CC BY
11Низкая культура делового поведения российских бизнесменов, в особенности малого и среднего бизнеса, распространенность т.н. «коррупционных схем» при решении вопросов, связанных с предпринимательской деятельностью, связана с несовершенством институтов, что во многом обусловлено ментальными ограничениями - не конгруэнтностью надконституционных правил российского общества тем формальным институтам, которые сформировались в результате проведения экономических преобразований.
0. Уильмсон полагает, что институты нужны, чтобы быть преградой для оппортунизма. Но «слепое» заимствование правил игры из другой институциональной матрицы ведет к нивелировке законов, так как механизмы и практика контроля за соблюдением этих законов, нормы поведения и субъективные модели игроков существенно отличаются. Это приводит к искажению системы стимулов и субъективной оценке игроками последствий принимаемых решений. В результате происходит развитие институциональных ловушек1 или антиинститутов2. При этом антиинституты, закрепляясь в общественных структурах, выводят из воспроизводственного процесса общественные блага, которые через рентоориентированную деятельность концентрируются вокруг узких групп интересов.
Результаты исследования неформальных институтов региональной социально-экономической системы демонстрируют следующие тенденции:
1. на фоне высокого уровня персонифицированности доверия наблюдается низкое институциональное доверие -низкий уровень доверия в обществе, препятствующий эффективному социально-экономическому развитию;
2. углубляются процессы социальной дезинтегрированности регионального сообщества - современное состояние неформальных институтов препятствует росту социального капитала и не создает благоприятных условий (мягкая инфраструктура экономики) для повышения эффективности экономики;
3. система мотиваций, определяющих отношение людей к закону, смещается от добровольности в сторону вынужденности;
4. наблюдается правовой нигилизм и безграмотность законотворцев и большинства населения - доминирует модель незаконопослушного поведения на базе укоренившейся социальной нормы «жить по понятию, а не по закону»;
5. экономические системы (домохозяйства и предприятия) несут высокие трансакционные издержки, которые являются ценой высоких рисков в условиях неопределенности и непрозрачности институциональной среды;
6. пока не просматривается позитивных тенденций, связанных с преодолением институциональной неадекватности государства.
Результаты исследований свидетельствуют о том, что в российском обществе неформальные институты, выступая социальными регуляторами экономических процессов, подменяют функции формальных институтов, укрепляя личные связи и персонифицированный обмен. При этом не создается условий для эффективного развития формальных институтов. Традиционные нормы поведения, присущие рыночному порядку, создаются очень медленно. Возвращаясь к теории С. Кирдиной3, нужно сказать, что наша институциональная (восточная X- матрица) пока еще не начала эволюционировать в сторону западной У -матрицы, включающей рыночную экономику, субсидиарную идеологию и федеративную политическую систему. Основная причина связана с тем, что в политике государства остаются прежние цели - любой ценой построить рыночную экономику. Адекватная ситуации стратегия, нацеленная на постепенное и дозированное внедрение рыночных институтов (с учетом того, что они могут на сегодня быть только дополнительными и ни в коей мере не заменят базовые институты), сегодня не рассматривается как не только единственно возможная, но и как альтернативная.
Колесников Ю. С.
д.э.н., профессор, зав. кафедрой ЮФУ
ПОЛИТИКА СТРАТЕГИРОВАНИЯ СОЦИАЛЬНО-ЭКОНОМИЧЕСКОГО РАЗВИТИЯ РОССИЙСКОГО КАВКАЗА: ИНСТИТУЦИОНАЛЬНЫЕ «ЛОВУШКИ»
И АЛЬТЕРНАТИВЫ
В сентябре 2010 г. Правительство РФ утвердило первую «Стратегию социально-экономического развития Северо-Кавказского федерального округа на период до 2025 года» (далее - «Стратегия»).
Это важное событие в практике управления социально-экономическими процессами на Северном Кавказе, ибо этот документ отражает немалые возможности и возросший потенциал регионального менеджмента в формировании нового экономического облика территориально-хозяйственной системы региона, его стремление приблизиться к современным экономическим стандартам и среднероссийским макроэкономическим темпам роста. Безусловно, реализация «Стратегии» выведет устаревшую экономическую структуру Северного Кавказа на новый уровень, будет содействовать его включению в конкурентную среду глобальной экономики. В то же время, обычная «нормальная» стандартизированная модель «Стратегии», разработанная по методике Минэкономразвития, не в полной мере подходит для Северного Кавказа, ибо в отличие от всех других российских регионов, ключевой проблемой для Северного Кавказа является «погашение» действия социальных институтов, процессов, механизмов и социальных структур, повсе-
1 Полтерович В.М. На пути к новой теории реформ: доклад ЦЭМИ РАН и РАШ. - М.: ЦЭМИ РАН, 1999.
2 Сухарев М.В. Социальные антиинституты // Экономическая социология. 2004. - Т. 5, № 5. - С. 63-73.
3
Кирдина С.Г. Институциональные матрицы и развитие России. - М. ТЕИС, 2000. - 213 с.
дневно воспроизводящих конфликтогенное напряжение в регионе и его крайнюю форму - терроризм, бандитское подполье1. «Стратегия» развития СКФО должна быть «заточена» на поиск ключевых механизмов и технологий регионального менеджмента, снижающих воспроизводство конфликтогенных факторов, порождающих проявления сепаратизма и терроризма.
Стала общим местом характеристика Северного Кавказа как зоны экономической депрессии, тотальной безработицы, низкой эффективности использования бюджетных ресурсов и т.д., и т.п.
Эти теоретико-концептуальные и эмпирические подходы, позволяющие описывать корни, иерархию и динамику многих конфликтогенных факторов на Северном Кавказе, конечно, выполняют свои конструктивно-инструментальные функции, формируя стратегии и механизмы, цели и задачи федеральной региональной социально-экономической политики2.
Тем не менее, существует группа латентных конфликтогенных факторов, которые до сих пор ясно не идентифицированы и не осмыслены в полной мере теоретически, но имеющие, как представляется, существенное практическое значение для выстраивания адекватной региональной, прежде всего экономической, политики на Северном Кавказе.
Причем, речь пойдет не только о факторах, действующих «здесь и сейчас», но, прежде всего, и главным образом, о факторах, относящихся к формату «Longue duree» и «Big structures».
Первое. Следует со всей определенностью позиционировать регион Северного Кавказа как периферию, где мо-дернизационные процессы («индустриализация», «коллективизация») советской, плановой модели осуществлялись в форме «пристройки» к существующей мелкотоварной, полунатуральной, кустарной экономике фрагментов индустриальной экономики (машиностроение, химическая промышленность, промышленность строительных материалов, продукция оборонного комплекса), которые не изменили радикально основной тип регионального хозяйства как аграрно-мелкотоварного и, следовательно, не изменили и тип занятости населения. То есть, имеет место недомодернизация региональной экономики, к тому же - прерванная войной и связанными с ней трагедиями выселения народов. (Заметим, что их возвращение в 60-х гг. ХХ в. было связано с восстановлением, возвратом к традиционным формам хозяйствования).
Поэтому, вторая волна модернизации России 60-х гг. ХХ в., связанная с реформами А.Н. Косыгина и появлением нефтедолларов за счет высоких цен на нефть, столкнулась на Северном Кавказе с нерешенными задачами и архаичными хозяйственными укладами, социальными институтами и структурами, сохранившимися в условиях недомо-дернизации первой волны, превратилась в вяло текущий процесс, то затихая, то оживляясь в зависимости от макроэкономической конъюнктуры.
Введение в регионе в 90-х гг. рыночных правил игры, открытие его хозяйства для глобальных рынков сырья, продукции, рабочей силы фактически разрушили эту небольшую индустриальную «пристройку» и обнажили истинный характер социально-экономических «модернизаций», а именно их несистемный характер, то, что экономическая ткань, тип хозяйственного уклада и его институты после двух волн модернизации продолжают находиться в противоречии с современными формами организации производства и экономики, их модернизационно-инновационным трендам.
Аграрно-полунатуральный тип хозяйства в качестве господствующего, скрепленный традиционными семейно-родовыми, кланово-корпоративными, этноориентированными отношениями воспроизвел и характерный для него тип занятости - аграрное перенаселение, характерное для эпохи раннего капитализма, эпохи первоначального накопления капитала, первого этапа индустриализации с сопутствующей ему застойной безработицей, отходничеством, низким уровнем жизни, замкнутостью хозяйств, неразвитостью коммуникаций.
Не признав это, невозможно объяснить общую трудоизбыточность населения региона, 40% безработных в Дагестане, 30% занятых сезонным «отходничеством» в Карачаево-Черкесии, общий низкий уровень производительности труда и доминирование ручного труда в экономике, «несовременную» структуру экономики в целом, концентрацию 50% имеющихся ресурсов в «теневой» экономике, доминирование неформальных институтов в распределении ресурсов и управлении экономикой.
Вследствие аграрного перенаселения из республик «вымывается» наиболее образованная и квалифицированная часть населения (отрицательное сальдо миграции характерно для Дагестана, Карачаево-Черкесии, Кабардино-Балкарии), лишая регион главного ресурса модернизации - молодых инноваторов.
И это, заметим, в условиях, когда повторить опыт второй волны модернизации, когда на Северный Кавказ на строящиеся и введенные промышленные объекты приезжали специалисты и рабочие их других регионов России, практически в обозримой перспективе невозможно.
Сегодня уже ясно, что, несмотря на известные и широко признанные достижения в развитии производительных сил, культуры, образования, науки народов Северного Кавказа за годы советской власти, в XXI век регион вошел отягощенный внутренними проблемами и системными противоречиями.
1 Сразу скажем, что, например, создание новых рабочих мест, позициируемое в качестве ключевой задачи принятой в сентябре 2010 г. «Стратегии», по существу таковой не является, так как это лишь одно из условий движения региона к стабилизации рынка труда и занятости населения. Однако, не факт (и это главное), что эти рабочие места будут заняты местным населением, а не гастарбайтерами или завезенными из-за рубежа специалистами.
2 Альтудов Ю.К. Использование трансформационного потенциала факторов посткризисного развития экономики регионов России. - М.: Издательский Центр РГГУ, 2002; Авксентьев В.А. Этническая конфликтология: в поисках научной парадигмы. -Ставрополь: Изд-во СГИ, 2001; Дружинин А.Г. Глобальное позициирование Юга России: факторы, особенности, стратегии. - Ростов н/Д: изд-во ЮФУ, 2009; Канцеров Р.А. Многоукладность региональных экономик: стратегии и механизмы модернизации. -Ростов н/Д: Терра Принт, 2006; Овчинников В.Н., Колесников Ю.С. Силуэты региональной экономической политики на Юге России. - Ростов н/Д: Изд-во РГУ, 2008.
Реализуемая на протяжении всего XX века политика сдерживания развития и размещения на Северном Кавказе высокотехнологичных производств, хозяйственная специализация региона преимущественно на отраслях аграрного сектора (включая переработку его продукции) и добывающей промышленности, ставка в развитии современных отраслей промышленности на русскоязычных мигрантов из других регионов России, а также административное, искусственное разъединение близких по языковой и конфессиональной общности автохтонных этносов, оказалась несостоятельной.
Политика центра в конце XX века на Северном Кавказе не идентифицировала целый ряд угроз, новых объектов и противоречий, которые лежали в глубинных, в том числе, архаичных, экономических и социальных структурах, истории, менталитете народов Северного Кавказа.
Поэтому, стратегия «латания дыр», «борьба» с этими конфликтогенными факторами как сиюминутными, может принести частичный, локальный эффект, но не более.
Системное решение проблемы требует иного подхода и иной региональной политики, чем та, которую сегодня демонстрирует федеральный центр и субъекты федерации, ключевыми инструментами которой являются межбюджетные отношения, не стимулирующие экономический рост, поощрение конкуренции между регионами, фактическая поддержка неравномерности и неравенства в социально-экономическом развитии регионов Северного Кавказа.
Второй слабо изученный конфликтогенный фактор, относительно новый и действующий с нарастающей силой и являющийся по своей природе продуктом глобальных процессов - это феномен «расползания», «диффузии» кон-фликтогенных факторов, первоначально носящих внутренний, локальный характер, по каналам сетевых взаимодействий.
Этот феномен проявляет себя и в процессах «вхождения» в регионы Северного Кавказа крупных инорегио-нальных бизнес-структур (корпораций, ТНК, глобальных компаний).
За десять последних лет территориальные и вполне конкурентные ресурсы Северного Кавказа оказались распределенными между десятком олигархических групп при пассивном или активном участии региональных (и федеральных) властных структур.
Экспансия крупного бизнеса, зачастую имеющего столичную прописку, в регионы Северного Кавказа, привела к значительному перераспределению собственности, ресурсов, инвестиций, финансовых потоков.
А действующие механизмы и инструменты региональной политики государства пока не способны уменьшить издержки экстерриториальности капитала, существенно снижающие налоговую базу региона, уводящую ресурсную ренту из региона. Глобальные бизнес-сети, таким образом, осуществляют неэквивалентный обмен ресурсов региона, насаждают сырьевую экономику, закрепляют периферийность его экономики и, следовательно, способствуют росту потенциала конфликтогенности региона.
Глобализация для Северного Кавказа оборачивается «сетевыми войнами», односторонним изъятием ресурсной ренты, закреплением сырьевой ориентации экономики, формированием экономической модели, траектория развития которой решающим образом определяется инорегиональными сетевыми структурами и интересами.
Из этого следует, что системные проблемы Северного Кавказа, как уже отмечалось, нельзя решить только инструментами политики бюджетирования, выделения и перераспределения бюджетных ресурсов, какими значительными они бы не оказались.
Сетевая организация объекта региональной политики требует и сетевого инструментария, сетевых стратегий государственного воздействия на регионы Северного Кавказа, что предполагает подключение под влияние и контроль государства новых сетевых акторов - институтов развития, глобальных инноваторов, финансово-промышленных групп, с одной стороны, и построение системы государственных и региональных институтов защиты региона от «сетевых войн, с другой.
Третьим, в значительной мере латентным конфликтогенным фактором, является тотальный всеобъемлющий характер на Северном Кавказе так называемых «неформальных практик», их высокой степени легитимации как массовым, так и элитарным сознанием, социальной базой которых выступает сетевой социальный капитал, опирающийся на личностные, клановые, земляческие, родовые, корпоративные, этнические связи, взаимные ожидания и взаимные ответственности, трансакции и защиту, подпитываемый особенностями организации мелкотоварного уклада и атоми-зацией экономических связей.
Все формальные институты на Северном Кавказе «погружены» в эту среду социальных неформальных практик и потому их функции тотально модифицируются, преобразуются порой до неузнаваемости по отношению к своим первоначальным функциям.
Неформальные практики, несмотря на административный прессинг и санкции государства, модифицируют межбюджетные отношения, налоговый процесс, кадровую политику и менеджмент.
Институты «неформальных практик» реально регулируют социально-экономические процессы на Северном Кавказе - в экономике на их «долю» приходится половина хозяйственно-экономических трансакций.
Следует также иметь в виду, что институты «неформальных практик» имеют в регионе этническую составляющую, входят в состав механизма воспроизводства этнической идентичности и поэтому особенно трудно распознаваемы, как правило, выступают в превращенной, порой иррациональной форме.
Следует при этом добавить, что и процессы социализации молодежи происходят, в основном, и это особенно характерно для социума Северного Кавказа в пространстве, образуемом семьей, тейпом, родом, кланом, корпорацией, то есть там, где есть сеть неформальных практик, связанных с социализацией молодежи (включая трудоустройство). Отчуждение молодого человека от этих социальных сетей порождает его конфликт с легитимными социальными институтами и практиками. А разрушение этих социальных сетей (в процессе вооруженных конфликтов, войн) ведет к девиации поведения молодежи, неприятию легитимных формальных практик социализации.
И еще одно противоречие, порождающее конфликтогенные тренды в развитии социально-экономических процессов на Северном Кавказе - это отсутствие в регионе достаточного объема ресурсов для модернизации экономики, создания ее инновационного варианта, усиливающее конкуренцию между различными целевыми группами этнической элиты, которая существует как в «холодной», так и в «горячей» формах.
Расчеты показывают, что для накопления ресурсов модернизации за счет собственных источников (прибыль и т.п.), как свидетельствует нынешнее состояние экономики Северного Кавказа, потребуется при благоприятных условиях развития десятилетия1. Поскольку собственными ресурсами федерального значения Северный Кавказ не располагает, основой модернизации его экономики, как и в первой половине ХХ века, могут стать лишь ресурсы федерального бюджета и инорегиональные ресурсы крупных корпораций и сетевых структур, ресурсы транснациональных компаний.
Таким образом, отличительной особенностью СКФО как объекта стратегирования является незавершенность в ХХ веке модернизации доминирующих хозяйственных укладов и социальной структуры региона, устойчивое воспроизводство в качестве основной модели занятости населения, модели «аграрного перенаселения», институциональные дефициты в самом широком смысле этого слова, доминирование альтернативных неформальных практик в экономике и управлении, организации повседневной жизни, ключевое значение хозяйственного уклада этноэкономики, этноори-ентированность предпринимательства, кланово-родовая структура сетевых взаимодействий в социуме, высокие риски бизнеса, наконец, доминирование процессов дивергенции между различными территориями СКФО. Все эти разновек-торные и разноплановые особенности социально-территориальной общности Северного Кавказа являются устойчивой основой воспроизводства его конфликтогенности.
Следовательно, для Северного Кавказа, в отличие от других регионов России, предпочтительным может быть «Стратегия», разработанная не по типовому шаблону, а та «Стратегия», которая ориентирована по «всему фронту» на снижение действия долгосрочных, устойчивых, «укорененных» конфликтогенных факторов, модель которых представлена выше, и имеет антитеррористическую направленность.
В конечном итоге миссия «Стратегии» СКФО должна состоять в модернизации экономических укладов, социальных институтов и сетевых взаимодействий во имя безопасности и целостности России. То есть, ключевые задачи «Стратегии» СКФО состоят не в достижении каких-то, пусть самых важных, макроэкономических показателей (увеличение к 2025 г. темпов роста в СКФО валового внутреннего продукта до 7,7%, повышение размера заработной платы в 2,5 раза и т.п., хотя это все весьма важные целевые показатели утвержденной «Стратегии» СКФО), но в переводе на современные экономические механизмы и социальные технологии всего территориально-хозяйственного комплекса и социальной сферы региона, модернизация экономической структуры и придание ей современных форм корпоративной и сетевой организации бизнеса.
Главное в экономической сфере - корпоратизация и сетивизация мелкотоварного сектора, его индустриализация.
Достижению этой ключевой задачи могут способствовать следующие среднесрочные экономические стратегии: Стратегия капитализации территориальных ресурсов, требующих кроме всего прочего (развитие рынка недвижимости, корпоратизация госимущества, создание инфраструктуры инновационной деятельности) государственного регулирования политики включения крупных инорегиональных структур в региональную экономику, повышение эффективности нормативно-правовой защиты региональных ресурсов и регионального имущества от избыточного давления экстерриториального капитала. В состав объектов федеральной региональной политики по реализации «Стратегии» должны быть включены новые игроки в пространстве региональных экономик, формирующие отныне их «ландшафт» и конкурентоспособность - крупные корпоративные структуры («нерезиденты») и крупные сетевые бизнес-структуры.
Стратегия модернизации институтов этноэкономики, оптимизация структур хозяйственных укладов в регионе на базе технологий их корпоратизации, включения в сетевые хозяйственные взаимодействия и др. Особое значение имеют при этом меры по снятию институциональных дефицитов в развитии предпринимательства во всех секторах многоукладного хозяйства регионов, в том числе - комплекс социальных технологий по преодолению этнических барьеров в межрегиональном бизнес-взаимодействии, а также создание более адекватного механизма перераспределения природной ренты в практике использования конкурентных локальных ресурсов.
Стратегия конвергенции разобщенных рынков Северного Кавказа на базе создания современной транспортно-логистической инфраструктуры.
Стратегия формирования единых для макрорегиона институтов развития - типа созданной Северо-Кавказской корпорации развития - корпораций по развитию кластеров (прежде всего - туристического), корпорации по развитию технопарков в регионе, венчурного фонда и т.п.
Разумеется, при этом, как и предусмотрено «Стратегией», должны получить инвестиционную поддержку приоритетные отрасли производства - транспорт, электроэнергетика, АПК, туристско-рекреационный комплекс и др. Но это уже в рамках обычной типовой экономической политики и ее инструментария (программы, межбюджетные трансферты, льготы и т.п.). Но главное, подчеркнем еще раз, это модернизация социальных форм организации экономики и занятости населения, преодоление «аграрного перенаселения», развитие сетевых хозяйственных взаимодействий «по вертикали» (корпорация - отрасль - уклад - домохозяйство) и «по горизонтали» - интеграция хозяйственных локалитетов Северного Кавказа. Тем самым, будет преодолеваться действие глубоких, долгосрочных факторов и условий конфликтогенности, крайней агрессивной формой проявления которых является бандитское подполье и терроризм.
1 См.: Колесников Ю.С., Дармилова Ж. Д. Ресурсы модернизации многоукладной экономики России // Проблемы прогнозирования. - М., 2009. - № 1.
Еще один важный аспект стратегирования развития Северного Кавказа - внешнеполитический.
Как показывает опыт последнего десятилетия, пограничные регионы России - Калининградский анклав и Дальневосточный федеральный округ развиваются в значительной степени благодаря, в первом случае - западным инвесторам и экономическому взаимодействию с европейским бизнесом, во втором - ресурсам и капиталам Китая, поступающим по каналам пограничного торгово-экономического сотрудничества с Китаем, а также миграционным потоком рабочей силы на дефицитные рынки труда Дальневосточного федерального округа. В отличие от них, третий пограничный регион - СКФО - до сих пор не имеет устойчивого вектора внешнеэкономического развития, испытывает дефицит иностранных инвестиций, а геополитическое давление ключевых игроков (США, Англия, Франция, Иран, Турция) на кавказском направлении, включая «трубные войны», фактически лишает макрорегион подпитки со стороны ресурсов глобальной экономики. И здесь, по-видимому, нужна новая геополитическая стратегия и дипломатия на Северо-Кавказском направлении российских интересов.
Поэтому, одной из ключевых составляющих «Стратегии» для СКФО, по-видимому, должна быть долгосрочная целенаправленная внешнеэкономическая политика по привлечению ресурсов стран Черноморско-Каспийского региона, стратегия изменения инвестиционного климата в геоэкономическом пространстве Северного Кавказа.
Однако, в действующих «Стратегиях» по Югу России и Северному Кавказу эти задачи в явной и прямой форме не ставятся и не идентифицируются.
Между тем, изменение геоэкономического и геополитического климата вокруг Северного Кавказа, во многом связанное с развитием межгосударственного сотрудничества в реализации совместных крупных проектов на южном фланге России (типа «Южный поток», развития морских портов, мегапроект «Сочи-2014» и др.) существенно бы снизило пограничную конфликтогенность Северного Кавказа.
Таким образом, запущенная сегодня первая «Стратегия» развития Северного Кавказа, направленная прежде всего на включение региона в общую макроэкономическую динамику как конкурентного субъекта модернизационно-го процесса, в дальнейшем, по мере накопления опыта и отработки новых механизмов по тонкой перенастройке хозяйственно-экономических и социальных практик на Северном Кавказе, может трансформироваться в эффективный инструмент снижения конфликтогенности региона, инструмент противодействия экстремизму и терроризму.
Кравченко Н.А.
д.э.н., профессор, в.н.с. ИЭОПП СО РАН; НГУ
ИНВЕСТИЦИОННЫЕ ПРОЕКТЫ КАК ИНДИКАТОРЫ НАПРАВЛЕНИЙ МОДЕРНИЗАЦИИ ЭКОНОМИКИ СИБИРИ
Инновационные процессы в реальном секторе экономики Сибири (инновационная активность предприятий, выпуск новой продукции и число использованных передовых производственных технологий, технологический обмен) развиваются медленнее, чем в целом по РФ.
По основным показателям, характеризующим инновационную деятельность, Сибирский Федеральный округ не входит в число российских лидеров. Однако средние показатели скрывают значительную дифференциацию сибирских регионов. Можно выделить регионы-лидеры, которые фактически специализируются на отдельных этапах инновационного процесса (см. табл.1) .
Таблица 1
Показатели инновационной деятельности промышленности, Сибирский Федеральный округ, 2007 г.
% организаций, % организаций, Затраты на техно- Объем инноваци- Экспорт иннова-
выполнявших осуществлявших логические инно- онных товаров, % ционных товаров,
исследования и технологические вации, % от обще- от общего объема % от общего
разработки инновации го объема товаров товаров объема экспорта
Российская Федерация 10,8 9,4 1,2 5,5 7,9
Сибирский федеральный округ 8,5 7,5 0,9 2,4 4,2
Республика Алтай 0 0 0 0 0
Республика Бурятия 7 4,9 0,6 6,0 14,8
Республика Тыва 0 0 0 0,1 0
Республика Хакасия 9,6 9,6 0,1 0 0
Алтайский край 10 8,6 1,2 4,5 7,4
Красноярский край 14,4 12,0 0,8 2,1 1,7
Иркутская область 9,7 8,2 1,2 0,7 0,9
Кемеровская область 6,9 6,0 0,5 3,4 21,2
Новосибирская область 5 4,8 1,5 1,5 3,1
Омская область 7,5 6,9 0,9 2,6 0
Томская область 16,6 16,1 1,3 2,7 0,8
Читинская область 4,2 3,7 0,3 0,3 0
