CC BY
68
юридических обычаев. Спб., 1900. Т. 2. С. 119145.
16. АРГО (Арх. Русского Географического Общества). Ф.12 (Пономарев С.М.). Оп. 1. Д. 3.
17. Записка Кондрашова С.С. о положении крестьян Тамбовской губернии Елатомского уез-
да (13.03.1899) // ГАРФ. Ф. 586 (Плеве В.К.). Оп. 1. Д. 120а.
Поступила в редакцию 25.05.2010 г.
UDC 947.081.11
LEGAL CUSTOMS OF PEASANTRY ABOUT GUARDIANSHIP OF JUVENILE (THE SECOND HALF OF THE 19 - THE BEGINNING OF THE 20 CENTURIES)
Marina Petrovna Osipova, Lipetsk State Pedagogical University, Lipetsk, Russia, Post-graduate Student of Russian History Department, e-mail: osipovamp@yandex.ru
The article presents the characteristic of the legal customs of peasantry about guardianship, some of them, which were common for all Great Russian peasantry and were important to juridical institute in the second half of the XIX - the beginning of the XX centuries, singled out. Study of a wide variety of historical and ethnographical sources devoted to the guardianship of juvenile helped the author to make a conclusion of existence of this institute in peasants’ life and systemized it. Key words: peasantry; guardianship; legal usages.
УДК 63.3(2)5+67.51
ПРЕСТУПНОСТЬ НА КУБАНИ И СТАВРОПОЛЬЕ ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ XIX -НАЧАЛЕ XX в.: ИСТОРИЧЕСКИЕ И РЕГИОНАЛЬНЫЕ ОСОБЕННОСТИ
© Юлия Павловна Водолазская
Ставропольский государственный университет, г. Ставрополь, Россия, аспирант кафедры истории России, e-mail: vodolazskay.julia@rambler.ru
Статья посвящена рассмотрению особенностей преступности в Кубанской области и Ставропольской губернии с позиций социальной истории. Анализируются факторы, непосредственно влиявшие на криминальную обстановку, которая сложилась здесь во второй половине XIX - начале XX в., в период активной колонизации Северного Кавказа. Кроме того, выявляются региональные особенности, которые отличали криминальный мир региона от других губерний Российской империи.
Ключевые слова: история преступности; Северный Кавказ; социальная история; имущественные преступления; самосуд.
Преступность - сложное многоплановое социальное явление. Как отмечал А.М. Яковлев, преступность «существует в обществе, благодаря обществу и в связи с условиям этого общества» [1]. Причины и условия преступности носят социальный характер, поэтому их следует рассматривать через призму проистекающих в обществе политических, экономических, демографических и других процессов. С 1980-х гг. в российской исторической науке под влиянием развития мировой историографии стало актуальным такое направление, как «социальная история». Именно в рамках этого направления историки стали обращаться к проблеме преступности и ее роли в жизни общества, исходя из того, что преступность может служить
индикатором социальных, культурных и политических условий в определенное время и в определенном пространстве. В связи с этим уместно посмотреть на историю преступности северокавказского региона в дореволюционный период с позиции социальной истории. Изучение состояния преступности, особенно на региональном уровне, дает более полную картину социальной истории всего российского общества.
Значительное внимание исследованию социальных причин преступности было уделено дореволюционными отечественными криминалистами социологического направления. На основании сопоставления статистических показателей преступности и различных факторов, выявления параллелизма в
их динамике, ими делался вывод о том, каким образом тот или иной фактор влияет на состояние преступности. Криминалисты путем подобного анализа определяли, как на уровне преступности сказываются факторы различного характера: социально-экономического (безработица, уровень цен на хлеб, нищета и т. д.), физического (время года, климат, температура) и индивидуального (пол, возраст, темперамент преступника) [2-4]. В качестве примера приведем исследования Е.Н. Тарновского и М.Н. Гернета, которые анализировали уголовную статистику с позиций теории факторов. Первый в ряде своих статей не только сделал обзор преступности в стране, но и определил ее основные центры, сложившиеся под влиянием специфических условий, характерных для той или иной местности [5, 6]. М.Н. Гарнет попытался проследить взаимосвязь между процессом вовлечения представителей различных слоев российского общества в мир преступности и серией катастроф, поразивших Россию начала XX в. Среди основных причин, повлиявших на рост числа преступлений в стране, а значит и на формирование состояния социальной напряженности, он справедливо отмечал эволюцию общественных отношений после отмены крепостного права в 1861 г. Исследователь искал корни преступности в нестабильных социально-экономических условиях, в которых существовало, по его мнению, большинство населения страны [7].
Теория факторов преступности была одной из ведущих в российской криминологической науке вплоть до конца 1920-х гг., но затем с 1930-х гг. криминологические исследования стали сворачиваться. Проблема преступности якобы не представляла ни научного, ни практического интереса из-за идеологической установки - в социалистическом обществе нет и не может быть социальных причин преступности.
Новым этапом в изучении проблем преступности становятся 1960-1980-е гг., когда криминологические исследования вновь оказываются востребованными, но на работы данной проблематики большое влияние оказывали идеологические доктрины и установки правящего политического режима. Именно в этот период выходит историческое исследование С.С. Остроумова «Преступность и ее причины в дореволюционной России», в
котором были проанализированы данные, собранные дореволюционными криминологами [8]. Автор рассматривал вопрос роста преступности с марксистских позиций. В первую очередь он отмечал классовую природу преступности, говоря о том, что социальные причины преступности кроются в сущности общества, поэтому неизбежен непрерывный рост преступности как в условиях крепостнической России, так и, в особенности, в условиях капиталистического общества.
Совсем иной подход в изучении истории преступности складывался в это время в западноевропейских странах, США и Канаде. В 1974 г. была создана Международная ассоциация по истории преступности и уголовному праву (International Association for the History of Crime and Criminal Justice), которая стала организатором различных международных конференций и тематических «круглых столов», а также издателем информационного бюллетеня (IAHCCJ Bulletin). За это время были опубликованы десятки статей и монографий, глубоко и всесторонне анализирующих динамику преступности начиная со средних веков в различных странах, в т. ч. и в Российской империи [9, 10].
В последнее десятилетие в отечественной исторической науке наметился повышенный интерес к преступности и другим разновидностям девиантного поведения, особенно в дореволюционный период. Под влиянием западной историографии появляются работы по социальной истории, в которых анализируются вопросы преступности. Примером может служить монография Б.Н. Миронова «Социальная история России периода империи (XVIII - начало XX вв.)». В ней автор охарактеризовал отдельные группы источников по данной теме, представил понятийный аппарат и методы исследования, показал динамику преступности в XIX - начале XX в., осветил факторы, влиявшие на ее развитие. Исследователь рассматривал преступность как фактор модернизации российского общества, подчеркивая, что разложение общинных отношений не могло не привести к росту отклоняющегося поведения вообще и криминального в частности. А рост капиталистических отношений в России в пореформенный период привел к тому, что империя оказалась на самом первом месте в Европе по числу преступлений [11].
Преступность всегда подвержена воздействию множества взаимосвязанных и взаимообусловленных факторов. Определенную специфику преступности придает регион ее существования. Очень часто в русской литературе XIX в. Северный Кавказ представлялся отсталой и замкнутой окраиной империи. Этот стереотип рушится при внимательном изучении источников. В действительности регион чутко реагировал на все заметные перемены в общественном и политическом устройстве России. Первые административно-государственные образования на территории Северного Кавказа появились в последней четверти XVIII в., когда было создано Кавказское наместничество, состоящее из Астраханской и Кавказской областей. В 1802 г. указом императора Александра I была создана Кавказская губерния, которая занимала территорию от Каспийского моря до Усть-Лабы и от Маныча до предгорий Кавказа. По указанию Сената в 1847 г. Кавказская область была преобразована в Ставропольскую губернию. В период окончания Кавказской войны с целью упрощения управления и упорядочения территорий, занятых казачьими войсками, в 1860 г. были образованы Кубанская и Терская области. Эти области совместно со Ставропольской губернией были включены в территорию административно-территориальных образований Северного Кавказа [12].
Юго-восточная окраина Европейской России отличалась зримым своеобразием хозяйственного уклада и образа жизни, составом и обликом населения. Определялось это, в первую очередь, тем, что в общий контекст исторического развития страны оказались включенными территории, на которых сложились и существовали и уникальная горская цивилизация, и весьма специфичная казачья культурно-историческая общность.
Общую картину динамики преступности в регионе в пореформенный период можно построить на основании статистических материалов, собранных в этот период. Нельзя не отметить, что в сравнении со странами Западной Европы и Северной Америки уголовная статистика Российской империи отличалась определенной неполнотой [13]. Как отмечает Б.Н. Миронов, «для криминологических исследований России в XIX - начале XX в. существует серьезная источниковая
база, но реализовать ее потенции нелегко. Архивные источники до сих пор не разрабатывались, а из опубликованного за разные годы весьма трудно составить единую картину динамики преступности...» [14].
«Сборники статистических сведений Министерства юстиции» содержат необходимые нам показатели лишь с 90-х гг. XIX в. Частично статистику за более раннее время можно почерпнуть из годовых отчетов губернатора Ставропольской губернии и начальника Кубанской области, которые хранятся в центральных и местных архивах. В этих отчетах уголовная статистика выступала в качестве главного показателя нравственности населения. Не менее интересные примеры, характеризующие состояние преступности на Кубани и Ставрополье в указанный период, можно найти на страницах местной прессы. Значимость этого источника, на наш взгляд, заключается в том, что он дает представление об общей криминогенной среде, а также высвечивает те правонарушения, которые вызывали особую озабоченность не только у местных властей, но и населения этого локального сообщества.
Рассмотрим данные о динамике общей преступности в Ставропольской губернии и Кубанской области. Следует отметить, что цифровые показатели преступности, содержащиеся в отчетах, далеко не полно отражали криминогенную ситуацию в регионе, т. к. не все преступные деяния становились известными правоохранительным органам. В пореформенный период преступность непрерывно возрастала. Число зарегистрированных преступлений за 1872-1914 гг. в абсолютных цифрах увеличилось в 6 раз. В 1872 г. в Ставропольской губернии было зафиксировано 481 преступление, а в 1914 г. - 3107, в Кубанской области 1600 и 10094 преступления соответственно [15, 16].
Нельзя не отметить один из самых главных демографических и геополитических факторов, влиявших на рост преступности в регионе, - освоение Северного Кавказа. Характерным для российской формы колонизации был не столько военный способ, сколько т. н. «народная колонизация». Кавказская война стала одним из решающих факторов, подготовивших почву для активной российской колонизации Северного Кавказа, развернувшейся в пореформенный период. Из-
вестно, что, по данным Всероссийской переписи населения 1897 г., по числу заселявшихся из других регионов Кубанская область стояла на третьем месте среди 89 губерний страны. С 1861 по 1904 г. население Кубани увеличилось на 1855 тыс. человек, в т. ч. среди иногородних с 5243 до 1242750 человек, или в 237 раз [17]. Это не могло не тревожить местные органы власти. По мнению начальника Кубанской области, «переселенцы принадлежат к низшим слоям общества (крестьяне, мещане и отставные солдаты), являющиеся сюда без всякой нравственной и экономической между собою связи; гонимые нуждой с неприветливой родины, они хотя и представляют тип наиболее энергичных, но стремящихся, однако, единственно к наживе, наживе без разбора средств» [18]. Высокий коэффициент корреляции (0,8) между численностью населения и числом зарегистрированных преступлений также подтверждает их тесную связь.
Вполне понятно, что в качестве криминогенного фактора выступала бедность крестьянского населения. Например, замечено, что во время и сразу после неурожаев существенно увеличивалось число преступлений против собственности. В своем всеподданнейшим отчете Ставропольский губернатор
Н.Е. Никифараки отмечал, что неурожай хлебов и трав из-за холодной зимы 1897 г. вызвал тяжелые экономические последствия для губернии. Это в свою очередь отразилось «крайне неблагоприятно на состоянии народной нравственности, и уголовная статистика сделала очень неутешительные в этом отношении выводы: сравнительно с предот-четным годом общее число преступлений увеличилось на 30 %, а число проступков на 21 %» [19].
Наиболее распространенными в изучаемый период были преступления, направленные против собственности: истребление чужого имущества, кражи, грабежи, растраты, мошенничество. Нередки были и преступления, направленные против личности: убийства, побои (нанесение телесных повреждений разной степени тяжести), изнасилования, оскорбления. Для определения распространенности различных групп преступлений необходимо соотнести их количество к общему числу совершенных за год преступлений. Несмотря на постоянный рост численных
показателей преступности, имущественные преступления на Кубани и Ставрополье на протяжении второй половины XIX в. держались в рамках 35-40 % от общего числа совершенных преступлений, что было на 3-5 % ниже показателей европейской части Российской империи. Убийства составляли в среднем 5-8 %, в отдельные годы их число достигало 10 %. Замечание дореволюционного исследователя Е.Н. Тарновского о том, что «кровавая преступность на Кавказе еще значительнее, чем собственно России и, вероятно, больше, чем где-либо в Европе, число дел об убийстве на Кавказе (округ Тифлисской судебной палаты) в 4 раза выше, чем в 9 остальных округах» [5], лишь отчасти относится к Ставропольской губернии и Кубанской области. Число убийств по округам Ставропольского и Екатеринодарского окружных судов на 1,5-2 % превышали общероссийские показатели, в отличие от Владикавказского окружного суда, где убийства составляли 15-20 % от общего числа преступлений, что было больше общероссийских показателей в 2-3 раза. Так называемые преступления против телесной неприкосновенности (насилие, самоуправство, опасные драки, увечья, раны, побои) были также не редкостью и колебались в рамках 20-25 %, а в иные годы достигая и 30 % от общего числа преступлений, совершенных за год, значительно превышая общероссийские показатели.
Среди специфических особенностей имущественных преступлений того времени необходимо отметить широкое распространение краж скота и конокрадство. Ставропольский губернатор неоднократно в своих отчетах замечал, что скот представлял «главный предмет для охотников чужой собственности» [20]. Эти преступления составляли 20-25 % от общего числа совершаемых преступлений, на остальные виды краж приходилось лишь 10-15 %. Следует иметь ввиду, что в отчетах о количестве украденных лошадей и скота подчеркивалось, что приводимая «цифра далеко ниже действительной вследствие того, что крестьяне, весьма часто не давая знать полиции в случаях воровства, входят в согласие с ворами, которые нередко возвращают или разыскивают украденный скот за некоторое вознаграждение» [21]. На европейской части империи складывалась
совсем иная картина: кражи составляли
25-30 %, а скотокрадство - 10 %.
Такой высокий процент похищения лошадей и скота связан в первую очередь с тем, что основу экономики региона составляло сельское хозяйство. В пореформенный период довольно четко выделились районы торгового зернового хозяйства - степи Кубани, Ставрополья и Терека; товарного скотоводства - восточные части Ставрополья и горские области. Ставропольский губернатор, обсуждая проблему конокрадства и краж скота, приходил к выводу, что и местные условия во многом благоприятствовали их широкому распространению: «присутствие кочевых инородцев ... безлесная местность, дающая возможность быстро и беспрепятственно перегонять украденный скот во все стороны... легкость сбыта украденного скота калмыкам Астраханской губернии» [21].
Этот вид имущественных преступлений наносил ощутимый вред крестьянскому хозяйству. В связи с этим уместно привести выдержку из письма жителя станицы Абин-ская Начальнику Кубанской области: «От боли душевной не у меня одного только, а почти у всего народа, в особенности у простолюдина, имевшего какое-либо хозяйство . Хороших быков мерзавцы воры, так же, как лошадей, воруют и скорее чем лошадей сбывают. Тут остается одна беда - мерзавец вор, от которого укрыть это милое животное не возможно бедному человеку тем более в степи, да и даже крепких запоров иметь каждый не в силах, не по средствам. Имеет сарайчик не каждый, цепь и то вору нипочем» [22].
Говоря о краже скота, следует также заметить, что процент обнаружения виновных был очень низок, около 20 % [23]. Это приводило к тому, что население при поимке воров нередко, не обращаясь в полицию или судебные органы, устраивало самосуд. Необходимо учитывать, что термин «самосуд» имеет двойное значение. В расширенном значении все формы судебных действий на основе обычного права можно именовать «крестьянским самосудом». В более узком смысле, как отмечал Л.И. Земцов, самосуд -это личная или групповая расправа потерпевших от преступления над реальными или предполагаемыми нарушителями, над пойманным в прелюбодеянии, а также над коно-
крадами и базарными ворами [24]. В рамках работы мы используем суженное значение термина «самосуд».
Исследователи, занимающиеся изучением русской деревни, в своих работах уделяли внимание фактам самосуда над конокрадами [24-26]. Следует согласиться с В.В. Безгиным, считающим, что сохранение самосуда в крестьянской среде центрально-русских губерний отражало приверженность жителей села традициям общинного уклада [25]. Из сказанного выше становится очевидным, что крестьяне из центральных губерний, переселяясь на Северный Кавказ в район Ставрополья и Кубани, сохраняли привычный для них общинный уклад и правовые обычаи, а следовательно, сохраняли и практику народных расправ над преступлениями. В этническом отношении казаки, заселявшие Кубанскую область и Ставропольскую губернию, представляли достаточно разнородную смесь, но доминировала среди них великорусская культурная традиция. В казачьей среде самосуды также являлись проявлением обычного права. Производили его либо сами потерпевшие, либо члены станичного общества, но в любом случае расправы были необыкновенно суровыми.
Самосуд не всегда заканчивался убийством, часто общество ограничивалось избиением, иногда - нанесением изощренных телесных повреждений. В результате, как замечал И. Бентковский, «одно преступление порождает другое» [27]. Это в свою очередь усложняло и без того напряженную криминогенную ситуацию на Кубани и Ставрополье. Обратим внимание, что с позиций официального права факт самосуда являлся преступлением, а с позиций населения региона -карательной мерой против тех преступлений, которые наносили непоправимый вред крестьянскому хозяйству. Усложняла ситуацию и неудовлетворительная работа правоохранительных органов по борьбе с кражами скота и лошадей.
В связи с тем, что в царской России в те или иные годы по-разному строился статистический учет преступлений, трудно сделать всестороннее, исчерпывающее заключение о динамике преступности в северокавказском регионе. Тем не менее сказанное позволяет сделать определенные выводы. Уровень преступности является важнейшим по-
казателем нравственного состояния общества, или, другими словами, мерилом облика населения. В целом, криминальная обстановка на Кубани и Ставрополье была весьма напряженной. Наблюдается тенденция роста преступности (росло общее число следственных дел, а также увеличивались показатели преступности относительно численности населения), но процентное отношение отдельных видов преступлений к общему числу совершенных за год преступлений практически не менялось. Значительный пласт совершаемых преступлений составляли имущественные преступления и преступления, направленные против личности: убийства, побои и др. Одной из причин сложившейся ситуации выступал ускоренный темп колонизации и урбанизации региона в указанный период, т. к. для локальных обществ, в которых население социально и географически подвижно, характерна более значительная преступность. С другой стороны, сказывались также хозяйственный уклад и образ жизни, состав и облик населения Кубани и Ставрополья. Нельзя сбрасывать со счетов и то, что реформы второй половины XIX - начала XX в. ускорили модернизацию северокавказского общества, что имело следствием изменение ценностных ориентаций и стандартов поведения. Столкновение разных ценностных ориентаций, традиции и модернизма, всегда ведет к росту преступности.
1. Яковлев А.М. Преступность и социальная психология. М., 1971. С. 40.
2. Неклюдов Н.А. Статистический опыт исследования физиологического значения различных возрастов человеческого организма по отношению к преступлению. М., 1865.
3. Фойницкий И.Я. Факторы преступности // Северный вестник. 1893. № 10. С. 97-112; № 11. С. 90-97.
4. Чарыхов Х.М. Учение о факторах преступности. Социологическая школа в науке уголовного права. М., 1910.
5. Тарновский Е.Н. Движение преступности в Европейской России за 1874-1894 гг. // Журнал Министерства юстиции. 1899. № 5. С. 115143.
6. Тарновский Е.Н. Преступность в России // Юридический вестник. 1885. Т. 19. Кн. 4. С. 636-685.
7. Гарнет М.Н. Общественные причины преступности. Спб., 1910.
8. Остроумов С.С. Преступность и ее причины в дореволюционной России. М., 1980.
9. Emsley С., Кпaffa L. Crime History and History of Crime: Studies in the Historiography of Crime and Criminal Justice in Modern History. Westport, 1996.
10. Rousseaux X. Crime, Justice and Society in Medieval and Early Modern Times: Thirty Years of Crime and Criminal Justice History // Crime, History & Societies. 1997. № 1. P. 87-118.
11. Миронов Б.Н. Социальная история России периода империи (XVIII - начало XX в.). СПб., 1999. Т. 1-2.
12. Полное собрание законов Российской империи. Собр. II. Спб., 1862. Т. XXXV. 1. № 35421.
13. Sundin J. Current Trends the History of Crime and Criminal Justice: Some Conclusions, with Special Reference to the Swedish Experience // Historical Social Research. 1990. № 4. P. 185.
14. Миронов Б.Н. Преступность в России в XIX -начале XX века // Отечественная история. 1998. № 1. С. 24.
15. РГИА (Российский гос. исторический арх.). Ф. 1268. Оп. 18. Ед. хр. 182. Л. 69, 140.
16. Сборник статистических сведений Министерства юстиции. СПб., 1916. Вып. 30.
17. Македонов Л.В. Население Кубанской области по данным вторых экземпляров листов переписи 1897 г. Екатеринодар, 1907. С. 549.
18. Всеподданнейший отчет начальника Кубанской области и наказного атамана Кубанского казачьего войска о состоянии области и войска за 1895 г. Екатеринодар, 1897. С. 14.
19. РГИА. Ф. 1282. Оп. 3. Ед. хр. 307. Л. 4.
20. Обзор Ставропольской губернии за 1878 г. Приложение к всеподданейшему отчету. Ставрополь, 1879. С. 32.
21. РГИА. Ф. 1284. Оп. 70. Ед. хр. 537. Л. 12об., Л. 13.
22. ГАКК (Гос. арх. Краснодарского края). Ф. 454. Оп. 2. Ед. хр. 707. Л.1.
23. ГАКК. Ф. 454. Оп. 2. Ед. хр. 1631. Л. 39.
24. Земцов Л.И. Волостной суд в России 60-х -первой половины 70-х годов XIX века (по материалам Центрального Черноземья). Воронеж, 2002. С. 4.
25. Безгин В.Б. Крестьянский самосуд и семейная расправа (конец XIX - начало XX в.) // Вопросы истории. 2005. № 3. С. 152.
26. Тенишев В. Правосудие в русском крестьянском быту. Брянск, 1907.
27. Бентковский И. Конокрадство и самосуд // Ставропольские губернские ведомости. 1875. № 10. С. 3.
Поступила в редакцию 1.06.2010 г.
UDC 63.3(2)5+67.51
CRIME IN KUBAN AND STAVROPOL REGIONS IN THE SECOND HALF OF THE 19 - EARLY 20 CENTURIES: HISTORICAL AND REGIONAL PECULIARITIES
Yulia Pavlovna Vodolazskaya, Stavropol State University, Stavropol, Russia, Post-graduate Student of Russian History Department, e-mail: vodolazskay.julia@rambler.ru
The article deals with the characteristics of the crime in Kuban region and the Stavropol province in terms of social history. The article analyzes the factors that directly affected the criminal situation prevailing during the second half of the 19 -early 20 centuries, during active colonization of the North Caucasus. In addition, the regional characteristics distinguishing criminal underworld of the region from other provinces of the Russian Empire are identified.
Key words: history of criminality; Northern Caucasia; social history; property crimes; lynching.
УДК 957.16:343.9(091)"192"(045)
БАНДИТИЗМ НА ДАЛЬНЕМ ВОСТОКЕ КАК РЕЦИДИВ ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЫ
© Алексей Юрьевич Греков
Хабаровский пограничный институт ФСБ России, г. Хабаровск, Россия, адъюнкт, e-mail: Algrekoff@me.com
В данной статье автор раскрывает проблему бандитизма на Дальнем Востоке в 20-е гг. ХХ в. Новые подходы в историографии региона и использование ранее не опубликованных архивных источников позволили автору расширить представление о причинах и следствиях развития криминогенной ситуации на Дальнем Востоке после окончания Гражданской войны, раскрыть основные угрозы бандитизма для советской власти в период ее становления в регионе, а также подчеркнуть его связь с белой эмиграцией в Маньчжурии.
Ключевые слова: Дальний Восток; Дальревком; политический бандитизм; уголовный бандитизм; белое движение; контрреволюционные выступления; хунхузничество; крестьянство; партизанские отряды; приграничное население; бандформирования; белая эмиграция в Маньчжурии.
После распада Советского Союза новое Российское правительство и силовые структуры страны столкнулись с проблемой терроризма на Северном Кавказе. Ценой значительных усилий в течение нескольких лет руководству страны удалось локализовать конфликт в регионе. Говоря о Северном Кавказе, Президент Российской Федерации Д.А. Медведев отмечал, что ситуация, несмотря на то, что предпринималось в последние годы, остается непростой и правоохранительные органы продолжат подавление бандгрупп, стремящихся запугиванием и террором навязать населению некоторых кавказских республик свои бредовые идеи и порядки [1].
В истории нашего государства уже был период - после Гражданской войны и военной интервенции, когда вопрос борьбы с бандитизмом стоял исключительно остро. Поэтому исследование причин и условий возникновения в стране такого явления, как бандитизм, обобщение отечественного опыта борьбы государственных органов против не-
го может быть полезным в реализации мер по защите правопорядка в современных условиях. К тому же в дальневосточной историографии эта проблема рассмотрена фрагментарно.
Цель статьи состоит в том, чтобы выявить основные причины и условия существования бандитизма, раскрыть его угрозы для советской власти в период ее становления на Дальнем Востоке (1922-1925 гг.).
Источниковую базу статьи составили опубликованные документы и материалы, а также архивные документы, изъятые из фондов Российского государственного архива социально-политической истории, Государственного архива Хабаровского края и Государственного архива Амурской области.
Важнейшей проблемой, с которой сразу же столкнулся Дальревком - временный чрезвычайный орган Советской власти на российском Дальнем Востоке, являлся бандитизм. Понятием «бандитизм» тогда, в начале 1920-х гг., широко пользовались партийные и советские органы, однако в исто-
