CC BY
59
Л. А. Гайнутдинова
ПРИНЦИП СОУЧАСТИЯ КАК ФАКТОР КОНКУРЕНТНЫХ ПРЕИМУЩЕСТВ
Принцип соучастия как условие экономической демократии
Любая развитая экономика, независимо от типа ее устройства, основана на сотрудничестве главных хозяйствующих субъектов: производителей, потребителей и государства. Если рассматривать категорию производителей, то здесь имеет место сотрудничество между собственниками капитала и владельцами предприятий, с одной стороны, и специфическими, представляющими сегодня разнообразные слои, носителями фактора производства «труд» — с другой. Кооперация может принимать различные формы: вопреки собственной сути, она может превращать взаимную зависимость партнеров в одностороннюю, когда один из них диктует другому условия партнерства; по другому варианту, партнеры вместе определяют условия взаимодействия, т. е. это вариант взаимного согласия. В первом случае речь идет о сотрудничестве, основанном на отношениях конфронтации, во втором — о кооперации, основанной на соучастии [18, с. 348].
Конфронтационным становится такой вид кооперации, при котором одна группа партнеров — представители интересов капиталистов и промышленников или же интересов рабочих и общества — стремится навязать другой свою волю, не принимая в расчет, а то и полностью игнорируя интересы другой стороны. Однако любой вид монократии, практикуемой одной из сторон, является предпосылкой для того, чтобы настаивать на формах промышленного сотрудничества, которые предполагают соучастие, противостоят любой монократии и обеспечивают всем объединениям, составляющим хозяйственный механизм, возможность участия в согласовании интересов и тем самым в определении условий сотрудничества. Решающей предпосылкой для этого становится ограничение экономической власти, установление контроля над ней и ее обуздание. Ведь любое сосредоточение в одних руках экономической власти с тенденцией к монополии, будь то частный владелец капитала, акционерное общество, концерн либо крупная международная компания, будь то профсоюзы или рабочие советы, приводит к конфронтации структур в промышленной кооперации и мешает, а то и делает вовсе невозможными формы сотрудничества, основанные на соучастии. В свою очередь, внедрение принципов соучастия на отдельных предприятиях ведет к демократизации не только экономической системы, но и всего общества.
Возможности влияния гражданского общества на экономику
В современной общественно-политической системе как целостном социуме можно выделить экономическую, социальную, духовную и политическую подсистемы. Экономическая подсистема обеспечивает материальную инфраструктуру, политическая — механизм реализации общей воли и общего интереса всех основных элементов системы, а социальная и духовная сферы в совокупности составляют гражданское общество, которое также можно обозначить как единую подсистему. Однако в данной комбинации
© Л.Л.Гайнутдинова, 2009
важно отметить, что гражданское общество нельзя представлять промежуточным звеном между сферой производства и сферой политической — оно органически проникает как в сферу политики, так и экономики. Можно сказать, что гражданское общество и правовое государство, в свою очередь, предполагают определенный тип экономики. Более того, экономика, если абстрагироваться от ее основных инфраструктурных и технико-экономических аспектов, является частью гражданского общества. Таким образом, в силу своей неразрывной взаимосвязанности все подсистемы детерминируют друг друга. Из этого можно сделать вывод, что каково гражданское общество, такова и экономика, т. е. и экономика, и политика в определенной степени есть функции гражданского общества. В данном контексте экономическая свобода — это форма проявления более фундаментальной свободы индивида в обществе как самоценной и самодостаточной личности [6].
Однако необходимым условием существования подлинного гражданского общества становится разграничение между экономической и политической властью, между собственностью и властью, так как слияние политической и экономической власти неизбежно ведет к той или иной форме тирании. Но невозможно определить, где кончается рынок и начинается общество, потому что ряд институтов частично находятся в рынке, а частично — в обществе. Исходя из того, что экономика не может быть единственным социальным окружением государства, американские исследователи Дж. Коэн и Э.Арато [4] предлагают концепцию, в которой гражданское общество дистанцировано как от политического общества, являющегося сферой жизни партий, политических организаций и органов публичной политики (в частности, парламентов), так и от экономического общества, состоящего из организаций, занятых производством и распределением. Если политическое и экономическое общество возникают на основе гражданского общества, то их объединяет ряд общих организационных форм: институционализируются они посредством прав (в частности, политических прав и прав собственности), органично продолжающих те права, что стоят на страже гражданского общества. Но акторы политического и экономического обществ сами непосредственно участвуют в осуществлении государственной власти и экономического производства, их задача — контролировать соответствующую сферу, управлять ею. Они не могут позволить себе поставить стратегические и инструментальные критерии в зависимость от характерных для гражданского общества типов нормативной интеграции и публичной коммуникации. В свою очередь, политическая роль гражданского общества непосредственно связана не с контролем или захватом власти, а с влиянием через демократические ассоциации и публичную сферу, однако подобная роль не отличается эффективностью воздействия. Поэтому в социально-политической структуре общества возникает политическое общество как некий посредник между гражданским обществом и государством, стабильно функционирующий на профессиональной основе.
Согласно теории Дж. Коэна и Э. Арато, политические ассоциации, партии и парламент представляют собой ключевые институты политического общества. Они все могут обретать такое качество, как публичность, однако само это качество не должно вступать в противоречие со стратегическими соображениями, свойственными данным институтам в целом [13, с. 633]. Поэтому в отличие от остальных сообществ, составляющих гражданское общество, политическая среда не может гарантировать осуществление двустороннего, открытого и ничем не сдерживаемого процесса коммуникации и способна достигать относительной демократичности в плане своей доступности и участия только посредством формальных процессуальных норм. Несмотря на данное ограни-
чение, политическая общественность является открытой структурой благодаря своей проницаемости для общих процессов общественной коммуникации.
Следует признать, что данное положение едва ли применимо к экономическому сообществу, для которого условия публичности, а следовательно, и возможности демократизации представляются еще более ограниченными. Можно подчеркнуть две ключевые категории опосредования в экономическом обществе — собственность и участие. Вполне возможен такой вариант, когда уменьшение участия в этой сфере компенсируется появлением множества форм собственности, благодаря которым гражданское общество и его институты в принципе могут занять прочные позиции в экономическом обществе. И действительно, наличие сообществ, некоммерческих организаций и даже органов социальной защиты в числе владельцев производственной собственности может по существу заменить собой регулирование со стороны государства. Кроме того, все институты, связанные с практикой коллективных договоров, с представительством трудовых коллективов в советах директоров и с процедурами учета жалоб и принятия согласительных решений, являются сами по себе неотъемлемой частью «экономического общества» [13, с. 634]. К тому же легализация профсоюзов, коллективных договоров, коллективного участия в управлении, совместного определения экономической политики, внедрение принципов корпоративного управления и т. д. свидетельствуют о влиянии гражданского общества на общество экономическое и позволяют последнему играть роль посредника между гражданским обществом и рыночной системой.
В либеральной теории в целом существует тенденция к размыванию границы между гражданским обществом и экономикой. Например, Л. Даймонд, широко трактуя гражданское общество, исключает из него те предприятия, которые занимаются извлечением прибыли [3, р. 9]. Однако несколькими строками ниже в том же самом тексте он вводит экономические образования обратно в концепцию гражданского общества, перечисляя экономические институты, производственные и коммерческие ассоциации и их союзы как одну из множества форм организаций гражданского общества, тем самым подчеркивая рыночно-ориентированную природу гражданского общества.
В свою очередь, шведский исследователь гражданского общества А. Улин считает полезным различать гражданское общество и экономическое общество, хотя эти области, по его мнению, тесно взаимосвязаны [8, р. 25]. Однако в отличие от акторов экономического общества акторы гражданского общества не озабоченны в первую очередь извлечением прибыли, но в то же время они часто зависят от финансовой поддержки акторов экономического общества. Поэтому логика рынка оказывает сильное влияние на гражданское общество. Вслед за Дж. Коэном и Э.Арато А. Улин уверен, что доминирующее экономическое общество может быть в равной степени опасным для гражданского общества, как и доминирующее государство. Стоит отметить, что даже Джордж Сорос, который потратил огромное количество денег на поддержку гражданского общества против государственной власти в посткоммунистической Восточной Европе, предостерегает от негативного влияния неконтролируемых рынков. По мнению Дж. Сороса, основной враг открытого общества не коммунизм, а капиталистическая угроза [1, р. 45].
Однако Дж. Коэн и Э.Арато, очерчивая контуры независимости гражданского общества, утверждают, что в условиях демократического правления гражданское общество по определению не противостоит экономике и государству [13, с. 18]. Институты экономического и политического общества относятся к числу сфер-посредников, через которые гражданское общество способно влиять на политико-административные
и экономические процессы. Антагонистическим отношение гражданского общества к экономике или государству становится лишь тогда, когда последние не справляются с ролью посредников или когда институты экономического и политического общества начинают изолировать процессы принятия решений и тех, кто эти решения принимает, от воздействия со стороны социальных организаций, инициатив и публичного обсуждения. Основная задача заключается в том, чтобы сделать гражданское общество более восприимчивым к необходимости обдумывания стратегии, равно как и привнести в экономику элементы демократического способа принятия решений [12]. Так как гражданское общество имеет возможность влиять на политическую систему посредством соответствующих структур, открытых влиянию (например, парламенты и суды), то необходимы такого же рода «рецепторы» и в экономике.
Таким образом, если мы говорим о возможности внедрения демократических процедур в государственные институты, то почему нельзя говорить о внедрении демократических процедур в экономические институты, что выражается в понятии экономической демократии [12]? Экономическая демократия подразумевает наличие различных форм участия, как на уровне рабочего места, так и на уровне фирм, что существенно смягчает необходимость сохранения в неприкосновенности саморегулирования управляющих производственных систем. Сам факт существования парламентов, а также различных объединений работодателей и форм рабочего самоуправления, совместного разрешения споров и коллективных договоренностей указывает на то, что общественность, отстаивающая ценности гражданского общества, может быть сформирована даже внутри институтов, которые изначально функционируют на основе системного управления. Однако нормативный проект внедрения экономической демократии должен быть существенно смягчен из-за необходимости сохранять в неприкосновенности саморегулирование управляющих систем. Поэтому те институты, которые в рамках политической или экономической систем координируются коммуникативным способом, можно отнести к гражданскому обществу, тогда как те, которые управляются при помощи денег и/или власти, относятся к институциональному уровню системы. Однако стоит добавить, что ни один из этих аспектов не следует воспринимать как «замкнутый на самого себя», так как оба они, хотя и в различной степени, раскрыты для процесса демократизации.
Баланс интересов как условие экономической демократии
Если рыночный принцип максимизации прибыли ведет к чрезмерной, неоправданной требованием выживания предприятий концентрации капитала с присущими ей экспансионистскими тенденциями, то в компаниях равноправного участия уже в силу принятой в них структуры собственности интересы прибыли и интересы заработной платы связаны отношением взаимной соотнесенности [18]. Тем самым они сдерживают друг друга, препятствуя максимизации как прибыли, так и заработной платы, что укрепляет механизм баланса интересов в рыночной экономике, и это должно послужить ей во благо с социальной и экономической точек зрения.
Однако в случаях дисбаланса взаимной соотнесенности одна из сторон может прибегнуть к различным формам воздействия, в том числе и забастовке, которая относится к процедурам гражданского неповиновения и является формой прямого воздействия гражданского общества на экономические процессы. Один из немногих исследователей, обсуждающих проблему гражданского неповиновения в связи с экономическими институтами, — М. Уолцер настаивает на том, что частные экономические корпорации
должны рассматриваться как политические общества в рамках более широкого общества, каким является государство [9, р. 31]. Если сегодня корпорации собирают от лица государства налоги, поддерживают требуемые государством стандарты, расходуют государственные средства и обеспечивают соблюдение норм и правил при фактической поддержке со стороны государства, то, следовательно, они выполняют наполовину чиновничьи функции и применяют к рабочим силу и власть. Однако авторитет корпоративных чиновников чаще всего не легитимирован демократическим путем. Власть корпорации над своими служащими-подданными осуществляется способами, не отличающимися от тех, что использует авторитарное государство. Конечно, некоторые подвластные корпоративному авторитету субъекты сумели добиться охраняемых государством прав в таких делах, как рабочее время или право на забастовки. Фактически забастовка долгое время оставалась самой обычной формой гражданского неповиновения рабочего класса. Часто забастовочные стратегии рабочего движения (сидячие забастовки и забастовки с занятием мест) включали в себя моменты насилия и ожесточения. М. Уолцер доказывает, что такие действия, даже если они на первый взгляд выглядят революционными, будучи нацелены на изменение распределения власти внутри корпорации, на самом деле остаются в пределах допустимого, пока мишенью революции не становится само государство [9, р. 37]. Акцент здесь сделан на отсутствии институциональных, легальных каналов, дающих возможность действовать через них. Так что эти акты ограниченного «революционного» гражданского неповиновения могут рассматриваться как попытки распространить демократические конституционные принципы на область, в которой в высшей степени неубедительными представляются претензии на абсолютную власть, основанную на правах собственности. В подобных акциях гражданского неповиновения речь идет не о том, кому принадлежит корпорация, а о том, что влечет за собой такая принадлежность и на какие полномочия может легитимно претендовать администрация. М. Уолцер указывает, что возникновение правительственных полномочий из владения собственностью характерно для феодальных режимов, но такая ситуация нетерпима в современном обществе и уж тем более в демократическом [9, р. 39]. Потому, доказывает он, интересам демократического государства лучше всего могла бы служить демократизация корпораций. Поэтому такой вид гражданского неповиновения направлен не против государственных законов и государственной политики, а только против защищаемого государством корпоративного влияния. Можно согласиться с этими доводами при одной существенной оговорке — экономическая эффективность не должна приноситься в жертву демократическому давлению.
Принцип соучастия в ^Швеции
Примером процесса внедрения демократических процедур в экономику может служить шведская модель капитализма, которая складывалась поэтапно. Начальная стадия была ознаменована бурным развитием политической демократии в довоенное время. После прихода к власти социал-демократической партии стала расширяться социальная и, наконец, экономическая демократия, чему способствовало, в частности, создание так называемого фонда работополучателей.
Этап расширения социальной демократии в Швеции был пронизан «духом Сальт-сябадена» [7; 4; 5]. В этом городе в 1938 г. Союз работодателей (БЛЕ) и Федеральная организация шведских профсоюзов (ЬО) заключили своего рода корпоративно-партнерское соглашение, которое предоставляло предпринимателям широкие распоряди-
тельные права в собственном деле, а также полностью признавало право на организацию профсоюзов и их роль в качестве тарифных партнеров. Партнеры по соглашению обязались обеспечивать широкую тарифную автономию и свободу от вмешательства со стороны государства. Таким образом, интересы капитала и социальные интересы, в том числе в области заработной платы, должны были ограничивать друг друга в соответствии с главным принципом социальной рыночной экономики.
Шведскую экономическую систему можно рассматривать в качестве одного из вариантов социального рыночного хозяйства: предприниматели получают свободу действий в сфере производства при отсутствии какого-либо значительного вмешательства государства в процессы функционирования частной экономики. В то же время для шведской системы характерно более сильное воздействие на процессы распределения произведенного продукта. Основными инструментами такого воздействия служат уравнительная политика в области заработной платы и фискальная политика государства. И та, и другая преследуют одну цель: как можно более приблизиться к идеальным представлениям о социальном равенстве всех членов общества. Уравнительная политика в области заработной платы исходит из краеугольной социалистической идеи о том, что распределение общественного экономического продукта нельзя доверять исключительно механизмам рынка. Труд — это не товар, а одно из проявлений человеческой сущности, точно так же как плата за труд — не цена товара, а признание социальной значимости деятельности человека. Иными словами, данная концепция придает самое серьезное значение гуманистическому аспекту труда. Поэтому при определении величины заработной платы важную роль должен играть вид трудовой деятельности, а не такой фактор, как прибыльность предприятия и колебания спроса на рынке труда, т. е. явления, характерные для «чистой», предоставленной самой себе рыночной экономики. При этом, хотя зарплата и дифференцирована в зависимости от вида труда, ее размер одинаков за равный труд на всех предприятиях различных отраслей. Следствием такого положения стало существенное сглаживание различий в размере платы за труд между отраслями промышленности, между квалифицированными и неквалифицированными рабочими, между мужчинами и женщинами, между крупными индустриальными регионами и периферией.
Фискальная государственная политика в Швеции также проводится в соответствии с принципом равенства в его социалистическом понимании и преследует в основном две цели: во-первых, дать государству средства, необходимые главным образом для финансирования общества всеобщего благосостояния; во-вторых, обеспечить равномерное распределение благ в масштабах страны.
Необходимой предпосылкой для получения средств на покрытие постоянно растущих социальных расходов является эффективная, обладающая потенциалом развития и приносящая прибыль индустриальная экономика. Поэтому ставка должна делаться на рыночную экономику, ориентированную на получение прибыли и создающую благоприятные условия для роста капитала при одновременном обеспечении доходов членам общества. С точки зрения фискальной политики это означает, что в Швеции установлены относительно умеренные налоги на прибыль предприятий с тем, чтобы обеспечить на этих предприятиях благоприятные условия для капиталовложений.
В отличие от других стран социальной рыночной экономики, Швеция отличается более значительным весом эгалитаристских компонентов при решении вопросов распределения. Однако экономическая демократия стремится обеспечить не только демократизацию общества в социальной сфере путем эгалитаристской политики распределения, но и стремится достичь тех же целей и в производственной сфере, ориентированной на
рыночные отношения. Такое положение вещей, конечно, связано с определенным пониманием социальной демократии по шведскому образцу.
Ядром социальной демократии в Швеции, как уже отмечалось, наряду с фискальной политикой государства является уравнительная политика в области заработной платы: в основе этой политики лежит воздействие на рыночные механизмы при распределении общественного продукта. В свою очередь, это вызывает цепную реакцию во всей структуре данной экономической системы.
Чтобы противостоять концентрации частного капитала, обусловленной тем, что за счет получения сверхприбыли предприятия направляют значительные средства на самофинансирование, и обеспечить влияние работополучателей на экономические процессы, сделав их собственниками средств производства, была реализована концепция фонда работополучателей, впервые предложенная в 1976 г. на конгрессе профсоюзов. Согласно этой концепции, ежегодно часть прибыли крупных предприятий в виде акций для работников должна была передаваться определенному числу представителей ра-ботополучателей, а точнее, в фонды, находящиеся под управлением профсоюзов. При этом допускалось только коллективное, а не индивидуальное владение акциями. Данные акции были неотчуждаемыми, и поэтому капитал оставался на предприятиях. Члены фондов обладали правом голоса на общих собраниях акционеров и могли посылать своих представителей в наблюдательные советы. В интересах децентрализации власти фонды передавали значительную часть своих голосов тем предприятиям, прибыль которых в виде акций распределялась по фондам.
Данная концепция предполагает, что капитал делится своей властью, и работники, поскольку они тоже становятся собственниками средств производства, получают коллективное право на участие в принятии производственных решений. А доходы по акциям работополучателей могут быть использованы для дополнительного финансирования системы социального страхования, что равнозначно косвенному участию в распределении прибыли. В итоге в целом происходит демократизация экономической системы общества.
Стоит отметить, что частичное обобществление акционерного капитала работопо-лучателями, как того требует шведская модель, не следует считать несовместимым с принципами рыночной экономики. Цитируя решительного приверженца классической системы рыночного хозяйства П. Самуэльсона, М. Бубер пишет, что «на правильно функционирующем рынке фактически неважно, кто кого связывает договорными отношениями; пусть в данном случае именно труд заключает договор с капиталом» [10, с. 29]. Правда, в этом случае носители фактора «труд», призванные параллельно выполнять предпринимательские функции, должны уважать принцип эффективности производства и признавать интересы капитала (прибыли). Действительно, в условиях реальной конкуренции «труд», чтобы не стать источником потерь и не нанести вреда самому существованию предприятий, становится носителем капитала; необходимо также использовать трудовые ресурсы в соответствии со складывающейся на рынке ситуацией, с тем, чтобы они обеспечивали достаточный доход. Иными словами, профсоюзы как институт, осуществляющий патронаж над фондом работополуча-телей, не только берутся за удовлетворение законных социальных требований трудящихся, но и способствуют защите интересов капитала, т. е. выступают как бы в двойной роли, что чревато конфликтами. Вопрос, следовательно, в том, в состоянии ли профсоюзы сохранить свою традиционную роль или, в конечном итоге, они не могут и не должны, распоряжаясь своим капиталом и принимая соответствующие производственные полномочия, односторонне руководствоваться лишь сиюминутными со-
циальными интересами рядовых членов профсоюза. Последнее тем более справедливо в тех случаях, когда фонды работополучателей не могли добиться преимущества в распоряжении капиталом. Любая чрезмерная концентрация капитала — неважно, в руках ли частных владельцев, консорциумов или концернов, либо в руках государства или же профсоюзов, иными словами, любая монократия, будь то капиталистическая или социалистическая, — неприемлема, ее трудно совместить с принципами социально ориентированной и в то же время эффективно функционирующей рыночной экономики.
В ходе практического осуществления идеи фондов работополучателей в Швеции (в 1984 г. их деятельность была закреплена в законодательном порядке) в первоначальную концепцию были внесены значительные изменения [7, 8.93-95]. Наконец, социал-демократическое правительство объявило, что после 1990 г. создание фондов работо-получателей можно будет считать законченным [7, 8.97]. При этом шведская социал-демократия никогда напрямую не поддерживала марксистские идеи социализации средств производства, т. е. отказа от частной собственности, перехода от рыночной к государственной экономике. Для нее большая эффективность рыночной конкурентной экономики не вызывала и не вызывает никаких сомнений.
Таким образом, реально существующая шведская модель должна обеспечивать коллективное участие работников в акционерном капитале и делегирование им соответствующих прав, а также косвенное участие в получаемых дивидендах, поскольку они перечисляются в общий пенсионный фонд. При этом чрезмерная концентрация капитала в руках профсоюзов не допускается. Наряду с указанным распределением доходов наблюдается стремление к разделению распорядительных функций власти капитала на предприятиях, даже когда эти функции давно уже фактически не осуществляются, а остаются в силе лишь юридически. С одной стороны, подобное разделение позволяет осуществлять общественный контроль над работой предприятия, а с другой — эти меры препятствуют созданию или объединению фирм, которые действовали бы в противовес интересам коллективов. Даже при таких ограничениях система фондов работополуча-телей, в отличие от социального рыночного хозяйства, привела к изменениям в обычной структуре собственности на средства производства и, соответственно, в полномочиях на принятие решений.
Хотя система фондов работополучателей в том виде, в каком она функционировала в недавнем прошлом, приемлема для рыночной системы, что подтверждало общее состояние шведской экономики, чуть позже она подверглась резкой критике, причем отчасти и среди профсоюзов. Главными оппонентами, однако, стали союзы предпринимателей, сопротивление которых в значительной степени объяснялось неопределенностью будущего развития. Несмотря на то, что, по мнению правительства, после 1990 г. создание фондов работополучателей можно было считать законченным, шведское объединение профсоюзов увидело в этом лишь первый шаг на пути к экономической демократии. Однако в кругах работодателей высказывались опасения по поводу существования тенденции к созданию централизованно управляемой экономики, при которой рынок теряет свою конститутивную функцию. Если фонды работополучателей, действуя под лозунгом демократизации экономики, фактически добились превосходства путем сверхконцентрации капитала и если, вопреки правилам игры в рыночной системе, они проводили одностороннюю политику, ставя на первый план социальные интересы, то в таком случае поворот к централизованным методам управления экономикой не показался таким уж невероятным. Эти методы взяли на вооружение функционеры-бюрократы из фонда работополучателей, а затем они затронули и микроэкономиче-
ский уровень управления предприятиями и фирмами [4, 8.37]. К тому же в Швеции общественный сектор с его долей примерно в 60% в валовом национальном доходе существенно преобладает в экономике, следствием чего, естественно, стал «командный эффект». Это является причиной достаточно острых противоречий в самой социал-демократической партии Швеции. Поэтому, анализируя структуру демократической рыночной экономики шведского образца, можно говорить о наличии потенциальной тенденции к экономическому централизму. Чрезмерная социализация экономики со временем стала негативно отражаться на росте, на конкурентоспособности страны, и «шведская модель в ее классическом варианте стала давать сбои, правительство стало предпринимать меры по “ремонту” модели» [19, с. 541]. Сегодня проблема реформирования, корректировки и переналадки последней с учетом жестких реалий глобализации и конкурентоспособности в начале XXI в. выходит на первый план.
Принцип соучастия в Германии
После появления целой сети больших концернов в Западной Германии после 1945 г. там также стало вводиться участие производственных советов в решение социальных и хозяйственных вопросов. В наблюдательные советы больших предприятий, обладающих статусом акционерных обществ, направлялись представители рабочих и профсоюзов. В дальнейшем демократическое соучастие и контроль работников были (как гарантированная модель) прочно записаны в законе 1951 г. для горнодобывающей, энергетической, угольной и сталелитейной промышленностей. Это стало альтернативой прежним требованиям профсоюзов о национализации тяжелой индустрии: в Великобритании и Франции национализированная и огосударствленная промышленность вскоре оказалась в структурном кризисе и привела к обложению более высокими налогами в государственном секторе экономики. Реструктуризация государственного сектора экономики в этих странах продвигалась все дальше и привела к его медленному кризисному падению.
Закон о соучастии в управлении горнодобывающей промышленностью в Западной Германии содержал следующие правила:
— действие закона распространяется на все предприятия горнодобывающей, железной и сталелитейной промышленности с числом рабочих более чем 1000 человек;
— предусматривает паритетное назначение на должность в наблюдательные советы рабочих и представителей работодателей изнутри и снаружи предприятия, в дальнейшем с одним независимым членом помимо того; в правление акционерного общества командируется от работников один рабочий директор, который в основном компетентен в кадровых и социальных вопросах.
Однако в результате структурного кризиса в 1951-1993 гг. в Германии снизилось число предприятий горнодобывающей промышленности с правом участия рабочих в управлении им со 100 до 30 [14, с. 67-68].
Закон о соучастии в принятии решений от 1952 г. предусматривал для мелких компаний с числом работников свыше 500 человек и акционерных обществ с числом работников не менее 500 человек командирование в наблюдательный совет до 1/3 членов из рабочих рядов. Наблюдательный совет в зависимости от размеров предприятия колебался от 3 до 21 члена. Через своих представителей рабочие получали информацию и могли контролировать работу правления. Производственный совет как избранное рабочее представительство имел различные права и возможности: от незначительных — доведение информации и соучастие, до более важных — право вето, прежде всего в
социальных вопросах. При стратегических изменениях, которые касались, например, большей части коллектива, производственный совет имел право на экономическую информацию и участие в формировании производственной программы. Совет обладал правом защиты от необоснованных увольнений. Однако в целом модель германского капитализма также не гибка и консервативна. Она часто препятствовала диверсификации инвестиций, стимулированию производственных и управленческих инноваций. Если к этому добавить огромные затраты (порядка 1,5 трлн долл. за 1990-2005 гг.), которые Германия понесла в интересах системной трансформации и органичной ассимиляции своих восточных земель, то станет понятным, почему за последние годы она стала уступать многим другим странам как в темпах экономического роста, так и по эффективности и конкурентоспособности производства [15]. После процесса объединения Германии в Европе и в самой ФРГ заговорили о кризисе германской социальноэкономической модели, и Берлин приступил к ее реформации в сторону либерализации. Время покажет, каким будет результат.
Принцип соучастия в России
Состояние рынка труда и рабочей силы в России, как отмечает С. Перегудов, не таково, чтобы можно было ожидать каких-то импульсов в направлении формирования «кампаний участия», поэтому в современной России сравнительно невысоки показатели как непосредственного прямого участия (6%), так и возможностей деятельности в рамках советов трудовых коллективов (9%) [16, с. 38]. Это связано прежде всего с тем, что добровольное освобождение членов трудовых коллективов от существенной доли акций, полученных ими в ходе ваучерной приватизации, а также отмена предоставленных им по закону о предприятии 1987 г. прав в области принятия управленческих решений (вплоть до выборов руководителей всех рангов) свидетельствуют о том, что внедрение принципов демократического управления в корпоративный сектор российской экономики не является первостепенной задачей.
Причины такого положения известны: способы формирования российского капитализма были совершенно необычны, и результат пока далек от тех моделей, которые брались за образец. В отличие от «нормативной» приватизации, которая предполагает спецификацию прав собственности и возможность для новых обладателей получить гарантии неприкосновенности данных прав, в России был применен метод максимальной деспецификации. Результатом стала слабость гражданского контроля, концентрация огромных контрольных пакетов [11, с. 107-108], необходимых для перепродажи и предотвращения насильственных поглощений и недобросовестных захватов. Естественно, что восстановление четких прав собственности потребует и времени, и усилий. Кроме того, как отмечает С. Перегудов, в России существует так называемый феномен «квазискрытого» собственника, который представлен в советах директоров доверенностями от номинальных офф-шорных держателей, но при этом присутствует, пользуется своими правами, распоряжается активами и т.д. [11, с. 39]. По мнению исследователя, в России сформировалась самая большая экономика в мире, где основная часть частной собственности представлена номинальными офф-шорными собственниками, а не национальными владельцами, что обусловливает проведение операций по покупке и слияниям компаний за границей — такие операции не затрагивают собственно процессы внутреннего накопления.
С отсутствием права соучастия и контроля над процессом приватизации возникали возможности для манипулирования капиталом. К тому же ситуация усугублялась
недостаточной компетентностью работников и ограниченными правами в рамках участия меньшинства в наблюдательных советах. Привлечение специальных экспертов при утверждении основополагающих законов, о которых могли ходатайствовать те же шведские и немецкие производственные советы, здесь было исключено. Невозможно было и отклонение работниками кандидатуры генерального директора в случае его профессиональной некомпетентности. В случае банкротства предприятия работники в связи с отсутствием государственной системы социальной защиты и отказом в выплате компенсации, а также возможности реабилитации действительно оказывались в полной растерянности. У них не было никаких возможностей предотвратить махинации и банкротство.
Одним из последствий слишком высокой концентрации собственности, крупных контрольных пакетов и офф-шорного владения стало то, что в России так и не появились «миллионы акционеров». Население страны слишком мало интересуется и приобретением акций, что является одним из препятствий для легитимации крупной частной собственности в глазах граждан.
Серьезное препятствие на пути внедрения демократических процедур в российскую экономику, а следовательно, и развития гражданского общества в целом как ключевого субъекта социально-экономических и социально-политических процессов — очень быстро развивающиеся госкорпорации, которые приобретают все больший политический вес в решении государственных задач. По мнению Н. Петрова, эволюция госкорпораций как субъектов политического процесса имеет политэкономиче-скую природу, которая хорошо видна при сопоставлении российского государственного устройства с демократическим государством налогоплательщиков: в России главным источником средств для государственного бюджета являются не налоги, выплачиваемые гражданами или частным бизнесом, а рента от сырьевых ресурсов, разработку которых ведут крупнейшие госкорпорации [17, с. 88]. Этот факт во многом и ограничивает возможности гражданского общества влиять на экономику. Однако очень опасно, когда проект либерализации экономики, который должен параллельно сопровождаться самоорганизацией неэкономических сфер, определяют не гражданские, а политические акторы, так как сохраняется вероятность того, что элиты будут делать все для ограничения возможностей формирования гражданского общества, низведя его до роли подходящего окружения для рыночно-экономического саморегулирования.
Влияние гражданского общества на глобальную экономику
Конечно, в условиях глобализации пределы внедрения механизмов экономической демократии с неизбежностью сужаются, однако основания для гражданского контроля и возможностей проявления гражданским обществом своего интервенционистского потенциала вглубь мировых экономических процессов существуют. Это объясняется тем, что основным поставщиком блоков для строительства новой системы глобального управления выступают негосударственные структуры, в частности — международные неправительственные организации (МНО), а также транснациональные неофициальные структуры и общественные движения. При этом основные объекты воздействия гражданских движений и организаций — транснациональные компании (ТНК). Под давлением МНО и протестных движений антиглобалистов многие ТНК вынуждены принимать кодексы корпоративного управления, развивать социальные проекты, заботиться об экологии, предоставлять персоналу более широкие возможности участия в
управлении корпорацией. Таким образом, влияние гражданского общества на мировую экономику и значимость функций, выполняемых глобальным гражданским обществом при отсутствии «глобального правительства», имеет больше тенденций к усилению, чем наоборот, хотя сущность этих функций должна меняться. Например, вместо прямого участия в экономической жизни на национальном уровне глобальное гражданское общество должно сосредоточить свои силы:
1) на развитии институциональной и правовой инфраструктуры глобального уровня;
2) на формировании идеологических и ценностных установок для участников глобального взаимодействия;
3) на обеспечении консенсуса в процессе распределения средств и т.д.
Пока же можно лишь надеяться, что когда-нибудь глобальное гражданское общество сумеет цивилизовать глобальный капитализм, как это сделали западные национальные гражданские общества со своим капитализмом, и заставит мировую экономику работать на человека [18, с. 701]. Поэтому в условиях глобализации основной целью гражданского общества является формирование таких институтов, которые обеспечили бы большую прозрачность принятия политических и экономических решений на глобальном уровне, а также позволили бы внедрять принципы соучастия в деятельность транснациональных корпораций.
Литература
1. Atlantic Monthly. February 1997. N45.
2. Gardoso F. Social Movements, Civil Society and the Problem of Sovereignty // Praxis Internationale. N5 (October 1985).
3. Diamond L. Toward democratic consolidation // Journal of Democracy. 1994. N 5.
4. Lemberg R. F. «Rosenkrieg» in Schweden. Unwillen iiber liberale Vorstosse des Finanzminis-ters/ NZZ., N44. 22. Februar 1989.
5. Meidner R., Hedborg A. Modelle Schweden. Erfahrungen einer Wohistandsgesellschaft. Frankfurt; New York, 1984.
6. Politics and the Reconstruction of Civil Society // Zwischenbetrachtungen im prozess der Aufklarung. Jurgen Habermas zum 60. Geburtstag / Hgrs. von Axel Honneth et al. Frankfurt, 1989.
7. Trautwein H.M. Arbeitnehmerfonds in Schweden — der dritte Weg? Entwicklung und Kritik eines aktuellen Models zur Demokratisirung der Wirtschaft. Frankfurt a. M.; Bern; New York, 1986 (Europaische Hochschulschriften, Reihe V. Bd706).
8. Uhlin A. Post-Soviet Civil Society. Democratization in Russia and the Baltic States. London; New York. 2006.
9. Walzer M. Obligations. Cambridge, 1970.
10. Бубер М. Два образа веры. М., 1995.
11. Григорьев Л. Конфликты интересов и коалиции // Pro et Contra. 2006. №6 (50).
12. Даль Р. А. Введение в экономическую демократию. М., 1991.
13. Коэн Дж., Арато Э. Гражданское общество и политическая теория. М., 2003.
14. Крайзиг Ф. Демократия в производстве — немецкая модель и ее использование в процессе трансформации в новых землях // Проблемы демократизации в России. Материалы научно-практического семинара. СПб., 1999.
15. Кудров В., Юнгблюд Д. Проблемы эффективности экономики Германии // Современная Европа. 2005. №2.
16. Перегудов G. П. «Корпоративный переворот» и будущее демократии // Демократия и демократизация на рубеже веков. М., 2000. С. 38.
17. Петров Н. Корпоративизм vs регионализм // Pro et Contra. 2006. №6 (50).
18. Рих А. Хозяйственная этика. М., 1996.
19. Социально-экономические модели в современном мире и путь России // Социально-экономические модели (из мирового опыта): В 2 кн. Кн. 2 / Под ред. чл.-корр. РАН К. И. Микульского. М., 2005.
Статья поступила в редакцию 18 июня 2009 г.
