CC BY
28
Е. А. Самсонова
ПРИЧАСТИЯ И ИХ РОЛЬ В СТАНОВЛЕНИИ СИНТАКСИЧЕСКОЙ ПЕРСПЕКТИВЫ ТЕКСТА (НА МАТЕРИАЛЕ СЕВЕРНОРУССКИХ ЖИТИЙНЫХ ПРОИЗВЕДЕНИЙ ОБ ИОАННЕ И ЛОГГИНЕ ЯРЕНЬГ СКИХ ХУ1-ХУ111 вв.)
Текст — как высшая речевая форма коммуникативной деятельности человека — всегда порожден коммуникативными намерениями субъекта речи.
В обобщенно-историческом смысле человек — создатель языка, воплощающего картину мира, в конкретном — говорящее лицо, производитель данного текста. Поэтому «нет ни одного текста, не порожденного коммуникативными намерениями субъекта речи и не отражающего в своей структуре ту или иную пространственно-временную позицию его по отношению к сообщаемому»1. Древнерусская концепция текста сложилась под воздействием византийской и до XVII в. признавала лишь «открытый текст» или «открытую традицию»: «истинность такого текста проверена не путем критического его сравнения с другими текстами, а повторяющимся восприятием этого текста в неустанном перечитывании образцов»2.
Новая, более рациональная концепция текста признает относительную ценность отдельного текста, а истинность его проверяется в столкновении с постоянно растущим уровнем общественного сознания и, соответственно, с необходимостью «сознательной правки текста-образца»3. Текст может теперь создаваться и как воспроизведение устной речи.
Разговорная речь в XVII в. находит отражение во многих письменных текстах, и не только деловых. Целенаправленное включение в книжные тексты элементов устной народной традиции демонстрирует комплекс текстов об Иоанне и Логгине Яреньгских, чудотворцах, XVI-XVIII вв.4
Вторая половина XVI и весь XVII в. для России ознаменованы появлением многих новых святых — «в святцы было внесено до ста пятидесяти новых имен»5. Сам факт появления новых святых объясняется тем, что первостепенной общественной потребностью оставалось объединение исповедовавших православие, сохранение и распространение православной веры. Освоение Сибири, возвращение в середине XVII в. Смоленской земли, воссоединение Украины с Россией и рост численности православного населения за счет «новокрещенов» из нерусских народностей повлекли за собой увеличение количества епархий и монастырей.
Одним из средств поддержки религиозной веры являлось наличие в монастырях «чудотворных» мощей и икон, в числе которых были мощи и иконы местных подвижников православной веры. Известно, что для канонизации святого в этот период канонизационной комиссии обычно предоставлялись уже написанные житие и служба этому святому, что сделало данный период одним из наиболее плодотворных в истории русской агиографии.
В 1625 г. состоялась официальная канонизация поморских местных подвижников веры Иоанна и Логгина Яреньгских. К этому времени уже был проведен опрос и собраны
© Е. А. Самсонова, 2009
свидетельства жителей о явлениях и чудотворениях Иоанна и Логгина на основании челобитной старца Ильи Телова из Яреньги и по указу патриарха Филарета, а также по распоряжению новгородского митрополита Макария игумену Карельского монастыря Герасиму («Список с митрополии новугородцкой грамоты о яренских чудотворцах слово в слово»). «Расспросные речи» имели протокольный характер и были построены на основе формализованных штампов деловой разновидности литературно-письменного языка. Кроме этих документов существовала и первая редакция «Сказания об Иоанне и Логгине Яреньгских», в основу которой легла запись, составленная в 1544 г. Варлаамом, священником Никольской церкви в Яренге, об открытии и перенесении останков покойника, объявленных мощами святого. Первоначальная повесть Варлаама, оставленная в тетрадях при Никольской церкви, стала пополняться новыми рассказами. Она включила в себя описания посмертных чудес Иоанна, явление чудотворца Логгина, последующие совместные чудеса Иоанна и Логгина.
В 1638 г. состоялось торжественное перенесение мощей Иоанна и Логгина из старой Никольской церкви во вновь созданный в Яренге храм Зосимы и Савватия Соловецких. Возглавлял эту церемонию игумен Соловецкого монастыря Варфоломей. Инок Соловецкого монастыря Сергий Шелонин, входивший в свиту Варфоломея, подробно описал всю церемонию как ее очевидец и участник. Позже Сергий написал свою редакцию «Сказания...», в которую включил и это свое описание. Цель пересмотра существующего «Сказания.» Сергий Шелонин видел не в том, чтобы «сие (написанное невеждами простым языком) неукрашено оставити» (Л. 130). В его редакции отчетливо обнаруживается стремление стандартизировать и приблизить «Сказание.» к каноническому житию. Сергием включены в текст обширные риторические вступление и заключение. В тексте редакции Сергия Шелонина усилена значимость для региона как самого Соловецкого монастыря, так и описываемых событий, связанных с Иоанном и Логгином.
Третья редакция (в сборнике XVIII в.), основанная на редакции Сергия Шелонина, явилась упрощенным текстом, более подходящим для служебного употребления.
Четвертая редакция Окл^лние вкрлтц^ представляет собой значительное сокращение третьей за счет исключения некоторых эпизодов и не относящихся к церковнорелигиозному прославлению святых отступлений, которые еще были в третьей редакции.
Эти редакции «Сказания об Иоанне и Логгине Яреньгских» и составляют комплекс текстов XVI-XVIII вв. из Соловецкого собрания рукописей РНБ об Иоанне и Логгине, яреньгских чудотворцах. «Сказания.» в русле традиции севернорусской агиографии практически не содержат сведений о жизни святых, а начинаются с истории обретения их мощей и последующего описания посмертных чудес. Уникальность каждой из жанровых модификаций агиографического произведения о святых Иоанне и Логгине Яреньгских заключается в том, что все они, хотя и в очень разной степени, «объединены близостью к народной речи, что является характерным для севернорусской книжности христианской направленности»6. Тексты написаны на гибридном церковнославянском языке, на той его разновидности, которая может быть названа «провинциальным» церковнославянским языком и имеет черты, внесенные временем и зависящие от «степени начитанности авторов в церковной книжности»7. Причастие как книжная лексико-грамматическая категория, с одной стороны, и как форма, играющая роль «полупредикативного осложнителя предложения»8, с другой, весьма активно участвует в синтаксических инновациях в языке XVII-XVIII вв., способствуя движению предложения по пути развития гипотаксиса,
преодоления линейности в синтаксических построениях, утверждения «строгой иерархич-
__ _ О
ности как важнейшего конструктивного принципа синтаксиса»9.
Частотное использование причастий, как одиночных и распространенных, так и в составе абсолютивных конструкций — дательного самостоятельного и именительного самостоятельного, — остается характерной приметой агиографических текстов XVII в. Многофункциональное использование причастий в текстах об яреньгских чудотворцах уже отмечено в общем языковом анализе этих материалов10. Совокупное количество причастных форм, употребленных в этих текстах, равно 251. При этом «расспросные» речи дают только 2 словоупотребления краткого действительного причастия прош. вр. им. п. ед. ч. м. р. от глагола «стать» в составе устойчивого фразеологизма: стлвъ о роспросе, стлвъ в роспросе (Л. 145 об.) и 1 употребление русской формы краткого действительного причастия наст. вр. ж. р. им. п. ед. ч. — лежлми в видении виделъ а ввемер^ (Л. 146). Нарушение согласования в роде указывает на грамматикализацию словоформы как деепричастия.
«Сказание об Иоанне и Логгине Яреньгских XVI-XVIII вв.» содержит 102 употребления причастных форм, «Сказание о чудесах» Сергия Шелонина — 108, «Краткое сказание о проявлении мощей» — 26, «Сказание о чудесах» XVIII в. — 12. В основном подобная частотность употребления причастий пропорциональна объему списков, хотя анализ текста «Сказания о чудесах» XVIII в. показывает ослабление роли причастий в данном тексте.
Сопоставительный анализ употреблений причастных форм позволил выявить некоторые общие тенденции в их использовании и функционировании. Во-первых, например,
5 полных причастий — явивыися (Л. 119), приходящей (Л. 119), положенной (Л.120), сущии (Л. 121об), настояи (Л. 135), выражающие внеличное и вневременное, но активное качество, претерпели адъективацию, а коммуникативная интенция автора текста сохранить у грамматического субъекта высказывания глагольность причастных форм привела к их субстантивации. Таким образом, перейдя из рематического компонента предложения в тематический, членные причастия также способствовали выработке и закреплению в предложении-высказывании семантико-синтаксической перспективы и иерархически выстроенной структуры.
Во-вторых, страдательные причастия с суффиксами -ом-, -ем-, -им- встречаются только в оборотах, коммуникативное назначение которых — ввести в текст топоним и подтвердить его правильность: «Сярту тако именуему» (Л. 118); нл тони с^ДАфОу, именоуемл ЛеЖЛфЛА в веси (Л. 127 об), нлрицлем^и оунл (Л. 137 об), до р^мки глемои ОАрть (Л. 142 об.), «в веси, именуемои Конецъ Горы» (Л. 149 об.), л остров^ некоем, рекомъш ^лецкое, или формирующих словесные штампы книжной речи: «сномъ одержиму» (Л. 133), многими р^клми исполнАемо (Л. 147 об.). Примечательна частотность нарушения согласования между причастием и определяемым существительным: нл остров^ рекомъш, нл тони именоуемл ЛежлфлА. Однако причастная форма и относящееся к ней зависимое существительное чаще всего согласованы. Оборот типа «именуема Лежащая» коммуникативно равноценен современному придаточному определительному предложению. Такие словосочетания подтверждают разрушение паратаксиса и развитие гипотаксических отношений.
В-третьих, действительные причастия прошедшего времени обычно описывают связанную с субъектом сторону происходящего действия, представляя его как событие: «связавше затвориша» (Л. 123 об.), «взем повлече» (Л. 128 об.), «воставъ, от страха начать
вопити» (Л. 133 об.). В таких предикативных единицах одному субъекту приписывается по два акциональных признака; эти синтаксемы характеризуются полипредикативностью. Информативная значимость равна двум единицам при моносубьектности, мономодальности и политемпоральности (действия неодновременны, последовательны). Обозначая добавочное действие, подобные причастия в краткой форме служили «для создания цельности изображения»11. Это и привело к развитию второстепенного сказуемого в виде деепричастия, т. е. его функционированию в роли полупредикативного осложнителя предложения, что мы наблюдаем в изучаемом комплексе текстов.
Наконец, краткие действительные причастия настоящего времени в текстах
об яреньгских чудотворцах способствуют созданию динамического описания: и окр^т^ его oy грокл лежлфл живл, не могоуфл ни двиноутисА (Л. 128 об), кормила же цркви всеА Роусии прлвАфоу тогдл Иолслфоу плтрилрхоу, в нов^ же грлд^ тогдл ^крлшлжф^ сфеННЪ1Хъ прстолъ митрополиту Афониж, пренесено кошл мстноА мофо стохъ (Л. 153). В первом примере обнаруживаются три предикативные единицы и грамматические значения полисубъектности, политемпоральности (состояние носителя вторичной предикативности предшествует действию основного субъекта). Во втором примере время вторичных предикатов является свободным, связанным с моментом речи, а время основного предиката является связанным, таксисным. Выбранное для выражения связанного времени страдательное причастие «пренесены» от акциональ-ного глагола отсылает нас к предшествующей акциональной ситуации, каузировавшей данное положение дел. Выбор причастных форм для выполнения предикативной функции можно объяснить свойством гипотаксиса «логически зависимые отношения в составляющих мысли воплощать в соответствующие синтаксические формы, адекватные структуре
»-» 19
этой мысли, следовательно, выстроенные иерархически» .
Интересно единственное употребление постпозитивного краткого действительного причастия настоящего времени «хотя», которое, будучи элементом полупредикативного осложнителя предложения, создает комплекс «мономодальность — полимодальность»: Ивлнъ же иде ^л нимъ и^ъ цркви, хота его вид^ти, кто есть и клмо поиде (Л. 131 об.). Категория модальности выражается в данном случае семантикосинтаксически — модальным модификатором предиката, причастием от модального глагола «хотеть». Специфика этого глагола в современном русском языке состоит в том, что он служит выражением как внутрисинтаксической (моносубъектной), так и внешнесинтаксической (полисубъектной) модальности. Исходной для глагола «хотеть» является внутренняя точка зрения создателя текста.
Иерархическому выстраиванию мыслей служит частотное и многофункциональное использование оборотов «дательной самостоятельный», исключительная активность которых отмечается в «Сказании об Иоанне и Логгине Яреньгских XVI-XVII вв.». В нем, т. е. в первой редакции «Сказания.», обороты ДС имеют несомненную текстообразующую функцию, и роль их в реализации этой функции «едва ли была столь активной в какой-либо иной период существования церковнославянского языка или в какой-нибудь другой функционально-стилистической разновидности русского литературного языка этого времени»13. Обороты ДС используются как средство грамматического подчинения: Бовши еи в велиц^и колени рл^сллвлениА годъ и мсцъ шесть, сице ависа еи млкъ в видении и вел^лъ еи итти в ОАртоу тлко именоуемоу, от Ареньги поприфъ шесть (Л. 118) — выражение временных отношений; плки потомъ стои мждотво-рецъ Логинъ ависа торговому Мёку ИАкову Ооколникову, не могуфу ему
много літг ноглми, и ависа ему стон Логинъ в видении (Л. 129) — выражение причинных отношений.
В большинстве случаев обороты ДС приближаются к независимым предложениям, сохраняя субъект в дательном падеже: млкоу некоему нл тони с^дАфоу, именуема ЛежлфлА, нл Двинскои стороно, от Ареньги поприфъ 8 рл^стоАние, ЛоВАфу ему крлснуж року семгу, и им^А с сокож товлрифл, и тому шедшу купл-тиса в р^мку Оосновку, и нл грокъ мертвлго с^де и нлмлтъ рл^вллмитисА (Л. 127 об.). Употребление личной глагольной формы после союза «и» является в данном случае «указанием на известную смысловую автономию ДС»14, коммуникативная роль которых — представить «фоновые» сведения, дополняющие основные.
В «Сказании.» имеются фрагменты текстов, содержащие целые серииДС: Бжиимъ промосломъ и нлстоАниемъ Николо Чждотворцл и млтвлми мждотворцевъ Ионнл и Логинл св^флмъ слмимъ поглсшим, л оу Логиново грокницо св^-флмъ догоравшими и покровомъ подножие около грокл огор^вшимъ и гроку пригоравшу с ок^ стороно, л древо сухо велми грокнимное, верху грокл покрову ц^лу и до днесь млтвлми стох сохрлншусА (Л. 130 об). Это один из наиболее экспрессивных фрагментов всего текста «Сказания.». Автор хочет выразить необычное состояние потрясения от чуда через цепочку ДС. Краткие действительные причастия прошедшего времени в форме дательного падежа выступают в роли полнозначного сказуемого. Все эти причастные формы образованы от глаголов совершенного вида: поглсшим — от погаснуть, догоравшими — от догореть, пригоравшу—от пригореть,
«огор^вшимъ от огореть, сохрлншусА — от сохранить. Нельзя не увидеть и другого
важного признака, характеризующего эти причастия, — непереходности глаголов, от которых они образованы. Таким образом, автор через причастную часть оборота ДС актуализирует значение состояния, явившегося результатом действия в прошлом. Формы с таким значением получили название севернорусского перфекта —диалектного синтаксического явления, специальное исследование которого предпринял В. И. Трубинский15. Глаголы, от которых образованы рассматриваемые причастия в дательном падеже, обладают «способностью обозначать изменение в общем состоянии или пространственном положении субъекта, результативностью в отношении субъекта действия»16. Специфику северо-западного перфекта составляет свойство деепричастия выражать состояние или даже признак субъекта. В нашем случае эту функцию берут на себя причастные формы в дательном падеже. С учетом того, что эти причастные формы образуются только от глаголов, обладающих мутативностью, можно говорить о новом значении оборота ДС в тексте варлаамовской редакции «Сказания
о Иоанне и Логгине Яреньгских ХУІ-ХУІІ вв.» и, возможно, свойственном северной территории Руси. Это может стать лишним доказательством того, что ДС следует скорее признать «специфической особенностью славянского литературного текста, чем грецизмом»17.
С помощью ДС осуществляется коммуникативная и синтаксическая компрессия текста, уплотняется его содержательное наполнение, варьируется выражение субъекта. В ДС «пакуются» фоновые сведения, характеризующие ситуацию, а личными глагольными формами передается содержание центрального семантического ядра. Появление ДС в наиболее экспрессивных моментах текста позволяет увидеть ориентацию « на парадигму языка, а не на синтагму текста, на творческую метафору, а не на механически воспроизводимую метонимию»18, т. е. складывание новой концепции текста.
В «Сказании о чудесах» Сергия Шелонина коммуникативная и текстообразующая функции ДС представлены в ослабленном виде. Декоративная функция этих оборотов
гипертрофированна. Причастные конструкции в этом тексте служат одним из главных средств придания ему статуса ученого и церковно-книжного текста. В этом смысле причастия маркируют тип языка: Моисеї. видати сподокивсА рлспллАЖфоу уко и рл^жиглжфу купицу и к своеи светлости преллглжфу НепоплДА^фу же ниже ПотрекЛАЖфу, ниже уко своего єа и^ътуплжфу естествл, иже уко и первої от суфлго и поистинн^ пресуфественнлго суфл нлуменъ ковъ имене своих^ и соплеменнох^, предстлтельствл от кгл врумлемъ, гугнивл нлрицлше секе и косноА^омнл (Л. 128).
Уже из этого сложного синтаксического целого, организованного по принципу цепочечного нанизывания, очевидна нарочитая архаизация текста и чрезмерное употребление причастных форм как маркеров стиля. Связано это, в первую очередь, с тем, что текст Сергия Шелонина в большей степени ориентирован на традиции высокой книжности и стиля «плетения словес», классическим, образцовым представителем которого в древнерусской книжности явился Епифаний Премудрый.
Таким образом, русские причастия в ХУІІ в. оказались способными выразить скрытую, имплицитную предикативность, или «синтаксическую компрессию», и эксплицировали в рамках простого осложненного предложения рассмотренные выше комплексы: моносубъектность —полисубъектность, монотемпоральность — политемпоральность, мономодальность — полимодальность.
1 Золотова Г. А., Онипенко Н. К., Сидорова М. Ю. Коммуникативная грамматика русского языка. М., 1998. С. 20.
2 Колесов В. В. История русского языка. СПб., 2005. С. 608.
3 Там же.
4 В работе использованы тексты, опубликованные в книге Черепановой О. А. «Культурная память в древнем и новом слове», а именно: «Сказание о Иоанне и Логгине Яреньгских XVI-XVII вв.», «Рас-спросные» и «обыскные» речи (выдержки)», ^ptraA cмиpєнного иііокл ^л^лниє о чо^дє^х^ CT^IX^ Иолннл и Логгинл H0B0ABЛЄHH^Xъ, Скл^лниє о пpєнєcєнии ч^НЪ^ мофєи Иолннл и Логгинл, ApєNьcкиxъ чждотвоpцовъ того жє иєpомлнлxл ^pmA (не полностью), Скл^лниє в^лтц^ о пpоAвлєнии и о 0Бp^TЄHИИ и о чждєc^xъ и о пpєнєcєнии чтНЪ^Ъ мофєі
и np^H^ix^ Иолнл и Логгинл ажє в Apєнги новоAвлєннъlx чждотвоpцовъ, Скл^лниє о чждєcлx и о AвлєниAx и npsH^ixb Иолннл и Логгинл Apєнcкиxъ чждотвоpцовъ
(фрагменты).
5 Канонизация святых. Материалы Поместного Собора Русской Православной Церкви, посвященного 1000-летию Крещения Руси. Троице-Сергиева Лавра, 6-9 июня 1988. С. 21.
6 Черепанова О. А. Культурная память в древнем и новом слове. СПб., 2005. С. 227.
7 Там же. С. 238.
8 Золотова Г. А., Онипенко Н. К., Сидорова М. Ю. Указ. соч. С. 46.
9 Тарланов З. К. Университетский курс русского синтаксиса в научно-историческом освещении. Петрозаводск, 2007. С. 106.
10 Черепанова О. А. Указ. соч. С. 238.
11 Колесов В. В. Указ. соч. С. 598.
12 Тарланов З. К. Укз. соч. С. 234.
13 Черепанова О. А. Указ соч. С. 239.
14 Черепанова О. А. Коммуникативные и текстообразующие функции причастий в «провинциальном» церковнославянском на Русском Севере XVI-XVIII вв. // XXXIV международная филологическая конференция. Вып. 5. Секция истории русского языка. Ч. 2. СПб., 2005. С. 39.
15 Трубинский В. И. К вопросу о русском северо-западном перфекте. Л., 1958.
16 Там же. С. 8
17 Колесов В. В. Указ. соч.. С. 612.
18 Там же. С. 608.
