CC BY
107Железняков А. С., Литвинова Т. Н.
ПРОБЛЕМА ФОРМИРОВАНИЯ РОССИЙСКОЙ НАЦИОНАЛЬНОЙ ИДЕНТИЧНОСТИ В УСЛОВИЯХ ЭТНИЧЕСКОГО МНОГООБРАЗИЯ
В последние годы в отечественной научной литературе и политической практике особую актуальность приобретает вопрос об идентичности современного российского общества, тесно связанный с проблемой преодоления его социокультурного раскола и выработкой общенациональной идеологии.
Тема идентичности — весьма актуальная и одновременно предельно неоднозначная сфера исследований специалистов различных областей общественных наук: прежде всего, философов, социологов, политологов и историков. Причём разнообразие и неоднозначность научных позиций в этой сфере невозможно свести к водоразделам между разными трактовками самого понятия «идентичность» или представлениями о его внутренней градации. Разумеется, эти водоразделы обозначили множество дискуссионных вопросов (например, вокруг принципа разграничения или, наоборот, отождествления государственной и гражданской идентичности). Отсюда выстраиваются разные грани политического и культурного устройства мира — уровни идентичности. В иерархическом ряду идентичностей государственная (или национальная) и гражданская идентичности разными исследователями рассматриваются иногда как совпадающие, иногда — отдельно друг от друга. Представляется, что эти два подхода не всегда являются взаимоисключающими; они могут причудливо переплетаться в зависимости от контекста рассматриваемых конкретных границ распространения политических процессов, охватывающих ту или иную общность.
Национальная идентичность фиксируется через социальные практики в конкретных полях идентификации: культурном, социально-экономическом и политическом. Культурное поле задает ценностную структуру национальной идентичности, выступает конституирующим по отношению
к другим полям и формирует проблему самоидентификации. Гражданская идентичность фиксируется в правовом поле через осознание своих прав и обязанностей как гражданина страны и через политическое участие.
В России проблема самоидентификации приобретает особую актуальность для жителей поликультурных регионов: Северного Кавказа, Восточной Сибири, Поволжья, Урала, Севера и др. Процессы, происходящие в них, ставят в повестку дня вопрос: какие ценности, этнические или общегражданские, являются приоритетными для представителей различных этнических групп, населяющих Россию?
Цель настоящей статьи — рассмотреть в теоретико-практическом ключе возможности постепенного замещения в иерархии идентичностей этнической идентичности общенациональной в условиях культурного многообразия нашей страны, особенно в полиэтнических регионах.
Следует учитывать, что этническая идентичность выступает как базовая символическая среда и усвоение системы этнических ценностей начинается в детстве, в ходе первичной социализации. По мнению некоторых социопсихологов, в ряду элементов этнической идентичности решающим в развитии индивида является утверждающееся в поведении и сознании человека в возрасте не ранее 12—13 лет чувство неизменности и устойчивости этнических характеристик, или «этническая константность». Для осознания этнических различий, «помимо простой перцепции, необходимы более сложные механизмы социокультурной идентификации и межпоколенной передачи информации, поэтому формирование этнической константности... завершает процесс поэтапного осознания неизменности основных психосоциальных характеристик» [см.: 1, с. 1, 12, 14].
Истоки, основания и причины устойчивости этнической идентичности обычно трактуются с позиций двух основных теорий — примордиалистской и инструменталистской (конструктивистской).
Для примордиалистов (от англ. "primordial" — первозданный, изначальный, исконный) этническая идентичность — это заданный от рождения, «природный» феномен. То есть этнические группы составляют систему, где каждый человек
рождается и разделяет с другими членами группы общие объективные атрибуты культуры: язык, религию, традиции, особенности питания, одежду и музыку [см.: 2, с. 180]. Помимо этих объективных культурных черт, примордиалисты выделяют субъективные или психологические аспекты, например, индивидуальное и групповое чувство своего отличия, которое считается важным детерминантом формирования и сохранения этнической идентичности.
А. Смит приводит шесть оснований этнической идентичности: 1) самоназвание; 2) вера в общность происхождения; 3) наличие исторической памяти; 4) общая культура; 5) территория; 6) чувство общей солидарности [см.: 3, с. 50—51].
Размышляя над условиями выживания этнических групп в современном мире, А. Смит выделил четыре фактора: 1) приобретение (а позже — потеря) определённой части территории, которая воспринималась как «принадлежащая народу»; 2) история борьбы с различными врагами, служащая источником вдохновения для будущих поколений; 3) наличие организованной религии для производства специалистов в области коммуникаций, а также для создания ритуалов и традиций, которые формируют каналы непрерывности этнического сообщества; 4) сила представления об «этнической избранности». Смит отмечает, что данные факторы становятся особо значимыми в современных полиэтнических государствах, т. к. возрастает культурная и политическая активность этнической интеллигенции, которая противопоставляет идеологию этнического национализма идее гражданственности [см.: 3, с. 52—53].
В свою очередь, инструменталисты (конструктивисты) категорически отрицают положение о том, что этническая идентичность — это природный феномен. Они утверждают, что это — социальная конструкция, продукт действий и выбора людей, «а не биологически данные идеи, значение которых диктуется природой» [см.: 4, с. 1]. М. Вебер был одним из первых, кто делал акцент на социальном происхождении этнической идентичности. Он считал этнические группы человеческими сообществами, которые верят в общность происхождения; и, несмотря на то, что данная общность происхождения в большей степени фиктивна, эта вера настолько сильна, что ведёт к созданию сообщества [см.: 5, с. 396].
Из всего вышеизложенного становится ясным, что наиболее спорным вопросом между примордиалистской и конструктивистской концепциями является роль культуры в формировании этнической идентичности. Конструктивисты, в противовес примордиалистам, отводят культуре второстепенную позицию. Некоторые конструктивисты даже считают, что культурными отличиями манипулируют, чтобы придать рациональное начало этнической идентичности и существованию этносов [см.: 6, с. 8—9].
В российской науке понятие этнической идентичности также стало предметом активных научных дискуссий. По мнению Л. М. Дробижевой, центром внимания социологического подхода к анализу идентичности является «...соотнесение личности с группой, представления о группе, социальные механизмы самоопределения индивидов в многообразных группах... Каждая из них включает в себя индивидуальную и коллективную идентичности разного масштаба и содержания» [см.: 7, с. 366]. Она выделяет следующие компоненты социальной идентичности: самоидентификация (отнесение себя к этнической группе, локальной, государственной общности), представления о своей группе — «образ мы» и интересы, которые связывают эмоционально окрашенное отношение к таким образам с поведением людей и групп (регулятивная составляющая идентичности) [см.: 7, с. 366].
В. А. Тишков признаёт понятие «идентичность» основным в феномене этничности и рассматривает его как операцию социального конструирования «воображаемых общностей», основанных на вере, что они объединены естественными и природными связями [см.: 8, с. 116]. Таким образом, наиболее авторитетные российские учёные придерживаются конструктивистской трактовки этноса.
Национальная идентичность, в противовес этнической, есть, прежде всего, средство легитимации власти в переходном обществе, поскольку она легитимирует деятельность национальных элит и создаёт необходимые предпосылки существования национального государства. Родоначальник транзитологии Д. Растоу назвал единственным предварительным условием для перехода к демократии именно национальное единство. Он считает, что национальное единство
«означает лишь то, что значительное большинство граждан потенциальной демократии не должно иметь сомнений или делать мысленных оговорок относительно того, к какому политическому сообществу они принадлежат,.. т. е. когда национальное единство признаётся на бессознательном уровне» [см.: 9, с. 6-7].
Попытки формирования национального единства на основе осознания согражданства в России уходят корнями в далёкое прошлое. Царская Россия прекрасно справилась с задачей строительства государства, однако потерпела неудачу в образовании полиэтнической «российской нации» в рамках империи.
Новая государственность, установившаяся после 1917 г., воспроизвела многое из имперского наследия: если старая традиция состояла в распространении, где это было возможно, православия для ассимиляции иноверцев, то новая власть сознательно и ещё более настойчиво, не останавливаясь перед насилием, насаждала советскую идеологию как основу единства будущего «советского гражданина». Советская нация, с её культурным единством, должна была выступить носительницей имперско-националистического духа [см.: 10, с. 29].
При этом для этнических меньшинств открывалась перспектива выхода в широкий мир советской культуры, превращения в представителей советской нации. Однако в самой конструкции нового государства содержалось противоречие, способное разрушить это государство, что и произошло. С одной стороны, неприкосновенными остались имперские традиции, цели и ценности, требующие унифицированного управления из единого центра на основе определённым образом интерпретированной культуры базисного этноса; с другой - сложилось некое соединение этнических групп, каждая из которых была носителем специфической культуры, отличной от русской, что в тенденции содержало опасность распада страны [см.: 11, с. 101-102].
На рубеже ХХ—ХХ1 вв. в России не было единства взглядов на внутреннюю национальную политику, что способствовало дезинтеграции проживающих на её территории народов. Кризис советской идеологии и культуры обнажил и предельно обострил проблему идентичности. Так, по мнению А. Пана-
рина, главный кризис современной России — не социальный и не экономический, а кризис идентичности [см.: 12, с. 78]. Полиэтнический и поликультурный состав населения нашей страны в который раз вынес на поверхность проблему соотношения этнической и национальной (российской, гражданской) идентичности. Кризис идентичности нередко способен привести к выбору наиболее простых и традиционных объектов идентичности, то есть существенно более узкого круга социальных общностей — этнических, религиозных. В иерархии идентичностей на первое место выступают не глобальные (Родина, страна, государство), а локальные уровни идентичности (малая группа, религия, национальность).
Свидетельством более внимательного отношения политической элиты страны к идее гражданской нации является формулировка из предвыборной программы правящей партии 2007 г.: «Утверждение общероссийской гражданской идентичности, формирование общей системы духовно-нравственных ориентиров при сохранении культурной самобытности народов России, развитии национальных языков, обычаев и традиций — приоритет "Единой России"» [см.: 13].
По данным проекта «20 лет реформ глазами россиян», выполненного в ИС РАН под руководством М. К. Горшкова в 2011 г., 95% опрошенных в стране идентифицировали себя гражданами России. Ещё по опросам 2004 г. национальная идентичность по количеству выборов, очевидно, уступала и этнической, и профессиональной, и локальной. Тогда россиянами называли себя 78% опрошенных. Однако данные проведённого в 2011 г. исследования также рисуют тревожную картину. Половина респондентов фиксировала, что в их местности бывают столкновения на почве национальной неприязни, и 68% признались, что испытывают раздражение или антипатию по отношению к представителям каких-то национальностей [см.: 14, с. 201—202, 210]. Эти данные ставят под сомнение тезис о потере значимости этнической идентичности в современных условиях.
Исследования, посвящённые выявлению иерархии иден-тичностей у населения, за последние несколько лет проходили во многих полиэтничных регионах России. Так, в ходе опроса, проведённого ещё в 2005 г. Центром социологических исследований МГУ им. М. В. Ломоносова методом личного
интервью среди городского населения Татарстана, Карелии и Якутии, выяснилось, что осознание малой значимости своего российского гражданства присуще 17,7% татар и 9,9% русских в Татарстане, 10,4% карелов и 3,3% русских в Карелии, 14,1% якутов и 13,1% русских в Якутии.
Всё же большинство респондентов, вне зависимости от этнической принадлежности, продекларировали отношение к российскому гражданству как важной ценности.
Русские респонденты во всех обследованных регионах чаще титульного населения выражали гордость за своё российское гражданство: в Татарстане - 74,7% против 62,7% татар, в Карелии — 82,3% против 71,9% карелов, в Якутии — 58,7% против 54,2% якутов.
Значительное число респондентов выбрали «колеблющийся» вариант — «и не согласен, и согласен», свидетельствующий о том, что гордость за российское гражданство не безусловна [см.: 15, с. 124].
Данные о сохранении крайней важности для представителей различных национальностей своей этничности имеются во многих других региональных исследованиях.
Так, в 2007—2008 гг. в Республике Бурятия было проведено социологическое исследование, включающее в себя анкетирование респондентов из числа бурятских детей. Было опрошено 1045 человек: жителей города — 601, села — 444.
Подавляющее большинство респондентов-школьников определяли свою принадлежность к бурятскому этносу на основании рождения в бурятской семье, иначе говоря, исходя из того факта, что их родителями являются буряты (67,7% городских и 74,8% сельских). Менее популярным был ответ о знании бурятских обычаев и традиций (58,6%), т. е. принадлежности к бурятской культуре. И, что совсем неожиданно, самосознание («я чувствую себя бурятом» — 31%) и владение бурятским языком («я говорю по-бурятски» — 15,8%) оказались не столь важными среди признаков бурятской идентичности. Полученные ответы свидетельствуют о явном уклоне в пользу примордиалистского понимания своей идентичности, а значит, этнического самосознания [см.: 16, с. 139—140].
Определённое представление о выборе бурятской молодёжью этнической идентичности в противовес национальной
(гражданской) даёт анализ Интернет-сайтов [см.: 17]. Так, А. Ю. Буянова, проводившая такой анализ, особо отметила, что современные молодые люди (отнюдь не аполитичные) особенно остро реагируют на события, происходящие в стране, непосредственно касающиеся бурят, своих территорий и перспектив сохранения и развития культуры1. Создаются темы: «Как вы относитесь к ассимиляции бурятского населения русским»; «Бурятам в Москве: чувствуете ли вы шовинизм»; «Оправданный бурятский национализм»; «Россия только для русских», где РФ называют Расистской Федерацией [см., например: 19]. Происходит переосмысление молодёжью истории бурят, взаимоотношений с русскими, идеализируется доколониальное прошлое и национальные герои (особое место занимает личность и наследие Чингис-хана). По-видимому, именно несбыточное требование чистой и непротиворечивой этнической идентичности в памяти и истории бурят ведёт к оценке всего периода их существования в составе Российского государства (особенно советского периода) как диссонанса в строе их исторической идентичности, как исторической случайности на фоне самобытного тысячелетнего существования [см.: 20].
Значение этнической идентичности в противовес национальной ярко проявилось в период решения вопроса о слиянии двух бурятских автономных округов (Усть-Ордынского и Агинского Бурятского) с Иркутской и Читинской областями.
На состоявшемся 16 апреля 2006 г. в Усть-Ордынском Бурятском автономном округе референдуме по вопросу слияния с Иркутской областью2, явка составила 99,45%, за объединение проголосовало 98% избирателей. Всё же ожидания жителей Усть-Орды омрачала тревога в связи с потерей самостоятельности в принятии решений и с возможностью утраты финансирования программ, направленных на сохранение национальной самобытности [см.: 21, с. 201, 206]. Между
1 См., например: Обращение к участникам Съезда бурятского народа от московской молодёжной диаспоры бурят о территориальной реабилитации бурятского народа путем воссоединения единой республики в границах до незаконного раздела 1937 г. и возвращения исторического наименования «Бурят-Монголия» [см.: 18].
2 Усть-Ордынский Бурятский автономный округ вошёл в состав Иркутской области 1 января 2008 г.
тем, после референдума активисты движения «Эрхэ» заявили, что на голосовании были допущены нарушения, что итоги подтасованы, и они исказили волю населения Усть-Орды. Один из лидеров движения корреспондент бурятской газеты «Информ-полис» Е. Хамаганов со страниц интернет-изданий заявлял о фактах притеснения противников объединения со стороны правоохранительных органов [см.: 22].
Неприятие идеи объединения активистами национального движения было связано с самой историей Усть-Ордынского Бурят-Монгольского и Агинского Бурят-Монгольского национальных округов, которые были образованы в результате раздела Бурят-Монгольской АССР в 1937 г., что обоснованно воспринималось как нарушение поступательной логики в эволюции национальной государственности бурятского народа. Присоединение округов к Иркутской и Читинской областям рассматривалось в общественных кругах как новый этап в ликвидации национальной бурятской государственности.
Такая же реакция национального бурятского движения сопровождала слияние Агинского Бурятского автономного округа с Читинской областью в Забайкальский край3. Радикально настроенная молодёжь во главе с движением «Эрхэ» провела несколько акций против объединения Агинского Бурятского автономного округа с Читинской областью. Так, в Аге планировалось провести «юрточный майдан» в режиме «нон-стоп» в качестве протеста против процесса объединения. 4 марта 2007 г. в центре Москвы на Смоленской-Сенной площади прошёл инициированный «Эрхэ» пикет против уничтожения Агинского Бурятского автономного округа. В пикете приняли участие около 50 человек: студенты, аспиранты, научные работники, творческая интеллигенция, молодые предприниматели из Республики Бурятия, Агинского и Усть-Ордынского бурятских округов. Молодые люди держали в руках плакаты с лозунгами «Хайрата Ага тоонто нютагаа хамгаалыт!» («Защитим любимую Агу — наш край войлочных юрт!»), «Мы не согласны с политикой укрупнения регионов», «Мы против объединения Агинского БАО с Читинской областью», «Руки прочь от Аги!», «4 марта — день солидарности
3 Объединение состоялось 1 марта 2008 г.
с Агой», «Автономия = культура, язык». Пикет продолжался больше часа. По информации, опубликованной на сайте «Бурят-монголиялп&», пикет в Москве стал продолжением волны протеста против уничтожения Агинского Бурятского автономного округа, начавшейся с пикетов, митингов и одиночных выступлений в Улан-Баторе (Монголия), Улан-Удэ (Республика Бурятия), Санкт-Петербурге [см.: 23].
Приведённые примеры активности национальных движений бурятов, а также результаты опросов, позволяют говорить о том, что среди бурятского населения этническая идентичность составляет серьёзную конкуренцию национальной.
В связи со сложной этнополитической обстановкой, большой интерес вызывают исследования по проблеме идентичности населения Северного Кавказа.
В 2006 г. были опубликованы результаты опроса в Карачаево-Черкесской Республике, которым было охвачено более 500 респондентов. По данным исследования, для большинства опрошенных наиболее приемлемыми являются дружеские и добрососедские отношения с представителями других народов, так ответили 71,4% абазин, 61,5% карачаевцев, 46,4% ногайцев, 52% русских, 43,4% черкесов. Только 8% из числа опрошенных считают возможным для себя вступить в брак с представителями других национальностей. Некоторые респонденты хотели бы жить только с представителями своей национальности, об этом заявили 10,7% абазин, 7,7% карачаевцев, 20,3% ногайцев, 32% русских, 10,8% черкесов. Таким образом, можно утверждать, что ещё сохраняется социальная дистанция между народами КЧР [см.: 24, с. 55—56].
В 2010 г. сходное по целям исследование было проведено в Республике Адыгея (398 респондентов). Идентичность в инструментарии опроса была представлена через три уровня:
♦ макрорегиональная идентичность — отождествление с населением Юга России и / или Северного Кавказа;
♦ субрегиональная идентичность — близость с населением Республики Адыгея;
♦ локальная и региональная идентичности — идентификация с жителями своего населённого пункта.
Результаты исследования «я-идентификаций» титульного населения республики (45,6% от всего массива) показывают,
что на двух первых позициях в этой группе размещаются при-мордиальные идентичности, которые по степени значимости собирают наибольшее число ответов (семейные статусы — 75,3% и 55,6%, гендерные статусы — 71,3%).
В третью очередь адыгейцы отождествляют себя с представителями своей этнической группы (60,1%). На четвёртом месте в рейтинге распространённости располагается гражданская идентификация (57,3%), которая занимает первое место по степени значимости (40,2%).
В первую пятёрку идентификаций титульного этноса Адыгеи попадает и субрегиональная идентичность, как определение себя жителем республики (56,2%) [см.: 25, с. 70—71].
Таким образом, результаты региональных исследований показывают, что распространённое среди отечественных обществоведов мнение, что в условиях модернизации и глобализации произойдёт замещение этнической идентичности — национальной, пока не подтверждается практикой.
Процессы, происходящие на Северном Кавказе, часто демонстрируют даже рост значения этнической идентичности в противовес гражданской. В качестве примера приведём объединение нескольких этнических групп под этнонимом «адыги»: кабардинцев, черкесов, адыгейцев, адыгов-шапсугов. Они проживают в четырёх субъектах Российской Федерации: Кабардино-Балкарской Республике, Карачаево-Черкесской Республике, Республике Адыгея и Краснодарском крае (их численность оценивается в 700 тыс. человек). Действующее законодательство предоставило гражданам право указывать в ходе переписей населения национальность по своему усмотрению. В 2002 г. руководство национального движения «Адыгэ Хасэ» перед Всероссийской переписью населения обратилось к этническим адыгам с призывом указывать в графе «Национальность»: мужчинам — «адыг», а не «адыгеец», как было во время последней Всесоюзной переписи 1989 г., женщинам, как обычно, — «адыгейка». По мнению руководителей организации, это было необходимо для консолидации этноса, они посчитали, что этноним «адыг» наиболее точно отражает национальную принадлежность «каждого представителя адыгоязычного этнокультурного социума» [см.: 26]. После проведённой национальным движением пропагандисткой
работы в Республике Адыгея в графе «Национальность» населением примерно одинаково часто делались записи «адыг» и «адыгеец».
Подобные призывы раздавались и накануне последней Всероссийской переписи населения 2010 г. В июле 2009 г. в столице Кабардино-Балкарии Нальчике на монументе: «Навеки с Россией» были наклеены листовки, где, в частности, говорилось: «Во время переписи 2010 г., которая будет проводиться на русском языке, призываем вас, братья и сёстры, указывать переписчикам свою национальность как «черкес» и «черкешенка»». На родном языке представители всех трёх этнических групп призываются обозначать себя как «адыгэ» [см.: 27].
Целям усиления этнической идентичности в противовес национально-государственной, на наш взгляд, может служить обращение к исторической памяти, в частности вопрос о геноциде черкесского народа в период Кавказской войны. Он постоянно поднимается лидерами национальных движений. По сведениям национальных организаций, в зарубежных диаспорах представлены более 4 млн адыгов. В октябре 2006 г. адыгские организации девяти стран мира — России, Турции, Израиля, Иордании, США, Бельгии, Канады, Германии, Сирии — обратились к президенту Европарламента Джозефу Борреллу Фонтеллесу с просьбой признать геноцид адыгского (черкесского) народа, совершённый Российским государством в конце XVIII в. — начале XX в. [см.: 28]. По заявлению черкесских национальных организаций, в результате массовых выселений черкесов, проведённых после 1862 г.4, они оказались разбросанными по разным странам. Таким образом, обращение этих организаций имеет чётко выраженную политическую направленность, выражает претензии национальных движений родственных черкесских народов на признание их в качестве единой и многочисленной национальной общности, имеющей потенциал быть «нацией-государством».
Руководитель Международной Черкесской Ассоциации (МЧА) К. Дзамихов, говоря о задачах, которые стоят перед
4 На завершающем этапе Кавказской войны 1817—1864 гг. покорение Западного Кавказа было связано с насильственным переселением черкесских племён в указанные места на Кубанскую плоскость под надзор или вытеснением их с гор к морю и переселением в Турцию.
ассоциацией, на VII конгрессе МЧА отметил, что «в современных условиях для адыгов особую актуальность приобретает создание объективной истории, являющейся одним из главных факторов формирования общенационального единства» [цит. по: 29, с. 79].
На наш взгляд, озвученные черкесскими национальными организациями исторические обиды и их призыв к возрождению и развитию этнической идентичности создают серьёзную проблему для формирования российской национально-государственной идентичности в Северо-Кавказских субъектах РФ, населённых адыгами.
Уникальный пример сформированной субрегиональной идентичности демонстрирует население Республики Дагестан. Для него, несмотря на высокую концентрацию и множественность народов, характерны межэтническая толерантность, составляющая основу ценностных ориентиров в политической жизни республики. Об этой особенности дагестанской идентичности писал известный политолог А.-Н. З. Дибиров.
Во-первых, название республики не содержит указания на этничность — Дагестан — это географическое название, поэтому оно не вызывает у дагестанских народов отторжения. Этот фактор играет существенную роль в формировании гражданской идентичности и препятствует этническому национализму.
Во-вторых, этнический национализм всегда провоцируется этнократичностью государственной власти, но в истории Дагестана не было случаев этнократизма. Традиционно участие в принятии политических решений было основано на пропорциональности представительства народов, населяющих республику.
Наконец, этнический национализм очень часто является следствием некомпетентности. Но народы Дагестана отличает глубокое знание друг друга, высокая взаимная компетентность. За века совместной жизни они хорошо узнали достоинства и недостатки друг друга и выработали иммунитет против разного рода фобий на этнической основе [см.: 30, с. 38—39].
На наш взгляд, формирование таких субрегиональных идентичностей, основанных на осознании общих интересов населяющих регион народов, может стать промежуточным
шагом на пути формирования российской общегражданской идентичности.
Современная социально-психологическая ситуация в российском обществе отличается нестабильностью, противоречивостью социальных процессов, наблюдается утрата значительной частью населения социальных ориентиров, происходит снижение чувства защищённости, а отсюда и кризис самоидентификации личности. Это провоцирует внутренний выбор человеком пространства частной жизни, субкультурных анклавов. Этническая и национальная идентичности по-прежнему сосуществуют как две конкурирующие формы групповой идентичности: для одной решающим фактором является культурная общность, для другой — политическая (государственная).
Всё же опыт государственного строительства современной России позволяет надеяться, что гармоничная национально-государственная самоидентификация возможна при условии взаимодополняющего развития этнической и гражданской составляющих социокульурного пространства.
Национально-государственная идентичность базируется на месте в мире, цивилизационном развитии, на представлении о ресурсах страны, достижениях в культуре, общем историческом прошлом. Она более демократична и динамична, чем этническая. Следует отдавать себе отчёт в том, что формирование национальной гражданской идентичности в России потребует значительного времени и будет неразрывно связано со стабилизацией социально-экономических процессов, развитием образования, повышением уровня культуры населения и толерантности в обществе.
ЛИТЕРАТУРА
1. Ethnic Identity: Formation and Transmission among Hispanics
and Other Minorities / Ed. by M. E. Bernal, G. P. Knight.
Albany: SUNY Press, 1993. - 311 рр.
2. Smith, A. Theories of Nationalism, 2nd ed. N.-Y.: Holmes and
Meier, 1983.
3. Smith, A. The Ethnic Sources of Nationalism. Survival, Spring,
1993.
4. Constructions of Race, Place and Nation / Ed. by P. Jackson,
J. Penrose. London: UCL Press, 1993.
5. Stone, J. Race, Ethnicity and the Weberian Legacy // American
Behavioral Scientist. January 1995.
6. Taras, R.; Ganguly, R. Understanding Ethnic Conflicts. The
International Dimansion. N.-Y.: Longman, 1998.
7. Дробижева Л. М. Социальные проблемы межнациональных
отношений в постсоветской России. М.: Центр общечеловеческих ценностей, 2003. — 376 с.
8. Тишков В. А Реквием по этносу: Исследования по социально-
культурной антропологии. М.: Наука, 2003. — 544 с.
9. Растоу Д. А Переходы к демократии: попытка динамической
модели // Полис. 1996. № 5.
10. Brubaker, R. Nationalism Reframed: Nationhood and the National Question in the New Europe. Cambridge: Cambridhe University Press, 1996. — 216 рр.
11. Соблиров Х. Х. Исторический дискурс о России: «многона-
циональная империя» или национальное государство // Научные проблемы гуманитарных исследований. 2009. № 10-2.
12. Панарин А С. Россия в цивилизационном процессе (Между
атлантизмом и евразийством). М.: ИФ РАН, 1995. — 261 с.
13. Предвыборная Программа Всероссийской политической партии «Единая Россия» «План Путина — достойное будущее великой страны». Принята VIII съездом Всероссийской политической партии «Единая Россия» 1 октября 2007 // Единая Россия. Официальный сайт партии. URL: http://old.er.ru/rubr.shtml?110099 (10.07.2012).
14. 20 лет реформ глазами россиян (опыт многолетних социо-
логических замеров). Аналитический доклад. М.: ИС РАН, 2011 // http://www.isras.ru/files/File/Doklad/20_years_reform. pdf (10.07.2012).
15. Прохода В. А., Рязанцев В. В. Этническая идентичность на-
селения республик России (Карелия, Татарстан, Якутия) // Мониторинг общественного мнения: экономические и социальные перемены. 2007. № 3 (83).
16. Дагбаев Э. Д. Бурятская этническая идентичность: между
традицией и модернизацией // Вестник Бурятского государственного университета. 2010. № 6. С. 134—141.
17. Буянова А. Ю. Этноинтеграционные стратегии бурятской
молодёжи (на примере исследования сайта бурятского
народа) // Центр изучения молодёжи «Поколения^ЕТ». URL: http://www.regioncentre.ru/generation/publications/ publication3/ (10.07.2012).
18. Обращение Московской молодёжной диаспоры бурят // Сайт бурятского народа. 28.06.2006. URL: http://www. buryatia.org/modules.php?name=Forums&file=viewtopic&t= 9781 (10.08.2012).
19. Как вы относитесь к ассимиляции бурятского народа рус-
ским// Сайт бурятского народа. URL: http://www.buryatia. org/modules.php?name=Forums&file=viewtopic&t=2508 (10.08.2012).
20. Батомункуев С. Новые бурятские идентичности: мифологическое и политическое содержание дискурса // Вестник Евразии. 2005. № 2.
21. Бадмаева И. Ж. Отношение жителей Иркутской области
и Усть-Ордынского Бурятского автономного округа к процессу объединения // Вестник Бурятского государственного университета. 2010. № 6.
22. Мошкин М. Не согласен — значит террорист // Газета. 14.04.2006. № 65.
23. Пикет в Москве. // Buryat-Mongolia.info. 4 марта 2007 г. http://buryat-mongolia.info/?p=82 (10.07.2012).
24. Афасижев Т. И., Тхабапсова И. Б. Анализ доминирующих
тенденций в трансформации этнической идентичности населения Карачаево-Черкесии // Вестник Адыгейского государственного университета. 2006. № 3.
25. Денисова Г. С., Жаде З. А., Клименко Л. В. Особенности ре-
гиональной идентичности этнических групп населения Республики Адыгея // Вестник Адыгейского государственного университета. Серия 1. 2010. № 3.
26. В целях консолидации // Советская Адыгея. 2002. 24, 26 сентября.
27. Черкесы объединяются, но не со всеми // REGNUM. Ин-
формационное агентство. 21.07.2009. URL: www.regnum.ru/ news/1188400.html (10.07.2012).
28. Дадашева Д. Адыги добиваются признания своего геноцида
// Коммерсантъ. 13.10.2006. № 192.
29. Аствацатурова М. А., Тишков В. А., Хоперская Л. Л. Конфлик-
тологические модели и мониторинг конфликтов в Северо-
Кавказском регионе. М: ФГНУ «Росинформагротех», 2010. - 264 с.
30. ДибировА.-Н. З. Политический экстремизм и дагестанская идентичность // Актуальные проблемы противодействия национальному и политическому экстремизму. Т. 1. Махачкала: Лотос, 2008.
