И. А. Шадрихина
ПОЭЗИЯ МАРИНЫ ЦВЕТАЕВОЙ КАК ПРЕДЧУВСТВИЕ САМОУБИЙСТВА
— Скажите, Марина Ивановна, как вы могли в 16 году предвидеть близкую смерть Блока? Откуда взялось у вас это предчувствие?
— Из его стихов, конечно. Там все написано.
(Из разговора Л. Чуковской и М. Цветаевой)1
Русская литература Серебряного века, богатая на религиозные искания и опыты выражения метафизических идей, в то же время изобиловала мотивом самоубийства, как, наверное, никогда раньше. Более того, у некоторых поэтов этой эпохи мотив самоубийства уплотнялся и проявлял себя онтологически. Принципу, выдвинутому К. Н. Батюшковым: «живи как пишешь, и пиши как живешь<...> Иначе все отголоски лиры твоей будут фальшивы»2, через сотню лет вторит Марина Цветаева: «Жить так, как пишу: образцово и сжато, / — Как Бог повелел и друзья не велят»3.
Творящий человек всегда больше других искушаем свободой. Художник, претворяющий творчество в жизнь, или же человек, чью жизнь формирует творчество, всегда оказывается перед соблазном срежиссировать свою жизнь до конца. Таким образом, он бросает вызов подлинному Творцу. У Цветаевой первая предпосылка конкуренции с Творцом рождается из установки на творение из ничего, творение Словом: «Раньше, чем было (было-то всегда, только до времени еще не дошло...). Рука поэта явление создает...»4 В то же время, поэт не придумывает ничего сам, но лишь вслушивается и фиксирует то, что ему открывается «в благодати», «даже, если ее по-
1 Чуковская Л. Предсмертие // Серебряный век. Мемуары. (Сборник) / Составитель Т. Дубинская-Джалилова. — М., 1990. — С. 650.
2 Батюшков К. Н. Избранные сочинения. /Сост. А. Л. Зорина и А. М. Пескова; Вступ. ст. А. Л. Зорина. — М., 1986. — С. 15.
3 Цветаева М. И. Собрание сочинений: в 7 т. /Сост., подгот. текста и коммент. А. Саакянц и Л. Мнухина. — М., 1994. — Т. 1. — С. 449.
4 Цветаева М. И. Искусство при свете совести // иШ>: http://www.tsvetayeva.com/prose/pr_iskust-шо.ргивоуевЦ.рЬр (дата обращения 02.12.2012).
Вестник Русской христианской гуманитарной академии. 2012. Том 13. Выпуск 1
131
сылает не Бог»5. Поэзия у Цветаевой равняется служению, это призвание, по сути, всегда трагическое.
Вскрыла жилы: неостановимо,
Невосстановимо хлещет жизнь.
Подставляйте миски и тарелки!
Всякая тарелка будет — мелкой,
Миска — плоской.
Через край — и мимо В землю черную, питать тростник.
Невозвратно, неостановимо,
Невосстановимо хлещет стих6.
В этом стихотворении, написанном в 1934 г., цветаевское ощущение рождения стиха сродни словам Заратустры: «Из всего написанного люблю я только то, что пишется своей кровью. Пиши кровью: и ты узнаешь, что кровь есть дух»7. Вспомним, что кровь у многих народов считалась вместилищем жизненной силы, души. В Библии
об этом говорится так: «...ибо душа всякого тела есть кровь его, она душа его» (Лев. 17:14). Обратим внимание на то, что жизнь и стих в данном случае отождествляются, выплескивание жизни становится выплескиванием стиха, притом, и то, и другое уходят в «землю черную», происходит «захоронение». Итак, стихотворение включает в себя три основных части. В первой, наблюдаем скрытое тождество «кровь — жизнь», самовольное расставание с жизнью, то есть самоубийство автора. Далее, следует особенно важный момент — обращение к читателю во втором лице множественного числа. Это «вы» неоднократно появляется в стихах Цветаевой в связи с мотивом «смерти на миру». «Вы» у Цветаевой часто уничижительно, это часть посюстороннего мира, к которой автор обращается, но не получает ни ответа, ни понимания запроса. Это та среда, что находится между самим поэтом и вечностью, но общности с этой средой нет, она не принимает поэта. Бытие поэта истощается, изливается из него, превращаясь в стих, «вы» в таком случае нужно для того, чтобы восполнить «недостаток», это своего рода компенсация, утешение в метафизическом смысле. Дар поэта неуемен, он не вписывается ни в какие рамки, за словами поэта, за смыслом стиха неизбежно остается часть невысказанного, та самая «благодатность» о которой говорилось выше. Третья часть, как мы уже говорили, отсылает к захоронению, к уходу в землю. В завершении нам открывается отождествление жизни и стиха.
Через все творчество Цветаевой красной нитью проходит тема «вычтенно-сти» поэта. «Есть в мире лишние, добавочные / Не вписанные в окоем»8 — здесь культивирование своей избранности, граничащей с прокаженностью, доходит до предела. В связи с чувством обособленности возникает неприятие мира и отношение к нему как к проявлению низшего порядка. В статье «Искусство при свете
5 Там же.
6 Цветаева М. И. Собрание сочинений: в 7 т. /Сост., подгот. текста и коммент. А. Саакянц и Л. Мнухина. — М., 1994. — Т. 2. — С. 305.
7 Ницше Ф. Так говорил Заратустра / Пер. с нем. Ю. М. Антоновского; Сост. Н. Н. Глущенко-ва. — Калининград, 1997. — С. 47.
8 Цветаева М. И. Собрание сочинений: в 7 т. /Сост., подгот. текста и коммент. А. Саакянц и Л. Мнухина. — М., 1994. — Т. 2. — С. 184.
совести» Цветаева выстраивает трехчастную систему универсума: боги, человек, природа. В этой системе поэт — не человек, он воплощенная природа, Стихия, он принадлежит миру языческому, в котором, как известно, нет понятия вины, а следовательно и воздаяния.
Жив, а не умер Демон во мне!
В теле как в трюме,
В себе как в тюрьме.
Мир — это стены.
Выход — топор.
(«Мир — это сцена»,
Лепечет актер).
И не слукавил,
Шут колченогий.
В теле — как в славе.
В теле — как в тоге.
Многие лета!
Жив — дорожи!
(Только поэты В кости — как во лжи!)
Нет, не гулять нам,
Певчая братья,
В теле как в ватном Отчем халате.
Лучшего стоим.
Чахнем в тепле.
В теле — как в стойле.
В себе — как в котле.
Бренных не копим Великолепий.
В теле — как в топи,
В теле — как в склепе,
В теле — как в крайней Ссылке. — Зачах!
В теле — как в тайне,
В висках — как в тисках Маски железной9.
Итак, в начале стихотворения автор признает за собой демоническое начало. Понятие демон довольно многоаспектно. Сама Цветаева о творческой одержимости говорит так: «Состояние творчества есть состояние наваждения. Пока не начал — obsession [Одержимость (фр.)], пока не кончил — possession [Обладание (фр.)]. Что-то, кто-то в тебя вселяется, твоя рука исполнитель, не тебя, а того. Кто — он? То, что через тебя хочет быть»10.
9 Цветаева М. И. Собрание сочинений: в 7 т. /Сост., подгот. текста и коммент. А. Саакянц и Л. Мнухина — М., 1994. — Т. 1. — С. 254.
10 Цветаева М. И. Искусство при свете совести // 1ЖЬ: http://www.tsvetayeva.com/prose/ рг_15кш1ш0_рп_80Уе8Ц.р11р (дата обращения 08.10.2011).
Обращаясь к статье А. Ф. Лосева, видим, что это и «мгновенно возникающая и мгновенно уходящая страшная роковая сила, которую нельзя назвать по имени, с которой нельзя вступить ни в какое общение», и «посредники между богами и людьми». Также существовали «соответствие демону в римской мифологии понятия гения» и представления о демоне, связанные с образом злой бесовской силы в рамках раннего христианства11. Здесь, вероятно, имеют место все четыре аспекта одновременно, так как все они взаимосвязаны между собой по отношению к пишущему. Гений или, в данном случае, демон есть не что иное, как внезапное повеление писать, говорить, это приказ свыше, который не подлежит обсуждению. Это своеобразная тирания по отношению к пишущему. В то же время, сам поэт есть демон, он, как уже говорилось выше, пребывает в некоем междумирье, в подвешенном состоянии между землей и небом, в постоянном стремлении вверх. Лишаясь этого состояния, он перестает быть, иногда не только как поэт, но и как обладатель личного бытия. Конец стихотворения позволим себе прокомментировать словами самой М. Цветаевой. Из «Записной книжки» М. Цветаевой: « О себе. Меня все считают мужественной. Я не знаю человека робче, чем я. Боюсь всего. Глаз, черноты, шага, а больше всего — себя, своей головы, если эта голова — так преданно мне служащая в тетради и так убивающая меня в жизни. Никто не видит, не знает, что я год уже (приблизительно) ищу глазами — крюк...»12 Обратим внимание на то, как Цветаева оценивает «голову», т. е., надо полагать, разум, «вместилище сознания», и возвратимся к анализу стихотворения. «В теле — как в тайне, / В висках — как в тисках / Маски железной». Поэт находится в маске, т. е. под личиной. Эта личина есть не что иное, как тело. В «Записной книжке» Цветаева жалуется на демона (беса), который дает вдохновение, но отнимает жизнь. Важным моментом является тот факт, что эта одержимость просматривается в ее творчестве с самого начала и до конца. Запись, приведенная выше, сделана 5 сентября 1940 г., а стихотворение, рассмотренное нами как пример этого мотива, написано 5 января 1925 г., что свидетельствует о том, что чувство одержимости присутствовало задолго до трагических событий, произошедших в ее жизни в 1939 г. (арест дочери и мужа). Своего демона Цветаева называет проявлением стихии (об этом ее статья «Искусство при свете совести»): «Демон (стихия) жертве платит. Ты мне — кровь, жизнь, совесть, честь, я тебе — такое сознание силы (ибо сила — моя!), такую власть над всеми (кроме себя, ибо ты — мой!), такую в моих тисках — свободу, что всякая иная сила будет тебе смешна, всякая иная власть — мала, всякая иная свобода — тесна — и всякая иная тюрьма — просторна»13.
Итак, подводя итог рассмотрению отношения Цветаевой к поэзии, отметим, что она в первую очередь видела в себе поэта, причем поэта по призванию. Отсюда неприятие мира, постоянный конфликт с ним. Однако отказ от всего «земного» рано или поздно перерастает в отказ от себя.
Поэзия Цветаевой переизбыточна: «Что другим не нужно — несите мне! / Все должно сгореть на моем огне! / Я и жизнь маню, я и смерть маню / В легкий дар
11 Мифологический словарь /Гл. ред. Е. М. Мелетинский. — М., 1992. — С. 182.
12 Чуковская Л. Предсмертие // Серебряный век. Мемуары. (Сборник) / Составитель Т. Дубинская-Джалилова. — М., 1990. — С. 657.
13 Цветаева М. И. Искусство при свете совести // 1ЖЬ: http://www.tsvetayeva.com/prose/ pr_iskustwo_pri_sovesti.php (дата обращения 08.10.2011).
моему огню»14. В ее творчестве очень часто встречается предчувствие собственной гибели, она живет словно в тени смерти, проигрывает это событие на разные лады. В ранних стихах она как бы насильно отрывает себя от жизни, интонационно в них еще нет агрессии или безнадежной усталости и тоски. И все же «черная романтика» пересиливает.
Уж сколько их упало в эту бездну,
Разверстую вдали!
Настанет день, когда и я исчезну С поверхности земли.
Застынет все, что пело и боролось,
Сияло и рвалось
И зелень глаз моих, и нежный голос,
И золото волос.
И будет жизнь с ее насущным хлебом,
С забывчивостью дня.
И будет все — как будто бы под небом И не было меня!
Изменчивой, как дети, в каждой мине И так недолго злой,
Любившей час, когда дрова в камине Становятся золой,
Виолончель и кавалькады в чаще,
И колокол в селе...
— Меня, такой живой и настоящей На ласковой земле!
— К вам всем — что мне, ни в чем не знавшей меры,
Чужие и свои?!
Я обращаюсь с требованьем веры И с просьбой о любви.
И день и ночь, и письменно и устно:
За правду да и нет,
За то, что мне так часто — слишком грустно И только двадцать лет,
За то, что мне — прямая неизбежность —
Прощение обид,
За всю мою безудержную нежность,
И слишком гордый вид,
За быстроту стремительных событий,
За правду, за игру...
— Послушайте! — Еще меня любите За то, что я умру15.
Начнем с того, что напрямую о смерти в этом стихотворении автор, как бы, не хочет говорить, она до последней строчки находится под запретом. С самой первой строки Цветаева пытается отгородиться от смерти через общее местоимение — «их», хотя уже указывает на приближение «бездны». Обратим внимание, что «в бездну» не «ту»,
14 Цветаева М. И. Собрание сочинений: в 7 т. /Сост., подгот. текста и коммент. А. Саакянц и Л. Мнухина — М., 1994. — Т. 1. — С. 424.
15 Там же. С. 190.
а «эту», т. е., здесь есть указание как на более близкое в пространстве или времени, находящееся в непосредственной близости, прямо перед глазами или в данную минуту. Далее, после наброска внутреннего автопортрета (заметим, что рисует она его в прошедшем времени), автор обращается « к вам всем» с «требованьем веры и с просьбой о любви», просит участия, присутствия, т. е., как уже встречалось нам у Цветаевой, здесь звучит просьба поддержки, восстановления убывающего бытия. Жизнелюбие, стоящее на переднем плане, оттеняется завершающей фразой, ради произнесения которой перечислялись привязанности к «ласковой земле». Самое главное снова (как это чаще всего бывает у Цветаевой) оставлено на потом, так чтобы после не было ничего, кроме точки. После «Послушайте!» речь обрубается, наступает тишина — мертвая тишина — и последняя просьба, в которой снимается табу на слово «смерть», становится смысловой точкой. Можно предположить, что проигрывание своей смерти есть способ избавиться от страха перед небытием, бездной, что это попытка изображения ужасного, с целью перевода его в категорию трагического или даже прекрасного, что здесь мы имеем дело с |лцг|а1с;. По Аристотелю, «поэтическое искусство породили две естественные причины. Во-первых, подражание присуще людям с детства<...> во-вторых, результаты подражания всем доставляют удовольствие. Доказательством этого служит следующее: изображения того, на что смотреть неприятно, мы, однако, рассматриваем с удовольствием, как, например, изображения отвратительных животных и трупов»16. Для Цветаевой это попытка сделать из предчувствия или знания театральный акт. Стихотворение написано 8 декабря 1913 года.
Еще одно размышление о собственной смерти, причем на этот раз интонационно более выдержанное и спокойное. Смерть здесь уместнее назвать успением, все стихотворение дышит «самосвятостью»:
Настанет день — печальный, говорят! —
Отцарствуют, отплачут, отгорят, —
Остужены чужими пятаками —
Мои глаза, подвижные, как пламя.
И — двойника нащупавший двойник —
Сквозь легкое лицо проступит — лик.
О, наконец тебя я удостоюсь,
Благообразия прекрасный пояс!
А издали — завижу ли и Вас? —
Потянется, растерянно крестясь,
Паломничество по дорожке черной К моей руке, которой не отдерну,
К моей руке, с которой снят запрет,
К моей руке, которой больше нет.
На ваши поцелуи, о живые,
Я ничего не возражу — впервые.
Меня окутал с головы до пят Благообразия прекрасный плат.
Ничто меня уже не вгонит в краску,
Святая у меня сегодня Пасха.
По улицам оставленной Москвы
16 Аристотель. Поэтика. Риторика / Пер. с др.-греч. В. Аппельрота, Н. Платоновой. — СПб., 2007. — С. 26-27.
Поеду — я, и побредете — вы.
И не один дорогою отстанет,
И первый ком о крышку гроба грянет, —
И наконец-то будет разрешен Себялюбивый, одинокий сон.
И ничего не надобно отныне Новопреставленной болярыне Марине17.
«Настанет день — печальный, говорят!» — без сомнения, что настанет, но то, что печальный, ставится под вопрос. Пятаки на глаза уже положены, душа отлетела (не является ли упоминание о двойнике неким созвучием архаическим представлениям о нем, как о душе?). «Святость» выражается в упоминании «паломничества», «окутан-ности прекрасным платом благообразия». Заметим, что «паломничество», растерянно крестясь, потянется именно к руке, в то время, как покойника принято целовать в лоб, а не в руку. Целование руки есть целование святое: «целуйте же без смущения благословляющую руку и сан, который благословлен Духом Святым»18. Обратим внимание на следующие слова: «Святая у меня сегодня Пасха». То есть, для Цветаевой смерть — воскресение, возвращение от «смерти» к жизни, она долгожданна.
Приведем еще одно стихотворение-предчувствие, акцентирующее внимание на предсказании смерти. Больше того, здесь мы имеем дело уже не с ощущением, но со знанием. Это уже не размышления или фантазия, а пророчество.
Знаю, умру на заре! На которой из двух,
Вместе с которой из двух — не решить по заказу!
Ах, если б можно, чтоб дважды мой факел потух!
Чтоб на вечерней заре и на утренней сразу!
Пляшущим шагом прошла по земле! — Неба дочь!
С полным передником роз! — Ни ростка не наруша!
Знаю, умру на заре! — Ястребиную ночь Бог не пошлет по мою лебединую душу!
Нежной рукой отведя нецелованный крест,
В щедрое небо рванусь за последним приветом.
Прорезь зари — и ответной улыбки прорез...
— Я и в предсмертной икоте останусь поэтом!19
С самого начала заявляется знание о моменте своей смерти, далее, в связи с проблемой выбора этого момента — «Вместе с которой из двух — не решить по заказу!» — высказывается желание умереть дважды. «Неба дочь!» — манифестация родства с природой, подчиненности ей. Нецелованный крест отводится, т. е. здесь, на воображаемом смертном одре, нет и тени христианского смирения, напротив, Цветаева говорит о рывке в «щедрое небо». Отказ от Бога заявлен. «Все твое богоборчество —
17 Цветаева М. И. Собрание сочинений: в 7 т. /Сост., подгот. текста и коммент. А. Саакянц и Л. Мнухина — М., 1994. — Т. 1. — С. 270.
18 Святитель Николай Сербский. Миссионерские письма. Письмо 158. Печатнику Ю. К., о целовании руки священника // URL: http://lib.eparhia-saratov.ru/books/13n/nikolay/letters/159.html (дата обращения 17.10.2011).
19 Цветаева М. И. Собрание сочинений: в 7 т. /Сост., подгот. текста и коммент. А. Саакянц и Л. Мнухина. — М., 1994. — Т. 1. — С. 573.
бой за одиночество»20, — говорит она о своем Черте (Демоне). Поэтово противостоит Богу и не предается даже перед лицом смерти.
Подытоживая все вышесказанное, можно говорить о том, что в мировоззрении Цветаевой существовали неразрешимые противоречия, связанные с необходимостью смерти, с осознанием собственной конечности и отказом от принятия этого осознания. Поэт с особой силой ощущает и переживает сущностную сторону всего происходящего, как с самим собой, так и в мире. Эти противоречия требуют разрешения, для которого Цветаева находит выход через обращение к поли- (пан-) теизму21, где смерть — возвращение в лоно Стихии. Для творящего пантеизм — способ совпасть со своим творчеством в неуязвимости бесконечной, предвечной и безликой Стихии.
В завершении краткого обзора стихотворений Цветаевой в связи с интересующей нас темой обратимся к стихам о самоубийстве как таковом. Приведем три стихотворения, написанных с небольшим временным промежутком.
Пражский рыцарь Бледно — лицый Страж над плеском века —
Рыцарь, рыцарь,
Стерегущий реку.
(О найду ль в ней Мир от губ и рук?!)
Ка — ра — ульный На посту разлук.
Клятвы, кольца...
Да, но камнем в реку Нас-то — сколько За четыре века!
В воду пропуск Вольный. Розам — цвесть!
Бросил — брошусь!
Вот тебе и месть!
Не устанем
Мы — доколе страсть есть!
Мстить мостами.
Широко расправьтесь,
Крылья! В тину,
В пену — как в парчу!
Мосто — вины Нынче не плачу!
— «С рокового мосту Вниз — отважься!»
Я тебе по росту,
Рыцарь пражский.
20 Цветаева М. И. Собрание сочинений: в 7 т. / Сост., подгот. текста и коммент. А. Саакянц и Л. Мнухина. — М., 1994. — Т. 5. — С. 55.
21 Вопрос о том, что имела в виду сама Цветаева под «многобожием», остается открытым. В связи с тем, что для Цветаевой имела значение только Стихия, а боги и демоны в принципе никакой роли кроме посредников, то есть «того-через-что», не играли, кажется, что имелся в виду именно пантеизм.
Сласть ли, грусть ли В ней — тебе видней,
Рыцарь, стерегущий Реку — дней.
27 сентября 192322
Стихотворение написано под впечатлением от скульптуры каменного рыцаря Брунцвика, стоящей над рекой Влтавой, у Карлова моста. Во многих письмах Цветаевой 1923 г. можно встретить восторженные упоминания об этой скульптуре, с которой, по ее словам, у нее было много общего. За, казалось бы, очевидным смыслом стихотворения («Бросил — брошусь! / Вот тебе и месть!») скрыт другой. «Река дней», в которой слышен «плеск века», притягательна, в ней ищется успокоение, «мир от губ и рук», «река дней» есть метафора вечности. Обратим внимание на то, в каких местах и как разделяет Цветаева слова на слоги: «ка-ра-ульный», «мосто-вины». Она вычленяет слова «кара» и «вина» — и то, и другое акцентирует наше внимание на проступке, грехе — кара как воздаяние, вина как признание своей ошибки. Автор на этот раз причисляет себя к тем, кто «отважился камнем в реку» — «нас-то сколько за четыре века», «не устанем мы» — везде речь от первого лица. Рыцарь, кара-ульный вечности, причастен ей — «Сласть ли, грусть ли / В ней — тебе видней», то есть он — вечен, пребывает в ином, потустороннем мире. В одном из писем к Б. Пастернаку Цветаева, называя рыцаря своим другом, говорила о том, что если у нее есть ангел хранитель, то это именно он, пражский рыцарь. Таким образом, в стихотворении с ярко выраженным мотивом самоубийства, мы встречаем некого кара-ульного у входа в вечность посредством самовольного лишения себя жизни. Кара выделяется не случайно, это плата за оскорбление жизни, за отказ от нее, караульный здесь выступает также и карающим. Через самоубийство — «с рокового мосту / вниз — отважься!» — достигается равенство с этим надмирным, карающим существом — «я тебе по росту / рыцарь пражский». Что касается вины, то она снята, не принимается в расчет — «мо-сто — вины / нынче не плачу!». Вместо кары за грех самоубийства — вход в вечность, вместо вины — равенство с «ангелом». Возможно, что под рыцарем стоит понимать цветаевского демона.
Поезд жизни
Не штык — так клык, так сугроб, так шквал, —
В Бессмертье что час — то поезд!
Пришла и знала одно: вокзал.
Раскладываться не стоит.
На всех, на всё — равнодушьем глаз,
Которым конец — исконность.
О, как естественно в третий класс Из душности дамских комнат!
Где от котлет разогретых, щек Остывших... — Нельзя ли дальше,
Душа? Хотя бы в фонарный сток От этой фатальной фальши:
Папильоток, пеленок,
Щипцов каленых,
22 Цветаева М. И. Собрание сочинений: в 7 т. /Сост., подгот. текста и коммент. А. Саакянц и Л. Мнухина. — М., 1994. — Т. 2. — С. 228.
Волос паленых,
Чепцов, клеенок,
О — де — ко — лонов Семейных, швейных Счастий (klein wenig!)1 Взят ли кофейник?
Сушек, подушек, матрон, нянь,
Душности бонн, бань.
Не хочу в этом коробе женских тел Ждать смертного часа!
Я хочу, чтобы поезд и пил и пел:
Смерть — тоже вне класса!
В удаль, в одурь, в гармошку, в надсад, в тщету!
— Эти нехристи и льнут же! —
Чтоб какой-нибудь странник: «На тем свету»...
Не дождавшись скажу: лучше!
Площадка. — И шпалы. — И крайний куст В руке. — Отпускаю. — Поздно Держаться. — Шпалы. — От стольких уст Устала. — Гляжу на звезды.
Так через радугу всех планет Пропавших — считал-то кто их? —
Гляжу и вижу одно: конец.
Раскаиваться не стоит.
6 октября 1923 года23
Тема смерти в этом стихотворении замаскирована, она проявляется через тему бессмертия. Начиная с того, что смерть все равно неизбежна («не штык — так клык...»), Цветаева прячется от нее за метафорой «в бессмертье что час — то поезд». В следующих двух строках выражается отношение к жизни как к чему-то временному, неизбежному и, в то же время, враждебному. Далее, «на всех, на всё — равнодушьем глаз» — это вездесущее «Вы», чуждое и неприемлемое. Что касается понимания конца как исконности, то здесь мы сталкиваемся со стихиями, с отождествлением конца (смерти) с возвращением в лоно Природы / Стихии. Отказ ждать смертного часа звучит как призыв к действию. Стихотворение представляет собой внутренний монолог, обладает напряженной динамикой, ритм меняется по ходу сюжета. Предпоследнее четверостишье напоминает раскадровку потока сознания, когда вниманием схватываются отдельные детали, за которые сознание судорожно пытается уцепиться. Схожий внутренний монолог встречается в романе Толстого «Анна Каренина» при тех же обстоятельствах. Позволим себе привести запись Л. Чуковской о Цветаевой, сделанную незадолго до смерти: «Очень запомнила я мешочек у нее на руке. Я только потом поняла — он был каренинский. Из «Анны Карениной». Анна Аркадьевна, когда шли и шли мимо нее вагоны, сняла со своей руки красный мешочек. У Цветаевой он был не красный, бесцветный, потертый, поношенный, но похожий. Чем-то — не знаю, чем — похожий. В Чистопольской моей тетради, после известия о самоубийстве, так и написано: «Я увидела женщину с каренинским мешочком в руках»»24. Завершение стихотворения возвращает нас к мыслям Цветаевой
23 Там же. С. 230.
24 Чуковская Л. Предсмертие // Серебряный век. Мемуары (Сборник). /Составитель Т. Дубинская-Джалилова. — М., 1990. — С. 657.
о виновности художника: «Виновен художник только в двух случаях: отказа от вещи (в чью бы то ни было пользу) и в создании вещи нехудожественной. Здесь его малая ответственность кончается и начинается безмерная человеческая. Художественное творчество в иных случаях некая атрофия совести, больше скажу: необходимая атрофия совести, тот нравственный изъян, без которого ему, искусству, не быть. Чтобы быть хорошим (не вводить в соблазн малых сих), искусству пришлось бы отказаться от доброй половины всего себя»25. Раскаяние есть признание своих ошибок и их исправление как необходимое условие для прощения Богом. Тогда «раскаиваться не стоит» нужно понимать как отказ от этого прощения, полную и завершенную самодостаточность.
Стоит обратить внимание на то, что тема самоубийства у Цветаевой варьируется в отношении способов — это и «вскрыла жилы», и способ Анны Карениной, и «месть мостами», и др. То есть, ею не было определено, каким образом следует оформлять отказ от жизни, стихи, в которых подробно описывается тот или иной вариант самоубийства, представляют собой умозрительную репетицию. «Я год примеряю смерть. Все уродливо и страшно. Проглотить — мерзость, прыгнуть — враждебность, исконная отвратительность воды. Я не хочу пугать (посмертно), мне кажется, что я себя уже — посмертно — боюсь. Я не хочу умереть. Я хочу не быть. Вздор. Пока я нужна... но, Господи, как я мала, как я ничего не могу!»26
О слезы на глазах!
Плач гнева и любви!
О, Чехия в слезах!
Испания в крови!
О, черная гора,
Затмившая весь свет!
Пора — пора — пора Творцу вернуть билет.
Отказываюсь — быть.
В Бедламе нелюдей Отказываюсь — жить.
С волками площадей Не надо мне ни дыр Ушных, ни вещих глаз.
На твой безумный мир Ответ один — отказ27.
Это стихотворение, по мнению Г. Чхартишвили могло бы стать гимном самоубийц28. В нем Цветаева обращается не к «Вы», а к самому Творцу. «Пора — пора — пора / Творцу вернуть билет» — есть парафраз из «Братьев Карамазовых»: «Не бога я не принимаю, я только билет ему почтительнейше возвращаю»29. В связи с бунтом
25 Цветаева М. И. Искусство при свете совести // им.: http://www.tsvetayeva.com/prose/ pr_iskustwo_pri_sovesti.php (дата обращения 08.10.2011).
26 Чуковская Л. Предсмертие // Серебряный век. Мемуары (Сборник). /Составитель Т. Дубинская-Джалилова. — М., 1990. — С. 657.
27 Цветаева М. И. Собрание сочинений: в 7 т. /Сост., подгот. текста и коммент. А. Саакянц и Л. Мнухина. — М., 1994. — Т. 2. — С. 360.
28 Чхартишвили Г. Писатель и самоубийство: в 2 кн. — 2-е изд., испр. — М., 2008. — С. 322.
29 Достоевский Ф. М. Братья Карамазовы. — М., 1988. — С. 266.
Ивана Карамазова стоит процитировать еще одну цветаевскую максиму: «поэта, не принимающего какой бы то ни было стихии — следовательно и бунта — нет»30. Билет в рай возвращается Богу, его царствие не принимается — так звучит первый отказ — отказ от посмертного пребывания в обители душ праведников. Далее следует второй отказ — быть, который, раскрываясь, оборачивается отказом от здешнего мира, от онтического. В последнем четверостишии Цветаева идет еще дальше, она отказывается от слово-творчества и пророчествования: «Не надо мне ни дыр / Ушных, ни вещих глаз». Что значит для поэта отказ от слуха? «Слово-творчество, как всякое, только хождение по следу слуха народного и природного. Хождение по слуху. А все остальное — лишь литература»31. Что касается вещих глаз, то здесь имеется в виду творчество как сновидение: «состояние творчества есть состояние сновидения, когда ты вдруг, повинуясь неизвестной необходимости, поджигаешь дом или сталкиваешь с горы приятеля. Твой ли это поступок? Явно — твой (спишь, снишь ведь ты!). Твой — на полной свободе, поступок тебя без совести, тебя — природы»32. То есть, последовательно исключая Бога, затем посюсторонний мир, она доходит до отказа от творчества, уходит из стихийности. Отказ от бытия не только личного, но и стихийного, природного, последняя, окончательная точка в процессе самоуничтожения. Но в последних строках, как бы спохватившись, подытоживает все это отказом от мира божьего — «на твой безумный мир», именно «твой» (а не «этот»), подчеркивая заявленного в самом начале адресата — Бога. Отрицательная свобода, вызванная принуждением по отношению к личности со стороны Стихии, проявляется не только в подчинении Бога и собственной индивидуальности безликой Стихии, но и полного перенесения волевого центра в нее, снятия с себя, таким образом, всякой ответственности. Цветаева говорила, что Демон или Первостихия — Слово — выбирают ее как медиума по критерию, который она называла Силой33. Из разговора с Л. Чуковской за несколько дней до смерти: «вы не можете себе представить, до какой степени я беспомощна. Я раньше умела писать стихи, но теперь разучилась»34. И еще: «Я свое написала. Могла бы, конечно, еще, но свободно могу не»35. Отказ от письма был для поэта отказом от жизни, ибо никакой другой жизни у него быть не могло36. Иными словами демон перестал через нее говорить. Или она научилась ему сопротивляться, т. е., в своем бунте дошла до отказа от Стихии, а следовательно, отказалась от единственного призвания и служения, которое ею принималось. По Э. Чорану, самоубийство есть призвание: «призванный покончить с собой находится в нашем мире лишь случайно, да и никакому иному миру тоже не принадлежит»37. Это является
30 Цветаева М. И. Искусство при свете совести // 1Л1Ь: http://www.tsvetayeva.com/prose/ рг_І8кшГ«г0_ри_50УЄ8Іі.р1ір (дата обращения 08.10.2011).
31 Там же.
32 Там же.
33 Там же.
34 Чуковская Л. Предсмертие // Серебряный век. Мемуары (Сборник). /Составитель Т. Дубинская-Джалилова. — М., 1990. — С. 648.
35 Цветаева М. И. Собрание сочинений в 7 т. /Сост., подгот. текста и коммент. А. Саакянц и Л. Мнухина. — М., 1994. — Т. 7. — С. 687.
36 Шевеленко И. Литературный путь Цветаевой: Идеология-поэтика-идентичность автора в контексте эпохи. — М., 2002. — С. 437.
37 Чоран Эмиль Мишель. Встречи с самоубийством // После конца истории: Философская эссеистика /Пер. с фр.; Предисл., биогр. справка Б. Дубина. — СПб., 2002. — С. 68.
следствием врожденной неприкаянности, ощущения себя вне окружающего. В связи с этим стоит сказать несколько слов об индивидуализме, который был важной чертой в мировоззрении Цветаевой, противопоставлявшей себя всему и всем. «Чуждая по своему нраву общительности и естественного побуждения к общению, Марина признавалась: «...нет, позабыли мне в люльку боги дар соборной любви!»38 Свобода в индивидуализме есть свобода отказа от мира, приводящая к самообоготворению. Такой индивидуализм ведет к истреблению человека, к его падению в небытие. Такой человек целостен, для него невозможно движение, так как нет ничего выше него самого, он перестает быть способным к выходу-за. Освобождение человеческой индивидуальности от Бога и мира есть человекоубийство39.
Итак, подводя итог рассмотрению цветаевской поэзии, можно с уверенностью утверждать, что ее исток (по Цветаевой) — Стихия. Для нас не столь важно, как она проявляет себя, как ее именует поэт (демон ли, черт ли, дух ли, или бес), но важно, что сам поэт полагает себя зависимым от того, что через него проявляется, важно, что его творчество — не его, а проявляющегося. Человек в таком случае не свободен, вынужден подавлять свою индивидуальность. Собственно это подавление есть жертва во славу безликой Стихии, в которую человек стремится вернуться. В связи с самопожертвованием сталкиваемся с еще одной цветаевской особенностью — мотивом «смерти на миру». Мир, обозначаемый Цветаевой как «вы», приглашается на ее казнь, т. е., на жертвоприношение себя Стихии. «Пригвождена к позорному столбу /Славянской совести старинной, / С змеею в сердце и с клеймом на лбу, / Я утверждаю, что — невинна»40.
Цветаевское мировоззрение, если рассматривать его с точки зрения философии Бердяева, представляет собой осколок «старой мистики», «которая несет на себе печать подавленности личности человеческой»41. Для нее индивидуальность человека есть отпадение, и всякое его достижение есть действие самого Божества или, в данном случае, Стихии, в отрешенности от всего человеческого42.
Целостность творчества и жизненных установок М. И. Цветаевой является ярким примером в вопросе о связи творчества и самоубийства. Лирика М. Цветаевой — удивительное свидетельство мистического начала в поэзии XX в., начала, всегда так или иначе связанного с темой смерти и бессмертия43.
ЛИТЕРАТУРА
1. Аристотель. Поэтика. Риторика /Пер. с др.-греч. В. Аппельрота, Н. Платоновой. — СПб., 2007.
2. Батюшков К. Н. Избранные сочинения. /Сост. А. Л. Зорина и А. М. Пескова; Вступ. ст. А. Л. Зорина. — М., 1986.
38 Еленев Н. Кем была Марина Цветаева? // Марина Цветаева в критике современников: в 2-х
ч. Ч. П. 1942-1987 годы. Обреченность на время. — М., 2003. — С. 194.
39 Бердяев Н. А. Смысл творчества: опыт оправдания человека. — М.-Харьков, 2005. — С. 162.
40 Цветаева М. И. Собрание сочинений: в 7 т. /Сост., подгот. текста и коммент. А. Саакянц и Л. Мнухина. — М., 1994. — Т. 1. — С. 531.
41 Бердяев Н. А. Смысл творчества: опыт оправдания человека. — М.-Харьков, 2005. — С. 300.
42 Там же.
43 Маслова В. Марина Цветаева: Над временем и тяготеньем. — Мн., 2000. — С. 21.
3. Бердяев Н. А. Смысл творчества: опыт оправдания человека. — М.-Харьков, 2005.
4. Достоевский Ф. М. Братья Карамазовы. — М., 1988.
5. Еленев Н. Кем была Марина Цветаева? // Марина Цветаева в критике современников: В 2-х ч. Ч. П. 1942-1987 годы. Обреченность на время. — М., 2003.
6. Маслова В. Марина Цветаева: Над временем и тяготеньем. — Мн., 2000.
7. Мифологический словарь /Гл. ред. E. М. Мелетинский. — М., 1992.
8. Ницше Ф. Так говорил Заратустра /Пер. с нем. Ю. М. Антоновского; Сост. H. Н. Глу-щенкова. — Калининград, 1997.
9. Святитель Николай Сербский. Миссионерские письма. Письмо 158. Печатнику Ю. К., о целовании руки священника // URL: http://lib.eparhia-saratov.ru/books/13n/nikolay/letters/159. html (дата обращения 17.10.2011).
10. Цветаева М. И. Собрание сочинений: в 7 т. / сост., подгот. текста и коммент. А. Саакянц и Л. Мнухина. — М., 1994.
11. Цветаева М. И. Искусство при свете совести // URL: http://www.tsvetayeva.com/prose/ pr_iskustwo_pri_sovesti.php (дата обращения 08.10.2011).
12. Цветаева М. — Пастернаку Б // URL: http://ndolya.boom.ru/tsvetaeva/mtsbp3.htm (дата обращения 02.10.2011).
13. Чоран Эмиль Мишель Встречи с самоубийством // После конца истории: Философская эссеистика/ Пер. с фр.; Предисл., биогр. справка Б. Дубина. — СПб., 2002.
14. Чуковская Л. Предсмертие // Серебряный век. Мемуары. (Сборник)/ Составитель Т. Дубинская-Джалилова. — М., 1990.
15. Чхартишвили Г. Писатель и самоубийство: в 2 кн. — 2-е изд., испр. — М., 2008.
16. Шевеленко И. Литературный путь Цветаевой: Идеология-поэтика-идентичность автора в контексте эпохи. — М., 2002.