CC BY
15
НАУКА. ОБЩЕСТВО. РЕЛИГИЯ
УДК 101.2
О СТРАТЕГИИ СНИЖЕНИЯ КОНФЛИКТОГЕННОСТИ
СЕВЕРНОГО КАВКАЗА (взгляд из провинции)
Ю.С. Колесников
В сентябре 2010 г. Правительство РФ утвердило первую "Стратегию социально-экономического развития Северо-Кавказского федерального округа на период до 2025 года" (далее -"Стратегия").*
Это важное событие в практике управления социально-экономическими процессами на Северном Кавказе, ибо этот документ отражает концептуальный поворот к социализации федеральной региональной экономической политики и одновременно - немалые возможности и возросший потенциал регионального менеджмента в формировании нового экономического облика территориально-хозяйственной системы региона, его стремление приблизиться к современным экономическим стандартам и среднероссийским макроэкономическим темпам роста. Безусловно, реализация "Стратегии" выведет устаревшую экономическую структуру Северного Кавказа на новый уровень, будет содействовать его включению в конкурентную среду глобальной экономики.
В соответствии со "Стратегией" на Северном Кавказе планируется создать 400 тыс. новых рабочих мест за счет реализации крупных проектов в сельском хозяйстве, ТЭКе, строительстве, инфраструктуре, туризме. Только в 2011 г. в СКФО будет реализовано 37 крупных проектов с общим объемом инвестиций 400 млрд руб., а до 2025 г. в экономику и социальную сферу региона должно быть вложено 2 трлн руб. частных и 300 млрд руб. федеральных инвестиций, т.е. на 1 рубль затрат бюджетных денег - 3 рубля частных
Колесников Юрий Семенович - доктор экономических наук, профессор, главный научный сотрудник Северо-Кавказского научно-исследовательского института экономических и социальных проблем Южного федерального университета, 344006, г. Ростов-на-Дону, Пушкинская, 160, e-mail: isep@sfedu.ru, т. (863)2640264.
инвестиций [1]. Для сравнения: на всю программу "Юг России" в 2002-2007 гг. было запланировано 28,3 млрд руб., израсходовано - 15,9 млрд руб [2].**
Под "Стратегию" создаются новые экономические институты и механизмы: Корпорация развития Северного Кавказа (Банк развития) с уставным капиталом 500 млн руб., инвестиционный фонд, по линии которого на инфраструктурные проекты будет выделено 6,5 млн руб., госгарантии Правительства РФ на сумму 50 млрд руб., особая экономическая зона "Курорты Северного Кавказа" (уставной капитал 28 млрд руб., общие затраты - более 400 млрд руб.)
Однако разработка "Стратегии социально-экономического развития СКФО" "под копирку" (с некоторыми поправками на специфику региона) и в формате методики Минэкономразвития РФ, жестко регламентирующей работу над этими документами, затрудняет ориентацию всей работы и концентрацию ресурсов на решении ключевой задачи, которой является все же не макроэкономический рост сам по себе, а модернизация хозяйственных укладов и социальной организации повседневной жизни северокавказского социума во имя и в целях снижения его конфлик-тогенности и противодействия терроризму, что неизбежно "замораживает" застарелые проблемы и противоречия региона.
Эта практика стандартного проектирования была закреплена утвержденным Минэкономразвития РФ типовым макетом программы экономического и социального развития субъ-
Yuri Kolesnikov - Ph.D. in economics, professor, Honored Worker of Higher School of Russia, chief researcher at the North-Caucasian Institute of Economic and Social Problems of the Southern Federal University, 160 Pushkinskaya Street, Rostov-on-Don, 344006, e-mail: isep@sfedu.ru, ph. +7(863)2640264.
екта РФ (приложение № 2 к приказу Минэкономразвития от 17 июня 2002 г. № 170).
Основным документом, определяющим подход исполнительной власти к стратегическому планированию регионального развития, стала концепция стратегии социально-экономического развития регионов Российской Федерации. Второй документ - проект требований (технический стандарт) к стратегии социально-экономического развития субъекта РФ - предусматривает использование унифицированного взгляда федерального центра на методику, формат и содержание региональных стратегий как документов, представленных для согласования в созданной межведомственной комиссии при Минрегионе РФ.
В этом стандарте, кроме всего прочего, содержится жесткое предписание органам региональной власти заказывать разработку стратегии непременно на стороне.
Эти документы позволили упорядочить содержание и процедуру разработки и утверждения региональных стратегий и программ социально-экономического развития, однако уровень требований к учету в этих разработках уникальности территориально-хозяйственных систем, исторической и социокультурной специфики организации жизни региональных социумов, региональной и этнической идентичности оказался пониженным.
К тому же разработка стратегии любого региона оказалась под мощным прессом большой группы федеральных отраслевых стратегий и программ (транспортной, энергетической, водной и др.), локальные проекты которых реализуются на территории региона и предопределяют таким образом контуры включения экономики региона в макроэкономическую динамику.
Между тем Северный Кавказ, как никакой другой регион страны, как объект стратегирования обладает такой спецификой, которая требует более взвешенных концептуально-методических подходов к балансу макроэкономических и региональных, экономических и социальных императивов.
Наш тезис состоит в том, что для Северного Кавказа должна быть предложена нестандартная, неординарная концепция и эксклюзивные методологические подходы к разработке "Стратегии социально-экономического развития".
Обычная, "нормальная" стандартизированная модель "Стратегии", разработанная
по методике Минэкономразвития, не в полной мере подходит для Северного Кавказа, ибо в отличие от всех других российских регионов, ключевой проблемой для Северного Кавказа является "погашение" действия социальных институтов, процессов, механизмов и социальных структур, повседневно воспроизводящих на локальном уровне конфликтогенное напряжение в регионе и его крайнюю форму -терроризм, бандитское подполье.
Именно эти институты, механизмы и структуры, невзирая на огромные бюджетные вливания в экономику республик (в 2000-2009 гг.в экономику республик Северного Кавказа было вложено 800 млрд руб. [3]), наращивание потенциала силового подавления незаконных вооруженных формирований (в 2010 г. на территории СКФО было проведено 50 антитеррористических операций и 4,5 тыс. оперативных мероприятий [4]), воспроизводят все новые и новые поколения молодых людей, уходящих в "зеленку" и не желающих жить нормальной трудовой жизнью.
Масштабы и интенсивность террористических актов свидетельствуют об укорененности в социуме неформальных структур, социальных институтов и социальных практик, воспроизводящих конфликтогенность повседневности, подпитывающей крайние формы экстремизма. Подрыв нефте- и газопроводов, электросетей и электростанций, нападение на воинские части, террор в отношении работников силовых структур, руководителей региональных администраций и муниципалитетов, высокопоставленных чиновников федерального уровня, бандитизм (убийства, захват заложников, похищения людей) в отношении населения, независимо от национальности, сопровождают повседневную жизнь северокавказского социума. В экономической жизни все это сопровождается ростом федеральных ресурсов, приходящих в регион через систему межбюджетных отношений, государственные программы и другие каналы. Создается впечатление, что чем больше "накачиваются" бюджеты республик федеральными финансами, тем большим становится пространство криминальных войн в регионе.
К этому выводу приходят многие исследователи, работающие в поле проблематики Северного Кавказа [5].
Это концептуальное положение регулярно высказывается и аргументируется учеными на ежегодных научных конференциях и семи-
нарах, проводимых в регионе - "Домбайских чтениях", "Эльбрусских чтениях", ежегодных конференциях Южного научного центра, Института переподготовки и повышения квалификации преподавателей социально-гуманитарных наук Южного федерального университета (Ростов-на-Дону, Волгоград, Волжск, Сочи, Нальчик, Кисловодск, Майкоп, Черкесск и др.). Этой точки зрения придерживаются и такие известные исследователи, как В.А. Авксентьев, М.А. Аствацатурова, А.В. Дмитриев, С.В. Передерий, Л.Л. Хоперская и др.
Обратимся к мнению на сей счет авторитетных экспертов, знающих регион не понаслышке.
М. Шевченко, руководитель рабочей группы по делам Северного Кавказа Общественной палаты: "Не стоит надеяться, что успехи правоохранительных органов снизят активность боевиков. Бандподполье постоянно подпитывается. В Чечне, например, очень многие идут в горы из-за закона кровной мести.
Те, кому в 95-м было 10 лет, сейчас выросли и идут мстить за убитых отцов. А в Дагестане в основном идут люди, у которых есть претензии к власти. Либо бизнес отобрали, либо еще как-то ущемили ..."
"... Мне кажется, чтобы противостоять этому, прежде всего необходимо коренным образом переосмыслить социально-экономическую ситуацию в северокавказских республиках. Другого рецепта нет" [6].
В. Выжутович, обозреватель "Российской газеты": "Убийство крупных чиновников, представляющих влиятельные кланы и связанные с ними криминальные группировки, -это кровавый распил бюджетных денег".
"Поэтому снижение дотаций уменьшит и размер предназначенных к разворовыванию средств".
"Эта система - феодального властвования, межклановых войн, всепроникающей коррупции - создавалась годами" [7].
Д. Литовкин, обозреватель газеты "Известия": "Вообще надо понимать, что корень терроризма в Дагестане - борьба этнокрими-нальных группировок за возможности воровать бюджетные деньги. Республика производит впечатление разоренной, хотя там полно миллионеров. Поступает информация, что "лесные братья" зачастую играют роль неформальных силовых структур, связанных
с этногруппировками, и они выполняют заказные операции. Без покровительства банд-подполье не могло бы существовать. Парадокс Кавказа в том, что там невозможно жить нормально, не являясь частью клана. И пока жива такая система, уничтожение боевиков ничего не дает" [8].
А. Хлопонин: ". переломить ситуацию важно потому, что сегодня бизнесмены, обложенные данью со стороны боевиков, не пишут заявлений в милицию, предпочитают бросить все и покинуть регион, а местные жители боятся сообщать стражам порядка о бандитах"; ". неэффективная судебная система, когда за воровство и хищение 36 миллионов рублей накладывается штраф в 1 тысячу рублей" [9].
Таким образом, авторитетные российские эксперты единодушны в том, что терроризм в регионе подпитывается внутренними исторически укорененными особенностями социальной и хозяйственной организации социума Северного Кавказа, в котором тесно переплетены особенности сложившихся институтов, мелкотоварного хозяйственного уклада при доминировании образа жизни, характерного для атомизированных домашних хозяйств, клановая, родо-племенная сетевая организация управления на локальном уровне и повседневных хозяйственных практик, рентоориентированное поведение местных административных структур, этноориенти-рованный бизнес, сращивание его отдельных структур с криминальным теневым сектором бандитского подполья.
А свойственная современной России системная коррупция, закрытость власти, имущественное расслоение, правовой нигилизм элит, несформированность общероссийской идентичности усугубляются здесь особой ролью в конституировании социальных практик тейпов, кланов, родов, усиливающихся ранимостью исторической памяти малочисленных этносов, информационной интервенцией из-за рубежа.
Исходя из изложенного, при размышлении о возможных стратегиях развития Северного Кавказа становится очевидным, что действующий шаблон "Стратегий", рекомендованный Минэкономразвития РФ и до настоящего времени реализуемый всеми разработчиками инорегионального уровня вариантов "Стратегий", не в полной мере адекватен объекту и не отражает необходимости ее антитеррористической направленности,
заточенности на ключевую для России проблему - снижение уровня конфликтогенности Северного Кавказа.
Чтобы понять особенности воспроизводства хозяйственного уклада, социальных сетей и социальных отношений повседневности на Северном Кавказе, обратимся к анализу устойчивых, исторически пролонгированных условий и факторов, воспроизводящих кон-фликтогенность социума Северного Кавказа, и их экономической составляющей.
В принципе конфликтогенность -это атрибут любого территориального социума, любой территориальной социально-экономической системы, обусловленной его (ее) сложной субъектной структурированностью, когда формой взаимодействия между субъектами некоторой целостности (социума, территориальной социальной общности, ассоциативных структур) выступают социальные противоречия, порождающие конфликт интересов, ценностей, целей и их интерпретаций.
Региональная конфликтогенность - следствие динамического развития социума -конструктивно-прогрессивного или деструктивно-деформирующего, неравномерности и разновекторности протекания на территории региона процессов модернизации (или их противоположных форм - натурализации, деиндустриализации, консервации и т.п.).
Иначе говоря, конфликтогенность - одна из базовых, фундаментальных характеристик региональной социально-экономической системы, наряду с такими ее атрибутами, как устойчивость/неустойчивость, цикличность, риски и др.
Региональная конфликтогенность обусловлена наличием бесконечного множества ("спящих" до поры до времени) разнообразных факторов, ни один из которых не может быть признан универсальным (или доминирующим), пока они находятся в латентном состоянии, но комбинация которых, как всегда, создает "критическую массу" для выхода их конфликтогенного потенциала на поверхность социальных процессов в сферу социальных практик.
Это бесконечное множество разнообразных конфликтогенных факторов в рамках концепции "многомерного" подхода можно "разложить" по этажам - глобальные (геополитические, геоэкономические, военно-стратегические), внутринациональные (макроэкономические, социально-политические) и со-
циально-экономические факторы, образующие живую "ткань" процессов на мезо- и микроуровнях социума.
По степени глубины и длительности действий ряд авторов выделяют долгосрочные и ситуативные факторы конфликтогенности.
К числу первых на Северном Кавказе, например, относятся полиэтничность и поли-конфессиональность регионального социума, многоукладность хозяйства, устойчивость социально-родовых и религиозных общностей.
К числу вторых - состояние экономики, уровень занятости, безработицы, доходов, криминализации экономики, механизмы региональной государственной политики и другие.
Соответственно конфликтогенные факторы можно изучать в масштабах "hic et nunc" ("здесь и сейчас"), "longue duree" ("долгой длительности") и "big structures" ("больших структур") [10].
В наиболее полной форме конфликто-генные факторы типа "longue duree" характерны для Северного Кавказа.
В формате "longue duree" на Северном Кавказе действуют такие конфликтогенные факторы, как неурегулированность затяжных "тлеющих" этнических конфликтов; наличие очагов потенциальных претензий этнических общностей друг к другу или федеральному центру; этноориентированная миграция; земельная и муниципальная реформы как "пусковая" причинность локальных конфликтов; конкурентная борьба региональных элит за перераспределение ресурсной ренты и "бюджетной ренты"; доминирование этнических факторов в распределении и перераспределении статусно-должностных ролей и другие.
В силу действия латентных конфликто-генных факторов региональный менеджмент неустойчив, подвержен частым сменам "команд" и стратегий поведения, в результате чего теряются его системность и преемственность и, следовательно, снижается важнейший ресурс управления - доверие населения к власти.
В обширной специальной литературе по Северному Кавказу и проектных разработках типа "Концепции", "Стратегии", "Программы" наиболее проработаны ситуативные (как правило, хозяйственно-экономические, природо-ресурсные, административно-управленческие, политологические) факторы кон-фликтогенности [11].
Общим местом в этой литературе и разработках стала характеристика Северного Кавказа как зоны экономической депрессии, тотальной безработицы, низкой эффективности использования бюджетных ресурсов и т. д. и т. п.
Эти теоретико-концептуальные и эмпирические подходы, позволяющие описывать корни, иерархию и динамику многих кон-фликтогенных факторов на Северном Кавказе, конечно, выполняют свои конструктивно-инструментальные функции, формируя стратегии и механизмы, цели и задачи федеральной региональной социально-экономической политики [12].
Однако существует группа латентных конфликтогенных факторов, которые до сих пор ясно не идентифицированы и не осмыслены в полной мере теоретически, но имеют, как представляется, существенное практическое значение для выстраивания адекватной региональной, прежде всего экономической, политики на Северном Кавказе.
При этом, речь пойдет не только о факторах, действующих "здесь и сейчас", но прежде всего и главным образом о факторах, относящихся к формату "Longue duree" и "Big structures".
Первое. Следует со всей определенностью позиционировать регион Северного Кавказа как периферию, где модерниза-ционные процессы ("индустриализация", "коллективизация") советской плановой модели осуществлялись в форме "пристройки" к существующей мелкотоварной, полунатуральной, кустарной экономике фрагментов индустриальной экономики (машиностроение, химическая промышленность, промышленность строительных материалов, предприятия оборонного комплекса), которые не изменили радикально основной тип регионального хозяйства как аграрно-мелкотоварного и, следовательно, не изменили и тип занятости населения. Другими словами, имеет место недомодернизация региональной экономики, к тому же - прерванная войной и связанными с ней трагедиями выселения народов. (Заметим, что их возвращение в 60-е годы ХХ в. было связано с восстановлением, возвратом к традиционным формам хозяйствования).
Поэтому вторая волна модернизации России 60-х годов ХХ в., связанная с реформами А.Н. Косыгина и появлением нефтедолларов за счет высоких цен на нефть,
натолкнулась на Северном Кавказе на нерешенные задачи и архаичные хозяйственные уклады, социальные институты и структуры, сохранившиеся в условиях недомодернизации первой волны, превратилась в вялотекущий процесс, то затихая, то оживляясь в зависимости от макроэкономической конъюнктуры.
Введение в регионе в 90-х годах рыночных правил игры, открытие его хозяйства для глобальных рынков сырья, продукции, рабочей силы фактически разрушили эту небольшую индустриальную "пристройку" и обнажили истинный характер социально-экономических "модернизаций", а именно их несистемность, то, что экономическая ткань, тип хозяйственного уклада и его институты после двух волн модернизации продолжают находиться в противоречии с современными формами организации производства и экономики, их модернизационно-инновационным трендом.
Аграрно-полунатуральный тип хозяйства в качестве господствующего, скрепленный традиционными семейно-родовыми, кла-ново-корпоративными, этноориентированными отношениями, воспроизвел и характерный для него тип занятости - аграрное перенаселение, характерное для эпохи раннего капитализма, первоначального накопления капитала, первого этапа индустриализации с сопутствующей ему застойной безработицей, отходничеством, низким уровнем жизни, замкнутостью хозяйств, неразвитостью коммуникаций.
Не признав это, невозможно, например, объяснить общую трудоизбыточность населения региона (40 % безработных в Дагестане, 30 % занятых сезонным "отходничеством" в Карачаево-Черкесии), общий низкий уровень производительности труда и доминирование ручного труда в экономике, "несовременную" структуру экономики в целом, концентрацию 50 % имеющихся ресурсов в "теневой" экономике, доминирование неформальных институтов в распределении ресурсов и управлении экономикой.
Вследствие аграрного перенаселения из республик "вымывается" наиболее образованная и квалифицированная часть населения (отрицательное сальдо миграции по итогам 2010 г. характерно для Дагестанской, Карачаево-Черкесской, Кабардино-Балкарской, Севе-ро-Осетинской, Чеченской республик), лишая регион главного ресурса модернизации - молодых инноваторов.
И это, следует заметить, в условиях невозможности в обозримой перспективе повторения опыта второй волны модернизации, когда на Северный Кавказ на строящиеся и введенные промышленные объекты приезжали специалисты и рабочие их других регионов России.
Сегодня уже ясно, что несмотря на известные и широко признанные достижения в развитии производительных сил, культуры, образования, науки народов Северного Кавказа годы за советской власти, в XXI в. регион вошел отягощенный внутренними проблемами и системными противоречиями.
Реализуемая на протяжении всего XX в. политика сдерживания развития и размещения на Северном Кавказе высокотехнологичных производств, хозяйственная специализация региона преимущественно на отраслях аграрного сектора (включая переработку его продукции) и добывающей промышленности, ставка в развитии современных отраслей промышленности на русскоязычных мигрантов из других регионов России, а также административное, искусственное разъединение близких по языковой и конфессиональной общности автохтонных этносов оказались несостоятельными.
Политика Центра в конце XX в. на Северном Кавказе не идентифицировала целый ряд угроз, новых объектов и противоречий, которые лежали в глубинных, в том числе архаичных, экономических и социальных структурах, истории, менталитета народов Северного Кавказа.
Поэтому стратегия "латания дыр", "борьба" с этими конфликтогенными факторами как сиюминутными может принести частичный, локальный эффект, но не более.
Системное решение проблемы требует иного подхода и иной региональной политики, чем та, которую сегодня демонстрирует федеральный центр и субъекты федерации, ключевыми инструментами которой являются межбюджетные отношения, не стимулирующие экономический рост, поощрение конкуренции между регионами, фактическая поддержка неравномерности и неравенства в социально-экономическом развитии регионов Северного Кавказа.
Председатель Правительства РФ В.В. Путин констатировал: "За 10 лет федеральный бюджет вложил в развитие Северного Кавказа 800 млрд руб. Причем, если
в 2000 г. речь шла о 15 млрд, то сейчас поступает ежегодно порядка 180 млрд руб. Рост - в 12 раз. И все же кардинально изменить характер региональной экономики не удалось" [13].
Другими словами, ни одну проблему типа "longue duree" за 10 последних лет на Северном Кавказе решить не удалось.
Макроэкономическое отставание Северного Кавказа по ряду важнейших показателей не уменьшилось, дотационность бюджетов его республик хотя и снижается, но медленными темпами, инвестиционный потенциал не позволяет поддержать модернизационные импульсы, инвестиционные мегапроекты усиливают процессы диверсификации регионов.
Инвестиции в основной капитал Краснодарского края, например, за январь-сентябрь 2010 г. уже втрое превзошли объемы инвестиций в высокоразвитую Ростовскую область, и в десятки раз - инвестиции в республики Северного Кавказа [13].
Эти оценки, по-видимому, правомерны в аспекте снижения уровня безработицы в регионе. Большие проекты (мегапроекты) типа "Олимпиада Сочи-2014" реализуются по экономическим правилам игры и под непосредственным воздействием институтов и бизнес-структур глобальной экономики, инорегиональных корпоративных структур, а значит, и рабочая сила будет привлекаться по этим же правилам. И, как показывает опыт, эта же рабочая сила совсем не обязательно бывает местной.
В советский период такой опыт уже был, когда на построенных крупных предприятиях в Дагестане, Чечне, Ингушетии, Карачаево-Черкесии работали в основном рабочие и специалисты, прибывшие по "оргна-бору" из других регионов России.
Рост в последние годы в инвестиционно активных регионах ЮФО и СКФО заказов на иностранную рабочую силу и тенденция увеличения соответствующих квот недвусмысленно показывают общий вектор решений топ-менеджмента инорегиональных компаний в области использования местной рабочей силы.
На Всемирном экономическом форуме в Давосе инвесторам представлен проект создания большого туристического кластера на Северном Кавказе ("Высота 5642") емкостью 20 млн туристов в год (десятикратный рост) с вовлечением в него, в отличие от ме-
гапроекта "Сочи-2014", почти всех республик Северного Кавказа и стоимостью 450 млн руб., который изменит Кавказ и при помощи которого удастся "побороть бедность и экс-тримизм".
По мнению экспертов, валовой продукт региона под воздействием мультипликативных эффектов возрастет к 2020 г. на 17,5 % [14].
И здесь следует еще раз подчеркнуть, что для Северного Кавказа с его мозаичной сложноструктурной многоукладной экономикой, изолированностью социальных локали-тетов, не менее важными являются "точечные" инвестиционные проекты, территориально максимально привязанные к очагам безработицы, к конкретному спросу на рынке труда, его отдельным сегментам, особенно молодежному и женскому сегменту спроса. Руководитель Центра стратегических и региональных исследований ИППК ЮФУ считает, что туристский кластер не способен радикально изменить проблему занятости в республиках Северного Кавказа, тем более он не решает одну из важнейших проблем региона - восстановление полнокровной по-лиэтничности республик, без чего переход к инновационному их развитию является проблематичным [15].
Следует дополнительно провести "доследование", может ли туризм на Северном Кавказе выполнить роль "локомотива" экономики Северо-Кавказского региона в условиях развертывания в последние десятилетия туристских мировых оазисов по всему периметру юго-запада и юго-востока РФ, по своему уровню на порядок выше российского. К тому же, если рассматривать туристский кластер Северного Кавказа в сопоставлении с соседствующими регионами Западного Кавказа с их туристско-курортным потенциалом Черноморского и Азовского побережий, туристский кластер отнюдь не просматривается как приоритетный в контексте ключевой миссии стратегий федеральной политики на Северном Кавказе - снижения уровня кон-фликтогенности на Северном Кавказе, форм развития социальных технологий, противодействия экстремизму и терроризму.
Второе. Слабо изученным конфликто-генным фактором, относительно новым и действующим с нарастающей силой, являющимся по своей природе продуктом глобальных процессов является феномен "расползания", "диффузии" по каналам сетевых взаимодей-
ствий конфликтогенных факторов, первоначально носящих внутренний, локальный характер.
Этот феномен проявляет себя и в процессах "вхождения" в регионы Северного Кавказа крупных инорегиональных бизнес-структур (корпораций, ТНК, глобальных компаний).
За десять последних лет территориальные и вполне конкурентные ресурсы Северного Кавказа оказались распределенными между десятком олигархических групп при пассивном или активном участии региональных (и федеральных) властных структур.
Экспансия в регионы Северного Кавказа крупного бизнеса, зачастую имеющего столичную прописку, привела к серьезному перераспределению собственности, ресурсов, инвестиций, финансовых потоков.
А действующие механизмы и инструменты региональной политики государства пока не способны уменьшить издержки экстерриториальности капитала, существенно снижающие налоговую базу региона, уводящие ресурсную ренту из региона. Глобальные бизнес-сети таким образом осуществляют неэквивалентный обмен ресурсов региона, насаждают сырьевую экономику, закрепляют периферийность его экономики и, следовательно, способствуют росту потенциала кон-фликтогенности региона.
Глобализация для Северного Кавказа оборачивается "сетевыми войнами", односторонним изъятием ресурсной ренты, закреплением сырьевой ориентации экономики, формированием экономической модели, траектория развития которой решающим образом определяется инорегиональными сетевыми структурами и интересами.
Из этого следует, что системные проблемы Северного Кавказа, как уже отмечалось, нельзя решить только инструментами политики бюджетирования, выделения и перераспределения бюджетных ресурсов, какими бы значительными они не оказались.
Сетевая организация объекта региональной политики требует и сетевого инструментария, сетевых стратегий государственного воздействия на регионы Северного Кавказа, что предполагает подключение под влияние и контроль государства новых сетевых акторов - институтов развития, глобальных инно-ваторов, финансово-промышленных групп -с одной стороны, и построение системы госу-
дарственных и региональных институтов защиты региона от "сетевых войн" - с другой.
Третье. Конфликтогенным, в значительной мере латентным фактором является тотальный всеобъемлющий характер на Северном Кавказе так называемых "неформальных практик", высокая степень их легитимации как массовым, так и элитарным сознанием. Их социальной базой выступает сетевой социальный капитал, опирающийся на личностные, клановые, земляческие, родовые, корпоративные, этнические связи, взаимные ожидания и взаимную ответственность, трансакции и защиту, подпитываемый особенностями организации мелкотоварного уклада и атомизацией экономических связей.
Все формальные институты на Северном Кавказе "погружены" в эту среду социальных неформальных практик и потому их функции тотально модифицируются, преобразуются порой до неузнаваемости по отношению к своим первоначальным функциям.
Неформальные практики, несмотря на административный прессинг и санкции государства, модифицируют межбюджетные отношения, налоговый процесс, кадровую политику и менеджмент.
Институты "неформальных практик" реально регулируют социально-экономические процессы на Северном Кавказе - в экономике на их "долю" приходится половина хозяйственно-экономических трансакций.
Следует также иметь в виду, что институты "неформальных практик" имеют в регионе этническую составляющую, входят в состав механизма воспроизводства этнической ментальности, идентичности и поэтому особенно трудно распознаваемы и, как правило, выступают в превращенной, порой иррациональной форме.
Роль менталитета горских народов в формировании современных неформальных социальных практик хорошо иллюстрирует, например, тонкое наблюдение известного экономиста и политолога Владислава Иноземцева, который замечает, что в Южном федеральном округе в случае развода смешанных пар мальчиков в 85 % случаев оставляют не с русской матерью, а с кавказским отцом. По России же в случае развода родителей в 90 % случаев суды выносят решение о том, что ребенок остается с матерью [16].
Следует при этом добавить, что и процессы социализации молодежи происхо-
дят в основном (и это особенно характерно для социума Северного Кавказа) в пространстве, образуемом семьей, тейпом, родом, кланом, корпорацией, т.е. там, где есть сеть неформальных практик, связанных с социализацией молодежи (включая трудоустройство). Отчуждение молодого человека от этих социальных сетей порождает его конфликт с легитимными социальными институтами и практиками. А разрушение этих социальных сетей (в процессе вооруженных конфликтов, войн) ведет к девиации поведения молодежи, неприятию легитимных формальных практик социализации.
Четвертое. Противоречием, порождающим конфликтогенные тренды в развитии социально-экономических процессов на Северном Кавказе, является отсутствие в регионе достаточного объема ресурсов для модернизации экономики, создания ее инновационного варианта, усиливающее конкуренцию между различными целевыми группами этнической элиты, которая существует как в "холодной", так и в "горячей" формах.
Расчеты показывают, что для накопления ресурсов модернизации за счет собственных источников (прибыль и т.п.), учитывая нынешнее состояние экономики Северного Кавказа, потребуется при благоприятных условиях развития десятилетия [17]. Поскольку собственными ресурсами федерального значения Северный Кавказ не располагает, основой модернизации его экономики, как и в первой половине ХХ в., могут стать лишь ресурсы федерального бюджета и инорегиональные ресурсы крупных корпораций и сетевых структур, ресурсы транснациональных компаний.
Таким образом, отличительной особенностью СКФО как объекта стратегирования является незавершенность в ХХ в. модернизации доминирующих хозяйственных укладов и социальной структуры региона, устойчивое воспроизводство в качестве основной модели занятости населения модели "аграрного перенаселения", институциональные дефициты в самом широком смысле этого слова, доминирование альтернативных неформальных практик в экономике и управлении, организации повседневной жизни, ключевое значение хозяйственного уклада этноэкономики, этноориентированность предпринимательства, кланово-родовая структура сетевых взаимодействий в социуме, высокие риски бизнеса, наконец, доминирование процессов диверген-
ции между различными территориями СКФО. Все эти разновекторные и разноплановые особенности социально-территориальной общности Северного Кавказа являются устойчивой основой воспроизводства его конфликтоген-ности.
Следовательно, для Северного Кавказа, в отличие от других регионов России, предпочтительным может быть "Стратегия", разработанная не по типовому шаблону, а та "Стратегия", которая ориентирована по "всему фронту" на снижение влияния долгосрочных, устойчивых, "укорененных" конфликтогенных факторов, модель которых представлена выше, и имеет антитеррористическую направленность.
В конечном итоге миссия "Стратегии" СКФО должна состоять в модернизации экономических укладов, социальных институтов и сетевых взаимодействий во имя безопасности и целостности России. Иначе говоря, ключевые задачи "Стратегии" СКФО состоят не в достижении каких-то, пусть самых важных, макроэкономических показателей (увеличение к 2025 г. темпов роста в СКФО валового внутреннего продукта до 7,7 %, повышение размера заработной платы в 2,5 раза и т.п.), но в переводе на современные экономические механизмы и социальные технологии всего территориально-хозяйственного комплекса и социальной сферы региона, модернизации экономической структуры и придании ей современных форм корпоративной и сетевой организации бизнеса.
Главное в экономической сфере - корпо-ратизация и сетизация мелкотоварного сектора, его индустриализация.
Достижению этой ключевой задачи могут способствовать следующие среднесрочные экономические стратегии:
- стратегия капитализации территориальных ресурсов, требующих, кроме всего прочего (развитие рынка недвижимости, корпоратизация госимущества, создание инфраструктуры инновационной деятельности), государственного регулирования политики включения крупных инорегиональных структур в региональную экономику; повышение эффективности нормативно-правовой защиты региональных ресурсов и регионального имущества от избыточного давления экстерриториального капитала. В состав объектов федеральной региональной политики по реализации "Стратегии" должны быть включены
новые игроки в пространстве региональных экономик, формирующие отныне их "ландшафт" и конкурентоспособность - крупные корпоративные структуры ("нерезиденты") и крупные сетевые бизнес-структуры;
- стратегия модернизации институтов этноэкономики, оптимизации структур хозяйственных укладов в регионе на базе технологий их корпоратизации, включения в сетевые хозяйственные взаимодействия и др. Особое значение имеют при этом меры по преодолению институциональных дефицитов в развитии предпринимательства во всех секторах многоукладного хозяйства регионов, в том числе комплекс социальных технологий по преодолению этнических барьеров в межрегиональном бизнес-взаимодействии, а также создание более адекватного механизма перераспределения природной ренты в практике использования конкурентных локальных ресурсов;
- стратегия конвергенции разобщенных рынков Северного Кавказа на базе создания современной транспортно-логистической инфраструктуры;
- стратегия формирования единых для макрорегиона институтов развития типа созданной Северо-Кавказской корпорации развития - корпораций по развитию кластеров (в том числе туристического), корпорации по развитию технопарков в регионе, венчурного фонда и т.п.
Разумеется, при этом, как и предусмотрено "Стратегией", должны получить инвестиционную поддержку приоритетные отрасли производства - транспорт, электроэнергетика, АПК, туристско-рекреационный комплекс и др. Но это уже в рамках обычной типовой экономической политики и ее инструментария (программы, межбюджетные трансферты, льготы и т.п.). Но главное (подчеркнем еще раз) -это модернизация социальных форм организации экономики и занятости населения, преодоление "аграрного перенаселения", развитие сетевых хозяйственных взаимодействий "по вертикали" (корпорация - отрасль - уклад -домохозяйство) и "по горизонтали" - интеграция хозяйственных локалитетов Северного Кавказа. Тем самым будет преодолеваться действие глубоких, долгосрочных факторов и условий конфликтогенности, крайней агрессивной формой проявления которых является бандитское подполье и терроризм.
Следует подчеркнуть, что в традициях кавказских народов заложен богатый позитивный потенциал ряда неформальных практик -отношение к земле и дому, уважение к старшим, ответственность за род, высокая цена чести, достоинства личности и многое другое.
Традиции кавказских народов содержат и механизм, и веками апробированные социальные практики улаживания конфликтов. Опора на них могла бы способствовать укреплению и развитию позитивного содержания неформальных практик, современных демократических институтов и процедур.
Еще один важный аспект стратегирова-ния развития Северного Кавказа - внешнеполитический.
Как показывает опыт последнего десятилетия, пограничные регионы России - Калининградский анклав и Дальневосточный федеральный округ развиваются в значительной степени благодаря в первом случае - западным инвесторам и экономическому взаимодействию с европейским бизнесом, во втором -ресурсам и капиталам Китая, поступающим по каналам пограничного торгово-экономического сотрудничества, а также миграционным потокам рабочей силы на дефицитные рынки труда Дальневосточного федерального округа. В отличие от них третий пограничный регион - СКФО - до сих пор не имеет устойчивого вектора внешнеэкономического развития, испытывает дефицит иностранных инвестиций, а геополитическое давление ключевых игроков (США, Англия, Франция, Иран, Турция) на кавказском направлении, включая "трубные войны", фактически лишает макрорегион подпитки со стороны ресурсов глобальной экономики. И здесь, по-видимому, нужна новая геополитическая стратегия и дипломатия на северокавказском направлении российских интересов.
В этом контексте на федеральном уровне разработки и реализации контентов региональной экономической политики важны усилия по выработке стратегий, обеспечивающих не столько формирование конкурентной среды для субъектов РФ на Северном Кавказе, сколько конструирование "институтов развития" для конвергенции республик между собой и с регионами остальной части России. Это важно и с точки зрения выстраивания политики, противодействующей очевидным усилиям других геополитических сил по выталкиванию России с Кавказа.
Поэтому одной из ключевых составляющих "Стратегии" для СКФО, по-видимому, должна быть долгосрочная целенаправленная внешнеэкономическая политика по привлечению ресурсов стран Черноморско-Каспийского региона, стратегия изменения инвестиционного климата в геоэкономическом пространстве Северного Кавказа.
Однако в действующих "Стратегиях" по Югу России и Северному Кавказу эти задачи в явной и прямой форме не ставятся и не идентифицируются.
Между тем изменение геоэкономического и геополитического климата вокруг Северного Кавказа, во многом связанное с развитием межгосударственного сотрудничества в реализацией совместных крупных проектов (типа "Южный поток", развития морских портов, мегапроекты "Сочи-2014", "Высота 5642" и др.) существенно снизило бы пограничную конфликтогенность Северного Кавказа.
Таким образом, запущенная сегодня первая Стратегия развития Северного Кавказа, направленная прежде всего на включение региона в общую макроэкономическую динамику как конкурентного субъекта модерни-зационного процесса, в дальнейшем, по мере накопления опыта и переосмысления миссии, отработки новых механизмов по тонкой перенастройке хозяйственно-экономических и социальных практик на Северном Кавказе может трансформироваться в эффективный инструмент снижения конфликтогенности региона, инструмент противодействия экстремизму и терроризму.
ЛИТЕРАТУРА
1. Савиных А. Цена Кавказа // Известия. 2011. 24 янв.
2. Программа "Юг России" // Федеральные целевые программы России. URL: http://fcp.economy. gov. ru/ViewFcp/View/2007/138.
3. См.: Логвинов Н. Кавказ и партия едины // Северный Кавказ. 2010. № 2. С. 7; Северный Кавказ. Стратегия развития региона и пути ее реализации // Южнороссийский вестник. 2010. № 5. С. 32.
4. Латухина К. Статистика у нас лукавая // Российская газета. 2010. 22 нояб.
5. См.: Региональные конфликты и проблемы безопасности Северного Кавказа / Отв. ред. Г.Г. Матишов, В.А. Авксентьев. Ростов н/Д: Изд-во ЮНЦ РАН, 2008; Круглый стол "Проблемы безопасности Северного Кавказа" (Ростов-на-Дону, 29 сент. 2009 г.) // Научная мысль Кавказа. 2009. № 4. С. 58-65; Идентичность и интеграция: опыт России и Германии (Юг России - Северный Кавказ). Сб. мат-лов междунар. науч.-практ. конф. 15-17 июня 2009. Ростов н/Д, Пятигорск, 2009;
Черноус В.В. О формировании системы государственного управления и местного самоуправления на Северном Кавказе // Государственное управление: проблемы теории, истории, практика прогнозирования. Ростов н/Д: Изд-во СКНЦ ВШ, 1993; Этноэкономика в модернизационной парадигме развития национального хозяйства / Отв. ред. В.Н. Овчинников, Ю.С. Колесников. Ростов н/Д: Изд-во Рост. гос. ун-та, 2004.
6. Известия. 2010. 30 окт.
7. Вижутович В. Клан кланом / Российская газета. 2010. 3 сен.
8. Известия. 2010. 24 авг.
9. Известия. 2010. 27 сент.
10. Лубский А.В. Методология региональных социально-гуманитарных исследований. Ростов н/Д: Изд-во ЮФУ, 2009. С. 206.
11. См., напр.: Овчинников В.Н., Колесников Ю.С. Силуэты региональной экономической политики на Юге России. Ростов н/Д: Изд-во Рост. гос. ун-та, 2008.
12. Альтудов Ю.К. Использование трансформационного потенциала факторов посткризисного развития экономики регионов России. М.: Издательский Центр РГГУ, 2002; Авксептьев В.А.
Этническая конфликтология: в поисках научной парадигмы. Ставрополь: Изд-во СГИ, 2001; Дружинин А.Г. Глобальное позициирование Юга России: факторы, особенности, стратегии. Ростов н/Д: Изд-во ЮФУ, 2009; Канцеров Р.А. Многоуклад-ность региональных экономик: стратегии и механизмы модернизации. Ростов н/Д: Терра Принт, 2006; Овчинников В.Н., Колесников Ю.С. Указ. соч.
13. См.: Поволоцкая И. Тема недели // Российская газета. 2011, 2 фев.
14. Кавказские миллиардные воды // Известия. 2011, 22 янв.
15. См.: Черноус В.В. Юг России в нулевые годы и после раздела на два федеральных округа. // Юг России в первое десятилетие XXI века: итоги, проблемы и перспективы. Ч. I. Южнороссийское обозрение. Вып. 63. Ростов н/Д: Изд-во СКНЦ ВШ ЮФУ, 2010. С. 14.
16. Иноземцев В. Нация без этнофактора // Известия. 2011, 25 янв.
17. См.: Колесников Ю.С., Дармилова Ж.Д. Ресурсы модернизации многоукладной экономики России. //Проблемы прогнозирования. 2009. № 1. С. 67.
8 февраля 2011 г.
УДК 1(091)
ДОВЕРИЕ КАК ФЕНОМЕН ПОВСЕДНЕВНОСТИ
И.В. Глушко
Феномен социального доверия стал самостоятельным объектом научного исследования сравнительно недавно, однако на сегодняшний день востребован в различных отраслях знания. Представители не только социально-гуманитарных, но и других наук, анализируя феномен доверия, выделяют разные его стороны - эмоционально-психологические, когнитивные, знаково-символические, социально-экономические, прагматические, коммуникативные, политические и др. Весьма весомы на сегодняшний день достижения психологической науки, и об этом свидетельствует возрастающее количество как зарубежных, так и отечественных исследований. Это обусловлено тем, что доверие есть базисное чувство личности, поэтому необходимо,
Глушко Ирина Васильевна - кандидат философских наук, доцент кафедры истории, философии и политологии Азово-Черноморской государственной агроинже-нерной академии, 347740, г. Зерноград, ул. Ленина, 21, т. 8(8635)943735.
прежде всего, изучить его психологическую природу. Психологическая сущность доверия исследована во многих своих аспектах: как личностная характеристика, как элемент общения и коммуникации, как форма социального поведения, поведения в организации, профессионально компетентного поведения и т.д. Не менее продуктивен социологический подход, хотя бы потому, что сам термин "социальное доверие" был конституирован именно в социологии. Социологическая наука полагает, что потенциальными основаниями отношений доверия между людьми является повторяемость определенных действий как ответ на человеческие интересы и потребности, и соответствующих определенным нормам и правилам. Это позволяет понимать доверие как некий универсальный социальный инсти-
Irina Glushko - Ph.D. in philosophy, associate professor of the Departament of History, Philosophy and Political Science the Azov-Black Sea State AgroEngineering Academy, 21 Lenina Street, Zernograd, 347740, ph. +7(8635)943735.
