CC BY
7единственная нормальная и вообще допустимая форма цензуры, никакие другие формы ее, с моей точки зрения, не допустимы вовсе".
Практически на той же позиции стоит В. Лошак: «Для меня "моральный выбор журналиста" и "моральный выбор человека" - это не два разных сюжета, а абсолютно одно и то же». Автор подчеркивает: «Если во мне или в ком-то другом "человек" и "журналист" разойдутся, - это довольно страшно: становишься врагом самому себе. Поэтому счастье работать в "Московских новостях" - с их очень высоким индексом независимости - в том, что "человек" и "журналист" могут во мне и в моих коллегах не расходиться».
Сходную точку зрения, но с обратной схемой аргументации, отстаивает В. Зайцев (во время экспертного опроса - обозреватель ГТРК "Регион-Тюмень"). Приводя пример из реальной практики СМИ, он рассказывает: «В Чечне погибли сотрудники Тюменского ОМОНа и наш коллега Саша Ефремов. И некоторые тюменские журналисты поспешили взять интервью у родственников погибших. Этично ли прийти в дом к убитой горем семье со словами: "Здравствуйте, я журналист. Скажите, что вы сейчас чувствуете?"».
Комментируя ситуацию, В.Зайцев говорит: "Лично я бы такой вопрос задать не смог. Если бы и появился в горестный день на пороге этого дома, то для выражения сочувствия, а не для интервью". Аргумент: «Если журналист позволяет себе подобные вещи, значит он переступил некий этический порог. Вероятно, журналист считает, что у него есть особая степень свободы или долг какой-то особый - задавить в себе человеческие чувства. И действительно, в последнее время все чаще встречаюсь с подобными суждениями у коллег. В свое оправдание они говорят: "Но это моя работа. Да, это можно осудить, но мы же должны дать информацию". Тогда я спрашиваю: "Любую информацию? Информацию, полученную любым путем? Разве и так не ясно, какие чувства испытывает человек в таком горе? А тут вы с холодными глазами и выверенными вопросами". Я лично считаю такое поведение непрофессиональным».
Остановим обзор экспертного опроса - мы не стремимся здесь к предъявлению некоей антологии суждений на тему "Журналисты о ситуации морального выбора". Более того, мы понимаем, что в приведенных выше суждениях нет ни полной панорамы возможных ситуаций выбора, ни систематического предъявления граней проблемы морального выбора, ни исчерпывающего набора критериев принятия решений, ни типологии основных подходов.
Однако уже того материала, который мы посчитали возможным привести здесь, достаточно, чтобы сделать вывод о проблеме морального выбора как значимой для журналистов, узнаваемой и признаваемой ими; как проблеме, осваиваемой ими с той или иной мерой успешности. И, что может быть самое главное, принимаемой в качестве проблемы, от которой трудно уклониться. Характерно в этом плане замечание В. Третьякова: "Ты можешь попытаться отбросить эту проблему, уйти от ситуации морального выбора, ссылаясь на то, что жизнь так трудна, возможностей для маневра так мало. Ты можешь сказать, что куда ни кинь -всюду клин, ...ты можешь плюнуть на все и заниматься каким-то частным делом.... Все так, но ты все равно решаешь именно моральную проблему".
Н.Д. Зотов
"...ПОСКОЛЬКУ Я НЕ МОГ СООТНЕСТИ СВОЮ УЧАСТЬ С КАКОЙ-ЛИБО ДРУГОЙ, ИБО ЖИЗНЬ ОДНОКРАТНА И УЧАСТЬ НЕПОВТОРИМА, ТО ЗНАЮ СВОЕ СТАНОВЛЕНИЕ ТОЛЬКО В ЭТОМ ВАРИАНТЕ"
Зотов-Матвеев Николай Дмитриевич (6.02.1937 г.р., г. Шумиха Курганской области), доктор философских наук (1987), профессор (1989). Окончил (1959) Тюменский государственный педагогический институт, факультет русского языка, литературы, истории. Трудовую деятельность начал в 1959 году - учитель русского языка и литературы Северо-Плетневской средней школы Юргинского района Тюменской области. Работал год с небольшим, до того, как ушел в армию. После армии пригласили в Тюменский областной комитет комсомола. С 1965 года в Тюменском индустриальном институте -ассистент, старший преподаватель, доцент кафедры философии, профессор кафедры этики. С 1989 года заведовал кафедрой этики, затем - философии в ТГУ. В 1995 году перешел в Тюменский международный колледж экономики (сейчас - Тюменский государственный институт мировой экономики, управления и права). В настоящее время -
профессор кафедры маркетинга и муниципального управления. Подготовил 6 кандидатов наук. Опубликовал около 100 научных трудов по проблемам философии и этики, в том числе монографию и несколько брошюр теоретического содержания.
В. И. Бакштановский. В какой семье вы воспитывались, кто оказал на вас наибольшее влияние? Как вы входили в свою профессию?
Н.Д.Зотов. Вырос я в семье, как выражались в анкетах, служащего. Мой отец - служащий, мама была домашней хозяйкой. Я рос на Севере. И очень рад этому обстоятельству.
Влияние? Родителей, приятелей. Но какого-то особого влияния от человека извне, которого бы мог удержать в памяти, не имел. В том число и на выбор профессии. Когда по окончании средней школы в Тюмени в 1954 году принимал решение, в какой вуз поступать, то пребывал в состоянии индифферентном. Все решил случай. Хотел поехать в Омск и поступить в медицинский институт, потому что этим сделал бы приятное своему отцу. Но когда я поднялся, чтобы идти за билетом, один человек спросил меня: куда? Раз мне сказали - куда? - я сел.
В.Б. Почему?
Н.З. Это нехороший, грубый вопрос: куда? Суеверие, как будто, но я все-таки сел. Ответил ему, но за билетом не пошел, отложил. Этот человек очень скоро выяснил у меня, что собрался я в мединститут просто так, что у меня какого-либо интереса к медицине, в общем-то, нет. Так стоит ли? Я задумался: и в самом деле, зачем мне куда-то ехать? И решил: коль мне, в сущности, было все равно куда поступать, поступлю на филологический факультет Тюменского пединститута.
В.Б. А почему не на математический, например?
Н.З. Потому что я видел, как училась моя сестра: они с подружкой читали интересные книги, говорили о них. И подумал: поучусь там, это интересно, а потом - видно будет. Поступил, учился пять лет и никогда не жалел, что получил это образование. Напротив, все более и более радовался, что у меня базовое образование оказалось именно филологическим. Оно мне пригодилось, хотя школьным учителем работал всего один год, перед армией.
Так что моя профессия по базовому образованию и по сути - учитель. По сути - потому, что то, чем я стал заниматься позже - преподаванием в вузах философии и этики, - не профессия. Это мое свободное, любимое занятие, за которое мне чудесным образом еще и платят.
В.Б. В этом смысле вы вне профессии?
Н.З. Вообще преподаватель - это не профессия. А вот учительство - профессия, потому что там предполагается комплекс определенных обязанностей и какие-то методы работы. Преподавать же в вузе может и пришедший из НИИ ученый, и делать это он будет в своей самобытной манере, если ученый совет сочтет, что для студентов будет полезен его курс. Например, ученый из сферы геологии может прекрасно преподавать, хотя профессии преподавателя никогда не обучался.
В.Б. Но вы всю жизнь были именно преподавателем философии - большую часть жизни. И преподавателем, который осуществлял учебную программу, которому вменялся определенный регламент. Работа его регулировалась стандартами кафедры и Министерства образования. Как это вы были вне профессии?
Н.З. До той поры я был, в каком-то смысле, не в профессии, а в специальности. Я специализировался на такой работе. А потом, когда началась перестройка и жесткий регламент преподавания советских времен, слава богу, был отменен, я ощутил, что и преподавание - тоже свободное занятие. И на вопрос: кем вы работаете? я не могу ответить, что я - преподаватель вуза. Это не профессия, профессия учителя есть, а профессии преподавателя вуза нет.
В.Б. Можете ли вы сказать, что, придя преподавать в индустриальный институт на кафедру философии, связали себя с определенной научной или преподавательской школой, что эта школа вас формировала?
Н.З. Я попал, в этом смысле, в благоприятную среду с самого начала. Кафедрой философии заведовала Ядвига Альфонсовна Вильчко, к сожалению, ныне покойная. Здесь же на полставки работал В.П. Жежеленко, мы часто к нему обращались, он нас консультировал, и вообще он очень благотворно влиял на нас.
В.Б. В каком смысле влиял? На мировоззренческие каноны, методику преподавания, стиль общения со студентами, в чем выражалось это влияние?
Н.З. Влиять - от слова "влить". Мы много ходили на его лекции. Он был очень опытный преподаватель, мастер. И лично мне импонировало его видение философии, он охотно обсуждал с нами проблемные вопросы. Вроде бы так, "на ходу". Но я тогда видел его свободное отношение к философии. Он не был догматиком. Ему нравилось, улыбаясь, пошучивая, проблемно осложнить какой-нибудь вопрос, поставить нас в тупичок. Это было к месту, своевременно, потому что мы только-только формировались. И я философию стал воспринимать как дело отнюдь не догматическое. Затем заведовать кафедрой философии стал Селиванов Федор Андреевич (он приехал из Томска). Меня его манера руководства и активное приобщение нас к ценностям философии вполне устраивали.
В.Б. Можно ли говорить о кафедре философии индустриального института, как о некой школе философской?
Н.З. Я уже говорил, что с самого начала попал в хорошую философскую атмосферу. Но я сам оказался вне какой-либо школы, в смысле приверженности к "направлению", "позиции", хотя, например, сама деятельность Ф.А. Селиванова в философии, его отношение к ней были для меня, да и для всех нас, своего рода отличной школой.
Но я не был чьим-то учеником. Когда писал кандидатскую работу, моим научным руководителем был Ф.А. Селиванов. Написал, доложил на кафедре. В работе были 8 страниц текста, содержание которого было против идей научного руководителя, совершенно против, полное расхождение. И он сказал после обсуждения, что ввиду такого расхождения позиций продолжать руководить моей работой не может, но работу, тем не менее, одобрил, что, конечно, делает ему честь. Вскоре я поехал в Новосибирск, в Академгородок. И месяца через три защитил работу. Но перед этим мне сказали, что у диссертанта должен быть научный руководитель. Я позвонил Селиванову, по-моему, в Курск, где он был на научной конференции, и попросил у Федора Андреевича разрешения поставить на диссертации его фамилию: все-таки именно он был моим научным руководителем. Он дал согласие. Я поставил его фамилию, а те восемь страниц изъял. Кстати, никогда ему об этом не говорил, а он никогда не спрашивал. И сейчас не знает.
В.Б. Итак, я услышал, что о существовании определенной научной школы на кафедре философии ТИИ можно говорить, но вы были вне ее. А что это значит - формироваться в среде, которая связана с определенной школой, и в то же время существовать вне ее. Так легче? Так труднее?
Н.З. Поскольку я не мог соотнести свою участь с какой-либо другой, ибо жизнь однократна и участь неповторима, то знаю свое становление только в этом варианте. Мне было отрадно, что вскоре мы с вами, в то время заведующим кафедрой этики, оказались вместе. У нас всегда находился предмет для полемических обсуждений, общение было значимым и, как мне представляется, обоюдонеобходимым. Это тоже влияние.
В.Б. Но есть разница: против идей Селиванова вами было написано всего восемь страниц, против моих - целая докторская монография. Это был ваш "Анти-Дюринг".
Н.З. Считаю своим большим везением, что вы, даже несмотря на рекомендации некоторых людей со стороны несколько ограничить мое "своеволие", никогда не стесняли моей индивидуальности. Вы относились к расхождению наших теоретических позиций спокойно и даже, как мне казалось, с интересом. Вы оттачивали вашу концепцию, для меня было естественным по мере сил углублять свою. Считаю, что эта сюжетная линия в моей деятельности и в моем становлении тоже была по-своему созидательной.
В.Б. Можете ли вы описать влияние на вас как на личность и как на свободного философа географического фактора: родились на севере, и вы часто вспоминаете этот факт, но живете в Тюмени? Есть ли разница между неким северным духом, этосом, и этосом тюменским? Что такое для вас Тюмень в целом, если ее не делить с севером Тюменской области?
Н.З. Для меня Тюмень и область, независимо от современной административной структуры, остается единым образованием. Я рос на севере Тюменской области, настоящем, тундровом, и для меня такие широты, как Сургут, Когалым, были тождественны югу. Это определило мое чувство того, что называют малой родиной: моя малая родина оказалась очень большой. Границы этой родины: на севере - Гыда, там начинается Карское море; на западе -Екатеринбург; на востоке - Омск; на юге - Курган-Казахстан. Тюмень - в центре. Все это я ощущаю своим регионом, где я, в общем, дома.
В.Б. И вы остались бы тем же самобытным философом Зотовым, если бы вы жили и работали, например, в Краснодарском крае?
Н.З. Я часто слышал, как отец выражал свою любовь к северным просторам, горизонтам. Он очень любил север, и мне это передалось. Когда я там бываю, то испытываю волнение. Помню все запахи севера. Природная среда, конечно, играет большую роль в становлении личности.
В.Б. Но не профессионала? А можно сказать, что вы именно тюменский философ и этим подчеркнуть не только факт вашей прописки, но и некую ауру вашей философской мысли?
Н.З. Мне всегда неловко говорить о себе: "я философ", это звучит претенциозно. И я даже затрудняюсь в подборе термина. Может быть так: "я занимаюсь философией". А философы - это уже другой ряд. Корифеев, типа Платона.
В.Б. Я приведу пример про себя. Последние годы занимаюсь прикладной этикой. Темой моральный выбор, которой раньше занимался и к которой сейчас вернулся, я мог заниматься в Томске, в Новосибирске, в Тюмени, в Свердловске, в Москве и не думаю, что это повлияло на мое видение темы. Но прикладной этикой я начал заниматься именно в Тюмени. Думаю, что объясняется это не только моим исследовательским интересом, но свободной идеологической атмосферой в советские времена, склонностью ряда тюменских партийных руководителей -
Г.Д. Лутошкина, В.А. Чурилова и др. - к сотрудничеству с учеными. Нередко они были и заказчиками моих исследований. В Москве бы этого не было, как мне кажется. А у вас?
Н.З. Тогда я должен говорить не просто о географическом детерминизме, о природном факторе, а о среде в более широком понимании. Кафедра философии, кафедра этики - мне нравилось там работать. И то, что вы взаимодействовали так активно и интересно с властными структурами, развивая прикладную этику, вели клуб "Современник" и т.п. - это все было мне по душе, несмотря на наши теоретические расхождения, это все было нормально, естественно и, опять-таки, благотворно. Об этом я всегда думаю как об обстоятельстве очень важном, потому что, мне кажется, в европейской части России я бы не имел этих условий.
В.Б. Вы росли, формировались как научный работник, как преподаватель вне чьей-либо научной школы. Но вы не могли не быть включены в конфликты научных школ, в том числе в этической теории, которые существовали в тот момент, когда вы писали докторскую диссертацию. Что это была за атмосфера? Ощущали вы на себе, например, заметный конфликт между школой О.Г. Дробницкого и школой А.И. Титаренко в понимании природы морали?
Н.З. Мое личное тяготение было, конечно, связано с направлением Дробницкого. То, что так интересно делал Титаренко и его сподвижники, есть понимание морали в ее социально-исторической обусловленности. Для меня же мораль внеисторична. Социально-исторически обусловлена сфера нравов, ее замечательно живописал Титаренко. Меня привлекало в морали вечное, вневременное, то есть то, о чем писал Дробницкий.
В.Б. А с кем еще вы считаете себя близким в понимании природы морали?
Н.З. Влечение к этике началось с того момента, когда в библиотеке встретилась книга Ю.В. Согомонова "Добро и зло". Небольшая по объему, она меня задела. Я тогда написал статью о псевдодолге и мои интересы стали все более смещаться в сферу философии морали.
В.Б. Это связано с вашей натурой, в вас что-то проповедническое есть?
Н.З. Отчасти, может быть, и так. Причудлива наша эволюция. Вот сейчас я странным образом возвратился к проблемам, связанным с понимаем философии вообще. От интереса к философии морали - перемещение в сферу общего интереса к природе философии. Но для меня теперь философия в целом имеет своим ядром философию морали.
В.Б. Но Ю.В. Согомонов, книга которого вас сориентировала в сторону моральной философии, принадлежит к направлению социально-исторического видения морали.
Н.З. Поскольку "Добро и зло" он написал в расчете на широкого читателя, я и оказался в тот момент таким читателем. Сказанное им показалось интересным, пока безотносительно к каким-либо теоретическим противостояниям в сфере философии морали. Встреча с этой книгой послужила отправным моментом. Я иногда даже думаю, не встреться она мне... Хотя, я все равно, наверное, пришел бы к этике, втянулся в эту проблематику.
Один из персонажей О. Генри все вспоминал, как он однажды оказался перед развилкой дорог: одна вела на запад, другая - на север. Поколебавшись, он выбрал запад и стал преступником. "А что было бы, если бы я тогда пошел не на запад, а на север?" - спрашивает он приятеля. Тот отвечает: "По-моему, было бы то же самое. Дело не в том, какие дороги мы выбираем, а в том, что внутри нас".
В.Б. Мне кажется, в книге это трактуется иначе: дороги, которые нас выбирают.
Н.З. И все-таки, дело в том, что внутри нас. Поэтому выбрал бы он, например, север - все равно пошел бы по той же стезе. Так и со мной: если бы мне не встретилась книга Юрия Вагановича Согомонова, то все равно вышел бы на этическую орбиту. Да что это мы "если бы.", да "если бы". Все происходит так, как происходит. Сценарий бытия написан.
В.Б. Я уже спрашивал вас: оказались ли вы в рамках какой-то школы - научной или преподавательской, и вы говорили, что были, существовали, скорее, наособицу. А ставили ли вы задачу создавать свою школу, и если да, то, как она решалась? Появились ли у вас ученики? Можете ли вы сказать, что кто-то наследует ваши идеи, продвигает их?
Н.З. У меня были аспиранты, но я не считаю их какими-то там своими последователями. Да и не хотел бы этого. Так что и с этой стороны был обособлен.
В.Б. Это не интересно, кого-то вести по своему пути?
Н.З. Я допускаю мягкое влияние. Но предпочтительней, чтобы каждый шел по своему пути. Нередко руководители раздают аспирантам части своих работ - чтобы они их развивали, но я, признаюсь, в этом большого смысла не вижу. Как, порой, изначально калечат молодых преподавателей методическим засильем, препятствуя проявлению их собственной индивидуальности в этой сфере, так и в науке: если аспирант оказывается ведомым, то он не вполне реализует себя в своей самобытности. Можно сказать, что в моей практике были люди, приобщавшиеся к философии, которые под моим началом не защищались, но такое влияние испытали. Это мне как-то ближе. Но это отнюдь не моя школа, просто они пошли по этой стезе, ну и, слава богу. Вы их знаете, этих людей. Наверное, в философии вообще не должно быть школ, в том смысле, в каком они существуют в науке. В свое время мне пришлось написать статью "Три абсурда научной философии".
Один - написание учебников по философии. Жанр учебника предполагает некую безличность, а философия - дело глубоко личностное, индивидуальное. Нормальное существование в философии - существование уединенное.
Другой абсурд - соавторство в философии. В науке - это нормально, естественно. Например, под тезисами по химии в полторы страницы может быть 10-15 подписей. В философии соавторство столь же неуместно, как, допустим, в поэзии, живописи.
И третий абсурд - экзамен по философии. Он предполагает единомыслие, стандарт, тоталитарную правильность представлений. Впрочем, допустимы испытания по философии и оценивание культуры философствования.
В.Б. А применительно к себе вы можете сказать о каких-то людях, которые не включили вас в свою школу, вы оставались наособицу, но они оказали на вас, как вы говорите, мягкое влияние?
Н.З. Да, на меня оказывали влияние те, с кем я непосредственно работал. Влияние через общение на кафедрах философии и этики. В сфере этики наше с вами общение для меня было весьма полезно. Можно говорить и о тех, с кем у меня было общее видение морали (единомыслие в философии вообще невозможно и ненадобно, но некое сходство и родство воззрений - вещь реальная). С Шердаковым Владиславом Николаевичем такая близость обнаружилась. Хотя опять каждый из нас остается при своих особенностях.
В.Б. Хорошо, это были современники. А может быть, вы готовы рассуждать о том, что испытывали влияние классиков?
Н.З. Смолоду я попал под влияние философии Платона: тогда только-только его сочинения издали - трехтомник в четырех книгах. Я его много и с интересом читал. А если говорить о позднейших влияниях, то из западных философов я читал с наибольшим удовольствием сочинения Шопенгауэра, Канта. Шопенгауэра я читал для удовольствия, а если говорить о влиянии на мои представления, то тут, пожалуй, Канта прежде всего и надо назвать. Его понимание морали, его автономная этика и понимание долга - все это довольно рано предопределило мой путь в этике.
В.Б. В последние годы нам стали доступны книги русских философов.
Н.З. Я читал и сейчас читаю с интересом работы Бердяева. Некоторые его не любят, а мне кажется, что он представляет собой ярко выраженный тип философа, его тексты сугубо философские. Когда читаю Бердяева, просто наглядно вижу, что философия - это философия, а не наука, у Бердяева есть соответствующее обоснование. Для себя я этот факт осознал раньше, чем встретился с его работами, и когда-то даже слегка поплатился за это на заседании кафедры философии: тогда такая позиция выглядела как некая крамола.
Естественно, я читал и Соловьева, и Лопатина, кстати, с интересом читал; Франка читаю с большим удовольствием, С. Булгакова, но все-таки Бердяева я предпочитал. Он более созвучен моему переживанию философии, характер его философствования мне близок. Он не озабочен доказательствами, не аргументирует, не формулирует тезисы, не выстраивает систему аргументов, а просто рассказывает, что открылось его созерцающему уму, но, тем не менее, когда я его читаю, у меня в руке карандаш, и мне хочется все подчеркивать и подчеркивать.
В.Б. Сказалась ли - и как - на вашей жизни в профессии (вы обещали пояснить, почему не принимаете это выражение) смена идеологии, смена строя?
Н.З. Сказалось. Я без восторга, мягко говоря, отношусь ко всему тому, что происходит сегодня в экономической и социальной сферах. Удручает страшная социальная поляризация: если децильный коэффициент на Западе считается предельным, когда слой высший в своем благосостоянии превышает слой низший в 7-9 раз, то у нас он превышает в 30 раз. Только наша загадочная страна может в условиях такого перепада продолжать существовать. Но лично для меня перестройка обернулась благодеянием.
В.Б. Перестройка или постсоветские реформы?
Н.З. Именно перестройка - с провозглашением свободы, гласности, когда позволено было свободно говорить, думать и опредмечивать то, что ты думаешь. Защита моей докторской пришлась на 87-й год. А если бы диссертация была представлена раньше, защита пошла бы сложнее: один библиографический аппарат у меня был такой, что тремя-четырьмя годами раньше его бы в таком виде не потерпели. А здесь как раз кстати все пришлось.
В.Б. Все это вы говорите именно о перестройке. А постсоветские времена, когда мы стали жить в стране не только с другой экономикой, но и отказались от прежней идеологии, в том числе от той, на которую опиралось наше с вами философствование?
Н.З. Когда я еще до перестройки выпускал брошюру в обществе "Знание", то коллеги, улыбаясь, говорили мне, что я пишу так, как будто марксизма нет. Только редактор Юрий Николаевич Медведев позволил мне так писать - брал на себя ответственность, за что я ему бесконечно признателен. Не подумайте, что я говорил нечто крамольное. Нет. Просто то вечное, вневременное, абсолютное, что существенно в морали и о чем размышляет философия, запредельно идеологическим и политическим пристрастиям.
С другой стороны, теперь, когда свершились эти перемены, я, с моим предпочтением незаидеологизированной, неполитизированной атмосферы, стал видеть некоторые серьезные преимущества в "прежней жизни". Речь не о том, что надо возродить (это невозможно и не нужно) прежнюю идеологию. Но. есть очевидные утраты. Допустим, если говорить о социальной защищенности, то разве не очевидно, что при всех тяготах тоталитарного режима человек был лучше социально защищен. Теперь он волен строить свою жизнь как ему заблагорассудится, но за эту свободу жизнеустройства - она, конечно, для многих большое благо - приходится расплачиваться резким снижением социальной защищенности. Да, тот, у кого есть хватка, энергия, способность активного самоутверждения, созидает свое благосостояние без особой озабоченности социальной защиты со стороны государства. Но основная масса населения в условиях социальной незащищенности оказалась в положении довольно драматическом.
Трудный вопрос: что предпочтительней - предоставить свободу активному сильному меньшинству и оставить в менее выигрышном положении массу населения или, наоборот, осуществлять какие-то режимные действия в интересах большинства, не ограничивая активности меньшинства. Это проблема, но я вижу, что сейчас социальная защита передоверена негосударственным структурам, хотя это прямая обязанность государства.
В.Б. В советское время профессор мог себе позволить более-менее благополучную жизнь, и вы ее застали. Тогда у профессора была приличная зарплата, тем более у заведующего кафедрой, а если он еще был совместитель, то мог себе позволить считать себя человеком достаточно обеспеченным - при достаточно скромных потребностях. Сейчас профессорская зарплата не сравнима с той, советских времен, по своему весу. Как же быть сегодня с преданностью профессии, с тем, что называется высоким словом Служение в профессии? Если материальная база профессионала во многом обесценилась, не значит ли, что и профессионализм тоже должен упасть?
Н.З. Именно потому, что я в своем философском деле существую вне профессии, меня это не особенно задело. Нет, мне надо, как телесному существу, удовлетворять свои насущные потребности в еде, питье, одежде, жилище. И я их скромным образом удовлетворяю. Я даже помог сыну обзавестись автомобилем. Кстати, теперь, когда зарплата - номинальная - профессора стала весьма скромной, нам предоставили возможность зарабатывать дополнительно. В.Б. За счет качества?
Н.З. За счет свободного времени. А когда преподаешь очень много - чтобы заработать, у тебя просто меньше времени на то, чтобы думать и развиваться. Остается прямо в процессе преподавания думать и продолжать свое развитие. Но от этого никуда не денешься.
В.Б. Как изменилось ваше самоощущение как исследователя, преподавателя сегодня, когда вы "едете с ярмарки" по сравнению с тем, когда вы "ехали на ярмарку"? Н.З. Отвечу стихотворными строчками Евтушенко: "... До сорока яснее цель. До сорока вся жизнь - как хмель, а в сорок лет - похмелье. Отяжелела голова. Не сочетаются слова. Как в яме, новоселье. До сорока, до сорока схватить удачу за рога на ярмарку мы скачем. А в сорок с ярмарки пешком с пустым мешком бредем тишком. Обворовали - плачем".
В.Б. Это стихотворение написано про сорок лет. Сейчас, когда вы проживаете другой возрастной период, вы по-другому относитесь к своей профессии?
Н.З. Сейчас, в этих новых обстоятельствах, она - если называть ее профессией - для меня еще более спасительна.
В.Б. Вы сказали "если называть профессией", что это значит?
Н.З. Сейчас я в еще большей мере погрузился в сферу философии, я больше этим живу, чем когда бы то ни было. То есть моя философия - это и есть моя жизнь. Философия - или философствование. Это и есть моя жизнь в его главном измерении. В.Б. Есть профессия, а есть жизнь?
Н.З. У меня они совпали. Лучше так сказать: мое занятие, которое дает мне средства к жизни и которое именно профессией я называть не могу, оно и есть моя жизнь. Они у меня не разграничены. Можно быть профессионалом, иметь хорошие доходы и жить в профессии специфическим образом и еще как-то вне профессии. А это мое занятие я не рассматриваю как профессию, потому что не произвожу продукта, отчужденного от моей личности, чем занимаются профессионалы. Смысл профессионального труда в чем? Человек производит то, что может быть
от него отделено в пространстве и времени, то, в чем он как личность не опредмечен. Этот продукт безличен, поэтому он является предметом купли-продажи. А то, в чем человек представлен наиболее интимным образом, представлен его личностью, не может быть - в идеале - предметом купли-продажи. И если тебе все-таки любезно выдают "денежное содержание", то и слава богу. Но это свободное занятие, а не профессиональный труд. Так же, как в сфере искусства: художники должны свободно творить и свободно дарить свои творения. Правда, это опять-таки в идеале, в действительности так не бывает, потому что художникам надо есть-пить.
В.Б. А вариант такого сочетания, как "свободная профессия", не является решением этого противоречия?
Н.З. "Свободная профессия" - это "деревянное железо", "круглый квадрат", нонсенс. Свободных профессий не бывает. Когда Солоухина незнакомые люди спрашивали о его профессии - кем он работает, он уклончиво отвечал: "Я надомник". Потому что невозможно сказать: я работаю писателем. Это свободное занятие, которое, тем не менее, дает ему средства к жизни, раз уж надо их иметь. Идеал - то, как это было у Шопенгауэра или Кьеркегора - хорошее состояние, наследство, и они издавали свои труды на собственные средства, т.е. были совершенно автономными в своем занятии.
В.Б. Какие наиболее важные, ключевые жизненные решения вы принимали? Как эти решения повлияли на жизненный путь?
Н.З. Когда я решил перейти из обкома комсомола в ассистенты индустриального института. В обкоме был значительно лучший доход и квартирные вопросы решались полегче. Тем не менее я с радостью принял это решение.
Мотив? Внутренний зов. Я представил, что на кафедре буду занят тем, что мне по душе, приятно, интересно, и пусть доход пока скромный - это меня не смущало, в конечном счете это было решение в моих собственных интересах. Позже я себе пытался представить, что пошел бы по другому пути, и мне это было неприятно представлять. Не жалею ли я о том поворотном решении? Никоим образом.
В.Б. Вы бы его не переиграли?
Н.З. Нет.
В.Б. Но это ведь могла быть другая жизнь и за иным вариантом жизни могли быть свои прелести и радости?
Н.З. Это было бы не то, что мне надо в этой жизни. Не совсем то, или совсем не то. Солоухин написал в стихотворении "Сорок звонких капелей" (он свои "сорок капелей", в отличие от Евтушенко, встретил очень мажорно):
"Сорок звонких капелей,
Сорок зимних метелей,
Сорок черных осенних ночей,
Сорок радужных летних дождей...
Сорок лет.
Не жалею ли я, что их сорок уже, а не двадцать?
Нет.
Предлагайте мне двадцать. Или даже семнадцать.
Соблазняйте!
Не буду меняться...".
Солоухин говорит, что в молодости перспектива в тумане, и он бы не хотел жить в этой неопределенности, в тумане. То есть он вполне доволен своей стезей, тем, как свершается его жизнь именно в этом варианте. У меня в этом смысле совпадение с ним.
В.Б. А что это вы выбрали Солоухина, который про сорок лет пишет, хотя вам...? Вы уже все-таки едете с ярмарки. Конечно, жизненный путь, философствование не завершены. Понимая это, вы можете сказать, что состоялись? Если вы такой вопрос принимаете?
Н.З. Для меня этот глагол "состоялся" неприемлем, я его избегаю.
В.Б. Хорошо, переформулирую: удалась жизнь? Замысел жизненный исполнился?
Н.З. Так операционно я к жизни не отношусь: вот, якобы, есть ее замысел, который нужно исполнить. И все же, пусть вам это покажется детским оптимизмом, философия все-таки позволила мне ехать не с ярмарки - или не ехать с ярмарки, не знаю, как точнее. Но не оставаться на ярмарке. Для философии ярмарка не нужна. Ярмарка - для профессионалов, для тех, у кого другой образ жизни, другие ценности. А философия мне помогает понять, что, допустим, старение - это не драма, не катастрофа, а процесс, имеющий много преимуществ.
Старение - есть освобождение. И я это понял через философию. Если у тебя сносное здоровье, то старение - пора благодатная. Так что ярмарочный шум пусть грохочет по соседству. Старение открывает возможность для нового духовного возрастания, как это ни покажется странно. Однако препятствуют духовному возрастанию в процессе старения ложные ценности, которые человек воспринял, усвоил смолоду, которые ему привили наши искусство, литература, кинематограф. Допустим, отношение к тому, что обозначено словом "любовь", как к сверхценности,
как к ценности, затмевающей все. И вот тогда получается, что человек стареет, но по-прежнему ориентирован на то, что ему уже не подобает по возрасту. Василий Федоров писал: "А я когда-то думал, Что седые Не любят, Не тоскуют, Не грустят. Я думал, что седые, Как святые, На женщин И на девушек глядят. Что кровь седых, Гудевшая разбойно, Как речка, Напоившая луга, Уже течет И плавно, И спокойно, Не подмывая В страсти берега. Нет,
У седой реки Все то же буйство, Все та же быстрина И глубина...
О, как меня подводит седина, Не избавляя От земного чувства!". Стихи прекрасные, но...
В.Б. Ценности, с вашей точки зрения, ложные?
Н.З. И с точки зрения народа - тоже. Народ говорит: седина в бороду, бес в ребро. Ценности уже должны сместиться в другую сферу, а человек стремится задержаться не в своем возрасте. Видеть Пьеху, которая в 53 года выглядит как 25-летняя кукла, не очень приятно, я чувствую в этом некую патологию. И потом, не обманешь возраст: шея выдаст, руки. Или есть на каком-то канале утренняя передача: показывают танцующих стариков, бодрящихся. Они танцуют, о себе высказываются, хорохорясь, что они-де еще хоть куда. Это производит неприятное впечатление. Пусть они будут здоровы, дай им бог, но всему свое время и место.
В.Б. Можете ли привести еще какую-то ситуацию, которая, на ваш взгляд, привела к поворотному жизненному решению?
Н.З. Мой переход на кафедру этики. Я уже говорил, что на этой кафедре нашел то, чего мне недоставало. К тому времени я уже несколько устал от преподавания государственной философии, когда предполагаются ответы идеологически выверенные, научно правильные, словом, регламентированные. А здесь было меньше государственного догляда, здесь можно было проявляться в преподавании более свободно (хотя и там меня никто за горло не держал). Переход был обусловлен и смещением моих интересов в сферу философии морали. Поэтому во всех отношениях это было хорошо.
В.Б. Есть ли у вас некий кодекс (хотя бы неписаный, для себя), кодекс вашего свободного занятия философией, который вы сами исповедуете и который хотели бы передать своим последователям, если бы они были? Или не прямо передать, а чтобы они его вычислили в вашей жизни, в вашей деятельности?
Н.З. Мой принцип почти тождествен медицинской заповеди: не навреди! И поскольку мое философствование исповедально, то я транслирую аудитории этот принцип в своих суждениях, в преподавании.
В каком смысле исповедально? Это, может быть, звучит высокопарно, но я разграничиваю деятельность творческую и нетворческую. По преобладающему содержанию, нет абсолютно чистого рафинированного творчества, но нет и деятельности, которая была бы совершенно нетворческой. Я не любитель дефиниций, но отважусь: какая либо деятельность есть творческая постольку, поскольку она духовна, нерепродуктивна, как в ее результате, так и в операционном содержании, поскольку она есть одействотворение внутреннего мира личности и через все эти признаки выступает как деятельность сугубо оригинальная.
Нерепродуктивна в том смысле, что то же самое параллельно появиться не может. С этой точки зрения, произведение искусства единственное в своем роде. Философемы - то, что создали Платон, Декарт, Кант., - тоже единственны в своем роде. Творчество предполагает трансляцию
мира личности, его опредмечивание. Даже со страниц тяжеловесных философских трактатов все-таки встает личность творца, так или иначе. А в другой деятельности этого не наблюдается. В том числе в научной деятельности - она содержательно богата, достойна во всех отношениях, но личность открывателя, исследователя в науке не опредмечена в том, что он содеял - в формулах, законах.
Восприятие периодической системы элементов не дает нам представления о личности Дмитрия Ивановича. Понятно, что потребовался великий ум. Но если бы не Менделеев, то другой бы эту зависимость открыл. А творчество исповедально. И когда, к примеру, в кинематографе этот принцип нарушается, то получается фильм, в котором вроде бы все соблюдено, сделано добротно, но сделано внешним образом, нет исповедальности. Такой фильм не волнует, воспринимаешь его совершенно холодно.
В.Б. А как можно передать этот принцип исповедальности кому-то другому, которому вы хотели бы его передать, чтобы он шел пусть и не вашим путем, но каким-то образом соотносился с ним?
Н.З. Если я в своем философствовании самовыражаюсь, если оно действительно исповедально, если я обладаю способностью личностно открыться в том, что делаю, то это и есть передача. Я ведь могу что-то нейтрально излагать. Но философию нельзя нейтрально излагать. В этом смысле Кьеркегор фигура для меня примечательная. Хотя он выпал из существовавшего тогда стандарта философии, но, тем не менее, потом признали и его, и право так философствовать. То есть философия дает мне возможность высказываться экзистенциально, не объективистски, как в науке, а самобытно, интроспективно, из себя. Это для меня очень дорого.
В.Б. Последний вопрос: спич о вашем "свободном занятии", 10 минут.
Н.З. Попробую сделать это необычным способом - через вопросы, которые я ставлю перед собой и перед слушателями моих лекций. Один из вопросов такой: можно ли применительно к философским учениям говорить об их правоте в том смысле, что будто бы на их стороне истина? И что же она (философия) ищет - истину или что-то другое? Если есть в философии истина, то в чем ее отличие от истины в научном смысле?
Я сам отвечаю на этот вопрос так: в науке есть истина факта, а в философии есть истина долженствования, истина идеала. Поэтому можно дополнительно поставить вопрос: что существенней для человека - обладать знанием как истиной или самой жизнью своей пребывать в истине существования? В этом смысле истина долженствования может быть обозначена другим словом - "Правда". К чему устремляет человека его ум и к чему устремляет его мудрость, если говорить об истине и Правде? Ум ученого устремляет его к истине, к истине факта, а мудрость, которую любит философ, устремляет его к абсолютной, высшей Правде. Совершенно овладеть ею невозможно, но сила устремления к ней может быть различной.
С этим связан и другой вопрос: о субстанции. Вы знаете, сколько дано ответов на вопрос о субстанции. И все они разноречивы, а какой из них правильный неустановимо в принципе. Эти представления неверифицируемы. Я спрашиваю так: субстанция - это то, что философы (красиво) придумывают в качестве общей абсолютной первоосновы всех вещей или она реальна? Это очень важный для меня вопрос. Правоты не установишь. Далее. Когда человек философствует, что созерцает его ум? Какую реальность? Философия созерцательна и рефлексивна, философ созерцает реальность метафизическую (мета - сверх-, над-, физическую, запредельную физическому и телесному миру), реальность трансцендентного, того, что потусторонне земному опыту нашего существования. Он пытается созерцать реальность ноуменальную - в противоположность феноменальной и даже реальность субстанциальную - вот к чему устремляет его ум.
И когда я читаю курс философии, то рассказываю о том, чего невозможно знать, но о чем нельзя не размышлять. Я рассказываю о том, ЧТО я не знаю, КАК именно не знаю, ПОЧЕМУ не знаю и никогда не буду знать, но о чем хочу иметь представление. И по мере сил его обретаю. Если это не есть знание, то что же это такое? "Это мировоззренческое представление", - говорю я. Я их четко различаю - знание и мировоззренческое представление. Познание реальности, то есть того, что существует в пространстве и во времени, относительно и наиболее успешно осуществляется посредством науки. Хотя есть и другие средства. Результат такого познания -положительное, верифицируемое представление, то есть знание.
Но помимо познания реальности относительного есть еще размышление созерцающего ума об абсолютном, вечном, вневременном, в том числе существующем в формах человеческой духовности. Это размышление осуществляется средствами философии, результат -мировоззренческое представление, не поддающееся верификации. То есть оно может выглядеть сколь угодно правдоподобным, я могу его воспринять как то, в достоверности чего я совершенно уверен. Но верифицировать его не могу. Подобно тому, как есть люди, которые верят в судьбу или не верят в судьбу, но никто экспериментально подтвердить свою правоту не в состоянии. Итак, я разграничил знание и мировоззренческое представление и научное знание в объем мировоззрения не включаю.
Человек не может жить без мировоззрения, потому что есть не только реальность телесных вещей, реальность психических индивидуальных состояний, реальность социальная, но есть и мир ценностей, сфера духа. Как раз относительно этого мира, этой реальности человеку необходим комплекс мировоззренческих представлений. Причем, если говорить о силе реальности, то, возможно, наибольшая сила как раз и принадлежит абсолютным ценностям.
Обособляясь в мире ценностей, человек проявляется в нем и через это существует как личность, как духовный индивид. Если он этого не делает или делает в очень слабой степени, то живет в усеченном мире. Если говорить о теле-душе-духе, то душа - посредница. Она может устремлять человека в направлении телесного - телесное в пределе может быть обозначено словом "ничто". Это телесное без формы. Дух, полнота духовная есть бытие. Душа - посредница с пристрастиями. Она может устремлять человека в направлении к ничто, тогда он будет думать о ничто-ж-ном, тогда духовное окажется потесненным: его жизнь может быть наполнена внешней активностью, но при этом быть бездуховной. И наоборот, душа может устремлять его в направлении к духовной полноте.
До 5-7 лет детей сравнивают с ангелами; потом детство трудное; отрочество - эксцессы с родителями; молодость с ее буйством страстей; зрелость, когда два начала - духовное и телесное - равновесны, но страсти еще проявляют себя очень мощно и агрессивно; а потом наступает та благодатная пора, когда власть страстей отступает и открывается простор для возрастания. Философия помогает человеку в большей степени свою жизнь сосредоточить в мире ценностей -и существовать в нем по преимуществу.
Все определяется принципом. Если я предпочитаю руководствоваться принципом из этой сферы и через него вижу весь мир, это и определяет мой образ жизни. Тогда удовлетворение от вещественных потребностей может быть другим - жизнь предстает преображенной и на всех уровнях становится одухотворенной. И это помогает мне быть свободным и не устремляться за тем, за чем многие устремляются безрассудно - жизнь легко отнимает эти блага. А то, что можно обрести в мире ценностей, этого жизнь отнять не может - без твоего согласия.
Философия, с этой точки зрения, призвана человеку помочь в его жизненном самоопределении, в придании своему бытию смысла и достоинства. То есть быть жизнеучением. Я не отвергаю методологических функций философии, но первостепенная ее задача - быть жизнеучением.
Последнее. С помощью философии я лично удовлетворяю потребность в трансцендировании, потому что этот вид реальности я не могу постичь научным способом, не могу иметь о нем представления на уровне знаний. Но мне хочется иметь свои представления, и здесь вступает в силу особое средство - символы. Символы - это не просто знаки. Они активны, потому что участвуют в той реальности, которую ты постигаешь, и то, что символизируется, становится из трансцендентного частично имманентным. Это не знание и истина - символы непроизвольны, они обязательны. Но это, тем не менее, некое мое представление. Поэтому С. Булгаков говорит, что искусство - вещун о другом мире. Человек, который слушает высокую классическую музыку, не должен, как ему рекомендуют с детского сада, оснащать свое восприятие "видеорядом" в сознании. Это неправильно. Я не могу это выразить на уровне представления о видимом, но могу очень взволнованно переживать это. Это есть осознание-переживание моего единения с трансцендентным. Оно мне необходимо. Есть и религиозное трансцендирование (потому что Бог -это тайна), есть трансцендирование мыслью - с помощью философии.
Всякая философия - это тоже символ, система символов. Поэтому и встает вопрос о субстанции - она реальна, но каждый ее символизирует по-своему. Значит, нельзя сталкивать учения разных философов. У каждого свой дискурс, свой угол зрения. Он его выбрал и в соответствии с этим символизирует субстанцию. Поэтому Виктор Кузен, эклектик, был прав, на мой взгляд, когда говорил, что философы правы в их утверждениях и неправы в их опровержениях. И так же с нашим - Зотова и Бакштановского - давним противостоянием по вопросам этики. Я это осознал и понял.
Для меня, начиная со времени моего приобщения к изучению проблем морали, всегда была очевидна независимость моральных ценностей поведения, поступка от внешнепредметной стороны, внешнепредметного результата. Я не мог понять, почему это не очевидно для всех и как вообще могут быть на белом свете сторонники утилитаристской этики, гетерономная этика? С другой стороны, я не мог допустить, что серьезные люди, исследователи (утилитаристы, сторонники гетерономной этики), лицемерили. В искренности их философских суждений сомнений не было. Наконец, до меня дошло: все дело в различии исходных моралистических установок, установок морального сознания (теоретиков) как практического сознания. Те и другие до всякого теоретизирования полярно противоположным образом видят соотношение моральной ценности поступка и внешнепредметного результата. Изначальное интуитивное убеждение в независимости нравственной ценности поступка от внешнепредметного результата отзывается в теоретических воззрениях концепциями, в существенных моментах противоположными тем, которые развивают сторонники моралистической ориентации на результат. То или иное восприятие соотнесенности
нравственной ценности поведения и внешнепредметной его стороны можно рассматривать как одну из фундаментальных моралистических установок сознания.
Таким образом, функции теоретика и носителя определенного моралистического настроя нераздельны в личности автора-этика (философа вообще). Хорошо сказал Фихте: "Каков человек - такова его философия". Мне теперь ясно, почему появляются на свет разные, в том числе до степени полярной противоположности, философские концепции. И все они имеют право на жизнь. Мне потребовалось несколько десятилетий наших с вами дискуссий, чтобы осознать, наконец, глубокую правоту Виктора Кузена.
ЭТИКА ВЛАСТИ УНИВЕРСИТЕТСКОГО МЕНЕДЖЕРА: О СЛУЖБЕ И СЛУЖЕНИИ (Обзор и фрагменты стенограммы ректорского семинара)
Проектируя программу семинара, НИИ ПЭ исходил из того, что предложенная его участникам тема имеет непосредственное отношение как к развиваемому НИИ ПЭ долгосрочному направлению "Ценностные основания стратегии развития университета", так и к новому проекту, посвященному профессионально-этическим проблемам тех специалистов, которых готовит наш университет.
Программа семинара, рассчитанная на два этапа работы, структурировала избранную тему в виде нескольких блоков. Первый из них - Феномен власти с этической точки зрения - состоит из ряда вопросов.
1.1. Есть ли решение парадокса власти: с одной стороны власть - это опирающееся на силу право распоряжаться людьми, побуждая, заставляя их делать то, что желает властный субъект, даже вопреки их сопротивлению; с другой - власть основывается и на добровольном повиновении управленческим командам и установленным нормам, которое чаще всего невозможно истолковать как "добровольное рабство"?
1.2. Есть ли возможность иной парадигмы власти, чем когда власть рассматривается исключительно как господство и чуть ли не фатально обременена насилием и пороками, становясь "отвратительной, как руки брадобрея" (О. Мандельштам), когда власть либо притягивает к себе людей с порочными наклонностями, либо прививает подобного рода предпочтения (возможно, развращающий потенциал власти даже сильнее, чем аналогичный потенциал богатства)?
