CC BY
59
16. Рожнов В.П. Статистика Чувашии в период капитализма / В.П. Рожнов // История и культура Чувашской АССР: сб. ст./отв. ред. A.B. Изоркин. Чебоксары: ЧНИИ, 1972. Вып. 1. С. 137-196.
17. Степанов Н.С. Очерк истории чувашской советской школы / Н.С. Степанов. Чебоксары: Чуваш, гос. изд-во, 1958.78 с.
18. Школьное образование в России в конце XVIII - начале XX вв. // авт.-сост. A.B. Арсентьева, А.П. Петрянки-на. Чебоксары: Изд-во Чуваш, ун-та, 2005.160 с.
ТОХТИЕВА ЛАРИСА НИКОЛАЕВНА - соискатель учёной степени кандидата исторических наук, Чувашский государственный университет, Россия, Чебоксары (toklarisa@yandex.ru).
TOKHTIEVA LARISA NIKOLAEVNA - competitor of scientific degree of Historical Sciences candidate, Chuvash State University, Russia, Cheboksary.
УДК 340
С .А. ФЕДОРЕНКО
ТРАНСФОРМАЦИЯ ПРАВОВОЙ КУЛЬТУРЫ НАСЕЛЕНИЯ СЕВЕРНОГО КАВКАЗА В ГОДЫ ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЫ И НАЧАЛЬНОЙ ФАЗЫ ПЕРЕХОДА К НЭПУ (1918-1922 гг.)
Ключевые слова: правосознание россиян, гражданская война, уголовная преступность, большевики.
Исследована проблема трансформации правосознания русскоязычного населения Северного Кавказа под влиянием драматических событий революции и гражданской войны.
S.A. FEDORENKO TRANSFORMATION OF LEGAL CULTURE OF THE POPULATION OF THE NORTH CAUCASUS IN DAYS OF CIVIL WAR AND THE INITIAL PHASE OF TRANSITION TO THE NEW ECONOMIC POLICY (1918-1922)
Keywords: sense of justice of Russians, civil war, criminal criminality, Bolsheviks.
In article the problem of transformation of sense of justice of the Russian-speaking population of the North
Caucasus under the Influence of drama events of revolution and civil war is Investigated.
Обращение к переломным историческим эпохам показывает, что ослабление основ государственности, отсутствие сильной власти, как правило, влекут за собой резкое ухудшение общественной нравственности, обострение криминогенной ситуации. Важнейшим следствием пересмотра либо утраты ранее доминировавших ценностных ориентиров при этом неизбежно становится распространение различного рода форм девиантного поведения. Обращаясь к революционным событиям 1917-1918 гг., нельзя не видеть, что в понимании обывателя они ассоциировалась с отменой всего, что было связано с прежней - царской властью. Среди прочего оказалась отменена вся система норм поведения.
Глубокий кризис правосознания россиян привел к пышному расцвету разнообразных общественных девиаций. При этом девальвация основных представлений традиционного правосознания принципиально изменяла базовые характеристики социальной среды страны в целом. Прежде всего значительное распространение получило пьянство. В связи с отказом от «сухого закона» оно перешло в разряд девиаций. Однако, на наш взгляд, его вряд ли можно считать лишь проявлением асоциального поведения. Несомненно, оно способствовало дальнейшей девальвации правосознания, росту хулиганства, насильственных преступлений, питало такие виды преступности, как подпольное производство и торговля, притоносо-держательство. Отметим также распространение наркотиков (кокаин, морфий, опиум, гашиш, эфир), особенно в городах, а также в отдельных регионах, торговцы которыми в рассматриваемый период не преследовалась по закону в порядке уголовного наказания. Соответствующая статья в УК появится только в 1924 г. К числу заметно усилившихся проявлений девиации следует отнести и проституцию.
Чрезвычайно широкое распространение в рассматриваемый период получили крайние формы асоциальных девиаций в виде различных проявлений уголовной
преступности. На годы революции и гражданской войны пришелся безостановочный рост криминальной активности населения. Конечно, на характере этих явлений общественной жизни сказывалась общая сложная ситуация в стране, нехватка самых необходимых для жизни товаров и продуктов питания, общее падение уровня жизни населения России. Но главная причина роста криминальной активности заключалось не в этом, а в разрушении традиционных правовых норм. Трансформация традиционных представлений о преступлении, антиобщественных деяниях практически полностью изменила всю систему правосознания личности. В сравнении с существовавшей ранее системой правовых норм формирующаяся новая основывалось на прямо противоположенных принципах, возникновение которых отражает изменившееся положение человека в реальности системного кризиса. То, что в прежней системе воспринималось как убийство, в новых условиях зачастую считалось справедливым возмездием классовому врагу, политическому противнику. В свою очередь, то, что раньше считалось кражей, преступлением против собственности, теперь нередко воспринималось как справедливое перераспределение материальных ценностей в пользу трудящихся масс и т.д.
Против преступности были бессильны самые жесткие меры, предпринимаемые воюющими сторонами. Она буквально захлестнула российское сообщество. Так, ставропольский крестьянин, бывшей боец Красной Армии Т.В. Лапин вспоминал: «По пути первого я встретил запряженную в пролетке лошадь и сидевшего в ней врага. Я обратился к врагу: “Дайте мне пролетку...” Он мне ответил: “Я пролетки никому не даю”. Тогда я сразу понял, что это за враг, не стал я больше с ним объясняться, потому, что дорога минута, вынул наган и застрелил его. Сам сел на пролетку и направился к батальону» [5].
Криминальные пути решения возникающих проблем приобретали в этот период все большее распространение. В частности, об этом свидетельствует рапорт, направленный 11 мая 1919 г. товарищу прокурора Ставропольского окружного суда по Святокрестовскому уезду от управления МВД начальника 4-го участка данного уезда, в нем отмечалось: «Доношу, что в 2-а часа ночи, на дом крестьянского села Обильного Ф.П. Пустовалова сделано разбойное нападение шайкой злоумышленников в числе 8 человек, одетых в форму солдат и вооруженных винтовками и револьверами. Злоумышленники вошли во двор... и потребовали также уплатить контрибуцию в размере 3000 рублей, но не получив никакого ответа приступили к взлому замка, угрожая в противном случае убийством» [6].
В условиях резкого осложнения криминогенной ситуации население, не видя возможности справедливого наказания обидчиков со стороны властей из-за большого процента нераскрываемых преступлений, стало использовать практику самостоятельных наказаний. Это еще более дестабилизировало обстановку.
В указанном контексте нельзя не признать, что расставанию с недооценкой права и слому антиправовой традиции, на наш взгляд, препятствовали не только конкретные люди, ориентированные на неуважение закона. Прежде всего, необходимо выделить главное теоретико-методологическое наследие эпохи революционных битв - прочное, более того, вульгарное подчинение законности политической целесообразности, сохранившееся в полной мере и в последующем. Для большевиков, безусловно, наибольшую важность представляла политическая задача удержания власти. А потому преступность воспринималась ими в основном как политическая преступность. Лица, каким-либо образом соотносимые с нею, по сути, ставились вне закона. Объективным продолжением данной практики была политическая составляющая уголовного наказания. Это проявлялось в том, что меры уголовной репрессии использовались советской властью, прежде всего, для подавления «классовых врагов», а уже затем для решения задач, которые обычно ставятся перед этим институтом.
С другой стороны, большевики весьма активно взаимодействовали с откровенно криминальными элементами. Данная традиция берет свое начало непосредственно с первых шагов партии, что, в частности, подтверждает сентенция, принадлежащая A.A. Сольцу, отмечавшему, что «прежний горьковский хулиган не уважал тех устоев, что и мы (большевики) не уважали» и, следовательно, заслуживает “мягкого отношения”» [8].
К большому сожалению, неуважение к закону и рекрутирование в правящую партию и власть людей с преступным прошлым сохранили актуальность. В данном отношении весьма показательным представляется письмо красноармейца 33-й Кубанской дивизии (2.06.20 г.), содержавшее рассказ о том, «какое впечатление произвела на меня запись граждан в партию и сама ячейка» кубанской станицы Кореновской. По его свидетельству, в партию был, в частности, принят гражданин, которого жители станицы знали как бывшего вора-конокрада. Причем, его взялись защищать два члена ячейки, в ответ на резонные указания станичников на компрометирующие кандидата обстоятельства, заявивших, что они тоже в прошлом воры, но руководствуются «словами тов. Ленина и Троцкого «Старое должно быть забыто» и «Кто был ничем, тот станет всем»». Дальнейшее же знакомство с членами ячейки показало, «что в этой станице не комячейка, а наоборот во-рячейка, т.е. состоящие в партии и организаторы комячейки станицы, большинство воров и бандитов, и спрашивается «Кто же может из порядочных людей вступить в партию нашу? Никто!... при этом присовокупляю, что означенные лица, состоящие в комячейке, делают аресты и обыски, чем тревожат мирных граждан» [15].
Сохранение подобной практики в начале 20-х годов XX в. представляется особенно симптоматичным. Восприятие преступности, отношение к ней в это время начали было претерпевать интересные изменения. Первоначально окончание гражданской войны принесло с собою попытки либерализации. В частности, в январе 1920 г. было объявлено об отмене расстрелов [7]. Однако отмеченное потепление оказалось недолгим. Общенародная стихия «кулацких мятежей» обусловила скорый возврат к жесткой репрессивной политике. При освещении внутриполитического положения в закрытых письмах ЦК РКП(б) за август 1921 - март 1922 гг. «политический бандитизм» выдвинулся на передний план [10]. В свою очередь, расстрелы превратились не в наказание, а в еще большей степени, чем ранее, меру устрашения.
Как следствие, после победы над «белыми» власть вступила в фазу войны с народом как таковым. При этом без лишних деклараций она вновь перешла к массовому террору. Выскажем убеждение в том, что данная позиция основывалась на принципиально одномерном понимании законности, препятствовавшем достижению консенсуса с населением. В доказательство этого обратим внимание на иной срез в «политическом бандитизме», показывающий, что правосознание и готовность к компромиссу у населения чаще всего были более заметными, нежели у власти и отдельных ее представителей. В данном случае весьма показательным представляется случай, описанный исполком станицы Саратовской Кубано-Черноморской области в докладе от 19 июня 1921 г. В нем сообщалось, что при налете на станицу бело-зеленых население пыталось отстоять запасы зерна, хранившиеся в хлебном магазине и на мельнице, что не удалось лишь из-за большой численности банды. Тем не менее оно явно выражало недовольство происходящим и не выдало бандитам местных советских активистов [1].
В целом это усилило кризис правосознания. В частности, в регионе в связи с ожесточением нравов особое значение приобрели грабежи, сопряженные с убийствами. Нужно отметить крайнее ожесточение грабителей. Так, например, 12 января 1921 г. в юрте аула Атажукинского были обнаружены 5 трупов граждан станицы Кардоникской. Жертвами таких нападений нередко становились красноармейцы. Так, 7 февраля 1921 г. найдены 3 трупа красноармейцев
у хутора Рошинского, а 14 марта обнаружено еще 2 трупа на дороге из Удобной в Надежную [2].
Нужно также учесть, что в условиях перехода к нэпу «в условиях всеобщего кризиса и нестабильности... среди населения усиливается стремление к ретритизму, т.е. к уходу от действительности» [9]. Вместе с тем в это время получают все более широкое распространение новые формы криминальной активности, связанные с частичной реанимацией рыночных отношений.
Тем не менее преступность вовсе не являлась уделом «буржуазных спецов», как это пыталась представить советская печать. Она получила самое широкое развитие среди коммунистов. Не случайно вполне привычным стало рассмотрение вопросов, подобных вопросу «О преступлениях по должности членов РКП - ответственных работников», поставленному на повестку дня Новороссийским окружным партийным комитетом в 1921 г. В данном случае, как и во многих других, было решено: «Принять Паркому решительные меры для искоренения преступных деяний членов РКП» [16]. Однако качество таких мер и их эффективность в принципе нельзя считать высокими.
Проиллюстрируем данный вывод, к примеру, материалами Ставропольской губернской партийной организации. Обращение к документам показывает, что в докладах и сводках о партработе за 1921 г. содержаться постоянные указания на непорядок в организации, развитие здесь пьянства, разврата и пр. Так, в обобщающем «докладе-сводке» по губернии за май 1920 - март 1921 г. от 16 апреля 1921 г. сообщается: «На почве развившегося административного азарта и безнаказанности вошло в систему групповое и личное обогащение ответственных работников». В свою очередь, по сведениям инструктора ЦК РКП(б) Н. Горловой, собранным в апреле-мае 1921 г., в губернии «нет ни одного уезда, где не было бы материалов по делам ответственных работников, привлекавшихся или привлекающихся за пьянство, злоупотребление по должности, превышение власти, истязания во время взимания продразверстки и пр.» [11].
Несмотря на то, что местный губком постоянно сообщал о принятии мер, направленных «на искоренение безнравственности среди членов РКП» [12], здесь вновь и вновь возникали весьма крупные «дела», например, весной 1921 г. - дело, связанное с пьянкой и закончившееся исключением губкомом из партии целой группы руководителей губернии из 34 человек, против чего с возражениями выступило даже Кавбюро ЦК РКП(б) [13].
Несмотря на то, что весенний кризис в организации был, казалось бы, преодолен, ситуация с состоянием законности в регионе оставалась более чем сложной. Более того, злоупотребления в Ставропольской губернии достигли такого размаха, что в августе 1921 г. породили конфликт с участием местного Рабкрина, обратившегося в НК РКИ с жалобой на противодействие ее работе «как губисполкома, так равно и губкома и других органов». Картина злоупотреблений оказалась такой, что заместитель управляющего Ставропольской губернской РКИ Ф. Нистратов в письме от 6 августа фактически ставил ультиматум: «Если меры приняты не будут, то Комиссия вынуждена будет не только уйти из РКИ, но выйти из партии» [4].
Кризис достиг своего пика в 1922 г. когда Юго-Восточное бюро ЦК РКП(б) в «Докладе о результатах расследования причин конфликтов и трений в Ставропольской организации РКП», представленном по результатам расследования, проведенного в апреле-мае 1922 г., было вынуждено констатировать расцвет чистой уголовщины на уровне губернского звена (хищения, растраты, взятки и пр.), в чем оказались замешанными высшие должностные лица губернии - председатель Губ ревтрибунала Колбановский, председатель губернской ГПУ Чернобровый, руководители губкома, губземотдела, губполитпросвета и пр. [14]
Нельзя не признать, что преступность в среде правящего слоя в рассматриваемый период в решающей степени консервировала кризис правосознания всего населения.
Максимальное огосударствление политической и социально-экономической жизни, безбрежно расширившее сферу компетенции чиновников, стремительная бюрократизация создали самые благоприятные условия для коррупции с первых дней существования большевистского государства. Но по-настоящему золотое время для злоупотреблений пришло лишь тогда, когда под натиском общенародного движения против военного коммунизма родилось странное «нэпманское» общество, уродливо сочетавшее самые несты-куемые социально-экономические и политические компоненты. При этом важно подчеркнуть преемственность эпох «военного коммунизма» и нэпа в главном. Экономические преступления здесь в значительной степени сочетались со злоупотреблениями по должности.
Обратившись, к примеру, к кубанской практике начала перехода к нэпу (лето 1921 г.), мы обнаруживаем реалии военного коммунизма с крупными хищениями из учреждений и складов. При этом во всех 6 раскрытых за май-июнь 1921 г. преступлениях мы сталкиваемся с непременным использованием служебного положения, подделкой документов и т.д. (Облпродком, Обкомун-хоз и пр.) [3].
Новая эпоха значительно расширила возможности для преступного использования служебного положения. В период нэпа в партийно-государ-ственном аппарате неизбежно умножились корыстные преступления. Вместе с тем в стране также резко выросло число правонарушений, связанных с налоговыми отношениями (сокрытие от учета подлинных данных о посевах, численности скота, количестве собранного урожая). Более активно стал осуществляться подкуп должностных лиц, ответственных за разверстку, сбор налогов. Весьма частыми стали случаи расхищения крестьянами зерна из ссыпных пунктов (обычно в конце лета - начале осени).
Таким образом, важной составляющей картины мира человека периода 1918-1922 гг. стала девальвация его правосознания. В это время утвердилось отношение к преступлению как к обычному явлению повседневной жизни. По сути, оно утратило сам характер преступного деяния и превратилось в рутинное, обычное действие, направленное на реализацию внутренних склонностей человека к разрушению и насилию. Тем не менее следует констатировать преступность, в первую очередь, самой власти. Что касается населения региона, в массе своей оно решительно выступало против уголовщины в любом виде. На наш взгляд, это укрепляло негативное отношение населения и к власти в целом, и к закону - в частности, что косвенно отразилось в заметном росте религиозности населения, очевидно предпочитавшего «революционной законности» уход от действительности.
Литература
1. ГАКК. Ф.Р-686. Оп. 1. Д. 6а. Л. 7.
2. ГАКК. Ф. Р-102. Оп. 1. Д. 12. Л. 181,194,317.
3. ГАРФ. Р-393. Оп. 31. Д. 511. Л. 70об.
4. ГАРФ. Ф. Р-4085. Оп. 2. Д. 395. Л. 14,17об.
5. ГАСК. Ф. 340. Оп. 1. Д. 452. Л. 3.
6. Декреты Советской власти. М., 1957. Т. VII. С.104-105.
7. Левина Н.Б. Повседневная жизнь советского города: Нормы и аномалии. 1920-1930 годы / Н.Б. Левина. СПб., 1999. С. 62.
8. Мусаев В.И. Преступность в Петрограде в 1917-1921 гг. и борьба с ней / В.И. Мусаев. СПб., 2001. С. 172.
9. РГАСПИ.Ф. 17. Оп. 11. Д. 55.
10. РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 13. Д. 988. Л. 3, 34.
11. РГАСПИ. Ф. 65. Оп. 1. Д. 120. Л. 2.
12. РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 13. Д. 987. Л. 37.
13. РГАСПИ. Ф. 65. Оп. 1. Д. 11. Л. 135-136.
14. ЦДНИКК.Ф. 1. Оп. 1.Д. 17. Л. 28-29.
15. ЦДНИКК. Ф. 9. Оп. 1. Д. 71. Л. 72.
ФЕДОРЕНКО СЕРГЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ - кандидат юридических наук, старший научный сотрудник филиала ВНИИ МВД России по Ставропольскому краю, Россия, Ставрополь (g197412@yandex.ru).
FEDORENKO SERGEY ALEKSANDROVICH - candidate of legal sciences, senior scientific employee of branch of all-union scientific research institute of the Ministry of Internal Affairs of Russia across Stavropol Territory, Russia, Stavropol.
УДК 94(470.40):323.311
P.B. ФЕДОСЕЕВ
РАЗВИТИЕ АРЕНДНЫХ ОТНОШЕНИЙ В СРЕДЕ ДВОРЯНСКОГО ЗЕМЛЕВЛАДЕНИЯ ПЕНЗЕНСКОЙ ГУБЕРНИИ ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ XIX ВЕКА
Ключевые слова: Пензенская губерния, арендные отношения, арендная плата, дворянское хозяйство.
Изучены вопросы развития арендных отношений в среде дворянского землевладения Пензенской губернии во второй половине XIX в. Предметом исследования являются причины развития аренды земли, размер арендной платы и виды аренды.
R.V. FEDOSEEV
DEVELOPMENT OF RENTAL RELATIONS IN THE SPHERE OF NOBLE LANDOWNERSHIP IN PENZA PROVINCE IN THE SECOND HALF OF THE XIX CENTURY
Keywords: Penza province, rental relations, rent pay, nobiliary economy.
The article Is devoted to studying development rental relations In the sphere of noble landownershlp In Penza province In the second half of the XIX century. The subject of the research are the reasons of land renting development, the size of rent payment and the renting type.
До отмены крепостного права в 1861 г. основным показателем материальной состоятельности дворянства являлись не размеры земельной собственности, а число принадлежавших им крепостных крестьян. Так, дворяне-землевладельцы, имевшие менее 21 души, считались бедными, от 21 до 100 душ - считались «достаточными», но не имели прямого права голоса на выборах, крупнопоместные дворяне с числом крепостных более 100 считались богатыми [7, с. 86]. Даже при залоге имения в банк величина ссуды зависела не от количества земли в имении, а от числа крепостных. Образование, престиж, влияние дворянина зависели от дохода, который давали крепостные.
И после отмены крепостного права положение дворян зависело от дореформенных земельных владений, так как теперь земля сдавалась в аренду всё тем же крестьянам, которые после получения незначительных наделов нуждались в земле. Кроме того, многие из дворян-земледельцев сохраняли собственную запашку.
В Пензенской губернии дворянство имело огромное количество земель. Накануне отмены крепостного права из 3 483 тыс. дес. общей площади губернии владения дворян составляли 1 644 тыс. дес., или 47,2% [5, с. 387-388]. После наделения крестьян землей у дворян осталось 1 251 тыс. дес. [6, с. 66] Таким образом, даже после проведения крестьянской реформы дворянство продолжало оставаться главным земельным собственником в губернии.
С подписанием уставных грамот сократилось число рабочих рук, ранее обрабатывавших господскую запашку. В 1860-1870-х годах у многих помещи-
