CC BY
571
УДК 8+81
ПОНЯТИЕ ВНУТРЕННЕЙ формы слова В СОВРЕМЕННОМ ЯЗЫКОЗНАНИИ
© А. Ф. Рахматуллина
Башкирский государственный педагогический университет им. М. Акмуллы
Россия, Республика Башкортостан, 450000 г. Уфа, ул. Октябрьской революции, 3 а.
Тел.: +7 (34 7) 272 77 0 7.
E-mail: raf-82@mail.ru
Статья посвящена роли внутренней формы слова в образовании знаков вторичной номинации. Этнокультурное содержание внутренней формы слова представляет собой не объективированную в знаке часть концепта — когнитивного субстрата значения. Важность внутренней формы слова состоит в том, что она связывает звуковой комплекс и значение, то есть слово-звук и слово-значение. С ее помощью происходит сравнение познаваемого с прежде познанным, познание посредством наименования. В статье внутренняя форма слова рассматривается с точки зрения двух взаимосвязанных функций — номинативной и семасиологической, а также приводятся примеры слов с внутренней формой словообразовательного и эпидигматического типа.
Ключевые слова: внутренняя форма слова, номинативная и семасиологическая функция, словообразовательный и эпидигматический типы.
Внутренняя форма слова как элемент языковой семантики - понятие емкое и широкое.
По убеждению Г. Г. Шпета, внутренняя форма языкового знака должна рассматриваться с точки зрения двух его взаимосвязанных функций - номинативной и семасиологической. В рамках первой внутренняя форма вскрывает свою номинативную предметность, а в рамках второй - предметность смысловую [1].
Номинативная предметность внутренней формы языковых знаков традиционно вызывала особый интерес в отечественной науке о языке. Ф. И. Буслаев впервые сформулировал положение о том, что источником языковой номинации служит, как правило, тот признак, который прежде всех бросается в глаза и глубже, чем другие, волнует наши «чувства и воображения». Сущностные свойства этого признака как эпидигматического звена деривационной памяти языковых значений были обобщены в понятии «внутренней формы» (В. фон Гумбольдт, Г. Штейнталь, В. Вундт), получившем оригинальное, собственно лингвистическое толкование в трудах А. А. Потебни.
Хотя сам А. А. Потебня и причислял себя к ученикам и последователям В. фон Гумбольдта, он пошел значительно дальше своего предшественника: конкретизировал теорию «внутренней формы» слова, разработал концепцию ближайшего и дальнейшего значения слова.
Механизм появления внутренней формы слова А. А. Потебня раскрыл в своих «Записках по русской грамматике». В них ученый излагает взгляд на роль внутренней формы слова в развитии семантики слова. «Назвавши белый стеклянный шар арбузом, ребенок не думал приписать этому шару зеленого цвета коры, красной середки... Из значения прежнего слова в новое вошел только один признак, именно шаровидность. Этот признак и есть знак значения этого слова. ... он (знак) есть общее между двумя сравниваемыми сложными мысленными единицами, или основание сравнения, 1ег1шт сотрагайо^ в слове» [2].
В этом высказывании А. Потебни следует отметить два момента.
Во-первых, определение знака значения как признака, который, однако, представлен словом (арбуз), словом с выключенными остальными признаками, словом, несущим только один признак. Отсюда вытекает следующее: слово, значение которого представляет некую совокупность признаков, выступает во всеоружии всех этих признаков, когда обозначает данное явление действительности. Но этим функция слова не исчерпывается. В случае «вторичного» называния (имя через имя) слово используется как знак одного признака. И эта функция фактически подобна другой, которую слово выполняет уже не в акции номинации, но в акции коммуникации, когда слова соединяются в словосочетание на основе общего признака. Так, при соединении «вода течет, трамвай едет, говорить о книгах» происходит то, что называется семантическим согласованием и что основывается на наличии общих признаков у соединяющих слов. Можно, очевидно, сказать, что слово в этом случае выполняет две функции как знак. Одна - это называние данного предмета, явления, процесса, это знак данного явления. Другая же функция - это знак одного элемента, одного признака того значения, с которым сочетается знак-номинация.
В этой двойной функции слова заключается и возможность рассмотрения сочетаемости как значения, и невозможность прямого представления этого значения в формах только сочетаемости.
Взятое отдельно, слово манифестирует только себя, свое значение. Взятое в тексте, слово манифестирует и свое значение через сумму признаков, и значение слов, с которыми связано в тексте, будучи представителем одного из признаков сочетающегося слова.
Именно в этой двойной функции слова в речи и проявляется тот же механизм, что и в рождении нового слова, точнее - нового значения.
А. Потебня отстаивает важность внутренней формы, так как «хотя для слова звук так необходим, что без него смысл слова был бы для нас недоступен, но он указывает на значение не сам по себе, а потому, что прежде имел другое значение... Поэтому звук в слове не есть знак, а лишь оболочка, или форма знака, это, так сказать, знак знака, так что в слове не два элемента, как можно заключить из вышеприведенного определения слова как единства звука и значения, а три» [3].
Таким образом, этот средний элемент, который связывает звуковой комплекс и значение, то есть слово-звук и слово-значение, является той ступенькой, с помощью которой происходит сравнение познаваемого с прежде познанным, познание посредством наименования.
Восприняв идеи В. фон Гумбольдта о сущности членораздельного звука и его отношении к значению, он неоднократно подчеркивал, что «звук проникнут мыслью» [1].
Ученый опирается на понятие апперцепции -обусловленности каждого конкретного восприятия предыдущим опытом человека. Под прошлым опытом понимают все знания, взгляды, интересы, эмоциональное отношение данной личности. С. Д. Кац-нельсон пишет: «Апперципируя внутреннее, слово апперципирует тем самым и внешний объект. Если восприятие нашло выражение в звуковом рефлексе, то как восприятие, так и воспроизведенный в памяти образ апперципируется этим рефлексом, и этот рефлекс представляет находящийся внутри образ, или интериоризованный предмет» [4].
Таким образом, новое значение формируется и обозначается через отношение: а) к предшествующей мысли, которая служит его смысловым знаком, или внутренней формой; б) к ее обозначению, выступающему в новом слове как «знак знака», или форма внешняя. Например, память - «способность сохранять и воспроизводить в сознании прежние впечатления, опыт, а также самый запас впечатлений, который хранится в сознании», и памятник -«архитектурное или скульптурное сооружение в память или в честь кого-, чего-либо».
Можно предположить, что ходы мысли, соединяющие два значения, то есть внутреннюю форму со значением, образуют определенную сеть отношений, характеризующую семантику данного языка. Именно об этом писал более ста лет назад А. Потебня: «Известное сочетание представлений, принятое в языке в слове одного корня, по несколько раз повторяется в словах других корней; последующие образования подчиняются аналогии с предшествующими» [5].
Эти мысли представляются нам особо ценными для понимания семантики знаков вторичной номинации, поскольку их значения формируются опосредованно, путем использования того коллективного опыта народа, который закодирован в соответствующих знаках первичного именования.
Таким посредником между значением знака вторичной номинации и значением его производящего и выступает внутренняя форма. Из этого следует, что содержание внутренней формы составляют те смысловые элементы лексической и грамматической семантики знака-прототипа, которые послужили ее генетическим источником.
В лексикологии внутренняя форма слова играет большую роль в качестве признака именуемого объекта, по которому предмет получает свое название.
В настоящее время в языкознании внутренняя форма слова рассматривается в двух аспектах -ономасиологическом и семасиологическом.
Ономасиологическая трактовка внутренней формы языкового знака берет начало в наиболее ранней потебнианской концепции, согласно которой внутренняя форма рассматривается, как правило, с психологической точки зрения. В этом случае психической основой внутренней формы считаются представления о том или ином дистинктивном признаке - источнике номинации. Именно такое представление, полагает А. А. Потебня, «создает непременную стихию словесных образований» и, следовательно, их смыслообразующие возможности при возникновении единиц вторичного именования: небо с (в) овчинку кажется ко м у «становится тяжело, не по себе от страха, ужаса, боли и т. п.»; укорачивать язык к о м у «заставить кого-либо замолчать, не дать говорить дерзости, лишнее» [2]. Как показывает анализ, внутренняя форма единиц с уже сформировавшимся значением выполняет своего рода дешифрующие функции: гносеологическую, поскольку служит средством познания наименованных идиомами фрагментов внеязыковой действительности, и репрезентирующую - как символ ономатопоэтического образа.
Итак, внутренняя форма как эпидигматиче-ский компонент, источник и стимулятор языковой номинации выступает важным регулирующим фактором формирования языкового значения и его речевой реализации.
Существенная роль в осмыслении внутренней формы принадлежит культурно-историческому фону образования знаков вторичной номинации: бояться как черт ладана «испытывать сильный страх перед кем-либо/чем-либо»; заговаривать зубы «сбивать с толку кого-либо посторонними разговорами, намеренно отвлекать внимание от чего-либо важного, вводить в заблуждение, обманывать». Кроме того, анализ внутренней формы должен органически сочетаться с изучением смысловых трансформаций, происходящих в семантической системе языка, подвергающейся в связи с развитием абстрактного мышления постоянному обновлению. В связи с этим весьма перспективными, на наш взгляд, являются семасиологические концепции внутренней формы языковых знаков.
Основы семасиологического осмысления внутренней формы языковых единиц были заложе-
ны А. А. Потебней во второй период его лингвистической деятельности. Ученый предложил различать языковые и внеязыковые знания о соответствующем объекте номинации, назвав первые «ближайшими», а вторые - «дальнейшими» значениями [3]. «Ближайшее значение» у А. А. Потебни служит конструктивным моментом в развитии «дальнейшего значения» - совокупности энциклопедических (внеязы-ковых) знаний о номинируемом фрагменте реальной действительности, фиксируемых сознанием в виде понятий и образов. «Ближайшее значение», будучи знаком «дальнейшего значения», облегчает процесс мышления, освобождает его от лишних деталей, то есть выступает формой связи старого (производящего) и нового (производного) в значении идиом: сломать себе шею - 1) «получить увечье, погибнуть», 2) «потерпеть полную неудачу в чем-либо»; свить гнездо «устроить свою семейную жизнь, создать домашний уют» [1].
Открытый А. А. Потебней элемент языковой семантики («ближайшее значение») назван им формальным, поскольку он «является формой другого содержания» [3]. Иными словами, «ближайшее значение» служит внутренней формой репрезентации дальнейшего значения, способом языковой объективации интеллектуально-эмоционального содержания.
Как показывают наблюдения, внутренняя форма знаков вторичной номинации по сравнению с внутренней формой словесных знаков прямой номинации значительно информативнее поскольку, во-первых, проецирует в семантике идиомы не только свойства и признаки элементов денотативной ситуации, но и отношения между ними, а во-вторых, преломляет и конкретизирует сфокусированные в ней субъективные смыслы.
Во внутренней форме знаков вторичной номинации оказываются взаимосвязанными номинативный, предикативный и действенный аспекты смыс-лообразования. В зародыше такая внутренняя форма содержит в себе и коннотативный, и оценочный, семантический компоненты. Поэтому внутренняя форма не сводится ни к концепту, ни к эмосеме, ни к этимологическому значению. Это своего рода «речемыслительный кентавр, фокусирующий в себе один из признаков этимологического образа, модально-оценочный элемент эмосемы и отдельные смысловые гены концепта» [1].
Как речемыслительный «эмбрион» и внутренняя программа внутренняя форма, всплывая на поверхность языкового сознания, становится источником типичных системно нерелевантных ассоциаций, лингвокреативным стимулом оживления целой цепи социально значимых связей, коннотаций и представлений - всей смысловой гаммы образной палитры языкового знака и, прежде всего, знаков вторичной номинации.
Внутренняя форма слова уподобляет концепт ближайшему родовому значению: истребитель -«тот, который истребляет». И в этом качестве он
представляет в языковом сознании людей суть категоризации соответствующего объекта познания и именования.
Не последнюю роль в интенсификации конно-тативных сем языкового значения играют внутренняя форма как центр этимологического образа и те экстралингвистические смыслы концепта, которые остались в процессе косвенно-производной номинации необъективированными. Так, коннотация фраземы с кондачка создается не столько ее внутренней формой (она находится на периферии языкового сознания людей), сколько теми смыслами концепта, которые остались невербализованными. О них сообщает в своем словаре В. И. Даль: «Скан-дак, скандачек - пляска, один из приемов выступки народной мужской пляски: пяткой в землю, носком вверх. Скандачка с носка». По такому начальному вступлению сразу видно лихого и оригинального в танце молодца. Однако тогда, согласно внутренней форме, выражение должно было иметь значение «ловко, умело». Нынешнее значение слова - «несерьезно, легкомысленно, без понимания дела». Истоки его, видимо, скрыты в смысловой ауре концепта: «зачин» в такой пляске, или скандачок, обычно непредсказуем, поскольку всегда выстраивается на полной импровизации. Все его движения как бы наобум. В этом особая значимость этнокультурной коннотации концепта для переосмысления внутренней формы языкового знака, в частности знака непрямой номинации [1].
В структуре внутренней формы слова выделяется так называемый «предметный остов», введенный в науку Г. Г. Шпетом.
Предметный остов языкового знака не дан, а задан. Он может быть реализован в языковом знаке, в котором ему сообщается некий смысл, включающий в себя образ действия. Так, намерение пригрозить кому-либо обычно приобретает предметный остов-образ, в пределах которого кодируется амо-дальное содержание: «адресат может быть (или будет) наказан, проучен». Это чистая амодальная программа будущего предметного действия. При этом зрительный образ еще не сформирован. Он формируется в дискурсивной деятельности вместе с выбором той или иной словесной структуры. До словесного облачения предметный остов остается стержневым элементом мысли: человек знает умом, что он хочет сделать, какое воздействие произвести, но не может то, что знает умом, собрать в зрительный образ. Виртуальная, желаемая реальность становится актуальной лишь тогда, когда возникает наглядно-чувственный образ, проецирующий в свою очередь образ словесный [6]. На этом этапе предметный остов превращается в «живую» внутреннюю форму слова, в которой динамика предметного действия сообщает слову почти ощутимую поэтическую (образную) энергию.
Предметный остов в структуре внутренней формы слова в сочетании со смысловым воспри-
ятием объекта номинации представляет собой когнитивную базу любого языкового знака и в этом плане связан с этимоном слова.
Этимон - это первая речемыслительная ступень в процессе порождения слова и его значения. Это своего рода мыслительный конструкт, в котором находит выражение то, как представлен сознанию человека концепт в результате сопоставления всех форм его репрезентации. Так, для слова истребитель этимоном выступает первичный конструкт концепта «истребляющий, уничтожающий», схваченный по сущностным признакам образ; он уже понятен и даже эквивалентен понятию, но существует еще в другой, «зачаточной» системе смысловых измерений. Таким смысловым и эмбриональным ядром этимоном и является внутренняя форма слова.
При таком понимании, внутренняя форма слова истребитель - это некий его процессуальноинвариантный смысл, по-разному актуализируемый в образном пространстве данного концептуального поля: а) тот, кто истребляет кого- или что-нибудь; б) самолет-истребитель; в) летчик истребительной авиации [1].
Таким образом, кроме предметно-логического содержания, значение знака вторичной номинации содержит информацию о субъективном понимании тех отношений, в которых находятся объект номинации и знак вторичной номинации. Значение таких знаков, по выражению А. Ф. Лосева, «зависит от того смыслового света, который на него падает от обозначаемого предмета» [5]. «Смысловой
свет», падающий от предмета номинации, по отношению к значениям знаков непрямого именования имеет особое этнокультурное содержание. Такое этнокультурное содержание представляет: а) не объективированную в знаке часть концепта - когнитивного субстрата значения; б) экстралингвисти-ческие знания, расширяющие и углубляющие первичные представления об объекте познания; в) этноязыковые смыслы, косвенно исходящие от знаков первичной номинации, послуживших деривационной базой для вторичной номинации; г) коммуникативно-прагматические смыслы, рожденные в процессе взаимодействия языковых значений в соответствующих речевых и ситуативных контекстах.
Наличие внутренней формы у некоторого слова означает наличие у данного слова определенного типа парадигматических смысловых отношений. Существуют два основных типа: словообразовательный (когда отношение устанавливается с другим словом) и эпидигматический (когда вторым термом отношения является другое значение того же слова). Возможны, кроме того, смешанные случаи.
Внутренняя форма словообразовательного типа имеется у слов, образованных от какого-то другого слова по некоторой относительно живой словообразовательной модели - это значит, что любое слово, имеющее деривационную историю, имеет и внутреннюю форму (сравним: дом-ик, пере-писать,
пар-о-воз, или образованное при помощи иных средств, сравним: ход, бег, немецкое Gang - но не, например, пир от пить или жир от жить, так как эти связи для современного языка неактуальны). Так, два омонима заходить - глагол совершенного вида со значением «начать ходить» (по комнате) и глагол несовершенного вида, составляющий видовую пару с глаголом зайти (за угол, в самую чащу), - имеют разную деривационную историю и, что в данном случае одно и то же, - разную внутреннюю форму.
Внутренней формой эпидигматического типа обладают слова, имеющие «прямое» и «переносное» значение, при условии, что исходное значение у данного слова тоже актуально, например: нос (корабля), яблоко (глазное), сточник («причина»), волнение («внутреннее беспокойство»), осел («глупый человек»).
В значительной части случаев внутренняя форма бывает смешанного типа. Например, такие слова, как ручка (дверная), ножка, спинка, ушко (игольное) непосредственно соотносятся не со словами ручка, ножка, а со словом рука (здесь имеет место связь эпидигматического типа: перенос по функции); кроме того, слово ручка имеет деривационную историю (оно образовано присоединением суффикса -к-, который имеет здесь иное значение, чем в ручка «маленькая рука») - и тем самым слово ручка (дверная) имеет также и внутреннюю форму словообразовательного типа.
Другой случай внутренней формы смешанного типа представлен словами абстрактной семантики, значение которых возникло путем метафорического переосмысления пространственных категорий и других параметров материального мира; при этом само слово абстрактной семантики не имеет «конкретного» значения - его имеют лишь составляющие данное слово морфемы. Таковы, например, слова впечатление, влияние, содержание, представление, предположение, отношение. Установление характера внутренней формы осложняется в таких случаях еще тем обстоятельством, что многие такие слова представляют собой кальки (по-морфемные переводы) с иноязычных (прежде всего, греческих и латинских) образцов. Так, например, слово предположение является калькой с греческого prothesis, которое имеет исходное пространственное значение («выставление»). Другой возможный путь возникновения таких слов - утрата исходного «конкретного» значения (например, слово влияние в XVIII в. еще имело значение «вливание»).
Внутренняя форма часто является составляющей заключенного в слове концепта. Согласно «Этимологическому словарю русского языка» М. Фасмера [7], слово обидеть произошло из об-видеть, где предлог об- имеет значение «вокруг, огибая, минуя», сравним: обнести (кого-то угощением) «пронести мимо, не дать», обделить, обвесить. Слово обидеть, тем самым, имеет внутреннюю форму «обделить взглядом, не посмотреть».
И действительно, как показывает семантический анализ, именно недостаток внимания составляет прототипическую ситуацию возникновения того чувства, которое обозначается русским словом обида - в отличие, например, от английского offence [8].
Учет внутренней формы иногда позволяет обнаружить различие между значениями квазисино-нимичных слов и устойчивых сочетаний. Сравним фразеологизмы когда рак на горе свистнет и после дождичка в четверг. Событие «рак на горе свистнет» невозможно в реальном мире, тем самым внутренняя форма первого фразеологизма порождает смысл «никогда». С другой стороны, «дождик в четверг» - событие редкое, но возможное; соответственно внутренняя форма второго фразеологизма порождает смысл «возможно, когда-нибудь; неизвестно когда». Это различие отражается в употреблении данных фразеологизмов [9].
Важное свойство внутренней формы состоит в том, что ее наличие или отсутствие у данного слова есть обстоятельство градуальное: между «полюсами», на которых находятся, с одной стороны, слова, образованные по регулярной модели и без семантических сдвигов (сравним слова читатель или чтение, образованные от глагола читать), то есть имеющие «тривиальную» внутреннюю форму, и, с другой стороны, заимствования типа атом или магазин, изначально лишенные внутренней формы, располагается богатый спектр промежуточных случаев (слов, имеющих внутреннюю форму разной степени полноты и/или прозрачности). Под полнотой имеются в виду случаи частичной морфологической членимо-сти слова - вроде знаменитой буженины или приставочных глаголов типа переключить или укокошить
(где ясно вычленяется лишь значение служебной морфемы - суффикса, приставки), под прозрачностью - степень очевидности, актуальности для языкового сознания имплицируемых данным словом парадигматических смысловых связей.
Таким образом, внутреннюю форму слова можно истолковать как присущий языку прием, «порядок выражения и обозначения с помощью слова нового содержания или, иначе, как выработанную модель, языковую формулу, по которой с участием предшествующих слов и их значений происходит формирование новых слов и значений» [1]. Это языковой механизм, всякий раз приходящий в движение, когда нужно представить, понять и закрепить в индивидуальном обозначении новое явление, то есть выразить словом новое содержание.
ЛИТЕРАТУРА
1. Алефиренко Н. Ф. Спорные проблемы семантики. М., 2005. С. 128-137.
2. Жуков В. П. Семантика фразеологических оборотов. М.: Просвещение, 1978. -159 с.
3. Илюхина Н. А. Образ как объект и модель семиологиче-ского анализа: автореф. дисс. ... д-ра филол. наук. Уфа, 1999. С. 15-19.
4. Кацнельсон С. Д. Категории языка и мышления: из научного наследия. М.: Языки славянской культуры, 2001. С. 39.
5. Лосев А. Ф. Философия имени. М., 1990. С. 75.
6. Потебня А. А. Из записок по русской грамматике. М.,
1981. Т. 1-2. С. 17-19.
7. Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. М.,
1982. С. 100.
8. Потебня А. А. О связи некоторых представлений в языке. Филологические записки. Воронеж, 1864. С. 127.
9. Потебня А. А. Эстетика и поэтика. М., 1976. С. 17-22.
Поступила в редакцию 10.04.2007 г. После доработки — 06.11.2007 г.
