CC BY
67
рядов замечено не было, началась активная подготовка к взятию заложников в станицах Тифлисской, Казанской, Кавказской, Новобекешовской, Тихорецкой, Новопокров-ской и Темижбекской [14].
Политика заложничества привела к тому, что на территории Кубанской области был распространен формуляр, указывающий, кого и в каком количестве необходимо брать в заложники. В рекомендации отмечалось, что заложником должен быть человек не старше пятидесяти лет, пользующийся авторитетом среди кулацкого населения, под эту категорию попадали также лица, являющиеся противниками советской власти, члены семей, ушедших с Врангелем или в бело-зеленые банды, активно способствующие бело-зеленым и сознательно ведущие антисоветскую пропаганду. О взятии заложников предлагалось широко оповещать население станицы, предупреждая, что в случае продолжения выступления банд, а также и отдельных лиц из населения вплоть до убийства советских работников, все взятые большевиками заложники будут беспощадно расстреляны [14].
Репрессивная деятельность советской власти, направленная на искоренение повстанчества, в которой использовались такие методы, как заложничество, массовые расстрелы, концлагеря, дала свои результаты. Несмотря на бытующее мнение, большевистская пропаганда не стала причиной прекращения повстанчества. Так, например, в 1922 г. в Кубано-Черноморской области были убиты или схвачены 605 повстанцев, и только 1 человек добровольно сдался советским властям [15]. Это свидетельствует о том, что на Кубани у повстанцев не было
доверия к советской власти. Тем не менее усталость от войны, тяга к мирному, созидательному труду обусловили то, что сельское население региона в полной мере смирилось с тем, что место закона заняла произвольно трактуемая политическая целесообразность.
ЛИТЕРАТУРА
1. Миронов Б. Преступность в России в начале XX века // Отечественная история. — 1998. — № 3; Золин П.М. Преступность в стране в 1909—1918 гг. Сравнительная статистика // Советское государство и право. — 1991. — № 5.
2. ГАЕК. Ф. 583. — Оп. 1. — Д. 1032.
3. ГАЕК. Ф. Р-411. — Оп. 2. — Д. 207.
4. Первый Кубанский поход. Февраль 1918 г. // Часовой. — № 101. — Париж, 1933.
5. Кубанская правда. — 1918. — 25 мая.
6. ГАСК. Ф.2061. — Оп. 1. — Д. 2.
7. РГАСПИ. Ф.17. — Оп. 1. — Д. 18.
8. ГАРФ. Ф.446. — Оп. 1. — Д. 29.
9. В Кубанских станицах // Великая Россия. —
1919. — 20 сентября.
10. ГАКК. Ф. Р-411. — Оп. 2. — Д. 207.
11. Советская деревня глазами ВЧК-ОГПУ-НКВД. 1918—1939 гг. / под ред. Берловича А., Данилова В. Т. 1. — М., 1998.
12. Баталпашинская правда (Баталпашинск). —
1920. — 20 сентября.
13. ГАКК. Ф. Р-102. — Оп. 1. — Д. 239.
14. ГАКК. Ф. Р-596. — Оп. 1. — Д. 6.
15. АОАГН. Р-9. — Оп. 1. — Д. 26.
БОРЬБА С ЭКОНОМИЧЕСКИМИ И ДОЛЖНОСТНЫМИ ПРЕСТУПЛЕНИЯМИ НА СЕВЕРНОМ КАВКАЗЕ В УСЛОВИЯХ НЭПА (1921—1928 ГГ.)
С.А. Федоренко, кандидат юридических наук, старший научный сотрудник филиала ВНИИ МВД России по Ставропольскому краю, г. Ставрополь, (865) 2742132
В статье исследуется политика Советского государства в сфере борьбы с экономическими и должностными преступлениями, освещаются обусловленные ею приоритеты и основные направления деятельности местных правоохранительных органов.
Ключевые слова: нэп, советская правоохранительная политика, экономические преступления, милиция, органы правопорядка.
THE FIGHT AGAINST ECONOMIC CRIMES AND MALFEASANCE IN THE NORTH CAUCASUS UNDER THE NEP (1921—1928)
Fedorenko S.A.
The paper investigates the policy of the Soviet state in the fight against economic crimes and malfeasance are highlighted due to its priorities and key actions of local law enforcement agencies.
Key words: NEP, Soviet policy of law enforcement, economic crime, police, law enforcement agencies.
Укрепление правопорядка, обеспечение режима строгой законности — необходимые условия повышения доверия населения к политике, проводимой государством. В Советской России в условиях перехода от гражданской войны к миру данные вопросы также стали выходить на передний план. В современной исторической литературе, освещающей деятельность советского государства, как правило, много пишется о политических репрессиях, политическом терроре. Между тем, на наш взгляд, можно и нужно прежде всего фиксировать настоящий уголовный террор преступного мира против населения.
В частности, материалы 1921—1922 гг. показывают колоссальное значение уголовной угрозы в жизни населения. Устойчивые преступные группы наводили ужас на жителей целых регионов. Политическая и уголовная преступность, бандитизм не просто дестабилизировали ситуацию, но фактически являлись прямым продолжением гражданской войны. О масштабах проблемы, к примеру, свидетельствует тот факт, что за 1921 г. в стране погибло 42713 работников милиции (в т.ч. 2097 комсостава) [1].
Тем не менее преступность оставалась явно недооцененным фактором. Обращаясь к материалам Северного Кавказа, следует видеть, что внимание властей в основном привлекали проблемы изъятия продналога (для Кубани дополнительно к продразверстке), а также борьбы с бандитизмом, в значительной степени порожденным именно конфискационной политикой большевиков. «Взимание налога, — говорил В.И. Ленин в мае 1921 г., — добровольно не пойдет, без принуждения мы не обойдемся» [2]. Практика сбора уже первого продналога подтвердила актуальность этой установки.
В процессе взыскания продналога наряду с конфискациями имущества и скота должников вводились такие наказания, как лишение земельного надела, повышение налоговых ставок, высылка за пределы региона и т.д. Заметим, что на всех стадиях описанного процесса — от раздачи повесток до осуществления изъятий конфискантов — основное значение приобретала деятельность органов правопорядка. Кроме того, перед ними ставилась и задача борьбы с быстро растущим бандитизмом. Причем масштабы проблемы были таковы, что милиция повсеместно переводилась на военное положение и действовала совместно с ВЧК-ОГПУ, ЧОНами, войсковыми частями. Согласно директивам местных органов власти, «...станицы зараженные бандитизмом должны стать предметом особого внимания отдельских исполкомов. Для закрепления в них аппарата высылаются вооруженные экспедиции во главе с членом исполкома или высоко ответственными товарищами» [3].
Существенно улучшить ситуацию долгое время не удавалось. К примеру, примечательным представляется информационный отчет Кубано-Черноморского областного комитета РКП(б) за август 1922 г., в котором
сообщалось: «Ужас. Имеются сообщения, что 12 станиц Армавирского отдела являются недосягаемыми для продаппарата, что бандиты в этих отделах нападают на ссыпные пункты и грабят. Необходимо при этом указать, что в связи с выделением Черкесско-Адыгейской области в самостоятельную и вырезанием ее из организма Краснодарского и Майкопского отделов, — сейчас имеют место такие неблагоприятные последствия, как грабеж горцами налогоплательщиков, отобрание у них лошадей, везущих продналог. По-видимому, придется принимать крутые меры, независимо от административного деления» [4].
Порой казалось, что с бандитизмом удавалось покончить, однако традиционное сезонное усиление бандитизма в весенне-летний период, жесткое проведение фискальных кампаний в первой половине 1920-х гг. обеспечивали непременное обострение криминогенной обстановки к летнему сезону.
Однако, даже добиваясь успехов в борьбе с «бандитизмом», власти испытывали серьезные трудности в сфере экономического взаимодействия с местным населением. Принципиально игнорируя советскую экономическую политику, население Северного Кавказа открывало широкое поле деятельности для органов правопорядка, в первую очередь нацеленных на борьбу с недоимщиками по продналогу, трудовой, гужевой повинностям и т.д. В данной связи мы абсолютно согласны с мнением А.С. Минасова: «Милиция все более превращалась в инструмент выполнения любых неприятных поручений местной власти. ... Не удивительно, что милиция стала не столько грозой для преступников, сколько пугалом для более или менее законопослушных граждан, задавленных налогами, повинностями и пр.» [5].
Фиксируя преимущественно фискальную направленность деятельности органов правопорядка, особенно милиции, следует признать, что в то же время они оказались недостаточно готовыми к борьбе с уголовной преступностью. Анализируя ее специфику, нужно в первую очередь отметить, что в условиях разрухи преступность приобрела предельно простые формы.
В 1921—1923 гг., как отмечалось выше, особую опасность представляли налеты банд. К примеру, обращаясь к хронике событий в Баталпашинском отделе конца 1921 г., мы видим, что 20 декабря «банда количеством 23 человек под командой Джентемирова сделала налет ст. Красногорскую», разграбив канцелярию ревкома, ЕПО, изъяла лошадей у граждан и, соединившись с другой группой бандитов, численностью до 100 человек, скрылась в направлении аула Хахандуковского. В ночь на 21 декабря бандой, ворвавшейся в аул Лоовско-Кубанский, разграблена квартира учителя, взята мануфактура ЕПО, причем налет повторился и на следующую ночь. 7 января 1922 г. неизвестная банда из 20 человек захватила в юрте ст. Зеленчукской табун лошадей, угнав его в Эльбурганский лес. В борьбе с такими налетами бессилие обнаруживали даже воинские части» [6].
Тотальная нищета вела зачастую к тому, что банды и милиция, по сути, воевали из-за самого скромного имущества. После того как 2 эскадрона 16 дивизии во главе с Логвиновым перешли к бело-зеленым, попутно ограбив милицию Усть-Джегутинской, «забрав 6 шт. лошадей, 10 седел, 10 уздечек, 11 гимнастерок, 11 шаровар, 11 бурок и шинелей, 8 папах, 6 пар сапог, 11 винтовок, 11 шашек, 1 револьвер и 6 ковровых сумок», она, «потерпев такую неудачу тут же поклялась отомстить». В ночь на 2 октября во время налета на ст. Ивано-Сусановскую усть-джегутинские милиционеры перерезали около 30 логвиновцев, взяв богатые трофеи. При анализе данных событий обращает на себя особое внимание порядок перечисления утраченного в первом случае и трофеев — во втором. Среди потерь на первом месте — лошади и одежда, на последнем — оружие. Именно их утрата была особенно неприятной и ощутимой. А вот в «трофеях» речь шла лишь о 22 лошадях, пулемете, винтовках, боеприпасах. Об обмундировании не говорилось ничего [7]. Таким образом, для самих составителей донесений главной ценностью являлись гимнастерки, бурки, шаровары и т.д.
Обращает на себя особое внимание жестокость расправ за имущественные преступления. Так, например, один из сотрудников милиции доложил рапортом от 2 мая 1922 г. начальнику Главмилиции Дагестанской ССР о том, что обвиняемый в краже бугая из конюшен Наркомзема, бежавший из-под стражи 17 мая 1922 года Джан-Мирза Бураганов был им задержан в сел. Нижний Дженгутай и публично расстрелян 20 мая 1922 года в 3 часа дня, в присутствии зампредисполкома Буйнакского округа т. Гашим-Заде [8].
Предельная острота проблемы была снята на Кубано-Черноморье и Ставрополье лишь в 1923—1924 гг. В национальных районах она сохранялась до конца 1925 — начала 1926 года [9]. Только с привлечением крупных чекистско-войсковых групп под общим руководством представителя ОГПУ на Севером Кавказе Е.Г. Евдокимова и командующего войсками Северо-Кавказского военного округа И.П. Уборевича проблему все же в основном удалось решить.
В целом в аграрном регионе Северного Кавказа преступления против собственности оставались предельно простыми. При этом в 1920-е годы численно абсолютно преобладали простые неквалифицированные кражи, как правило, незначительные по причиненному ущербу. В городах не последнее место занимали хищения с фабрик и заводов.
Особое значение в регионе приобрели кражи скота и лошадей, являвшиеся в сельской местности на протяжении всего рассматриваемого периода наиболее серьезным и часто встречающимся экономическим преступлением. Как, например, свидетельствует «Список порочных элементов, состоящих на учете в Штабе Управления 6-го отделения милиции за 1922 год» Карачаево-Черкесской АО, только по одному отделению было зарегистрировано 143
человека. Все они являлись горцами-скотоконокрадами. В среднем на населенный пункт приходилось 10—15 человек, но выделялись и безусловные лидеры в лице Тохтамышевского, Зеленчукского, Клычевского аулов. В основном преступники были замечены в кражах лошадей, быков, овец. Из общего числа учтенных только 11 человек обвинялись в кражах пчел, картофеля, сена. Любопытно и то, что в общем списке имелся лишь 1 покупатель краденого (лошади) [10].
В этой ситуации население нередко брало инициативу борьбы с преступностью в собственные руки — создавались отряды «самообороны» и пр. В общем ряду инициатив граждан особо выделим практику выявления преступного элемента на общих собраниях жителей с последующей высылкой «подозрительных». К примеру, граждане станицы Костромской Кубано-Черноморской области на общем собрании 21 сентября 1921 г. «общим голосованием признали подозрительными в кражах и других подобных этому явных преступлениях следующих лиц... Нахождение этих лиц в ст. Костромской общее собрание признало вредным и вообще для граждан опасным, вследствие чего хода-тайствуется о выселении этих лиц из станицы в Центр России без права возвращения на Родину» [11]. Заметим, что подобные решения принимались в местностях с высоким уровнем преступности в течение всего рассматриваемого периода.
Ситуация в сфере борьбы с экономическими преступлениями стала существенно меняться с 1922 года, когда, с одной стороны, свои плоды дал нэп, сформировавший слой более зажиточных собственников, а с другой — произошли изменения в организации органов правопорядка. В 1922 г. из милиции был выделен уголовный розыск, на который непосредственно возлагалось «производство розыскных действий и дознания по делам и преступлениям общеуголовного характера, за исключением дел о преступлениях, подследственных органам ГПУ и милиции».
Особо отметим, что с осени 1922 г. был осуществлен перевод милиции и уголовного розыска на местный бюджет, что немедленно сказалось и на приоритетах в работе органов правопорядка. В частности, поскольку до 1925 года источники наполнения местных бюджетов не были законодательно определены, местные власти начали активно пополнять бюджеты (из которых заработная плата платилась не только милиции, но и учителям, медикам и т.д.) за счет штрафов. Штрафы брали за все, и их размеры законодательно не ограничивались. Именно это и стало одной из главных задач милиции. Особое ее внимание привлекла также борьба с самогоноварением, поскольку по декрету от 20 декабря 1922 г. 50% штрафных сумм, взимавшихся с таких нарушителей, выделялось непосредственно на премирование сотрудников милиции [12].
Стремление хоть как-то улучшить материальную обеспеченность работников милиции обусловило решение СНК РСФСР от 20 июля 1922 г., установившее принцип
материального стимулирования работников уголовного розыска за раскрытие преступлений и розыск похищенного имущества [13]. Однако, как показал опыт работы, в регионе, где большинство преступлений составляли мелкие кражи и кражи лошадей и домашнего скота, возможности для получения таких «премиальных» были крайне ограничены, поскольку они не выплачивались за похищенное имущество ценой менее 75 рублей золотом, а также за живой и мертвый сельхозинвентарь. Мало помогли и постановления НК Труда от 3 мая и 14 июня 1923 г. об обязательной 50% прибавке к основному окладу активных сотрудников угрозыска. Местные власти попросту не имели для этого средств [14].
С 1922—1923 гг. борьбу с преступностью фактически возглавила прокуратура, координируя в этой области деятельность различных звеньев государственного аппарата (следователей, милиции, уголовного розыска, ГПУ и т.д.) и привлекая к этому делу также и общественные организации (в частности профсоюзы). Организационной формой такой координации явились постоянные губернские и уездные совещания по вопросам борьбы с преступностью, работавшие под руководством (и под председательством) губернских прокуроров и их помощников в уездах. Материалы и решения этих совещаний нередко обсуждались затем в руководящих органах губерний и уездов, и по ним принимались действенные меры, направленные на активизацию борьбы с преступностью, устранение ее причин и условий, способствующих ее развитию [15].
Тем не менее ситуация оставалась весьма сложной. Так, 12 июня 1923 г. на внеочередном заседании президиума Черокрпарткома в докладе завотуправа о состоянии и работе Черокрмилиции и угрозыска Салькова отмечалось: «Милиции фактически нет. ... Касаясь работы и состояния угрозыска, то вопрос о нем стоит еще безотраднее. Сотрудники все беспартийные, необходимо приступить к созданию угрозыска вновь» [16].
Довольно динамично развивались в условиях нэпа подразделения вневедомственной милиции, созданные в первую очередь для предупреждения краж. Первоначально предполагалось, что в ее обязанности войдет охрана только государственных предприятий, однако далее местным исполкомам было предоставлено право в зависимости от «государственной» пользы частных заведений также передавать их под защиту милиции [17].
Значительно хуже в этот период сотрудники милиции справлялись с раскрытием простых и квалифицированных краж, совершаемых, как правило, в городах. Особенно это касалось раскрытия простых краж. Раскрываемость этого вида преступления была наиболее низкой.
Низкая эффективность отличала и работу органов правопорядка в сфере раскрытия должностных преступлений. В данной связи заметим, что в большинстве случаев хозяйственные преступления тесно переплетались со взятками и другими должностными преступлениями. Отсюда и сравнительно высокий уровень должностных преступлений
(в РСФСР в 1922—1923гг. — 4,4%—4,6%) [15]. В принципе, этой работе придавалось очень большое значение. Помимо ОГПУ, прокуратуры, милиции, угрозыска, в данной сфере работали органы ЦКК-РКИ, различного рода общественные комиссии. Однако все же нужно признать, что борьба с подобными преступлениями в регионе не находилась в числе безусловных приоритетов. Значительно чаще должностные лица подвергались уголовному преследованию за «бездействие» в выполнении многочисленных директив вышестоящих инстанций (особенно фискальных) [18].
В столь сложной ситуации основное значение для милиции на протяжении практически всего периода нэпа приобрела борьба со скотоконокрадством и араковаре-нием. Учитывая специфику региона, отдельные исследователи также обращают внимание на практически не изученную проблему борьбы с распространением преступного отношения к природе, в результате которого на место разумного природопользования пришли варварское истребление лесов, хищнические приемы охоты, рыболовства [19].
В целом в условиях нэпа положение в сфере борьбы с экономической преступностью удалось несколько выправить. Тем не менее оно оставалось сложным. Особенно это касалось национальных автономий. В данной связи 15 мая 1926 г. было даже созвано I Краевое совещание начальников подотделов уголовного розыска при административных отделах окружных, областных исполкомов, которое, в частности, пришло к выводу о том, что в автономиях «развалили угрозыски». По его итогам, «отмечая вредные моменты в премировании работников УГРО за раскрытие скотоконокрадства», было рекомендовано «отменить таковое с установлением системы премирования и поощрения со стороны КАУ особо отличившихся и энергичных работников УГРО» [20].
Впрочем, непросто дело обстояло и на Кубани, и в Ставрополье. Так, в приказе начальника милиции Краснодарского райисполкома от 20 февраля 1929 г. указывалось: «Прошедшая отчетная кампания перед выборами в советы показала, что население не совсем удовлетворено работой органов милиции и Уголовного Розыска в отношении борьбы с хулиганством и, главным образом, мелкими кражами на базарах, из квартир и т.п.» [21].
Новый этап в деятельности правоохранительных органов начинается с 1927—1928 гг., когда, в связи с решениями XV съезда ВКП(б), их задачей стало силовое обеспечение политики вытеснения частного капитала, кулачества. В данной связи приоритеты борьбы с имущественными и корыстными преступлениями претерпели серьезные изменения. Основное значение приобрели уголовные репрессии в отношении «врагов народа».
ЛИТЕРАТУРА
1. Пять лет власти Советов. — М., 1922.
2. Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 43.
3. ГАКК. Ф. Р-101. — Оп. 1. — Д. 28.
4. ЦДНИКК. Ф.1. — Оп. 1. — Д. 234.
5. Минасов А.С. Становление и развитие органов милиции и уголовного розыска Карачаево-Черкесии (1920—1928 гг.). Дисс. ...канд. ист. наук. — Краснодар, 2002.
6. ГАРФ. Ф. Р-393. — Оп. 37. — Д. 79.
7. ГАКЧР. Ф. Р-4. — Оп. 2. — Д. 14.
8. ЦГА РД. Ф. Р-3. — Оп. 1. — Д. 52.
9. ЦГА РД. Ф. Р-41. — Оп. 10. — Д. 3.
10. ГАКЧР. Ф. Р-4. — Оп. 2. — Д. 18.
11. ГАКК. Ф. Р-791. — Оп. 1. — Д. 6.
12. СУ РСФФСР. — 1923. — № 1.
13. ГАРФ. Ф. Р-393. — Оп. 38. — Д. 11.
14. ГАРФ. Ф. Р-393. — Оп. 52. — Д. 1.
15. Еженедельник Советской юстиции. — 1923. — №51—52.
16. ГАКК. Ф.Р-699. —Оп. 1. — Д. 20.
17. Сборник приказов начальника ЦАУ НКВД. — 1925. — № 4.
18. ЦДНИКК. Ф.1. — Оп. 1. — Д. 323.
19. Минасов А.В. Указ. соч.
20. ГАРФ. Ф. Р-393. — Оп. 66. — Д. 40.
21. ГАКК. Ф. Р-383. — Оп. 1. — Д. 76.
ОСОБЕННОСТИ ФОРМИРОВАНИЯ СТУДЕНЧЕСКОГО КОНТИНГЕНТА ВЫСШИХ УЧЕБНЫХ ЗАВЕДЕНИЙ В УСЛОВИЯХ НАЦИОНАЛЬНОЙ РЕСПУБЛИКИ (НА ПРИМЕРЕ БАССР В 1920—1940 ГГ.)
Э.Ф. Попова, заместитель директора Башкирской академии государственной службы и управления при Президенте Республики Башкортостан, (3472) 776887, [email protected]
Система подготовки квалифицированных кадров в указанные годы находилась под контролем партии и государства. Формирование студенческого контингента высших учебных заведений осуществлялось строго в соответствии с установленными классовыми и национальными нормами. Привлечение в вузы значительного числа представителей рабоче-крестьянской и национальной молодежи в этот период нередко приводило к снижению качества подготовки специалистов.
Ключевые слова: высшее образование, высшая школа, институт, студент, специалист.
THE PECULIARITIES OF STUDENTS STAFF FORMING IN HIGHER SCHOOLS UNDER CONDITION OF NATIONAL REPUBLIC (ON THE MODEL OF THE B . A . S . S . R . IN 1920—1940)
Popova E.F.
The system of skilled personnel training was under the control of the Communist Party and the government. The forming of students' staff of higher schools realized strictly in correspondence with class and national norms. The attraction in higher schools the most part of representatives of workers and peasants and national youth in that period often brought down the quality of specialists preparation. Key words: higher education, higher school, institute, student, specialist.
Подготовка специалистов для народного хозяйства и других областей являлась неотъемлемой частью партийно-государственной политики. Советская власть приветствовала в специалистах две основные составляющие: профессионализм и лояльность к существующему строю. В этой связи на первый план выходила задача подготовки большого количества «красных спецов» из рабоче-крестьянской молодежи. В условиях многонациональной республики особое звучание приобретала проблема подготовки национальных кадров.
Основным методом формирования студенческого контингента постепенно становится разверстка мест по классовому и национальному принципу. При довольно
высоких темпах пролетаризации вузов Башкирии, приходится отметить, что преобладали среди студенчества выходцы из крестьянства, рабочая же прослойка была незначительной, что объяснялось пока еще слабым развитием промышленности и, соответственно, малочисленностью рабочего класса. Так, согласно данным на 1 января 1930 г. крестьяне составляли 45,5% (185 человек) от общего числа студентов Башкирского государственного педагогического института, рабочие — 13,5% (55 человек)1, в то время как в РСФСР доля рабочих в педвузах к 1931 г. достигала 36,5%2. В 1930-х
1 ЦГАОО РБ. — Ф. 122. — Оп. 9. — Д. 165. — Л. 25 об.
2 Алмаев Р.З. Учительские кадры Башкортостана 30-х годов в зеркале статистики // История Башкортостана по материалам всероссийских и всесоюзных переписей
