CC BY
10Общество вчера, сегодня, завтра
УДК 008
йО! 10.34823/832.2022.2.51770
А. АВАНЕСОВА доктор философских наук, профессор, эксперт центра «Гражданское общество и социальные коммуникации» (кафедра ЮНЕСКО) РАНХиГС при Президенте РФ*
А.В. МИРОНОВ доктор социологических наук, профессор, Заслуженный работник высшей школы, Почетный работник ВПО РФ
Постижение России: прорывы и тупики в развитии отечественной гуманитарной мысли (ХУШ-начала ХХ1 вв.)1
Авторы анализируют, как осмысляли некоторые направления отечественной гуманитарной мысли особенности России -ее истории, общества и культуры Нового времени. Основное внимание уделено консервативной мысли. Эти процессы научно-философского самопознания прослеживаются, во-первых, по ходу взаимодействий России с западноевропейской цивилизацией, с ее гумани-таристикой и теорией познания, во-вторых, в контексте внутренних трансформаций культурно-цивилизационного и парадиг-мального характера в империи, в советское и постсоветское время.
Ключевые слова: эпистемология/гносеология, отношения между знанием и реальностью в науке, теоретический рационализм, познавательные субстанции разных цивилизаций, парадигма изучения России русской консервативной мыслью, ракурсы понимания России советским марксизмом, теория отражения, наука и политика, понимание научной истины и правды, псевдонаука в период Постмодерна.
* Аванесова Галина Алексеевна, e-mail: gal-09@list.ru
1 Продолжение. Начало см. в №№ 3,4,5,6 - 2021 г., №1 - 2022 г.
G.A. AVANESOVA Doctor of Philosophy, Professor, expert of the Center "Civil Society and Social Communications" (UNESCO Chair) of the RANEPA under the President of the Russian
Federation
A.V. MIRONOV Doctor of Social Sciences, Professor, Honored Worker of Higher Education, Honorary Worker of the Higher Education Institution of the Russian Federation
Understanding Russia: Breakthroughs and Dead Ends in the Development of Russian Humanitarian Thought (XVIII - early XXI centuries)
The authors analyze how the peculiarities of Russia - its history, society, and culture of Modern times-have interpreted some areas of Russian humanitarian thought. The main focus is on conservative thought. These processes of scientific and philosophical self-knowledge are traced, first, in the course of Russia's interactions with Western European civilization, with its humanitarianism and theory of knowledge, and secondly, in the context of internal transformations of cultural and civilizational and paradigmatic nature in the empire, in the Soviet and postSoviet times.
Keywords: epistemology/epistemology, relations between knowledge and reality in science, theoretical rationalism, cognitive substances of different civilizations, the paradigm of studying Russia by Russian conservative thought, perspectives of understanding Russia by Soviet Marxism, reflection theory, science and politics, understanding of scientific truth and truth, pseudo-science in the Postmodern period.
3. Анализ научной политики эпохи Модерна на Западе, в российской империи и СССР (продолжение)
3-я фаза развития научной политики и гуманитарной мысли - «Глохнущие моторы» советского социализма.
Данный период - 1956-1982 гг. - приобретает немало своеобразия и зачастую весьма парадоксальных для анализа качеств, важных для понимания советского общества. В основном он воплотил в себе процессы не застоя, но деградации социализма. И хотя устойчивость страны поначалу
сохранялась, некоторые социальные слои предвидели неизбежность появления в обществе новых целей развития, иной картины мира, другой идеологии. Эти тенденции подспудно зарождались также в динамике социально-гуманитарной мысли и философии. В первые 10-17 лет после Сталина власть пыталась понять, как можно преодолеть политические издержки предыдущих фаз социализма. При этом вскрывался когнитивный порок всех советских лидеров -публично они избегали говорить о реальных, зачастую не радужных процессах в обществе, о культурно-психологических качествах народов, о жизни в регионах. Считалось недопустимым учитывать преемственность имперского и советского общества. Публично политики оперировали оценками «отсталая империя», «загнивающий капитализм», «прогрессивный социализм»; эти различия были поверхностными, копирование европейского опыта разрушало страну при любой формации; но к таким оценкам привыкали сами политики. Решающую значимость в трудные периоды приобретал цивилизационный характер общества, его внутренние социальные силы, смыслы, механизмы развития, к которым интуитивно обратился в сложной ситуации Сталин. Позитивные итоги его стратегии (победа в ВОВ, мировая система социализма, развитие атомного, космического проектов, социальные сдвиги в обществе и др.) пропаганда приписывала всецело марксизму-ленинизму, мудрости вождя. Советские лидеры, поверхностно зная культурные особенности народов страны, не вникали в них; в политике они считались незначимыми. Сталкиваясь с кризисом социализма, власти обращались либо к начальному периоду СССР, либо к современному Западу; иные пути познания блокировались. И дело не только в отсутствии у властей когнитивного чутья, широкого кругозора, воли.
Советский социализм, с идеей-утопией коммунизма, как цели развития, с европейскими принципами познания/понимания и прочей ортодоксией Маркса, становился со временем не реформируемым, подходя к фазе структурных, а затем и системных сбоев, за которыми маячили хаос, распад государства. Более того, данная фаза социализма начинала продуцировать в государственно-партийных, экономических верхах скрытые слои и среды, представители которых отчетливо видели уязвимые стороны системы, угадывали ее конец, намереваясь стать правообладателями или собственниками наиболее ценных ресурсов общест-
ва и государства. Ситуация требовала нестандартных подходов к новой стратегии развития СССР, как сложного ци-вилизационного сообщества, минимизируя марксизм, преобразуя советский социализм на органичной основе российской культуры. Страна нуждалась в лидерах, осознававших угрозы извне, разрушительный потенциал в самой власти и эволюционно-внутренние возможности общества к трансформациям. Но политики плутали в стереотипах марксизма; власть оказывалась у людей, не способных понять ближайшие задачи инновационного развития, сохраняя советский уклад, свой статус. К осознанию кризисных проблем была не готова и основная часть гуманитариев, общее число которых в стране росло. Их этому не обучали; подобные темы запрещалось даже помыслить. Используем ниже эти исходные положения в анализе идеологии, научной политики и гуманитарной мысли данного периода.
Сдвиги во властной среде, в идеологии. Во второй половине 50-ых гг. гражданам казалось, что советская идеология, научная методология стабилизировались и власть не будет силой навязывать контроль над общественным сознанием. Но ситуация в структурах управления, в пропаганде, науке вновь усложнялась. Период пребывания во власти Н.С. Хрущева стал особенно неустойчивым. Результаты его политики, идеологические и экономические меры (в т.ч., в сельском хозяйстве) были удручающими. Его субъективистские разоблачения культа личности сводились к тому, что Сталин жестоко карал-де номенклатурную вольницу. В итоге доверие граждан СССР и других стран к советскому социализму было подорвано. Этот лидер участвовал в создании карибского кризиса, угрожая вскоре похоронить капитализм; при этом он считал возможным призывать общество «догнать и перегнать Америку». В новую Программу КПСС (принята в 1961 г.) была включена цель: через 20 лет построить в стране коммунизм. В наше время выяснилось, что срок достижения коммунизма, состав социально-материальных благ (бесклассовое общество, обеспечение семей квартирами, бесплатный проезд на транспорте и др.) были плагиатом; они взяты из проекта Программы РКПб, созданного для Сталина А.А. Ждановым, его кадрами. Проект был тогда отклонен и засекречен; извест-
но, что Хрущев читал его во время следствия над участниками «ленинградского дела»1.
В практике управления Хрущев, как правило, игнорировал советы партийных чинов, демагогически отвергал мнения специалистов^ ученых. Но при этом во власти появилась идеологическая обслуга - журналисты, пропагандисты с высшим образованием, составители официальных документов, публичных речей чиновников. Так, помощники сводили воедино рекомендации к новой Программе КПСС. Когда времени для сдачи Программы не оставалось, Хрущев приказал им срочно добавить текст о морали при коммунизме; они за 1,5 часа «сочинили» «Моральный кодекс строителя коммунизма». Один из этих авторов, в нынешней РФ ставший «политологом», вспоминает, что при обсуждении Программы на Политбюро именно «Кодекс» вызвал бурное одобрение2. Допустим, что так и было; никто не указал на идейно-методологическую безграмотность авторов, которые оскорбляли убеждения, как верующих, так и коммунистов. Ничего не обосновывая, не называя имен, Программа кощунственно совместила «вечные моральные ценности» мировых религий (их провозглашали Христос, Мухаммед и др.) с идеями о пролетарской морали Маркса^ Ленина, которые, будучи атеистами, критиковали или преследовали верующих. Сам Хрущев, оказавшись во власти, закрывал православные храмы, публично клялся, что вскоре «покажет последнего попа». Все это говорило об импульсивности его начинаний, патологической запутанности его понимания целей и задач развития СССР, о подрыве советской идеологии и методологии науки. В период «оттепели» было немало слов, которые массы должны были бы одобрить: разоблачение «культа личности», демократия, посулы обеспечить высокий уровень жизни; но число людей, сомневающихся в социализме, начинало расти.
Политическая тактика и стратегия Л.И. Брежнева являлись во многом иными. Проясняя с ближним кругом (это были высокие чины в партии - Суслов М.А. и др., а также известные публицисты, к которым партийная элита прислу-
1 См.: Кузнечевский В. Сталин и русский вопрос в политической истории Советского Союза. 1931-1953 гг. М.: 2016.
2 См.: Фёдор Бурлацкий: «Судьба дала мне шанс». Беседа главного редактора журнала «Российский адвокат» Р.А. Звягельского с известным политологом, ученым и писателем Ф.М. Бурлацким // Общественно-правовой журнал «Российский адвокат», 2007, № 5.
шивалась) ситуацию в общественном сознании, в идеологии, новый генсек признал правоту неутешительной картины. Один из членов этого круга, известный тогда публицист-аналитик А.И. Байгушев в мемуарах пишет: к приходу Брежнего во власть партийная элита осознавала, что в КПСС нет идейного единства; не верила она и в коммунизм. Хрущев же неумелой политикой разрушал эту веру также у граждан, лишая народ «великих иллюзий». «Мы докладывали Брежневу, что придется конспироло-гам...в тайне, только меж самыми высокими партчинами... признать: утопических иллюзий про коммунистический рай после Хрущева в народ уже не вернешь. . Брежнев был растерян, подавлен. .Но жить-то надо. Партию сохранять как-то надо. Нужно было искать какую-то, хотя бы полуиезуитскую, но жизнеспособную модель политического управления огромной страной»1. Выделим у Байгушева то, что вскрывало понимание партийной верхушкой марксизма, как науки об обществе, идеологии, научного прогноза. Выходит, что за 20 лет до Андропова Ю.В. («Мы не знаем общества.») партноменклатура уже осознавала нечто для себя важное, не оглашая это публично. Убеждаясь в бессилии марксизма объяснить социально-историческое развитие СССР и мира, не веря в коммунизм, номенклатура дорожила идеологией Маркса, как инструментом манипулирования общественным сознанием, внушая гражданам «великие иллюзии». Время показало, что подобные задачи, включая ложь во спасение, обречены на провал, подводя власть, государство к катастрофе.
Выше авторы данного анализа, рассмотрели соотношение этатистских и цивилизационных начал в сообществах пост-осевого времени. В ХХ в. специалисты приходили к выводу, что государства развиваются в мире, как зависимые от цивилизационных сообществ и, следовательно, от народно-культурных основ жизнедеятельности, а не наоборот. Большевики ставили цель создать справедливое общество, опираясь на народы России. Но вскоре выяснилось, что именно себя они считали Прометеями, несущими огонь марксизма косным массам, карая несогласных. По их планам, народные традиции, верования подлежали искоренению в безнациональном будущем. В этом случае излишне ставить вопрос: получилось бы что-нибудь конструктив-
1 Байгушев А. Партийная разведка. М., 2007, с.13-14.
ное для населения страны у первого призыва социалистов-радикалов? На наш взгляд, не случайно, почти все они были рассеяны политическими коллизиями, историей. Возводить советский социализм, корректируя проект Маркса, стали политики сталинского призыва, которых необходимость вынуждала верить в народные силы, пробуждая их. Функции Прометея-труженика выполняли массы; от них же требовалась преданность общему делу и партии, ратные подвиги на войне. Но и от Сталина граждане ждали, во-первых, веры в общее дело, во-вторых, беспощадности к врагам внутренним и вовне; в-третьих, признания активной роли русского народа, его культуры в СССР. Сталин пошел на все это, хотя партия, как орден меченосцев, осталась для него по значимости важнее.
Эти рекурсивные отношения1 (т.е.взаимоприемлемые, не разрушавшие и советско-российское государство, и народную жизнь, и отечественную культуру) между партийными верхами и низовой энергией граждан начали действовать столь мощные формы цивилизационной самоорганизации, что мы и ныне пользуемся их плодами, не осознавая этого. Главное в том, что ряд ключевых идей Маркса, считавшиеся на Западе утопией, «заумью», обманом (вспомним Бисмарка: «Отдайте марксизм стране, которую не жалко»), смогли стать в СССР - с советско-русскими коррективами - не только условием победы в войне, освоения современных реалий, но и мотором для прорыва российской цивилизации в будущее. Да, в целом коммунизм Маркса остается утопией. Однако советский социализм не стал иллюзией. Образ справедливого общества, живущего своим трудом и единством народов совмещался с духовными основами российской цивилизации, что пробудило созидательную энергию общества; в итоге социализм в СССР состоялся. Его базис заложен в 30-40-х гг. Сталиным при опоре на отечественные традиции, на взаимное доверие власти и населения. В 50-70-х гг. этот базис продолжал действовать демонстрируя результаты, но во многом по инерции. Однако немало его форм обретали мировую значимость. Так, во второй половине 50-60-х гг. началось освоение космоса и соревнование в этой сфере с Западом,
1 В кибернетическом и синергетическом подходе рекурсивный принцип связан с самовоспроизведением и одновременно усложнением системы по одному и тому же алгоритму. .
развернулось масштабное строительство панельного жилья и др. При Брежневе создавались единые системы (энерге-тическаяз транспортные, информационно-культурных услуг и др.); прокладывались нефте- и газопроводы; индустриализация проникала в республики; на предприятиях были фонды социального развития; сложилась система всеобщего образования, развивающая трудовые и творческие задатки молодежи и др. Это были моторы Сталина. У его преемников моторов развития не было, их политика скорее рождала механизмы заимствований с Запада, в т.ч. стандартов потребления. Проницательные граждане иронично называли их начинания «гуляш-социализмом».
Скажем о сдвигах при Брежневе в сфере идей, радикально разнившихся от сталинской политики. Первое: произошел отказ от фиксации в партийных документах цели развития - «построение коммунизма»; при этом власть не ввела реалистическую цель или новую форму движения в будущее. В Программе КПСС, принятой в 1971 г. указаны лишь процессы формирования советского народа и состояние общества - «развитый социализм». Исчез из Программы наскоро придуманный «Моральный кодекс.»; остались пустые слова о социалистической морали. Эти повороты в идеологии не получили убедительного обоснования в науке, что оценивалось массами, как отсутствие у власти конструктивных идей о будущем. Советская идеология, методология гуманитарных наук сохраняли марксистские смыслы и схемы. Публичные фигуры пытались на базе этих схем истолковать современные проблемы и запросы жизни. Получались банальности или абсурд: «экономика должна стать экономной»; «в международных отношениях мирное сосуществование есть форма классовой борьбы»; появление «всесторонне развитой личности в условиях развитого социализма» и т.п. Брежнев пытался усилить власть, одновременно опираясь на идеи советского консерватизма (на «культурно-русские клубы») и на ценности советского западничества - демократия, свобода, права человека1. Но эта политика закончилась крахом в 80-х гг.
Во-вторых, Брежнев и его ближний круг не пытались создать с населением рекурсивные связи (взаимная ответственность, конструктивное совмещение традиций с ин-
1 Байгушев А. Указ. соч. М., 2007.
новациями), хотя популистских идей и шагов в политике было немало. Партноменклатура опиралась на принцип самодержавия и первых большевиков о политической незрелости, культурной отсталости российских масс; допускалось, что власть вправе внушить им все, что считает оправданным или выгодным для себя. Однако^ наивная надежда А. Байгушева, что народ будет послушно верить в «великие иллюзии» Маркса, не сбылась. Наступало время, когда политики хором декламировали: «ведет на подвиги советские народы Коммунистическая партия страны», а граждане на своих кухнях, в производственных курилках давали властям оценки в издевательских анекдотах, поговорках, которые в это время рождались в огромном множестве. Авторитет правителей падал; на этом фоне активизировались оппозиционные и криминальные слои разных этажей власти. В-третьих, партийно-хозяйственная номенклатура стремилась упрочить стабильность своего положения, несменяемость власти. Брежнев, позиционируя себя, как договороспособ-ный лидер, искал компромиссы любой ценой между разными силами номенклатуры, разрешал конфликты центра и территорий. Немало делалось по расширению прав местных партийно-государственных органов, для передачи учреждений, предприятий из союзного в союзно-республиканское подчинение. Со временем стареющие правители утрачивали авторитет среди элиты, что обостряло борьбу за лидерство, криминализировало институт власти, а также усиливало в обществе запросы потребления, карьерных благ, жизненного комфорта.
Кратко затронем внешнеполитическую активность СССР, как первого социалистического государства. В данный период в мире появлялись страны, намеревавшиеся строить социализм, не похожий на советский, базирующийся на своей культуре, традициях. Население стран Центральной Европы, входивших в советский блок, начинали проявлять интерес к идеям еврокоммунизма, нового мышления, конвергенции, что, в частности, демонстрировали материалы международного журнала «Проблемы мира и социализма», выходившего на многих языках в Праге. Ощутимо ослабили модель социализма в СССР и ее доктрины реформы Ден Сяопина в Китае. До сих пор остаются не проясненными подлинные причин ввода советских войск в Афганистан под нелепым предлогом «интернационального долга». Редкие профессионалы, причастные, как исполни-
тели, к тем военно-политическим событиям в верхах, уже в постсоветский период отмечали: лидеры СССР были в принципе неспособны реалистически оценивать «объект и цели интервенции, а также механизмы исполнения, имевшиеся в их распоряжении... Партийные, комсомольские, административные советники являлись некомпетентны-ми»1. Серьезные эксперты по Афганистану в стране были. Но они вряд ли стали бы обосновывать факторы военного успеха; им никто и не раскрыл бы подлинных целей этой авантюры. Для решения частно-прикладных задач советского присутствия, насколько известно нам, авторам данного анализа, в Афганистане были наши историки, психологи, пропагандисты и др., которые не могли ничего изменить в ходе военной кампании.
Вместе с тем все указанные выше кризисные для СССР процессы приобретали огромную важность для стран Запада в их отношениях с системой социалистического содружества. Следует признать, что капитализм, как формацион-ное явление Европы и США, за 300 лет аккумулировал огромный опыт уничтожения врагов, присвоения чужих ресурсов, а также подчинения своим интересам сознания правящих элит, отчасти и граждан разных стран. Этот опыт на примере СССР дал сбой при Сталине. С учетом этого сбоя политики Запада смогли в 60-80-е гг. выработать и реализовать скрытую стратегию обновленных взаимодействий с нашей страной, со странами социализма Европы в условиях неоиндустриализма. Открыто признавая, что ни одна из сторон не откажется от гонки вооружений и холодной войны, Запад предложил ввести в международные связи решение вопросов безопасности и сотрудничества в Европе. В советских верхах были разные группы, которые надеялись реализовать в ходе договоренностей свои меркантильные цели, задачи. Западные лидеры обнадеживали, что все получат желаемое. В 1975 г. лидеры 35 стран Европы подписали Хельсинский акт, после чего Запад под предлогом сотрудничества повел беспрецедентное несиловое наступление на сознание и психологию граждан СССР и его союзников. Пропагандисты Запада создавали для разных стран методы воздействия на социальные слои, в т.ч. на политиков, научную, художественную среды, оппозиционно-этнические страты, молодежь, массовую аудито-
1 ШебаршинЛ.В. Рука Москвы. М., 2014, с. 222.
рию. Ныне значительная часть граждан РФ и аналитики бывших стран социализма признают, что совещание в Хельсинки стало важным шагом к развалу содружества. В итоге вместо нерушимости границ все получили совершенно иное будущее.
Трансформации в гуманитарно-философских дисциплинах системы образования и в советском искусстве. Обозначенный период по-своему стал благоприятным для развития отечественной гуманитаристики. При обязательности среднего образования для всех детей, при доступности средне-профессионального, высшего образования социально-гуманитарные предметы (в т.ч. единые - история, русский язык, обществоведение, философия марксизма и др.) были широко представлены в школах, техникумах, ВУЗах. Кроме того, в 50-70 гг. появлялись новые культурные отрасли и сферы деятельности (министерство культуры СССР, отрасли туризма, книгоиздательства, СМИ и др.), имевшие свои образовательные и исследовательские структуры. В этот период начинали работать академические центры анализа зарубежных народов и стран - институты Дальнего Востока, Африки, Латинской Америки, США и Канады. Спрос общества на профессии, знания социокультурного характера был стабильным, молодежь охотно обучалась этим специальностям, осваивала информацию подобного типа. Впервые в стране через образование, искусство, пропагандистские каналы гуманитарные науки смогли оказывать воздействие на сознание новых поколений, хотя при этом не раскрывалась вся сложность современной картины мира и, вместе с тем, снижалась роль культурных традиций, семейного воспитания, религии. Время настоятельно требовало от властей политики, нацеленной на обновление гуманитарно-философской мысли, ее освобождение от догматического марксизма.
В искусстве переосмысление советского периода шло уже с середины 50-х гг., развиваясь по нарастающей -появлялись романы о русской/российской истории, о разрушении крестьянского мира, создавалась солдатская^ деревенская проза, заявили о себе критика и публицистика, подрывавшие каноны марксизма. При этом другие деятели искусства начинали воплощать в позитивном ключе некоторые либеральные идеи, западные образы и ценности. Напомним фильм «Семнадцать мгновений весны», достой-
ный во многих отношениях. После выхода на экран в 1973 г. он быстро обрел аудиторию, равную численности всего населения СССР. На фоне захватывающего сюжета, прекрасной игры актеров мало, кто тогда заметил, что в фильме целенаправленно и настойчиво проводятся параллели между нормами мышления и поведением граждан Третьего рейха Гитлера, а также сталинского СССР. Эти сближения, немыслимые в СССР, подробно отрабатывались в либеральной пропаганде Запада, хотя не имели каких бы то ни было оснований в истории политике двух стран. Русско-немецкие культурные связи глубоко изучались на научном уровне не одно столетие в Германии и в России, создавая сложную картину исторических взаимодействий двух культурных сообществ. Фильм же, утрируя политические черты, идеологические ценности национал-социализма Германии середины 40-х гг. ХХ в, объединил их с якобы признаками социализма СССР. Такой прием авторов явно был рассчитан на упрощенное восприятие фильма отечественной аудиторией, на узнаваемость внешних форм1. Главное, что этот прием разрушал советский патриотизм, оскорбляя память о погибших людях и тех, кто пережил ВОВ. Не случайно дети, молодежь 70-80-х гг., подрастая, легко начинали называть в 90-х гг. советских граждан фашистами, «красно-коричневыми".
В гуманитарных науках и в образовании переосмысление советского периода проходило сложнее; изменения аналитических и содержательных стереотипов в научной среде, в сознании ученых шли более критично, замедленно. Так, в среднем профессиональном и высшем образовании стандартные курсы обществоведения и марксистско-ленинской философии сохранялись до конца перестройки. Парадоксальным образом каноны марксизма оставались устойчивыми в тех образовательно-отраслевых центрах, кадры которых остро нуждались в освоении новых форм взаимодействия с массовой аудиторией, в развитии личного кругозора, нестандартного мышления. Речь идет о специалистах военно-политического ведомства, партийно-государственных, пропагандистских органов, МВД, КГБ, МИД и др. Отчасти это объяснялось той ролью, которую выполняют процессы развития личностных убеждений,
1 См.: Залесский К.А. Семнадцать мгновений весны. Кривое зеркало Третьего рейха. М., 2006.
познания/понимания у специалистов данного типа в их работе. Но ход обучения зачастую не углублял их марксистских убеждений. Сошлемся на Шебаршина Л.В., книгу которого выше мы цитировали. Здесь уместно его мнение о профессиональной подготовке уникального элитного контингента - кадровых офицеров-разведчиков. Молодой Ше-баршин, получив в конце 50-х гг. диплом МГИМО (он поступал в институт восточных языков, который позже влился в институт МИДа), начинал трудиться в дипломатическом корпусе. Переход на работу в Службу безопасности в начале 60-х гг. потребовал освоения спецкурса в разведшколе (ныне институт им. Андропова Ю.В.). В его группе все имели высшее образование; но немалый объем их времени отводился на повторное изучение марксизма-ленинизма. Автору напоминали эти занятия молотьбу на току: привязанное животное ходит по кругу выбивая копытами зерна из снопов; такое же топтание, кружение было присуще изучению марксизма, когда не нужны были ни сообразительность, ни эрудиция, но заклинания в идейной лояльности1. Такие занятия резко контрастировали с предметами, которые относились к мастерству разведчика, когда требовалась от слушателей активная реакция, раз-мышленияз находчивость.
В 60-80-х гг. существовали и другие издержки в подготовке этих специалистов. Слушатели курса, чья работа связана с длительным пребыванием за рубежом, не всегда осваивали в спецшколе актуальные исследования советских и иностранных гуманитариев. К тому же им давали скудные, однобокие знания об имперском периоде, о религиях народов, об их традициях, психологии, морали и т.п. Однажды сокурсник Шебаршина познакомил его с содержанием книги «Этническая психология». На занятиях в школе тема этносов/наций трактовалась сугубо в марксистско-ленинском фокусе классовых различий или сближений при социализме, что напоминало топтание на току. Товарищи Ше-баршина, живущие с ним в общежитии, узнав об этнической психологии, вместе стали обсуждать ее темы по вечерам, понимая, что для них этот материал важен2. Судьба отечественной этнологии примечательна. В империи дисциплина развивалась; но власть СССР заменяла ее схемами
1 ШебаршинЛ.В. Рука Москвы. М., 2014, с. 47-48.
2 Там же, с. 52.
Маркса о нациях при социализме, всемерно снижая ее теоретический потенциал в науке. В начале 60-х гг. Л.Н. Гумилев, автор будущей теории этногенеза в контексте ландшафта с учетом биологических свойств и пассионар-ности разных сообществ, еще только подступал к этим идеям на материале Древности, Средних веков о народах Центральной Азии; однако его анализ нещадно критиковали за антимарксистский подход. Но у Гумилева были советские предшественники. Напомним одного из аналитиков, упомянутого в нашем анализе, Г.С. Виноградова, который в форме народоведения развивал этнологическую теорию, осмысляя эмпирический материал на примере российских этносов Сибири. В ВУЗах Сибири 20-30-х гг. ему приходилось читать курс этнической психологии.
Помимо критики гуманитарно-научных сторон учебы в разведшколе особую значимость для нашей темы приобретает еще один аспект советского образования, волновавший Шебаршина. Сам автор добился в профессии многого, занимая в 80-е гг. высокие должности в Первом главном управлении КГБ (внешняя разведка). Но после ГКЧП Ше-баршин уходит в отставку. Работая над воспоминаниями в 90-х гг., он выступает не только, как свидетель событий; он осмысляет сложные вопросы формирования у советских разведчиков их мировоззрения (в т.ч. патриотизма), понимания профессиональной этики работников Службы безопасности в контексте общественной морали, а также философского подхода к жизни. Эти не простые вопросы были не случайными; они вызывали интерес автора в ходе всей его службы. Политики-либералы 80-90-х гг., очерняя советский период, требовали открытого суда над кадрами КГБ. Шебаршин, не оправдываясь перед этой публикой, раскрывает и для себя, и для читателя глубинные мотивы, определявшие в СССР поведение представителей своей профессии. Он задает себе вопрос: «Что заставляло нас работать? Не знать ни сна, ни отдыха, рисковать?»1
Среди мотивирующих факторов выделим три, которые, по мнению автора, так или иначе раскрывались в спецшколе, а затем выпускники проверяли эти знания в жизни. Речь шла о честности, преданности первичной ячейке сотрудников, где действовали писанные и не писанные нормы
1 Шебаршин Л.В. И жизни мелочные сны // Он же. КГБ шутит. М., 2014, с. 288-290.
профессиональной этики и, как правило, работали люди, знающие внешнюю разведку, не мыслящие без нее жизни. Кто не выдерживал нагрузок, были конфликтны, ленивы, морально неустойчивы, те отсеивались. Еще один мотивирующий фактор активности - Служба безопасности, как государственно-политический институт, подчиненный власти. Власть и кадры безопасности связывались жесткими инструкциями, иерархической субординацией, нормами «приказ-выполнение», что изучалось в школе. Уже по ходу службы автора мучают вопросы: а если приказ сверху подрывает суверенитет государства или гражданское единство общества? Если руководитель «не тянет», принимая неверные решения; или еще хуже: у начальства нет совести и оно сознательно лжет и манипулирует подчиненными? Автор признает, что и сам был не без греха к подчиненным. Мы согласимся: такими издержками пронизана жизнь любой корпорации в любой стране. Шебаршин пытается через философско-этические рассуждения прийти к небанальным выводам в понимании этих проблем; од-накоз на наш взгляд, это ему не удается. Но всем известно: Служба учит своих питомцев находить выход из любых тупиков, если речь идет о верности духовным принципам профессии; только на такой основе и может строится Настоящая Школа Разведки.
Скажем о поведении самого автора. Когда после ГКЧП М.С. Горбачев назначил главой КГБ СССР партийного чиновника-демократа, сторонника сближения с США, то Ше-баршин, обсуждая с новым начальником реформы в ведомстве, столкнулся с его профнепригодностью, конъюнктурными амбициями, а также с детским простодушием в оценках новой роли Службы при «демократии». Это вынудило опытного вполне трудоспособного работника руководящего слоя КГБ написать рапорт об отставке, объясняя причины своего шага: под видом реформ в ведомстве по сути идет разрушение системы безопасности государства. В этом поступке Шебаршина, ценой его досрочного ухода на пенсию и состоял выход из тупика. Интуиция его не подвела - начальник вскоре и вправду отличился - выдал гостайну американцам в «знак доброй воли». Скажем о третьем факторе мотивации, который осмыслялся скорее каждым разведчиком внутренне, психологически, о чем пишет сам автор: «Было постоянное, неприметное, но значимое ощущение великого Отечества, рассчитывающего на
тебя. Каждый из нас старался так, будто судьба Отечества зависела от его усилий.». Все иные заботы (житейские, семейные, карьерные) подчинялись главному -Службе, а через нее и Отечеству1.
Обобщая вопрос о подготовке советских разведчиков, выделим следующее. Марксистская схоластика во время учебы не могла пресечь у будущих офицеров любознательности в гуманитарно-философском познании. Они сами отчасти восполняли недостающую информацию через чтение литературы, размышления, споры о прочитанном. Но в ходе службы весь объем нужных и главное подлинных знаний восполнить не удавалось. Так, автор лишь при крушении СССР смог прочесть «Народную монархию», созданную И.Л.Солоневичем в русском зарубежье в 40-начале 50-х гг. Шебаршин испытал смятение, читая описание того, как будут расчленять СССР, как поведет себя беспомощная власть, что начнут лгать народу внутренние и внешние враги и др.2. Все в жизни совпало. Солоневич угадали даже когнитивный разлад самого Шебаршина, что помогло последнему обрести внутренние силы. Столь единое понимание себя и мира двух незнакомых и непохожих людей позволяет сделать вывод огромной важности. Они принадлежали разным поколениям в России ХХ в.: Шебаршин жил в СССР, подолгу работая в странах Востока. Солоневич родился в империи, был журналистом; затем 17 лет в СССР перебрал разные занятия, был осужден; ему удалось пересечь финскую границу и 16 лет он скитался с семьей по странам Западной Европы, Латинской Америки. Но по рождению, духовным поискам, этническим корням (один русский, другой белорус), они были неотделимы от российской цивилизации. Сами они сказали бы проще - мы преданы России, Отечеству. Эта устойчивая самоидентичность, сохранение исторической памяти позволяла им выражать оценки и взгляды на происходящее, которые могут быть еще не раз востребованы грядущими поколениями.
Динамика советской гуманитарно-философской мысли в академических и отраслевых институтах.
Обновление гуманитарной мысли более активно развивалось в академических и отраслевых структурах. Эти
1 Там же, с. 290, 291.
2 ШебаршинЛ.В. Рука Москвы. М., 2014, с. 245-246.
процессы шли через: а) восстановление преемственности с гуманитарным наследием империи (рождался интерес к славянофилам, в 70-е гг. появлялись первые теоретические статьи о Н.Я. Данилевском, К.Н. Леонтьеве); б) освоение трудов гуманитариев, которые в 20-70-х гг. не считались марксистами (о. Павел Флоренский, А.Ф. Лосев, М.М. Бахтин, Л.Н. Гумилев и др.); в) знакомство с новыми идеями гуманитарной мысли Западной Европы и США; г) интерес ученых к мировым процессам с целью понимания происходящего в СССР. В исследовательской работе кон.60-70-х гг. происходило освоение идущих с Запада научных направлений (кибернетика и др.), дисциплин (социология, демография и др.), идей и теорий (теория пропаганды), а также методов (массовые и экспертные опросы, изучение социокультурной статистики, междисциплинарность и др.). Вновь возрождались дисциплины^ существовавшие в имперской науке, но в СССР слабо востребованные актуальным анализом (историческая антропология и др.). Строение советской гуманитаристики обретало современный вид, усложнялось, хотя открытой критики методологии Маркса еще не было. Но так или иначе размывалась ее познавательная основа - аналитические принципы, понимание истины, приемы теоретизирования, публичный дискурс и др. Ниже рассмотрим две новые ситуации в философском и ис-торико-лингвистическом анализе, отразившие агонию советской гуманитарной мысли.
Во второй половине 70-80-е гг. философы, психологи получают возможность более свободно осваивать и публиковать работы о сдвигах в эпистемологии Запада, происходившие в ХХ в. Наши аналитики начинают развивать новые идеи познания неклассической науки, пытаясь тем самым осовременить марксизм. В советской теории познания формируется деятельностный подход, базирующийся на учете социально-исторических, экономических факторов познания. Философы начали говорить о расширенном субъекте познания, о предметно-практической деятельности, в которой воплощены способности людей отражать мир и комму-ницировать между собой; при этом обосновываются идеи о развивающем образовании, об активной роли ребенка в
обучении и т.п.1. Напомним: многие из этих аналитических поворотов разрабатывались российскими консерваторами XIX в. в изучении духовного развития православной личности. Но духовно-религиозные аспекты познания советских философов не интересовали, хотя термин «духовный», оставаясь размытым, получает в это время хождение в идеологии, публицистике. Философам важно было преодолеть в трактовке познания жесткий материализм Маркса, внести коррективы в понимание отражения Ленина. Теория познания дополнялась учетом социального общения, коммуникативных свойств человека, его творческих начал (воображения и т.п.). Но парадигмальные установки познания оставались прежними - отвлеченно-универсалистскими, рассчитанными на анализ разных эпох, народов, цивилизаций.
Иная нетривиальная ситуация создалась с изучением памятника древнеславянской письменности «Велесовой книги» в 60-70-х гг. Известна история его находки: офицер белой армии во время Гражданской войны в разгромленном поместье где-то в Новороссии нашел и вывез в Европу эту «книгу», текст которой был «процарапан» на деревянных продолговатых дощечках. Он умер в Бельгии в 1941 г., а дощечки пропали (изъяла полиция?). Но еще до этого другой белоэмигрант смог скопировать все дощечки с помощью прорисовки текста, а затем и путем фотографирования ряда дощечек. С 1954 г. следует публикация статей о находке и прорисовок текста в журнале «Жар-птица», издаваемым русской эмиграцией в Сан-Франциско (США). Памятник вызвал немалый интерес научной среды Запада, особенно в славянских странах: началось его изучение. Нас интересуют иные ракурсы этой истории: отображение в книге процессов познания мира древними русами-славянами, их воззрения о себе, о своем прошлом и настоящем в период позднего язычества (позже установлено: творцом книги был волхв Ягила Ган; жил в Ладоге под Новгородом^ где умер в конце 870-х гг.н.э.2). Нам важно понять разные позиции советских ученых о книге, а также роль в этом вопросе научной политики 60-70-х гг.
1 Давыдов В.В. Проблемы развивающего обучения. М., 1986; Лекторский В.А. Субъект, объект, познание. М., 1980; Швырёв В.С. Научное познание как деятельность. М., 1984 и др.
2 См.: Асов А.И. Тайны «Книги Велеса» М., 2008.
В 1959 г. через каналы внешней разведки в Советский славянский комитет была передана на предмет экспертизы фотокопия одной из дощечек «Велесовой книги». Заключения академика В.В.Виноградова и известного палеографа Л.П. Жуковской были одинаковыми: текст - подделка. Позже из-зарубежья приходили копии других дощечек, но они оставались в спецхране, не попадая в руки ученым до конца 80-х гг. Публиковались в научных журналах заключения и других маститых специалистов - академика Б.А. Рыбакова, доктора исторических наук А.Л. Монгайта и др., которые либо уверенно, либо с сомнениями говорили о фальсификации «Книги Велеса». Но мало, кто знал тогда, что ряд специалистов (среди них первооткрыватель новгородских берестяных грамот академик А.В. Арциховский) признали книгу подлинной; однако их экспертизы нигде не печатались в то время.
Почему столь недальновидным и политически опасным для властей стал режим изучения в СССР данного памятника? Причины могли быть разные: еще действовала сталинская борьба «с буржуазной лженаукой»; «органы» ожидали провокаций из среды белоэмигрантов. Возможна и такая причина: политикам было известно, что в книге изложены философски осмысленные знания русов-славян о себе и о мире, которые раскрывали их древнейшую историю (приход в Европу и наличие у них издавна знаково-письменных систем разных типов); сама велесовица, как установлено позже, являлась типологически старше кириллицы. Для сравнения: после принятия православия в Киевской Руси закрепилось мнение, что славяне обрели азбуку и грамотность только благодаря усилиям Кирилла и Мефо-дия. В Московии и в империи детей учили по византийским и западно-европейским источникам о появлении славян в Европе в !У-У!! вв. н.э., хотя в книге указаны контакты руссов-славян с народами и государствами, существовавшими задолго до н.э. Подобная информация и факты, описанные в книге или установленные историко-лингвисти-ческим ее анализом вступали в конфронтацию с западной (в т.ч. марксистской) и с советской историографией; публичная полемика стала бы разрушать прежнее единообразие, подрывая доверие к этим кластерам гуманитарной мысли.
Но во второй половине ХХ в. административные запреты, наложенные властями на научную полемику, уже не работали. Информационные потоки доносили до граждан
СССР те сведения о книге из других стран, от которых их оберегали власти. В указанный период росло число и влияние тех слоев общества, которые, требуя отказаться от замалчивания памятника, сами начинали им интересоваться и даже изучать; помимо историков, археологов, языковедов, к анализу подключались поэты и писатели, инженеры и геологи и др. Против этого властям и ученым трудно было возражать, ибо памятник принадлежал не столько им, но прежде всего славянским народам, тем этносам, которые находили в тексте имена своих предков. Власти затянули свои запреты до середины 80-х гг. В условиях наступающей Смуты вся советская политика, в т.ч. в сфере науки, начала необратимо рушится. Поэтому тему «Книги Велеса» мы продолжим в следующем разделе, когда катастрофа государственного развала поставила перед каждым советским этносом вопрос о его культурной идентичности, а также о его исторической памяти.
Отношение политиков к инновациям в экономической теории и практике. В этом разделе рассмотрим пример, связанный с освоением идей кибернетики и с внедрением прикладного проекта автоматизированной системы учёта и обработки экономической информации. Выше авторы отмечали, что власть и научное сообщество еще при Сталине были вынуждены отреагировать на появление в США книги Н. Винера «Кибернетика»1. Автор, будучи математиком, выработал теоретические основы новой междисциплинарной сферы науки, как знания об общих закономерностях получения, хранения, преобразования и передачи информации в сложных управляющих системах, будь то машины, живые организмы или социальные сообщества.
Появление такого рода знания во второй половине 40-х гг. было связано с использованием вычислительной техники в прикладных разработках армии США, Англии, СССР, где анализ являлся по характеру преимущественно инженерно-техническим, математическим. Винер расширяет эти рамки, оперируя теориями организации и систем управления (в т.ч. в обществе), знаниями об электрических цепях, учитывая производство электронной техники, продукцию машиностроения и др. Из методов философии Винер при-
1 Винер Н. Кибернетика, или Управление и связь в животном и машине. М.: Советское радио, 1958.
менял логическое моделирование. Важными он считал также законы эволюционной биологии, неврологии, антропологии и т.п. При этом он не отнес кибернетику к наукам об обществе; в других работах он лишь разъяснял свое понимание ее связей с социумом, религией, моралью. На основе этих подходов создавался англоязычный тезаурус нового вектора науки - сложные управленческие системы, самовоспроизведение, самоорганизация, прямые и обратные связи, искусственный интеллект (ИИ) и др.
Для высшей партийно-государственной и экономической элиты СССР такой подход к информации, управлению обществом стал поначалу ребусом, в котором чиновников удивлял огромный объем используемых цифровых данных, и, на их взгляд, произвольное соединение инженерных, точных, гуманитарных и естественнонаучных фокусов анализа. Руководители СССР считали это формализмом, идеализмом, подозревая, что такое знание может подорвать власть партии. Публично кибернетику назвали реакционной лженаукой1. Конечно же поторопились; но при Сталине даже именитые специалисты не могли вступиться за новое направление. Все же мы считаем, что эту ситуацию нельзя свести к политическому догматизму, оторванности аналитиков и населения от наук Запада. Попытаемся вскрыть истоки непонимания ситуации политиками с помощью нетривиального приема: представим, как мог бы отреагировать в свое время Н.Я. Данилевский на прогноз кибернетических идей, если бы кто-то из предшественников Винера, живущих в тогдашней Европе, ему их растолковал в общем виде (наш ученый как естествоиспытатель проводил в Норвегии исследования).
Сам Данилевский, можно сказать, был «в теме». Будучи по профессии зоологом, ботаником, при этом состоявшись, как теоретик-гуманитарий, он в книге «Россия и Европа» осмысленно оперировал принципом системности, изучал историческую самоорганизацию народов, самовоспроизведение живой природы; междисциплинарный метод был для него принципиально важен. По аналогии с используемой тогда механической машинкой для арифметических действий он мог бы оценить возможности сохранения информации, обсчета данных на ЭВМ, способы принятия решений,
1 См: Малый философский словарь. М., 1954.
исходя из итогов исследования. Вдумываясь сегодня в логику его мысли, изучая его анализ когнитивно-научных процессов в России, мы полагаем, что он позитивно оценил бы сам факт расширения теоретико-прикладных ракурсов анализа с помощью нового знания.
При этом Данилевский скорее всего обратил бы внимание на неравнозначные объекты анализа Винера: живые организмы, человеческие сообщества и машины. Если первые два объекта называют «сотворенными свыше» или считают итогом эволюции земной жизни, то российский ученый задался бы вопросом, что такое ЭВМ с искусственным интеллектом? В книге Данилевского механизмы, машины, индустрия - это технические средства, технологические практики, облегчающие труд людей. Машины воплощают в себе результаты деятельности, научные знания и прикладные разработки разных сообществ в истории. Электронная машина - тоже инструмент, средство, лишенное психики, разума, духа человека. Данилевский мог бы сказать, что программное обеспечение ЭВМ дает машине возможность имитировать простые акты человеческого восприятия, мышления, которые сводятся при помощи математических алгоритмов к формальным аналогам познания человека, например, к подсчету объектов, их качеств и к выявлению связей между ними и т.п.
Однако, мы знаем, что в XX в., базируясь на машинных технологиях, ученые «обучили» ИИ отзываться на массовые и личностные запросы в информации, взаимодействовать с процессами познания, с технологиями жизни и культуры, учитывать генетические свойства человека и т.п.1 Поражает и то, что специалисты быстро освоили создание программ, обучающих ЭВМ воссоздать сложные аналоги мышления человека и принимать решения - распознавать слуховые или зрительные образы и на этой основе «разрешать» проблемы. Ученые Запада знали, что у машины нет интеллекта; но они не торопились просвещать газетчиков и публику. Между тем возможности автоматизированного анализа через обратные связи начали оказывать серьезное влияние на разные сферы деятельности, на человека.
1 См.об этом: Юлов В.Ф. Мышление в контексте сознания. М., 2005.
За цифрами, алгоритмами машинной обработки данных, конечно, всегда скрыты ценностно-смысловые образы реальных вещей, ситуаций и человеческих качеств, а также когнитивно-философские концепты. Но первоначальная установка технических специалистов быстро освоить все тонкости человеческого интеллекта и «обучить» машину процессам познания во всей полноте, оказалась невыполнимой. В 70-х гг. стало ясно: машинное моделирование не может отображать глубинную эвристику человеческого познания/понимания - интуицию, воображение, догадки, предчувствия, озарения и др. Выяснялось что ИИ не по силам воспроизвести все, что у человека формируется через родной язык, историю, духовную культуру и т.п. Данилевский не нуждался бы в сведениях такого рода об ИИ; он изначально считал машину не живой, не субъектной, лишенной сознания, морали, творческого начала. Он пришел бы к выводу, что в организации и управлении информацией машина сможет играть вспомогательную, но не главную роль, экономя время и когнитивные усилия человека. Не исключено, что ученый посоветовал бы обратить внимание на то, какие социальные силы, с какими целями, исходя из каких морально-познавательных установок ведут исследования, какие по характеру программы создают для обработки и главное - какие делают выводы из машинного обсчета. В этом случае Данилевский проявил бы особую проницательность, ибо ныне растет число технологий электронного обмана, которые создают люди, а не машины.
Мы представили в целом позитивное отношение Данилевского к прогнозу теоретических идей кибернетики; вместе с тем, мы уверены, что он проявил бы сомнения в возможности гармонично увязать в программном обеспечении машин эмпирический опыт, генетические задатки и культурно-духовные начала человеческого познания/понимания. Через 60 лет после смерти Данилевского в аналогичной жизненной ситуации оказались Сталин и его соратники, оценивая идеи Винера. Не исключено, что до них даже могли дойти издевательские тексты из американских газет, что-то вроде: «Скоро в СССР вместо мозгов членов Политбюро для принятия важных решений будут задействованы ЭВМ». Не уточняя, насколько верно наши политики поняли идеи Винераз обратимся к фактам: власть сохранила кибернетику в военных областях и науках. В 60-х гг. советские ученые уже создавали математические модели,
позволявшие успешно прогнозировать залежи полезных ископаемых, решать задачи медицинской диагностики, контролировать качество промышленной продукции и др. Но во многих социальных науках и сферах деятельности, особенно в управлении обществом, применение таких математических моделей было весьма редким или его не было вовсе. И сегодня многие граждане РФ, отслеживая, например, введение в Китае рейтинга социального доверия, тоже сомневаются, не слишком ли он формализован или аморален по отношению к обществу, человеку. Значит существовало что-то в идеях кибернетики, а также остается ныне в машинно-информационных технологиях для отечественных ученых, политиков, населения, с одной стороны, необходи-мымз с другой, подозрительным.
Тем не менее в последние 30-40 лет применение информационно-цифровых технологий быстро развивалось во всех областях жизнедеятельности на разных континентах, что говорит о неотвратимости этой мировой тенденции. В итоге наука пополнилась обширным пространством науки - информатикой, куда, помимо кибернетики, входит множество теоретико-прикладных направлений и дисциплин. Многообразные общественно-информационные ресурсы, будучи по технико-организационным аспектам сходными (компьютеры, смартфоны, интернет социальные платформы и др.), по целям, методам применения, культурно-языковому контенту, правовым нормам заметно различаются в разных регионах и странах. У специалистов-гуманитариев все это рождает неодинаковое понимание социальных, фи-лософско-когнитивных сторон информационного общества.
Поскольку в СССР исследования такого типа не прерывались, то представители точных наук начали реабилитацию кибернетики в эшелонах власти, в обществе. В середине 50-х гг. военный инженер А.И. Китов в печати раскрыл возможности создания государственной системы управления плановой экономикой на базе автоматизированного анализа статистических данных. То, чего были лишены советские экономисты - достоверной информации о динамике хозяйственных процессов во всей их полноте и противоречивости - можно было получить на основе этой системы. Китов и другие ученые стали пропагандировать это пред-
ложение1, что привлекало внимание к кибернетике разных специалистов, в т.ч. гуманитариев2. После долгих согласований с властями на рубеже 60-70-х гг. исполнителем проекта стал коллектив Института кибернетики АН УССР во главе с академиком В.М. Глушковым.
Но внедрение столь инновационного замысла не могло быть легким; выяснялось, что огромная территория СССР потребует разбить проект на отдельные этапы, организационные структуры, региональные центры. Проект сталкивался с объективными препятствиями управленческого, психологического плана, с отсутствием в стране технических, кадровых, финансовых ресурсов др. Другие сложности были связаны с аргументами высших властей, с интересами хозяйственных отраслей и конкурирующих научных структур. И далеко не всегда их доводы были надуманными или узко корпоративными. Так, ставились принципиальные вопросы, сможет ли новая система управления сохранить и приумножить достижения социализма - народную собственность на ресурсы природы и средства производства^ право граждан на труд, поддержку инвалидов, детей и др. Идущая параллельно реформа Косыгина А.Н. критиковалась по этим аспектам; в итоге ее свернули. Наконец, новая система экономического управления серьезно подрывала интересы должностных лиц, занимавшихся приписками, хищениями, нецелевым использованием производственных ресурсов и др.
С учетом сложностей внедрение автоматизированного анализа в экономику заняло бы не менее 30 лет. Но через 20 лет реализации проекта исчез СССР. В 1994 г. новая власть предательски закрыла проект, считая его излишним, что позволило западному бизнесу тут же внедриться в Россию со своей электроникой, программами, сетями и т.п. Описывая эту ситуацию, авторы данного материала вовсе не хотят сказать, что внедрение автоматизированного анализа могло бы спасти СССР от развала; на их взгляд,
1 См.: Берг А.И., Китов А.И., Ляпунов А.А. Кибернетика в военном деле // Военная мысль, 1961; Соболев С.Л., Китов А.И., Ляпунов А.А. Основные черты кибернетики // Вопросы философии, 1955, № 4; Китов А.И. Кибернетика в управлении хозяйством // М., Экономическая газета, август 1961, № 4.
2 См.: Возможное и невозможное в кибернетике / Пекелис В.Д. (сост.) Наука, 1964: Спиркин А.Г. О некоторых философских проблемах кибернетики в связи с развитием гуманитарных наук // Строительство коммунизма и общественные науки, М., 1962 и др.
точка неотвратимости катастрофы была пройдена в 60-е гг. Но ныне в РФ отработанный автоматизированного анализ в экономике был бы кстати. Главное в описанной ситуации -бессилие советских политиков не только в организации и доведении проекта до рабочего состояния. Власть не видела ни будущего страны, ни грядущего состояния мира, в т.ч. стремительного распространения ИИ, цифровых технологий. В большей мере она надеялась: СССР спасут нефть, газ, оружие массового уничтожения; все остальное можно купить у Запада, как итальянский проект по производству легковых автомобилей. Здесь мы подошли к проблеме адекватного прогнозирования^ проектирования и регулирования государственного развития, которая в свою очередь неотделима от профессионально-политических компетенций, глубины мышления и управленческой культуры тех лидеров, которые принимают стратегически важные для будущего страны решения.
Продолжение следует
