CC BY
5Постижение России: прорывы и тупики в развитии отечественной гуманитарной мысли (XVIII - начало XXI вв.)1
Аванесова Галина Алексеевна,
д.ф.н., профессор E-mail: [email protected]
Миронов Анатолий Васильевич,
д.с.н., профессор, Заслуженный работник Высшей школы экономики, Почетный работник ВПО РФ
Авторы анализируют, как осмысляли некоторые направления отечественной гуманитарной мысли особенности России - ее истории, общества и культуры Нового времени. Основное внимание уделено консервативной мысли. Эти процессы научно-философского самопознания прослеживаются, во-первых, по ходу взаимодействий России с западноевропейской цивилизацией, с ее гуманитаристикой и теорией познания, во-вторых, в контексте внутренних трансформаций культурно-цивилизационного и парадигмального характера в империи, в советское и постсоветское время.
Ключевые слова: эпистемология/гносеология, отношения между знанием и реальностью в науке, теоретический рационализм, познавательные субстанции разных цивилизаций, парадигма изучения России русской консервативной мыслью, ракурсы понимания России советским марксизмом, теория отражения, наука и политика, понимание научной истины и правды, псевдонаука в период Постмодерна.
1 Продолжение. Начало см. в №№ 3,4,5,6-2021 г., №№ 1, 2, 4-2022 г., №№ 1,4-2023 г.
4.3. Конструктивное осмысление России в публицистике, богословии (1991-1999 гг.)
Переход общества к позитивному пониманию России
Разваливая СССР, раздавая в частные руки советские ресурсы, либеральные элиты переходного периода внушали согражданам идеи о ничтожности России, ее деструктивном характере в глобальном мире. Новые власти и появившиеся состоятельные слои отказывали обществу вправе иметь национальные интересы, любить отечество, развивать традиции. В нач. 90-х гг. эту политику одобряли в основном чиновники, деловые круги, часть городской молодежи. Немалая же доля граждан впадала в когнитивную прострацию.
Но во второй половине 90-х гг. люди стали видеть в меняющихся условиях возможности для обновления, присущие российской культуре. В крупных городах формировались устремления части горожан, семей с малыми детьми к жизни в провинции, к кооперативно-общинным формам труда на базе ценностей морали, которые через саморазвитие могли бы отзываться на запросы общества. В хозяйственно-трудовой практике рождался синтез современных, в т.ч. цифровых, технологий с внутренним и зарубежными связями и инициативой на местах. Такие тенденции появлялись, как в городах (сфера услуг, малый бизнес), так и в глубинке (сельское хозяйство, муниципальная политика, организация усадебно-жилищных кооперативов). Особые тенденции были присущи предприятиям среднего бизнеса, где персонал, собственники пытались укрепить трудовой солидаризм, совмещение личных, групповых и общественных интересов [1]. К этому времени многие граждане стали понимать, что подобные культурно-познавательные тенденции могли бы мотивировать труд населения на развитие России, как суверенного государства, сплоченного сообщества. Но это тяготение людей к своей духовно-цивилизационной основе власть отторгала; нувориши подвергали его жесткой обструкции. Правители, связанные с ними силы внедряли неприемлемые для РФ формы приватизации. В городах без учета пустующих в стране земель строилось коммерческое многоэтажное жилье. Уклад жизни жестко ориентировал общество на однополярный мир по-американски.
Становилось очевидным и другое: для развития сраны в глобальном масштабе мало было лишь тяготения граждан к своей культуре. Предательство национальных интересов властью, олигархами требовало осмысления инновационного потенциала России, ее возможностей к самостоятельному развитию. В решение этих проблем немалый вклад могли бы внести научно-проектные, творческие коллективы, религиозные среды. С учетом профессионально-когнитивных навыков, патриотизма своих кадров эти структуры по-новому прояснили бы исторические и актуальные особенности РФ, сплотили бы общество, формируя позитивную динамику, устремленную в будущее. Ниже рассмотрим понимание России публицистами, православно-церковными средами (в т.ч. богословами), а затем и учеными-гуманитариями.
сз о
сг
=Е
0
1
-1 У
"О
=Е СГ
со
I_
и со
Патриотическое осмысление России методами публицистики
Публицистика, сфокусированная на россиеведении, появилась в РФ не сразу. Примечательно, что понятие «россияне» у многих граждан поначалу вызывало резкое отторжение, как угроза сохранению этничности. Но потребность общества в понимании отечества стремительно нарастала, во-первых, в силу кризисного состояния страны, когнитивной дезориентации граждан; во-вторых, из-за доминирования во власти враждебных слоев, инспирируемых извне; в-третьих, в силу невозможности сразу оценить ситуацию и самоорганизоваться институциональным структурам, в т.ч. патриотическим кругам в госуправлении, системе национальной безопасности, в науке. Рыночные процессы в сфере медийной продукции быстро привели к тому, что с середины 90-х гг. в стране стали численно возрастать издания, радио и телепередачи для патриотической аудитории, которая только зарождалась; авторов-публицистов по проблемам россиеведения тоже почти не было.
Аудитории СМИ и авторы, взаимодействуя через тексты, медийные образы, были призваны влиять друг на друга, формируя адекватное для многополярного мира понимание России как отчизны. Даже известные аналитики с учеными званиями поначалу раскрывали темы россиеведения в упрощенно-публицистической форме, преодолевая противоречия между советским патриотизмом и смутными очертаниями еще не проявившегося российского самосознания, новой картины мира, национальной идеологии. В условиях общего кризиса жанр публицистики заключал немало познавательно-семантических трудностей; но одновременно он продуцировал новые возможности подлинного осмысления РФ; отсюда стремительность его распространения. Так, в 1995 г. ученый-гуманитарий, публицист, общественный деятель О.Е. Платонов организовал научно-издательский центр «Русская цивилизация», который был нацелен на крупные проекты: «Институт русской цивилизации», «Святая Русь. Большая энциклопедия Русского Народа» и др. Центр стал издавать, как профильные тексты, авторские работы далекого и недавнего прошлого (в т.ч. авторов русского зарубежья), так и обзорные, аналитические труды современных ученых по конкретным проблемам. Отечественную гуманитарную мысль о России популяризировали немало других издательств, СМИ, Интернет. Поэтому продвинутые читатели, зрители начинали рассматривать РФ, как государственный фундамент, на котором с периода Древнего Киева множество поколений сообществ со славянорусскими корнями, а также живущих с ними угро-финских и позже тюркоязычных племен создавали общую культуру цивилизационного типа.
Укажем некоторые когнитивные и проблемно-тематические возможности такой публицистики, как они виделись квалифицированным авторам, медийным кадрам 90-х гг. Речь идет: об анализе, который совмещал бы объективность и уникальность России; о прошлых, нынешних, будущих свойствах ее государственности и народов в неразрывном единстве; о смыслах и духовных ценностях российской цивилизации; о критике враждебно-искаженных представлений о России, в т.ч. неолиберальных, языческих и др.; о факторах распада СССР; о необходимости присутствия в медийном пространстве авторитетных фигур патриотической интеллигенции и др. Если говорить о русской интеллигенции 90-х гг., то еще были активными патриоты России, жившие в СССР писатели, композиторы, живописцы, скульпторы - В.И. Белов, И.С. Глазунов, В.М. Клыков,
В.Г. Распутин, Г.В. Свиридов и др. Их творчество обогащало советское, русское, зачастую мировое искусство. Сами они нередко выражали в СМИ озабоченность состоянием русской народной и российской культуры. Их беседы на радио, телевидении широко анонсировались. Массовая аудитория с нетерпением ожидала узнать их мнение о происходящих процессах, веря в их патриотизм, не разочаровываясь в их оценках.
Не случайно в те годы выходят и быстро раскупаются воспоминания о советском времени тех, кто в СССР были в патриотической оппозиции к внутренней национальной политике. Сошлемся на участников «русских клубов», правых групп, патриотической среды в целом, как в столице, так и в регионах. Эти среды сохраняли активность на протяжении 60-90-х гг. В РФ начиняют издавать свои воспоминания участники московского «русского клуба» С.Н. Семанов, А.И. Байгушев и др. Еще один его член В.В. Кожинов в это время выпускает книги по замалчиваемым в империи, СССР аспектам отечественной истории, литературоведения. Ныне видно, что книги по истории, занимая в публицистике 90-х гг. одно из ведущих мест, прокладывали путь для беспрецедентной по объему исторической литературы (в т.ч. научной) на следующие 20 лет. Эти тенденции показывали, сколь важно было для народов, граждан РФ осознание самоидентификации с Россией, понимание подлинных основ совместной жизни, формируемых в течение тысячелетия. Такое осмысление было затруднено или невозможно в империи и в СССР.
Другие предметно-тематические аспекты публицистики вызывали в 90-е гг. меньший интерес в обществе, нежели история. Например, долгое время авторы-патриоты ничего не могли противопоставить либеральной мысли по экономике капитализма и социализма. В 1999 г. вышла небольшая книга отставного офицера-пограничника А.П. Паршева «Почему Россия не Америка». Его труд, написанный понятным для масс языком, с тонким юмором, который как бы мимоходом разрушал непробиваемую самоуверенность либеральных экономистов, стал для рядового читателя РФ откровением. Либералы связывали хозяйственные беды России с «бездарной элитой», с «пассивными массами», ждущими патернализма и благ от властей. По мнению А.П. Паршева, в нашей отсталости не всегда виноваты власти, рабочая сила; многое зависело от суровой природы, неустойчивого климата, географии; дорого обходились стране огромные расстояния между поселениями, решение логистических задач. О климате, степных и тундровых просторах, о тайге Северной Евразии граждане хорошо знали и сами; книга же «Почему Россия не Америка» помогала им понять лукавые приемы враждебной пропаганды, рассчитанные на неискушенность аудитории.
В нашей науке ряд исследователей Х1Х-ХХ вв. учитывали природные факторы развития и до А.П. Парше-ва. Но власть в империи в эти проблемы не вникала; в СССР этот подход к экономике считался издержкой географизма, которого не было в анализе К. Маркса. Однако А.П. Паршев далеко выходил за рамки геогра-физма, доказывая, что эти особенности природы России затрудняют ее конкуренцию на мировых рынках с Европой, США, странами Азии. Также не с руки было дешево отдавать наши ресурсы другим странам в период кризиса их хозяйств. Все эти доводы свидетельствовали, что автор посягнул на святое для Запада. Он обосновывал частичную автаркию, т.е. умеренную и выгодную стране экономическую интеграцию в мировой рынок, запрет вывоза капитала, хозяйственную самостоятельность, развитие своих инноваций в науке и технике. За такие
советы Запад с российскими авторами не церемонится; достаточною посмотреть в Рунете сайт Википедии. Здесь А.П. Паршеву создан имидж отсталого неуча, непрофессионала. Но ныне сама Википедия выглядит неубедительно. Выводы А.П. Паршева о неизбежности частичной автаркии РФ оправдались с лихвой, о чем говорит уже в наше время растущая рецессия посткапиталистического хозяйства. Да и профессиональные экономисты-патриоты настаивают на продуманных хозяйственных связях РФ с Западом.
Затронем еще одну тему - о публицистике, нацеленной на анализ сфер партийно-государственного руководства и национальной безопасности, точнее двух ее структур - КГБ (политическая разведка) и армии. Социально-гуманитарные аспекты изучения этих сфер были в СССР недоступны для открытого анализа; общество довольствовалось лишь пропагандистскими материалами на этот счет. Некоторые аспекты активности этих структур разрешалось воссоздавать в стиле соцреализма отдельным деятелям искусства под контролем самих ведомств. В итоге неожиданно появлялись захватывающие фильмы про разведчиков («Подвиг разведчика»; режиссер Б. Барнет, 1948 г. и др.); с конца 40-х-70-е гг. советская литература обогащалась правдивой и глубокой «лейтенантской прозой», отражавшей боевой опыт авторов в ВОВ (книги В. Некрасова, Ю. Бондарева, В. Богомолова и др.). В 80-е гг., когда советская власть была серьезно подорвана, аудитории стали навязывать книги, видеоматериалы про «тирана Сталина», «советских шпионов» и т.п. Подобную стряпню создавали нередко предатели-перебежчики типа В. Суворова (Резуна), автора пасквильных книг о советской армии, о военной разведке «Ледокол», «Аквариум» и др.
Такова предистория понимания роли в СССР высшего руководства страны и систем безопасности. В начале 90-х гг. издаются воспоминания генерала Л.В. Шебар-шина. Мы вновь обращаемся к его сдержанным, вызывающим доверие свидетельствам; они глубоки и нетривиальны. По своей инициативе уйдя в отставку в сентябре 1991 г., автор так и остался советским разведчиком, патриотом России, поклонником классической литературы Востока (читал в оригинале на урду, фарси, хинди). В конце 70-80-х гг. он немало вращался в высших кругах партийно-государственной власти, руководства политической разведки, армии, имея возможность наблюдать за когнитивными реакциями этой среды, за принятием ею решений в связи с войной в Афганистане, с реформами Горбачева, с развалом СССР. Опираясь на профессиональные навыки непраздного наблюдателя, на умение распознавать человеческие типы, он смог, во-первых, охарактеризовать интеллектуально-психологический потенциал, глубину государственного мышления руководства страны; во-вторых, сжато отразить то, как понимали события, разрешали проблемы в отрасли руководители КГБ СССР, а также работники подразделения, где автор трудился и которое он возглавлял с 1989 г. - Первое Главное Управление (ПГУ, внешняя разведка).
Реформы Горбачева в экономике, во власти сотрудники ПГУ встретили со сдержанным оптимизмом, который быстро исчез. Будучи профессиональными аналитиками по проблемам общественно-политических сфер, сотрудники быстро осознали, что реформы не проработаны; прежние структуры в хозяйстве, государстве стали разваливаться раньше, чем появились новые [2, с. 240]. При этом и сотрудники ПГУ не могли прийти к единому мнению по острым проблемам реформ, не понимая, как они сами должны поступать в повседневной работе. Например, когда в обществе обсуждали вопрос о роли КПСС, коллектив ПГУ после долгих споров принял ре-
шение о важности сохранения партии, как ведущей силы страны, о чем был составлен протокол и передан начальству. Но после путча ГКЧП Горбачев убрал статью о роли КПСС из Конституции; спор был излишним, итог предрешенным. Другой пример: еще более непримиримая полемика шла о том, следует ли отказаться в ПГУ от ключевого термина «главный противник». В итоге отказались: очень хотелось мира. Но через несколько лет к этому понятию вернулись, признав, что американцы, как были ярыми врагами России, так и остались ими.
Шебаршину Л.В. в те годы приходилось немало читать прогнозов зарубежных разведчиков, дипломатов о ходе реформ в СССР; как правило, эти прогнозы тоже не совпадали с реальностью. События в стране были столь стремительны и удручающи, что являлись в чем-то неожиданными, как для западных разведчиков, так во многом и для партийных лидеров СССР. Автор констатирует: именно высшее руководство разрабатывало решения, которые провоцировали беспрецедентную динамику хаоса. Решения принимались «по наитию, опираясь на случайные факторы... Главное, не использовались наработанные предшественниками огромные возможности и ресурсы обновления советской системы» [2, с. 240-241]. В другом месте текста Л.В. Шебаршин делает более жесткий вывод о профпригодности представителей высшей власти позднего СССР: «Руководство утратило способность заранее просчитывать последствия своих действий, оно слишком уверено в своем всесилии. Собственные предрассудки. оно считает государственной мудростью» [2, с. 263].
Эти сжатые и вместе с тем ёмкие выводы автора о профессиональных и личных качествах ключевых фигур в управлении государством на кризисной фазе его развития позволяют сделать важный вывод. Бывшие в СССР в 70-90-х гг. механизмы подготовки и отбора кадров на высокие партийно-государственные должности были разбалансированы, выходя из строя. В условиях растущего кризиса этим пользовались правители, дипломаты, работники систем безопасности Запада, тайно помогая бездарным советским политикам 3-5-го эшелонов власти выйти наверх должностной иерархии. Процессы такого рода должны были бы стать объектом внимания кадров политической и военной разведки СССР, но так и не стали; высшая власть СССР/РСФСР 8090-х гг. относилась к ним терпимо, не видя в них ничего зазорного. Автор не высказывает прямых обвинений в предательстве интересов страны руководством партии, государства, систем безопасности. Однако известные факты и значимые процессы, не затронутые в книге, свидетельствовали: советская система высших звеньев власти была охвачена цивилизационным кризисом гораздо глубже, нежели общество. Советско-российскому патриоту невозможно было смириться с такой ситуацией. Демонстративный уход в отставку столь высокопоставленного и авторитетного специалиста системы безопасности, как Л.В. Шебаршин, стал первым предостережением политике Ельцина по десуверенизации РФ.
Религия, вера, богословие как социальный институт и как особый тип познания
В СССР высшие власти усматривали в религии и богословской мысли ничем не доказуемые измышления о человеке, о мире в целом. Они жестко ограничивали активность религиозных сообществ, периодически начиная преследования священнослужителей и верующих, разрушая религию как социальный институт. Между тем религия, вера людей всегда скрепляли и гармонизировали культурные идеалы любого сообщества, начиная с первобытной эпохи. В Новое время наука Запада вскрывала,
сз о
сг ш
0
1
-1 У
"О ш
сг
со
I_
и со
что в эволюционном плане религиозные системы и верования народов весьма несхожи, многообразны; однако они не проявляют тенденции к слиянию в единую религию или к исчезновению конфессий из истории человечества. На примере появления в 800-200 гг. до н.э. мировых религий и философско-религиозных учений (конфуцианства, буддизма, зороастризма, иудаизма, а позже христианства и ислама) богословы и ученые Запада Х1Х-ХХ вв., смогли анализировать назначение, роль религии в обществе, государстве, культуре/цивилизации разных времен. Во-первых, выяснилось, что религии осуществляют множество социокультурных функций, которые связаны: а) с сакрализацией разных сфер и аспектов жизнедеятельности, начиная от государственного строительства и кончая хозяйством, бытом; б) с наделением высоким смыслом важных для общества форм активности - труда, защиты отечества, человеческой жизни и др.; в) с укреплением в обществе морали, распознаванием добра и зла и т.п.
Во-вторых, в науке стала общепризнанной фундаментальная сущность разных религий - установление между обществом, человеком духовных связей и обеспечение сопряженности с Богом, Абсолютным началом. В ХХ в. в таких связях аналитики усматривают три аспекта, субъективно значимые для людей: материальный, энергетический, информационно-когнитивный. Но Богу в этих связях бессмысленно приписывать субъект-объектную структуру, ибо в Нем заключена вся полнота бытия; Его невозможно изучать посредством гносеологического аппарата любой цивилизации. В этом случае авраамические религии откровения (иудаизм, христианство, ислам) «объясняют познание Бога человеком как самопознание Богом себя через человека. ...Вместе с тем православные богословы настаивают на идее соучастия, соработничества Бога и человека» [3, с. 192193]. Такой православно-российский поворот в понимании связи весьма важен для нашего общества. В любом случае, приобщение народа к Богу позволяет считать веру, духовный опыт личности, богословский анализ (теологию) специфическим типом познания, духовно-логосным способом постижения трансцендентных начал мироздания - Абсолюта, Бога. В этом случае особым образом истолковываются вечные ценности, экзистенциальные истины, анализируются мистические практики, позволявшие адептам сближаться с высшей реальностью. Учитывая эти когнитивные методы, теологи в особом фокусе изучают мир видимый (космос, природу, общество, человека), вскрывая его связи с миром горним.
Теологический анализ в христианстве (и в православии) опирается на патристическую традицию, источники вероучения (у православных - священные тексты христианства Библия, Евангелие и др.), на каноны и предания, на сочинения церковных авторитетов, учитывая мистический опыт святых, а также продвинутых верующих. В ключе этих канонов и практик объясняются изменения в обществе, обосновывается возможность когнитивного выхода подготовленных адептов за пределы видимой реальности [4, с. 14-105]. В таком анализе научный рационализм, логические нормы, опыт взаимодействия человека с обществом, природой, утилитарные, логические критерии истины не являются основными приемами познания. Ведущими выступают специфические принципы и методы - интуитивное понимание иных планов бытия, духовные свойства личности, очеловеченный подход к живой природе, вселенско-космическое мироощущение, бескорыстно-доверительные отношения верующих, готовность к постижению мистических образов горнего мира, особые психоментальные практики аскетов и монастырских общин и т.п.
Новый статус традиционных конфессий в обществе и массовом сознании РФ
В 90-х гг. власти РФ отменяют все информационно-познавательные, богослужебные запреты к конфессиям. При этом ставка делается на внедрение псевдорелигиозных организаций из-за рубежа, ориентированных на коммерческие цели, жесткие методы работы с верующими и, как оказалось позже, имевших скрытые устремления к террору. Столь недальновидная политика сплотила против сект основную часть граждан. Жизнь оправдала массовые опасения: сектанты опирались на принуждение в работе с людьми, активно погружались в коммерцию; ряд из них могли замышлять террористические акты. Это вынудило власть ввести в их адрес правовые ограничения; многие из них покинули РФ.
Отечественные конфессиональные среды, напротив, наращивали активность, возрождая свою духовную практику. Вместе с тем этот период стал сложным для властей, религиозных лидеров, верующих, прежде всего для православных, что связано с издержками религиозной политики в империи/СССР, с неясными перспективами нынешнего развития страны. Догоняя Запад по уровню прогресса, преследуя старообрядцев, разрешая активность сомнительных сект в РФ, правители ниспровергали авторитет традиционных верований, духовных знаний в целом, что облегчало усилия политических радикалов и религиозных диссидентов. Революции начала ХХ в. пробудили низовую ярость, когнитивное безумие масс, ибо людей уже не сдерживали религиозно-нравственные нормы. В конце ХХ в. поведение людей было иным: низовые страты и образованные слои впадали в когнитивную прострацию. Разбалансировка массового познания стала в немалой мере итогом разрушения конфессиональных устоев и духовных ценностей, важность которых особенно возрастала в периоды кризиса. Сошлемся на обескураживающую статистику, связанную с Русской Православной Церковью (РПЦ): в 2000 г. среди людей, причислявших себя к православной традиции (примерно 85-100 млн человек), было воцерковле-но, по разным данным, от 7-8% до 40% (аналитики справедливо считают последнюю цифру весьма завышенной) [5, с. 40]. У старообрядцев вера оставалась устойчивой; но их доля в населении являлась в то время ничтожно малой - источники указывают от 1 до 2.5 млн чел. [6, с. 423]. Большая часть невоцерковленных были русскими; при распаде СССР они жили в городах, в массе являлись атеистами, работали в промышленных, проектно-научных и иных современных коллективах.
Выше мы затронули важную тему: в начале 90-х ХХ в. у русских мужчин из европейских регионов РФ статистика выявила пик ранней смертности, чего не было у остальных граждан. Специалист по медико-эпидемиологическим вопросам И.А. Гундаров основную причину смертности связал с либеральными реформами. Этот вывод научная среда оценивала по-разному. Ныне влияние реформ на смертность мужчин того времени осмысляется глубже, подтверждая мнение ученого. Либералы искореняли высшие ценности (экзистенциальные, религиозные), связанные со справедливым обществом. Но без ценностей нельзя было понять опасность либеральных преобразований. Недооценка агрессивных реформ с масштабной криминальной подоплекой приводила русских юношей к смерти через конкуренцию в бизнесе, где морально-правовые нормы тогда, по сути, не действовали. Молодые люди погибали от насилия преступной среды или потому, что не могли верно оценить свои шансы в борьбе за выживание. Иными были факторы смертности у мужчин старше. Вначале пере-
мены рождали у них чувство духовного неблагополучия, искажая оценки реальности; в их мышлении, поведении нарушались биопсихические, когнитивные связи; между внешней средой и состоянием у них возникал разлад, рождая психологическое напряжение, неуверенность, деформируя профессионально-жизненные навыки. В итоге у мужчин появлялись опасные внутренние недуги.
И. Гундаров понимал, что все население страдало одинаково. Однако не случайно наивные взгляды молодежи на бизнес, когнитивная дезориентация 40-50-летних мужчин наиболее захватили русскую среду. Связано это было с тем, что в 30-60-е гг. ХХ в. русские жители регионов РСФСР проявляли наибольшее доверие к социалистическим идеалам, атеизму. Но в 90-х гг. от безбожия, утопических надежд пострадали их потомки, у которых уже не было православной веры, советского оптимизма. Многие не могли выработать и народного здравомыслия, которое оградило бы их от либеральной демагогии. В этой ситуации мужчины оказались более уязвимыми, чем женщины [7]. Известно, что подобные отклонения в РФ были нехарактерны для старообрядцев, мусульман, буддистов и др.
Наряду с загадками начальной фазы реформ, в период их явного провала ученые видят иные аналитические трудности. Граждане, в т.ч. русские, спонтанно или в ходе размышлений, приходили к выводам о важности традиционных верований для общества, человека. К концу 90-х гг. сложился массовый запрос на повышение общественно-духовного статуса российских конфессий; при этом отвергались секты из-за рубежа, атеизм. Аналитикам трудно было понять динамику таких позиций, т.к. пропаганду этих конфессий тогда никто в РФ не вел. Ныне очевидно: в условиях смуты в таком повороте неявно срабатывали когнитивно-цивилизационные механизмы, которые базировались на ценностях русского православия, отчасти ислама, буддизма. В этих условиях проявлялась интуиция сторонников разных конфессий о значимости подлинной веры, духовных знаний, важных для сохранения народов в истории. Этатистские силы не могли ничего противопоставить этим позициям, хотя граждане признавали лишь важность традиционной веры, но не факт ее обретения. Однако и такая поддержка религии массами вынуждала политиков считаться с мнением конфессиональных лидеров, которые стали активно интегрировать свои структуры в новый социально-правовой контекст, осваивать современные формы взаимодействия с верующими.
Духовное образование, религиозная пропаганда и православная публицистика в РФ
После отмены унизительного статуса традиционных религий в империи/СССР оживление РПЦ было особенно ощутимо. В данном случае мы не фиксируем все перемены в православной среде, отсылая интересующихся к литературе по этой теме. Затронем проблему духовно-профессионального образования. При подготовке священников в духовно-образовательных учреждениях изучаются спецдисциплины (религиозная апологетика, мис-сиология, патрология и др.), а также те секулярные предметы, которые в определенной интерпретации важны для служителей Церкви, богословов (философия, история, психология и др.), анализируются исторические и актуальные формы деятельности РПЦ, служение церкви обществу, государству.
В указанный период высшее церковное начальство и руководители сфер науки, образования РФ начинали обсуждать: а) современные дисциплины, новые проблемы в богословии и в секулярных гуманитарных ис-
следованиях, что позже позволило ВАКу утвердить при Минобрнауке научную специальность «теология»; б) новые образовательные стандарты, актуальные предметы в обучении священнослужителей, а также в секулярных ВУЗах при подготовке гуманитариев, которым надлежало знать проблематику теологии, религиоведения, философии религии и других предметов, вносящих вклад в понимание конфессий, веры. В итоге закреплялось корректное разделение/соотношение/совмещение предметов религиозных и современных научных дисциплин в разных типах учебных заведений, что приобретало особую важность для социально-гуманитарных и теологических исследований.
Скажем об издательском деле, медийных связях, которые в конце 90-х гг. начинали обретать колоссальные масштабы в силу массовой грамотности населения, позволяя вести пропаганду духовного опыта и религиозных ценностей. С появлением широкого интереса к вопросам веры и религии при Московском Патриархате РПЦ создается Издательский совет призванный регулировать книжную, периодическую продукцию по православной тематике [8]. Ее начинали печатать при храмах, монастырях, в ряде епархий, в частных издательствах. Львиной ее долей стала периодика (газеты, журналы, календари), а жанром - религиозная публицистика, рассчитанная на разные аудитории - студентов, молодежную среду, учителей и учеников воскресных школ, для семейного чтения и др., возрождая тем самым традиции православной публицистики XIX в. К 1999 г. в РФ выпускалось более 200 православных периодических изданий [6, с. 420]. Специфику приобретало освоение церковно-монастырской средой медийных связей. Поначалу деятели Церкви готовили на радио, телевидении отдельные передачи, затем программы с участием священнослужителей. Со временем в городах появились региональные православные радиоканалы, телеканалы. Были свои особенности в развитии электронно-сетевых взаимодействий Церкви с обществом. Московский Патриархат создает свои сайты; позже и монастырские общины находят в интернете свое место.
Богословская мысль в РФ и ее вклад в понимание России
Говоря о реабилитации богословия в РФ, рассмотрим востребованность одного из первых массовых изданий такого рода - труда митрополита Санкт-Петербургского и Ладожского Иоанна (Снычева). В начале 90-х гг. его труд выходил частями, позже ставшими книгой «Русская симфония. Очерки русской историософии» [9]. В ключе историософии и богословия в ней вскрыты ведущие смыслы развития Руси/Московии/империи/СССР, связанные с православием, рассмотрена промыслитель-ная роль русского народа в истории, его вера, характер, самосознание. Автор отвечал на вопросы: что было заложено в основу процветания русской, христианско-соборной, позже самодержавной, а затем и советской государственности и что было причиной их крушения. Религиозно-патриотические установки автора явно не совпадали с рационализмом, универсалистскими методами в марксистских, неолиберальных трудах о России с их антирусской доминантой. В целом книга восстанавливала масштабные горизонты теологического знания и глубину православной семантики в понимании отечественной истории. За этими масштабами и глубинами стояли усилия, которые по ходу столетий предпринимали средневековые богословы-христиане Западной Европы, Византии, а также Древней Руси и Московии вплоть до раскола. Православные читатели РФ чувствовали родство многих смыслов и образов митрополита с собственным понимаем отчизны. С детства они осваивали эти образы в беседах
сз о
сг ш
0
1
-1 У
"О ш
сг
со
I_
и со
с близкими, из фольклора, из историографии, литературы; однако, став взрослыми, люди не обращались к ним якобы из-за их антинаучности.
Говоря о работах российских историков, философов конца ХХ в., Владыка Иоанн указывает на «сочетание в них фактологической полноты с концептуальной беспомощностью» [9, с. 393]. Признаем эту оценку верной по отношению к марксистам, либералам, но, как мы увидим ниже, эту опасность преодолевали в РФ аналитики, настроенные россиецентрично. Сначала скажем, что авторская позиция вызвала интерес ученых; многие историки отнеслись к труду с когнитивным доверием, видя в нем методологию, столь ожидаемую для постижения России. Ряд авторов пытались применить в работах некоторые историософские установки теологии, ее проблемно-предметные аспекты и аналитические приемы, спонтанно соединяя их со своими недавними позициями материализма, историзма и др. Но методологическая эклектика была неубедительной, в то время как анализ автора вскрывал забытые или отвергаемые наукой Запада духовно-семантические аспекты российской истории.
Вместе с тем, говоря об уязвимости позиции митрополита Иоанна и признавая его свободное владение богословским анализом, мы видим, что он не применил всех возможностей этого подхода, например, в изучении семантики раскола, его социально-политических результатов, действующих на протяжении XVII-XX вв. - его роли в появлении атеизма в России, разрушении империи, создании богоборческого режима в СССР. Автор ограничился церковно-официальной версией этих проблем, где факты микшировались, а концептуальная база анализа отсутствовала. Позже А.Г. Дугин, философ академического склада, немало размышлявший о ведущей роли православия в развитии российской цивилизации, обратил внимание, сколь невнятно трактовалась в официальной истории Церкви семантика раскола: «В истории не дается никаких оценок ни Московскому периоду, ни теории «Москва - Третий Рим», ни грекофильской тенденции, ни филокатолическим, филопротестантским течениям. Не признавая правды за старообрядцами, официальная история не высказывает ясного отношения и к деяниям собора 1666-1667 гг. .Не высказаны осуждения в адрес и явно умаляющему Церковь в правах синодального периода» [10, с. 378-379]. В рамках научного подхода эта позиция Церкви к своей истории выглядела, по меньшей мере, странно.
События середины ХVII в. убеждали священноначалие и духовенство, что царь, его советники главным оппонентом считали не столько старообрядцев, сколько сильную Церковь. Патриарх Никон первым распознал предательство царя, объявив это публично на соборе, где он был низложен. При Петре I Церковь была подчинена структуре Синода, после чего высшие ее иерархи уже не участвовали в решении государственных задач. В Х1Х в. В.О. Ключевский концептуально обосновал вывод о катастрофическом обрушении ее статуса: «Так было устранено одно из главных препятствий, мешавших успехам западного влияния <на все стороны русской жизни>» [11, с. 410].
Обратимся к позиции Н.Я. Данилевского, изложенной в его теории: на разных фазах истории Россия вынуждена выборочно обращаться к актуальным европейским новациям. Подобные преобразования требуют наличия продуманных целей и задач, реалистической стратегии, поэтапного внедрения новых форм жизни, чтобы не порушить сложную целостность общества, не вызвать тотальный хаос, гражданские конфликты. Между тем цели и способы реформ, технологии внедрения, применяемые в империи, затем в СССР при пово-
роте на Запад, приобретали в перспективе спорный или опасный характер. Так, по ходу раскола власть скрывала от поданных реальные цели религиозной реформы; отсюда - запутанность ее позиций, ложь оценок. Позже ряд императоров были уверены, что репрессиями они вынудят староверов принять новые обряды, а социалистов и либералов - не отвергать старые порядки. Лидеры СССР ожидали, что развитие общества по утопической схеме Маркса вскоре сокрушит общественную значимость Церкви и веры.
Если говорить о староверах, то бесспорно: они имели право не принимать новые обряды, которые подчиняли московское православие новогреческим нормам и униатским канонам Киева. Репрессии, применяемые к ним властью в течение столетий, нельзя оправдать и сегодня. Вместе с тем сами староверы не смогли предложить достойного выхода из раскола. Они не сумели договориться между собой о единстве целей, идей и действий. Накал их страстей и апокалиптические предчувствия спровоцировали выход из подпольного существования мистических сект, например, хлыстов, скопцов и др.
После раскола: сниженный статус Церкви, ограничения богословской мысли, опыт познания русского старчества
Православное священноначалие, духовенство, монашество осмысляли раскол между властью и обществом иначе, нежели правители, староверы, политическая оппозиция, интеллигенция. Церковно-монашеская среда оценивала ситуацию глубже, с учетом прошлого и будущего России. По их убеждениям, новые обряды патриарха Никона не затронули фундамент русского православия, не разрушили веру у масс; в итоге общество не отторгло новые обряды, в то время как атеисты стали появляться в силу насаждения властью западных форм культуры. Оказавшись в немилости у властей, церковная среда продолжала поддерживать государство, не разжигая рознь населения, не поощряя экстремистские силы. С достоинством, без упреков и стенаний, не унижая себя показной борьбой с императорами, либералами, правителями-коммунистами, Церковь выполняла консолидирующую роль в сложно-структурированном обществе цивилиза-ционного типа. Она осознанно дистанцировалась от властей, когда политики, элитарные слои, интеллигенция стали в СССР третировать любую конфессию, проводя политику агрессивного богоборчества. Церковь же сохраняла массовый авторитет, взаимодействуя со средними и низовыми слоями, хотя доля в населении православных верующих тогда сокращалась, в т.ч. из-за репрессий церковных кадров, идейных провокаций сверху.
Великая Отечественная война показала: даже ослабленная Церковь смогла духовно консолидировать общество способами, которыми не владели ни партия, ни государство. В итоге сохранялись духовные связи между воюющей армией и тылом, укреплялись отношения между этносами, сторонниками разных конфессий. В осажденном Ленинграде все неразрушенные храмы проводили службы; власть поставляла им продукты для причащения верующих, изготовления просфор и т.п. В храмах всегда было много молящихся за победу, что безусловно воодушевляло изможденных жителей, а также солдат, защищавших город.
Скажем еще об одном важном аспекте в познавательной активности священников и монахов, который Церковь развивала после раскола. Имперские власти контролировали все стороны деятельности церковно-монашеской среды и верующих. Особо негативные реакции у политиков вызывал богословский анализ, связанный с государственно-общественным развитием. Власти в этом случае рекомендовали священноначалию ограни-
читься изучением пастырской и молитвенной практики. По-видимому, в силу этого требования столь неубедительно трактуется период раскола в официальной истории Церкви, о чем сказано выше. В СССР полноценный богословский анализ вообще был невозможен; он мог быть приравнен к пропаганде религии, что запрещалось законом. И.В. Сталин, обещавший на встрече с высшим иерархами Церкви в 1943 г. решить вопрос с подготовкой богословов, не смог это сделать в полном объеме; помешало противодействие высших уровней власти, «отсутствие преподавателей» и т.п. [6, с. 215].
Но в Х1Х-ХХ вв. трудности с развитием в России богословия в целом компенсировались, во-первых, традициями отечественной богословской школы исихаз-ма, во-вторых, практикой русского старчества, т.е. монашеского подвижничества на базе идей этой школы. Философское обоснование практики исихазма восходит к восточно-христианской патристики св. Григория Пала-мы (1296-1359). Идеи исихазма осваивались в Древней Руси и продолжали углубляться вплоть до раскола; на примере духовных практик Сергия Радонежского они породили в России феномен старчества. Исихастская аскеза требовала исхода религиозного адепта из социума, устроенного по грехам человеческим; ему надлежало пребывать в уединении ради просветления, стяжания Благодати Божией. Со временем вокруг него собирались ученики-монахи; позже к ним шли миряне за духовной помощью, советами. В отечественной практике монастырь становился центром братского единения, массового паломничества, развивая особые формы православного домостроительства и хозяйства, издавая литературу христианской патристики и т.п.
В конце XVIII в. в России оживает обновляемая практика исихазма, связанная с усилиями преп. Паисия Величковского (1722-1794), который привез с Афона в Молдавию немалый объем исихастской литературы для перевода. Он стал распространять через учеников новые идеи в Молдавии, Малороссии и в России, где выделилось немало монастырских центров исихастского направления, в т.ч. Оптина пустынь, Дивеево и др. Обновляемая практика исихазма смогла объединить идеи преп. Паисия и все, что было к тому времени достигнуто Сергием Радонежским, соловецкими старцами, пустынножителями Сарова, Рославля на Смоленщине и др. В итоге уход монахов от мира не стал в России уединением анахоретов; достигнув просветления, монахи через паломников возвращали в общество светлые энергии созидательного труда и духовного познания. В XIX в. эти феномены русского исихазма и старчества пытались понять представители культурно-художественной элиты империи (в т.ч. славянофилы, Н.В. Гоголь, Ф.М. Достоевский и др.). В середине XX в. их изучала русская философско-религиозная мысль в рассеянии на Западе.
В 90-е гг. XX в., ряд квалифицированных российских философов, аналитиков гуманитарного профиля, столкнувшись с отсутствием адекватного понимания России, также обратились к изучению этих феноменов. Тем самым ученые начали воссоздавать парадигмально-теоретический фундамент, без которого нельзя постигнуть Россию. Политики СССР неосмотрительно разрушали этот фундамент имперского времени; однако их идейный аналог - советский марксизм - изначально и во многом остался симулякром (фальшью, копией без оригинала), не способным выполнять сложные когнитивные функции применительно не только к осмыслению России, но и к пониманию мира в XX в. Начало воссоздания парадигмально-аналитической основы россиеведения мы рассмотрим ниже в параграфе об отечественной научно-гуманитарной мысли 90-х гг.
Литература
1. Трудовые отношения на новом частном предприятии. - М., 2000. - С. 35-38 и др.
2. Шебаршин Л.В. Рука Москвы. - М., 2014. - С. 240.
3. Пивоваров Д.В. Онтология религии: основные понятия и принципы. - СПб., 2017. - С. 192-193.
4. Пивоваров Д.В. Религия в поисках истины, знания и веры. Опыт религиозный и опыт научный. - СПб., 2017. - С. 14-105.
5. Пивоваров Д.В. Религия как духовная практика. -СПб., 2017. - С. 40.
6. Шкаровский М.В. Русская Православная Церковь в ХХ в. - М., 2010.
7. Гундаров И.А. Почему умирают в России, как нам выжить? - М., 1995; Он же. Что делать? Концепция возрождения России. - М., 1998.
8. Кашеваров А.Н. Печать Русской Православной Церкви в ХХ в. - СПб., 2004.
9. Митрополит Иоанн. Русская симфония. Очерки русской историософии. - СПб., 2004.
10. Дугин А.Г. Мартин Хайдеггер: возможность русской философии. - М., 2013. - С. 378-379.
11. Ключевский В.О. Курс русской истории. Ч. 3. - М., 1908. - С. 410.
UNDERSTANDING RUSSIA: BREAKTHROUGHS AND DEAD ENDS IN THE DEVELOPMENT OF RUSSIAN HUMANITARIAN THOUGHT (XVIII - EARLY XXI CENTURIES)
Avanesova G.A., Mironov A.V.
Higher Education Institution of the Russian Federation
The authors analyze how the peculiarities of Russia - its history, society, and culture of Modern times-have interpreted some areas of Russian humanitarian thought. The main focus is on conservative thought. These processes of scientific and philosophical self-knowledge are traced, first, in the course of Russia's interactions with Western European civilization, with its humanitarianism and theory of knowledge, and secondly, in the context of internal transformations of cultural and civilizational and paradigmatic nature in the empire, in the Soviet and post-Soviet times.
Keyword: epistemology/epistemology, relations between knowledge and reality in science, theoretical rationalism, cognitive substances of different civilizations, the paradigm of studying Russia by Russian conservative thought, perspectives of understanding Russia by Soviet Marxism, reflection theory, science and politics, understanding of scientific truth and truth, pseudo-science in the Postmodern period.
References
1. Labor relations in a new private enterprise. - M., 2000. - P. 3538 et al.
2. Shebarshin L.V. Ruka Moskvy. - M., 2014. - P. 240.
3. Pivovarov D.V. Ontology of religion: basic concepts and principles. - SPb., 2017. - P. 192-193.
4. Pivovarov D.V. Religion in Search of Truth, Knowledge and Faith. The experience is religious and the experience is scientific. - SPb., 2017. - P. 14-105.
5. Pivovarov D.V. Religion as a spiritual practice. - SPb., 2017. - P. 40.
6. Shkarovsky M.V. Russian Orthodox Church in xx v. - M., 2010.
7. Gundarov I.A. Why do they die in Russia, how can we survive? - M., 1995; Aka. What should I do? The concept of the revival of Russia. - M., 1998.
8. Kashevarov A.N. Printing of the Russian Orthodox Church in the XX v. - SPb., 2004.
9. Metropolitan John. Russian Symphony. Essays on Russian His-toriosophy. - SPb., 2004.
10. Dugin A.G. Martin Heidegger: the possibility of Russian philosophy. - M., 2013. - P. 378-379.
11. Klyuchevsky V.O. Kurs russkoi istorii. CH.3. - M., 1908. -P. 410.
C3
о
u~
IE
0
1
-1 У
"О
IE
u~
