CC BY
86в ФОКУСЕ: Аксиология СОВРЕМЕННОГО КОНСТИТУЦИОНАЛИЗМА
Пределы универсальности конституционализма:
влияние национальных ценностей на практику
»» *
принятия решений конституционными судами
Сергей Белов
в современной науке конституционного права широко обсуждается идея заимствования правовых норм и принципов из практики зарубежных стран. теория и практика такого заимствования опирается на идею универсальности правовых идей, принципов и норм конституционного права, прежде всего гарантирующих защиту прав человека. в то же время анализ судебной практики разрешения конституционных споров (представленный в статье) показывает, что суды в разных странах зачастую приходят в сложных конституционных делах к совершенно противоположным выводам. такие расхождения можно объяснять по-разному, однако главная причина, по мнению автора, состоит во влиянии на решения судов, помимо универсальных конституционных норм и принципов, национальных ценностей, социальных традиций и культурных стандартов. такое влияние сказывается в том, что суды, принимая решения, привносят в эти решения основания, лежащие за пределами рациональных операций с универсальными конституционными нормами и принципами (например, в рамках широко признанной сегодня концепции «пропорциональности» ограничения индивидуальных прав), лишая саму конституционную аргументацию предполагаемой универсальности. в результате в современной конституционной практике идея универсальности может быть поставлена под сомнение: ее пределы пока еще далеки от предполагаемых наукой конституционного права, следовательно, в конституционно-правовой доктрине должно больше уделяться внимания особенностям национального конституционализма. выявленные в статье три группы основных расхождений в подходах судов к решению сложных конституционных проблем может быть основой для такого развития конституционно-правовой теории.
^ Конституционные заимствования;универсальность конституционных принципов; конституционализм; конституционные ценности; конституционные суды; права человека; иностранные конституционные прецеденты
Введение
В современной науке конституционного права широко обсуждается идея заимствования правовых норм и принципов из практики за-
* настоящая статья подготовлена на основе материалов доклада автора на всемирном конгрессе конституционного права «Конституционные вызовы: глобальные и местные» (16-20 июня 2014 года Осло, Норвегия).
рубежных стран. Теория и практика такого заимствования опирается на идею универсальности правовых идей, норм и принципов конституционного права. Речь не идет об универсальной структуре государственных органов либо унификации других конституционных институтов. Скорее, можно говорить о характерных для мирового конституционализма наборе основных идей или принципов: народном суверенитете, ограничении госу-
дарственной власти индивидуальными правами (также универсально понимаемыми), защите прав исходя из принципов равенства и пропорциональности ограничения прав, разделении властей, господстве права. Этот набор принципов образует основу для универсальной концепции конституционализма, дающей основания национальным конституционным судам при столкновении со сложными конституционными проблемами изучать решения подобных проблем за рубежом. Предполагается, что общая концепция универсального конституционализма предлагает сходные решения для схожих конституционных проблем1.
Из универсальности конституционных положений о правах человека исходит в своей практике и Конституционный Суд Российской Федерации (далее — Конституционный Суд РФ)2.
В то же время, как будет показано ниже, в разных конституционных юрисдикциях подходы к решению основных конституционных проблем могут различаться.
Одна из главных задач конституционной теории сегодня — это обозначение границ, в пределах которых возможна выработка специфических национальных решений конституционно-правовых споров. Каковы пределы выбора национальных решений универсальных конституционных проблем, не выходящих за пределы основного русла идей и принципов концепции конституционализма?
Такие вопросы особенно важны для государств, чьи национальные исторические и культурные традиции отличаются от социальных условий государств, изначально сформировавших доктрину и практику конституционализма, то есть государств Западной Европы. До каких пределов можно говорить о поиске национальных особенностей конституционализма, а где практика рассмотрения конституционных споров выйдет за пределы допустимых различий и нарушит общие принципы, составляющие ядро конституционного строя?
Некоторые современные государства3 провозглашают свою исключительность в организации национальной конституционной системы, зачастую не допуская какого бы то ни было заимствования решений из зарубежной практики. Многие из таких государств, выражая приверженность общим принципам
и идеям конституционализма, оставляют за собой право выбора собственных решений для сложных конституционных проблем в соответствии с особенностями своих культурных традиций и национальных социальных ценностей. Стремясь сконструировать общий наднациональный конституционализм, международные институты, такие как Европейский Суд по правам человека (далее — Европейский Суд), претендуют на то, чтобы предложить универсальные решения конституционных проблем, постепенно сужая пределы усмотрения (margin of appreciation) национальных государств в вопросах, по которым, по их мнению, формируется общий подход для всех государств — участников Европейской Конвенции о защите прав человека и основных свобод. Подобное стремление к формированию универсального конституционно -го подхода зачастую вызывает возражения со стороны государств, которые пытаются защитить ценности собственного национального конституционализма.
Общий конституционализм4 предполагает не только универсальность конституционных принципов, но и рациональный логический механизм их применения, то есть универсальность методов толкования конституционных норм и принципов. Наилучшим примером может послужить концепция оценки пропорциональности ограничения индивидуальных прав.
В настоящей статье сделана попытка обобщить и проанализировать различия между практикой разных национальных конституционных или верховных судов в подходах к решению схожих конституционных проблем. Результаты этого анализа показывают существенные различия в национальных подходах к решению конституционных проблем даже в традиционных демократиях Западной Европы и Северной Америки. Основной анализ строится на сопоставлении практики Конституционного Суда РФ с практикой зарубежных конституционных судов. Теоретические выводы, которые будут сделаны на этом материале, будут касаться роли национальных ценностей в конституционной аргументации, определяющей различные подходы в национальной конституционной практике.
Различные ценностные подходы могут вполне укладываться в общую концепцию конституционализма, однако само по себе
влияние ценностей на конституционную аргументацию предполагает, что толкование конституционных норм и принципов пока не имеет универсального характера в разных конституционных юрисдикциях, ставя под сомнение универсальность содержания общемирового конституционализма, которая скорее представляется задачей будущего, нежели констатацией существующего положения дел.
Основные различия в ценностях конституционных систем
Конфликты между ценностями национальных культур и ценностями современной массовой культуры
Различия в подходах к решению сложных социальных проблем средствами конституционного права наиболее явно проявляются в тех сферах, где современная светская массовая культура входит в конфликт с традиционными социальными нормами. Часто этот конфликт представляется как конфликт между «западными» и «восточными» ценностями, однако главным образом потому, что модернизация в восточных странах проходит гораздо меньшими темпами, нежели на Западе. Подобные конфликты больше всего бросаются в глаза, их труднее всего разрешить, они остаются предметом бесконечных публичных дискуссий, правовых, культурных и политических. Круг подобных ценностных конфликтов не слишком широк: в основном конфликты касаются гендерных вопросов, сексуальных отношений, религии и морали. Традиционные культуры отличаются от современной массовой культуры во взглядах на роль мужчины и женщины в социуме, положение сексуальных меньшинств и их права, стандарты морали и роль религии в обществе.
Вопросы социальной роли женщин затрагиваются в конституционной практике главным образом при оценке гарантий, предоставляемых женщинам в сфере труда и социальной защиты. В последние годы Конституционный Суд РФ затронул эти вопросы в нескольких своих решениях. Особенно широко обсуждалось в России дело Константина Маркина, где главным поводом для обсуждения стала негативная оценка позиции Конституционного Суда РФ5 со стороны Европей-
ского Суда. Принципиальные различия в подходах, которые обнаружились между позициями российского Конституционного Суда РФ и Европейского Суда, заключались в оценке роли женщины и мужчины в воспитании детей. Конституционный Суд РФ отстаивал традиционный подход к распределению социальных ролей (ссылаясь в том числе на защиту материнства в российской Конституции), активно преодолеваемый в современной массовой культуре и охарактеризованный Европейским Судом как «гендерные предрассудки».
Другое недавнее решение Конституционного Суда РФ касалось гарантий защиты от увольнения работников, имеющих несовершеннолетних детей. Суд признал неконституционными положения закона в части нераспространения этих гарантий на отцов многодетных семей, выступающих единственными кормильцами6. Распространять аналогичные гарантии на других отцов, имеющих малолетних детей, подобные гарантии, установленные для женщин, Конституционный Суд РФ не посчитал необходимым.
За несколько лет до этого Конституционный Суд РФ не признал дискриминационными разные условия пенсионного возраста: 55 лет для женщин и 60 лет для мужчин7. В числе оснований Конституционный Суд РФ указал, что не только физиологические различия между женщинами и мужчинами, но «особая роль женщины в обществе, связанная с материнством», оправдывают разный пенсионный возраст.
Иначе оценил это различие польский Конституционный Трибунал, который последовательно признавал дискриминационными различия пенсионного возраста по полу для гражданских служащих8, работников фармацевтики9 и школьных учителей10.
Подход, противоположный логике Конституционного Суда РФ, можно обнаружить также в решении Федерального конституционного суда ФРГ, принятом в 1992 году, в котором был признан неконституционным запрет на ночные работы для женщин11. Федеральный конституционный суд указал, что забота о доме и детях для женщин соответствует традиционному распределению ответственности между мужем и женой и сложно отрицать, что зачастую женщина вынуждена сохранять эту роль, несмотря на занятость профессиональной деятельностью не меньше своего
супруга. Такая ситуация была негативно оценена Федеральным конституционным судом ФРГ, усмотревшем дискриминацию в традиционных представлениях о социальной роли женщины.
Конституционный Суд РФ использовал идею защиты семьи как традиционной социальной ценности и для подтверждения конституционности закона, устанавливающего ответственность за пропаганду среди несовершеннолетних «нетрадиционных сексуальных отношений». Конституционный Суд РФ непосредственно апеллировал к ценности «семьи в традиционном, унаследованном от предков смысле»12, которая должна защищаться в соответствии с положениями российской Конституции. В другом решении13 Конституционный Суд РФ конкретизировал свою позицию, указав, что поскольку детство находится под защитой государства, следовательно, существуют очевидные основания для защиты детей от «факторов, негативно влияющих на их физическое, интеллектуальное, психическое, духовное и моральном развитие», а именно информации, формирующей искаженные представления о равноценности социальной ценности традиционного и нетрадиционного брака — целенаправленного и бесконтрольного распространения информации, причиняющей вред развитию. По мнению Конституционного Суда РФ, целью анализировавшихся норм было предупреждение концентрации внимания детей на сексуальных отношениях и переоценке этих отношений. Разумеется, Суд не объяснял, почему такое воздействие носит негативный характер, считая это само собой разумеющимся. Это можно объяснить только тем социальным контекстом, в рамках которого действует Конституционный Суд РФ.
Сходное решение было принято в 1996 году Конституционным судом Венгрии14, который подтвердил конституционность законодательных ограничений на членство несовершеннолетних в общественных организациях гомосексуалистов. По мнению Суда, государство должно защищать детей от влияния, которое они не могут оценить и сознательно отвергнуть. Не делая общих выводов об оценке гомосексуальности в публичной сфере, Суд фактически признал, что демонстрация гомосексуальности в венгерском обществе может причинить вред несовершеннолетнему из-за
доминирующего негативного отношения к сексуальным меньшинствам15.
Положение сексуальных меньшинств остается одним из наиболее явных примеров различий национальных культурных стандартов и ценностей, которые находят свое отражение в практике конституционных и верховных судов.
Большинство судебных решений, затрагивающих эти вопросы, касаются конституционности законодательного признания браками только разнополых союзов. Однополые союзы часто не имеют юридических последствий браков в налогообложении, наследовании имущества, усыновлении детей. В некоторых юрисдикциях гомосексуальные отношения влекут уголовную ответственность. Конституционность этих законодательных положений периодически оспаривается в судах конституционной юрисдикции.
Конституционный Суд РФ в 2006 году столкнулся с необходимостью оценки конституционности положений Семейного кодекса Российской Федерации, определяющего брак как союз между мужчиной и женщиной. Конституционный Суд РФ не нашел противоречий между этими положениями и нормами Конституции16. В обоснование этого вывода было указано, что как российская Конституция, так и международное право, исходят из того, что цель создания семьи — рождение и воспитание детей. Принимая во внимание этот факт и национальные традиции отношения к браку как союзу между мужчиной и женщиной, Семейный кодекс опирается на принципы добровольности этого союза, приоритета целей воспитания детей и заботы об их благополучии и развитии. Все эти принципы соответствуют принципам Конституции РФ.
Схожий подход можно обнаружить в решении Апелляционного суда Новой Зеландии17, Верховного суда Коста-Рики (май 2006 года), Конституционного суда Португалии (июль 2009 года), Конституционного совета Франции (январь 2011 года), Конституционного суда Чили (декабрь 2011 года), Верховного суда Австралии (февраль 2013 года). Все эти суды не обнаружили признаков дискриминации в запрете однополых браков. Верховный суд Индии в решении от 11 декабря 2013 года даже признал конституционными положения Уголовного кодекса18, уста-
навливающие ответственность за гомосексуальный брак.
Подобный подход, тем не менее, резко отличается от подхода ряда других судов, которые обнаружили признаки дискриминации в законодательных положениях, не признающих равных правовых последствий традиционных и однополых браков. Среди таковых решения Конституционного суда Венгрии (май 1996 года), Верховного суда Канады (май 1999 года), Верховного суда Бразилии (май 2005 года), Конституционного суда ЮАР (декабрь 2005 года), Конституционного суда Колумбии (июнь 2011 года) и другие.
Некоторые другие суды признавали только отдельные последствия однополых браков, не уравнивая их в целом с традиционными союзами (решения Верховного суда Израиля, принятые в январе 2005 года, ноябре 2006 года и некоторые другие).
Гораздо реже встречаются в судебной практике обратные ситуации — оспаривание конституционности законодательных положений, признающих однополые браки. Одним из примеров может быть решение Конституционного суда Португалии, который, оценивая законопроект о признании однополых браков, принятый парламентом, но не подписанный Президентом, в апреле 2010 года не обнаружил противоречия этих положений нормам Конституции. Аналогичное решение в ноябре 2012 года было принято Конституционным судом Испании.
Во многих странах истоки негативного отношения к однополым бракам лежат в религии, в то время как само положение религии в обществе может быть другим ярким примером глубоких различий между традиционной и современной массовой культурой, отражаемых в практике конституционных судов. Большинство современных демократических государств в своих конституциях провозглашены светскими государствами, однако само содержание принципа светскости остается предметом споров в конституционной судебной практике. Хотя оценка реальной роли религии в конкретном обществе может быть предметом скорее социологического, нежели правового анализа, анализ практики решения конституционных споров позволяет оценить роль религиозных ценностей в конституционной системе конкретных государств. Одним из примеров могут быть споры относительно
допустимости размещения распятий в классах государственных школ.
Различия в подходах к оценке этого вопроса были выявлены и отражены в решении Европейского Суда в деле «Лаутси и другие против Италии»19. Федеральный суд Швейцарии20 и Федеральный конституционный суд ФРГ21 сочли возможность размещения распятий несовместимой с положениями о роли религии в светском государстве, тогда как польский Конституционный Трибунал22, а позднее Конституционный суд Австрии23 и Конституционный суд Перу24 не обнаружили в этом противоречий принципу светского государства. Аналогичное решение было принято Государственным советом Италии в деле «Лаутси и другие против Италии» (до того, как оно стало предметом анализа Европейского Суда). Государственный совет Италии апеллировал в своем решении к ценностному контексту размещения распятий в школах, придя к выводу, что распятие представляет собой не столько религиозный символ, сколько символ христианских ценностей (как религиозных, так и светских), выступающих важнейшей частью европейской культуры. При всей спорности и сомнительности такого обоснования, нельзя не отметить прямого обращения именно к культурному контексту, а не к универсальным концепциям содержания конституционных норм и принципов.
Другой важнейший вопрос, касающийся вопросов отношения государства к религии — это вопрос изучения религии в государственных школах.
В России после долгих общественных дискуссий Верховный Суд РФ в 2013 году25 подтвердил законность изучения религии в государственных школах, посчитав, что такое изучение основывается на научном подходе. Польский Конституционный Трибунал также не обнаружил в изучении религии противоречий принципу светского государства26, в то время как Конституционный суд Македонии в своем решении от 15 апреля 2009 года аннулировал положение закона, которое допускало занятия по религии в начальной школе. Литовский Конституционный суд в 2000 году признал неконституционными даже законодательные положения, которые позволяли осуществлять совместное учреждение школ государством и признанными со стороны государства традиционными религиозными ор-
ганизациями. Эти положения были признаны нарушающими принцип светского государства.
Роль религии и отношений между церковью и государством также неоднократно затрагивалась при оспаривании норм, которые регулируют вопросы регистрации религиозных организаций. В рамках традиционной культуры предполагается выделение среди прочих религий, традиционных для данного общества, которые ставятся в особое, привилегированное правовое положение как ценность национальной культуры. В то же время современная массовая культура предполагает, что все религиозные организации должны быть уравнены между собой, а государство должно быть равноудалено и нейтрально по отношению к ним. Следовательно, жесткие требования к созданию, организации и деятельности новых религиозных организаций, привилегированное положение традиционных церквей — вот те ценности традиционной культуры, которые зачастую становятся предметом рассмотрения в судах.
Российский Конституционный Суд наиболее развернуто сформулировал свою позицию по этому вопросу в 1999 году27. Основной проблемой, рассматривавшейся Судом, был минимальный срок существования религиозной группы, необходимый для того, чтобы стать религиозной организацией, в частности, получить статус юридического лица. Этот срок был использован как средство противодействия деструктивным сектам, однако вместе с тем, совершенно очевидно, был также направлен на вновь организуемые в России религиозные организации (в рамках противодействия созданию таких организаций со стороны РПЦ). Формально установление этого требования должно было обеспечить контроль за действительной социальной поддержкой новых религиозных организаций, необходимой для их признания со стороны государства.
Аналогичные цели преследовали в ряде зарубежных стран требования к минимальной численности новых религиозных организаций, которые становились предметом оценки со стороны судов в отношении их конституционности. Конституционный суд Македонии в результате рассмотрения такого дела пришел к выводу, что требование значительного количества минимальных членов — основа -
телей религиозной организации представляет собой ограничение права на свободу религии и свободу создания религиозных ассоци-аций28. В этом деле больше внимания было сфокусировано на вопросах свободы объединения, нежели свободы религии, особенно с учетом того, что по законодательству Македонии любая общественная организация может осуществлять религиозную деятельность.
Конституционный суд Венгрии в 1993 году, оценивая схожие нормы венгерского законодательства, пришел к выводу, что требование минимума в 100 членов для организации религиозного объединения, не противоречит Конституции, поскольку не препятствует религиозной организации отправлять религиозные культы, осуществлять религиозное образование и пропаганду своего вероучения29. Однако 20 лет спустя, обнаружив, что результатом действия этих норм стало существенное (в 10 раз) уменьшение количества зарегистрированных в стране религиозных организаций, в решении от 8 марта 2013 года признал подобные ограничения нарушающими конституцию.
Влияние религии в обществе сказывается также в решении ряда трудных вопросов морали, имеющих также правовое измерение и становящихся предметом судебного анализа. В таких вопросах проявляется глубокое различие между традиционной и современной массовой моралью. Одним из примеров может быть проблема абортов.
В то время как медицинская возможность проведения безопасного аборта появилась с развитием медицины только в середине XX века, традиционный запрет абортов (сформировавшийся во многом из соображений защиты здоровья женщины) получил обоснование в моральном требовании сохранения жизни зачатого, но не рожденного ребенка. Правовым противовесом праву на жизнь нерожденного ребенка выступает право матери на защиту частной жизни — право, не имеющее в традиционных культурах такого признания и ценности, которые они имеют в современной массовой культуре и современном либеральном демократическом конституционализме. Соответственно, баланс этих прав существенно различается в практике разных конституционных судов. Верховный суд США в известном деле «Ро против Уейд»30 обеспечил необходимой защитой право на частную
жизнь, предполагающее право женщины самостоятельно решать вопрос о беременности и родах. Правда, это право не было признано как абсолютное. Защита интересов плода ограничивает право матери в рамках определенных сроков: в случае если плод способен выжить вне организма матери, он более не считается частью этого организма, и его жизнь обеспечивается конституционной защитой. Однако в первых двух триместрах беременности право матери на защиту частной жизни в решении Верховного суда США получило приоритет. Два года спустя Федеральный конституционный суд ФРГ пришел к противоположным выводам, посчитав, что защита человеческого достоинства неродившегося ребенка не позволяет осуществлять аборт независимо от сроков беременности31.
Более 20 лет спустя, в 1998 году, Конституционный суд Венгрии расценил меры, предпринятые законодателем для защиты нерожденных детей, недостаточно эффективными, поскольку правовое положение плода должно различаться на различных сроках беременности, в зависимости от особенностей беременности, и т. д.32 В другом решении тот же Конституционный суд Венгрии посчитал, что баланс между защитой частной жизни и защитой права на жизнь плода не достаточно эффективен, предписав законодателю более четко определить «чрезвычайные» ситуации, дающие основания для проведения абортов33. Польский Конституционный Трибунал также признал недействительными законодательные положения, позволявшие аборты при наличии «трудных финансовых или личных обстоятельств», поскольку такие основания нарушают высшее право человека — право на
жизнь34.
Несколько лет спустя ряд судов в разных странах (Франции, Канаде, Нидерландах)35 признал обоснованными требования о компенсации государством вреда, причиненного «ненадлежащим рождением» (рождением детей с генетическими заболеваниями, влекущими инвалидность). Решения в этих делах принимались с учетом права матери иметь полную информацию о рисках инвалидности ребенка и ее право в случае риска генетических заболеваний сделать аборт.
Юридические дебаты относительно социальной оценки права на жизнь велись в судах также в отношении смертной казни. В то вре-
мя как Верховный суд США в 1976 году признал назначение такого наказания конститу-ционным36, венгерский Конституционный суд в 1990 году37 и Конституционный суд ЮАР в 1998 году38 посчитали, что смертная казнь нарушает право на жизнь. Российский Конституционный Суд также предпринял меры по отмене смертной казни, однако не по содержательным, а по процедурным основаниям: в 1999 году Суд апеллировал к тому, что право на рассмотрение дел судом присяжных не гарантировано во всех регионах России39, а в 2009 году — к невозможности восстановления смертной казни, которая фактически была отменена40. Таким образом, на конституционный вопрос — нарушает ли смертная казнь право на жизнь — Конституционный Суд РФ своего ответа пока не дал.
Иерархия индивидуальных прав и социальных интересов
Конфликт различных социальных ценностей, по-разному разрешаемый в разных конституционных юрисдикциях, проявляется также в соотношении (иерархии) индивидуальных прав и общих социальных (публичных) интересов.
Иногда такой баланс отражает значимость социальных интересов в конкретном обществе, в одних случаях — приоритет, в других — недооценку индивидуальных прав и свобод в их соотношении с интересами общественной безопасности. В любом случае такой баланс следует рассматривать как одну из важнейших характеристик социальных стандартов и особенностей конституционной системы.
Одним из примеров разных подходов к выявлению такого баланса может быть ограничение свободы слова в целях предотвращения экстремизма. Санкции за публичную демонстрацию свастики были признаны неконституционными в решении Верховного суда США в 1992 году41, тогда как конституционные суды Центральной и Восточной Европы противоречий конституционным нормам в таких санкциях не увидели42. Аналогичным образом по-разному оцениваются в США и в Европе меры ответственности за оскорбление национальных символов (флага, гимна и т. п.)43.
В этих случаях ограничение персональной свободы слова осуществляется в целях пред-
отвращения негативных социальных последствий — вражды или розни между социальными группами, которая может угрожать миру и безопасности общества в целом.
Другим примером может быть ответственность за богохульство. Такая ответственность, установленная в законодательстве многих стран, неоднократно оспаривалась в судах с совершенно различными результатами. Например, если Верховный суд США в деле «Джозеф Бёрстин инк. против Уилсона» признал ответственность за богохульство не-конституционной44, то Конституционный суд Индонезии в 2010 и 2013 годах, напротив, подтвердил конституционность аналогичных норм.
Вопросы баланса индивидуальных прав и публичных интересов часто возникают при рассмотрении дел, в которых суды пытаются найти «объективную справедливость», то есть найти содержательное решение приходящих в столкновение интересов осуществления власти в публичных интересах и индивидуальных прав.
Примером такой ситуации может быть столкновение публичного интереса эффективного расследования преступления и наказания преступника с правом обвиняемого на защиту от предъявленных обвинений. В практике судов такое столкновение может служить основой для конституционной оценки допустимости пересмотра вышестоящим судом приговора по уголовному делу в сторону его ужесточения (в том числе отмены оправдательного приговора).
Конституционный суд Кипра в решении от 9 июля 1998 года, Конституционный суд Хорватии в решении от 16 марта 1994 года приняли решения о неконституционности возобновления уголовного разбирательства по инициативе обвинения. Они посчитали, что такое возобновление производства возможно только в интересах обвиняемого, а следовательно, только по его инициативе. Оправдательные приговоры, таким образом, предметом пересмотра быть не могут.
Позиция Конституционного Суда РФ не была последовательно выдержана в том же направлении45. В решении 2002 года Конституционный Суд РФ допустил принципиальную возможность пересмотра оправдательного приговора. Такой пересмотр не может опираться на доводы о ненадлежаще прове-
денном расследовании и может быть обоснован исключительно появлением новых или вновь открывшихся обстоятельств либо фундаментального нарушения принципов производства в уголовном деле.
Конституционная аргументация российского Конституционного Суда была дополнена также выводами относительного общего принципа запрета поворота к худшему для обвиняемого. Исключение должно быть сделано для исправления фундаментальной ошибки в производстве по делу. Отсутствие возможности такого пересмотра «нарушало бы сущность правосудия и разрушало бы баланс между конституционно защищаемыми ценностями, включая права и интересы обвиняемых и жертв преступлений». Баланс между правами обвиняемого и публичными интересами, а также правами потерпевших был найден с некоторым смещением в пользу последних. Российским Конституционным Судом в этом отношении баланс конституционных ценностей был сконструирован иначе, нежели в ряде зарубежных конституционных юрисдикций.
Несколько лет спустя Конституционный Суд РФ, рассматривая другое дело, столкнулся со сходной конституционной проблемой. Это дело касалось возможности надзорного пересмотра решений по уголовным делам, не только оправдательных приговоров, но и поворота к худшему при пересмотре обвинительных приговоров в связи с выявлением новых обстоятельств (в конкретном деле, послужившем основанием для конституционной жалобы, обвиняемый был осужден за причинение вреда здоровью, однако впоследствии потерпевший скончался).
Конституционный суд Португалии в решениях от 10 июля 1997 года и от 2 июля 1998 года признал неконституционными ограничения принципа запрета поворота к худшему и неприменение этого принципа к изменению решений, основанных на акте амнистии. Суд пришел к выводу, что хотя этот принцип не сформулирован непосредственно в Конституции, его, тем не менее, нужно рассматривать как конституционный. Конституционный Суд Азербайджана в решении от 19 апреля 2002 года пришел к выводу, что запрет осужденному обжаловать приговор по основаниям, ухудшающим его положение, не соответствует Конституции. Таким образом, по-
ворот к худшему в Азербайджане стал возможным не только по инициативе государственного обвинителя (эти положения в конституционной жалобе не затрагивались), но и по инициативе самого осужденного.
Конституционный суд Латвии решал схожую проблему, придя к совершенно другим выводам. Заявитель оспаривал положения, согласно которым только государственный обвинитель может инициировать пересмотр решения по уголовному делу. Обвинитель имеет широкую свободу усмотрения в этом вопросе. В решении от 5 марта 2002 года Суд не обнаружил никакого противоречия Конституции, среди прочего установив, что возбуждение производства возможно как пользу, так и в ущерб интересам осужденного.
Конституционный Суд РФ следовал той же логике. Суд пришел к выводу, что судебное решение, основанное на неверно установленных обстоятельствах, не может рассматриваться как справедливое, независимо от причин допущенной ошибки46. Запрет на пересмотр решений с поворотом к худшему препятствуют суду выполнять его функции по защите прав и свобод человека и гражданина. Время выявления обстоятельств совершения преступления могут повлиять на принятие окончательного решения, нарушая принцип равенства. Таким образом, положения Уголовно-процессуального кодекса, запрещающие возобновление производства по новым обстоятельствам с ухудшением положения осужденного, были признаны неконституционными.
В гражданском судопроизводстве конституционные проблемы, связанные с выявлением баланса между индивидуальными правами и публичными интересами возникают при рассмотрении дел о признании лица недееспособным и доступе недееспособных к суду. По этим вопросам практика конституционных судов различается радикально.
Запрет для недееспособных лиц возбуждать производство в гражданском суде было признано конституционным в решении Конституционного совета Казахстана (в решении от 1 ноября 2000 года) и неконституционным в решении польского Конституционного Трибунала (в решении от 7 марта 2007 года), который, правда, ограничил право инициировать судебное разбирательство только требованиями о признании недееспособным, не
исключив, однако, более широкой потенциальной правоспособности таких лиц.
В конституционном судопроизводстве Конституционный суд Австрии отказался признавать право на подачу конституционной жалобы за недееспособными (дважды не принимая к рассмотрению жалобы таких лиц — в решениях от 26 февраля 1987 года и от 16 сентября 1987 года), тогда как Конституционный суд Словакии жалобы недееспособных лиц неоднократно принимал к рассмотрению.
Российский Конституционный Суд также принял решение в пользу признания права недееспособных на подачу жалобы47. Суд рассмотрел три жалобы на нарушение их права на справедливое судебное разбирательство. Во всех трех делах недееспособность заявителей была установлена судами в их отсутствие; суды принимали решение о признании недееспособными исключительно на основании медицинских заключений (причем в одном деле медицинское заключение оказалось неправильным). Сами заявители узнали о своей недееспособности несколько месяцев спустя, не имея возможности подать жалобу на решение о признании их недееспособными, поскольку решения вступили в силу и суды отказывались признавать их дееспособность, необходимую для подачи жалобы. Конституционный Суд РФ пришел к выводу о неконституционности соответствующих положений Гражданского процессуального кодекса Российской Федерации в той части, в которой положения этого кодекса позволяют рассматривать дела о признании недееспособным в отсутствие самих лиц, в отношении которых принимается решение, если только их присутствие в зале суда не сможет причинить вред их здоровью и будет безопасно для окружающих.
Вопросы признания недееспособности также ставят вопрос о соотношении индивидуальных прав и публичных интересов (предполагая публичный интерес в ограничении возможностей недееспособных инициировать юридические процедуры в целях эффективного осуществления таких процедур), однако в этом вопросе, в отличие о многих других дел, Конституционный Суд РФ сделал выбор в пользу защиты индивидуальных прав, а не публичных интересов, то есть при выстраивании баланса между конфликтующими конституционными ценностями выбрал иное реше-
ние, чем при рассмотрении дел об ужесточении уголовных приговоров вышестоящими судами.
Ценности конкретной политической системы
Последняя группа вопросов, которые затрагиваются разными ценностными подходами в разных конституционных юрисдикциях, это вопросы особенностей национальной политической системы, в том числе особенности функционирования институтов национальных политических систем.
Если в отношении процентного избирательного барьера на парламентских выборах Конституционный суд Чехии48 и Конституционный суд Румынии49 подтвердили конституционность условий его применения, то Конституционный Суд РФ, придя к аналогичному выводу, сделал оговорку о том, что правило избирательного барьера не должно приводить к распределению мест в парламенте между партиями, получившими в совокупности меньше 50 % голосов50. Федеральный конституционный суд ФРГ в 2011 году51 и в феврале 2014 года, напротив, пришел к выводу, что правило избирательного барьера (5 и 3 % соответственно) на выборах в Евро-парламент противоречат Основному закону Германии.
Другое законодательное правило, многократно оспаривавшееся с различным результатом в разных конституционных юрисдик-циях, — это запрет на создание национальных и религиозных партий.
Конституционные суды Болгарии и Румынии в разных формах (Конституционный суд Болгарии — проверяя конституционность создания конкретной партии, румынский Суд — оценивая конституционность закона, регулирующего организацию политических партий) оценивали возможность создания исключительно общегосударственных партий. Конституционный суд Болгарии не смог большинством голосов признать «Движение за права и свободы» неконституционным и не обнаружил в деятельности этой партии угроз общественной безопасности52. Четыре года спустя, в 1996 году, румынский Конституционный суд отказал в удовлетворении жалобы на неконституционность правила, дающего возможность организовать партию национального меньшинства.
Другой подход обнаруживается в практике Конституционного суда Португалии, который отказал в регистрации Социально-христианской партии, подтвердив конституционность запрета использовать в названии политической партии слова, непосредственно связанные с конкретными национальностями и религиями53. Эти положения были направлены на защиту доверия граждан, транспарентность политической системы.
Апеллируя к многоконфессиональности и многонациональности российского общества, российский Конституционный Суд в решении 2004 года подтвердил конституционность аналогичных ограничений, установленных в российском законодательстве54. Суд пришел к выводу, что в отличие от моноэтнических и моноконфессиональных государств Западной Европы российское общество не воспринимает христианство как общую основу национальной культуры и системы ценностей. «Христианские» партии в России ассоциировались бы с конкретной религией, они отстаивали бы интересы конкретной религии и в условиях отсутствия долговременных демократических традиций и низкого уровня толерантности это привело бы к различным социальным конфликтам.
Год спустя, в 2005 году, перед Конституционным Судом РФ была поставлена проблема допустимости создания в России региональных партий, запрет на которые вытекает из российского законодательства, поскольку для регистрации партия должна иметь отделения не менее чем в половине субъектов Российской Федерации. На момент рассмотрения дела закон содержал также требования наличия в партии не менее 10 тыс. членов, не менее 100 в каждом региональном отделении.
Румынский Конституционный суд в упомянутом выше решении55 подтвердил конституционность норм, совершенно идентичных нормам российского закона (партии требовалось собрать в 17 из 41 региона страны как минимум 300 подписей в каждом, при общем количестве подписей не менее 10 тыс.).
Федеральный конституционный суд ФРГ в решении от 26 октября 2004 года признал «правило трех федеральных земель» некон-ституционным56. Это правило предусматривало, что любая партия может получить государственное финансирование,только если получит как минимум 1 % голосов на выбо-
рах в трех федеральных землях. Германский конституционный суд пришел к выводу, что это правило представляет угрозу политическому плюрализму, а возможность создавать только федеральную политическую партию противоречит принципу федеративного устройства государства.
Оценивая соответствие тем же конституционным принципам (политического плюрализма и федеративного государства) еще более ограничительных правил (не позволяющих в принципе создавать региональные партии) российский Конституционный Суд пришел к совершенно противоположному выво-ду57. Выявив мотив законодателя в необходимости обеспечения значительной поддержки политической партии в обществе для достижения главной цели партии — формирования и выражения мнения граждан, Суд указал на особенности политической системы в России. Эти особенности выражались в том, что созданные в 1990-е годы многочисленные политические партии, зачастую объединявшие всего несколько десятков человек, принимали участие в выборах, несмотря на очевидное отсутствие у них социальной основы. Такие партии едва ли могли называться партиями в традиционном понимании этого института, и их огромное количество чрезвычайно дезориентировало избирателей. Таким образом, взвешивая ценности политического плюрализма и эффективного выполнения политическими партиями их социальной роли, Конституционный Суд РФ отдал очевидное предпочтение второму, тогда как Федеральный конституционный суд ФРГ — первому.
Другой вопрос организации политической системы — это ограничение проведения предвыборной агитации гражданами-некандидатами в целях обеспечения транспарентности источников финансирования избирательной кампании.
Российское избирательное законодательство рассматривает кандидатов (и избирательные объединения) в качестве главных субъектов ведения предвыборной агитации. И хотя право на агитацию закон признает за любым гражданином Российской Федерации, агитацию с использованием каких-либо финансовых ресурсов можно проводить только из средств избирательных фондов кандидатов и избирательных объединений. Фактически это предполагает возможность проведения
агитации только кандидатами. Такое ограничение политической свободы слова оспаривалось в Конституционном Суде РФ в 2006 году.
В решении Верховного суда Канады по делу Либман против Квебека от 9 октября 1997 года58 признаны неконституционными аналогичные российским положения Закона Квебека о референдуме.
Тот же вопрос решался Верховным судом США в решении от 19 апреля 1995 года59, Конституционным советом Франции в решении от 2 декабря 2004 года60 и Верховным судом Канады в решении от 18 мая 2004 года61.
Французский Конституционный совет и Верховный суд США пришли к выводу, что свобода слова не позволяет запретить некандидатам проводить агитацию, а канадский Суд посчитал, что ограничение законом максимальной суммы, расходуемой на агитацию некандидатами, конституционно допустимо. Конституционный Суд РФ в Постановлении от 16 июня 2006 года № 7-П сделал вывод, что при установлении запрета российским законодателем найден справедливый баланс между индивидуальными правами граждан (в данном случае правом на свободу слова в рамках политических дискуссий во время выборов) и публичными интересами обеспечения избирателей полной информацией об источниках финансирования избирательных кампаний кандидатов.
Еще одним вопросом организации политической системы, демонстрирующим различные подходы в практике конституционно -го правосудия, может быть вопрос о персональном голосовании депутатов парламентов.
Российскому Конституционному Суду пришлось в 1999 году дать оценку тому факту, что многие депутаты Государственной Думы Федерального Собрания Российской Федерации не принимали личного участия в голосовании по проекту федерального закона, которое проводилось для преодоления вето Президента РФ. Президент подал в Конституционный Суд РФ запрос о неконституционности принятого таким образом закона из-за несоблюдения требований к порядку его принятия.
Конституционный суд Италии столкнулся с похожим вопросом, вынося решение от 2 ноября 1996 года, — может ли депутат парламента быть привлечен к ответственности в связи с голосованием за другого депутата.
Подобное преследование депутатов итальянского парламента было начато за несколько месяцев до этого и стало предметом оценки Конституционного суда. Итальянский Конституционный суд пришел к выводу, что парламентский иммунитет не допускает вмешательства других органов (включая суды, рассматривающие уголовные дела) в вопросы организации парламентских процедур. Это вопрос, который парламент имеет право решать самостоятельно и по своему усмотрению.
Оценка, данная аналогичным обстоятельствам в решении Конституционного Суда РФ, была принципиально иной. Российский Суд пришел к выводу, что общие принципы Конституции (включая принципы народного суверенитета и представительной демократии) предполагают обязательность личного участия каждого депутата в парламентском голосовании.
Конституционный Суд РФ очертил границы, в пределах которых парламент сохраняет свободу выбора порядка голосования. Согласно решению российского Конституционного Суда, палата парламента может устанавливать исключительные случаи возможного голосования за отсутствующих на заседании депутатов и порядок передачи права голосовать по конкретному законопроекту от одного депутата другому.
Оставляя меньшую свободу усмотрения парламенту, Конституционный Суд РФ оставил за собой право толкования положений Конституции относительно порядка организации парламентских процедур, не доверяя в той степени, в какой это сделал итальянский Конституционный суд, вопрос организации процедуры самому парламенту.
Очевидно, что при необходимости обоснования такого решения Конституционный Суд РФ мог бы сослаться на не сложившиеся в России традиции парламентской представительной демократии, установление которой требует толкования принципов Конституции в судебной, нейтральной по отношению к политическим интересам процедуре.
Наконец последним примером могут послужить различия в подходах разных судов к предоставлению депутатского иммунитета депутатам региональных парламентов в федеративных или децентрализованных унитарных государствах.
Конституционный Суд РФ рассматривал этот вопрос в 2002 году в связи с тем, что против одного из депутатов законодательного органа власти субъекта Российской Федерации было возбуждено уголовное преследование прокурором субъекта, однако соответствующий законодательный орган отказался лишать депутата неприкосновенности, несмотря на то что Федеральным законом полномочие рассматривать вопрос о лишении неприкосновенности было передано региональным парламентам62. Верховный Суд РФ отказался принимать во внимание отсутствие согласия регионального парламента и принял к своему производству рассмотрение уголовного обвинения по существу. Обвиняемый обратился за защитой в Конституционный Суд РФ, предметом анализа которого стали вопросы распределения компетенции между различными государственными органами (судами и региональными парламентами).
Аналогичные вопросы рассматривались итальянским Конституционным судом в упомянутом выше решении от 2 ноября 1996 года. Выводы, к которым пришел итальянский Суд в этом решении, сводились к тому, что автономия и иммунитет законодательных органов не допускают вмешательства как гражданских, так и уголовных судов в вопросы парламентской деятельности.
Конституционный Суд РФ и в этом вопросе не выразил необходимого доверия законодательным органам субъектов, разделив позицию Конституционного Суда Казахстана, выраженную в постановлении от 29 ноября 1993 года. Казахстанский Суд пришел к выводу о неконституционности вмешательства региональных законодательных органов в компетенцию судов по рассмотрению уголовных дел.
Очевидно, что при этом были приняты во внимание случаи злоупотребления парламентской неприкосновенностью, когда для некоторых членов преступных сообществ получение статуса депутатов рассматривалось как способ избежать уголовной ответственности, а региональные законодательные органы из солидарности отказывали в возможности осуществлять их уголовное преследование, даже не рассматривая надлежащим образом представленные обвинительные материалы63.
Российский Конституционный Суд в решении от 12 апреля 2002 года № 9-П пришел к выводу, что предоставление широкого усмотрения законодательным органам по вопросам дачи согласия на уголовное преследование их депутатов противоречит требованиям Конституции. Конституционный Суд посчитал, что конституционные положения о полномочиях судов рассматривать вопросы уголовного преследования носят фундаментальный характер для правового государства. Следовательно, регулирование вопросов неприкосновенности федеральным законодательством возможно только в случаях, непосредственно предусмотренных Конституцией, обратное означало бы возможность передачи судебных полномочий законодательным органам.
Использование ценностей в судебной аргументации
Все упомянутые выше расхождения в подходах судов к решению одних и тех же вопросов требуют определенного теоретического объяснения.
С одной стороны, не вызывает особых сомнений тезис о национальных особенностях любой правовой системы: право по своей природе национально и зависит от исторических, культурных и прочих особенностей конкретной страны. Эта идея, сформулированная когда-то в работах Савиньи, сегодня стала общим местом правовой теории. Очевидно, что правовые системы разных государств существенно различаются по многим параметрам, начиная от набора источников права и заканчивая содержанием регулирования конкретных правовых институтов, множество убедительных примеров которых предоставляет сравнительное правоведение.
С другой стороны, подобные различия больше связаны с различием в формулировках правовых норм. В области конституционно-правового регулирования, особенно в отношении общих принципов конституции и прав человека формулировки правовых норм очень схожи, следовательно, рассматривая сложные конституционно-правовые проблемы, суды исходят практически из одинаковых посылок, однако приходят при этом зачастую к совершенно различным выводам. Если предполагать, что деятельность судов пред-
ставляет собой рационально-логический анализ (то есть судебная деятельность представляет собой формирование аргументации на основании исключительно правил формальной логики и с использованием логических концепций, подобных концепции пропорциональности ограничения прав или «взвешивания» сталкивающихся конституционных принципов), то результаты рассмотрения сложных конституционно-правовых проблем должны быть одинаковы. Рационально-логическая аргументация предполагается исходя из необходимости судов обосновывать свои выводы системой рассуждений, убеждающих с помощью системы логических доводов в безусловной правильности и истинности итоговых выводов решения.
Логические конструкции и концепции, которые используются разными судами, зачастую весьма сходны по содержанию, даже несмотря на их разное название. Например, концепции строгой проверки (strict scrutiny) или средней проверки (intermediate scrutiny) при осуществлении конституционного контроля в США в целом соответствуют по структуре и содержанию тесту пропорциональности в Европе64.
В то же время особенности национальных систем ценностей создают препятствия для универсализации конституционно-правовых подходов. В некоторых вопросах влияние национальных ценностей на решение конституционных вопросов совершенно очевидно.
Из приведенных выше примеров это прежде всего последняя, третья группа вопросов — вопросы организации политической системы, где различия в решении одинаковых вопросов можно объяснить «незрелостью демократии», традициями функционирования представительных учреждений, особенностями политической культуры и т. п.
Однако во многих случаях такое объяснение не подходит в качестве рациональной аргументации. Прежде всего — в делах о защите прав человека, в том числе при решении проблем их соотношения между собой и с общими публичными интересами. Например, гарантии социальных прав, связанные с социальным положением женщин или вопросы ограничения свободы слова в целях борьбы с экстремизмом не имеют очевидной рациональной взаимосвязи с особенностями политической культуры, однако предполагают, что
суды, решая правовые вопросы и осуществляя толкование правовых норм и принципов, ориентируются на специфику системы ценностей национальной культуры, лишая конституционные нормы и принципы того универсального содержания, которое в них предполагается. Принцип светского государства имеет совершенно разный смысл в США, разных странах Европы, России, Китае и странах арабского востока, несмотря на использование одного и того же термина.
Различия в рациональном и ценностном подходе к аргументации решений легко продемонстрировать на примере определения критериев непристойности порнографических материалов. Верховный суд США, изучая в течение несколько лет проблему критериев непристойности, в итоге пришел к выводу, что эти критерии должны определяться на основе местных культурных стандартов65. В то же время Федеральный конституционный суд ФРГ в известном решении по делу Мутценба-хера66 занял противоположную позицию. Германский Суд пришел к выводу, что свобода творчества и защита молодежи от непристойных произведений искусства должны соотноситься с помощью рационального дискурсивного изучения. Польский Конституционный Трибунал в решении от 7 июня 1994 года67 поддержал конституционность закона, требующего уважения «христианских ценностей» при осуществлении радио и телевещания, посчитав, что эта часть национальной культуры должна защищаться законом.
В данном примере важен не столько итоговые выводы (сопоставление содержательных подходов осуществлялось выше), сколько различные подходы в методологии. Если для Верховного суда США допустима апелляция к социально-культурным стандартам (хотя бы и в таком специфическом случае, как оценка порнографии с точки зрения свободы слова), то для Федерального конституционного суда ФРГ в том же специфическом примере она неприемлема. Получается, что не только итоговые выводы, но и методологические подходы в части возможности использования ценностей в аргументации в сложных конституционных делах воспринимаются судами по-разному. Приведенный пример тем более удивителен, что в практике Федерального конституционного суда ФРГ, в отличие от практики Верховного суда США68, имела ме-
сто практика апеллирования к конституционным ценностям69.
Обнаруженная Федеральным конституционным судом ФРГ в известном деле Люта70 «объективная иерархия ценностей» в конституции явно предполагается как более универсальная, нежели культурные стандарты непристойности в конкретном местном сообществе. Однако ценностные стандарты, применяемые при рассмотрении конституционных дел, на практике объективностью и универсальностью не отличаются. У каждого конституционного или верховного суда оказываются собственная система ценностей, главным отличием которой выступает не столько набор ценностей, сколько их соотношение между собой.
Конституционный Суд РФ во многих решениях обращался к аргументации, базирующейся на ценностях, стоящих за конституционными нормами и принципами. Например, это было обращение к ценности семьи («в традиционном смысле»), поддерживаемой и защищаемой российским государством. В частности, обращение к этой ценности использовалось при рассмотрении положений Семейного кодекса РФ, запрещающего усыновление детей лицам, когда-либо осужденными за преступления, как минимум средней тяжести71. Возможно, что, если бы перед Конституционным Судом РФ был поставлен вопрос о конституционности законодательных положений, ограничивающих оборот информации, которая угрожает семейным ценностям72, использование аналогичной аргументации привело бы к подтверждению конституционности этих положений.
Конституционный Суд РФ обращался к ценностным аргументам и в ряде других, упомянутых выше решений73.
Универсальность конституционных норм и принципов таким образом в реальности не обеспечивает их универсального применения в судебной практике, поскольку одни и те же нормы толкуются по-разному, что было показано выше. Подобное различное толкование находит свою основу в системе национальных конституционных ценностей, выступающих сегодня объективным препятствием универсальности конституционализма в разных национальных юрисдикциях.
Наиболее очевидным выводом, который можно сделать из проанализированных ситу-
аций расхождений в толковании конституционных норм, это то, что такое толкование не имеет характера рационально-логических операций с конституционными нормами и принципами. Одни и те же принципы равенства и защиты меньшинств, господства права и защиты индивидуальных прав одинаково признаются в разных конституциях, но имеют разное содержание, вкладываемое в эти положения национальными судами под влиянием национальных ценностей.
Подобный вывод не требует подробного анализа той аргументации, которая приведена в упоминавшихся выше судебных решениях. Конкретный логический аргументативный инструментарий толкования конституционных норм представляется второстепенным по сравнению с теми итоговыми выводами, к которым приходили суды, поскольку существо решения предопределяет не этот инструментарий, а общий концептуальный подход соответствующих судов к решению сложных конституционных проблем. Примеры с открытым использованием конституционных ценностей показывают действительную причину разного решения одних и тех же конституционных проблем, несмотря на то что в большинстве решений такое использование ценностей осуществляется имплицитно и скрывается под видом формализованной логической рациональной аргументации.
Наднациональные судебные органы, такие как Европейский Суд, претендуют на выработку универсальной системы ценностей, однако в реальности эта универсальная система представляет собой совершенно особенную и отличную от национальных отдельную систему ценностей. Иногда эта система признается в национальных юрисдикциях, иногда нет. Ряд дел, рассматривавшихся Европейским Судом, таких как «Хирст против Великобритании (№ 2)»74, Анчугов и Гладков против России»75, «Лаутси и другие против Италии», «Гёргюлю против Германии»76, «Константин Маркин против России»77, наиболее убедительно демонстрируют существенные различия в ценностных системах государств — участников Европейской Конвенции о защите прав человека и основных свобод. За пределами круга этих государств различия могут оказаться еще более значительными, однако даже среди государств — участников Конвенции, имеющих много общего в их
культуре и социальных стандартах, различия в ценностных подходах к толкованию конституционных норм и принципов остаются весьма существенными.
Заключение
Таким образом, сопоставление практики толкования одних конституционных норм и принципов разными национальными конституционными судами показывает, что эти суды часто приходят к совершенно различным выводам о применении конституционных положений в сложных конституционных делах.
Подобные ситуации были бы вряд ли возможны, если бы общемировой конституционализм был столь универсален, как это часто пытаются представить. Так происходит потому, что нормы о правах человека в конституционных текстах и текстах международных правовых актов, несмотря на текстуальную схожесть, трактуются не in abstracto, а под влиянием национальных конституционных ценностей в контексте конкретных национальных конституционных систем. Причем подобные расхождения обнаруживаются не между подходами в конституционных системах, открыто декларирующих свою обособленность и специфику, но и между конституционными системами, схожими между собой, — например, между конституционными правопорядками европейских стран. Осознание различий может стать основой для формирования концепций оригинальных национальных конституционных систем, опирающихся на традиции и особенности национальной культуры. Только после выявления этих особенностей возможно формирование общемирового универсального конституционализма как результата диалога конституционных систем, а не навязывания национальным конституционным юрисдикциям тех подходов, которые выработаны в практике одних государств и видятся принципиально неприемлемыми в других государствах. Разнообразный опыт конституционных систем разных государств следует воспринимать не как отклонение от главного направления универсального конституционализма, а как проявление его многообразия.
Белов Сергей Александрович — доцент кафедры государственного и админист-
ративного права юридического факультета Санкт-Петербургского государственного университета, кандидат юридических наук.
1 См., например: McCrudden Ch. Common Law of Human Rights? Transnational Judicial Conversations on Constitutional Rights // Oxford Journal of Legal Studies. Vol. 20. 2000. No. 4. P. 499-532.
2 См.: Постановление Конституционного Суда РФ от 26 февраля 2010 года № 4-П по делу о проверке конституционности части второй статьи 392 Гражданского процессуального кодекса РФ в связи с жалобами граждан А. А. До-рошка, А. Е. Кота и Е. Ю. Федотовой // Собрание законодательства Российской Федерации. 2010. № 11. Ст. 1255.
3 Например, в США подобный подход получил широкое распространение под видом концепции «американской исключительности». См.: Lip-set S.M. American Exceptionalism: A Double-Edged Sword. New York: W W. Norton & Co., Inc., 1996.
4 В современной литературе концепция конституционализма все чаще отрывается от национального государства и аттрибутируется международно-правовым институтам: TeubnerG. Societal Constitutionalism: Alternative to State-Centred Constitutional Theory. Storrs Lectures 2003/04 Yale Law School. Yale Law School (http://www. fhi.duke.edu/sites/default/files/Teubner,%20 Societal%20constitutionalism.pdf); Ruling the World: Constitutionalism, International Law, and Global Governance / Ed. by J. P. Trachtman, J. L. Dunoff. Cambridge; New York: Cambridge University Press, 2009. В этом отношении осуществление международными судами, такими как Европейский Суд по правам человека, их юрисдикции на основе норм международного права предполагают решение тех вопросов, которые традиционно находились в области национального конституционного права.
5 См.: Определение Конституционного Суда РФ от 15 января 2009 года № 187-O-O об отказе в принятии к рассмотрению жалоб гражданина Маркина Константина Александровича на нарушение его конституционных прав положения-
ми статей 13 и 15 Федерального закона «О государственных пособиях гражданам, имеющим детей», статей 10 и 11 Федерального закона «О статусе военнослужащих», статьи 32 Положения о порядке прохождения военной службы и пунктов 35 и 44 Положения о назначении и выплате государственных пособий гражданам, имеющим детей (http://www.ksrf.ru/ru/Decision/ Pages/default.aspx).
6 См.: Постановление Конституционного Суда РФ от 15 декабря 2011 года № 28-П по делу о проверке конституционности части четвертой статьи 261 Трудового кодекса Российской Федерации в связи с жалобой гражданина А. Е. Оста-ева // Собрание законодательства Российской Федерации. 2011. № 52. Ст. 7639.
7 См.: Определение Конституционного Суда РФ от 21 декабря 2000 года № 276-0 об отказе в принятии к рассмотрению жалоб граждан Бе-резкина Владимира Рейновича, Бушмелева Геннадия Николаевича, Корниенко Николая Николаевича, Кропотова Геннадия Ивановича и Мамаева Александра Степановича на нарушение их права на пенсионное обеспечение положениями статей 10 и 12 Закона Российской Федерации «О государственных пенсиях в Российской Федерации» и статьи 242 КЗоТ Российской Федерации ^йр://www.ksrf.ru/ ru/Decision/Pages/ default.aspx).
8 См.: Решения Конституционного Трибунала Польши: от 29 июля 1997 года К 15/97 // Orzecznictwo Trybunalu Konstytucyjnego — 7ЫОГ urzgdowy. 1997. № 3—4. Poz. 37; от 5 декабря 2000 года К 35/99 // Orzecznictwo Trybunalu Konstytucyjnego — 7ЫОГ urzedowy. 2000. № 8. Poz. 295.
9 См.: Решение Конституционного Трибунала Польши от 13 июня 2000 года К 15/99 // Orzecznictwo Trybunalu Konstytucyjnego — 7ЫОГ urzedowy. 2000. № 5. Poz. 137.
10 См.: Решение Конституционного Трибунала Польши от 28 марта 2000 года К 27/99 // Orzecznictwo Trybunalu Konstytucyj'nego — 7ЫОГ urzedowy. 2000. № 2. Poz. 62.
11 См.: Решение Федерального конституционного суда ФРГ от 28 января 1992 года, BVerfGE, 85, 191.
12 Определение Конституционного Суда РФ от 19 января 2010 года № 151-О-О об отказе в принятии к рассмотрению жалобы граждан Алексеева Николая Александровича, Баева Николая Викторовича и Федотовой Ирины Борисовны на нарушение их конституционных прав
статьей 4 Закона Рязанской области «О защите нравственности детей в Рязанской области» и статьей 3.10 Закона Рязанской области «Об административных правонарушениях» (http:// www.ksrf.ru/ru/Decision/Pages/default.aspx).
13 См.: Определение Конституционного Суда РФ от 24 октября 2013 года № 1718-О об отказе в принятии к рассмотрению жалобы гражданина Алексеева Николая Александровича на нарушение его конституционных прав статьей 7.1 Закона Санкт-Петербурга «Об административных правонарушениях в Санкт-Петербурге» (http:// www.ksrf.ru/ru/Decision/Pages/default.aspx).
14 См.: Решение Конституционного суда Венгрии от 17 мая 1996 года 21/1996 // Magyar Közlöny. 39/1996.
15 См.: Sadurski W. Rights Before Courts: A Study of Constitutional Courts in Postcommunist States of Central and Eastern Europe. Dordrecht: Springer, 2005. С. 275.
16 См.: Определение Конституционного Суда РФ от 16 ноября 2006 года № 496-O об отказе в принятии к рассмотрению жалобы гражданина Э. Мурзина на нарушение его конституционных прав пунктом 1 статьи 12 Семейного кодекса Российской Федерации (http://www.ksrf.ru/ru/ Decision/Pages/default.aspx).
17 Quilter v. Attorney-General [1998] 1 NZLR 523.
18 См.: Civil Appeal no. 10972 of 2013 (Arising out of SLP (C) No. 15436 of 2009) (http://judis.nic.in/ supremecourt/imgs1.aspx?filename=41070).
19 Application no. 30814/06, Lautsi and Others v. Italy, Judgment of 18 March 2011.
20 См.: Решение Федерального суда Швейцарии от 26 сентября 1990 года ATF 116 1a 252.
21 См.: BVerfGE 93, 1; 1 BvR 1087/91 vom 12.05.1987.
22 См.: Решение Конституционного Трибунала Польши от 20 апреля 1993 года U 12/32. Ссылка на это решение содержится в Постановлении Европейского Суда по делу «Лаутси и другие против Италии»: Application no. 30814/06, Lautsi and Others v. Italy, Judgment of 18 March 2011. Para. 28.
23 См.: Решение Конституционного суда Австрии от 9 марта 2011 года G 287/09-25 // 9 VfGH 3.
24 См.: Решение Конституционного суда Перу от 22 марта 2011 года № 06111-2009-PA/TC (http://www.tc.gob.pe/jurisprudencia/2011/ 06111-2009-AA.html).
25 См.: Решение Верховного Суда РФ от 18 октября 2013 года АКПИ13-810 (http://supcourt.ru/ indexA.php).
26 См.: Решение Конституционного Трибунала Польши от 30 января 1991 года K 11/90 // Orzecznictwo Trybunalu Konstytucyjnego — Zbiór urzgdowy. 1991. Nr 2.
27 См.: Постановление Конституционного Суда РФ от 23 ноября 1999 года № 16-П по делу о проверке конституционности абзацев третьего и четвертого пункта 3 статьи 27 Федерального закона от 26 сентября 1997 года «О свободе совести и о религиозных объединениях» в связи с жалобами Религиозного общества Свидетелей Иеговы в городе Ярославле и религиозного объединения «Христианская церковь Прославления» // Собрание законодательства Российской Федерации. 1999. № 51. Ст. 6363.
28 См.: Решение Конституционного суда Македонии от 24 декабря 1998 года U.br. 223/97 // Bulletin on Constitutional Case-Law. 1998. No. 3. P. 487-488.
29 См.: Решение Конституционного суда Венгрии от 27 февраля 1993 года 8/1993 // Magyar Közlöny. 22/1993.
30 Roe v. Wade, 410 U.S. 113 (1973).
31 См.: Решение Федерального конституционного суда ФРГ от 25 февраля 1975 года, 1 BvF 1, 2, 3, 4, 5, 6/74, BVerfGE 39, 1. Позиция Федерального конституционного суда изменилась только в 1993 году, после объединения Германии. Придерживаясь своего главного тезиса о необходимости защиты плода, Федеральный конституционный суд в решении от 28 мая 1993 года признал право законодателя не устанавливать ответственность за аборт в течение первого триместра беременности (BVerfGE 88, 203), что послужило основанием для соответствующего изменения германского законодательства.
32 См.: Решение Конституционного суда Венгрии от 17 декабря 1991 года 64/1991 // Magyar Közlöny. 139/1991.
33 См.: Решение Конституционного суда Венгрии от 23 ноября 1998 года 48/1998 // Magyar Közlöny. 105/1998.
34 См.: Решение Конституционного Трибунала Польши от 28 мая 1997 года K 26/96 // Orzecznictwo Trybunalu Konstytucyjnego — Zbiór urzg-dowy. 1997. Nr 2. Poz. 19.
35 Обзор практики см.: Giesen I. The Use and Influence of Comparative Law in «Wrongful Life» Cases // Utrecht Law Review. Vol. 8. 2012. No. 2. P. 35—54.
36 См.: Gregg v. Georgia, Proffitt v. Florida, Jurek v. Texas, Woodson v. North Carolina, and Roberts v. Louisiana, 428 U.S. 153 (1976).
37 См.: Решение Конституционного суда Венгрии от 31 октября 1990 года 23/1990 // Magyar Kozlony. 107/1990.
38 См.: Решение Конституционного суда ЮАР от 6 июня 1995 года, S v Makwanyane and Another (CCT3/94) (1995) ZACC 3; 1995 (6) BCLR 665; 1995 (3) SA 391; (1996) 2 CHRLD 164; 1995 (2) SACR 1.
39 См.: Постановление Конституционного Суда РФ от 2 февраля 1999 года № 3-П по делу о проверке конституционности положений статьи 41 и части третьей статьи 42 УПК РСФСР, пунктов 1 и 2 Постановления Верховного Совета Российской Федерации от 16 июля 1993 года «О порядке введения в действие Закона Российской Федерации «О внесении изменений и дополнений в Закон РСФСР «О судоустройстве РСФСР», Уголовно-процессуальный кодекс РСФСР, Уголовный кодекс РСФСР и Кодекс РСФСР об административных правонарушениях» в связи с запросом Московского городского суда и жалобами ряда граждан // Собрание законодательства Российской Федерации. 1999. № 6. Ст. 867.
40 См.: Определение Конституционного Суда РФ от 19 ноября 2009 года № 1344-О-Р о разъяснении пункта 5 резолютивной части Постановления Конституционного Суда Российской Федерации от 2 февраля 1999 года № 3-П по делу о проверке конституционности положений статьи 41 и части третьей статьи 42 Уголовно-процессуального кодекса РСФСР, пунктов 1 и 2 Постановления Верховного Совета Российской Федерации от 16 июля 1993 года «О порядке введения в действие Закона Российской Федерации "О внесении изменений и дополнений в Закон РСФСР «О судоустройстве РСФСР», Уголовно-процессуальный кодекс РСФСР, Уголовный кодекс РСФСР и Кодекс РСФСР об административных правонарушениях"» // Собрание законодательства Российской Федерации. 2009. № 48. Ст. 5867.
41 См.: R.A.V v. City of St. Paul, 505 U.S. 377 (1992).
42 См.: Решение Конституционного суда Румынии от 15 мая 2000 года № 14/2000 и Определение Конституционного Суда РФ от 8 апреля 2004 года № 91-O об отказе в принятии к рассмотрению жалобы гражданина Глобы Игоря Александровича на нарушение его конституционных прав частью второй статьи 6 Федерального закона «Об увековечении Победы советского народа в Великой Отечественной войне 1941 — 1945 годов» и статьей 1 (пункт 2) Федерально-
го закона «О противодействии экстремистской деятельности» (http://www.ksrf.ru/ru/Decision/ Pages/default.aspx).
43 Ср.: Решение Конституционного суда Венгрии № 13/2000 и Верховного суда США Texas v. Johnson, 491 U.S. 397 (1989), United States v. Eichman, 496 U.S. 310 (1990).
44 См.: Joseph Burstyn, Inc. v. Wilson, 343 U.S. 495 (1952).
45 См.: Постановление Конституционного Суда РФ от 17 июля 2002 года № 13-П по делу о проверке конституционности отдельных положений статей 342, 371, 373, 378, 379, 380 и 382 Уголовно-процессуального кодекса РСФСР, статьи 41 Уголовного кодекса РСФСР и статьи 36 Федерального закона «О прокуратуре Российской Федерации» в связи с запросом Подольского городского суда Московской области и жалобами ряда граждан // Собрание законодательства Российской Федерации. 2002. № 31. Ст. 3160.
46 См.: Постановление Конституционного Суда РФ от 16 мая 2007 года № 6-П по делу о проверке конституционности положений статей 237, 413 и 418 Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации в связи с запросом президиума Курганского областного суда // Собрание законодательства Российской Федерации. 2007. № 22. Ст. 2686.
47 См.: Постановление Конституционного Суда РФ от 27 февраля 2009 года № 4-П по делу о проверке конституционности ряда положений статей 37, 52, 135, 222, 284, 286 и 379.1 Гражданского процессуального кодекса Российской Федерации и части четвертой статьи 28 Закона Российской Федерации «О психиатрической помощи и гарантиях прав граждан при ее оказании» в связи с жалобами граждан Ю. К. Гудковой, П. В. Штукатурова и М. А. Яшиной // Собрание законодательства Российской Федерации. 2009. № 11. Ст. 1367.
48 См.: Решение Конституционного суда Чехии Pl. US 25/96 // East European Case Reporter of Constitutional Law. No. 5. 1998. P. 159-175 (http://www.concourt.cz/angl_verze/doc/p-25-96.html).
49 См.: Решение Конституционного суда Румынии от 30 июня 1992 года 2/1992 // East European Case Reporter of Constitutional Law. No. 2. 1995. P. 229-236.
50 См.: Постановление Конституционного Суда РФ от 17 ноября 1998 года № 26-П по делу о проверке конституционности отдельных положений Федерального закона от 21 июня 1995 года «О
выборах депутатов Государственной Думы Федерального Собрания Российской Федерации» // Собрание законодательства Российской Федерации. 1998. № 48. Ст. 5969.
51 См.: BVerfG, 2 BvC 4/10 vom 09.11.2011.
52 См.: Решение Конституционного суда Болгарии от 21 апреля 1992 года № 05/92 // Държавен вестник. Бр.49 от 29 юни 2010.
53 См.: Решение Конституционного суда Португалии от 23 февраля 1995 года ac. n°113/95.
54 Постановление Конституционного Суда РФ от 15 декабря 2004 года № 18-П по делу о проверке конституционности пункта 3 статьи 9 Федерального закона «О политических партиях» в связи с запросом Коптевского районного суда города Москвы, жалобами общероссийской общественной политической организации «Православная партия России» и граждан И. В. Артемова и Д. А. Савина // Собрание законодательства Российской Федерации. 2004. № 51. Ст. 5260.
55 Решение Конституционного суда Болгарии от 21 апреля 1992 года № 05/92 // Държавен вестник. Бр.49 от 29 юни 2010.
56 См.: BVerfG, 2 BvE 1/02.
57 См.: Постановление Конституционного Суда РФ от 1 февраля 2005 года № 1-П по делу о проверке конституционности абзацев второго и третьего пункта 2 статьи 3 и пункта 6 статьи 47 Федерального закона «О политических партиях» в связи с жалобой общественно-политической организации «Балтийская республиканская партия» // Собрание законодательства Российской Федерации. 2005. № 6. Ст. 491.
58 Libman v. Quebec (Attorney General), [1997] 3 S.C.R. 569.
59 McIntyre v. Ohio Elections Commission, 514 U.S. 334 (1995).
60 A.N., Haute-Loire (1ere circ.), n° 2004-3380 // Journal officiel du 9 décembre 2004. P. 20821.
61 Harper v. Canada (Attorney General), [2004] 1 S.C.R. 827.
62 См.: Федеральный закон «Об общих принципах организации законодательных (представительных) и исполнительных органов государственной власти субъектов Российской Федерации» от 6 октября 1999. № 184-ФЗ // Собрание законодательства Российской Федерации, 1999. № 42. Ст. 5005; 2000. № 31. Ст. 3205; 2003. № 27. Ст. 2709; 2004. № 50. Ст. 4950; 2005. № 1. Ст. 17, 25; 2006. № 1. Ст. 10; № 23. Ст. 2380; № 30. Ст. 3287; № 31. Ст. 3452; № 44. Ст. 4537; № 50. Ст. 5279; 2007. № 1. Ст. 21; № 13. Ст. 1464; № 21. Ст. 2455; № 30. Ст. 3747, 3805,
3808; № 43. Ст. 5084; № 46. Ст. 5553; 2008. № 29. Ст. 3418; № 30. Ст. 3613, 3616; № 48. Ст. 5516; № 52. Ст. 6236; 2009. № 48. Ст. 5711; № 51. Ст. 6163; 2010. № 15. Ст. 1736; № 31. Ст. 4160; № 41. Ст. 5190; № 46. Ст. 5918; № 47. Ст. 6030, 6031; № 49. Ст. 6409; № 52. Ст. 6984;
2011. № 17. Ст. 2310; № 27. Ст. 3881; № 29. Ст. 4283; № 30. Ст. 4572, 4590, 4594; № 48. Ст. 6727, 6732; № 49. Ст. 7039, 7042; № 50. Ст. 7359; 2012. № 10. Ст. 1 158, 1163; № 18. Ст. 2126; № 19. Ст. 2274; № 31. Ст. 4326; № 50. Ст. 6957, 6967; № 53. Ст. 7596; 2013. № 14. Ст. 1663; № 19. Ст. 2331; № 23. Ст. 2875, 2876, 2878; № 27. Ст. 3470, 3477; № 40. Ст. 5034; № 43. Ст. 5454; № 48. Ст. 6165; № 51. Ст. 6679, 6691; № 52. Ст. 6981, 7010; 2014. № 11. Ст. 1093; № 14. Ст. 1562; № 22. Ст. 2770; 2014. № 26 (ч. I). Ст. 3371; 2014. № 26 (ч. I). Ст. 3397.
63 См.: Агафонов В. В. Свобода парламентской деятельности и ее обеспечение в современных условиях // Юридическая наука и правоохранительная практика. 2007. № 2 (3). С. 31—39. Такая позиция выражалась также в комментариях к решению Конституционного Суда РФ по этому поводу: Голякова Е., Максимов В. В. Депутатская неприкосновенность теряет привлекательность // Российская газета. 2002. 25 апреля.
64 См.: Sullivan E. Th., Frase R.S. Proportionality Principles in American Law: Controlling Excessive Government Actions. Oxford University Press, 2008.
65 См.: Miller v. California, 413 U.S. 15 (1973).
66 BVerfGE 83, 130 1 BvR 402/87.
67 См.: Решение Конституционного Трибунала Польши K 17/93 // East European Case Reporter of Constitutional Law. No. 5. 1998. P. 55—66.
68 См.: European and US Constitutionalism / Ed. by G. Nolte. Cambridge; New York: Cambridge University Press, 2005. P. 47, 68 и др.
69 См.: Kommers D. P., Miller R. A. The Constitutional Jurisprudence of the Federal Republic of Germany. Durham, NC: Duke University Press,
2012. P. 57-58, 373.
70 BVerfGE 7, 198, 15.01.1958.
71 См.: Постановление Конституционного Суда РФ от 31 января 2014 года № 1-П по делу о проверке конституционности абзаца десятого пункта 1 статьи 127 Семейного кодекса Российской Федерации в связи с жалобой гражданина С. А. Аникиева // Собрание законодательства Российской Федерации. 2014. № 7. Ст. 735.
72 См.: Федеральный закон от 29 декабря 2010 года № 436-ФЗ «О защите детей от информации,
причиняющей вред их здоровью и развитию» // Собрание законодательства Российской Федерации. 2011. № 1. Ст. 48.
73 См.: Определения Конституционного Суда РФ от 15 января 2009 года № 187^^, 16 ноября 2006 года № 496^ и Постановление Конституционного Суда РФ от 15 декабря 2004 года № 18-П.
74 Application no. 74025/01, Hirst v. the United Kingdom (no. 2), Judgment of 6 October 2005.
75 Applications nos. 11157/04, 15162/05, Anchugov and Gladkov v. Russia, Judgment of 4 July 2013.
76 Application no. 74969/01, Görgülü v. Germany, Judgment of 26 February 2004.
77 Application no. 30078/06, Konstantin Markin v. Russia, Judgment of 22 March 2012.
