CC BY
70
Вестник ПСТГУ
III: Филология
2009. Вып. 2 (16). С. 49-56
III
С. И. Кормилов
Преображение пошлого
Блока прославила «Незнакомка». До нее многие читатели, воспитанные некрасовскими эпигонами, попросту посмеялись бы (а многие и продолжали бы смеяться), при чтении воображая себе пьяного человека с воткнутыми в его мозги и раскачивающимися страусовыми перьями.
«Кто из нашего поколения не помнит... наизусть: По вечерам над ресторанами...», — писал родившийся в 1892 г. литературовед К. В. Мочульский1. К. И. Чуковский, который был немногим старше Мочульского, в книге, создававшейся при жизни Блока, удостоверял: «Стихи о Незнакомке наше поколение сделало своим символом веры...»2. Они стали одним из «фирменных» знаков эпохи мечтаний.
Хотя мечтать и воображать вообще свойственно русским, которые даже собственную страну из-за необъятности не могут познать практически. Россия до последних времен была страной преимущественно книжной культуры. Самое большое достижение России — великая литература. И отличают ее герои-мечтатели, пусть и совершенно разные: Онегин, Печорин, Обломов, Болконский с Безуховым и т. д. до персонажей Чехова, пусть в своих мечтах они часто и даже как правило, обманываются; суперпрактичный Базаров и тот воображал себя не таким, каким оказался. А отнюдь не довольные своей современностью Блок и еще больший, чем он, фантазер Маяковский стоят у истоков литературы страны, которая единственная в мире свыше 70 лет официально верила в коммунистическую утопию.
Эпоха символизма, она же и предреволюционная, — самая мечтательная и потому более других полная разочарований. Но символизм, в отличие от романтизма, не просто презирал и отвергал современность, а искал в ней отблесков и отзвуков иных, высших миров. Поэтому и к самому «низкому» он был внимателен. А. А. Измайлов полагал, что слова типа «уключина», «котелок», «крендель» «может быть в первый раз введены им в стих, претендующий на лиризм, а не
1 Мочульский К. Александр Блок. Андрей Белый. Валерий Брюсов. М., 1997. С. 84.
2 Чуковский К. Книга об Александре Блоке. Пб., 1922. С. 44.
на юмор»3. Блоком «натуралистические и романтические начала переданы контрастно противопоставленными речевыми потоками: рестораны, пьяные, окрики, пыль переулочная, скука загородных дач, крендель булочной, испытанные остряки, канавы, женский визг, лакеи торчат — и тут же, порой рядом, в одной и той же строфе: друг единственный, терпкая и таинственная влага, девичий стан, туманное окно, древние поверья, очарованный, очарованная даль. И даже синонимические выражения второго лексического ряда звучат по-разному, все больше удаляя от пошлости и скуки загородного поселка и возвышая романтический образ, делая его таинственно недосягаемым»4. Мир звуков, напрямую связанный (как и у Лермонтова) с иной реальностью, для Блока особенно важен. Исследователи соотносят «такие звуки, как скрип, лязг, визг, с темой антимузыкального мира зла, страшного мира», но они «нужны поэту и для создания самых реальных житейских картин...»5. Впрочем, обыкновенное тоже может стать страшным, даже чудовищным: пьяницы с глазами робких кроликов (метафора чисто цветовая, речь идет о красных глазах) в концовке становятся собирательным «пьяным чудовищем». Однако «чудовище» — все-таки не «скотина», в страшном сохраняется элемент возвышенного.
То же касается главного зрительного образа: «А в небе, ко всему приученный, / Бессмысленно кривится диск». Д. М. Магомедова полагает, что в наиболее возвышенных «Стихах о Прекрасной Даме» главный женский образ постоянно соотносится с Луной, хотя Луна (Месяц) редко называется прямо, табуируется; в «Незнакомке» же не Луна или Месяц и не Солнце, а хоть и одушевленный, но обезличенный, «бессмысленно» кривящийся и «ко всему приученный» «диск»6. Не привыкший, а «приученный» — страдательная форма создает впечатление роковой обреченности. Равным образом «весенний и тлетворный дух» (весна оксюморонно знаменует не возрождение, но смерть) «правит окриками пьяными», которые по своей природе должны быть неуправляемыми; Незнакомка появляется не просто в определенное время, а «в час назначенный»; герою стихотворения словно кем-то «поручены» и «глухие тайны» (в данном случае — совсем непонятные, но необязательно «негативные», а в первой строфе, где «горячий», то есть удушливый, воздух «дик и глух», тайны нет, такой воздух отделяет здешний мир от мира чудесных звуков, «музыкального»), и «ключ» от душевного «сокровища», не только своего: герою «чье-то солнце вручено» — это уже не бессмысленный «диск» с кривящейся физиономией, так что роковая обреченность перерастает в благословенное предначертание, неотрывное, однако, от погружения в пьяную иллюзию, выдаваемую за знание («Я знаю: истина в вине»). «Как все это безвкусно, — изящно-обманчиво писал о стиле «Незнакомки» И. Ф. Анненский, — как все нелепо, просто до фантастичности — латинские слова, зачем-то... шлагбаумы и дамы — до дерзости не красиво. А между тем так ведь и нужно, чтобы вы почувствовали приближение божества»7.
3 Измайлов А. Литературные беседы // Русское слово. 1907. № 110. 15 мая.
4 Краснова Л. Поэтика Александра Блока. Очерки. Львов, 1973. С. 126—127.
5 Там же. С. 86—87.
6 Магомедова Д. М. Автобиографический миф в творчестве А. Блока. М., 1997. С. 21, 25.
7Анненский И. О современном лиризме // Аполлон. 1909. № 2. Отд. I. С. 7—8.
Правда, младшие современники «божество» оценивали по-своему. Так, по Чуковскому, блоковские стихи стали «символом веры» именно потому, что в них «набожная любовь к этой Женщине Очарованных Далей сливается с ясным сознанием, что она просто публичная женщина». И далее — про «трактирную девку», которая открыла поэту «берег очарованный / И очарованную даль»: «Разве он скрыл от себя, что она вульгарна и пьяна?»8. Это уже явное дописывание за Блока и никак не в его стиле. Критику, видимо, хотелось побольше «остроты». Пожалуй, в духе того времени заблуждался и М. М. Бахтин, говоря в лекциях 1920-х гг. о втором периоде блоковского творчества: «В поэте появляется новая черта по сравнению с рыцарем первого периода: он становится выше Незнакомки — Прекрасной Дамы наизнанку»9.
У благородного Блока всё более или менее облагорожено. Современная исследовательница замечает, что в «Незнакомке», «конечно, налицо изменение и снижение Прекрасной Дамы... Однако образный строй стихотворения отнюдь не однозначен, а героиню его, Незнакомку, неверно считать «падшим» созданием, проституткой, как об этом писали в свое время». «Авторский» голос, повторяющий в концовке «истину» пьяниц насчет вина (чем заканчивается первая часть), «несет в себе не только ироническое согласие, но и спор с горькой «истиной»: «Ты право, пьяное чудовище!» Во второй части стихотворения — начиная с появления Незнакомки... — вспыхивает, как бы вспоминается образный колорит «Стихов о Прекрасной Даме» — их видений, «туманов», «древних поверий» и «глухих тайн». Образное движение в этой части — ...от полюса к полюсу, через систему оксюморонов («И странной близостью закованный... И очарованную даль...», «И перья страуса склоненные // В моем качаются мозгу, // И очи синие бездонные // Цветут на дальнем берегу»...) — это движение-«качание», но уже не от вина, а от опьянения красотой и мечтой»10. К. В. Мочульский верно писал о Незнакомке, что «в весеннем тлетворном духе, среди детского плача и женского визга, живет и торжествует только она, она одна...»11.
Соответственно нужно уточнить и суждение Л. К. Долгополова о герое, который будто бы «такой же посетитель кабака, как и высмеянные им завсегдатаи “с глазами кроликов”» (вот уж чего о нем не сказано!), хотя и в самом деле стихотворение вызвало «протесты со стороны бывших единомышленников Блока: центральный персонаж... противостоял грубой действительности, но он же был ее порождением»12. Герой и героиня уже потому противостоят всему окружающему и всем другим (а персонажей в стихотворении на редкость много: тут и видимые и слышимые остряки в котелках, гуляющие с дамами, и так же представляемые пьяницы, и только видимые сонные лакеи, и только слышимые женщины и дети, которые визжат и плачут), что он благодаря ей, Незнакомке, хотя и приходящей «каждый вечер», приобщается к незнакомому, неизвестному,
8 Чуковский К. Книга об Александре Блоке. Пб., 1922. C. 44, 86.
9 Записи лекций М. М. Бахтина по истории русской литературы. Записи Р. М. Миркиной // Бахтин М. М. Собр. соч. Т. 2. М., 2000. С. 349.
10 Колобаева Л. А. Русский символизм. М., 2000. С. 170.
11 Мочульский К. Александр Блок. Андрей Белый. Валерий Брюсов. С. 84.
12Долгополов Л. К. Александр Блок. Личность и творчество. 2-е изд., испр. и доп. Л., 1980. С. 67-68.
таинственному, необыкновенному, в то время как вокруг все привычно, обыкновенно, всегда повторяется, так что даже небесное светило — «ко всему приученный... диск». А символизм и вообще Серебряный век больше чего бы то ни было боялись обыкновенного, банального, пошлого.
Если Блок искал в реальности «дух музыки» и слышал «иные миры», но видеть их не мог, то в «Незнакомке» посредница между его героем и иным миром не произносит ни слова, зато отлично видима (ее словесный портрет достаточно точен и подробен) и дает ему возможность увидеть невидимое, только, разумеется, внутренним взором: «Смотрю за темную вуаль» не значит «под вуаль» (такое поведение немыслимо ни с какой женщиной — подойти и без слов нарушить ее туалет, чтобы увидеть скрываемое лицо; совсем не лицо герой и «видит»). Пусть иллюзорно, но он попадает в тот мир, и поэтому только лишь слышать его отголоски нет необходимости. Вино как бы превратилось в душу-реку с излучинами, на берегу которой «цветут», как цветы, именно «очи синие бездонные», то, что делает мир «видимым», и сотворяют душу-реку уже не просто глубокой, а бездонной, по сути, бесконечной.
Незнакомка появляется в «туманном» окне и садится, «дыша духами и туманами», «у окна», оставаясь некоторым образом на грани ресторанного мирка, словно самим фактом своего прихода демонстрируя возможность выхода за его тесные пределы. Слово «туман» и производные от него эпитеты у Блока принадлежат к числу весьма частотных. В лирической «трилогии» они «встречаются в первом томе 87 раз, во втором — 61, в третьем — 60»13, то есть убывают по мере убывания мистики. Но в одной «Незнакомке» два таких словоупотребления, и оба относятся к героине, точнее, к моменту ее появления. Потом туман «рассеивается», и герой видит даже невидимое. В принципе же этот блоковский символ — один из самых многозначных. «От высокого романтического пафоса, светлой одухотворенности и патриотической страстности до выражения боли, отчаяния и надрыва — вот крайние грани этой символики...»14. В «Незнакомке» первое качество есть, последнего — нет, но атмосферу тревожного, напряженного ожидания в начале второй части этот символ все-таки передает.
Предположения о социальном статусе Незнакомки, тем более самом низком, неосновательны уже потому, что она тоже символ и во всяком случае не персонаж реального мира, она «лишь смутное видение, возникшее в пьяном мозгу поэта, призрак, созданный хмельным воображением. И именно поэтому, в отличие от Прекрасной Дамы, образ Незнакомки уже не несет в себе никаких очистительных и “освободительных” функций», как полагает исследователь15. Видение — да, только не такое уж «смутное», и кое-какие «функции» оно все же «несет». Про «чудесное видение», мотивированное «постепенно надвигающимся на поэта опьянением», писал и В. М. Жирмунский, но он странным образом утверждал, что «для поэта-романтика опьянение лишь приподняло завесу сознания, лишь приоткрыло путь из мира иллюзий в мир реальности»16. «Истина» в
13 Краснова Л. Поэтика Александра Блока. С. 98.
14 Там же. С. 97-98.
15 Долгополов Л. К. Указ. соч. С. 67.
16 Жирмунский В. Поэзия Александра Блока // Об Александре Блоке. Пб., 1921. С. 80.
финале «Незнакомки», даже если учесть его горькую иронию, — все же в приобщении к иным мирам, а не в возвращении к реальности.
Кстати, среди «иных» — и прежние поэтические «миры». Комментаторы указывают в этом стихотворении на реминисценции из Пушкина, Лермонтова, Вл. Соловьева, а также Ин. Анненского17.
«Незнакомку» отличает «необыкновенная музыкальность... в сочетании с четкой лирической конструкцией»18. Г. В. Адамович обобщал: «Мастерство Блока главным образом ритмическое, и вряд ли можно назвать поэта, у которого интонация и напев имели бы большее значение», хотя «и в области ритма Блок был скорей интуитивен, чем сознательно расчетлив и искусен»19. По Бахтину, у него «в пределах одного и того же метра имеются чрезвычайно многочисленные интонационные вариации»20. Размер «Незнакомки» — самый распространенный в русской поэзии 4-стопный ямб, но с необычным чередованием не женских, а «затянутых» дактилических окончаний и мужских. В первой части расстановка реальных ударений довольно прихотлива, во второй — господствует вариант с облегченной третьей стопой (пиррихием), что, как пишет О. И. Федотов, напоминает «качание, соответствующее общей завороженности и полугипнотичес-кому состоянию лирического героя». Эта форма ритма («Всегд£ без спутников, одн£, / Дыш£ духами и туманами, / Он£ садится у окн£») не меняется «со 2-го стиха 8-й строфы до предпоследней, 12-й строфы включительно... Пестрому многообразию первой «ресторанной» части противопоставлен почти идеальный ритмический параллелизм. Замечательным образом последняя, 13-я строфа “Незнакомки” синтезирует обе части, зеркально скрестив их тематические и ритмические доминанты»21 — полноударную форму в двух первых стихах и с пиррихием на третьей стопе в двух заключительных. Ритмически-тематическая игра здесь поистине изощренная: два «оптимистических» стиха даны в наиболее «правильном», «схемном» ритме, а два «разочаровывающих» — в облегченной и самой распространенной из вариаций. Но ритмический «синтез» частей в финальном четверостишии не абсолютный, оно (с эмоциональным переломом) и как бы само по себе, ведь не из одних же полноударных форм состоит первая часть, а начинается она необычно — редкой двухударной строкой «По вечерам над ресторанами»: принцип контраста, столь характерный для творчества Блока в целом и для «Незнакомки» в частности, начинается сразу с ритма.
Монотонность авторского чтения не скрадывала ритмическое богатство. По свидетельству В. И. Стражева, взволнованность Блока «передавалась, покоряя слух не модуляциями голоса, а самим ритмом льющейся строки»22. С. М. Городецкий отмечал, что Блок читал «Незнакомку», «мучительно-хорошо держа строфу и чуть замедляя темп на рифмах»23. По Бахтину, ему свойственна «не бедная,
17 Блок А. А. Полн. собр. соч. и писем: В 20 т. Т. 2. М., 1997. С. 763-764.
18 Долгополов Л. К. Указ. соч. С. 66.
19Адамович Г. Наследство Блока // Адамович Г. Критическая проза. М., 1996. С. 311.
20 Записи лекций М. М. Бахтина. С. 347.
21 Федотов О. И. Основы русского стихосложения. Теория и история русского стиха. Кн. 1. Метрика и ритмика. М., 2002. С. 222-223.
22 Александр Блок в воспоминаниях современников: В 2 т. Т. 2. М., 1980. С. 41.
23 Там же. Т. 1. С. 332.
а очень сложная, богатая рифма, но в соответствии с общим стилем его поэзии она очень сдержанна, не выделяется и находится на поводу у других компонентов стиха»24. Правда, И. А. Бунин, последовательный классик в поэзии, очень высоко оценив «Незнакомку», все же «заговорил о том, что не может примириться с отходом от строгой классической рифмовки... Может быть, он “придрался” к “дамами — шлагбаумами”... Мягко, но, видимо, с полной убежденностью... Блок, ставший, как известно, одним из канонизаторов неточной рифмы, стал защищать ее допустимость и законность освобождения стиха от гнета точной рифмы. Он сказал, что прежде всего он ценит в рифме ее органичность, ее смысловое содержание, и с мелькнувшей улыбкой признался, что ему нравятся его органические рифмы: “ресторанами — пьяными”»25.
Не только рифменная, но и вся звуковая организация «Незнакомки» столь совершенна, что К. В. Мочульский, давая разбор стихотворения, остановился в основном на ней: «Звучание одной первой строки, с ее открытыми “а” и повторением плавных “р” и “н” (вечерам... ресторанами), уже уносит волшебной музыкой. Ей откликается торжественное “а” в строфе:
И каждый вечер, в час назначенный (Иль это только снится мне?)
Девичий стан, шелками схваченный,
В туманном движется окне.
Но здесь звук «а» инструментован шипящими ж, ч, ш (каждый вечер, час, назначенный, девичий, шелками, схваченный, движется) — и эти обертоны сопровождают мелодию шорохами и шелестами призрачных шелков. И самая магическая строка:
И веют древними поверьями Ее упругие шелка,
И шляпа с траурными перьями,
И в кольцах узкая рука.
Здесь снова рокочет труба «р» (древними, поверьями, упругие, призрачные (звуки навеяли слово, которого в строфе нет. — С. К), перьями, рука), а высокое «а» резко падает в глухое «у» (упругие шелка — узкая рука)»26.
Стихотворение грустно по тону и посвящено не «высокому» предмету. Герой убежденно пьянствует и галлюцинирует (впрочем, сам в этом не уверен: «Иль это только снится мне?»). Что ж, в стихотворении «Я пригвожден к трактирной стойке...» то же пьянство оказывается аналогом распятия (пригвождения к орудию казни, приносящему страшные страдания) несостоявшегося «Христа», а его личная судьба соотносится с судьбой России, символизированной характерным образом гоголевской тройки. За бесстрашную искренность Блоку до революции готовы были позволить всё. Какой поэт мог писать не «о доблестях, о подвигах, о славе», а о том, как буквально обоготворяемая жена бросила его и наставила
24 Записи лекций М. М. Бахтина. С. 347.
25 Александр Блок в воспоминаниях современников. Т. 2. С. 41-42.
26 Мочульский К. Указ. соч. С. 84.
ему рога, да так писать, чтобы это вместо смеха вызывало глубочайшее сострадание?
Как ни странно, отчаянная «Незнакомка» просветляла и самого поэта, и слушателей, просивших его повторять чтение стихотворения несколько раз подряд. По словам В. А. Зоргенфрея, оно производило «на всех мучительно-тревожное и радостное впечатление»27. В. И. Стражев свидетельствует об авторском чтении: «Кончил. Посмотрел вопрошающими глазами. По лицу скользнула застенчивая улыбка, которую можно понять: “Ну, разве я виноват, что то, что я прочел, так хорошо?”»28. Ближайший друг Блока Е. П. Иванов записывал после поездки с ним в Озерки: «Пошли на озеро, где “скрипят уключины” и “визг женский”... Потом Саша с какой-то нежностью ко мне... указывал на “позолоченный” “крендель булочной” на вывеске кафе. Все это он показал с большой любовью»29. Значит, даже пошлый мир можно было облагородить высокой поэзией — и полюбить!
Сам поэт в разные периоды, хотя бы и близкие по времени, по-разному интерпретировал свой шедевр, что, по сути, не понято в комментариях к Полному собранию сочинений. Второй том трилогии (1904—1908) Блок считал наиболее «декадентским» в своем творчестве. К нему примыкает статья 1908 г. «Ирония». Комментатор цитирует ее: «Все смешано, как в кабаке и мгле. Винная истина, «in vino veritas» — явлена миру, все — едино, единое — есть мир»30. Похоже на бравурное приятие всего мира. Но продолжение цитаты говорит об обратном — о безразличии к жизни: «...единое — есть мир; я пьян; ergo (следовательно. — С. К.) — захочу — “приму” мир весь целиком, упаду на колени перед Недотыкомкой, соблазню Беатриче... захочу — “не приму” мира: докажу, что Беатриче и Недотыкомка одно и то же. Так мне угодно, ибо я пьян. А с пьяного человека — что спрашивается? ...все обезличено, все “обесчещено”, все — все равно»31. Про статью 1910 г. «О современном состоянии русского символизма» в академическом комментарии сказано, что «поэт истолковал образ Незнакомки как демонический: “дьявольский сплав из многих миров”, “красавицу куклу”, “синий призрак”, “земное чудо”...»32. Это точнее, но Блок писал и про долго длящийся «восторг перед своим созданием», и про особый, врубелевский характер демонизма образа Незнакомки, что чрезвычайно возвышает его (как и лермонтовского Демона) над всякой прочей чертовщиной: «Это вовсе не просто дама в черном платье со страусовыми перьями на шляпе. Это — дьявольский сплав из многих миров, преимущественно синего и лилового. Если бы я обладал средствами Врубеля, я бы создал Демона; но всякий делает то, что ему назначе-но»33. Даже слово «назначено» пришло в статью из «Незнакомки». Блок говорит о преимущественно «синем» мире. Сине-голубой цвет у него многозначен подобно словам «туман», «туманный». Тут тоже диапазон «от высокой поэтизации, романтической окрыленности до выражения боли, надрыва», «это и символ
27 Александр Блок в воспоминаниях современников. Т. 2. С. 12—13.
28 Там же. С. 41.
29 Блоковский сборник. I. Тарту, 1964. С. 406.
30 Блок А. А. Полн. собр. соч. и писем. Т. 2. С. 763.
31 Блок А. Собр. соч.: В 6 т. Т. 4. Л., 1982. С. 101.
32 Блок А. А. Полн. собр. соч. и писем. Т. 2. С. 763.
33 Блок А. Собр. соч. Т. 4. С. 145.
ss
вечности, и спутник смерти», но в основном синий цвет «выполняет функцию высокой поэтизации, романтизации образа; он неизменно сообщает образу неповторимую взволнованность, страстность, активно участвует в философском и эстетическом осмыслении поэтом окружающего мира»34. Видимо, через четыре года после написания Блок осмыслял свое произведение более адекватно, чем через два.
В той же статье он отметил важнейшее для символизма превращение жизни в искусство: «...я уже сделал собственную жизнь искусством (тенденция, проходящая очень ярко через все европейское декадентство). Жизнь стала искусством, я произвел заклинания, и передо мной возникло наконец то, что я (лично) называю Незнакомкой...»35. Но, как мы видели, было и наоборот. Высокое искусство вошло в жизнь и поддерживало поэта, мужественно преодолевавшего страшное отчаяние. Вслед за ним и мы вновь и вновь переживаем этот художественный мир, такой таинственный и одновременно такой узнаваемый.
34 Краснова Л. Указ. соч. С. 158, 160, 165.
35 Блок А. Собр. соч. Т. 4. С. 145.
