CC BY
185
УДК 808
© О. Ю. Юрьева
ПОЛИФОНИЧЕСКАЯ СТРУКТУРА СТИХОТВОРЕНИЯ А. БЛОКА «НЕЗНАКОМКА»
Гипотеза о полифонической структуре стихотворения А. Блока позволила по-новому взглянуть на семантику образов стихотворения, расширить рамки традиционной интерпретации, выявить в структуре стихотворения три пространственные сферы, представленные в трех типах лирического сознания.
Ключевые слова: полифоническая структура, эманация, профанное пространство, сакральное пространство.
O. Y. Yuryeva
POLYPHONIC STRUCTURE OF THE POEM 'A STRANGER LADY' BY A. BLOK
The hypothesis of the polyphonie structure of the poem 'A Stranger Lady' by Alexander Blok provides a new look at the semantics of the images of the poem, allows to expand beyond the traditional interpretation, to identify the structure of the poem in three spatial areas represented in three types of lyrical consciousness.
Keywords: polyphonic structure, emanation, profane space, a sacred space.
В 1902 г., пытаясь определить характер своего творческого метода, А. Блок обращается к художественному опыту Достоевского, признаваясь, что его блоковский «реализм граничит, да и будет, по-видимому, граничить с фантастическим ("Подросток" Достоевского)». Блок очень точно характеризует то, что близко ему по причине склонности к «первобытно-романтическому» созерцанию и что он называет «реально-Достоевским» стилем, «в котором созерцание углубленно, а не порхает» [Блок, т. VIII, с. 40-41].
Расшифровка смысла этого определения помогает определить композиционную, пространственную и образную структуру стихотворения «Незнакомка», являющуюся, по сути своей, сугубо полифонической. Это реальность, увиденная сквозь призму идей и образов Достоевского, это сложный пространственно-временной континуум, включающий в себя три пространственные сферы, которые явлены в трех типах лирического сознания.
Первая часть стихотворения с огромной долей достоверности воспроизводит пейзаж захолустного дачного поселка Озерки, открытого Блоком весной 1906 г.
По вечерам над ресторанами
Горячий воздух дик и глух,
И правит окриками пьяными
Весенний и тлетворный дух.
Пейзаж в стихотворении вполне «достоевский»: пыль тесных переулков, унылые загородные дачи, крендель булочной, шлагбаум, озеро с плавающими по нему лодками. Сатирический элемент маркируется образами пьяных и испытанных остряков. Сам процесс гуляния «с дамами» снижается до пошлой пародии фиксацией главной особенности местности - они гуляют «среди канав». Возникает образ почти инфернального пространства, а за узнаваемыми деталями пейзажа проявляется таинственный, устрашающий, мистический образ Хаоса, той «бездны безобразия», в которую все более и более погружается окружающий поэта мир. Как в преисподней, здесь «горячий воздух дик и глух», а весна рождает не привычные чувства оживления, воскрешения от зимней спячки, ожидание любви и счастья — здесь она рождает «тлетворный дух», который правит «окриками пьяными», погружая людей в атмосферу окончательного нравственного и духовного разложения. Причем совершенно очевидно, что «тлетворный дух», - из «Братьев Карамазовых». Вот такое странное и вполне закономерное сближение: «старец провонял», и люди лишились веры и последней надежды на спасение, и что им остается, кроме безудержного пьянства, которое Достоевский с полным основанием толковал как воплощенную страсть русского человека к «самоуничтожению и саморазрушению»? И свои страшные загулы Блок объяснял тем же: «Мне жить нестерпимо трудно. Особенно тосковал я перед новым годом и в праздничные дни. Такое холодное одиночество - шляешься по кабакам и пьешь» [Неми-ровская, Вольпе, с. 148].
Есть еще одна деталь в полифонической семантике образа «тлетворного духа»: в апреле 1906 г близ станции Озерки был найден полуразложившийся труп Гапона. Блок не мог не знать об этом, что превращает «тлетворный дух» в многогранный, «реально-достоевский» образ, в котором слились
вполне материалистические приметы весны, «достоевская» «вонь из распивочных», - метафора, маркирующая обман, крушение надежд, безысходность, и страшную реальность смерти.
Обращают на себя внимание краткие прилагательные «дик и глух». Дикость и глухота как характеристики первой пространственной сферы напрямую коррелируют с произведениями Достоевского, который эпитетом «дикий» характеризовал очень многие понятия: «дикий вопрос», «дикий восторг», «дикий поступок», «дикий каприз», «дикий крик», «дикий порыв», «дикий народ». Дикость у Достоевского - это отсутствие человеческих критериев в поступках, это уклонение от сакрального в сторону профанного, уход от Божеского к дьявольскому. Глухота в данном контексте - это отсутствие человеческих связей, страшный нравственный изъян, господствующий среди современников, равнодушных друг к другу.
Звуковая символика стихотворения напрямую соотносится с образом инфернального, профанного пространства - отвратительные для слуха и восприятия человека звуки, усугубляющие атмосферу разложения и раздирающие слух и душу: «скрипят уключины», «раздается женский визг». Вся атмосфера пронизана ощущением «скуки», а венчает все «детский плач», ставший, вполне по Достоевскому, звуковым обозначением неблагополучия мира. Уставшие от пошлости, которая переполнила жизнь людей, небеса утратили свою сакральную сущность: луна превратилась «ко всему приученный диск», бессмысленно кривящийся на пустом небе. Такова атмосфера пригорода Петербурга, которую созерцает герой этого пространства - автор, поэт. Это первая пространственная сфера, предстающая в восприятии «повествователя» и явленная в феномене авторского сознания в первой части стихотворения.
Пространство второй части стихотворения - дешевый привокзальный ресторан. Известно, что пространственный локус трактира - один из самых распространенных у Достоевского. Именно там происходят иногда важнейшие для героев события, ведутся разговоры, приходят решения, совершаются судьбоносные встречи. В пространстве ресторана, больше похожего на дешевый трактир, где любил сиживать Мармеладов, властвует иной субъект лирического сознания - лирический герой: И каждый вечер друг единственный В моем стакане отражен И влагой терпкой и таинственной, Как я, смирён и оглушен.
Он видит ту же наполненную скукой и пошлостью атмосферу, наблюдает, как ... рядом у соседних столиков Лакеи сонные торчат, И пьяницы с глазами кроликов "In vino veritas!" кричат.
Переплетенные здесь мотивы отражения второго «я» и раздвоения личности восходят к Достоевскому и традиционны для символизма вообще и Блока в частности, но для понимания сущности скрытых в стихотворении смыслов они принципиальны, так как обнаруживают «тройственный» взгляд на происходящее.
Полифоническая структура стихотворения складывается из «неслиянных голосов» трех субъектов сознания: поэт - лирический герой - его отраженный друг-двойник. Причем они все, в свою очередь, отражены друг в друге, являясь одновременно двойниками друг друга: автор=лирический герой; лирический герой=отраженный «друг»; отраженный «друг»=автор.
В связи с этим в стихотворении открывается три пространственные сферы: реальная, увиденная поэтом, «достоевская», открывающаяся лирическому герою то ли во сне, то ли под воздействием «терпкого вина», и мистическая, явленная его отраженному «другу»-двойнику и являющаяся, в свою очередь, вторым планом «достоевской реальности». И все эти три сферы, как шары-вкладыши, перетекают одна в другую, образуя сложный пространственно-временной континуум стихотворения. Причем граница между сферами постоянно колеблется, голоса переплетаются, накладываются, но различаются вполне явственно. И «каждый вечер, в час назначенный», лирический герой видит, как «Девичий стан, шелками схваченный, / В туманном движется окне».
Принципиальным является замечание «иль это только снится мне», ведь в состоянии сознания на грани сна и яви, болезни и здоровья человеку приоткрыватся иная сфера бытия. Заляпанное стекло ресторана превращается в «туманное окно» - как вход в иную реальность, ведь эпитет «туманный» в системе координат блоковского мира - это знак иного мира. Причем начало повествования об иной
пространственной сфере знаменуется перебивкой ритма. Синкопические, надрывные, наполненные отвратительными образами и неблагозвучными звуковыми сочетаниями строки сменяются мелодическим напевом: «...каждый вечер, в час назначенный / (Иль это только снится мне?), / Девичий стан, шелками схваченный, / В туманном движется окне».
Дактилическая рифма, перемежающаяся с мужской, ассонансы, аллитерации создают эвфоническую структуру стиха, передающую ощущение плавного погружения в сферу измененного сознания («туманное окно»), в котором, как во сне, действительность предстает в своем измененном, а, возможно, истинном облике. Не случайно Блок выводит формулу своего стиля после чтения «Подростка», где Аркадий Долгоруков рассуждает: «Мне сто раз, среди этого тумана, задавалась странная, но навязчивая греза: "А что, как разлетится этот туман и уйдет кверху, не уйдет ли с ним вместе и весь этот гнилой, склизлый город, подымется с туманом и исчезнет как дым, и останется прежнее финское болото, а посреди его, пожалуй, для красы, бронзовый всадник на жарко дышащем, загнанном коне?"». Лирический герой Блока, как Аркадий Долгорукий, как будто знает, что «всё это чей-нибудь сон, и ни одного-то человека здесь нет настоящего, истинного, ни одного поступка действительного.» и «кто-нибудь вдруг проснется, кому это всё грезится, - и всё вдруг исчезнет" [Достоевский, т. 13, с. 113]. В сознании лирического героя Блока происходит подобное смешение реального и ирреального: «.медленно, пройдя меж пьяными, / Всегда без спутников, одна, / Дыша духами и туманами, / Она садится у окна».
В письме к Е.П. Иванову содержится очень важное для нас признание: «.опять страшная злоба на Петербург закипает во мне, ибо я знаю, что это поганое, гнилое ядро, где наша удаль мается и чахнет, окружено такими безднами, такими бездонными топями, которых око человечье не видело, ухо -не слышало. Я приникал к окраинам нашего города, знаю, знаю, что там, долго еще там ветру визжать, чертям водиться, самозванцам в кулаки свистать! Еще долго близ Лахты будет водиться откровение, небесные зори будут волновать грудь и пересыпать ее солью слез и будет Мировая Недосказанность влечь из клоаки» [Блок, т. УШ, с. 130-131].
В свете этих признаний открывается главная загадка стихотворения: не было никакой привокзальной проститутки, которую Блок якобы принял за Вечную Женственность, Прекрасную Даму и тем самым развенчал великую идею. В облике странной дамы в стихотворении явлен истинный образ Вечной Женственности, Прекрасной Дамы, которую все почему-то приняли за привокзальную проститутку. И в этом - не отречение, а воплощение огромного разочарования, ужаса и трагедии поэта, понявшего, как глубоко пал мир, как пошатнулись его духовно-нравственные основы, если только в грязном привокзальном ресторане, в облике проститутки может появиться Она - воплощение Света и Гармонии, Истины и Красоты. Почему в сознании читателей и интерпретаторов стихотворения возникает образ проститутки? Может, потому, что этот образ был уже облечен Достоевским в сакральные одежды, и образ Незнакомки, представленной Блоком, в сознании читателей миметически «связался» с образом Сонечки Мармеладовой, носительницей тех же идей милосердия, спасения и любви. Да и репутация таких знаковых для мира Достоевского героинь, как Настасья Филипповна и Гру-шенька в обывательском сознании весьма близка к репутации Сонечки. Блок был убежден, что главная тема Достоевского, «проникающая все его мировоззрение» - «истина возникает не из ничего, а как синтез добра и красоты», а «полное освобождение от земной доли происходит лишь путем полного страдания в земной оболочке» (Дневник 1901-1902) [Блок, т. VII, с. 51]. Таким предельным страданием были отмечены судьбы героинь Достоевского, полагавшего, что участь содержанки и проститутки для женщины - самая страшная духовная мука и пытка. Этим страданием отмечен и образ Незнакомки. Гипотеза о проститутке возникла еще во времена Блока, о чем свидетельствует К. Чуковский: «Стихи о Незнакомке наше поколение сделало своим символом веры именно потому, что в них набожная любовь к этой Женщине Очарованных Далей сливается с ясным сознанием, что она просто публичная женщина» [Чуковский, с. 63]
Сомнение, непонимание современников, кто перед ними, автор или лирический герой, закрывают истинную сущность образа, которая проявляется через восприятие его отраженного друга-двойника: «И веют древними поверьями / Ее упругие шелка, / И шляпа с траурными перьями, / И в кольцах узкая рука».
«Древние поверья» - это отголоски каббалистических учений, из которых Вл. Соловьев почерпнул учение о спасительной для человечества Вечной Женственности. Интересно и то, что одета она в шелка - ткань струящуюся и отражающую. «Траурные перья» - как знак печали, утраты, катастрофы.
Детали портрета героини окончательно опровергают гипотезу о подмене образа проститутки образом Вечной Женственности. Перед нами — утонченная, породистая дама благородного происхождения: «упругие шелка», шорох которых звучит на страницах Толстого, Тургенева, «узкая рука» в кольцах, темная вуаль. «Узкая рука» напрямую связывает образ Незнакомки с героиней стихотворения «Ты в поля отошла без возврата» - Вечной Женственностью, которая держит «море и сушу / Неподвижно тонкой Рукой!».
В глубочайшем мимесисе «Достоевский - Блок» раскрываются и таинственные образы: «Глухие тайны мне поручены, / Мне чье-то солнце вручено...». Уносимый «темным» существом в неведомые космические пространства, смешной человек Достоевского вдруг видит солнце: «И вдруг какое-то знакомое и в высшей степени зовущее чувство сотрясло меня: я увидел вдруг наше солнце! Я знал, что это не могло быть наше солнце, породившее нашу землю, и что мы от нашего солнца на бесконечном расстоянии, но я узнал почему-то, всем существом моим, что это совершенно такое же солнце, как и наше, повторение его и двойник его» [Достоевский, т. 25, с. 111]. Солнце - символ чьей-то чужой цивилизации и жизни, «глухие», т.е. неизведанные, тайны которой вот-вот откроются герою Блока.
Последние катрены - ярчайшее воплощение полифонической структуры стихотворения, в котором пересекаются три типа лирического сознания: поэта, лирического героя и двойника-отражения. Предпоследний катрен и первые два стиха последнего - продолжение грез двойника: И перья страуса склоненные В моем качаются мозгу, И очи синие бездонные Цветут на дальнем берегу.
В моей душе лежит сокровище, И ключ поручен только мне!
Именно его, двойника, насмешливый друг, лирический герой, дразнит: «Ты право, пьяное чудовище!». И горькое подытоживающее замечание: «Я знаю: истина в вине».
Лирический герой и его двойник поменялись местами, если учитывать схему «Карамазов - черт». Фиглярствует, кривляется и опровергает не двойник, а лирический герой. Именно он - носитель критического сознания, сомневающийся и насмешливый. Дразня своего двойника, он повторяет слова «пьяниц с глазами кроликов»: "In vino veritas!", травестируя, снижая высоту грез двойника, прозревающего в тумане и мраке ресторана мистическое видение.
Блок сам признавался в том, что в его сознании сливаются и взаимодействуют несколько сфер: «. мой собственный волшебный мир стал ареной моих личных действий, моим "анатомическим театром", или балаганом, где сам я играю роль наряду с моими изумительными куклами (ecce homo) («се человек». - О.Ю). <...> я уже сделал собственную жизнь искусством (тенденция, проходящая ярко через все европейское декадентство)». И далее следует очень важное признание, в котором эксплицитно выражены все те сферы сознания, которые пересеклись в стихотворении: «Жизнь стала искусством, я произвел заклинание, и передо мной возникло наконец то, что я (лично) называю «Незнакомкой»: красавица кукла, синий призрак, земное чудо» [Блок, т. V, с. 429-430]. И через несколько лет поэт Блок пытается разрешить мучительную загадку: кто Она, кого увидел тогда он, Блок, в привокзальном трактире? Из какого мира Она пришла?
Блок 1906 г., времени написания стихотворения, показал: Она пришла из провиденциального мира, чтобы показать людям, как низко пали сраженные «тлетворным духом» люди. Но в 1910 г. Блок будет утверждать: Она — не реальная женщина, и даже не Вечная Женственность, Она - ее двойник, явившийся не из провиденциального мира, а из инфернального: «Незнакомка. Это вовсе не просто дама в черном платье со страусовыми перьями на шляпе. Это - дьявольский сплав из многих миров, преимущественно синего и лилового. Если бы я обладал средствами Врубеля, я бы создал Демона, но всякий делает то, что ему назначено.» [Блок, т. V, с. 430]. Более того, он попытается переписать стихотворение, придав героине неприглядность: «мелкие черты лица, мещанскую вуаль и пьяное бесстыдство дешевой кокотки» [Чуковский, с. 64]. Но ведь это был другой Блок - озлобившийся, ненавидящий, разуверившийся, отрекшийся от Христа, не желающий верить в то, во что верил несколько лет назад. Развенчать свои мечты и идеалы, отречься от них во имя «нового мира» и «нового» человека, окончательно «вочеловечиться» - в прямом смысле - стать не мистиком, не поэтом, не Рыцарем
Прекрасной Дамы, а простым человеком из плоти и крови, борцом, ожидающим «неслыханные перемены, невиданные мятежи», убежденным, что, выйдя из одной революции, Россия смотрит «в глаза другой, еще более страшной». В нем, как говорил сам Блок, виден облик «человека общественного, художника, мужественно глядящего в лицо миру». Этот «новый», «общественный», Блок и пытается уверить нас в том, что когда-то он создал образ-обманку, «дьявольский сплав», «куклу», противореча тем самым всему строю и смыслу своего стихотворения и еще раз подтверждая феномен, на который обратил внимание еще Сократ, с удивлением отметивший, насколько поэты не понимают того, что сами же написали.
По сути своей, полифония трех типов лирического сознания в стихотворении «Незнакомка» - это эманация типов поэтического мышления самого Блока на разных этапах его творческого пути. Отраженный двойник - это ранний Блок-мистик, безусловно верящий в присутствие «миров иных» в жизни человека. Сомневающийся насмешливый лирический герой - это Блок 1906 г., все дальше и дальше уходящий от своих юношеских грез, но все еще с надеждой на них оборачивающийся. И, наконец, автор - это будущий Блок, тот, который в 1910 г. напишет слова: «дьявольский сплав», «кукла».
Думается, что главная загадка стихотворения разрешается в последнем катрене. Автор как носитель коллективного обыденного сознания не верит, лирический герой сомневается, а двойник убежден - это она, Истина, Вечная Женственность, и трагедия настоящего момента состоит в том, что явилась она не «в полях», не в «очарованной дали», а здесь - в грязном трактире, называемом по-новому рестораном, и все приняли ее за обычную привокзальную проститутку. Лирический герой об этом догадывается, но принять этого не хочет, да и не может - слишком далеко отошел он от своих прежних идеалов. Но двойник, как смешной человек Достоевского, готов воскликнуть: «Но как мне не веровать: я видел истину, — не то что изобрел умом, а видел, видел, и живой образ ее наполнил душу мою навеки. Я видел ее в такой восполненной целости, что не могу поверить, чтоб ее не могло быть у людей» [Достоевский, т. 25, с. 118]. «Сокровище» в душе блоковского двойника - это «живой образ» истины, явившейся к нему в образе Вечной Женственности. И какая разница, в каком состоянии познал ее человек: «Но неужели не все равно, сон или нет, если сон этот возвестил мне Истину? Ведь если раз узнал истину и увидел ее, то ведь знаешь, что она истина и другой нет и не может быть, спите вы или живете. Ну и пусть сон, и пусть, но эту жизнь, которую вы так превозносите, я хотел погасить самоубийством, а сон мой, сон мой, - о, он возвестил мне новую, великую, обновленную, сильную жизнь!». Как у Достоевского: «Сон? что такое сон? А наша-то жизнь не сон?» [Достоевский, т. 25, с. 118].
Литература
1. Блок А.А. Собр. соч.: в 8 т. - М.; Л., 1960-1963.
2. Немеровская О., Вольпе Ц. Судьба Блока. Воспоминания. Письма. Дневники. - СПб., 1999.
3. Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч: в 30 т. - Л., 1972-1990.
4. Чуковский К. Книга об Александре Блоке. - Paris: Ymca-Press, 1976.
Юрьева Ольга Юрьевна, профессор кафедры филологии и методики Педагогического института Иркутского государственного университета, доктор филологических наук.
Тел.: (3952)225901; е-mail: [email protected]
Yuryeva Olga Yuryevna, рrofessor of the department of philology and techniques, Pedagogical Institute of Irkutsk State University, doctor of philological sciences.
