CC BY
6Р.З. Магарил
"...САМОЕ БОЛЬШОЕ УДОВОЛЬСТВИЕ - РЕШИТЬ ЗАДАЧУ, КОТОРУЮ ДО МЕНЯ НЕ МОГЛИ РЕШИТЬ"
Магарил Ромен Зеликович (19 ноября 1931, г.Москва), заслуженный деятель науки и техники РФ, доктор технических наук (1977), профессор (1978). Окончил Московский нефтяной институт (1954). Трудовую деятельность начал на Омском нефтеперерабатывающем заводе: с 1957 - главный технолог завода, с 1959 - завлаб НИИ, с 1962 - замдиректора по науке. С 1 августа 1964 года - в Тюменском индустриальном институте и ТюмГНГУ: в должности заведующего кафедрой - 38 лет, в должности декана - 15 лет. Подготовил 16 аспирантов, 2 докторантов. Автор 250 научных работ.
В.И.Бакштановский. В какой семье вы воспитывались? Что и кто оказали на вас наибольшее влияние? Как вы входили в профессию?
Р.З. Магарил. Я родился в семье аспиранта МГУ и студентки пединститута. Отца направили работать секретарем горкома партии в г.Шахты, затем - секретарем горкома партии в Ростов-на-Дону. Таким образом Москвы в моем детстве не было. В 1937 году отца арестовали, мать сослали в Башкирию. Я начинаю себя помнить с г.Бирска (в нем тогда было пять тысяч жителей). Матери-педагогу не разрешали преподавать, она работала в артели по изготовлению обуви, закройщицей. В начале Великой Отечественной войны, для того чтобы выжить, мы переселились в село, где мать уже преподавала немецкий язык (другие предметы ей не разрешали преподавать). В 1948 году высылка была снята - срок отбыли. Переехали к родственникам в Симферополь.
В 1949 году я окончил среднюю школу, стал вопрос: что делать дальше? Мать предлагала мне идти работать, поскольку наше материальное положение было тяжелым. Но я решил, что буду учиться, не рассчитывая на помощь семьи. Поехал поступать в Москву на мехмат МГУ. Но там мне достаточно
четко объяснили, что евреи в МГУ не принимаются: даже если я - будущий Эйнштейн, МГУ меня не примет. Тогда я стал выбирать вуз, в котором высокая стипендия. Таких институтов было не много: "нефтяной", "горный", "стали", "цветметзолото". Я наугад пошел в нефтяной, наугад - на химико-технологический факультет.
В 1954 году окончил институт и получил предложение остаться в отраслевом головном институте в Москве. Но в общежитии жить уже надоело, а предлагали только его. И я распределился на Омский перерабатывающий завод. Приняли меня на заводе не очень приветливо. Всем молодым специалистам давали зарплату в 1200 рублей и назначали начальниками установок, мне же - 1000 и начальником склада кислоты. Поскольку я сын врага народа. Но через год - в 1955 году - завод надо было пускать в строй, а к этому времени оказалось, что единственный человек, знающий все его трубопроводы, а их сотни километров - это я. И меня назначили главным диспетчером завода, с 1957 - главным технологом. Правда, в трудовой книжке у меня записано "заместитель главного технолога". Директор мне сказал: "Главный технолог -номенклатура райкома партии, тебя, конечно, не пропустят. Поэтому назначу тебя замглавного технолога - это не требует согласования, а главного вообще не будет. Ты будешь главным, но называться - замом главного".
В конце 1958 года меня уговаривают перейти во вновь организованный научно-исследовательский институт заведующим лабораторией. На заводе все уже было знакомо -каждый камешек, каждая задвижка, ничего интересного в будущем не предвиделось. И я, подумав некоторое время, согласился, перешел на работу в НИИ. Через два года написал кандидатскую диссертацию, повез ее в Москву, защитился, меня назначили заместителем директора по науке. Вскоре понял, что это не моя ипостась. Замдиректора должен быть политиком, а не ученым: то Комитет по химии, то заводы, то Комитет партконтроля при ЦК. Был ответственным за пуск четырех заводов, мотался, мотался, в году пробыл в командировках дней 200. Понял, что от науки очень далек. А так как я начальству говорил не то, что ему хотелось услышать, а то, что считал нужным сказать, особенной любовью у начальства не пользовался. В это время узнал о конкурсе в Тюменский индустриальный институт. Увидев в газете постановление бюро ЦК КПСС о том, что всех, едущих в
Тюмень, отпускать с любых должностей, понял, что это мой шанс уйти без всяких выговоров и т.д.
Таким образом, с 1 августа 1964 года работаю в ТИИ. Кстати, как заведующий кафедрой я, по-видимому, превысил все мыслимые рекорды - 38 лет в этой должности. И деканом был 15 лет.
В.Б. Вы особо выделяете непростую судьбу родителей и ее проявление в становлении вашей биографии.
Р.М. Отца я практически не помню, у меня о нем только светлая память. Вспоминаю, как в нашей квартире появилась вторая семья - подселили. Потом мать рассказала, что отец вынес на бюро горкома предложение выселить рабочих из подвалов. И для этого члены бюро должны показать пример и поделиться своей площадью с семьями рабочих. Мы жили в пятикомнатной квартире. Семья - пять человек, плюс домработница - шесть. Три комнаты оставили себе, две -отдали семье рабочих.
Я считаю, что отец был коммунист-идеалист: он свято верил в коммунистические идеалы и поступал согласно им. Кстати, погиб он таким образом. Его вызвали в НКВД: "Ты с секретарем обкома вместе на гражданской войне был?" - "Да, -говорит отец, - он был командиром дивизии, я - комиссаром полка". - "Вот пиши, что он тогда был близок с Троцким, проводил антиленинские взгляды". Отец написал, что знает его как человека беспредельно преданного идеалам партии. Следователь обозвал его троцкистом-недобитком, а отец мраморным письменным прибором запустил ему в голову. Следователь его застрелил. Прямо на допросе.
Мать была тоже коммунисткой-идеалисткой: свято верила в марксизм-ленинизм, оправдывала то, что оказалась исключенной из партии, ссыльной и без мужа тем, что "лес рубят, щепки летят". Бесконечно писала письма во всякие инстанции, в том числе членам Политбюро. Естественно, это ничего не меняло. Впоследствии ее восстановили в партии с сохранением стажа, она получила золотой значок - за 50 лет в партии.
И я рос коммунистом-идеалистом, для которого 10 Христовых заповедей из Нагорной проповеди - это то же самое, что моральный кодекс коммуниста. В результате получился и до сих пор остаюсь идеалистом, 100-процентным атеистом, признающим, что общечеловеческие, моральные ценности, по сути, сформулированы Христом (если он был). И они ничем не
отличаются ...Я думаю, что Христос (опять-таки, если он был) сформулировал высшие нормы морали, нравственности, которые человечество выработало к тому времени. И человек после этого практически не изменился. Он больше знает, но суть человеческая осталась такой же.
В.Б. Вы сказали, что в свою профессию пришли случайно. Это - пример для подражания? Или просто "так получилось"?
Р.М. У меня так получилось.
В.Б. Значит, вы чужой в этой профессии?
Р.М. Дело в том, что от природы есть талант художника, талант музыканта, талант поэта. И если человек художником родился, он не может не быть художником, ему нужно рисовать. Если он музыкантом родился, он должен или петь или играть, или сочинять музыку. Если поэтом - писать стихи. А вот с инженерными профессиями по-другому: нельзя родиться с наклонностью к нефтепереработке, бурению, машиностроению... Но, занявшись какой-то областью инженерной деятельности, ты постепенно становишься профессионалом.
В.Б. Любой человек становится профессионалом?
Р.М. Любой, если есть генетические способности. Для этого нужно прежде всего считать свою профессию родным делом: это твое, ты должен этим заниматься.
В.Б. Это призвание?
Р.М. Я считаю, что призвание есть у художника, музыканта, поэта. А вот призвания инженера в той или иной области не может быть. А чем я отличаюсь, может быть, от некоторых профессионалов в нашем деле? Очень часто, как правило, ученый занимается всю жизнь одним вопросом. Я всю жизнь меняю задачи, которые решаю. Для меня, может быть, самое большое удовольствие решить задачу, которую до меня не могли решить. Причем не в смысле решения какой-то арифметической задачи. Понять сущность процесса, явления, описать механизм - этим, собственно, я и занимаюсь.
Моя кандидатская была посвящена технологии производства сырья для сажи. Надо было решить, из чего получать сажу. Я увидел, что главная проблема - это содержание серы в сырье. В Америке была норма - не выше одного процента. А у нас такого сырья нет. И вот я исследовал влияние серы-сырья на качество сажи и доказал, что содержание серы совершенно не важно, что можно применять сернистое сырье для
производства сажи. Это для власть имущих в нашем деле было "красной тряпкой": в Америке предел - один процент, а Магарил говорит, что можно много больше. То ли спокойно идти вслед за американцами, и тогда никаких неприятностей, то ли поверить Магарилу - и жди всяких приключений. После моей диссертации было две или три работы, в которых доказывалось, что Магарил не прав. Но сегодня действует норма - три процента серы. Жизнь доказала, что прав был я.
После этого занялся теорией механизма пиролиза углеводорода. Подготовил 10-12 кандидатов по этой тематике, кстати, моя жена стала доктором по этой же тематике. Было внедрение. Но через какое-то время мне стало ясно, что я уже разработал теорию пиролиза, а дальше - неинтересно, переключился на механизм образования нефтяного кокса. Механизм этот сегодня общепринят, стал, так сказать, энциклопедичным.
В.Б. В составе какой научной школы вы формировались? Создали ли свою школу?
Р.М. В Омске не было научных школ, занимающихся тем, чем занимался я. Я, так сказать, одиночка, кустарь-одиночка.
По пиролизу я создал свою собственную школу, ее не было. У тех, кто в стране занимался пиролизом, моя книжка была настольной. Потом создал школу по коксованию. И эта, другая моя книжка, тоже стала настольной.
Далее. Преподавание специальности
нефтегазопереработчика шло на уровне описательном: насос такой-то, качает туда-то, нагревает до такой-то температуры, идет дальше туда-то. Баланс процесса такой. Базируясь на знаниях, полученных фундаментальной, академической наукой, и знании технологий, я создал курс "Теоретические основы химических процессов переработки нефти", он представлен в двух изданиях: как монография и учебное пособие, которое было утверждено Минвузом и до сих пор используется как учебник по нашей специальности.
После этого я заинтересовался проблемой химизации нефтедобычи, разработал примерно 15 новых, более эффективных, реагентов, подготовил двух кандидатов.
Сегодня занимаюсь проблемой, которая абсолютно не связана со всеми предыдущими: снижение влияния автотранспорта на экологию, которое в значимой степени определяет низкую продолжительность жизни в нашей стране.
Автотранспорт у нас очень устаревший и топливо к нему тоже. В результате мы сжигаем топлива много больше, чем в развитых странах на единицу работы, и выбрасываем токсичных веществ много больше, чем в развитых странах. На улицах Москвы, Петербурга, Екатеринбурга, Тюмени и т.д. с точки зрения медицинской нельзя вообще дышать: слишком много токсичных веществ в воздухе. Мне удалось разработать присадку, которая снижает расход топлива, токсичность выброса, удлиняет срок службы автомобиля. Присадка не имеет конкурентоспособных аналогов в мире. Пытаюсь внедрить, но в нашей стране, в наше время это очень проблематично.
В.Б. Нередко в биографии ученого особое место занимает защита диссертации.
Р.М. В 1970 году у меня была готова диссертация, я повез ее в свой родной Губкинский институт, к заведующему кафедрой. Он полгода читал, а затем сказал, что надо переделать введение и заключение. И эти слова с регулярностью в полгода он произносил четыре или пять раз: я переделывал, а он говорил то же самое. Наконец, я понял в чем дело: его допекло, что во введении я не говорил о том, что он -великий ученый в этой области знания, сделавший революцию. А так как он ничего серьезного в этой области не сделал, я не мог такого написать. Наконец я забрал у него диссертацию и пошел в Институт горючих ископаемых. Директор встретил меня очень тепло, почитав мою диссертацию, сказал: "Очень хорошо, вперед!".
При защите я не добрал двух голосов. Причины: во-первых, в связи с тем, что директор со мной общался по-товарищески, в институте разнесся слух, что он прочит Магарила на место одного из завлабов, которого хочет отправить на пенсию. Вторую причину я узнал после защиты: в этом совете независимо от того, какого качества работа, кто защищается, как защищается, евреи всегда получают пять черных шаров. Значит, я получил пять черных по пятому пункту и еще два за счет слуха, что Магарил - будущий завлаб. Это был год, наверное, 1971-й.
В 1975 году я защитил ту же самую диссертацию во ВНИНП - головном отраслевом институте. В 1977-ом, в начале года, меня вызвали на экспертный совет ВАКа - ждал почти полтора года. Вместе со мной было вызвано еще трое, защитивших докторские. Было 7 часов вечера по московскому
времени, я попросил чиновницу, чтобы меня вызвали первым, поскольку скоро начну засыпать - живу по тюменскому времени. Она обещала. Ожидая в "предбаннике" вызова, потенциальные доктора интересовались друг у друга экономическим эффектом работ. У одного 10 млн., у другого - 6, а я сказал, что у меня нуль. Они посмотрели с жалостью. Потом их по очереди вызвали, и каждый из них, выходя, говорил: "Отказали, нет вклада в науку".
Меня вызвали последним, стали спрашивать о внедрении. Я объяснял, что разработал теорию, на основе которой внедрение осуществлялось не мною, а теми, кто у них уже защитил кандидатские, докторские. Эти диссертации утверждены, в них есть ссылки на меня, можно это проверить. Вопрос о внедрении задавался раза три. В конце концов не выдержал и сказал: "Я выпустил книгу, которая, по сути, стала учебником по специальности, думаю, это можно считать внедрением". Наконец, мне сказали, что в виде исключения меня решили утвердить. Когда я сообщил В.Е. Копылову -эксперту ВАКа, что утвердили одного из четырех, он сказал: "Сейчас статистика другая; утверждают одного из восьмидесяти". В 1977-ом я получил диплом доктора.
В.Б. Что изменилось в вашей сфере деятельности в связи со сменой общественного строя в стране, если изменилось?
Р.М. Многое изменилось коренным образом. Например, эксперимент в нашей области - дело дорогостоящее. Сейчас у нас вся приборная техника, реактивы идут по ценам мировым, а наши финансовые возможности (в т.ч. и зарплаты) -российские. Поэтому экспериментальная работа почти отсутствует. Если раньше мои ученики продолжали заниматься наукой, экспериментом (никогда сам эксперимент не делаю, я головой работаю), то сейчас они вынуждены зарабатывать на жизнь, то есть иметь до двух ставок преподавателя. Естественно, я их не могу принуждать, или просить, заниматься наукой - им нужно выживать. Считаю, что практически та наука, которая требует материальных затрат на эксперимент, кончилась (может быть, есть какие-то отдельные островки за закрытыми дверями). Ни вузы, ни НИИ в подавляющем большинстве не имеют материальной возможности заниматься научными исследованиями.
Остается теория, но и здесь возникает масса отрицательных моментов. Первый: работа в вузе предельно не
престижна, низкооплачиваема. Даже ректор МГУ говорит, что зарплата московского дворника в два раза выше зарплаты профессора МГУ. Отсюда идут негативные последствия в обучении. Преподаватель перегружен до предела, чтобы заработать себе на жизнь. Конечно, он уже не имеет возможности повышать свой кругозор, углублять знания. Второй: тех, для кого моральные ценности являются законом поведения, не так уж много. А для тех, кто способен на сделки с совестью, в высшей школе есть легкий путь - взятки. Третий: московская профессура более голодная, чем мы, и чтобы обеспечить свое существование, оказывает давление на региональные советы по защите диссертаций, стремится закрывать, чтобы поток соискателей шел в Москву. И вообще докторские диссертации сейчас в значительной степени покупные.
В.Б. Не могли бы вы сформулировать некие принципы, кодекс своей профессии, которые вы пытаетесь передать вашим аспирантам, студентам?
Р.М. Первое требование ко всем своим подчиненным и студентам - порядочность. Это главное. Второе -добросовестность. Третье - не требовать от людей того, чего они не могут. И стараться, чтобы люди делали свое дело исходя из сознания, что это нужно, из уважения к Магарилу и т.д. Правда, по характеру в молодости я был авторитарным, а сегодня стремлюсь быть (думаю, что это у меня получается) в минимальной степени командиром. Единственное, что у меня осталось от молодого характера, - стремление говорить то, что думаю, а не то, что может понравиться другому. И еще: если вопрос сколь-нибудь серьезен, не отмалчиваться, а свою позицию высказывать.
В.Б. Каковы самоощущения у человека, который рассуждает о своей профессии в тот момент, когда уже "едет с ярмарки"?
Р.М. С одной стороны, человек животное, с другой - у него на плечах голова, которой доступно абстрактное мышление. И как человек, отличающийся от животных, наибольшее максимальное удовольствие ты получаешь, когда делаешь что-то новое, неизвестное для тебя и до тебя. Ты сделал то, что людям нужно, что до тебя они не могли сделать. Внес свою лепту в развитие науки данной отрасли. И что в молодости, что сейчас, когда удается понять что-то, что до меня понималось неправильно или вообще не понималось, -
это максимальное удовольствие, максимальный кайф, как сейчас говорят. От этого я получаю удовлетворение, чистую радость. И в этом смысле для меня ничего не изменилось - что "на ярмарку", что "с ярмарки".
Более того, я никак не могу ощутить, что "еду с ярмарки". Дело в том, что моя голова сегодня работает лучше, чем 10-20 лет назад. Недавно я разговаривал с очень уважаемым мною ученым, которому 92 года. Он и сейчас работает, к нему ходят на консультации молодые доктора. Он мне говорит: "Вы знаете, голова работает". И мы сошлись на том, что в нашей профессии, помимо аналитических возможностей мозга, необходим громадный объем знаний. Новые знания появляются на базе уже известного, и так как с возрастом объем знаний увеличивается, а благодаря постоянной тренировке мозг сохраняется, мы не чувствуем потери работоспособности. Ну, иногда что-то болит, спина, поясница, но голова работает не хуже, а, может, даже лучше.
В.Б. С высоты сегодняшних своих лет вспомните, какие ключевые жизненные решения вы принимали?
Р.М. Переход из производства в науку - раз, переход из науки в вуз - два. Развод с одной женой и женитьба, счастливейшая, на другой - три. Вот и все.
В.Б. Последний вопрос. Представим, что у вас осталось всего пять минут. Вы в состоянии за это время рассказать про суть дела, которым вы занимаетесь, которому вы служите?
Р.М. Это решение вопросов, нужных и для производства, и для теории, но отталкиваясь от теории.
В.Б. Другие теоретики этим же занимаются. А в чем дело ваше - "химическое"?
Р.М. Создание новых технологий, новых продуктов, более эффективных, чем существующие.
В.Б. Это суть инженерных профессий?
Р.М. Инженерные профессии многообразны. Но подавляющее большинство инженеров имеют задачу поддерживать заданное - чтобы все работало так, как полагается, как записано в нормативных документах. А я устроен так, что мне желательно в каждом новом деле, которым я занимаюсь, найти недостатки в современных представлениях, в теории или в технологии... Знаете, если бы я стал врачом, то искал бы механизм заболеваний и пути их лечения. Если бы я был машиностроителем, то искал ответ на вопрос: почему этот
станок не дает того, что хотелось бы, и как сделать, чтобы он работал лучше.
Мой мозг хочет решать задачи. А в какой области эти задачи - второй вопрос.
