терроризм, причем за счет средне-специального и высшего образования: 25 % - среднее специальное образование (среди всех осужденных - 17 %) и 4 % - высшее (среди всех осужденных менее 1 %). Таким образом, малограмотных юнцов среди террористов встречается мало.
Что же специфично именно для личности террориста?
Ограничимся в рамках этой статьи определением некоторых базовых, наиболее значимых, на наш взгляд, отличий личности террориста. Здесь мы будем основываться на самых различных источниках информации, начиная с теоретического анализа проблемы терроризма, а также на анализе бесед и интервью с лицами, осужденными за ТД, сотрудниками исправительных учреждений, где они содержатся, анализе экспериментальных данных, собранных нами в ходе экспериментальных исследований1.
Первое, на что, как нам представляется, следует указать, это крайняя внутренняя противоречивость личности террориста, которая проявляется буквально во всем. Это человек, который внутренне никогда не находится в мире с самим собой и окружением. Если он гордится своей национальностью, то одновременно находится в состоянии войны с собственным народом. Пытаясь объяснить свое поведение религиозными принципами, он самым грубым и греховным образом нарушает самые ее основы. Если он считает себя борцом за социальную справедливость, то одновременно ставит себя против общества. Все это могло бы показаться достаточно банальным, но в контексте этой статьи смысл данных утверждений в том, что нам удалось экспериментально продемонстрировать, насколько противоречив, социально-психологический облик террориста. Уже не таким тривиальным является факт, что террорист часто лучше образован, чем обычный преступник, но при этом категорически не хочет повышать уровень своего образования. Точно так же имея специальность и возможность трудиться, он категорически отказывается это делать. Причем в отличие от так называемых «блатных» осужденных, террорист делает это не «по понятиям», не потому, что общественно-полезный труд противоречит высокому статусу авторитетного осужденного, а из внутриличностных побуждений. Как правило, осужденным за террористическую деятельность блатной авторитет на зоне не доступен. Таким образом, отказываясь (хотя и имея возможность и способности) от труда, общественной жизни, участия в самодеятельных организациях, продолжения обучения, осужденный террорист сам максимально усложняет себе отбывание срока наказания, так как отрицает все возможности занять время. Нам могли бы возразить, что блатной авторитет делает то же самое и чувствует себя в зоне как рыба в воде. Но в том-то все и дело, что террорист с другими осужденными тоже держит (вынужден держать) максимальную дистанцию. И в этом вновь проявляется внутренняя его противоречивость. Получается интересная вещь.
1 Подробнее см. «Подсознание террориста» под ред. Д.В. Сочивко. - М., 2006.
57
Нам нигде, никогда не приходилось слышать о каких бы то ни было гласных или негласных запретах на включение террориста в случае попадания в тюрьму на участие в тех или иных формах общения и деятельности внутри колонии, нет никаких религиозных или моральных запретов. Тем не менее, это является наиболее характерной чертой осужденного террориста, возможно, и не только осужденного. Когда человек не знает о запретах, но строго их выполняет, такая форма управления поведением больше похожа на зомбиро-вание, какое-то скрытое внешнее управление, а совсем не проявление собственных страхов и потребностей.
Вторая обобщенная черта личности террориста - это внутренний запрет на социально ожидаемые формы общения и деятельности, который представляет как бы оборотную сторону внутренней противоречивости личности.
Все поведение террориста в местах лишения свободы наталкивает на мысль о существовании сложного неосознаваемого психологического механизма сохранения этих двух составляющих. Личность террориста, по крайне мере по комплексу оцененных и измеренных в наших исследованиях ее свойств, так устроена, что вся ее подсознательная психодинамика строится на поддержании внутренней противоречивости и психосоциальной изолированности.
Третья обобщенная черта личности террориста - это его, если можно так выразиться, «принципиальная десоциализированность». Если обычный преступник десоциализирован в обществе, то тюрьма ему «дом родной» или даже что-то вроде «университета» преступной жизни. Террорист десоциализирован везде. Он не проходит свою преступную подготовку на зоне, его готовят на воле. В тюрьму он попадает сложившейся личностью, прекрасно понимая, что он совершил. Выходя на волю, террорист попадает в ту среду, где он и сложился как личность. Если обычного осужденного воля влечет как возможность другой жизни (нет такого осужденного, который в глубине души не мечтал бы пожить нормальной жизнью), то террориста воля влечет как возможность продолжить преступную террористическую деятельность. Одна десоциализация сменяется другой. Следует, однако, оговориться. Мы не утверждаем, что указанные три комплекса личностных черт не могут быть присущи другим осужденным. Могут. Но, во-первых, это для них нетипично, во-вторых, эти черты могут встречаться по отдельности. Террористов отличает именно высокая вероятность сочетания всех трех перечисленных особенностей с высокой степенью выраженности. Для них это типичный комплекс черт.
Из всего вышесказанного следует, что террорист охраняет единственную иллюзию, если следовать терминологии А. Мелихова, но совсем не национальной, а своей собственной единичной исключительности. Как и истинный революционер, террорист может предать любого своего соратника, если тот посягнет на его место в мироздании. Он не связан никакой культурой, никаким культурным диалогом, никакой общей религиозностью. Единственный диалог, в котором он чувствует себя проигравшим - это диалог с самим собой. И этот проигрыш действительно невозможно компенсировать. Но психотерапия такой личности, хотя и сложна, но возможна. Она должна быть направлена на обесценивание самого этого шизофренического диалога с самим собой о величии себя же, т. е. на разрушение гордыни. Огромную помощь здесь может оказать истинное религиозное воспитание (и перевоспитание) в духе смирения. Приведу пример из собственной практики работы психологом в колонии строгого режима. Вопрос, с которым обратился к психологу осужденный, был следующий: «Я сижу за убийство (совершенное в процессе выбивания долгов, т. е. фактически бандитски-террористического характера, человек был нанят охранять должника, личной неприязни не испытывал, застрелил при попытке сопротивления) уже пять лет, и я не каюсь. Это же, наверное, ненормально!» Этот осужденный не был верующим, скорее напротив, будучи крещеным, он считал церковь ограничителем его личной свободы. Тем не менее, запрос был явно духовного содержания. Развивая тему своей возможной ненормальности, он пояснил: «я и сейчас мог бы убить человека, мне не кажется это сложным, или тяжелым эмоционально, НО, когда я вижу, как мучают кошку, я почти плачу». Вот она извращенная религиозность недотеррориста.
С самого начала наша культура строится на постулате «человек есть мера всех вещей». Христианство не только подтвердило, но и детально раскрыло эту идею. Для этого же осужденного мерой всех вещей стала кошка. Мы работали с ним в течение трех лет в направлении развития и расширения его духовного запроса на основе психодинамического подхода [1]. Без особого моего участия, он позже обратился и к священнослужителю, через год он утвердился в православной вере, стал регулярно посещать церковь. Невозможность совершить убийство человека, которое теперь он воспринимал как в первую очередь покушение на самого себя и Христа-Бога, стала для него личностной реальностью. В работе практических психологов в местах лишения свободы это не исключительный случай. Я привел его как пример именно духовного запроса заблудив-
шегося в бандитствующем терроризме (неверующего, и, в общем-то, не особо культурно развитого) человека.
Скорее всего, терроризм не может быть никогда побежден окончательно, если иметь в виду и такие его проявления как убийство Каином Авеля. Опять же нам сложно говорить о борьбе с международным терроризмом. Это вопрос скорее политический. Но это не повод под флагом борьбы с терроризмом начинать борьбу с религией или национальной культурой. Россия такой опыт уже имела. Однако терроризм внутри страны может быть существенно ограничен и даже сведен на нет путем лишения террористического движения, какую бы окраску оно не носило, его социальной базы - того слоя исполнителей и рядовых группировок, которые и доводят до трагического результата маниакальные замыслы прячущейся террористической верхушки. 205 статья УК РФ ориентирует на борьбу с терроризмом в двух направлениях:
• осуждение за совершение террористических действий или угрозы их совершения;
• осуждение за вовлечение лица в совершение преступления, предусмотренного статьями 205, 206, 208, 211, 277 и 360 Уголовного Кодекса.
О политической воле по реализации первого направления мы уже говорили. Но также и вовлечению лиц в террористическую деятельность можно и нужно поставить социальный заслон. И в этой работе не последнее место может занять и психопрофилактика терроризма, в том числе культурное и религиозное воспитание.
Список литературы
1. Сочивко Д.В. Психодинамика. - М.: МПСИ, 2007.
2. Подсознание террориста / под ред. Д.В. Сочивко. - М., 2006.
