CC BY
16Общество вчера, сегодня, завтра
УДК 008
йО! 10.34823/332.2022.1.51741
Г.А. АВАНЕСОВА доктор философских наук, профессор, эксперт центра «Гражданское общество и социальные коммуникации» (кафедра ЮНЕСКО) РАНХиГС при Президенте РФ*
А.В. МИРОНОВ доктор социологических наук, профессор, Заслуженный работник высшей школы, Почетный работник ВПО РФ**
Постижение России: прорывы и тупики в развитии отечественной гуманитарной мысли (XVIII - начала XXI вв.)1
3. Анализ научной политики эпохи Модерна на Западе, в российской империи и СССР (продолжение)
Авторы анализируют, как осмысляли некоторые направления отечественной гуманитарной мысли особенности России -ее истории, общества и культуры Нового времени. Основное внимание уделено консервативной мысли. Эти процессы научно-философского самопознания прослеживаются, во-первых, по ходу взаимодействий России с западно-европейской цивилизацией, с ее гуманитаристикой и теорией познания, во-вторых, в контексте внутренних трансформаций культурно-цивилизационного и пара-дигмального характера в империи, в советское и постсоветское время.
Ключевые слова: эпистемология/гносеология, отношения между знанием и реальностью в науке, теоретический рационализм, познавательные субстанции разных цивилизаций, парадигма изучения России русской консервативной мыслью, ракурсы понимания России советским марксизмом, теория отражения, наука и политика, понимание научной истины и правды, псевдонаука в период Постмодерна.
* Аванесова Галина Алексеевна, e-mail: gal-09@list.ru
** Миронов Анатолий Васильевич, e-mail: soc-gum-zhurnal@yandex.ru
1 Продолжение. Начало см. в №№ 3, 4, 5, 6 - 2021 г.
G.A. AVANESOVA Doctor of Philosophy, Professor, expert of the Center "Civil
Society and Social Communications" (UNESCO Chair) of the RANEPA under the President of the Russian Federation
A.V. MIRONOV
Doctor of Social Sciences, Professor, Honored Worker of Higher Education, Honorary Worker of the Higher Education Institution of the Russian Federation
Comprehension of Russia: breakthroughs and dead ends in the development of Russian humanitarian Thought (XVIII - early XXI centuries)
The authors analyze how the peculiarities of Russia - its history, society, and culture of Modern times-have interpreted some areas of Russian humanitarian thought. The main focus is on conservative thought. These processes of scientific and philosophical self-knowledge are traced, first, in the course of Russia's interactions with Western European civilization, with its humanitarianism and theory of knowledge, and secondly, in the context of internal transformations of cultural and civilizational and paradigmatic nature in the empire, in the Soviet and post-Soviet times.
Keyword: epistemology/epistemology, relations between knowledge and reality in science, theoretical rationalism, cognitive substances of different civilizations, the paradigm of studying Russia by Russian conservative thought, perspectives of understanding Russia by Soviet Marxism, reflection theory, science and politics, understanding of scientific truth and truth, pseudo-science in the Postmodern period.
Основные предпосылки научной политики и развития гуманитарных наук в СССР. В России взявшие власть большевики намеревались осуществлять не буржуазные реформы, как это делала династия Романовых, но контр-капиталистическую революцию К. Маркса. Согласно его доктрине и «прогнозу» в странах Запада созрели условия для новой социалистической формация, которая затем станет коммунизмом. Нам важно помнить: марксистский проект родился в Европе на базе ее гуманитарной мысли для реализации сначала на Западе, обесценивая тем самым капитализм; затем по Марксу, сходные процессы охватят весь мир. В своей цивилизации
проект остался маргинальным; в России же он был многими воспринят, как способ обновления собственного развития, что удалось в определенной мере реализовать. В итоге разные слои общества, с одной стороны, осваивали научную мысль Запада через внедрение технических достижений, через марксистский анализ, с другой, все граждане были под влиянием советской идеологии, определявшей внутреннюю и внешнюю политику СССР, что объективно усиливало партийный контроль над наукой.
Советская научная политика, как и имперская, сохраняла в себе изрядную долю смыслов когнитивной матрицы Европы, хотя и в критической оболочке марксизма. В отличие от самодержавия, которое видело российскую науку через нечеткие «европейские очки», изредка интересуясь ею, новая власть поместила научную мысль в методологический каркас марксизма, в жесткие формы организации. Технические, естественные науки развивались более свободно, если забыть об ожидании властей прикладных результатов, а также о режиме секретности в разработке многих тем. В СССР достижения имперского периода в математике, химии, физике, инженерных и естественных науках были не только сохранены, но по ходу индустриализации интенсивно развивались, обеспечивая внедрения в народное хозяйство. Хотя и в этих случаях власть могла по разным причинам репрессировать ученых, пресечь разработку определенных проблем.
Ситуация в гуманитарно-философской сфере познания была более сложной. Методы, содержание и выводы гуманитарного анализа отслеживались особенно строго, затрудняя поиск истины, не совпадавшей с доктриной. После революции из России высылались философы, историки, социологи. Позже немало оставшихся гуманитариев подверглись гонениям^ оказывались в заключении, где нередко умирали или были расстреляны. Из научно-образовательной, информационной практики изымались работы имперского наследия, которые оценивались, как классово чуждые. Так, труды консерваторов приравнивались к идеализму, национализму; их было непросто получить даже в спецхране. Обсуждались и печатались те авторы, работы которых были близки к антимонархизму или к идеям К. Маркса. Вместе с тем, советская гуманитаристика и научная политика являлись отнюдь не статичными, но изменялись, подчас стремительно, сохраняя догматику марксизма. В этой динамике нашего объекта анализа выделим три фазы, сосредотачиваясь на целях, содержании политического регулирования науки, на особенностях интеллектуальной среды, на соотношении теоретического анализа со строительством нового общества, что нам позволит осмыслить советскую Россию, и лучше понять Россию нынешнюю.
Первая фаза - «Вперед, к мировой революции!». Данный период советской научной политики 1917-30 гг. - связан с поиском ее задач, с формированием парадигмальных требований к социальным исследованиям. Лидеры партии, причастные к разработке этой политики (В.И. Ленин, Н.И. Бухарин и др.), глядя на Россию через призму марксизма, планировали его идеи сделать массовыми в СССР. Но и они признавали, что марксизм, хотя бы поначалу, требует адаптации к советскому контексту. Некоторые работы классиков изымались из оборота, ибо авторы выражали уничижительные, по сути социал-дарвинистские оценки русских, славян, этносов России. Тогда же родилась советская пропаганда - агрессивная, упрощенная, рассчитанная на незрелое мышление. Новая власть ставила более сомнительную цель, нежели имперская: принудить не только высшие слои но все население к марксистскому познанию/пониманию самих себя, страны, мира.
В первое десятилетие лидеры СССР решали практические задачи - ликвидировали политическую и письменную безграмотность масс, считая, что без этого нельзя изменить общественное сознание. В 20-е гг. вводилось общее начальное образование детей на русском языке. Были замыслы перейти на эсперанто, позже вместо кириллицы в республиках начали вводить латиницу. Но вскоре власть признала, что эти планы нереальны. Создавались новые формы обучения юношества, взрослых. Менялись высшая школа и подготовка специалистов высокой квалификации; здесь остались некоторые прежние формы организации, но обновлялся состав за счет выходцев из рабочих, крестьян. Политики заявляли, что стране нужны ученые, преподаватели, несущие в массы идеологию, философию, теорию Маркса1. У партии в это время еще не было планов развития общества. Это объяснялось, во-первых, гражданской войной, массовым неприятием левых экспериментов; во-вторых, расхождением прогноза Маркса о переходе к социализму сначала Западной Европы с ситуацией в ССР, где многие были готовы строить социализм самостоятельно. Советские лидеры долго надеялись на пролетарскую активность Запада и других континентов, реализуя политику военного коммунизма, выделяя для мировой революции кадры, финансовые ресурсы.
Новой власти был присущ застарелый когнитивный изъян имперских элит: дуализм между правящей верхушкой, которая якобы знает, что надо делать для развития России, и непросвещенными массами,
1 См.: Худобородов А.Л, Заровнятных В.А. Реформа высшего образования в Советском государстве в 20-е годы ХХ века // ж.Вестник Южно-Уральского государственного гуманитарно-педагогического университета. История и археология. 2013.
которые все «бессмысленно переиначивают» по-своему. Между тем советские лидеры, имея общую цель строительства социализма, фанатично спорили между собой, каким образом следует это делать, с чего и как начинать. Ситуация свидетельствовала, что новые политики скрыто или явно ставили разные цели своей активности в России. Л.Д. Троцкий и его сторонники радикально отстаивали западнический полюс большевизма, утверждая, что без пролетарских революций в Европе СССР не выживет. Были сторонники космополитизма; в этом ключе работал со школьными учителями руководитель Наркомпроса А.В. Луначарский. В.И. Ленин поначалу пытался идти за Марксом, желая скорее сделать общество «одной конторой, одной фабрикой с равенством труда и равенством платы». Это требовало жестоких мер. В статье «Сумеют ли большевики удержать власть или очередные задачи советской власти» (1918 г.) он писал, что «от трудовой повинности богатых», партия введет этот метод военного коммунизма среди большинства населения. Это значило: денежное обращение, торговля будут исчезать; наступит принудительный товарообмен, рабочие, крестьяне станут трудиться за паек продовольствия. Попытки ввести этот метод вызвали голод, повсеместные бунты; пришлось срочно перейти к НЭПу. Из этого видно, что, добиваясь власти, лидеры большевиков смутно понимали сложности перехода к социализму, в т.ч. массовое сопротивление своей политике. В 1922 г. Ленин на IV Конгрессе Коминтерна, отводя упреки в адрес партии, заявлял о «теоретической недостаточности» разработки темы мировой революции. В одной из последних статей «О нашей революции» (январь, 1923 г.) он оправдывал специфику событий в СССР, предвидя, что эти процессы на Востоке еще более будут идти не по Марксу. Новые оценки Ленина переходной фазы не были его российским патриотизмом или русским национализмом; с ними он яростно боролся. По сути власть начала сталкиваться с утопизмом доктрины, но, не признавая это, она защищала свою политику в ситуациях, которые Маркс не предвидел.
В 20-х гг. в практике науки образования и пропаганды имели место разные идейно-мировоззренческие позиции, конкурировали несхожие методы анализа. В этой борьбе установок познания/понимания России и СССР решающую роль играли группировки в высших этажах власти, где исследования российских гуманитариев не брались в расчет. Это создавало ту же ситуацию в политике, что и в империи - отечественные обществоведы игнорировались. При этом заявлялось, что проект Маркса вполне состоятелен. Себя новые правители считали специалистами во всех областях социальных знаний, способными разработать советскую идеологию, внедрить классовые
принципы в обучение детей, контролировать ученых на предмет соответствия их методов марксизму и др. Советский марксизм - как методология анализа социально-исторических процессов, как прикладное учение о революции и социалистических преобразованиях, как идеология, как «прогноз будущего» - созидался в спорах о методах государственного управления, об изменении общественного сознания, о массовой мотивации труда. Обсуждались и проблемы образования, воспитания.
По просьбе Н.К. Крупской в 1928 г. СССР посетил Д. Дьюи, сторонник свободного воспитания новых поколений в США. Он считал, что ребенок сам должен делать выбор, что хорошо или плохо, ибо от рождения он якобы наделен моральным чувством. В нашей педагогике вызревали иные подходы к этим процессам. Так, после войн, революций педагог-новатор А.С. Макаренко перевоспитывал беспризорных подростков-преступников по своим методам (систематический труд, дисциплина, уважение личностного начала у подростка и др.). Впрочем, ни Дьюи, ни Макаренко не были авторитетами для Наркомпроса. Луначарский был уверен, что «Россию душит «обломовщина»; мы не совсем «европейцы»; очень мало «американцы»; в значительной мере мы - азиаты; нам надо еще долго расти». Эти споры нередко принимали уродливые формы политической групповщины, левацкого нигилизма, псевдонаучных позиций (теория «перманентной революции»1, представление о «патриотизме, как о болезни», идеи о «великорусском шовинизме», о российской истории, как о «неправильной», никчемной и др.).
Такие дискуссии с разной когнитивной подоплекой опирались на работы Маркса, Энгельса, идеи социал-демократов Запада, тексты политиков (Ленина, Троцкого, Бухарина, Сталина), документы РКПб. Учитывались труды ученых, признанных в империи, заявивших в СССР о своем марксизме (историк М.Н. Покровский, филолог, востоковед Н.Я. Марр). Позже не все имена, тексты были включены в идеологию, в теоретико-философскую основу советского марксизма; многие позиции названы ошибочными или враждебными ему. В каноны идеологии и науки не попали крайняя русофобия, левацкий космополитизм, хотя пролетарский интернационализм еще был в ходу. Главное, идеология не допускала свободных дискуссий в науке, обмена мнениями о политике партии, не признавала теорий, созданных в фокусе неклассической парадигмы.
Об этом говорит пример с А.А. Богдановым, естествоиспытателем, социальным методологом, автором системной теории всеобщей
1 Троцкий Л.Д. Перманентная революция: сборник. М.: 2005.
организационной науки, который в нач.ХХ в. сотрудничал с РСДРП. Ученый издал в 1918 г. брошюру «Вопросы социализма», где рассмотрел в системно-организационном ключе губительность политики военного коммунизма. Он предложил способ управления творческой энергией масс не через насилие, «демагогическую диктатуру», а развивая эту энергию (напомним, сходный замысел выдвигал в XIX в. Н.Я. Данилевский по ходу имперских реформ). Богданов считал, что надо планомерно изучать зародыши новой культуры пролетариата в труде, социальных связях, быту, выделяя элементы социализма, закрепляя их для будущего. По его мнению, лишь сообща - власть, рабочие и ученые - создадут пролетарскую культуру1. Ленин негативно оценил теорию Богданова, его критику военного коммунизма, обвинив в «идеализме, эклектизме»; в итоге имя и труды ученого были изъяты из нашей науки на 50 лет. Ныне в позициях Богданова и Ленина видны общие моменты идеализма: оба речь вели не о реформах, а о создании в СССР рациональными методами новой формации, основу которой составит пролетарская субкультура; оба верили, что для этого в стране созрели условия. Но на руб. ХХ-ХХ вв. ученые Запада уже не связывали общество, культуру лишь с проектированием и рациональной регуляцией; приходило понимание, что устойчивые культурные формы рождаются из системных взаимодействий социальных субъектов между собой, с природой, через самоорганизацию, через сложные механизмы исторического развития. В СССР ни пролетариат, ни его субкультура так и не появились.
Классический марксизм и советский марксизм-ленинизм, утверждая ведущую роль пролетариата в переходный период, не имели аналитических основ для воздействия на те глубинные энергии народов, которые выходят на первый план в критические периоды истории. Маркс и Ленин считали достаточным, если заставить массы принять их идеи. Но народные энергии и массовая самоорганизация, выйдя на волю в России по ходу революций, войн, озадачили, если не сказать перепугали, большевиков; они стали настаивать на созидании социализма по своим «чертежам» (хотя их позиции менялись и не совпадали). Репрессии, вынудившие граждан признать лидерство партии, стали ведущим фактором построения социализма; наука же была сведена к вспомогательной роли. Как раз аналитики-консерваторы Х!Х в. могли бы объективно оценить ситуацию: непримиримая война власти с населением опасна, прежде всего, для власти, ибо в России эволюционно сложились устойчивые силы, продуцирующие не классовые расколы, не этнические войны, а культурное
1 Богданов А.А. Вопросы социализма. М.: Политиздат. 1990..
единство, цивилизационную синергию населения. Власть рано или поздно ослабнет; тогда эти силы поддержат других лидеров.
Вторая фаза - «Строим советский социализм». В этот период научно-гуманитарной политики 1930-1955 гг. - отношения между властью, обществом, ученой средой стабилизируются. Генеральным секретарем партии становится Сталин, который уничтожает оппозицию, мнимых союзников, минимизируя конфликт с русским народом. Генсек с обновленной командой (С.М. Киров, А.А.мЖданов и др.) формируют политику развития СССР на среднесрочную перспективу. Ставится цель - построение социализма (без указания параметров и сроков). Наступает переходная стадия, когда борьба между политическими силами обостряется. Но власть уверенно создает нормы, принципы государственного управления; идеология и пропаганда обретают более здравые формы; рождается советская гуманитари-стика. На базе проектных расчетов, внедрений реализуются 5-летние планы государственного и военного строительства^ развития экономики, социальных сфер, культуры, образования. Позже преодоление тягот Великой Отечественной войны, победа над Германией, создание системы стран социализма оцениваются в мире, как доказательство, что СССР - новое общество.
Эти практические результаты приобрели огромную социально-мо-тивационную и экзистенциальную значимость для большей части советских людей, в первую очередь для молодежи, русской среды, активных сообществ. К этому времени граждане ощущали свободу от сословной иерархии, буржуазных отношений, от западнической интеллигенции империи. Укажем политические практики, идейные принципы, выдвинутые Марксом или вытекавшие из его трудов, резонирующие с ценностями российской цивилизации, русским сознанием, чаяниями этносов Северной Евразии. Речь идет об общенародной собственности на ресурсы природы и средства производства, о важной роли в обществе труда и трудовых коллективов, о принципах социальной справедливости, политического равенства народов, их гражданском единстве; немалое значение имела политика поддержки социально уязвимых слоев (детей, пенсионеров), доступность образования и современных форм культурного развития личности и др. Эти практики и принципы не всегда были продуманы, их чрезмерно восхваляла пропаганда, общество не предвидело их будущих издержек. Но в ту пору они создавали в мире то, что Гегель назвал «Духом времени»; граждане разных стран видели в социализме справедливое общество, сбалансированное по признакам прогресса.
Однако в СССР модель социализма оставалась весьма уязвимой прежде всего из-за невозможности уравновесить в ней культурную семантику разных цивилизаций - западно-европейской и российской. Классики марксизма могли грезить о пролетарской революции и социализме на Западе. Нам важно помнить, что граждане стран Европы мало интересовались или отторгали их идеи. О.Бисмарк^ познакомившись с теорией социализма и заподозрив в ней скрытый подвох, якобы, сказал: отдайте марксизм стране, которую не жалко (в Германии он сам прибегал к мерам «капиталистического социализма»). Бисмарку ныне многое приписывают без оснований; если эта нелестная оценка им сказана, то мы видим более серьезную ошибку канцлера, нежели классиков. После 2-й мировой войны восточные немцы стали строить социализм, ибо ГДР вошла в советский блок. Это стало для них не столь драматичным, как это видел Бисмарк; немцы усмотрели в социализме конструктивный потенциал для себя, как части разделенной нации; их итоги созидания нового общества были более убедительными, чем, например, у поляков, румын. Объединение Германии показало, что на востоке немцы лучше сберегли национальную идентичность, чувство единства, гражданского достоинства, чем граждане ФРГ. Во всем этом, видимо, сказалась причастность их и классиков марксизма к немецкой культуре и европейской цивилизации.
У советских людей такого единства с классиками не было. В развитии социализма болезненно давали знать противоречия между доктринальными идеями Маркса, его когнитивной верой в универсалистские законы истории, с одной стороны, и цивилизационной сутью России, как гетерогенного сообщества с иными законами эволюции, познания, религиозными нормами, с другой. Укажем социальные практики, политические цели, идейные принципы марксизма, идущие вразрез с нашей цивилизацией, укладом жизни, массовым сознанием, как бы ни пытались это преодолеть советские политики и пропаганда. Речь идет: о неадекватности государственно-административной структуры СССР, ущемлявшей политические права большей части этносов, в т.ч. русского народа; о выдвижении экономики на роль ведущего фактора в развитии культуры и сознания людей; о практике индустриализации и урбанизации, разрушавших природную среду, инфраструктуру поселений любого типа; о принципах пролетарского интернационализма и слияния наций; о подрыве веры, духовных основ жизни; о снижении у многих народов воспитательно-демографических функций семьи и др. В 30-е гг. эти издержки социализма, связанные с когнитивной матрицей Европы, осознавались в
стране еще пассивно. Сталин же, предвидя международные катаклизмы, делает важные повороты в своей политике к российской познавательной практике.
«Национал-большевизм», как прорыв к русским традициям, российской цивилизации. О национал-большевизме заговорили в кон. 20-х гг. аналитики русского зарубежья. Их логика вытекала из отечественной консервативной теории: со временем большевики не смогут опираться на марксизм; они будут вынуждены считаться с глубинным своеобразием сознания русской среды, с установками познания/понимания российских этносов. В 20-х Сталин боролся против «великорусского шовинизма», не допуская мысли о ведущей роли русского народа в обществе. Но, осмысляя мировые трансформации, читая работы эмигрантов о национал-большевизме, он, вероятно, обратил внимание на ряд их мыслей; если это так, то перед нами опосредованное влияние русского консерватизма на вождя (аналогичный вывод о Сталине делали в 40-50-х гг. ряд ученых США).
В СССР в 30-х гг. внутренняя и внешняя политика заметно менялись, обретая патриотические черты, чему способствовали конфликты во власти, предвоенная ситуация в мире. При этом в обществе парадоксально сохранялась и контрпродуктивная матрица понимания России/СССР на базе идей Маркса, Ленина. Российская история реабилитировалась, но классовый подход к прошлому не исчезал, а советские историки преследовались за инакомыслие; позитивно переоценивалась роль русского народа, но воинственная русофобия в партийных верхах и пропаганде была сильна. Игнорирование защитно-боевых навыков русских людей в случае войны привело бы СССР к краху. После убийства С.М. Кирова Сталин поручает А.А. Жданову возглавить партийную организацию Ленинграда и в качестве секретаря ЦК курировать идеологию, образование, науку, искусство. Политика этих направлений менялась во многом усилиями Жданова и его кадров.
Наша тема позволяет выделить еще один ракурс: масштабные процессы экономического развития повлияли на становление советской гуманитарно-фило-софской мысли, которая доминировала до распада СССР. Преобразования расширяли прежние отрасли хозяйства (производство вооружений, добывающие и др.); появлялось немало современных видов деятельности. Все это актуализировало широкий диапазон гуманитарных форм знания, в т.ч. прикладных, межотраслевых. Не случайно система образования обретала межотраслевые функции, подготавливая специалистов для разных сфер. В этой ситуации немало ценностей, управленческих норм, трудов по гу-
манитарным проблемам, бывших в ходу на первой фазе научной политики, стали непригодными (книги Н.И.Бухарина, речи А.В. Луначарского, учебники по отечественной истории М.Н. Покровского и др.).
В этот период иначе, нежели в 20-е гг., осмыслялись функционально-содержательные, в т.ч. когнитивные, параметры образования. Выдвигалась цель сформировать человека-труженика, строителя социализма, идейно грамотного, политически преданного советской Родине. Ставились задачи: а) создать новую систему воспитания детей, прививать им навыки социализации, творчества; б) на научно-практической основе осуществлять профессиональное обучения подростков; в) преобразовать программы высшего образования для молодежи, подготавливая ее к труду в крупных коллективах, к освоению передовых проектов; г) на-ладить выпуск необходимых объемов учебной и публицистической литературы; в ней СССР рассматривать, как справедливое общество, где все граждане свободно трудятся, выполняют законы, а если надо, то и защищают его. В образовании стали учитываться особенности жизни и свойства российского полигнозиса, что воплощалось затем в структуре современных отраслей, в проектировании новых видов техники, вооружения, в содержательной специфике социально-информаци-онных систем (медицина, искусство, СМИ) и т.п. Во многом эти новые практики и формы культурной деятельности отличались от западных стандартов.
В 30-х гг. лидеры партии официально проводят немало встреч с учеными и преподавателями, где обсуждались темы: какими по содержанию, методологии анализа, методикам обучения должны быть курсы, дисциплины, учебники по отечественной истории. На этих встречах политики рекомендуют раскрывать марксистское понимание нашей истории в конструктивном ключе; теоретики, учителя не оставались пассивными, ибо им надлежало решать поставленные задачи. Сталин высказывает мысль, что нужны курсы не только по гражданской истории СССР, империи и т.п.; важно выпускать труды и учебники на языках «запоздалых» (как он говорил) народов, ставя их прошлое на научную основу. В поддержку всей этой политики в образовании формируется аналогичная тенденция в искусстве; создаются кинофильмы и литература на исторические темы.
В 1938 г. вышла «История ВКП(б). Краткий курс»1, созданная историками под контролем Сталина. На примере развития партии преподаватели, авторы учебников получили образчик советско-марксистской трактовки аналитических проблем в их дисциплинах: раскрывалось материалистическое понимание истории, разъяснялись
1 История Всесоюзной коммунистической партии (большевиков). Краткий курс / Под ред. Комиссии ЦК ВКП(б). - М.: Партиздат, 1938.
принципы и категории анализа Маркса - системности, историзма, классового, формационного подходов и др. Позже в 70-80-е гг. подобные методы управления наукой, образованием критиковались как тоталитарные, догматические. Эти оценки и ныне многие считают верными; но они таковы лишь отчасти, даже исходя из критериев науки Запада. Подобная критика советского общества 30-х гг. по сути абстрактна; ее авторам следовало бы указать нечто конкретное из отечественного опыта, как на вероятную и приемлемую альтернативу.
Научно-образовательная политика поздней империи (но не научная мысль) была крайне беспомощной. Николай П, поддавшись посулам Англии и Франции, стал их союзником в 1-й мировой войне, не выдвигая перед обществом внятных причин международного конфликта, целей участия в нем России. Подлинных мотивов войны не знали ни царь ни руководство структур безопасности. По масштабам, качеству кадровой подготовки армия^ ВПК, система образования, а также наука и пропаганда к войне были не готовы. Что касается политики Ленина, методов Троцкого, то они были столь же тоталитарны, как и у Сталина; ожидая мировую революцию, эти лидеры готовы были бороться с «русским шовинизмом» до последнего крестьянина. Накануне войны с Германией у СССР не было иных вариантов выживания, кроме инициатив Сталина в экономике, армии, науке.
Наука, пропаганда, искусство в условиях ВОВ. С началом ВОВ картина в стране резко меняется. Как и предполагали наши консерваторы XIX - начала ХХ вв., нашествие врага принуждает любую власть смотреть на Россию русским взглядом, опираясь на народно-патриотические интересы. Целый ряд принципов советской идеологии, ценностей марксизма, европейских норм познания уходили в тень, подчиняясь прагматике военного времени, выживания государства любой ценой. В этой ситуации огромную значимость приобретали меры политические, поведение известных деятелей партии, убедительность их слов, дел. Особую роль сыграли цели, стратегия войны, озвученные Сталиным и В.М. Молотовым: всемерное сопротивление врагу, его разгром и изгнание.
Неожиданно для всех вождь и его окружение обращаются к тактике «выжженной земли», которую в седой древности и в простых формах применяли пращуры русского народа - арии, скифы, славяне. В войнах поздней империи эти меры были почти забыты, кроме применения армией и народом в войне 1812 г. (пожар Москвы, партизаны и т.п.); казалось, что в СССР эту тактику не помнят. Но проведя мобилизацию, партийные, государственные структуры начинали эвакуировать из западных районов на восток граждан, важные производства, материальные ресурсы, ценности культуры; то, что нельзя было вывезти, разру-
шалось, чтобы не оставлять врагу (так, Днепрогэс взорвали). На занятой территории оставляли скрытые ячейки сопротивления, действовали партизаны, разведчики. Эта стратегия убеждала граждан, что власть намерена всерьез бороться с врагом; в итоге общество становится оборонительным единым организмом, состоявшим из бойцов фронта, населения тыла и тех, кто был под оккупантами. Через полгода неудач Красная армия освоила наступательные операции. Еще через год командование применило в Сталинграде, образно говоря, тактику «разрушения колодцев», «заманивания врага» в зимнюю стужу поволжских степей и его окружения.
В первые месяцы войны остро встал вопрос о радикальных изменениях информационно-пропагандистской политики: когда враг быстро двигался вглубь страны, помпезность и самовосхваление пропаганды становились гибельными. Ситуация вынуждала отказаться от образа советского человека-Прометея, который решает любые проблемы и подчиняет стихии («Нам нет преград ни в море, ни на суше; нам е страшны ни льды, ни облака...»). Быстро исчез и карикатурный образ врага, которого Красная армия легко сокрушала в фильмах, песнях 30-х гг. Новые методы воздействия на массовое сознание и поведение граждан меняли мышление, психологию, веру людей; к такой пропаганде переходила значительная часть функций по сбережению боевого потенциала армии и сохранению активности населения тыла. Надо было найти такие приемы пропаганды, которые по эффективности превзошли бы научно-образовательную политику 30-х гг. Сталин, размышляя, ради чего русские могут пойти на смертельные сражения с врагом, не надеялся на идеи Маркса, Ленина. Упования политиков на мировую революцию, вера в пролетарскую поддержку тоже были иллюзиями. Здравый смысл подсказывал, что армия будет защищать «матушку Россию»; такое признание Сталин счел нужным сделать У. Черчиллю, побывавшему в Москве в 1942 г.
Ныне трудно сказать, действовал ли Сталин самостоятельно, вырабатывая новые повороты в пропаганде, искусстве; насколько активной была помощь Жданова и его кадров; привлекались ли к этим процессам ученые. Впрочем, теоретиков-пропагандистов нужной квалификации в стране почти не было; в спецшколах готовились лишь парторганизаторы для первичных коллективов. Но во всесоюзной пропаганде вопросы вставали непростые: что ценного, в каких формах и объемах следовало бы использовать из культурного наследия народов СССР, а также (как мы добавили бы) из духовных оснований российской цивилизации? Не исключено, что Сталин понял бы нашу реплику, ибо в советской пропаганде отсутствовали «вечные ценности»,
религиозная мораль с опорой на душу, дух человека, на его совесть, готовность идти на смерть «ради други своя»; казалось, что все это было сметено революцией, уничтожено гражданской войной.
Прояснять эти вопросы вождю помогало христианское образование, которое он получал в юности в духовном училище и семинарии. Для него были очевидны скрытые аспекты народного духа, мышления и подсознания; он понимал, что в военный период важно пробудить у граждан чувство причастности к подвигам предков, извлечь из повседневной рутины животворящий дух защиты отчизны; это позволит людям сохранять веру в свои силы, волю к победе. Другой фактор, связанный с религией, вождь стал реабилитировать в кон. 30-х гг. Значимость религии была подтверждена в первые же дни войны: в стране упразднялись атеистические организации, издания. Позже Сталин принял иерархов Московской патриархии, выясняя трудности церковной жизни; обещая помочь, он затем сдержал слово. Смягчение антирелигиозной политики было неполным; но этот шаг восстанавливал связи между верующими и высшими силами. Советские люди на занятых землях, бойцы фронта и население тыла стали ближе друг к другу, преодолевая разлуку через церковные таинства, молитвенную поддержку.
Внимание власти к пропаганде, искусству, СМИ не просто возрастало; оно изменяло разные их аспекты - содержательные, зрелищные, даже, казалось, сугубо технико-технологические. Так, от кадров Совинформбюро требовалось, чтобы их сообщения о событиях на фронте, в тылу были оперативными, доступными пониманию разных слоев, не скрывая драматизм ситуации, но и не нагнетая его1. После военного парада 7 ноября 1941 г. в Москве журналисты отмечали символику ситуации: его участники, пройдя Красную площадь, сразу отправлялись на фронт. Столь же многозначительным стал летом 1944 г. пеший проход по Москве колонн с тысячами пленных немцев, которых переправляли на разные вокзалы. Пленные, шедшие по проезжей части, и жители, стоявшие на тротуарах, смогли с разными мыслями, молча встречаясь взглядами, узреть друг друга. Москвичи не оскорбляли, не унижали врагов; лишь подростки пытались бросать в них камни, конвой их отгонял; кое-кто из мужчин непечатно ругался, глядя на немцев, да женщины тихо оплакивали своих погибших. Как было задумано, это взаимное «узрение-прозрение» оказало мощное воздействие, хотя и разное по морально-эмоциональному накалу, на обе стороны.
1 См. От Советского информбюро... 1941-1945. Публицистика и очерки военных лет. - М.: Издательство АПН, 1982.
Укажем еще на один штрих военной пропаганды. В середине 30-х гг. Сталин обратил внимание на голос нового радиодиктора Ю.Б. Левитана (тогда стажера). Природа одарила молодого человека глубоким, притягательным басом. Со временем диктор довел дар до высокого мастерства, умело применяя его в широком диапазоне интонационной выразительности, тембровых модуляций, культуры речи. Левитан никогда не тяготел к театральным приемам, подчеркивая общественно-политический характер своего чтения официальных документов (военных сводок информбюро, указов, речей Сталина и др.). Но голос диктора и зачитанный текст влияли на аудиторию столь мощно^ что это многократно превосходило эффекты от самых талантливых постановок.
Пропаганда искусства в этот период приобретала огромную специфику; его виды и жанры неодинаково были доступны, уместны и по-разному воспринимались солдатами на передовой, ранеными в госпиталях, читателями газет, радиослушателями. Было у них и нечто общее: запросы тяготели к отечественному искусству; предпочтения отдавались исполнению народных песен, песен современных авторов о войне, где были бы лирические мотивы, связанные с надеждами, тревогой о близких. В разговорном жанре эстрады, а также в СМИ практиковалось чтение русской классической и советской поэзии (А. Пушкин, М. Лермонтов, К. Симонов, А. Твардовский и др.). Разрабатывая военные темы в поэзии и песенном исполнении, советские авторы использовали словесно-смысловые и мелодические традиции, идущие от фольклора славян, воинов Древнего Киева, Московии, казачьей среды; политическая цензура не чинила этому препятствий. В то время, как в империи эти синергийные связи между пращурами и потомками постепенно ослаблялись, держались под спудом или были задействованы частично; не случайно военно-массовая пропаганда в империи не сложилась. Между тем в ВОВ неожиданно для власти советские люди проявляли живой интерес к аутентичному фольклору: древним былинам, военно-историческим преданиям, юмору скоморохов. Через этнический фольклор аудитория приобщалась к «таинству воссоединения» с разными поколениями предков. Так считал художник, писатель из Архангельска Б.В. Шер-гин, которого часто приглашали, как сказителя Русского Севера, на встречи с фронтовиками, с ранеными в госпиталях, на радио1.
Советские авторы стихов и песен умело распорядились творческой свободой; в их произведениях нет натужного или бравурного патриотизма, подражания банальным признакам, выдаваемым за
1 См.об этом: Грунтовский А.В. Жизнеописание Бориса Викторовича Шергина // Он же. Материк Россия. СПб. 2011. С.281.
народные, ибо все это аудитория отвергла бы сразу, как фальшь. Авторы приходили к пониманию, что в условиях войны важен продуманный синтез советского сознания с фольклорно-традиционными формами. Может быть, поэтому впервые со времен патриарха Гермо-гена, К. Минина, Д.Пожарского у солдатской массы и разных групп населения тыла формировались чувства духовного единения, несмотря на огромные расстояния между ними. В песнях, стихах военной поры неожиданно и мощно зазвучала древняя тема русского ратного духа и защиты советской родины («Вставай страна огромная, вставай на смертный бой!», «Идет война народная, священная война.»). Партизаны, проведя бой, врагов «навсегда уложили в лесу/ за великие наши печали за горючую нашу слезу.»). В песнях выразительно и вместе с тем скупо отражены нормы поведения, предчувствия солдат на передовой, в т.ч. ожидания встречи со смертью. Эти темы, являясь древнейшими в нашей фольклорной и казачье-сол-датской традиции, раскрыты и в песнях советских авторов («Выстрел грянет; ворон летит. /Твой дружок в бурьяне неживой лежит.»; «Смерть, не страшна, с ней не раз мы встречались в степи. /Вот и теперь надо мною она кружится.»). Бойцам на передовой важно было верить в то, что близкие люди их помнят, ожидают («Ты меня ждешь и у детской кроватки не спишь, и поэтому знаю - со мной/ ничего не случится.»).
В таком составе смыслов и образов военно-патриотические и моральные ценности не использовались в песнях о гражданской войне, ибо тогда в противоборство было втянуто умело расчлененное российское сообщество. Но на фронтах ВОВ русские и другие этносы составляли устойчивое целое - советский (т.е. российский) народ, отстаивающий независимость Родины. Пропаганда, искусство военной поры сплачивали разные социальные слои, представителей разных регионов, народностей, конфессий. В Красную армию призывались коренные народы республик Средней Азии, этнических районов Сибири, Крайнего Севера, Дальнего Востока. Боевые навыки, находчивость и героизм в условиях фронта переплетались у советских воинов с их современной картиной мира, широким кругозором, с технической грамотностью1. Происшедшие перемены в обществе, работе СМИ, в искусстве повышали духовно-волевой тонус и фронта, и тыла, укрепляя граждан уверенность в своей правоте и победе. Проделанный нами анализ позволяет прийти к нетривиальным выводам. Впервые в Новое время в отечественной практике государства политический лидер и его советники вместе с учеными, педагогами
1 См.: Великая Отечественная война, 1941-1945 : Воен.-ист. очерки : В 4 кн. / М-во обороны РФ. Ин-т воен. истории и др. - М.: Наука, 1998.
смогли решить проблему особой важности. Совместно они преодолели опасные издержки имперской политики, когда цели, смыслы, методы европейской матрицы познания определяли развитие общественной атмосферы высших слоев, а также были критериями эффективности среднего и высшего образования. Удалось нейтрализовать также негативные результаты левых экспериментов и антипатриотических тенденций в образовании и пропаганде 20-х гг. в СССР. У разных когорт советских граждан за определенный период были восстановлены интерес и уважение к отечественной истории, чувство ответственности за страну. В обществе стабилизировался гражданский статус государствообразующего русского народа. В военное время, сохраняя стратегию патриотизма в образовании власть смогла сблизить в пропаганде, СМИ, искусстве советские ценности с историческими знаниями с семантикой народной мудрости, наступательно-боевой эстетики, что усиливало воздействие этих сфер на аудиторию. В поэзии и песенном искусстве рождался сплав архетипов, фольклорно-мелодических образов и советских смыслов, обогащая духовные основы российской цивилизации сер.ХХ в. Эта политика синтеза современного и традиционного сознания во многом определила экономическое развитие 30-х гг. и победу над Германией. Подобные прорывы в работе политиков, ученых, пропагандистов создавали предпосылки для того, чтобы разные виды воздействия на аудиторию, совмещаясь или оппонируя друг другу, рождали бы в сложных ситуациях истории конструктивные духовно-познавательные эффекты, консолидирующие, а не разделяющие общество. Однако этот опыт до сих пор неосмыслен нашей эпистемологической мыслью.
«Снова укрепляем марксизм-ленинизм»: научная политика второй половины 40-х-начала 50-х гг. После войны усилия представителей высшей власти, историков (ученых и педагогов) не могли быть механически перенесены в другие исследования и гуманитарные дисциплины. Причины этого весьма многообразны; ниже мы затронем ряд политических и когнитивно-теоретических предпосылок таких препятствий. После войны страна жила в изменившемся мире, что требовало позитивных перемен в обществе. Но какими они должны быть? Вождь в силу преданности марксизму, а также возраста, болезней не смог достойно ответить на новые вызовы времени. Он стал восстанавливать принципы и методы марксизма-ленинизма 20-начала 30-х гг., что свидетельствовало также об ожесточении борьбы за власть в окружении вождя. Сталин вновь прибегает к неубедительным обвинениям высокопоставленных военных, граж-
данских должностных лиц, часть которых репрессируется. Общественный остракизм, лишение свободы испытали известные деятели искусства; проводились массовые пропагандистские кампании (низкопоклонство перед Западом и др.). Зарождалось дело «врачей-отравителей» с политической основой, но смерть вождя прервала это начинание.
Особо скажем о группе высоких должностных лиц в партии, государстве, работавших в 1947 г. над проектом новой Программы ВКПб под руководством А.А. Жданова, Н.А. Вознесенского, А.А. Кузнецова. Сталин подчеркнуто дал авторам возможность свободно изложить свои мысли в первом варианте проекта. В помощь исполнителям привлекались все имевшиеся партийно-аналитические силы страны. Академики П.Н. Федосеев и М.Б. Митин вошли в состав соавторов проекта. Первый вариант Программы группа вскоре закончила, текст отдали генсеку, который отверг его без объяснений с руководителями. Текст вызвал его крайнее раздражение: в него были включены задачи партии, не совместимые, на взгляд вождя, с марксизмом-ленинизмом. Укажем в общем виде направления проекта, которые Сталин не пожелал обсуждать: демократические изменении в обществе; введение элементов хозрасчета, окупаемости в экономике; повышение культурно-политического статуса русского народа1. После болезни и смерти А. Жданова (1948 г.) его соратникам были предъявлены надуманно-отвлеченные обвинения; закрытый суд приговорил их (порядка 30-и человек) к расстрелу.
Напряженная атмосфера в обществе влияла и на гуманитарно-научную среду. Так, на встрече в 1947 г. с писателями Сталин делится мыслями: «Если взять нашу среднюю интеллигенцию, ученых, профессоров..., у них недостаточно воспитано чувство советского патриотизма... Простой крестьянин не пойдет из-за пустяков кланяться (Западу). Надо бороться с духом самоуничижения у многих наших интеллигентов»2. При этом Сталин говорит не о русском народе или любви к отечеству^ а вновь о советских людях, о любви к советской родине. Эти оценки интеллигенции были не только уязвимы морально, логически; они были спорными в контексте неколебимой веры вождя в марксизм. На протяжении более 30-ти лет он считал себя верным последователем Маркса, Энгельса, хотя хорошо
1 См.об этом: Кузнечевский В. Сталин и русский вопрос в политической истории Советского Союза. 1931-1953 гг. М.: 2016; Рыбас С.Ю. Московские против питерских: Ленинградское дело Сталина. М.: 2013.
2 Цит.по: Багдасарян В. Матрицы общественного сознания. М.: 2021. С.75.
знал их русофобию. Вождь продолжал верить в советский социализм, заложенный Лениным и другими революционерами-радикалами.
В период смертельной опасности Сталин прибегнул к консервативной политике, опираясь, помимо технических и политических достижений, на древние приемы войны в Евразии, на отечественный опыт сопротивления врагам. И страна победила, в чем он публично признал ведущую заслугу русского народа. Но после войны вновь реанимируются Маркс и Ленин, хотя сведущие люди могли убедиться, что консервативная мысль анализировала Россию точно и глубоко. Если эти колебания политики не есть самоуничижение Сталина, то тогда что это? На наш взгляд, это - когнитивно-цивилизационная ловушка, погубившая до этого власть империи. Вождь, порицая слабый патриотизм ученых, по сути боролся сам с собой, не видя драматических и комичных аспектов своей позиции. Считая верность марксизму единственной способом сохранить СССР, он переоценивал прогностическую силу научной мысли Запада. Эта преданность марксизму несла обществу неизмеримо большую опасность, нежели «антипатриотизм» интеллигенции, ибо она была у всех на виду, воплощалась в политике, заводя государство в тупик.
Между тем, в сер.ХХ в. познавательно-методологический потенциал марксизма объективно снижался в силу того, что это учение принадлежало XIX в.; в то же время марксистская методология, претендуя на научный прогноз, устремлялась к анализу мирового будущего. Опираясь на этот методологический ресурс Запада столетней давности, было весьма затруднительно понять советское общество. В это время когнитивно-аналитические возможности марксизма вступали в открытый конфликт с новыми реалиями жизни, современными методами изучения мира, как на Западе, так и на других континентах. Еще одним уязвимым фактором гуманитарной мысли были вне-научные методы и приемы анализа, тяготевшие к идеологии, политике, популизму. Учение Маркса^ взгляды Ленина и Сталина это - воззрения, выработанные социально активными политическими деятелями, ораторами своего времени. Но они не были философами (Маркс свое учение лишь поместил на основу, идущую от Гегеля; отчасти опираясь на нее, он создал социально-исторический метод). Ленин и Сталин не занимались темами гуманитарного познания, хотя дилетантский к ним интерес проявлялся (у Ленина: «теория отражения», «истина абсолютная и относительная»; у Сталина: убежденность, что «без теории нам смерть»). Объемные труды Маркса, работы Ленина, Сталина это - тексты с выраженными признаками авторских темпе-
раментов, с верой политиков в принципы материализма, в силу общественных отношений и др. Их работы создавались в фокусе акцентированной классовости, политической ангажированности, идеологических баталий.
Подчеркнем: политика, идеология сами по себе не враждебны науке; эти формы власти, понимания, познания могут равноправно развиваться - каждая в своем сегменте общественного пространства, часто пересекаясь друг с другом. При этом советские политики, идеологи жестко ставили исследователей себе на службу. Авторы данного анализа и в этом не видят гибель науки. -первых, такова функциональная специализация профессиональных сил в государствах Нового времени; во-вторых, ученые должны располагать свободой выбора, выбирая сферу приложения своих аналитических сил, в т.ч. работать или не работать с властью. Но когда политики пытаются подменять собой отечественных ученых, верят лишь зарубежным специалистам или игнорируют истину, то это говорит об уязвимости власти, что не лучшим образом отражается и на науке.
По свидетельствам современников, Сталин в последние годы жизни с нетерпением ожидал новых теорий о советском социализме. По разным поводам генсек говорил: «Без теории нам смерть, смерть». При этом подразумевалось, что эти теории никоим образом не подорвут позиции вождя, не войдут в конфликт с Марксом, Лениным. Чиновники, конечно, не могли заменить исследователей, разрабатывая концепции. Кадры А.А. Жданова создавали в 40-х гг. отраслевые Академии, нацеленные на подготовку теоретиков высшей квалификации в таких науках, как педагогика, военно-политическая мысль, обществоведение (государственное управление право, идеология) и др. Академии начинали функционировать. Предполагалось, что политики и подготовленные ученые должны мыслить одинаково, понимая и соглашаясь друг с другом. Однако в жизни появление прорывных теорий, новых направлений науки процесс весьма сложный, самонастраивающийся, плохо поддающийся административному давлению. Конфликт между Сталиным и группой Жданова из-за проекта Программы партии показал, что несовместимые позиции между политиками частое явление и во властной среде.
Указанные выше негативные качества советской гуманитарной мысли, безусловно, снижали ее аналитический уровень; но в еще большей мере эта ситуация представляла опасность для властей. Руководители страны не имели достоверной обратной связи с обществом; исследователи не беспокоили их криками «пожар» или «тонем». Но через 30 лет после смерти Сталина пришло время заявить
о банкротстве советской власти. Ю.В. Андропов стал первым лидером, публично сказавшим это. Незадолго до развала СССР он произнес о правителях СССР: «Мы не знаем общества, в котором живем». Эта символическая фраза, какой бы смысл ни вкладывал в нее сам политик, свидетельствовала, что руководство страны явно припозднилось с признанием утопии Маркса и своей веры в нее.
Советская гуманитарная мысль и научная среда вторая половина 40-х - начала 50-х гг. На гуманитарную мысль указанные политические, идеологические установки анализа налагали весьма заметный отпечаток. Научной гуманитаристике были присущи те же признаки, отличающие ангажированный политический стиль от научного дискурса - восхваления советского строя, помпезный тон рассуждений о социализме, популистские аргументы и т.п. Но были и более глубокие дефекты: хлесткая, беспощадная критика оппонентов^ несбалансированный по цивилизационным критериям тезаурус, двусмысленные формулировки в одних случаях, умолчание фактов в других, сомнительные выводы. Ныне мы знаем, что гуманитарная мысль выдавала за истину сознательную ложь «во спасение» политики - «буржуазная лженаука кибернетика». Таких тупиковых противоречий нереализуемых целей, ложных заключений или бодрых прогнозов, рожденных марксизмом-ленинизмом, в нашей гуманита-ристике было немало. Одни являлись неприкасаемыми догмами (слияние наций при социализме); другие тихо умирали сами (пролетарская культура); третьи сходили со сцены из-за аргументов советских ученых и критики с Запада (автоматизированный анализ в СССР все же развивался, хотя термин «кибернетика» не прижился); были ошибочные прогнозы, которые власть не защищала и не опровергала (отмирание государства).
Бессилие методологии Маркса ученые видели уже в конце 40-х гг. Сошлемся на работу экономистов над учебником «Политэкономия социализма в СССР», появлению которого власть придавала важное значение. Маркс не прояснял этот вопрос, ибо в его время экономики социализма не было. Лишь в XX в. эпистемологи Запада стали размышлять над критериями реалистичности, достоверности социально-экономических прогнозов. В этой ситуации Маркс был неуязвим - он об этом не знал. Наши экономисты тоже о них не слышали; но им нелегко давался марксистский анализ развития хозяйства СССР. Специалисты по-разному отвечали на вопросы, в чем выражена эффективность советской экономики, как действуют показатели стоимости продукции, каковы способы перераспределения товаров и их потребления и т.п. В 1952 г. выходит брошюра Сталина,
где все разъясняется почти по Марксу: экономика СССР пока сохраняет стоимость; в будущем она станет единым госсектором, где действует продуктообмен (хотя у классиков государство отмирает); категория стоимости исчезнет; эффективность будет определяться объемом времени, ушедшего на изготовление товара1. Предоставим читателям самим сделать выводы из противоречий между прогнозом XIX в. и экономикой социализма ХХ в. Выход из тупиков этого познавательного лабиринта в советское время все же был найден, только не в СССР, а в Китае.
В последние годы правления Сталина непросто было определить, в каких дисциплинах, в изучении каких проблем чаще применялись указанные препятствия и в том числе ненаучные приемы анализа. Казалось, что исследования многих прикладных, отраслевых тем, сбор эмпирических данных, изучение статистики проводились более свободно от идеологии, а работы в лингвистике, искусствознании не требовали частых ссылок на классиков, советских политиков. Но практика показывала, что в 30-е годы и к математическим трудам пытались подойти с классовых позиций; политические обвинения выдвигались против академика Н.Н. Лузина, одного из основоположников московской математической школы2.
В отечественной литературе наших дней есть попытка обосновать вывод, что в более сложной ситуации была в СССР философия: «Какой бы вопрос в философии ни поднимался - деятельность человек^ язык, материя, сознание. - он обязательно соскальзывал к невразумительной ахинее. Горы написанных книг не несли в себе никакого содержания^ являясь образцами недешифруемого мыслеподра-жания»3. Вывод жесткий и во многом справедливый. При этом автор Дугин А.Г. считает, что вся советская философия являлась выражением «плененного и униженного интеллекта» - с этим выводом нельзя согласиться; мы его не распространяем его даже на период правления вождя. Ниже мы будем оперировать фактами жизни и творчества ученых-мыслителей, исследовательская натура которых формировалась имперской средой и была почти не затронута советской школой 20-х гг.
Напомним структуру научного мышления. Невозможно гуманитарную мысль в СССР, в т.ч. философскую, приравнять к многочисленным трудам в виде никчемных книг. Сама мысль заявляет о себе прежде всего через познавательные процессы в мышлении филосо-
1 Сталин И. Экономические проблемы социализма в СССР. М.: 1953. Сс.43-44 и др.
2 См.: статью «О врагах в советской маске» // газ.. «Правда» 3 июля 1936 г.
3 Дугин А.Г. Мартин Хайдеггер: возможность русской философии. М.: 2013. С.120.
фов, а также возникавшие в ходе взаимодействий ученых друг с другом, с людьми из других сообществ. Эти процессы во времена Сталина активно развивались в философских кругах^ в учебно-лекционной работе^ в беседах с людьми, далекими от науки. Как правило, эти спонтанные формы познания проходят более свободно, чем, например, во время беседы ученого с начальством или при написании трудов для публикации; в последних случаях срабатывала внутренняя цензура - «что можно излагаю, а другое обдумаю для себя позже»1. Еще один фактор, затруднявший философское познание, - цензура внешняя: оппоненты, рецензенты, редакторы. Итогами усилий этой цензуры являлись в гуманитаристике горы искореженных или далеких от философии работ, хотя начальный замысел, авторская мысль могли быть в них плодотворными.
Поясним примерами. Ученый из Сибири Г.С. Виноградов (18861945 гг), проходя все ступени преподавательской стези, был также аналитиком - этнограом/этнологом, фольклористом, лингвистом, историком, сибиреведом. В образовательных коллективах его прорабатывали за то, что он не-марксист; в этих случаях он избегал худшего, переезжая в другой город. В тяжелых жизненных условиях он сумел основать в советской науке синтетическое направление - народоведение на примере русской среды и других этносов Сибири. Эти темы он изучал, помимо этнологии, методами психологии, истории, диалектологии, педагогики, социологии, философии, медицины, религиоведения и др. В кон.20-х гг. Виноградов в письме к коллеге пишет из Сибири в Ленинград: «Мою «Народную педагогику» не очень ругайте. Ее люди обидели: сделали выемку из середины... Мои «отрывки» стали еще отрывочнее.»2. Так автор шутил по поводу драконовской цензуры. Но указанный труд остается и ныне уникальным по глубине осмысления собранного материала и выводам. Ученый, расширяя это направление, планировал написать на русско-сибирском материале «народную философию», «народное богословие» (оказывается, могут быть и такие ракурсы анализа), собирал материал по «народной риторике», печатал статьи о «детской народной речи». Такой синтетический подход к изучению народа ныне не встретишь; в ходу анализ «воображаемой нации». Но на базе проблем, поднятых автором, до сего дня в городах РФ проходят «Вино-градовские чтения». Активность ученого явно противоречит выводам
1 Эта ситуация двоемыслия гуманитарной среды в советское время на примере историков убедительно раскрыта в: Ганелин Р.Ш. Советские историки: о чём они говорили между собой. Воспоминания 1940-х - 1970-х гг. СПб., 2008.
2 Цит.по: Грунтовский А.В. Георгий Семенович Виноградов // Он же. Материк Россия. СПб. 2011. С.301.
А. Дугина о «плененном и униженном интеллекте»; 77 лет спустя после смерти ученого, его труды продолжают будоражить российских аналитиков.
Еще более убедительные свидетельства на этот счет содержат в себе трудности познания, связанные с полным запрещением издания трудов автора, а также возникшая в советский период практика, когда автор, зная, что его работы не издадут, пишет «в стол», в расчете на будущее. Ныне известно немало гуманитариев, которые смогли опубликовать свои труды в период «оттепели», «перестройки» или даже после распада СССР. Помимо Виноградова назовем имена еще двух философов, которые своими трудами, созданными в период правления Сталина, позволяют связать это время с взлетом отечественной философской мысли. Речь идет о А.Ф. Лосеве (1893-1988), создававшего свои труды в форме академического анализа (особо выделим труды «Диалектика мифа», «Философия. Мифология. Культура» и др.); его огромное наследие поражает глубиной анализа весьма сложных философских проблем. Другим мыслителем был Д.Л. Андреев (1906-1959), писавший в тюрьмах свой главный, дошедший до нас труд «Роза мира»; в нем автор воссоздает грандиозные картины метафизического Космоса, эволюции российской метакультуры и НебеснойРос-сии, а также излагает неканонические религиозные пророчества, опираясь на личный опыт мистического «вестника».
Не принимая марксизма, названные русские подвижники научно-философ-ской мысли испытывали жестокие преследования, жизненные катаклизмы; двое из них рано умерли из-за болезней. Лосев жил долго; но, будучи в 30-х гг. в лагере, начал терять зрение. Отпущенный домой, он уже не мог обходиться без помощников в быту и научно-педагогической работе. Главное в том, что в трагическое время истории все трое смогли высказать новые представления о российской цивилизации, проникнуть в глубины русского самосознания и духа и тем самым выйти на встречу с будущими поколениями. Ныне их анализ дает нам уверенность, что Россия, как сложное сообщество и плодоносная культура, способна преодолеть сверхчеловеческие испытания, преобразовав их в обновленное понимание себя и мира.
Продолжение следует
