CC BY
82
ТЕОРИЯ ГУМАНИТАРНОГО ПОЗНАНИЯ
УДК 165.24
«Признание» как нарративный феномен*
В статье анализируется роль нарратива в процессе признания себя (самоидентификации, самопризнания) как Другого. Такое признание предполагает участие другого человека. Возможность для этого создает именно нарра-тив. Анализируя признание как нарративный феномен, автор опирается на работы Г. Г. Шпета и П. Рикёра, поскольку нарратив предстает в их исследованиях как знаково-символически нагруженный элемент признания в культуре и социуме. В статье также проводится мысль о том, что, несмотря на различие возможных форм самоидентификации (художественное произведение, обещание, знание или память как социальный феномен), именно нарративный аспект этого акта играет ключевую роль во взаимодействии между Я и другими людьми.
Ключевые слова: признание, нарратив, Другой, слово, Шпет, Рикёр, нарративная идентичность, актуализация, инаковость, идентификация.
Нарратив (Комментарий 1), ориентированный в процессе самопризнания «на себя», приобретает сегодня особую значимость, поскольку затрагивает важнейшие для современного человека аспекты идентичности и самоидентификации, обсуждаемые практически во всех областях социокультурных практик и различных типах коллективной деятельности. При этом, рассматривая признание как нарративный
* Статья подготовлена при поддержке Российского гуманитарного научного фонда (грант № 16-03-00704 а «Реконструкции как методологические приемы в контексте актуализации исторического познания: эпистемологический анализ»)
Как цитировать статью: Щедрина И. О. «Признание» как нарративный феномен // Ценности и смыслы. 2017. № 5 (51). С. 53-62.
И. О. Щедрина
Аспирант философского факультета Государственного академического университета гуманитарных наук E-mail: semargel@mail.ru
Irina O. Shchedrina Postgraduate, Department of philosophy of the State Academic University for Humanities
феномен, мы различаем: 1) конструктивное отношение к самому себе («признание себя как Другого»); 2) признание человека другими людьми. Мы попытаемся ответить на вопрос: каким образом нарратив обеспечивает синтез этих двух аспектов признания в процессе самоидентификации?
В философской традиции существуют несколько трактовок феномена признания. Исследователи, работающие с релевантной тематикой [13], указывают на рекогнитивную способность узнавания (Anerkennung И. Канта [7, с. 700, 703-707, 716], ссылаются также на узнавание образов у А. Бергсона (для которого узнавание возникает по ассоциации с конкретным восприятием, когда-то полученным в сочетании с данным образом) [1, с. 215]; ссылаются также на фихтеанское взаимодействие двух обладающих самосознанием субъектов. Однако в контексте нашей темы представляется важным гегелевское понимание признания — также Anerkennung, в котором особо выделяется социальная детерминация этого акта. «Человек необходимо признается (другими) и необходимо признает (других людей)» [3, с. 315],— пишет Гегель в «Йенской реальной философии» и затем подчеркивает в «Феноменологии духа»: «... момент признавания, состоящий в том, что другое сознание снимает себя как для-себя-бытие и этим само делает то, что первое сознание делает по отношению к нему. Точно так же здесь налицо и второй момент, состоящий в том, что это делание второго сознания есть собственное делание первого.» [4, с. 102]. Именно такое понимание признания осмысливалось Г. Г. Шпетом, когда он переводил «Феноменологию духа». Он писал в письме к Игнатовой в 1936 году: «.для того, чтобы нечто было социально-реальным, социально-ценным или, наоборот, малоценным, необходимо, чтобы соответствующее общество признавало это. Признание (ну-ка, старина: Anerkennung) — детерминитивная категория социального! Популярный лектор, великий ученый, большой поэт и пр., и пр.— реально велики, пока, когда и поскольку их таковыми признают. Помните, я часто поражался ничтожеством и глупостью, например, Муромцева, однако его признали за великого председателя и тем его сделали великим; также был велик, например, Надсон, а Грин — ничтожен; Чернышевский был ничтожен и стал велик; и т.д., и т.д. (помните прекрасный рассказ Парини о человеке, которого в одно дивное утро перестали узнавать и признавать) — примеров сколько угодно того, что сегодня под взглядом какого-нибудь человека падают в обморок, а завтра он — чучело, над которым смеются дети. Реальная основа социального
неравенства есть разница признания» [5, с. 389].
Таким образом, в гегелевской трактовке признания как Anerkennung отчетливо звучат мотивы интерсубъективности, а также подчеркнутый Шпетом мотив социальности и общения. Но тогда на переднем плане оказывается вопрос: как, каким образом реализуются эти мотивы, предполагающие участие других людей в самоидентификации человека, в процессе его самопризнания? Попытки ответить на этот вопрос приводят к нарративу. Здесь в центре внимания оказывается момент рассказывания, когда слово раскрывается в качестве элемента человеческого общения, т.е. во всей своей знаково-символической и культурно-исторической (ценностно-смысловой) нагруженности. Все действия, поступки, мысли — все это оказывается выраженным в слове, используемом в повествовании о себе и благодаря этому, через нарратив происходит становление словесной реальности Я, в которую включается говорение и слушание, моральное переживание и ответственность, память и поступок. Именно в эту реальность можно облечь осознание себя как Другого и признание этой самости другими людьми. Феномен социального и культурного признания, таким образом, именно через нарратив, через повествование погружается в знаково-смысловое поле, где, собственно, и развертывается герменевтическая работа Я по формированию своей идентичности. Иными словами, через нарратив Я вступает в сферу общения, где, помимо всего прочего, открывается возможность герменевтического истолкования признания «меня» со стороны других и, стало быть, формируется отношение к своему Я как к Другому. Таким путем признание становится моментом самоидентификации.
Фактически, признание как герменевтический акт требует нарративного развертывания. Соответственно, человек может понять сам факт признания себя как Другого (если примет во внимание мнения других о нем в своем нарративе), т.е. понять других как повествующих. Так что даже при написании дневников, не предназначенных для чтения другими людьми, в исповедях и т.д. всегда имеет место вольная или невольная опора на потенциального читателя, на общение. Если попытаться дать познавательную оценку феномену самопризнания, то ключевым вопросом станет: как происходит познание самого себя через других? Как я удостоверяюсь в том, как меня признали другие? Меня идентифицируют, мне об этом рассказывают, пишут, и я, в свою очередь, идентифицирую себя, дискутируя в нарративе с собой как с Другим. В нарративе я признаю,
что меня признают другие,— значит, я признаю себя как часть этого признания. И все это становится моментом моей самоидентификации.
Далеко не случайно, что такого рода рассуждения занимают сегодня видное место в эпистемологических и историко-научных исследованиях, ориентированных на анализ роли социокультурных факторов в научно-познавательной деятельности. Здесь, в этих исследовательских областях очень ярко проявляется сегодня вопрос о роли признания самости другими в построении собственного индивидуального рефлексивно-методологического нарратива. Но и применительно к иным исследовательским направлениям, так или иначе связанным с коллективной (общественной) деятельностью, проблематика соотношения Я и Другого в последнее десятилетие затрагивается именно в контексте феномена признания и именно в рамках феномена нарратива. В данном случае обсуждается индивидуальный нарратив, обладающий конкретной спецификой: индивид рассказывает о себе, создавая связь с собой как с Другим и опираясь при этом на нарративы других о нем самом. Фактически, нарратив выступает как форма взаимодействия, форма взаимоотношений говорящего и слушающего. И создание этой связи — герменевтическая задача, поскольку понимание признания как результата соотношения «Я-как Другой — другие» требует общего смыслового поля.
Можно также сказать, что идентичность — это прежде всего Я рассказанное (перефразируя слова Луиса О. Минка, «истории не переживаются, а рассказываются»). Ведь тот, кто рассказывает,—это в первую очередь тот, кто взаимодействует с другими, и чаще всего — делает это в ответ. Человек преподносит себя как Другого в индивидуальном нарративе, подтверждая или опровергая созданный другими образ. Так что в индивидуальном самосознании и создании индивидуального нарратива ключевую роль играет признание других людей, выраженное в слове. Чтобы человек создал нарратив о себе, ему необходимо о себе что-то узнать, и говорят ему об этом другие. Кто он, кто его семья, плох он или хорош — все это факты и оценки, которые влияют на создание человеческого Я (Комментарий 2). И, помимо всего прочего, сказанное другими оценивается этим Я на предмет его соответствия реальности, которую Я развертывает в своем нарративе.
Рассуждая о признании в 1927 году на страницах этюда «Искусство как вид знания», Шпет различает «...„практическое" признание: „инстинкт", „рефлекс" и „прочее" и „восприятие"» [16, с. 136]. Эти формы
признания оказываются пассивны, в то время как сам признающий активен. Шпет анализирует ситуацию разговора именно с позиции слушающего (и активно воспринимающего) субъекта. Этим восприятием слушающий осуществляет акт признания, на всех уровнях восприятия услышанного и понятого им слова — природном ли или же социокультурном. Однако именно социокультурный пласт понимания позволяет ему в дальнейшем построить некоторый образ себя самого. Из рассказов других, как из кирпичей, складывается представление о себе, рассказываемое впоследствии в нарративах. Человек признает себя как Другого благодаря нарративу других.
Признание других можно услышать от них самих, но можно и прочитать. Смысл этой констатации в данном случае в том, что область контактов с другими сегодня резко расширяется и в пространственном, и во временном плане. Нарратив становится посредником-медиатором, что в современном медийном мире превращает его в масштабное, массовое явление. Осмыслить собственную идентичность как идентичность Другого современному человеку позволяет растиражированное медиа-средствами слово.
Такой тип самоосмысления Рикёр называет операцией применения текста к миру. Этот процесс двойствен: как читатель создает реальность текста, так и сам текст накладывается на мир читателя. Культурная среда, мир текстов, выступает посредником между чтением и читателем, и читатель в этот момент определяет и признает собственную нарративную идентичность. Рикёр выделяет особое понятие нарративной (Комментарий 3) идентичности, исходя из неизменности как персонажа в выдуманном рассказе, так и человека, рассказывающего что-либо: «В рефлексивной форме „рассказа о себе" личная идентичность предстает как повествовательная идентичность» [13, с. 97]. Таким образом, главный момент нарративной идентичности — анализ человеком себя как Другого в момент говорения вообще и говорения непосредственно о себе в частности. При этом очевидно, что повествование, которое создаю Я, определяя себя самого как Другого, определяет мое самоощущение, самовосприятие и самопризнание, формируется лишь в контексте говорения обо мне других.
Однако последняя констатация подводит нас к самому, пожалуй, главному вопросу по поводу признания как нарративного феномена. Роль других в признании (в первую очередь, в самопризнании) в контексте
идентичности огромна. Но где грань, за которой меняется человеческая идентичность? Способна ли она поменяться вообще и под влиянием других, в частности? Знаменитая загадка о том, остается ли корабль прежним, если в нем меняются детали, вполне соотносима и с человеком, с его внешним и внутренним состоянием в течение всей его жизни. У него меняется голос, меняется характер, меняется и то, что он думает о себе, и то, каким он видит себя (собственно, это-то и происходит чаще всего под влиянием других). И тем не менее, неизменность Я, занимавшая в свое время еще Августина и Декарта, продолжает служить опорой человеку в осмыслении собственной идентичности (Комментарий 4).
Рассматривая феномен признания в нарративном контексте, необходимо также подчеркнуть: от выбранных слов, от нарратива и собственного образа в нем, зависит картина мира — «жизненный мир» Я и место (статус) в нем себя как Другого. Признавая себя в ответ на слова других, признавая их самих, человек совершает словесный акт актуализации. Это обстоятельство подчеркивал в этюде «Искусство как вид знания» Г. Г. Шпет. «Актуализация,— писал он,— и есть факт признания и знания существования меня самого или, симпатически, кого-то другого» [16, с. 138]. Человек не просто актуализируется благодаря другим; он определяется этой актуализацией; и, соответственно, обращенное к нему слово превращает его в социальную и культурную актуальность, оно дает ему идентичность, неразрывно связанную с общим историко-культурным полем.
Существует множество теорий о том, когда выделяется Я, когда появляется понимание себя и признание собственной идентичности. Сенсуалистически ли осуществляется самопризнание, как в примере со статуей Кондильяка, которая была для себя запахом роз, звуком музыки и цветом предметов до тех пор, пока не отделила себя от внешнего с помощью осязания, или же самость кристаллизуется в языке, когда человек учится говорить о себе, констатируя во фразе «Я говорю, что.» себя самого как Другого, как сознающего свою идентичность и транслирующего ее в нарративе другим. При этом признание может быть нарративно выражено в чем угодно; вместо внешних культурных вещей оно может быть обращено и к внутренним феноменам: к самости, к памяти, к ответственности. В связи с этим Рикёр (Комментарий 5) выделяет четыре человеческих способности; для него именно они свидетельствуют о том, что признание является нарративным феноменом. Это способность говорить, действовать, вести повествование о своей
жизни и быть субъектом собственного действия, видеть себя автором действия. При этом важно, что все эти способности связаны с нарративом, а ключевая для признания и самопризнания способность вменять себе собственные действия — требует направленности на себя как на Другого, т.е. осмысления собственных действий, поступков — и, соответственно, самооценки этих поступков (Комментарий 6). В то же время оценочная часть необходимо присутствует в моменте конструирования человеческого Я, в Я-концепции, где акцентируется уже признание самости другими людьми, вписывание Я в мир других. Как отмечает, например, разрабатывавший эту тему Р. Бернс: «всякая попытка себя охарактеризовать содержит оценочный элемент, определяемый общепризнанными нормами, критериями и целями, представлениями об уровнях достижений, моральными принципами, правилами поведения и т.д.» [2, с. 36].
Человек оценивает себя, свои действия и берет на себя за них ответственность — и только от человека зависит, как он будет использовать свои возможности, способность доносить свою мысль и признавать себя как Другого. Важно, что все это выражается словесно, через нарратив — и обусловливается герменевтически, взаимопониманием в феномене признания. Даже оправдание собственного бытия человек находит в признании других, в то время как другие признают его и себя во взаимном признании: «.идея „Я-сам" предстает глубоко преобразованной самим фактом признания этого Другого, который обусловливает во мне присутствие его собственной репрезентации» [14, с. 24]. И в то же время признание — это еще и потребность.
Осуществляя актуализацию, Я реализует собственную потребность в других — то, что П. Д. Юркевич называл «чувством человечности»: «Человек чувствует живую потребность восполнять себя другими людьми <...> Человек испытывает нравственное влечение к человеку как для того, чтобы от его слова и от его мысли получить внутренние возбуждения, питать и воспитывать ими свою душу, так и для того, чтобы в свою очередь открывать ему свою душу, свои мысли, желания, радости и страдания» [17, с. 353]. Однако реализовать это «чувство человечности» человек может только благодаря признанию других, утверждающих его субъектом человеческого мира. Вне самоанализа человеку остается только опереться на услышанную информацию, как происходит, собственно, в детстве.
Об этом же рассуждал в своих письмах Г. Шпет: «Чтобы человек
вскрылся другому (одному и единственному) до сущности и в сущности — основная роковая потребность — потребность индивидуальности, собственное ее бытие, потому что в конечном итоге это, может быть, определяет самое индивидуальность, ибо пока не усмотрена „другим" эта сущность, ее и нет, она не объективировалась, не обнаружилась, не существует (потому-то и промахи — мимо индивидуальности, все случайно: „это — Вы", „это — не Вы", как Вы сами говорите, а я сам далеко не всегда знаю, где — Я?). У меня есть статья (я ее люблю больше других) „Сознание и его собственник", в ней я силюсь доказать, что Я не может определять себя без помощи другого, что в собственном существовании Я удостоверяется через другого. Это и эмпирически и существенно, и также: в эмпирическом бытии и в существе. И тут — метафизика любви. Эмпирически мать удостоверяет, что я родился, без нее я не был бы в этом „уверен", она только знает это, как следует знает. Через любовь ко мне я удостоверяюсь в своем существе, это — второе рождение. И вот где Ужас: почувствовать трепет своего бытия и быть брошену в сомнение, в неуверенность в нем, в бытии самой сущности, Себя. А сколько таких проходит мимо нас: ненастоящих, иллюзорных! Ужас: сознать свою иллюзорность!..» [5, с. 349-350]. Именно удостоверение других, признание других дает нам самих себя — как на уровне самосознания, так и на уровне социокультурной идентификации.
Таким образом, признание, рассматриваемое как нарративный феномен в герменевтическом ключе, может представать одновременно и в качестве внешнего, общекультурного, общеисторического и общесоциального явления, и, в то же время, быть феноменом сугубо внутренним, направленным на самого человека, на его чувство времени, на его память, на его чувство ответственности — будучи выраженным словесно. Именно нарратив формирует признание других. Текстуально ли это выражается, комиксом ли, танцем или картиной — неважно. Нарратив обусловливает признание как то, что должно быть выражено и рассказано; как то, что передает некий смысл, который другой человек понимает. И этот герменевтический момент выстраивает связь между «Я как Другим» и другими; признание как нарративный феномен оказывается выражено любым знаково-символическим актом.
Быть признанным для любого человека — это значит обрести полную уверенность в собственной идентичности благодаря признанию других. Даже когда человек представляется, называя свое имя,— он говорит то,
как его именуют другие («меня зовут.»). Такое признание обоюдно, и эта обоюдность обеспечивает человеку обоюдность существования в собственных глазах и в глазах других. В этой обоюдности, в этой взаимности всегда присутствует элемент самости социальной: «Самость субъектов здесь, данных в конкретном имени, закрепляемых именем и признаваемых в имени и по имени, не скользкий и ускользающий термин безличия: „я", „самосознание" и подобное, а вещь, социальная вещь. Конкретность ее — в том, что „я" здесь всегда некоторый имярек, не местоимение, а само имя субъекта, и „самосознание" — не просто сознание себя как сущего, а себя как такого, а не иного, и притом вместе с признанием того же со стороны других и с сознанием этого признания» [15, с. 479].
И необходимо сказать в таком случае не только о признании обоюдном, но и о самопризнании, которое также проходит в социальных рамках рассказывания,— когда Я понимается как Другой. Однако обусловливается это самопризнание изначально действиями других, передачей другими моего собственного образа мне. Человек может согласиться или не согласиться с тем, что он услышал о себе, однако нарратив будет строиться на основе услышанного и узнанного по большей части извне. В конце концов, даже о качествах характера, прежде чем приписывать их самому себе, ребенок узнает непосредственно от взрослых. Внешний мир, внутреннее самопонимание и рефлексия оказываются заданными признанием других.
Комментарии
1. Термин «нарратив» (лат. Narratio — рассказ) получил широкое распространение в лингвистических и структуралистских исследованиях начиная с 60-х годов XX века. Словом «нарратив» Ц. Тодоров, Ж. Пуйон, Ж. Женетт и Ч. Принс обозначали последовательное изложение связанных событий. Кроме того, в понятие нарратива входит целое структурированное смысловое пространство, которое может быть выражено этим нарративом в любой форме и на любом языке (текст, музыка, действие, кинематограф и т.д.).
2. Подробнее об этом аспекте соотношения человека и общества при создании Я-концепции см. работы Ч. Кули [8].
3. Существует также другой перевод — идентичность «повествовательная». На английском языке термин звучит как narrative identity [19]. В оригинале пишется l'identité narrative [20; 21].
4. До некоторой степени это соотносится с современным пониманием аспектов человеческой идентичности у Рикёра: идентичность как индивидуальность (Ipse) и идентичность как самотождественность (Idem) [14].
5. См. подробнее в работах: [9; 10; 11; 12; 13].
6. Такая концептуальная установка есть и у Д. Денетта с его рассуждением о личности: «Если меня следует считать ответственным за мои действия (за какую-то часть моего поведения в определенной дескрипции), я должен осознавать это действие в данной дескрипции. Почему? Потому что только если я осознаю действие, я могу сказать, в чем состояло мое намерение, и могу таким образом в качестве привилегированного участника включиться в игру вопросов и ответов, представляющую резоны моих действий» [6, с. 150]. Соотношение взглядов Д. Деннета и П. Рикёра уже давно стали предметом анализа в философской среде. В 2007 году Дж. Маккарти выпустила монографию, посвященную взглядам Деннета и Рикёра на нарративное Я [18].
Литература
1. Бегсон А. Собрание сочинений: в 4 т. М. : Московский клуб, 1992. Т. 1. 336 с.
2. БернсР. Развитие Я-концепции и воспитание / пер. с англ. под ред. В. Я. Пили-повского. М. : Прогресс, 1986. 422 с.
3. Гегель Г. В. Ф. Работы разных лет: в 2 тт. М. : Мысль, 1970. Т. 1. 667 с.
4. Гегель Г. В. Ф. Феноменология духа. М. : Наука, 2000. 495 с.
5. Густав Шпет: жизнь в письмах. Эпистолярное наследие / отв. ред.-сост. Т. Г. Щедрина. М. : РОССПЭН, 2005. 719 с.
6. Деннет Д. Условия присутствия личности / пер. с англ. Г. Хасина // Логос. 2003. № 2 (37). С. 135-153.
7. Кант И. Собрание сочинений: в 6 т. / пер. с нем. / Ред. Ойзерман Т.И. М. : Мысль, 1964. Т. 3. 799 с.
8. Кули Ч. Социальная самость [Электронный ресурс]. Режим доступа: http:// society.polbu.ru/sociology_hrestomatia/ch13_i.html (дата обращения: 4.04.2017).
9. Рикёр П. Время и рассказ: в 2 т. Интрига и исторический рассказ. М.-СПб.: Университетская книга, 1998. Т. 1. 313 с.
10. Рикёр П. Время и рассказ: в 2 т. Конфигурация в вымышленном рассказе. М.-СПб.: Университетская книга, 2000. Т. 2. 224 с.
11. Рикёр П. История и истина / пер. с фр. СПб. : Алетейя, 2002. 400 с.
12. Рикёр П. Конфликт интерпретаций. Очерки о герменевтике / пер. с фр.; вступ. ст. и коммент. И. С. Вдовиной. М. : Академический проект, 2008. 695 с.
13. Рикёр П. Путь признания: три очерка / пер. с фр. И. И. Блауберг, И. С. Вдовиной. М. : Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2010. 268 с.
14. Рикёр П. Я-сам как другой / пер. с франц. М. : Издательство гуманитарной литературы, 2008. 416 с.
15. Шпет Г. Г. Внутренняя форма слова // Искусство как вид знания. Избранные труды по философии культуры. М. : РОССПЭН, 2007. С. 323-501.
16. Шпет Г. Г. Искусство как вид знания (этюд) // Искусство как вид знания. Избранные труды по философии культуры / отв. ред.-сост. Т. Г. Щедрина. М. : РОССПЭН, 2006. 712 с.
17. Юркевич П. Д. Философские произведения. М. : Правда, 1990. 670 с.
18. McCarthy J. Dennett and Ricoeur on the narrative Self. New-York : Humanity books, 2007. 298 p.
19. Ricoeur P. Oneself as Another / trans. by Kathleen Blamey. Chicago: The University of Chicago Press, 1992. 374 p.
20. Ricoeur P. Parcours de la reconnaissance. Trois etudes. Paris: Stock, 2004. 396 p.
21. Ricoeur P. Soi-même comme un autre. Paris : Editions du Seuil, 1990. 432 p.
