CC BY
61
СОВРЕМЕННАЯ ЛИНГВИСТИКА И ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ
ПОЭТИКО-ФИЛОСОФСКАЯ ВЫРАЖЕННОСТЬ ХУДОЖЕСТВЕННЫХ ФЕНОМЕНОВ «ДЕТИШЕК С РУЧКОЙ» (Ф.М. ДОСТОЕВСКИЙ) И «ПОЙТИ В КУСОЧКИ»
(С. Н. СЕРГЕЕВ-ЦЕНСКИЙ)1
С. Г. ИВАННИКОВА, Л. Е. ХВОРОВА
Статья посвящена рассмотрению таких художественных феноменов, как «детишки с ручкой» (Ф. М. Достоевский) и «пойти в кусочки» (С. Н. Сергеев-Ценский). Акцентируется внимание на поэтико-философской выраженности данных понятий в контексте творчества обозначенных писателей.
Ключевые слова: художественный феномен, «детишки с ручкой», «пойти в кусочки», милостыня, дети.
В книге книг - Библии - можно найти довольно частые упоминания о детях, говорящие об их святости и близости к создателю: «Смотрите, не презирайте ни одного из малых сих; ибо говорю вам, что Ангелы их на небесах всегда видят лице Отца Моего Небесного» (от Мф. 18:10) <...> «Тогда приведены были к Нему дети, чтобы Он возложил на них руки и помолился; ученики же возбраняли им. Но Иисус сказал: пустите детей и не препятствуйте им приходить ко Мне, ибо таковых есть Царство Небесное» (от Мф. 19: 13-14) [1]. Действительно, нет никого сильнее и в то же время слабее детей. Сила - в душевной и духовной чистоте, мудрости суждений, истинности слова. Слабость - в невозможности защитить себя в силу своего возраста. То, что дети воспринимают просто на веру, взрослые постоянно подвергают сомнению.
Проведенный анализ художественно-публицистического, эпистолярного и мемуарного наследия Ф. М. Достоевского и С. Н. Сергеева-Ценского позволяет говорить о важности тем ребенка и детства в творчестве обоих художников. Кроме того, хотелось бы отметить христорологи-ческую ориентированность данных тем, которая имеет под собой прочную философско-религиозную платформу.
1 Исследование выполнено в рамках реализации ФЦП «Научные и научно-педагогические кадры инновационной России» на 2009-2013 гг., соглашение № 14.132.21.1053, проект «Поэтико-философская реализация мотивно-образной структуры как основа прецедентности: Ф. М. Достоевский и С. Н. Сергеев-Ценский».
В области достоевсковедения найдется достаточное количество работ, с той или иной позиции отражающих и разрабатывающих тему детства [8; 10;14-15; 18-20].
Исследования, посвященные детской образности и мотивов детства в творчестве С. Н. Сергеева-Ценского, носят фрагментарный характер. В основном внимание уделялось вопросам композиции, жанра, соотношения творческих индивидуальностей, идеологической реабилитации текстов произведений и «творческого лица» художника.
В. Козлов в своей работе «Творческий путь Сергеева-Ценского» писал о том, что «особое место в его предвоенном творчестве занимают рассказы о детях: «Небо», «Испуг», «Лерик» [9]. По замечанию
Н. И. Замошкина, вера в детей «начертала ему [Сер-гееву-Ценскому] дальнейший путь, отличный от пути Андреева, Арцыбашева, Сологуба. Не к. «все дозволено» обратился Ценский, а к мысли о будущем человеке - нравственной созидающей личности» [7]. Н. М. Любимов называл Сергеева-Ценского «знатоком детской психологии» и «детского языка» [11].
Дети у С. Н. Сергеева-Ценского - это не просто персонажи, отвечающие конкретному возрасту. Это в большинстве своем либо первовестники истины, либо герои, соприкосновение с которыми помогает взрослым понять что-то очень важное, жизненно необходимое. В первом случае дети могут выступать в роли «маленьких взрослых» по мудрости и одновременной простоте своих суждений, не свойственной для их возраста. Во втором - они являются своеобразным катализатором духовного обмена
между миром и человеком. Детская тема в творчестве писателя всегда сопряжена с нравственными, духовными, эстетическими категориями, которые являются, если можно так сказать, проверочными для «мира взрослых».
Сам С. Н. Сергеев-Ценский писал о том, что если бы он не создал рассказа «Небо», главным героем которого является Леня - мальчик двух с половиной лет - не было бы ни повести «Загадка кокса», ни романа «Искать, всегда искать!». «Вон где оказалось зерно всех этих повестей: в небольшом рассказе «Небо», написанном в 1908 году» [17], - заключает художник.
Высказывание Н. И. Замошкина о спасительной вере в детей оформилась в одну из главных тем творчества Ф. М. Достоевского задолго до обращения к ней С. Н. Сергеева-Ценского.
Ф. М. Достоевский первым в русской литературной традиции обратил пристальное внимание на страдание и унижение детей; открыл особый мир детской психологии. Размышления о неблагополучном детстве или вовсе о его отсутствии постоянно возникают на страницах произведений писателя. Таковыми, например, являются история Неточки Незвановой из одноименной повести, мальчика-бродяжки из «Униженных и оскорбленных», речь Ивана Карамазова о детях в романе «Братья Карамазовы», истории о «случайных детях» и «случайных семействах», помещенные в «Дневнике писателя» и много другое. Особое внимание нам бы хотелось обратить на феномен «детишек с ручкой», который впервые обрел звучание на страницах «Дневника писателя», а именно в публицистической зарисовке «Мальчик с ручкой». «Ходить с ручкой» - термин, который придумали сами дети. Означает он - просить милостыню. Согласно толковым и энциклопедическим словарям под редакциями В. И. Даля, Ф. А. Брокгауза и И. А. Эфрона, милостыня - это подаяние нищему; даяние денег, пищи или вещей нуждающемуся [2; 3]. Слово «милостыня» как таковое упоминается в книгах Нового Завета. В частности, очень подробно идея милостыни и милосердия описана в учении Иисуса Христа о милостыне, который наставлял, что подающий должен искать вознаграждение только у Бога: «Смотрите, не творите милостыни вашей пред людьми с тем, чтобы они видели вас: иначе не будет вам награды от Отца вашего Небесного» [1]. Напрашивается мысль о том, что милостыня - прежде всего понятие духовное. Важен не сам процесс подаяния, а душевные движения, подтолкнувшие человека сделать это. В связи с этим нам бы хотелось придать новое звучание понятию «мальчик с ручкой», рассмотрев его не с позиций просящего милостыню, как нечто ма-
териальное, а в контексте обращения маленьких героев к Богу. Не случайно из сотен наименований нищих Ф. М. Достоевским выбрано именно «с ручкой», которое ассоциируется прежде всего с процессом молитвы, во время которого положение рук является одним из одним из способов общения с Богом. Поэтому считаем возможным расширить семантику понятия «мальчик с ручкой» и отнести к нему персонажей, которые по сути своей не являются бродяжками; однако также нуждаются в подаянии, только духовного типа: любви и сострадании.
Роман «Бедные люди» (1845) стал одним из первых произведений молодого Ф. М. Достоевского, на страницах которого впервые появился образ маленького нищего. Встреча с ребенком описана глазами Макара Алексеевича Девушкина, который под впечатлением от увиденного напишет Вареньке: «Шарманщик расположился перед чьими-то окнами. Замечаю малютку, мальчика, так себе, лет десяти; был бы хорошенький, да на вид больной такой, чахленький, в одной рубашонке да еще в чем-то чуть ли не босой стоит, разиня рот музыку слушает - детский возраст! Загляделся, как у немца куклы танцуют, а у самого и руки и ноги окоченели, дрожит да кончик рукава грызет. » [4].
Совсем не случайно писатель делает акцент на «детском возрасте». Именно в этот период дети еще верят в чудеса, верят в оживших, танцующих кукол. Несмотря на неопрятный, неряшливый и жалкий внешний вид, малютка привлекает внимание неподдельным живым интересом к тому, что уже не кажется чудом: к музыке и куклам. И Макар Девушкин останавливается возле шарманщика только потому, что замечает маленького внимательного слушателя. Он понимает, что для ребенка, ничего подобного не видевшего и не слышащего в кругу семьи, эта встреча становится целым событием. На время мальчик забывает, что вышел на улицу «с миссией» - попросить милостыню для умирающей матери и еще троих братьев и сестер. Звон монеты, упавшей в ящик шарманщику, будто вырывает мальчика из сказки и вновь возвращает в действительность: «Только что звякнула монетка, встрепенулся мой мальчик, робко осмотрелся кругом .<...>. Подбежал он ко мне, ручонки дрожат у него, голосенок дрожит, протянул он ко мне бумажку и говорит: записка!» [4]. Жест протянутой руки является глубоко символичным и заключает в себе просьбу ребенка о помощи. От того подадут мальчику милостыню или нет, зависит не только его материальное положение, но также и душевное благополучие.
Произведением, отразившим процесс развития и формирования ребенка, осознания себя как лич-
ности, стала повесть Ф. М. Достоевского «Неточка Незванова» (1849). Особенность ее состоит в том, что повествование ведется от лица самой Неточки, предоставляя возможность взглянуть на все рассказанное как бы изнутри, глазами самой девочки. Примечательной видится и характеристика, данная Неточкой самой себе, определившая последующий вектор повествования: «Я начала себя помнить очень поздно, только с девятого года <.. .> Но с той минуты, когда я вдруг начала сознавать себя, я развилась быстро, неожиданно, и много совершенно не детских впечатлений стали для меня как-то страшно доступны (курсив наш И. С).» [4]. Жизнь Аннеты в родительском доме протекает в довольно мрачной обстановке: бедность, постоянные ссоры матери и отца на фоне «непризнанного таланта» последнего, осознание ребенком «странности» своего семейства: «Я очень хорошо узнала, -но не знаю как это сделалось, - что живу в странном семействе и что родители мои как-то вовсе не похожи на тех людей, которых мне случалось встречать в это время. «Отчего, - думала я, - отчего я вижу других людей как-то с виду не похожих на моих родителей? отчего я замечала смех на других лицах и отчего меня тут же поражало то, что в нашем углу никогда не смеются, никогда не радуются?» <...> Я поняла, и уж не помню как, что в нашем углу - какое-то вечное, нестерпимое горе» [4]. Девочка растет не «в» семье, а «между» отцом и матерью; ее не научили ни принимать любовь, ни отдавать ее. Редкие проявления материнской ласки она воспринимает настороженно. Отец, пользуясь необъяснимой любовью-жалостью со стороны Неточки, заставляет ее воровать последние деньги и отдавать ему, тем самым духовно развращая ребенка. Внезапно пришедшее осознание того, что близкий человек использует ее, прикрываясь отцовскими чувствами, рушит перед Неточкой весь мир: «Я почувствовала в эту минуту, что ему не жалко меня и что он не любит меня, потому что не видит, как я его люблю, и думает, что я за гостинцы готова служить ему. В эту минуту я, ребенок, понимала его насквозь и уже чувствовала, что меня навсегда уязвило это сознание, что я уже не могла любить его, что я потеряла моего прежнего папочку» [4]. Не случайным видится неоднократное упоминание на страницах повести положения рук маленькой героини, подразумевающих процесс молитвы, что, в свою очередь, говорит о стремлении Неточки быть услышанной и понятой: «Буду, буду, маменька! - сказала я, складывая руки и умоляя ее» ; «Я бросилась на колени, сложила руки, и полная ужаса, отчаяния, которое уже совсем овладело мною, упала на пол и пролежала несколько минут,
как бездыханная. Я напрягала все свои мысли, все свои чувства в молитве, но страх преодолевал меня» [4].
При подготовке январского выпуска журнала «Дневник писателя» за 1876 г., Ф. М. Достоевский писал, что намерен сказать в нем «кое-что о детях -о детях вообще, о детях с отцами, о детях без отцов в особенности, о детях на елках, без елок, о детях преступниках» [5]. Художественно-публицистическая зарисовка «Мальчик с ручкой» открывает своеобразную авторскую трилогию, логическим продолжением которой служат рассказы «Мальчик у Христа на Елке» (1876) и «Колония малолетних преступников» (1876). Писатель не называет ни имен, ни фамилий. Образ маленького попрошайки дается собирательным, объединяющим в себе сотни судеб подобных ему мальчиков и девочек. Особое внимание Достоевский уделяет глазам ребенка, которые могут рассказать «профессионал» он или «начинающий» : «Таких, как он, множество, они вертятся на вашей дороге и завывают что-то заученное; но этот не завывал и говорил как-то невинно и непривычно и доверчиво смотрел мне в глаза, -стало быть, лишь начинал профессию» [5]. Среда, формирующая личность ребенка, не дает возможности развиваться таким понятиям, как добро, милосердие, ласка. Постоянные побои, разврат и водка в итоге воспитывают в ребенке преступника, в большинстве своем не осознающего противозаконность своих действий. В рассказе «Мальчик у Христа на Елке» действие организуется сразу в нескольких пространственно-временных континуумах: реальном, фантастическом и библейском (православном). Реальность представляется Достоевским как статистика, на основе которой написаны практически все произведения о детских судьбах. Художник вновь не дает конкретного обозначения места действия. Он пишет: «в каком-то огромном городе» [5], тем самым указывая на масштабы затрагиваемой проблемы. Складывается впечатление, что Ф. М. Достоевскому необходимо в этом городе заключить тысячи и тысячи других, таких же, городов, где по улицам ходят такие же дети с замерзающими пальчиками: «Глядит мальчик, дивится, уж и смеется, а у него болят уже пальчики и на ножках, а на руках стали совсем красные, уж не сгибаются и больно пошевелить. И вдруг вспомнил мальчик про то, что у него так болят пальчики, заплакал и побежал дальше <...>« [5]. Реальное пространство улицы внезапно сменяется фантастическим пространством Рождественской елки, входом в которое служит голос: «Пойдем ко мне на елку, мальчик, - прошептал над ним вдруг тихий голос» [5]. В данном случае также следует обратить внимание
на положение рук ребенка: «Он подумал было, что это все его мама, но нет, не она; кто же это его позвал, он не видит, но кто-то нагнулся над ним и обнял его в темноте, а он протянул ему руку и... и вдруг, - о, какой свет! О, какая елка!» [5]. То, чего мальчик так долго искал на холодных и враждебных улицах большого города, протягивая замерзающие руки и прося помощи, он обрел на этом празднике: «Где это он теперь: все блестит, все сияет и кругом все куколки, - но нет, это все мальчики и девочки, только такие светлые, все они кружатся около него, летают, все они целуют его, берут его, несут с собою, да и сам он летит, и видит он: смотрит его мама и смеется на него радостно» [5]. Позже мальчик узнает, что это не просто праздник; это Христова елка. Таким образом, Ф. М. Достоевский выводит повествование на новый уровень - религиозный, а если быть точнее, православный: «У Христа всегда в этот день елка для маленьких деточек, у которых там нет своей елки... - И узнал он, что мальчики эти и девочки все были все такие же, как он, дети, но одни замерзли еще в своих корзинах, в которых их подкинули на лестницы к дверям петербургских чиновников, другие задохлись у чухонок, от воспитательного дома на прокормлении, третьи умерли у иссохшей груди своих матерей (во время самарского голода), четвертые задохлись в вагонах третьего класса от смраду, и все-то они теперь здесь, все они теперь как ангелы, все у Христа, и он сам посреди их, и простирает к ним руки, и благословляет их и их грешных матерей...» [5]. Однако в атмосферу тепла и уюта Христовой елки проникают приметы и факты действительности. Так, например, слово «там» в приведенном выше контексте служит границей, разделяющей реальность, в которой мальчик уже умер, и новую жизнь у Бога. Упоминание о Самарском голоде также неслучайно. Этот факт действительно имел место быть в Самарской губернии в 1871-1873 гг. А сообщение о смраде в вагоне на станции Воронеж, от которого некоторые люди, в том числе и дети задохнулись, было опубликовано в «Московских ведомостях» в № 5 от 6 января за 1876 г.
Кроме того в данном отрывке нашла воплощение одна из основных мыслей жизни и творчества Ф. М. Достоевского - мысль о неоправданном и незаслуженном страдании детей, которая в романе «Братья Карамазовы» обретет масштабы целой философии.
В рассказе «Сон смешного человека», опубликованном в «Дневнике писателя» за 1877 год, появлению девочки предшествует появление звезды на ночном небе: «Небо было ужасно темное, но явно
можно было различить разорванные облака, а между ними бездонные черные пятна. Вдруг я заметил в одном из этих пятен звездочку и стал пристально глядеть на нее» [6].
По прочтении рассказа постепенно приходит осознание того, что звезда - предвестник не только появления напуганной девочки: «И вот, когда я смотрел на небо, меня вдруг схватила за локоть эта девочка», но и символ духовного обновления героя: «И уж конечно бы застрелился, если б не та девочка» [6].
Маленький несчастный ребенок, которому требовалась помощь, сам не подозревая ни о чем, спас взрослого человека. Спас не только от физической смерти (герой решился на самоубийство), но, прежде всего, от смерти духовной и избавил от греха -гордыни: «. я всегда был так горд, что ни за что и никогда не хотел никому в этом признаться. Гордость эта росла во мне с годами, и если б случилось так, что я хоть перед кем бы то ни было позволил бы себе признаться, что я смешной, то, мне кажется, я тут же, в тот же вечер, раздробил бы себе голову из револьвера» - «Но теперь уж я не сержусь, теперь они все мне милы, и даже когда они смеются надо мной - и тогда чем-то даже особенно милы. Я бы сам смеялся с ними, - не то что над собой, а их любя, если б мне не было так грустно, на них глядя. Грустно потому, что они не знают истины, а я знаю истину» [6].
Не напрашивается ли здесь явная библейская аллюзия: Вифлеемская звезда - рождение сына Божьего - духовное очищение человечества и звезда на небе - появление маленькой девочки - духовное переосмысление и очищение героя?
Фраза, произнесенная в конце произведения обновленной душой: «А ту маленькую девочку я отыскал... И пойду! И пойду!» [6] и открытый финал дают возможность надеяться, что спасенная душа поможет своему невольному спасителю, и что одной несчастной детской судьбой станет меньше.
В творческом наследии С. Н. Сергеева-Ценского появляется такое понятие как «пойти в кусочки». Значение его в какой-то степени является близким понятию «дети с ручкой» Ф. М. Достоевского, но в большей мере отличается от него. «Пойти в кусочки» впервые встречается на страницах романа «Наклонная Елена» (1953), где употребление данного понятия оказывается связанным с появлением ребенка: «А здесь, едва успел он [Матий-цев] пройти один квартал, ему попался на глаза мальчик лет девяти-десяти, в изорванной рубашонке, когда-то, должно быть розовой, теперь почти белой, грязно-белой. Он сидел на земле около незастроенного участка и обломком кирпича колотил по
гвоздю <...>. Около него лежал мешок, в котором было что-то. Матийцев остановился, так как взгляд, брошенный на него мальчуганом, неприязненный исподлобья и вбок, показался ему знакомым: где-то видел и не так давно» [16]. Позже становится известным, что мальчик этот один из четырех детей шахтера Ивана Очкура, которого «в неосмотренной как следует печи засыпало отвалившимся углем и породой» [16]. После смерти отца мать попала в больницу, и теперь, чтобы не умереть с голоду, мальчику, как самому старшему, пришлось «в кусочки идти». Но вместо исполнения своей обязанности на настоящий момент - добывание еды -мальчик (как и всякий ребенок) увлекся строительством машины. Во время этого занятия и происходит встреча инженера Матийцева и мальчика.
Рассматриваемое нами понятие имеет несколько вариантов: «пойти в кусочки», «идти в кусочки», «ходить по кусках», «ходить по кусочкам». Что касается значения, закрепленного в словарях, то у всех вариантов оно одинаково. Так, к примеру, и «Большой словарь русских поговорок» под редакцией В. М. Мокиенко и Т. Г. Никитина и «Словарь русского языка» под редакцией С. И. Ожегова определяют «пойти в кусочки» как «собирать милостыню, побираться, нищенствовать» [12; 13]. В художественном наследии русской литературы «пойти в кусочки» практически не употребляется. Исключение составляет произведение А. Н. Энгельгардта «Из деревни: 12 писем» (1872-1887), в котором представлены четкие отличия «нищего» от «побирающегося кусочками», что являет собой абсолютно противоположный подход к толкованию анализируемого понятия, представленного в словарях.
Автор пишет о том, что «нищий» и «побирающийся кусочками» - это два совершенно разных типа просящих милостыню. «Нищий - это специалист; просить милостыню - это его ремесло, - отмечает А. Н. Энгельгардт. - Он, большею частью, ни имеет ни двора, ни собственности, ни хозяйства <...>. Нищий все собранное натурой - хлеб, яйца, муку и пр. - продает, превращает в деньги. Нищий, большею частью калека, больной, неспособный к работе человек, немощный старик, дурачок <...>. Совершенно иное побирающийся «кусочками». Это крестьянин из окрестностей. Предложите ему работу, и он тотчас же возьмется за нее и не будет более ходить по кусочкам» [21]. Одну из главных причин, заставляющих крестьян идти «в кусочки», автор называет неурожай. Отличительной чертой данного явления является то, что подающий «кусочки» сегодня может стать тем, кому будут подавать их завтра. Как видим, объяснение, данное А. Н. Энгель-гардтом, практически расходится с толкованием
этого понятия, зафиксированного в словарях. Исключением, пожалуй, можно считать слово «милостыня», отмеченного в обоих случаях, и отправляющего нас к православному контексту.
На настоящий момент ценсковедение не располагает сведениями, которые с точностью могли бы утверждать, является ли употребление писателем понятия «пойти в кусочки» следствием его обращения к сочинению А. Н. Энгельгардта. Позволим себе предположить, что Сергеев-Ценский мог быть знаком с этим произведением, косвенным подтверждением чему может служить графическое оформление анализируемого понятия, представленного в тексте по всем законам прямого цитирования, то есть закавыченного. Однако как бы то ни было, в «Наклонной Елене» оно приобретает иное наполнение, отличное от упомянутых выше. С. Н. Сергеев-Ценский, помещая данное понятие в ткань романа, придает ему новое, контекстное звучание, доминантой которого является мысль о потере (смерть отца) и временной нетрудоспособности (тяжелая болезнь матери) кормильцев в семье: «Кусочки, должно быть? - догадался Матийцев, так как слышал от другой вдовы (курсив наш И. С.), Сироткиной, что этим ребятам, раз мать их в больнице лежит, не миновать «в кусочки идти» [16].
Интересным видится то обстоятельство, что в романе предложены как бы две точки зрения на сложившиеся обстоятельства в семье Очкура и на необходимость детей обеспечивать себе пропитание. Одна позиция представлена глазами горного инженера Матийцева, другая - главного инженера Безотчетова. Матийцева, как человека ежедневно спускающегося с шахтерами под землю и осознающего титанический труд рабочих, заботит как личная судьба каждого из них, так и судьба их семей. В одном из писем матери он пишет: «.. .В сущности, это ужасно! Несчастнее этих людей я не могу себе представить. Они живут как-то, но просто в силу человеческой живувести... И я, как инженер, принужден их давить, не считаться с ними, как с людьми, выжимать из них соки. И если лично не делаю этого, - все равно это делают помимо меня. Привыкнуть к этому можно ли?..» [16]. После случившегося в шахте несчастья, Матийцев отдает свое месячное жалование вдовам, фактически выполняя обязанности управляющей компании. Для него «пойти в кусочки» - это трагедия семьи, необратимый процесс. В разговоре с Безотчетовым Матий-цев характеризует «пойти в кусочки» как «побираться», что для него самого, воспитанного в небогатой, но порядочной семье, значило бы последний шаг, на который можно было бы пойти, чтобы твои близкие не умерли с голоду. Чувством стыда и вины
за случившееся проникнуты его слова просьбы о выплате небольшой суммы пострадавшим семьям: «И я думаю, что если контора рудника нашего не выдаст денежного пособия обеим этим несчастным семьям, то это будет. <.. .> Будет черт знает какое свинство, вот что! <.> Рублей. хотя бы по сто на семью, - хотя и не сразу, но твердо ответил Матийцев <.> Вам кажется, Василий Тимофеевич, что по сто рублей много! Так хотя бы по пятьдесят, - стараясь не замечать колкостей своего начальника, просительно сказал Матийцев» [16]. Как уже отмечалось выше, Безотчетов придерживается иного мнения по данному поводу; а жалость Матийцева он оправдывает недавним пребыванием в занимаемой им должности и недостаточным знанием «быта» шахтеров. Безотчетов рассматривает «пойти в кусочки» не как трагедию, а как нечто обыденное, примелькавшееся; более того, как занятие, приносящее определенную выгоду: «В кусочки» пошли, -вот так трагедия! Да никакой, вы уж мне поверьте, трагедии в этом они не видят, а совершенно, представьте, наоборот: считают эти самые «кусочки» очень выгодным делом, вот что я вам скажу» [1б]. В рассказах Безотчетова жизнь рабочих предстает со стороны, не знакомой Матийцеву. Он узнает, что «кусочки», которых каждый из детей может набрать по мешку за день, потом идут на корм свиньям. С вырученных денег от продажи свиней, хозяйки могут купить себе корову. «А за коровой, знаете ли, баба как за каменной стеной: не только четверых, какие имеются, выходит, а и тех еще, каких от бродячих шахтеров - нахлебников своих - заведет, вот что-с!» [1б] - рассуждает Безотчетов. Для Матийцева также становится открытием тот факт, что содержать семью приходится женам шахтеров, в то время как мужья «что заработают, то и пропьют» [1б]. Таким образом, во взгляде на проблему «кусочков» сталкиваются два абсолютно полярных мироощущения, одно из которых считает происходящее нормальным, другое - «свинством». Болезненное восприятие Матийцевым чужой беды как своей, конечно, неправильно было бы объяснять только его незнанием шахтерской жизни. Дело заключается в другом: в воспитании и личностных качествах человека. Примеряя образ Федьки Очкура на себя, Матийцев проникается уважением к маленькому добытчику, встреча с которым заставила проанализировать многие моменты в его жизни. К примеру, горный инженер «Наклонной Елены» за все время работы на шахте ни разу не задавался целью изобрести какой-либо механизм, чтобы облегчить труд рабочих. В то время как Федька, будучи в девятилетнем возрасте, уже мечтает изобрести машину для пользы всех людей. И почему он, взрос-
лый человек, не пошел «в кусочки», вместо того, чтобы просить мать помочь ему уплатить часть долга Безотчетову? Факт осознания Матийцевым понятия «пойти в кусочки» имеет кольцевую композицию. Начало ее заключается в первой встрече с мальчиком, а конец - в мысленном обращении к образу Федьки. Надо отметить, что контекст «кусочков» (встреча с мальчиком, разговор с Безотче-товым, попытка помочь семьям шахтеров, искреннее сопереживание им), изменил отношение Ма-тийцева к мальчику. Чувство брезгливости, преследовавшее Матийцева вначале, сменилось впоследствии безграничным уважением к Федьке и его изобретению: «Тот [Федька Очкур] поднялся даже и протянул ему все свои коробки, нанизанные на проволоку, чем поставил в затруднение инженера: не взять их, - пожалуй, еще обидится, а взять их в руки было противно» - «Рядом с ним возник в кабинете только что виденный на улице поселка безграмотный девятилетний мальчуган Федька Очкур <.> Однако здесь, у себя, Матийцев почувствовал уважение к этому Федьке, кем-то из старших посланному «в кусочки». Может быть,-так думалось теперь, - он чувствовал стыд хождения за кусочками с мешком на плечах, почему и занялся «машиной» ?..» [16].
Общение с мальчиком заставило Матийцева взглянуть на, казалось бы, привычные вещи по-новому. Оно явилось своеобразным катализатором душевных процессов, которые, как считал сам инженер, остановились в период его работы на шахте «Наклонная Елена». Вернувшись домой, Матийцев почувствовал ненужность и неуместность запаха духов Лили, девушки, в которую, как ему думалось, он был влюблен. Противной и пошлой казалась ему теперь жизненная позиция Яблонского, желавшего разбогатеть всеми способами, даже если для этого нужно было переступить через человеческую жизнь. Но самое главное, Матийцев вдруг почувствовал острую потребность в общении с матерью и сестрой. Необходимость обращения к прошлому, прежде всего, к детству, объясняется желанием Ма-тийцева прикоснуться к искренности, неподдельности отношений, образцом которых для него явилась его семья. Произошедшие события как бы всколыхнули прошлое, заставив переосмыслить не только настоящее, но и изменив будущее Матийцева. Не столкнись он с маленьким инженером, не было бы, пожалуй, беседы с Безотчетовым, оттенившей внутреннюю пустоту его возможной будущей избранницы, женившись на которой он рано или поздно понял бы, что совершил ошибку.
Таким образом, «пойти в кусочки» у
С. Н. Сергеева-Ценского является не просто поня-
тием, характеризирующим «сезонный», вынужденный род занятий человека, как это можно наблюдать у Энгельгардта; или определенный образ жизни - «нищенствование» - представленный в словарно-справочной литературе. Автор «Наклонной Елены» выводит рассматриваемое понятие на новый, нравственно-философский уровень, как бы проверяя своих героев на предмет отношения к чужой беде. Гипотетически существующим возможно признать еще один взгляд на предлагаемое понятие. Это взгляд самого читателя, обращающегося к тексту романа. Он также будет зависеть от личностных качеств реципиента, от его жизненной позиции, нравственных ориентиров, среды воспитания и становления его характера.
Подводя итоги вышесказанному, считаем необходимым расставить акценты, которые являются важными для данной работы. И Ф. М. Достоевский и С. Н. Сергеев-Ценский культивировали в своем творчестве идею преображения человека через ребенка. Сталкивая в своих произведениях мир взрослых и мир детей, они часто показывали нелогичность, неоправданную жестокость, а порой, и абсурдность существования первых. Данная мысль подтверждается фактом своеобразного перераспределения ролей, когда ребенок не только возлагает на себя обязанности взрослого, но и по степени ответственности, рассудительности, даже мудрости является таковым. Одновременно персонажи, чей возраст не отвечает детскому, являются по сути своей детьми. Для некоторых это способ уйти от проблем действительности. Но в большинстве случаев подобное поведение является показателем бесхитростности, наивности, незащищенности, духовной и душевной чистоты и невинности.
Литература
1. Библия. Книги Священного писания Ветхого и Нового завета. М., 1990.
2. Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка: в 4-х т. М., 1978. Т. 2.
3. Брокгауз Ф. А., Эфрон И. А. Энциклопедический словарь в 82-ти тт. и 4-х доп. тт. М., 2011. Т. 37.
4. Достоевский Ф. М. Полное собрание сочинений в 30-ти т. Л., 1972. Т. 1.
5. Достоевский Ф. М. Полное собрание сочине-ни: в 30-ти т. Л., 1981. Т.22.
6. Достоевский Ф. М. Полное собрание сочинений: в 30-ти т. Л., 1982. Т. 24.
7. Замошкин Н. И. Огонь в одежде слова // Дружба народов. 1965. № 6.
8. Иванов В. В. Христианские традиции в творчестве Ф. М. Достоевского: дис. . д-ра филол. наук. Петрозаводск, 2004.
9. Козлов В., Путнин Ф. Творческий путь Сер-геева-Ценского // С. Н. Сергеев-Ценский. Собрание сочинений: в 12-ти т. М., 1967. Т. і.
10. Кирякова Л. В. «Мальчик у Христа на елке» Ф. М. Достоевского и «Рождественская песнь в прозе»
Ч. Диккенса // Литература в школе. 2003. № 5.
11. Любимов Н. М. Сергеев-Ценский - художник слова // С. Н. Сергеев-Ценский. Собрание сочинений: в 12-ти т. М., 1967. Т. і.
12. Мокиенко В. М, НикитинаТ. Г. Большой словарь русских поговорок. М., 2007.
13. Ожегов С. И. Словарь русского языка. М., 2004.
14. Пушкарева В. С. Дети и детство в творчестве Ф. М. Достоевского и русская литература второй половины XIX века: учеб. пособие для студентов филол. фак-ов пед. вузов. Белгород. 1988.
15. Созина Т. А. Трогательное в романной поэтике Достоевского: дис. .канд. филол. наук. Магнитогорск, 2010.
16. Сергеев-Ценский С. Н. Собрание сочинений в 12-ти т. М., 1976. Т. 8.
17. Сергеев-Ценский С. Н. Трудитесь много и радостно. М., 1975.
18. Сергушова С. В. Тема детства в творчестве Ф. М. Достоевского // Литература в школе. 2003. № 5.
19. Степанова Т. А. Художественно-философская концепция детства в творчестве Ф. М. Достоевского: дис. .канд. филол. наук. М., 1989.
20. Стерликова Ю. В. Образ детства в творчестве Ф. М. Достоевского // Духовные и нравственные смыслы отечественного образования на рубеже столетий: науч. сборник. Тольятти, 2002. С. 85-97.
21. Энгельгардт А. Н. Из деревни: 12 писем. М., 1987.
* * *
POETIC-PHILOSOFICAL EXPRESSIVENESS OF ART PHENOMENA «KIDS WITH THE HAND» (F. M. DOSTOEVSKY) AND
«TO GO TO PIECES» (S. N. SERGEYEV-TSENSKIY)
S. G. Ivannikova, L. Ye. Khvorova
Article is devoted to consideration of such art phenomena as "kids with the hand" (F. M. Dostoevsky) and "to go to pieces" (S. N. Sergeyev-Tsensky). The attention is focused on poetic-philosophical expressiveness of these concepts of a context of creativity of the designated writers.
Key words: art phenomenon, "kids with the hand", "to go to pieces", alms, children.
