CC BY
117
Н. Ф. Алефиренко
ЭТНОЭЙДЕМИЧЕСКИЙ КОНЦЕПТ И ВНУТРЕННЯЯ ФОРМА
ЯЗЫКОВОГО ЗНАКА
В статье рассматривается важнейший этап вербализации этноэйдемичсского концепта: роль внутренней формы языкового знака в объективации национально-специфического содержания вне-языкового смысла. В качестве основного механизма преобразования довербального смысла в языковое значение предлагается деривационная цепочка: универсально-предметный код - предметный остов - внутренняя форма - словесный образ.
Когнитивная сущность внутренней формы языкового знака определяется ее генетическими связями с дискурсом [Алефиренко, 2003] и концептом: априорным (сформированным путем обобщения чувственного опыта, непосредственных операций с предметами) и лингвокреатив-ным (сформированным на основе языкового общения, познания мира через семантику языковых единиц). Априорные конпепты - смыслообразу-ющий источник самого дискурса, а лингвокреа-тивные концепты - его производные, результаты универсальной и идиоэтнической дискурсивно-мыслительной деятельности.
В связи с неоднозначным соотношением в структуре концептов универсальных и идиоэт-нических компонентов для понимания сущности языкового значения следует различать (а) концепты-универсалии - своего рода семантические примитивы (по А. Вежбицкой), или «фундаментальные общечеловеческие концепты», «языковые понятийные категории» (по И.И. Мещанинову), некий «алфавит человеческих мыслей» (по Г.В. Лейбницу) и (б) концепты-уникалии, отражающие социально-психическое многоми-рие, представленное разными этноязыковыми сообществами. При этом концепты-универса-лии в составе ЯКМ служат когнитивной основой не столько семантических примитивов, сколько слов-понятий сложной семантической структуры типа жизнь, смерть, мир, вечность, честь, счастье и т.п.
Концепты-уникалии в составе ЯКМ - когнитивная основа семантики идиом, паремий, афористических выражений, т.е. тех стандартных образований, которые, если следовать за В. фон Гумбольдтом, определяют «внутреннюю форму языка» - результат своеобразного преломления и проецирования мира в национально-языковом сознании [Добровольский 1998: 48]. Своеобразие той или иной ЯКМ обусловливают особые
концепты-уникалии: 1) этноэйдемы - «концепты мировидения», сквозные образы, значимые для структурирования национально-культурных картин мира, поскольку способны сохраняться в языковом сознании народа долгое время спустя после исчезновения их из поля зрения [< гр. е/с/ау - образ]; 2) эйдемы-дистинкторы (ономатопоэтические представления) - микроконцепты, компоненты смыслового поля той или иной этноэйдемы, получаемые в результате членения и конкретизирующей интерпретации националь-но-языковым (лингвокреативном) сознанием соответствующей этноэйдемы. Между этноэй-демами и эйдемами-дистинкторами существуют родо-видовые отношения.
По данным нашего исследования, в формировании семантики знаков вторичной и косвенно-производной номинации принимают участие оба типа концептов. Наличие концептов-универ-салий позволяет соотносить и переводить дискурсивные идиомы даже в типологически разных языках, а концепты-уникалии, прежде всего ономатопоэтические, разумеется, представляют в идиоматике многообразие и неповторимость стереотипных ситуативно-языковых микромиров той или иной национальной лингвокультуры.
Следовательно, лингвокреативный концепт рассматривается как особого рода означаемое (план содержание) языкового знака любого типа - номинативного (слово, фразеологизм и другие устойчивые словесные комплексы) или коммуникативного (предложение). Признавая ономатопоэтический концепт означаемым особого рода, мы тем самым подчеркиваем его неординарную содержательную структуру: кроме предметно-понятийного ядра в нем выделяется ряд коммуникативно-прагматических и культурологических смысловых элементов. Причем значимость этих элементов в содержательной структуре означаемого
предопределяет тип этноэйдемического концепта и тип языкового знака (метафора, метонимия, фразеологизм).
Господствующее положение предметно-понятийного компонента свойственно концептам-универсалиям высоко абстрагированного, логического типа (счастье, мир, любовь). Преобладание в содержательной структуре языкового знака культурно-прагматических элементов свойственно концепгам-уникалиям типа развесистая клюква 'что-либо совсем неправдоподобное, небылица, выдумка', турусы на колесах 'вздор, бессмыслица, вранье'. В первой идиоме отражен пародийный смысл, образуемый дискурсом малоосведомленного зарубежного автора, который отмечал то, что он, пребывая в России, там якобы отдыхал «под тенью величественной клюквы». Вторая идиома восходит к рассказам о на самом деле не существующей осадной башне - «турусы на колесах». Не менее выразительным является культурно-прагматический смысл и другой версии происхождения этого фразеологизма: русские, побывавшие в Золотой Орде, рассказывали о причудливых улусах на колесах - войлочных домах у татар. Не верилось народу в существование невообразимых машин для осады городов, как невероятными, несуществующими представлялись татарские улусы на колесах. Все это казалось пустой болтовней, стремлением рассказчика пустить в глаза пыль, напустить туману. Коммуникативно-прагматическая ситуация, в конечном счете, накладывает последний мазок на картину, представляющую концепт-уникалию. В результате уже не предметно-понятийное, а коммуникативно-прагматическое содержание окончательно формирует фразеологическое значение. Об этом свидетельствует, в частности, контекст идиомы турусы на колесах, сино-нимизирующий его с фразеологизмами пускать пыль в глаза 'обманывая, создавать ложное впечатление о себе у кого-л.' и папу екать туману 'намеренно вносить неясность во что-л. (часто очень четкое, ясное); запутывать кого-л. в чем-л., вводить в заблуждение'. Ср.: 1) Представьте вы себе, наговорил чертову тьму, турусы на колесах такие подпустил, что ай-люли, ты моя радость (И.С. Тургенев «Два приятеля»); 2) Подпустим и мы турусы (Н.В. Гоголь. «Ревизор»). В белорусской идиоматике этот фразеологизм употребляется только в сочетании с глаголом и входит в синонимический ряд под-
пускать турусы на колесах кому, разводзщь турусы на колесах, зал1ваць кул1 каму, зал\ваць пушку каму. Украинская идиоматика ограничивается лишь одним фразеологизмом напускати (тдпускати) туману. Концепты-уникалии определяют этнокультурное своеобразие идиоматики даже близкородственных языков.
При всем этом предметно-понятийный компонент в концептуальной структуре идиомы полностью не редуцируется. Меняется лишь его ранговый статус. С центра содержательной структуры фраземогенного концепта он транспонируется в ее периферийную зону. Это обеспечивает возможность взаимопонимания между носителями разных лингвокультур.
Исходной точкой такого понимания роли концептов в формировании фразеологического значения следует считать предположение о том, что соотношение фразеологического значения и смысла онтологически связано с особенностями вербализации разных по формату, структуре и объему понятий и представлений, с процессами их взаимодействий и взаимопереходов при порождении речи и при ее восприятии. В связи с этим возникает необходимость различать единичные и общие понятия, или концепты. Причем одни концепты в этом ряду выражают мыслительные обобщения, которые поддаются логическому осмыслению (Заволжье, судьба), другие вызывают поэтические образы (...и шестикрылый серафим на перепутье мне явился; У лукоморья дуб зеленый...), третьи лишены поэтической образности, но способны создавать художественное впечатление (хлебосольный, баклушничать).
Для осмысления концептуальной сущности фразеологического значения выделим два типа концептов: а) логические концепты
- мыслительные образования, замещающие в сознании неопределенное множество однородных предметов - когнитивный субстрат, как правило, прямо номинативных лексических значений; б) этноэйдемические концепты
- мыслительные образования, которые не имеют жестко детерминированной связи с реальной действительностью и не подчинены законам логики [Алефиренко 1999: 60-61]. Концепты второго типа - когнитивное основание для формирования не только фразеологического мышления, но и разнообразных переносных
значений слова, семантики парафраз и паремий.
Как порождение лингвокреативного мышления переносное лексическое значение заключает в себе вторично трансформированное содержание соответствующего концепта, а фразеологическое значение - косвенно-производный продукт его смыслового преобразования, его ассоциативно-образное моделирование в процессе вербализации нового знания на базе понятий и представлений, уже закрепленных в языковых значениях (ср.: за тридевять земель 'очень далеко (жить, уехать, находиться и т.п.)', зарубить на носу 'запомнить крепко-накрепко, навсегда' и др.).
Культурно-прагматические компоненты, оказавшиеся в центре содержательной структуры концепта, теснейшим образом связаны с национально-языковым менталитетом. Следовательно, этноэйдемический концепт - единица этноязыкового сознания, репрезентирующая его этносемантическую специфику в таких смысловых компонентах, как внутренняя форма идиомы, речевая коннотация, социально значимая оценочность, образный фон и культурно-прагматический потенциал.
Осмысление сущности этноэйдемическо-го концепта открывает возможность для дис-курсивно-концептуального описания этнокультурной специфики идиом. Исходное положение такого подхода заключается в том, что вербализованные посредством идиомы ситуации, события, пресуппозиции, преконструкты, ин-тер- и интрадискурсы являются теми дискур-сивно-креативными элементами, которые изначально формируют многослойную архитектонику фраземогенного концепта, в таких его разновидностях, как гештальт, фрейм-структура, концептосхема и скрипт. Вопреки утверждениям А.П. Бабушкина [1999: 40], по данным нашего исследования они своей дискурсивной природой отличаются от одноименных когнитивных структур, порождающих лексические значения.
Гештальт - образно-целостная структура, фокусирующая в себе все многообразие чувственных и рациональных элементов отражаемой денотативной ситуации: дышать на ладан - 1) 'быть близким к смерти'; 2) 'существовать последние дни, приближаться к концу'; лечь костьми - 1) 'погибнуть в сражении; умереть (обычно в борьбе за великое, справедли-
вое дело)'; 2) 'отдать все силы (употребляется обычно, чтобы показать невероятно большие усилия, которые требуются для достижения чего-л.)'. Предметной целостностью, детерминированной объектом, структура была противопоставлена ассоциации из элементов, поскольку был обнаружен примат структуры над свойствами последних. В ряде отношений элементы подчинены целостному гештальту.
Гештальт-психология обнаружила влияние целого на восприятие частей и факторы объединения частей в целое. Из этого положения вытекают важнейшие для дискурсивного знакообразования закономерности:
1. Один и тот же элемент, будучи включенным в разные целостные структуры, воспринимается по-разному.
2. Если заменить отдельные элементы, но сохранить соотношения между ними, то общая структура образа остается неизменной.
3. Наконец, третья форма преобладания целого над частями: сохранение интегральной структуры при выпадении ее частей.
Общий смысл доминирования целого над частями: свойства отдельного элемента целостного объекта восприятия ограничены в собственных степенях свободы и детерминируются и даже предопределяются тем местом, которое этот элемент занимает в общей структуре ге-штальта. Смыслообразующая роль гештальта, формирующего языковое значение, зависит от степени идиоматичное™ его когнитивной структуры. Идиоматичность определяет сущность гештальта: он одновременно является целостным и анализируемым (членимым); он состоит из частей, но не сводим к совокупности этих частей [Лакофф 1981: 359]. Образование полисемии обусловливается свойствами гештальта и типами отношений между его частями, которые, по утверждению Дж. Лакоф-фа, могут быть различными в зависимости от принятой точки зрения, а по нашим данным, от дискурсивного контекста.
Фрейм-структура - мыслимый в цельности многокомпонентный концепт, отражающий клишированные ситуации в совокупности соответствующих стандартных знаний, объемных представлений и всех устойчивых ассоциаций (главным образом, ад-герентного характера): сидеть у разбитого
корыта 'быть ни с чем, потерять все приобретенное'.
Целесообразность использования моделей описания языковой семантики обусловливается, по крайней мере, двумя обстоятельствами. Во-первых, дискурсивные идиомы образуют семантические макро- и микрополя, соотносимые с общим словом-концептом. Фрейм же, по Ч. Филлмору, - это та универсальная структура знания, которая мотивирует, структурирует и определяет объединение номинативных единиц в такие поля, классы и разряды. Во-вторых, способы введения идиом в коммуникативный акт, их сочетаемость в тексте детерминированы дискурсивно-концептуальной природой этих единиц. Когнитивные механизмы такого включения идиом в высказывание также определяются фреймовыми структурами, поскольку они обладают двумя важнейшими для образной семантики идиом свойствами: являются (а) средством хранения и структурирования стереотипных ситуаций [Минский 1979: 103] и (б) средством объединения и взаимосуществования в сознании человека языковых и неязыковых знаний.
Знакообразующий потенциал концептов этого типа обусловливается тем, что фреймы, по утверждению Т.А. ван Дейка, не произвольно выделяемые «куски» знаний, они являются единицами, организованными «вокруг» некоторого концепта, содержат основную, типическую и потенциально возможную информацию, которая ассоциирована с тем или иным концептом, имеют более или менее конвенциональную природу и поэтому могут определять и описывать то, что в данном обществе является «характерным и типичным» [Дейк 1989: 16-17]. Именно в силу своей конвенциональное™ и социальной значимости фрейм как гибкая форма организации знания обладает высокой степенью вариабельности (З.Й. Шмидт), необходимой для формирования импликациональной структуры языкового значения.
Концептосхема - контурно-обобщенное представление в языковой семантике объекта номинации. Она, как правило, лежит в основе семантики идиом метонимического характера: голова еловая 'глупый, бестолковый человек'; правая рука кого, чья, у кого 'первый помощник, главное доверенное лицо'. Когнитивным основанием значения таких идиом служит кон-
турное, схематичное представление, образный гипероним, с одной стороны, лишенный изобразительной четкости (в первом случае - некий глупыш, во втором - кто-либо из ближайшего окружения), а с другой - не достигший понятийной определенности. Знакообразующий потенциал концептосхемы достаточно высок, что объясняется ее промежуточным статусом между представлением (мыслительной картинкой) и понятием [Попова, Стернин 2001: 72].
Скрипт - стереотипный эпизод с признаком движения, или фрейм в пространственно-временной динамике: света <белого>пе видеть - 1) 'будучи обремененным непосильной работой, заботами и т.п., не знать покоя, отдыха, нормальной жизни', 2) 'мучительно страдать от нестерпимой боли, какой-либо болезни и т.п.', выделывать (выписывать) <ногами > кренделя (вензеля) 'идти нетвердым шагом, шатаясь, заплетающейся походкой'. Лежащая в основе таких значений эпи-зодность объективируемой ситуации нередко приобретает форму сценария или фрейма, то есть пространственно-временную совокупность отдельных этапов или элементов. Ср.: играть в кошки-мышки с кем- 'взаимно хитрить, лукавить, стараясь обмануть, провести друг друга'; забивать голову кому или чью, чем — 'перегружать, обременять память множеством сведений, знаний и т.п. (обычно ненужных)'.
Таким образом, значения единиц косвенно-производной номинации, по своему дискурсивно-концептуальному генезису ад-герентно субъективны, антропоцентричны и этнокультурны. Этноэйдемический концепт во всех своих разновидностях - когнитивная основа формирования национально-культурного компонента в семантической структуре языкового знака. Если концепты-универсалии существуют в когнитивном сознании как «сгусток» знаний, представлений, ассоциаций, переживаний (Т.А. Фесенко), то концеп-ты-уникалии (этноэйдемы и ономатопоэтические представления) не столько воспроизводят ЯКМ, сколько творчески воссоздают этнокультурные образы как наиболее «живые» фрагменты этноязыкового мировидения.
Когнитивные основы первичной и вторичной номинации
Пожалуй, наиболее загадочным феноменом в сфере дискурсивно-когнитивной семантики знаков непрямой номинации остается ре-чемыслительный механизм трансформации когнитивной структуры, отражающей в сознании предмет номинации, в семантическую структуру номинанта. Пока лишь достоверно известно, что наличие в том или ином виде первого в составе второго является когнитивной основой образности знаков непрямого именования, а его отсутствие лишает соответствующие значения былой поэтической энергии. Ср. первичное и вторичное значение слова петух. В известной басне И. А. Крылова оно безобразно, поскольку употребляется в первичном значении: За что же, не боясь греха, Кукушка хвалит Петуха? За то, что хвалит он Кукушку («Кукушка и Петух»),
В тексте же романа Ф. М. Достоевского «Игрок» слово петух обретает известную всем поэтическую ауру: - Разве дуэли возможны? -А почему не возможны? Мужчины все петухи: вот бы и дрались.
Именно вторичное значение этого слова стимулировало производные не менее образного характера: петушиться 'впадать в смешную заносчивость, запальчивость, горячиться'; ср.: распетушиться, петушок, по-петушиному. Образность подобных знаков вторичного номинирования предполагает наличие в их семантике образа, или, если выражаться более конкретно, образного компонента, сформированного наглядно-чувственным отражением в нашем сознании предмета номинации (в нашем случае таковым выступает образ петуха - задиристого и драчливого). В других номинациях данный образ связывается с другими качествами этой птицы - умением петь (с петухами просыпаться, с петухами ложиться спать).
Сигналом к пробуждению служил петушиный крик, срывающийся на высоких нотах. Поэтому не случайно, что само такое пение-крик стали называть петухом (Голос выдавал подростка: неожиданно с низких нот переходил на петуха). Отсюда - дискурсивные идиомы пустить петуха, дать петуха 'издавать пискливые звуки, сорвавшись на высокой ноте во время пения, речи'. Не менее наглядным элементом образа петуха является его гребень
- багряно-красный, полыхающий на его возвышающейся головке, напоминающий тем самым пламень пожара. Именно этот образ лег в основу значения фразеологизма пускать красного петуха - 'совершать поджог'.
Итак, что же создает поэтическую энергию знаков вторичной номинации - образ предмета (в нашем случае - петух), предметно-изобразительный код (УПК), предметный остов структуры слова или внутренняя форма слова?
Прежде всего, попытаемся понять, как соотносятся между собой данные когнитивные образования и каковы их возможности в формировании образности знаков вторичной номинации.
По определению Н.И. Жинкина, предложившего науке понятие универсального предметного кода (УПК), или предметно-изобразительного кода - не образ, а схема -посредник между языковым знаком и номинируемым предметом. «Не образ» - потому, что УПК не представляет собой целостной и законченной картинки. Это, скорее всего, контурно сжатая схема, по которой осуществляется семиотическое преобразование предмета номинации. При производстве речи денотативная структура (отражение предмета в нашем сознании) преобразуется в семантическую структуру знака (в его языковое значение), а при восприятии языкового знака, наоборот - семантическая структура (означаемое знака) преобразуется (а если точнее - переводится) в денотативную структуру номинируемого объекта. УПК, таким образом, обеспечивает взаимопонимание между общающимися. Такого рода взаимопонимание основывается на кодировании объекта номинации и декодировании языкового знака в речи. Сам же предметный код назван универсальным потому, что в некотором роде совмещает в себе два дискретных кода интеллекта - речемыслительный (семантическую структуру языкового знака) и когнитивный (предметный образ). Хотя УПК
- не образ, его с ним роднит целостная структура, которая служит «мостиком» между дискретными (языковым и когнитивным) кодами. При порождении речи УПК интегрирует отдельные элементы предметного смысла, а при декодировании языкового знака его означаемое членится на дискретные элементы денотативного отражения.
«Чистый предметный остов», введенный в науку Г.Г. Шпетом, с одной стороны, несколько отличается от УПК, а с другой, от внутренней формы образного слова. Если УПК - посредник между когницией и языковым знаком, то предметный остов - элемент словесной структуры, точнее, предметный остов смысловой структуры слова или фразеологизма. Предметный остов языкового знака не дан, а задан, - считает В.П. Зинченко. Он может быть реализован в языковом знаке, в котором, собственно, ему и сообщается некий смысл, включающий в себя образ действия, моторную программу и т. п.
Итак, предметный остов языкового знака -это, конечно, образ, но образ амодальный, образ уже осуществившегося или будущего предметного действия. Такой образ может приобрести то или иное словесное выражение. Так, намерение пригрозить кому-либо обычно обретает предметный остов-образ, в пределах которого кодируется амодальное содержание: «адресат может быть (или будет) наказан, проучен». Это чистая амодальная программа будущего предметного действия. При этом зрительный образ еще не сформирован. Он формируется в дискурсивной деятельности вместе с выбором той или иной словесной структуры. Ср.: показать, где раки зимуют кому, костей не собрать; спустить (содрать) шкуру с кого, стереть в порошок кого. До словесного облачения предметный остов остается стержневым элементом мысли: человек знает умом, что он хочет сделать, какое воздействие произвести, но не может собрать то, что знает умом, в зрительный образ. Виртуальная, желаемая реальность становится актуальной лишь тогда, когда возникает наглядно-чувственный образ, проецирующий образ словесный [Илюхина 1998: 15]. На этом этапе предметный остов превращается в «живую» внутреннюю форму слова, в которой динамика предметного действия сообщает слову почти ощутимую поэтическую (образную) энергию. Без этой энергии слово не может «жечь сердца людей». Более того, слово в функции вторичной номинации приращивает, умножает свою поэтическую энергию, чтобы затем сторицей вернуть ее действию.
Предметный остов в структуре внутренней формы в сочетании со смысловым воспри-
ятием объекта номинации представляет собой когнитивную базу любого знака вторичной номинации.
Итак, внутренняя форма слова как элемент языковой семантики - понятие более емкое и широкое, чем предметный остов и УПК - элементы когнитивной структуры. При этом все они служат этапными, узловыми механизмами формирования образной семантики знаков вторичного номинирования: УПК - предметный остов - внутренняя форма - словесный образ. Здесь, однако, важно сделать одно уточнение: УПК и предметный остов структуры слова, хотя и глубинные, но все же элементы семантической структуры слова, поскольку противопоставляются вещи - референту слова.
Вещь как объект знакообозначения создает вещное, называемое содержание, а УПК и предметный остов - предметное, подразумеваемое, логическое содержание слова. Вещное (называемое) содержание фиксирует эмпирическое восприятие объекта в «глухонемой, бессловесный плоти», а предметное (подразумеваемое) содержание - в динамике его осмысления. Для него характерно «движение», «живое отражение» со всеми его интеллектуально-эмоциональными противоречиями. Вот почему предметный остов слова, представляя внеязыковое содержание, входит все же в состав внутренней формы образного слова, которая обеспечивает понимание слова, возбуждает наглядное восприятие номинируемого предмета, порождает его осмысленный и динамичный (поэтому «живой») образ. Вербализованный образ имеет уже зримые контуры движения (переходов, преобразования) смыслов, в результате чего амодальные схемы УПК преобразуются в модально-оценочные и ценностные смыслы. Динамизм смыслового восприятия (живое движение смыслов) не позволяет образному смысловому содержанию застыть и превратиться в жестко структурированное понятие. Только живое движение смыслов обеспечивает внутреннюю свободу лингвокреативиому мышлению, порождающему культурные концепты и репрезентирующие их образные единицы языка. Ср.: неприступный (человек) и па козе не подъехать к кому - 'невозможно найти подход; не знаешь, как подступиться к кому-либо'. Образная структура, представляющая
чванливого человека, сформировалась, видимо, в речи шутов и скоморохов, в особых коммуникативно-прагматических ситуациях, создаваемых ими. Веселя своих господ гуслями, бубенцами, наряжаясь для забавы козой, журавлем, медведем, «потешные люди», весельчаки умели за игрищами решать свои дела. В их репертуар входила и езда на козлах или свиньях. Но иной раз скоморохи встречались с таким дурным настроением высокопоставленной особы, что на него даже «коза» не оказывала влияния, не веселила. Многоаспектное действие в процессе его осмысления обогащается и, в конечном счете, опредмечивается, формируя предметный остов языкового знака. Однако в составе внутренней формы знака предметный остов сохраняет некий генетический след -опредмеченность действия. Такое действие, как утверждает В.Г1. Зинченко, содержит в себе также элементы памяти и предвидения: без предвидения (без цели) оно не может начаться, без памяти оно не может закончиться, без оценки и контроля оно лишь случайно может быть эффективным. Действие не только связывает между собой настоящее, прошлое и будущее, но и создает собственное время - дление[Зинченко 1997]. Видимо, такого рода движение смыслов в особом временном поле и создает модально-оценочную ценность идиомы, ощущение ее внутреннего динамизма и объемной стереотипичности. Иными словами, без действия, зафиксированного в предметном остове идиомы, невозможны зарождение и развитие ее эмотивной экспрессивности. В связи с этим уместно вспомнить М.К. Мамардашвили, толкующего Декарта: «Страсть в отношении к чему-либо есть всегда действие в каком-либо другом смысле» [Мамардашвили 1993: 321]. Сходные мысли ранее были высказаны В. фон Гумбольдтом, считавшим, что «деятельная сторона - она же страдательная, и наоборот. Нечто целиком страдательное немыслимо. К страдательности (восприятию внешнего воздействия) относится, по меньшей мере, соприкосновение. Однако к тому, что не обладает способностью к действию, нельзя прикоснуться, его можно лишь пройти насквозь, ибо оно - ничто. Роэ-тому страдательность можно рассматривать как ответное действие. Мы видим всегда взаимное соответствие воздействия и восприятия
в любом человеке. Деятельнее всего дух, но он и самый возбудимый, а сердце, которое больше всего восприимчиво к любым впечатлениям, отвечает на них с живейшей энергией» [Гумбольдт 1985: 148]. Сложные взаимоотношения модально-оценочной эмотивности и действия, опредмеченного в предметном остове идиомы, создают ее поэтическую синергетику. Если переформулировать известные постулаты современной психологии и философии, то можно сказать, что на начальных этапах прямой номинации страсть следует рассматривать как внешнюю форму, а действие - как внутреннюю форму слова. На уровне же непрямой номинации наоборот: действие внешняя, а страсть - внутренняя форма номинатива. В психолингвистике генетическая связь страсти и действия была раскрыта А.Н. Леонтьевым, утверждавшим, что мотивом деятельности является предмет, отвечающий потребности субъекта [Леонтьев 1983: 100]. Поэтическую синергетику идиомы как раз и генерирует единство субъектного, объектного и деятельностного начала, то единство, которое создает внутреннюю форму языкового знака - логическую, конструктивную, лингво-креативную. Логическая сущность внутренней формы придает дискурсивной идиоме ряд функций: конструирующую, конструктивную, полагающую, созидательную и сообщающую. Это делает ее формой живого, противоречивого действия*, а сам языковой знак вторичного и косвенно-производного номинирования - «глаголом», способным «жечь сердца людей».
«Следовательно, если объект знакообоз-начения условно назвать внешней формой ре-чемышления, а актуальное значение языкового знака - оптической формой, то лежащие между ними логические формы следует считать внутренними и по отношению к первым, и по отношению ко вторым» [Шпет 1989: 400]. По убеждению Г.Г. Шпета, внутренняя форма языкового знака должна рассматриваться с точки зрения двух его взаимосвязанных функций - номинативной и семасиологической. В рамках первой внутренняя форма вскрывает свою номинативную предметность, а в рамках
'Наличие в семантике языковых знаков вторичного и косвенного именования субъектных сем отличает «живое» действие от механического, «живое» слово от бесстрастного, «мертвого».
второй'- предметность смысловую.
Номинативная предметность внутренней формы знаков непрямого номинирования традиционно вызывала особый интерес в отечественной науке о языке. Ф.И. Буслаев впервые сформулировал очень распространенное ныне положение о том, что источником языковой номинации служит, как правило, тот признак, который прежде всех бросается в глаза и глубже, чем другие, волнует наши «чувства и воображение». Сущностные свойства этого признака как эпидигматического звена деривационной памяти языковых значении и были обобщены в понятии «внутренней формы» (В. фон Гумбольдт, Г. Штеинталь, В. Вундт), получившей оригинальное, собственно лингвистическое толкование в трудах A.A. Потебни. Ученый опирается на понятие апперцепции — обусловленности каждого конкретного восприятия предыдущим опытом человека. Эти мырли ученого представляются нам особенно ценными для понимания семантики дискурсивных идиом, поскольку их значения опосредованно формируются путем использования того коллективного опыта /
народа; который закодирован в соответствующих лексических и синтаксических генотипах идиом. Таким посредником между языковым значением производного и значением производящей базы и выступает внутренняя форма (далее ВФ). Из этого следует, что содержание ВФ языкового знака составляют те смысловые элементы лексической и грамматической семантики деривационной базы, которые послужили ее генетическим источником: лить воду на мельницу чью, кого - 'косвенно помогать, содействовать кому-л. своими поступками, доводами'; держать под своим крылышком кого - 'опекать, оберегать, помогать и покровительственно относиться к кому-либо'; наводить/навести тень на плетень - 'намеренно вносить неясность, сбивать с толку'. В первом случае ВФ служит образное представление о «механизме» работы водяных мельниц, во втором — о заботливом отношении птиц к своим детенышам, в третьем — о теневом отражении предметов. Кроме денотативных сем лексических компонентов, в создании ВФ принимают также участие и грамматические семы первично-денотативного характера, которые, выражая определенные отношения между предметами, воспроизводят в нашем воображении целые
денотативные ситуации, в контурном виде предопределяющие характер и основные направления формирования семантической структуры знака и, соответственно, его понимания участниками коммуникативного акта.
Такое понимание ВФ требует, разумеется, всестороннего обоснования, поскольку существующие в современной науке взгляды на этот счет не отличаются ни убедительностью, ни единообразием. Особенно ярко это обнаруживается в сфере фразеологии. Так, В.П. Жуков, A.M. Бабкин, Г.П. Помигуев ВФ идиом рассматривают как словесный образ, на основе которого они возникают; В.В. Виноградов, Л.И. Ройзензон, A.M. Мелерович под ВФ понимают семантическую мотивированность идиом, В.Н. Телия — «мотивирующее основание коннотации»; В.М. Мокценко, A.B. Кунин и М.И. Сидоренко ВФ идиом считают их этимологическое содержание; А.И. Федоров ВФ идиом отождествляет с «конкретным», а Р.Н. Попов — с «образным представлением»; H.H. Кириллова же видит во ВФ идиом «префразеологический», «логико-семантический аспект» обозначаемой ситуации.
Как видим, большинство исследователей выводит ВФ идиом за пределы их семантической структуры в область психических (сенсорно-перцептивных) категорий. Сам по себе такой подход к интерпретации анализируемого понятия не вызывает возражений, однако представляется нам односторонним. ВФ идиом — результат сложных речемыслительных процессов, предполагающих языковую объективацию тех или иных психических форм отражения номинируемой действительности. На наш взгляд, сущность ВФ дискурсивных идиом обусловливается вторичностыо их семиозиса, предполагающей активное участие в ее возникновении всех фраземо-образующих компонентов — лексических и грамматических — в их ономасиологическом и семасиологическом взаимодействии.
1. Ономасиологическая трактовка Вф берет начало в наиболее ранней потебниан-ской концепции, согласно которой ВФ рассматривается, как правило, с психологической точки зрения. В этом случае психической основой ВФ считаются представления о том или ином дистинктивном признаке — источнике косвенно-производной номинации.
Именно такое представление, полагает A.A. Потебня, «создает непременную стихию словесных образований» [Потебня 1958: 19] и, следовательно, их знакообразовательные возможности. Ср.: небо с (в) овчинку кажется кому - 'становится тяжело, не по себе от страха, ужаса, боли и т.п.'; (истребить) огнем, и мечом кого - 'крайне сурово, бесчеловечно, безжалостно, беспощадно истребляяукорачивать язык кому - 'заставить кого-либо замолчать, не дать говорить дерзости, лишнее'. Как показывает анализ, ВФ идиом с уже сформировавшимся значением выполняет своего рода дешифрующие функции: а) гносеологическую, поскольку служит средством познания наименованных идиомами фрагментов внеязыковой действительности, и б) репрезентирующую как символ ономатопоэтического образа.
Итак, ВФ как эпидигматический компонент, источник и стимулятор вторичной и косвенно-производной номинации выступает важным регулирующим фактором формирования значения языкового знака и его речевой реализации. Однако статус ВФ в системе других конструктивных элементов языковой семантики остается в науке весьма дискуссионным. Копья ломаются, как правило, вокруг одного принципиального вопроса: ВФ — синхронный компонент значения или его культурно-исторический стимулятор?
Сторонники ономасиологического подхода, вслед за В.В. Виноградовым и Б.А. Лариным, считают ВФ конкретные представления о предметах, явлениях или событиях, которые, будучи в свое время актуальными и обладая такими признаками и свойствами, как и другие реалии, послужили основой для соответствующих образных обобщений. В.В. Виноградов, анализируя семантические свойства фразеологизмов, утверждал, что у них «значение целого связано с пониманием внутреннего образного стержня фразы» и поэтому они «легко расшифровываются как образные выражения» [Виноградов 1981: 251]. В приведенном рассуждении бросается в глаза стремление к отождествлению ВФ фразем и их генетических образов. Особенно четко эта мысль развивается в трудах В.П. Жукова. «Под внутренней формой, — пишет автор, — мы понимаем словесный образ, который положен в основу наименования той или иной фразеологической единицы» [Жуков
1978: 19]. Отсюда и дефиниция фразеологической образности. Образным признается такое фразеологическое значение, которое связано с расшифровкой внутреннего образа (внутренней формы) соответствующей фраземы.
В нашем представлении ВФ не может отождествляться с ее генетическим образом уже потому, что она выступает лишь одним, хотя и наиболее выразительным, его признаком, символизирующим собой всю многогранность дискурсивно-когнитивного образа. Исходным пунктом такого понимания ВФ служит положение A.A. Потебни о том, что ВФ выражает отношение содержания мысли к сознанию. Она — «не образ предмета, а образ образа» [Потебня 1976: 147]. Иными словами, ВФ и образ находятся в гиперо-гипонимичес-ких отношениях. ВФ идиомы — это «центр образа, один из его признаков, доминирующий над всеми другими» [Потебня 1976: 746]. Доказательством неадекватности рассматриваемых понятий служит и тот неоспоримый факт, что ВФ обладают также и необразные единицы языка.
Однако, утрата ВФ не всегда переводит языковые знаки в разряд безобразных. В таких случаях образность знака создается двуединым «видением двух картин», проектируемых — первичной денотативной ситуацией, закодированной прямыми номинативными значениями контекста, и вторичной денотативной ситуацией, репрезентируемой обобщенно-переносной семантикой идиомы. Так, идиому собаку съесть безобразной не назовешь, хотя ВФ в современном языке утрачена. Образность этой идиомы возникает вследствие подсознательного сопоставления буквальных значений лексических компонентов в их свободно-син-таксическом употреблении и значением идиомы «приобрести опыт, стать мастером». При этом буквальные значения идиомообразущей базы не являются прямой мотивацией семантики идиомы, поскольку между идиомой и ее деривационной базой нет опосредованной связи — внутренней формы.
Существенная роль в осмыслении ВФ принадлежит культурно-историческому фону образования той или иной единицы: бояться как черт ладана кого, чего 'испытывать сильный страх перед кем-либо/чём-либо'; заговаривать зубы кому 'сбивать с толку кого-либо
посторонними разговорами, намеренно отвлекать внимание от чего-либо важного, вводить в заблуждение, обманывать'; ни за сизо перышко 'совершенно зря'. Кроме этого, анализ ВФ должен органически сочетаться с изучением смысловых трансформаций, происходящих в семантической системе языка, подвергающейся в связи с развитием абстрактного мышления постоянному обновлению. Поэтому весьма перспективными, на наш взгляд, являются семасиологические концепции ВФ идиом.
2. Основы семасиологического осмысления ВФ языковых единиц были заложены A.A. Потебней во второй период его лингвистической деятельности. Ученый предложил различать языковые и внеязыковые знания о соответствующем объекте номинации, назвав первые «ближайшими», а вторые — «дальнейшими» значениями [Потебня 1976: 20]. «Ближайшее значение» у Потебни служит, по существу, конструктивным моментом в развитии «дальнейшего значения» — совокупности энциклопедических (внеязыковых) знаний о номинируемом фрагменте реальной действительности, фиксируемых сознанием в виде понятий и образов. «Ближайшее значение» облегчает процесс мышления, освобождает его от лишних деталей, т.е. выступает формой связи старого (производящего) и нового (производного) знания: сломать (свернуть) себе шею (голову) на чем — 1) 'получить увечье, погибнуть', 2) потерпеть полную неудачу в чём-л.'; свить (себе) гнездо - 'устроить свою семейную жизнь, создать домашний уют'.
Открытое A.A. Потебней «ближайшее значение» названо им формальным потому, что оно «является формой другого содержания» [Потебня 1976: 22]. Иными словами, «ближайшее значение» служит внутренней формой репрезентации дальнейшего значения, способом языковой объективации интеллектуально-эмо-ционального содержания.
Итак, ВФ рассматривается нами как синхронный эпидигматический компонент семантической структуры языкового знака, служащий идиоэтнической основой косвенно-производной номинации, т.е. отражающий тот денотативный признак, по которому и был наименован соответствующий фрагмент реальной действительности. Согласно современной лингвистической терминологии, репрезентированные в
языковой семантике признаки наименованного предмета (явления, ситуации) называются семами, а их структурно-иерархическая совокупность — семемой. Поэтому имеются все основания признать семный статус ВФ. Ср., например, сему «ограниченность» в семантической структуре идиомы руки коротки у кого — 'нет права, возможности, силы что-либо сделать, предпринять', сему «основание, сущность» в семантике фраземы смотреть (глядеть) в корень чего 'входить, вникать в сущность чего-либо' и т. п. Однако признание за ВФ семного статуса ставит перед исследователями новые вопросы, и прежде всего о том, к какому ярусу языкового значения она относится — денотативному, сигнификативному или коннотативно-му? Г.П. Помигуев, например, утверждает, что ВФ имеет денотативную природу, поскольку в безобразно-мотивированных единицах конно-тативные значения совсем деактуализированы, а В.Н. Телия относит ВФ к коннотативному компоненту языкового значения. Коннотация включает в себя, по ее мнению, несколько элементов, среди которых внутренняя форма является «криптосмыслом», играющим роль темы, а экспрессивная окраска, создаваемая оценкой, эмоциональным отношением или стилистической отмеченностью, — роль ремы [Телия 1986: 48]. На наш же взгляд, ВФ, находя свою объективацию в интенсионале языкового значения, имеет сигнификативную природу, т.е. представляет собой эпидигматическую связь между денотатом и коннотацией, существующую в виде обобщенно-абстрагированного признака того понятия или представления о денотате, который формирует определенные ассоциа-тивно-образные коннотации. Такой обобщенно-абстрагированный признак содержит в себе деривационную память об источниках знакооб-разования номинативного, структурно-семантического и когнитивного характера. Благодаря этому свойству ВФ представляет не отдельный предмет, а целые денотативные ситуации: поставить с ног на голову что - 'рассматривать что-либо неправильно, искаженно, не так, как надо'; пятое колесо в телеге (в колеснице) - 'лишний, ненужный в каком-либо деле человек'; последняя спица в колесе, отставной козы барабанщик - 'человек, играющий самую ничтожную, незначительную роль в жизни, в обществе, в каком-либо деле'. Как показывают
наблюдения, ВФ идиом по сравнению с ВФ словесных знаков прямой номинации значительно информативнее, поскольку, во-первых, проецирует в семантике идиомы не только свойства и признаки элементов денотативной ситуации, но и отношения между ними, а во-вторых, преломляет и конкретизирует сфокусированные в ней субъективные смыслы, получающие дискурсивную интерпретацию в процессе взаимодействия идиомообразующих компонентов.
Во внутренней форме знаков вторичной номинации оказываются взаимосвязанными номинативный, предикативный и действенный аспекты смыслообразования. В зародыше такая внутренняя форма содержит в себе и коннота-тивный, и оценочный, и семантический компоненты. Поэтому внутренняя форма не сводима ни к концепту, ни к эмосеме, ни к этимологическому значению. Это своего рода речемысли-тельный кентавр, фокусирующий в себе один из признаков этимологического образа, модально-оценочный элемент эмосемы и отдельные смысловые гены концепта. И в этом отношении чрезвычайно важным представляется суждение Г.Г. Шпета о том, что внутренняя форма номинативных единиц не исчерпывается логическими, т.е. смысловыми, формами. Логические формы образуют лишь семасиологическое ядро знака, которое как бы обволакивается формами синтагматическими. Именно сложное сплетение синтагматического и ближайшего логического (смыслового) слоя образует сложные и не всегда уловимые контуры внутренней формы. Причем синтагматические формы знаков непрямой номинации шире логических и целиком в последние не укладываются. Перефразируя Н. Заболоцкого, можно сказать, что под поверхностью каждого такого знака (особенно фразеологизма) шевелится бездонная смысловая мгла. Своеобразие синтагматических форм состоит в том, что они сначала предполагают, а затем модифицируют логические формы. Для понимания внутренней формы знаков непрямой номинации существенно замечание Г.Г. Шпета об игре синтагм и логических форм между собою. Последние, по его мнению, служат лишь основанием для такой игры. Эмпирические синтагмы образуются капризом языка, составляют его улыбку и гримасы, поскольку эти формы игривы, вольны, подвижны и динамичны [Шпет 1989: 407-409]. Ср.: и [даже] бро-
вью [глазом, ухом, усом] не ведет / не повел (-а, -и) 'кто-либо ничем внешне не проявляет своего отношения к кому-либо или к чему-либо, сохраняя спокойствие, проявляя самообладание, сдержанность', хоть отбавляй, <хоть> пруд пруди, яблоку негде (некуда) упасть, конца-краю (края) не видно (не видать, нет) чему 'очень много, в огромном количестве'. Внутренняя форма знаков непрямого именования взаимодействует не только с внутренними формами знаков первичной номинации, но и с внутренними формами действия и образа. Слова в составе фразеологизма, например, своими внутренними формами проникают в действие, становятся его внутренней формой. Это делает действие осмысленным и эвристическим. Вот почему внутренняя форма знака меньше всего напоминает оболочку, она, напротив, предстает как стимул переработки и преобразования первоначальной информации, Кодируемой в языковом знаке непрямой номинации. Столь важную преобразующую функцию внутренней: форме сообщают предметный остов знака и образ номинируемого действия (опредмеченного или процессуального).
Как речемыслительный «эмбрион» и внутренняя программа (схема) ВФ, всплывая на поверхность языкового сознания, становится источником типичных системно нерелевантных ассоциаций, лингвокреативным стимулом оживления целой цепи социально значимых связей, коннотаций и представлений — всей смысловой гаммы образной палитры языкового знака.
Список литературы
Алефиренко Н.Ф. Поэтическая энергия слова: Синергетика языка, сознания и культуры. -М.: Academia, 2002.
Алефиренко Н.Ф. Этноязыковое кодирование смысла в зеркале культуры // Мир русского слова. - СПб., 2002, № 2.
Алефиренко Н. Ф. Лингвокультурорлоги-ческое содержание понятия «дискурс» в современной когнитивной лингвистике // Русское слово в мировой культуре: Материалы X Конгресса МАПРЯЛ: Пленарные заседания. Сб. докладов. - СПб., 2003.
Алефиренко Н.Ф. Проблемы вербализации концепта: теоретическое исследование. - Волгоград: Перемена, 2003.
Бабушкин А.П. Типы концептов в лексико-фразеологичеекой семантике языка. - Воронеж: Изд-во Воронеж, ун-та, 1996.
Болдырев H.H. Когнитивная семантика. Изд. 3-е, стереотип. - Тамбов: Изд-во ТГУ, 2002.
Гумбольдт В. фон. Язык и философия культуры. -М.: Прогресс, 1985.
Виноградов В.В. Проблемы русской стилистики. - М., 1981.
Дейк ван Т.А. Язык. Познание. Коммуникация: Пер. с англ. / Сост. В.В. Петрова. Под ред. В.И. Герасимова. - М.: Прогресс, 1989.
Добровольский Д.О. Образная составляющая в семантике идиом // Вопр. языкознания. -М., 1996. № 1.
Жуков В.П. Семантика фразеологических оборотов. М., 1978.
Зинченко В.П. Посох Мандельштама и трубка Мамардашвили. - М., 1997.
Илюхина H.A. Образ как объект и модель семасиологического анализа: Автореф. дис... д-ра филол. наук. - Уфа, 1999.
Кубрякова Е.С. Язык и знание. - М.: Языки славянской культуры, 2004.
Лакофф Дж. Лингвистические гештальты // Новое в зарубежной лингвистике. - М.: Прогресс, 1981. Вып. 10.
Леонтьев А. Н. Избранные психологические произведения. В 2-х т. - М.: Наука, 1983.
Мамардашвили М.К. Картезианские размышления. -М., 1993.
Минский М. Фреймы для представления знаний. - М.: Энергия, 1979.
Попова З.Д., Стернин И.А. Очерки по когнитивной лингвистике. - Воронеж: Истоки, 2001.
Потебня А.А. Из записок по русской грамматике. -М„ 1958. Т. 1-2.
Телия В.Н. Коннотативный аспект семантики номинативных единиц. - М.: Наука, 1986.
Фесенко Т.А. Парадигмы взаимоотношений языка и сознания в контексте этнопсихо-лингвистики // Реальность, язык и сознание. - Тамбов: Изд-во ТГУ, 1998.
Wierzbicka A. Semantics, culture and cognition: Universal human concepts in culture-specific configurations. N.Y., 1992.
Kintsch W. Memory and cognition. N.Y. etc., 1977.
Langacker R.W. Why a mind is necessary: Conceptualization, grammar and linguistic semantics // Meaning and Cognition: A multidisciplinari approach. Amsterdam / Philadelphia, 2000.
N.F. Alefirenko
ETHNOEIDEMIC CONCEPT AND INNER FORM OF A LANGUAGE SIGN
The article covers the important stage of verbalizing ethnoeidemic concept where a certain role in objec-tivizing national content of preverbal meaning is attributed to the inner form of a language sign. The mechanism of sense formation offered exemplifies a derivational chain: universal subject code - subject basis - inner form - verbal image.
