CC BY
48"Культурная жизнь Юга России"
78 ^^^^^^^^^^^^^^^^^
№ 2 (31), 2009
доусобных сражений. В событиях XV столетия прозреваются древние сюжеты: о съезде князей в Любиче, об ослеплении Василька Теребовльского и - шире - отсылка к ветхозаветной истории о Каине и Авеле.
Коллективная психология, пропитывающая древнерусские тексты, в пьесе «Темный и Шемяка» становится психологией индивидуальной. Воспроизведение русской исторической жизни и ее героев на современной сцене утверждает континуальность важнейшего процесса, который необходим и сам по себе и как поучение современникам. Так в драматургии XIX века находит отражение представление о непрерывности истории и о взаимодействии времен.
Литература
1. Потебня А. А. Эстетика и поэтика. М., 1976. С. 426.
2. Дудина Т. П. Эволюция этико-эстетической мысли в русской драматургии XIX века: автореф. дис. ... д-ра филол. наук. Елец, 2006. С. 5.
3. Вольф А. И. Хроника петербургских театров с конца 1855 до начала 1881 г. Ч. III. СПб., 1884. С. 32.
4. Журавлева А. И. Русская драма эпохи А. Н. Островского. М., 1984. С. 6.
5. Вольф А. И. Хроника петербургских театров ... С. 34.
6. Лотман Л. М. История русской драматургии: Вторая половина XIX - начало ХХ века (до 1917 г.). Л., 1987. С. 328-329.
М. V. YURYEVA. TRANSLATION OF RUSSIAN MEDIEVAL CULTURE INTO D. V. AVERKIEV'S DRAMA
The author investigates the influence of Old Russian verbal art on the second half of the XIX century's drama. Art features of a historical drama are analyzed on the example of D. V. Averkiev's creative work.
Key words: translation, aesthetic innovation, invariant, drama conflict.
А. г. НАГАПЕТ0ВА
ПРОБЛЕМА БЕСКОНФЛИКТНОСТИ И ЕЕ РЕАЛИЗАЦИЯ В СОВЕТСКОЙ «ПРОИЗВОДСТВЕННОЙ» ПРОЗЕ 1920-1930-х ГОДОВ
Опираясь на анализ художественной прозы 1920-1930-х годов, автор статьи исследует традиционную для эпохи соцреализма проблему бесконфликтности в произведениях производственной тематики.
Ключевые слова: производственная проза, бесконфликтность, соцреализм, конфликт, человек труда.
Постреволюционные авторы превозносили «вагранок огненную вьюгу», «победный бег маховика», лефовцы считали необходимым свести функции искусства к непосредственному описанию производственных процессов. Только тогда, по их мнению, изображение человека труда приобрело бы подлинность, размах и героический характер. Лирике противополагался жесткий практицизм, чувствам - здравый расчет, и все-таки именно тема трудовых будней проложила для ранних советских писателей путь к познанию нового созидательного процесса как сложного и занимательного. Вследствие подхода, соответствовавшего партийной идеологии, представителей рабочей профессии (сталеваров, плавильщиков, литейщиков и др.) стремились показать одухотворенными личностями, сделать их тип участия в жизни эталоном для подражания.
Реальность поражала энтузиазмом, масштабами созидания, развернувшегося после Великой Октябрьской социалистической революции. Строительство понималось как воплощение в жизнь идеалов переустройства действительности. Поэтому атмосферой праздника окружена даже самая тяжелая физическая работа. Как отмечено в критике советских лет, в 1930-е годы трудовая тема советской литературы позволяла
«органически сочетать в себе социально-классовые и философско-исторические акценты, существенно обновляя в то же время характер художественных конфликтов и повествовательный стиль» [1]. Утверждения по поводу «органического сочетания», бесспорно, были обязательны в условиях тогдашнего общества. Свобода и жизненная сила советского гражданина должны были быть сосредоточены в труде. Грандиозность замыслов нашла отражение, например, в таких произведениях, как роман «Гидроцентраль» (1931) Мариэтты Шагинян.
Объективная реальность не требовала от «производственной» прозы изображения психологических нюансов. Отсутствие многогранности признавали даже исследователи, певшие дифирамбы литературе 1930-х годов: «Человеческая личность, взращенная социалистическим строем, человек-труженик во всем великолепии его человеческих качеств ускользал от проникновенного взора художника, любующегося главным образом плодами трудов человека» [2]. В ходе художественного воплощения «спущенных сверху» идеологических установок «страдала сама идея романа как синтетической, объемной картины мира, хотя жанровые формы подчас соблюдались, т. е. романы имелись, но до истинно художественно-
№ 2 (31), 2009
"Культурная жизнь Юга России" ^
эпического осмысления и отображения действительности было еще далеко» [3]. Вполне справедливо замечание создателей двухтомных «Очерков истории русской советской литературы» о том, что авторы «Гидроцентрали», «Большого конвейера», повести «Время, вперед!», «захваченные исключительными темпами, гигантскими масштабами развернувшихся во всей стране строек <.. .> менее напряженно вглядывались в человека, творца всех этих чудес на земле» [4].
Действительно, принцип художественного изображения в «Большом конвейере» Я. Ильина публицистический, а не литературный. Текст романа напоминает серию заводских очерков, изредка разбавленных неким подобием лиризма. Благоговея перед описываемой машинной технологией, автор уверяет, что «завод музыкален» и «нужно только уметь различать разные мелодии голоса. Они по-своему звучат утром, в полдень, в часы вечерние» [5].
Как вспоминала М. Шагинян, «писатели увлеклись в ту пору вещами и техникой, машиной, проектами, даже названиями инструментов. Весь этот мир был для нас нов» [6]. В обстановке 1920-1930-х годов представлялось, что техническая инженерная мысль, способная на лиризм, откроет широкий простор творческой фантазии.
Стремление осмыслить производственную жизнь и художественно запечатлеть место человека в ней должно было явиться основной художественной задачей. Личная жизнь и поведение героя в быту определялись тем, как он относится к труду в ходе производства. Недооценка внутренней жизни человека привела к «расчеловечиванию» литературы. Так, теоретик и практик ЛЕФа С. Третьяков считал, что психологизму беллетристики необходимо противопоставить авантюрную изобразительную новеллу, а переживаниям - производственные движения. Такая установка порождала бесконфликтность (облегченное описание действительности, схематизм характеров, шаблонную трафаретность ситуаций). Указанные недостатки сопутствовали и «колхозно-производственной» теме.
Появилось значительное число произведений, практически никогда не превосходивших качество агитационных текстов или репортажей. «В этом-то и беда, - говорил по этому поводу А. Л. Бем, - что сам по себе материал еще не создает художественного произведения. Надо его уметь соответственным образом претворить и обработать. А на это советского писателя не хватает. Он то и дело впадает в шаблон, в повторение одних и тех же положений, и все <.> сдабривает наивной пролетарской добродетелью. Вследствие этого советская литература последних лет однотонна, сера и <...> скучна» [7].
Распространение литературы такого рода предвосхищало наиболее популярное для советского времени творение Ф. Гладкова «Цемент» (1925), которое в отечественной критике признано произведением, стоящим у истоков «производственной» темы. В основе сюжета романа -
возрождение заброшенного в эпоху Гражданской войны завода. Трудовая цель понимается персонажами романа как составляющая всемирно значимого подвига - реорганизации общественного строя на гуманных социалистических принципах. Говоря словами одного из героев другого романа Ф. Гладкова («Энергия»), рабочие строят не только плотину, но и жизнь высшего качества.
Обязательное стремление создать положительный образ социалистической действительности проявилось в произведениях Н. Ляшко «Доменная печь» (1922-1925), А. Филиппова «У станков» (1924), П. Ярового «Домна» (1925), А. Пучкова «Стройка» (1925). Это повести о начальном периоде индустриализации. В дальнейшем критик В. Кардин отметил, что цель «призыва ударников в литературу» - оздоровить социальный состав писательской среды «и таким манером добиться шедевров рабоче-крестьянского искусства» [8]. Но несмотря на усилия редакторов чуда не произошло. В большинстве случаев авторам удавались лишь центральные персонажи - исключительные личности, выглядевшие пафосными и идеализированными. Другие герои оказывались тусклыми и шаблонными. В эпизодах, изображающих обыденность и трудовую обстановку рабочего класса, имел место натурализм.
Писателей-производственников - Ф. Гладкова, Л. Леонова, В. Катаева, М. Шагинян - более всего интересовало формирование общества нового времени, становление характера непосредственных участников социалистического строительства, воздействие социальных настроений на комплекс эмоций и размышлений человека. Все остальное сводилось к возвышенно-символическим метафорам и патетике.
Буря Октября вызвала немалые трудности. Прежний быт, отрегулированные веками устои разваливались, новые только должны были выработаться. У романистов 1920-х годов -А. Толстого, М. Шолохова и других - зарождение и развитие новых социально-общественных взглядов в большинстве случаев сопряжено с разрушением семейно-бытовых уз. Это присуще даже строго положительным героям (например, Глеб и Даша Чумаловы в «Цементе» Ф. Гладкова).
В романах 1920-х годов пафос социалистического переустройства города и деревни, перевоспитания человека и общества явился мощным ускорителем процессов, которые обусловили становление советской художественной культуры. Тогда еще не сложились так называемые объективные предпосылки (социалистическая индустриализация в городе и коллективизация в деревне), определившие впоследствии колоссальный размах перемен в жизни миллионного населения. Поэтому нравственные вопросы раскрывались художником на примере отдельной фигуры, которая представала в некоторой степени сюжетно-компози-ционным центром произведения.
Бесконфликтной прозе было свойственно абстрактное воспевание ценности труда. По словам исследователя Ю. Кузьменко, «все эти комбинаты,
"Культурная жизнь Юга России" № 2 (31), 2009
заводы, шахты, электростанции закладывались в тот момент истории социалистического строя, когда сбереженная и приумноженная в трудные годы революционная энергия народа хлынула могучим потоком в русло социалистического преобразования страны» [9]. Все изображаемое содержало в себе характер новаторства, но не общественно-публицистического, а технологического, производственного; иллюстрировало четкость мышления, но не художественного, а инженерного. Из наблюдений за ходом производственных технологических операций и вырабатывалась фабула произведения. К примеру, В. Катаев приводит занявшую 6 страниц романа инструкцию по замесу бетона и эксплуатации бетономешалок. М. Шагинян без сокращений включает в художественный текст массивную «Папку № 7», «Чигдымское дело» - документальную хронику проблем возведения новой гидроэлектростанции. Это понималось как неотъемлемая составляющая конфликта, деталь социалистического строительства (завода, плотины, колхоза и пр.), при котором в центре внимания стоят судьбы коллектива трудящихся.
В произведениях данного периода и время трактовалось, как темп, подчиняющий себе ритм изложения, сочетание лирики с публицистикой,
нередко - и всю композицию повествования. Примером может служить повесть В. Катаева «Время, вперед!» (1932), с его хроникально стью и описательностью.
Произведения, воспевающие могущество техники, не могли быть достаточно чуткими к внутренней жизни героев, к движениям их души и сердечным тревогам.
Литература
1. Ковский В. Литературный процесс 19601970-х гг. М., 1983. С. 209.
2. Ковалев В. А. и др. Очерк истории русской советской литературы. Ч. 2. М., 1955. С. 23.
3. Ершов Л. Ф. История русской советской литературы. М., 1988. С. 95.
4. Очерки истории русской советской литературы. Ч. 2. М, 1955. С. 41.
5. Ильин Я. Большой конвейер. М., 1936. С. 98.
6. Шагинян М. Три поколенья книг // Яков Ильин. Воспоминания современников. М., 1978. С. 208.
7. Бем А. Л. О советской литературе (Письмо третье) // Молва. 1933. 26 нояб. № 272.
8. Кардин В. Смещение // Знамя. 1988. № 9. С. 77.
9. Кузьменко Ю. Советская литература: вчера, сегодня, завтра. М., 1981. С. 123.
A. G. NAGAPETOVA. THE PROBLEM OF LACK OF CONFLICT AND ITS REALIZATION IN THE SOVIET «INDUSTRIAL» PROSE OF 1920-1930-s
Being guided by the analysis of prose of 1920-1930-s the author investigates the problem of conflict-free creation in «industrial prose» traditional for the socialist realism epoch.
Key words: industrial prose, conflict-free, socialist realism, conflict, man of labour.
З. Х. ДЖАНХ0Т0ВА ВЕЩНЫЙ МИР В ВОЕННОЙ ЛИРИКЕ К. КУЛИЕВА
Анализ образов природы и вещного мира в стихотворениях о войне позволяет выявить важные особенности философско-эстетической системы К. Кулиева.
Ключевые слова: К. Кулиев, эстетика фольклора, вещный мир, образ войны.
Постижение трагизма войны, описание наивысшего напряжения чувств народа были серьезной проверкой для молодых поэтов, в том числе и Кайсына Кулиева. Как пишет В. Дементьев, «материал, основанный на личных переживаниях, не укладывался ни в какие прежде выработанные формулы, не вызывал привычных ассоциаций и сравнений» [1]. Поэтому первые стихи, посвященные событиям 1941 года, отличались плакат-ностью, одномерностью и незавершенностью. Осознавая это, впоследствии Кулиев писал:
С ними одними дорогами шел я,
Не смейся над несовершенным стихом моим,
Его под пулями писал я,
Как времени ветер оставлю тебе [2].
Система художественных принципов балкарской поэзии в первые годы войны определялась
двумя чувствами: любовью к Родине и ненавистью к врагу. Отсюда преобладание черной и белой красок, без каких-либо полутонов. Как и в 1920-1930-е годы, не углубляются в психологические детали. Состоянию души воюющего человека противостоит обобщенно данный зримый облик зла. Балкарские поэты дают волю трагическим чувствам, которые находят выход в проклятиях врагу, тогда как защитник страны, советский воин, предстает «богатырем», «гигантом», «огромным», «непобедимым». Эти черты поэзии военных лет, выделенные З. Х. Толгуровым, определяют фактуру стихотворений многих горских поэтов и относятся к традиционным средствам, унаследованным от фольклора [3].
Чаще всего такие художественные приемы, родственные устно-поэтическому творчеству, помогают усилить экспрессивное звучание стиха.
