CC BY
147
ВЕСТНИК САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКОГО УНИВЕРСИТЕТА
Сер. 9. 2007 Вып.1 Ч.2
Ким Сан Хён
ОСНОВНЫЕ ЭТАПЫ ЭВОЛЮЦИИ ФОРМ И ФУНКЦИЙ ПРИЧАСТИЙ И ДЕЕПРИЧАСТИЙ В ПЕРИОД СТАНОВЛЕНИЯ НОРМ СОВРЕМЕННОГО РУССКОГО ЛИТЕРАТУРНОГО ЯЗЫКА (начало XVIII - первая треть XIX в.) ' —
В XVIII столетии активно идет становление норм литературного языка на различных уровнях его функционирования. Расширяется жанровая составляющая литературного языка, шлифуется его стилистическая система (например «теория трех штилей» М.В. Ломоносова и ее преодоление в теориях и творчестве более поздних авторов XVIII в.) Причастиям и деепричастиям в их одиночном употреблении и в составе оборотов принадлежит в этом немалая роль, особенно если учесть, что усложнение коммуникативной структуры предложения осуществляется не в последнюю очередь путем использования именно этих категорий. Они становятся очень востребованными и частотными в литературном языке, преимущественно в текстах высокой книжности, но также и в «среднем» стиле (например, все более активно начинают использоваться простые предложения с несколькими предикативными центрами). Наиболее интересен с точки зрения насыщения простого предложения различными подчинительными конструкциями период становления национального литературного языка - со второй половины XVII в. и до пушкинской эпохи. Большую роль в этом процессе играет русский литературный язык XVIII в. Так не случайно XVIII век называют «золотым веком» причастий.
Исследование причастий и деепричастий в одиночном употреблении и в составе оборотов не раз становилось предметом изучения как в работах по современному русскому языку, так и в работах, посвященных историческому изучению русского языка.
Наиболее последовательно и полно история причастий описана в докторской диссертации Б.В. Кунавина, однако его исследование охватывает историю категории лишь до XVII в. включительно. Формы и функции причастий и деепричастий в текстах XVIII в. также подвергались изучению в ряде специальных работ (Л.Н. Зевакова, З.И. Рудакова, И.А. Эгипти), но цельного описания трансформаций этих категорий в их формах и функциях в XVIII в. нет. В научных исследованиях, как правило, отдельно рассматриваются либо причастия, либо деепричастия и чаще в один из достаточно узких хронологических периодов XVIII в. Поэтому актуален фронтальный анализ этих категорий 1) в их сопряжении и 2) в последовательности их основных изменений в рассматриваемый период, что дает возможность увидеть основные тенденции эволюции этих категорий.
С начала XVIII в. активно фиксируется все более четкое разграничение синтаксических функций причастий и деепричастий в предложении. В целом можно говорить о завершающем этапе начавшегося несколько веков назад процесса развития полупредикативной функции у причастной конструкции, когда на основе функции «второстепенного сказуемого» (термин A.A. Потебни) происходит формирование новой категории - деепричастия. Но процессы, имеющие место в это время в области рассматриваемых категорий, отражают не только завершение формирования класса
О Ким Сан Хён, 2006
деепричастий, но и ряд изменений в формах, функциях и стилистических характеристиках собственно причастий.
Анализ причастий и деепричастий как в одиночном употреблении, так и в составе оборотов дает нам возможность сделать следующие наблюдения и выводы.
В «Гистории о российском матросе Василии Кариотском», в которой описываются столь популярные в начале XVIII в. «галантереи романтические» и которая характеризуется смешением книжных и народно-разговорных грамматических и стилистических элементов, отмечается значительное число архаичных форм причастий и деепричастий. К числу последних можно отнести употребление краткой формы причастия действительного залога настоящего и прошедшего времени типа мысляще, минувшу и др. в функции основного сказуемого {Видев же Василий, что разбойники и множество их народа стояще и играюще в разные игры и музыки пьяных, то ответствовал им Василий (ИВК, 51)) ив качестве именной части сказуемого, причем в составе архаичного для XVIII в. оборота «двойной винительный» {разбойники же, видевщи его зело плачуща... закричали (ИВК, 52)). О неустойчивости норм в этот период говорит тот факт, что несколькими строками выше в сходной конструкции представлена полная форма причастия: разбойники же, его зело видя плачущего... (ИВК, 52).
Причастие страдательного залога по сравнению с формами действительного залога гораздо ближе к современной норме. Весьма активно используются краткие страдательные причастия в функции сказуемого.
При активном употреблении деепричастий в функции второстепенного сказуемого наблюдаются случаи соединения деепричастной формы (а скорее, формы, еще находящейся в стадии перехода в деепричастие) с глагольным сказуемым посредством союза: выслущав же отец и даде ему благословение (ИВК, 50).
Отчетливо видно, что словоформы, которые на основе своего синтаксического употребления морфологически должны быть оценены как деепричастия, часто не соответствуют нормам современного русского литературного языка, поскольку в начале XVIII в. еще недостаточно четко определилась модель образования деепричастий от глаголов совершенного и несовершенного вида: при наличии форм видя, будучи отмечаются формы видевщи, видев, быв и под., при этом может наблюдаться вариативность: видев - видя {Выслушав же отец и даде ему благословение, отпустя от себя (ИВК, 50)). Неустойчивость морфологической формы обнаруживают причастия и деепричастия, образованные от глаголов, которые содержат некоторые исторические аномалии словообразовательного характера {идти - щед, вынуть - вынев) или грамматического {быть, видеть - в последнем случае неоформленность видового значения). Неличные формы подобных глаголов на протяжении XVIII и XIX вв. могут сохранять архаику в формообразовании: в «Гистории» находим вынев, пришед, вышед, обшед, подьиед; видев!видя!'видевше(и).
Анализ синтаксических функций причастий и деепричастий в «Гистории о Василии Кариотском» показал, что как в одиночном употреблении в целом, так и в составе причастных и деепричастных оборотов причастия и деепричастия обладали теми же синтаксическими функциями, что и в современном русском литературном языке. Но при этом в «Гистории о Василии Кариотском» как у причастий, так и у деепричастий в большей мере, чем в современном русском литературном языке, проявляются их глагольные свойства. Это выражается прежде всего в их способности выступать в функции сказуемого: И как утром день наста, к законному браку совсем уготовился и пришед к кирке (ИВК, 57).
В исследуемом тексте встречаются также архаичные обороты - дательный самостоятельный, именительный самостоятельный, даже оборот родительный самостоятельный,
правда, уже в «испорченном» виде: Потом стоящу ему на острове, много мысляще и ос-мотряюще селю и овамо... (ИВК, 51); Вшед адмирал к королевне в палату, и королевна против его не встала (ИВК, 55); И минувших семи днех. как корабли из Галандии поплыли, восста... неукротимая буря (ИВК, 51).
В оформлении деепричастных оборотов могут присутствовать архаичные для XVIII в. обороты с двойными падежами, наличие которых является свидетельством незавершенности развития гипотаксических отношений в предложении: И нача пред ними горько плакаты, разбойники же, его зело видя плачущего... реша (ИВК, 52).
Употребление причастий наблюдается в конструкциях, полностью не соответствующих нормам русского языка, представляющих собой испорченные древние конструкции или возникшие под иноязычным влиянием: И просил генерал королевского величества, что она обещана отдать в эюены, в чем и король свое королевское слово не преминет (ИВК, 57).
Таким образом, мы можем говорить о том, что причастные и деепричастные обороты еще не завершили своего формирования как элементы структуры предложения, а формирующие их причастия и деепричастия обладали большей по сравнению с современной нормой глагольностью.
В середине XVIII в. картина несколько меняется. Усиливаются тенденции к нормализации литературного языка, происходит сближение литературного языка с разговорной речью. М.В. Ломоносов в «Российской грамматике» пишет о причастии и деепричастии как о самостоятельных частях речи, отмечая гетерогенный характер причастий, называя их «именами отглагольными». Наблюдая практику расширения употребительности деепричастий и деепричастных оборотов, он отмечает архаический характер оборота «дательный самостоятельный», сожалеет об уходе из языка этого средства сокращения речи и выражает надежду, что «может быть, со временем общий слух к тому привыкнет, и сия потерянная краткость и красота в российское слово возвратится».
Практику употребления причастий и деепричастий и соответствующих оборотов в середине XVIII в. можно наблюдать в «Записках» княгини Н.Б. Долгорукой.
Княгиня Наталья Борисовна Долгорукая оставила нам свои записки, написанные ею в 50-60-е гг. XVIII в. Она была образованной женщиной, но язык ее записок имеет живой характер, поскольку она не занималась писательским делом профессионально, и он весьма эмоционален. В «Записках» княгини Н.Б. Долгорукой причастия и деепричастия употребляются весьма активно. Наиболее частотными являются краткие причастия страдательного залога прошедшего времени и деепричастия несовершенного вида, что соответствует нормам современного языка.
С точки зрения морфологической формы в подавляющем большинстве случаев причастия и деепричастия в «Записках» Долгорукой соответствуют нормам современного русского языка. Отметим только несколько архаичных форм: деепричастие с суффиксом -в, -вши от глагола несовершенного вида (знавъ, бывши) и с суффиксом -я от глагола совершенного вида (выговоря, презря). В тексте много деепричастий с суффиксом -вши, которые уже в XIX в. были свойственны только живой народной речи. Этот факт говорит о том, что в середине XVIII в. еще не завершилось разграничение норм между письменным и разговорным языком, между разными стилями письменной речи, к чему стремился Ломоносов, создавая свою теорию трех штилей..
При сопоставлении с «Гисторией о российском матросе Василии Кариотском» начала XVIII в. в «Записках» княгини Н.Б. Долгорукой обнаруживается меньше архаичных форм причастий и деепричастий. В ходе развития у отпричастных образований
утрачивалась способность передавать непосредственно предикативные отношения: в «Записках» отмечено лишь несколько употреблений форм, переходных от причастий к деепричастиям, в функции простого глагольного сказуемого, например: так положила свое намерение, когда сердце одному отдав жить или умереть вместе, а другому уже нет участия в моей любви (Зап., 11).
В «Записках» не представлен независимый оборот «дательный самостоятельный», который многократно отмечен в «Гистории о российском матросе Василии Кариотском», хотя наблюдается целый ряд употреблений независимого причастного оборота «именительный самостоятельный»: забывь себя жаль товарища своего (Зап., 44); кооюи все промокли, закрыться нечем, да и приехавши на квартиры обсушиться негде (Зап., 43); Знав его невинность, мне казалось... (Зап., 10). Возможно употребление и двойных падежей, опять-таки с включением причастий: товарища своего не могу видеть безвинно-страж-дугцего (Зап., 39). Как сами подобные обороты, так и причастия языковым сознанием XVIII в. оценивались все-таки как элементы книжные, поэтому столь частотны соединения архаичного оборота и причастной формы.
Приметой разговорной речи в «Записках» является наличие содержащих причастия конструкций, которые могут быть квалифицированы как паратаксические: полоэюил меня в чулане, который для нас сделан был, дощечками огорожен, на кровать, и так замертво лежу (Зап., 45); >> дверей поставили часовых, примкнуты штыки (Зап., 32). Как разговорные могут быть квалифицированы конструкции, где сказуемое выражено полной формой причастия: Не могла его видеть от жалости в таком состоянии: епанча траурная пред-линная... волосы распущенные (Зап., 12).
Сохраняется неустойчивость в образовании деепричастных форм в их соответствии с видом глагола: выговоря с категорией возвратности {поровнявши с моими окнами, взглянул... (Зап., 12-13)). Сохраняется употребление разговорных форм на-вши: приехавши, бывши, поровнявши.
В целом исследование причастий и деепричастий в «Записках» Н.Б. Долгорукой дает нам возможность говорить о существенных сдвигах в формах и функциях причастий и соответствующих оборотов в сторону приближения к нормам современного литературного языка, хотя проявляют себя и черты типологической незавершенности деепричастия как категории.
Основные тенденции в эволюции категории причастий и деепричастий, проявляющие себя в литературном языке первой половины XVIII в., продолжают действовать и во второй половине столетия.
Для анализа функционирования причастий и деепричастий во второй половине XVIII в. были взяты глава «Едрово» из «Путешествия из Петербурга в Москву» А.Н. Радищева и повесть «Бедная Лиза» Н.М. Карамзина.
В «Путешествии из Петербурга в Москву» А.Н. Радищева причастия и деепричастия употребляются очень активно. Несомненно, что Радищев использует их в полном соответствии с нормами своего времени; следует отметить также, что по функции и по форме они почти полностью соответствуют и нормам современного литературного языка. В то же время в отдельных контекстах, как и в более ранних текстах, проявляется типологическая незавершенность формирования деепричастия как категории и изменение синтаксических функциях деепричастных оборотов.
Еще раз отметим, что входе развития у деепричастий сократилась возможность выступать в функции сказуемого простого предложения. В отрывке «Путешествия» такие примеры не отмечены, в то время как в «Гистории о Василии Кориотском» они частотны
и в единичных случаях имеются в «Записках» Н.Б. Долгорукой. Но в данном тексте представлены архаичные обороты - дательный самостоятельный (Едущу мне из Едрова. Анюта из мыслей моих не выходила (Радищев, 194)) и именительный самостоятельный (Если же ты добрый человек и не ругаешься над бедными, то, взяв от тебя деньги лихие люди мало ли что подумают (Радищев, 193-194)). Как представляется, в некоторых случаях А.Н. Радищев вводит данные архаичные структуры намеренно, стилистически оправданно.
В тексте Н.М. Карамзина большая часть причастий и деепричастий находится в составе оборотов, а не в самостоятельном употреблении, что обусловлено литературным методом и стилистической манерой сентиментализма, предполагающего открытое выражение чувств писателя. Подобное употребление анализируемых неличных форм глагола объясняется также возросшей концентрацией коммуникативной насыщенности предложения, «сгущением мысли» путем использования причастных и особенно деепричастных оборотов.
Известно, что в литературных стилях конца XVII - начала XIX вв. причастия получают более явный оттенок «прилагательное™, качественности». Об этом свидетельствует широкое распространение прилагательных на -мый со значением способности, пригодности к чему-нибудь, возможности или невозможности чего-нибудь. Так, Карамзин употребляет формы непроницаемый, неутомимый, вменяемый, достижимый и др. Качественные значения широко развиваются у причастий прошедшего времени страдательного залога, например: смущенный взор, удивленное выражение лиц а и т. п. Усиление качественности причастий доказывается попыткой Карамзина распространить формы сравнительной степени и на причастия.
В «Бедной Лизе» Н.М. Карамзина наблюдается лишь незначительная архаизация причастий и деепричастий как на морфологическом, так и на синтаксическом уровнях. Это касается, например, использования деепричастия знав от глагола знать: я, не знав тебя, могла жить спокойно и весело! (Карамзин, 692). Это единственный случай использования в повести деепричастия от глагола несовершенного вида с суффиксом -в. Итак, функциональные изменения четко наметились, но еще сказывается незавершенность формирования деепричастий в конце XVIII в.
Таким образом, можно говорить о том, что причастие и деепричастие с начала XVIII в. и до его конца претерпели существенные изменения; особенно во второй половине столетия они существенно приближаются к нормам современного языка, но процессы трансформации еще не завершились полностью.
Анализ форм и функций причастия и деепричастия в первой трети XIX в. представлен на материале повести A.C. Пушкина «Метель» и отрывков из военных мемуаров Ф.И. Корбелецкого12 и H.H. Муравьева.
В повести A.C. Пушкина страдательные причастия более употребительны, чем действительные. По форме они соответствуют нормам пушкинского времени и современного нам языка. Они употребляются в составе причастных оборотов; в одиночном употреблении не зафиксированы. Полные причастия страдательного залога являются одной из самых частотных групп причастий, не уступая по числу употреблений кратким.
Не представлено ни одного причастия страдательного залога прошедшего времени, образующегося с помощью суффикса -т-.
В повести «Метель» не найдено употреблений деепричастий от глаголов несовершенного вида с суффиксом -в!-вши. В данном тексте представлены примеры с деепричастиями с суффиксом -а!-я.
В повести «Метель» не отмечено ни одного причастия действительного залога настоящего или прошедшего времени в краткой форме, и это свидетельствует о том, что
противопоставление причастий и деепричастий как самостоятельных категорий подошло к завершению. Такое положение является нормой и для современного русского литературного языка.
Все отмеченные действительные причастные обороты, являясь полу предикативными обособленными членами предложения, имеют определительное значение.
Только один архаичный с точки зрения современного языка элемент можно обнаружить в языке повести «Метель» - образование деепричастий от глаголов с корнем -шед-\ шед, наьиед, соьиед. Однако это лексикализованные формы от глаголов с супплетивными основами инфинитива и прошедшего времени, и такие образования продолжали функционировать почти до конца XVIII в. в языке лучших представителей русской классической литературы.
Таким образом, можно констатировать, что в области форм и функций причастий и деепричастий, а также соответствующих оборотов язык пушкинской «Метели» отражает уже новое состояние языка, подтверждая тем самым тот факт, что со времени Пушкина и в значительной мере благодаря его творчеству мы можем говорить о формировании современного русского литературного языка.
Однако Пушкин был, несомненно, в авангарде языковых преобразований своего времени. Обращение к произведениям его современников, образованных людей, но не профессионалов в области литературного творчества, показывает, что новые нормы, в том числе касающиеся причастий и деепричастий, еще не полностью завоевали позиции в литературном языке эпохи. В мемуарах Ф.Н. Корбелецкого и H.H. Мурвьева, участников войны с Наполеоном, отмечены еще некоторые архаичные формы деепричастий совершенного вида, образованных при помощи суффикса -л, а также причастия с суффиксом -л, которые в современном русском языке определяются как разговорные. Редко, но используется абсолютивный деепричастный оборот: Получив пулю в шею, его увели с поля боя (Муравьев, 116).
В произведениях первой трети XIX в. число причастных и деепричастных оборотов, особенно деепричастных, сокращается, хотя они остаются активной синтаксической конструкцией, а синтаксический строй предложения становится более четким и приближается к состоянию современного нам языка. Сокращение активности причастных и деепричастных оборотов в языке XIX в. по сравнению с XVIII в. явилось следствием активных процессов в области строения сложного предложения, следствием упрочения структуры придаточных предложений.
Таким образом, в период с начала XVIII в. до первой трети XIX в. категории причастия и деепричастия прошли путь интенсивных преобразований как в отношении морфологических форм, так и - преимущественно - в отношении синтаксических функций. Причастие в целом уже завершило этот путь уже к концу XVIII в., тогда как деепричастие, окончательно оформившись как категория, еще продолжает «шлифовку» форм и функций в первой трети XIX в. и даже долее.
Принятые сокращения
ИВК - Гистория о российском матросе Василии Кориотском и о прекрасной королевне Ираклии Флоренской земли // Русская литература 18 века / Сост. Г.П. Макогоненко. Л., 1970. С. 50-58.
Зап. - Записки княгини Н.Б. Долгорукой. Издание A.C. Суворина, СПб., 1889 г.
Радищев - Радищев А.Н. Путешествие из Петербурга в Москву. Л., 1938. С. 184-200.
Карамзин - Карамзин Н.М. Бедная Лиза // Русская литература 18 века / Сост. Г.П. Макогоненко. Л., 1970. С. 689-695.
Муравьев - Муравьев Я.Я Записки // Русские мемуары 1800-1825. М., 1989. С. 57-157.
1 Акимова Г.Н. Новое в синтаксисе современного русского языка. М., 1990. С. 47, 48.
2 Кунавин Б.В. Функциональное развитие системы причастий в древнерусском языке: Докт. дис. СПб., 1993.
3 ЗеваковаЛ.Н. Именные причастия действительного залога по памятникам русской письменности 17 - начала 18 в. Л., 1954.
4 Рудакова З.И. Причастные группы в языке прозы второй половины 18 в. // Функционирование языковых средств в художественной речи. Омск, 1979. С. 20-29.
5 Эгипти И.А. Свободные и несвободные причастные и деепричастные конструкции в русском литературном языке второй половины 18 в.: Автореф. канд. дис. Петрозаводск, 2002.
6 Русская грамматика: В 2 т. Т. 2. Полупредикативные обороты. М., 1980. С. 181-184.
7 Ломоносов М.В. Полн. собр. соч.: В 10 т. Т. 7. § 44, § 533. Л.; М., 1952.
8 Там же. § 533.
9 Очерки по исторической грамматике русского литературного языка 19 века. Глагол. Наречие. Предлоги. Союзы / Ред. В.В. Виноградов, Н.Ю. Шведова. М., 1964. С. 777.
10 Акимова Г.Н. Конкуренты сложного предложения в русском литературном языке 18 в. // Семантика и функционирование семантических единиц. Казань, 1983. С. 3-15.
11 Карамзин Н.М. Собр. соч. Изд. Смирдина, 1848. С. 243-244.
12 Корбелецкий Ф.И. Французы в Москве // Русские мемуары 1800-1825. М., 1989. С. 158-168; Пушкин A.C. Метель //Драматические произведения. Повести покойного Ивана Петровича Белкина. М., 2000. С. 176-190.
Статья принята к печати 20 ноября 2006 г.
